Уходя

Любовь, как говаривал Дамблдор, чувство незыблемое, вечное. Именно его воспевают веками поэты, именно о нём говорят, разводя руками от бессилия. Все равно, что пытаться показать глубину океана этими самыми руками, в жалкой раболепной попытке провести какую-либо аналогию, обозначить границы или же подыскать сравнения. Любовь невозможно просчитать — то будет фикция, сухой и холодный расчет, чистая фальшь; любовь невозможно осмыслить — то есть понятие бессмысленное и безумное.

Как всякий философ, — разумеется, в душе, шутка ли, уподобляться маггловским напыщенным старикам с жутковатыми мыслями в голове и серым пеплом на оной, а также прочей атрибутикой, — Рональд Уизли был, бесспорно, ценен для магического сообщества, и столь же бесполезен для самого себя. Будучи мужчиной в самом соку, в возрасте двадцати шести лет довольно успешный и во многом преуспевающий волшебник, Герой войны, сотрудник Министерства Магии и просто добродушный, вполне себе компанейский человек, чувствовал себя тем самым глубоким стариком, о котором, только что презрительно подумал, размышляя о смысле жизни. И действительно, кто бы мог вообразить, находясь в здравом уме и твердой памяти, не обремененной тяготами семейной жизни, что за неполный десяток лет можно постареть на вдвое больший промежуток времени?..

Небольшой и отнюдь не привилегированный паб был постоянным пристанищем Рона в этой части Лондона. В полумраке уютного помещения можно было повстречать самых неожиданных и очень занятных личностей. Например, кто бы мог подумать, что сюда иногда забредает Невилл Лонгботтом, с блестящей плешью на голове, очевидно, систематически снедаемый капризами жены и воплями тещи, вконец убитый смертью бабушки. Молодость замечает старость лишь тогда, когда она постучит ей в окно или нагло распахнет дверь, по-хозяйски входя внутрь дома. Вот и Невилл не замечал, насколько постарела Августа Лонгботтом, пока не вернулся из Хогвартса домой, успешно сдав ЖАБА, на злобу дня тихо посмеивающимся давним врагам — слизеринцам. Впрочем, сейчас и без того натянутые между бывшими однокурсниками отношения, либо переросли в дружеские, либо постепенно сошли на нет, сводясь к полному отсутствию неприязни; иногда же — к взаимному, нарочито беспристрастному нейтралитету.

Или взять, допустим, Люциуса Малфоя, в одночасье сбежавшего от опостылевших дорогих, очень дорогих, буквально кричащих роскошью ресторанов и склонившегося в сторону простого общения с друзьями вдали от супруги… Чем не побитый жизнью пес, надрывно скулящий возле спасительного порога? В свое время, а точнее, в определенную пору своей жизни, он имел практически все, что только мог желать — аккурат через месяц после Победы, или около того Люциус был настолько близок к счастью, насколько могла позволить себе его природа. Бизнес его не тронут, более того — капитал приумножается с каждой минутой, жена жива — здорова, привязанность к сыну возросла пуще прежнего. Но все так навалилось, что итог, подобный тому, что вам предстоит наблюдать сейчас, можно считать закономерно вытекающим из краткого момента полной удовлетворенности.

Тот же Колин Криви, подрастерявший весь свой пыл и неуемную детскую энергию, враз повзрослевший и осунувшийся парень, которому ну никак не дашь двадцати четырех. Где тот долговязый заводной мальчишка с бессменной фотокамерой в цепких ручонках?

Для ностальгии было, в сущности, немного поздновато, но погода стояла просто чудесная, и под постепенно желтеющей листвой еще дышало лето. После войны в каждом что-то надломилось, и это нельзя было небрежно пускать на самотек. Откровенные мужские разговоры здорово поднимали дух такой вот странной компании и сегодня в очередной раз собравшейся в пабе у краснощекого толстяка Стэна. Чем-то он напоминал своего тезку — небезызвестного Стэна Шанпайка; разве что, кроме разительного отличия в габаритах. А так — те же светлые жидкие волосенки, приличный рост (вот уж что воистину редкость для полных людей) и врожденная склонность немного привирать, преувеличивать.

Но оставим пока их, таких разных, но объединившихся под одной крышей с одним лишь желанием — начать новую жизнь, как-то сведя счеты со старой. Бросать все и с места в карьер никому не хотелось — устоявшиеся уклады, все до боли родное и привычное — да, против этого не попрешь; но на эту тему столько можно поговорить, подискутировать, столько можно высказать еще невысказанного, особо рьяно помогая себе стаканчиком доброго огневиски…

* * *

Туалеты Гермионы Уизли, в девичестве Грейнджер, целиком и полностью поглощали внимание дочери и кошелек её мужа. Одета она была со свойственной всем модницам обманчивой небрежностью, в узкое красное платье-футляр с черным ремнем под пышной грудью. Неспешно проводя щеткой по теперь послушным — салоны просто так денег все же не дерут — темным волосам, доходящим до пояса и украдкой наблюдая за сидящей на пушистом ковре дочерью, женщина вглядывалась в свои глаза. Отражение с готовностью рисовало её взору два идеальных карих ока, миндалевидной формы, точь-в-точь как у её матери, Джейн.

Какая-то гримаса покривила её губы, какая-то тень пробежала по изящному подбородку, путаясь в нитях ожерелья на длинной белоснежной шее. Гермиона обернулась, вынырнув из краткого мига блаженства, состояния покоя и легкости, которое она всегда ощущала, вспоминая своих родителей.

— Роза, — прикрикнула миссис Уизли, в гневе глядя на дочь, — сколько можно повторять тебе, что… — Она не договорила.

Малышка рыжим вихрем метнулась к матери и спрятала лицо у той на коленях. Слезы текли в три ручья. Роза Уизли, первая и единственная их с Роном дочь, подняла головку и посмотрела на мать. Голубые — отцовские — глаза были наполнены влагой, а дорожки соленой воды сбегали по младенчески пухлым щечкам.

«Зря я бросаюсь на неё по пустякам», — пронеслось в голове, немало пристыдив этим женщину.

Гермиона автоматически погладила дочь по спутанным волосам. Этот цвет… его можно с полной уверенностью назвать тицианским. Непередаваемой красоты оттенок меди, ржавого золота. Вот что выходит при смешении подобных генов: у Рона волосы яркие огненно-рыжие, у Гермионы — каштановые, красивого шоколадного оттенка. Довольно пышная копна для такой маленькой девочки угрожающе покачнулась, Роза поудобнее устроилась подле матери, поняв, что на сей раз её не будут ругать за испачканный конфетами белоснежный ковер.

— Беги вниз, скоро придет тётя Флер с Мари-Виктуар, поиграйте вместе, — рассеянно сказала женщина, легонько подталкивая девчушку.

Когда за дочкой закрылась дверь, Гермиона выдвинула ящик в шкафу, мимоходом отметив про себя удачное сочетание предметов интерьера — все-таки у неё есть вкус. В новый дом семья въехала около трех лет назад. Герми сразу же взяла перестройку в свои руки, и, в основном благодаря её стараниям, невзрачная двухэтажная постройка превратилась в роскошный коттедж с оригинальной мансардой и чудесным садом.

Молодая женщина вытащила из саше носовой платок и рамку с колдографией. На движущемся изображении была она, Рон и Гарри, когда-то лучшие друзья, поддержка и опора друг для друга во всем… Поттера волшебница видела редко, с большими перерывами. Последний раз они встретились на обеде у Молли. Встреча вышла глупой: бывшая лучшая ученица Хогвартса и Герой всей магической Британии столкнулись нос к носу в импровизированной курилке, проще говоря — на заднем дворе. Жутко смущаясь и не зная о чем вообще заговорить (тему с погодой оба отвергли как самый провальный вариант), они так и простояли, периодически затягиваясь маггловскими сигаретами, к которым пристрастились еще на седьмом курсе не без помощи близнецов Уизли. О, кстати, их теперь две пары, с такой фамилией. Фред и Джордж поначалу картинно закатывали глаза, демонстративно дулись при виде Джинни — её с Гарри первенцами были двое чудных мальчиков. После фразы: «Это наглый бессовестный плагиат!», — сказанной ими хором и с большим апломбом, Джин не выдержала и наслала на них свой фирменный Летучемышиный сглаз, особо известный в рядах бывших УПСов. После этого оба неимоверно быстро прониклись симпатией к новорожденным племянникам и обещали передать им все премудрости такого великого и труднодоступного дела, как придурь и высмеивание всего, что только можно…

Отношения с Роном в последнее время не заладились. Муж отвергал все, что только можно — предложение наведаться к Лавгудам, пожелание съездить куда-нибудь отдохнуть, даже категорическое заявление: «Если ты не перестанешь быть бесчувственным чурбаном, не обратишь внимание на нас с Розой и, твою мать, не будешь хоть капельку нежнее, то я подам на развод!», — не выбило того из колеи. Рональд лишь пожал плечами и сказал: «Дорогая, разве я давал повода?».

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу… — бормотала себе под нос Гермиона, бережно укладывая колдографию обратно в мешочек.

Что побудило её хранить вещицу так рьяно, так далеко от чужих глаз — неизвестно. Герми могла вполне спокойно поставить её на тумбочку или повесить на стену, но прятать таким образом, и в шкаф…Возможно, она силилась хранить это воспоминание о беззаботных былых временах только в своем сердце, только в своем шкафу.

Кто-то подошел сзади. Теплые руки легли на её оголенные плечи, жаркое прерывистое дыхание заставило женщину едва ощутимо содрогнуться.

— Уйди, Рон, — огрызнулась она.

Уизли только поднял руки в извиняющемся жесте, поспешно отходя на два шага. Вообще-то рабочий день закончился уже давно, но мужчина не упустил случая зайти в порядком полюбившийся паб, потому и задержался. Жена не обратила на опоздание внимания и вовсе.

Мужчина присел на кровать и изучающе вгляделся в Миону. Она стояла к нему спиной, вновь вернувшись к своему занятию. Гермиона казалась ему чужой, далекой. Было время, когда он видел её безо всяких прикрас, даже без платья. Этих воспоминаний у него никто не отнимет. Он будет помнить их всегда.… И она тоже их помнит, хоть и стоит сейчас, такая уверенная, холодная, будто и не была вовсе его женой. Едкая горечь подступила к глазам, противно защипала их изнутри, предательски грозясь вылиться в непрошеные слезы. Твердя про себя, словно мантру: «Мужчины не плачут», — Рон как можно спокойней и ровнее вышел из некогда их комнаты.

— Как я тебя ненавижу, — устало повторила Гермиона, оставшись одна.

Все в этом доме вдруг опротивело женщине, ей захотелось вернуться в детство, когда Рон, уходя, прикрывал за собой дверь, заботясь о том, чтобы Герми элементарно не продуло.

— О, Ронни, cher, неужели это ты? — воскликнула Флер, нежно потрепав Рона за щеку, будто тот был младенцем. Возле её ног крутилась прелестное создание с немного вздернутым носиком и голубыми-голубыми глазищами.

— Э…Флер, проходи. Виктория, мое почтение, — нарочито церемонно произнес мужчина, целуя девочке руку. Та смущенно хихикнула и убежала вглубь дома. Несколько минут спустя до него уже донесся радостный визг и заговорщические перешептывания двух малышек.

— Гермиона? — вопросительно посмотрела волшебнику в лицо Флер. Француженка практически не изменилась — с полной уверенностью можно сказать, что и через десяток лет она не растеряет своего шарма, тонкого обаяния. Одета она была в лазурного цвета мантию, не слишком узкую и не слишком просторную, с расчетом на то, чтобы она не особо плотно облегала все еще девичью фигурку. Светлые волосы беспорядочно разметались по плечам, и от них исходил чудный цветочно-цитрусовый запах. Рону вспомнились духи Гермионы — слишком тяжелый по сравнению с этим аромат, приторный, даже слишком. Хорошо, что в последнее время она не выходит из дома и ими не пользуется.

Немного асимметричные — что, впрочем, ничуть её не портило — глаза Флер, теперь уже Уизли, обеспокоено и вместе с тем выжидающе смотрели на Рональда.

Рон, наконец, оборвал повисшую тишину; у француженки хватило такта не переспрашивать.

— Скоро спустится. Да проходи же, не стой на пороге, — мужчина улыбнулся. Еле заметные морщинки на веснушчатом лице разгладились, но тут же собрались обратно. Со стороны могло показаться, что улыбка далась этому человеку нелегко.

— Ma fille, n'oubliez pas de montrer le bébé, Rose ce que vous avez appris! — прокричала Флер предположительно в сторону дочки. — У Мари-Виктуар недавно проявилась сила, — с гордостью пояснила она Рону, который ни слова не понимал по-французски.

Вдвоем они прошли в полукруглую гостиную, где уже хозяйничали два домовых эльфа. Флер только подняла бровь, но ничего не сказала. Она слышала от Билла, якобы Гермиона после рождения ребенка радикально изменилась, и слышала не раз. Все же женщина не могла поверить, что та Гермиона, которую она пусть и не слишком хорошо, но знала, могла изменить своим принципам. Неловкое молчание вновь нарушил Рон:

— Как дела у Чарли? Я давненько о нем не слышал, — спросил он. Лестница чуть слышно скрипнула и на голоса подошла Миона, еще с утра оповещенная о визите. Сдержанно кивнув Делакур, женщина опустилась в соседнее кресло и жестом подозвала к себе эльфиху. Та понятливо кивнула и умчалась в детскую с небольшим подносом.

— Чарли, le Merlin! Из-за него и пришла, — ответила француженка, поднимая бокал. По её лицу сложно было что-либо понять. — Ужасно, ужасно! Мы с Биллом перепугались не на шутку, когда он прислал ту сову… — Флер пожевала губами, пробуя вино на вкус.

— С ним что-то случилось? — перебил её Рон. Гермиона приподняла идеальную бровь.

— Oui, да! Могу я вам довериться? — Флер вдруг понизила голос и подалась навстречу супругам. Те удивленно переглянулись.

— Разумеется, — ответил за двоих Рональд.

— С Чарли не все в порядке. Он должен немедленно покинуть… это место, — таинственно оповестила невестка Гермиону, почему-то все ближе наклоняясь именно к ней.

— Конкретней, Флер, что с ним? Заболел? Ранен? — несколько грубо напомнил о цели разговора Уизли. Мужчине решительно не нравилась эта завеса тайны, скрытность Делакур.

— Хуже, — драматично сказала девушка. — Влюбился!

Рон с облегчением расхохотался. Ему и в голову не пришло, что Чарльз Уизли…

— Интересно в кого? Уж не в хвосторогу ли? — давясь от смеха, спросил он. Флер нахмурилась, отчего по смазливому личику прошла волна недовольства.

— Я не знаю. Но она ему явно не пара! Эта выскочка плохо на него влияет, — сказала она. — Билл, когда в последний раз навещал его, обмолвился, что тот сам не свой. Все время ходит кругами, бормочет её имя — Дана, кажется.

Гермиона спросила, скрывая улыбку:

— Почему это тебя так беспокоит? Ну, подумаешь…

— Она замужем! — припечатала француженка, решительно отставляя в сторону вино. Хватит ей на сегодня.

* * *

— Смотри, смотри, как я умею! — миловидная девчонка лет восьми с буйными светлыми кудряшками на изящной головке прыгала возле другой малышки, немного помладше. Вокруг них то и дело, с оглушительным треском сталкиваясь друг с другом, летали игрушки. Старшая из девочек пританцовывала и хлопала в ладоши, а младшая округлила глаза, не в силах вымолвить ни слова.

— Я тоже, тоже так хочу, Ви-ик! — заныла она

Мари-Виктуар со снисхождением посмотрела на Розу, раздумывая, что на это ответить.

— И ты так сможешь, совсем скоро, — царственно молвила она. Девчушка радостно улыбнулась, откидывая мешающий локон.

— А теперь… вот так! — гордо сказала Виктория, щелкнув пухлыми пальчиками.

Посреди комнаты появился высокий мужчина с длинными шрамами на довольно красивом лице. Роза пронзительно завизжала и отпрыгнула на два фута, чуть не стукнувшись об стенку. Мари же подошла к человеку и протянула руки.

— Папа! — Билл устало подхватил девочку на руки, быстро оправившись от изумления. Что поделаешь с разбушевавшейся маленькой волшебницей?

— Мари-Виктуар Уизли! Я запрещаю тебе впредь вот таким образом вытаскивать меня буквально с рабочего места! — с напускной строгостью погрозил ей пальцем Билл. — Вы так с Розой развлекаетесь, пока мамы рядом нет?

Девочка виновато опустила голову, но тут же подняла её и хитро посмотрела на отца.

— Раз уж ты здесь, своди нас в кафе! — потребовала дочь.

— Мерлин с вами, пойдемте, — вздохнул мужчина, опуская Викторию на пол. — Только предупрежу Флер и твоих, — он кивнул на Розу Уизли, — родителей.

Пройдя вниз с двумя девочками, плетущимися за ним, словно хвост, Билл обратился к удивленной жене:

— Стихийная магия, — он пожал плечами. — Если никто не против, я угощу девочек мороженым? — С улыбкой посмотрев на обалдевших от неожиданного появления в их доме волшебника супругов, Билл легонько поцеловал жену и вышел, на сей раз через дверь. Счастливые дети бегом последовали за ним, насвистывая на ходу в предвкушении лакомств.

— Я пойду, пожалуй. Favoris, заглядывайте к нам. — С этими словами Флер обняла Гермиону, щелкнула по носу Рона и аппарировала в коттедж «Ракушка».

* * *

Этим же вечером Рональд не находил себе места, меряя гостиную широкими шагами и, периодически отпивая из пузатой бутылки с глинтвейном. Роза была на прогулке с Чарльзом, Гермиона же вновь сидела в своем неизменном кресле, облюбовав его еще в первый день по приезду, в новоселье.

«Она будет моей, — думал мужчина, — если я захочу. Но хочу ли я её?» Взор его блуждал по комнатке, а мысленный взор был очень далеко. Далеко за полночь, гриффиндорская спальня девочек, две пустые кровати. Немного напуганная девушка, привалившаяся к резной спинке со сваленными на неё второпях вещами. Серебристый отсвет луны в Черном озере, сияющий неестественной белизной подоконник, длинные стрелки больших настенных часов… И он, подобно художнику, сгорающему от тяги к искусству, одержимый невероятной идеей, с животной страстью и неудержимым желанием, стоит, нарочито спокойный… Борется с внутренним врагом, имя которому — любовь…

— Я подумала, — начала Миона. Рон приподнял одну бровь, в лучших традициях Драко Малфоя. — Тебе стоит перебраться в гостевую комнату, — женщина не просила, она констатировала факт. Просто и без рисовки, но попробуй кто-то сейчас утверждать обратное…

— Знаешь, — повторил с такой же интонацией Рон. В глазах его появился настораживающий блеск. — Я тоже подумал… — И, видимо, что-то для себя решив, Рон резко остановился перед креслом жены. Неожиданно опустился перед ней на колени и задумчиво провел влажными губами от линии сгиба локтя до самых кончиков пальцев. По телу женщины пробежала дрожь, зрачки расширились, а с низа живота начала подниматься сладкая истома. К ней давно так никто не прикасался. Да и если подумать, вообще никто, разве что тот же Рон, в первые годы брака…

Уизли вдруг прекратил ласку и подхватил жену на руки. Вытащив её из кресла и зарывшись в пахнущие свежестью волосы, несмотря на слабые попытки вырваться из сильных рук, мужчина понес жену в спальню.

Утром, уходя на работу, он поймал себя на мысли, что все-таки Миона ему дорога. И притворил за собой дверь, едва слышно ступая по мягкому ковру.

Взгляните на мир вокруг нас. Люди постоянно болеют, страдают, ненавидят, кто-то где-то ежесекундно умирает — от старости или в невыносимых муках. Давние знакомые забывают друг друга, ранее муж и жена разводятся, становясь чужими, дети вырастают и уходят из-под родительской опеки во взрослую, полную опасностей, жизнь. Всё это закономерно, это нормально. Огорчает лишь то, что подобных случаев куда больше, чем радостных и светлых. Таких, когда люди чудом выздоравливают, живут в любви и согласии, просто любят. Дети заботятся о родителях, которые, в сущности, дали им самое дорогое — жизнь…

Человечество постепенно опускается, опускается по наклонной. Стоит ли говорить, что если б каждый стал чуточку лучше, то процент счастья существенно возрос бы. Но в мире должен быть баланс добра и зла — и если где-то родится ребенок, то где-то он умрет, может, даже и не родившись. Кто-то поступится принципами и совершит доброе дело, а кто-то — неимоверную гадость, причем еще испытывая при этом… удовольствие. Ведь человек, раздавивший жука, является преступником, если он получил от этого хоть малую долю удовлетворения.

К чему я вам это говорю? Да к тому, что после совместной проведенной ночи Рон и Гермиона отдалились еще больше. У него вдруг появились неотложные дела, жутко важные, которые он неизменно решал с друзьями — пардон, коллегами — каждый вечер. Она неожиданно стала уделять внимание дочери — ходила по детским врачам, проверяя, «все ли в порядке с моей девочкой», как сумасшедшая, бегала по магазинам и лавкам с бесчисленным множеством игрушек и подчас даже готовила завтраки.

Минула неделя, а супруги не сказали друг другу ни единого слова. Не стоит, конечно, принимать во внимание раздраженные замечания по поводу поздних возвращений (которые все равно не удостаивались ответом) и язвительные усмешки в адрес диковинных обновок, якобы «писков сезона» (подколки успешно игнорировались и сопровождались лишь слегка учащенным дыханием, что говорило об обуревавших эмоциях).

Однажды — повторюсь, всего однажды — Рон предпринял неловкую попытку заговорить. Было это с утра, когда Гермиона встала пораньше, чтобы успеть на запланированный визит к одному из колдомедиков, коих она знала уже не один десяток.

Уизли торопливо одевался и одновременно пытался привести заспанное лицо в порядок. Руки его еще спали и постоянно что-то путали: зубы он чуть не почистил пеной для бритья, а левый носок с полминуты пытался натянуть на шею вместо галстука. Мантию мужчина решил ни с того ни с сего почистить Обливиэйтом, что само по себе странно — заклятие-то годится для «прочистки» мозгов, но уж никак не одежды.

В конце концов, преодолев такие трудности, волшебник спустился в столовую и увидел жену, гордо пытавшуюся подавить зевок с чашкой кофе в руке. Она приветственно подняла брови и то ли кивнула, то ли дернулась, но так и не встала. Рон, поминая недобрым словом Мерлина, Мордреда, Моргану и иже с ними, потянулся за кофейником.

— Э… — нелепое «эканье» гулким эхом отозвалось в полупустом помещении — мебель стояла преимущественно у стен, один лишь стол занимал почетное место в центре комнаты. Миссис Уизли ничего не ответила, скорее всего, приняла неординарный биологический звук за прочищаемое горло.

— Кхэ… — чувствуя себя еще более глупо, вновь кашлянул Рон. Все быстро подготовленные в утренней суматохе слова, куда-то испарились, оставив в голове пустоту и, пожалуй, ненужное содержание последнего письма из Министерства.

— Ты что-то хотел сказать или проглотил язык? — надменно спросила Гермиона, отхлебывая из чашки, как ни в чем не бывало.

Рон окончательно упал духом. Мало того, что он безбожно (правильнее, наверное, будет безмерлиново, но уж больно по-идиотски звучит) опаздывал на работу, так еще и напрочь испортил и так почти несуществующие отношения. По одной этой фразе мужчина понял, что на разговор по душам Гермиона не настроена, поэтому ограничился лишь бессвязным «мм... нет... ну, я пошел» и, отставив вконец остывший напиток, в самом деле вышел из дома, бросив отрывистое «Кыш!» испуганной домовихе.

Оставшись одна, Гермиона призадумалась. События, произошедшие семь дней назад, не укладывались у неё в голове. Нет, с одной стороны, все правильно — он её муж, у них общий ребенок, подрастающая дочь… Но они же не любят друг друга.

«Кто тебе это сказал? — хмыкнул внутренний голос. — Если бы он тебя не любил, то и…»

«А кто сказал, что любовь должна быть обязательным условием для секса? Может он попросту… — так же мысленно отмахнулась Гермиона от самой себя, чувствуя, что происходящее все больше начинает смахивать на горячечный бред».

«Держи его, милочка, рано или поздно будет… уже поздно. Он и так невесть где пропадает».

Волшебница не стала поправлять саму себя и укорять за тавтологию, она встала и, так ничего не решив, направилась к спальне Розы. Будить дочь абсолютно не хотелось, женщина сама еле передвигала ноги, враз онемевшие от накативших мыслей, но и отменять оговоренный заранее очередной осмотр было бы невежливо.

* * *

Улицы пестрели золотом. Осень припрятала все летние цвета и буквально за одну ночь подменила их на свои. Не далее как вчера царило позднее лето, последний день августа — последний день счастливых солнечных улыбок. Сегодня же вовсю господствовал сентябрь — первое число, первый листопад в этом году.

Парк, находившийся неподалеку от дома Уизли, был, пожалуй, самым ярким местом Лондона. Будто выкрашенные талантливым художником листья являли взору добрую половину цветовой палитры, а витиеватые скамейки щеголяли дружелюбным окрасом, от светло-лилового до темного насыщенно-сиреневого. Даже урны — и те были в тон.

Но путь Гермионы Уизли лежал отнюдь не в это полное смеющейся ребятни и довольных родителей место, а мимо — в детское отделение госпиталя святого Мунго.(1)

— Ваша дочурка в полном порядке, — дружелюбно отозвался приятный молодой человек в мантии доблестного служащего колдомедицины. Роза, широко зевнув, соскочила с кожаного сиденья, совершенно не смущаясь (или поначалу не заметив) задравшейся юбчонки. Хихикнув, девочка её поправила под осужденным взглядом матери. Колдомедик улыбнулся.

— А вот вы, миссис, — он кинул взгляд на перекидной календарь, раскрытый на сегодняшней дате и сплошь исписанный фамилиями. — Уизли, примите мои поздравления.

Женщина несказанно удивилась странным словам мага, а искорки в его больших, еще мальчишечьих глазах и вовсе заставили её удивление возрасти в добрых два раза.

— Вы о чем? — непонимающе уточнила Гермиона.

— У вас будет ребенок, — пояснил он.

— О… Но, так же…

— Я потомственный лекарь, это у меня в крови, — губы мистера Элса — так гласил его нагрудный бейдж — растянулись в на этот раз действительно искренней, а не дежурной улыбке. — Моя мать могла определить беременность на ничтожно маленьком сроке, кстати, у вас от силы неделя. Но малыш уже развивается, причем абсолютно нормально. Поздравляю вас и вашего супруга.(2)

Оставив Гермиону в шоке (сказать «в легком шоке» — значит, ничего не сказать), мужчина напоследок подмигнул Розе и вышел. Девчушка мгновенно залилась румянцем и опустила глаза, украдкой поглядывая на мать. Женщина сидела, безвольно опустив руки, глаза её тупо сверлили пространство.

— Идем, — не своим голосом сказала она, на автомате хватая дочь за руку. Девочка взвизгнула от боли — Гермиона очень сильно сдавила ей пальцы. Этот звук на мгновение вывел волшебницу из прострации, и она тряхнула головой, так что тщательно уложенные волосы свободно рассыпались по плечам.

— Ребенок, — шепотом повторила будущая — уже во второй раз — мать. — Ребенок… — неверяще молвила она, беспечно аппарируя прямо из кабинета мистера Элса.

___________________________________________________________________________

(1)— Детское отделение св. Мунго — уж не знаю, есть ли таковое.

(2)— Быть может, потомственные колдомедики действительно могли определить беременность чуть ли не на следующий день после зачатия — маловероятно, конечно, но, тем не менее, все возможно.

Порою жизнь непредсказуема и странна,

Мы ближнего подчас не видим и не слышим…

(с) Автор. Отрывок из стихотворения «Нищий», по мотивам одноименного стихотворения в прозе И.С. Тургенева.

Вам никогда не приходило в голову вдруг резко задрать голову — спонтанно, ничего не обдумывая — и посмотреть в небо? Каким бы оно было над Вашей головой? Пронзительно-синим, испещренным крохотными бриллиантиками звезд, более темным, бархатно-черным или антрацитовым? А может, светло-голубым? С облаками, похожими на бегущих по небесной дороге овечек или лошадей, в зависимости от формы. Как бы то ни было, Вы можете быть уверены, что сейчас, в эту самую секунду, точно так же, немного глупо и немного по-детски подставляя лицо навстречу ветру, смотрит вверх любой другой человек в этом огромном мире. Один — точно. Может — десятки, может — сотни, тысячи… И в это мгновение сознание посещает непрошеная мысль — как мало нужно детям для счастья.

Невольно задумаешься о своем ребенке — даже если его нет и в помине. Будешь представлять себе симпатичную мордашку, с такими доверчивыми глазами, с непременной задоринкой, искринкой, и сердце сожмется от нежности. Недаром говорят, что дети — цветы жизни. Пока Вы живы — они поначалу расцветают, как бутоны, постепенно входя в силу, наливаясь соком и становясь взрослее, краше. Когда Вы мертвы, они приходят к Вам на могилу и приносят цветы, с которыми их когда-то отождествляли в детстве…

Рон сегодня спешил домой, как никогда раньше. Торопливо перебирая ногами, он быстрым шагом направлялся к дому. Отбросив в сторону бесплодные попытки хоть как-то согреться при помощи шарфа, волшебник запоздало применил Согревающие чары. Несмотря на обманчиво светившее днем солнце, вечер неумолимо нес с собой пронизывающий ветер и темные тучи, не сулящие ничего хорошего, по крайней мере, к ночи — точно. Уизли старался не сбиваться на бег, но его подстегивало какое-то особенное чувство, которое ему не доводилось испытывать уже… лет. Он и сам не знал, к чему его тянет. К месту, именуемому домом? К семье, если их еще можно объединить под одним названием? К уютному креслу, тонувшему в полумраке гостевой спальни, давно ставшей его личной комнатой?

Ускорив шаг, мужчина вдруг оглянулся. Вокруг была осень, настоящая осень. Но не осень его мечты. Ему представлялся счастливый вечер — они с женой и дочерью гуляют по парку молча, без слов, прислушиваясь к шороху листьев под ногами. Роза вырывает руку и бежит, несется к огромному вороху этих кусочков уходящего лета, наполовину зеленых местами, полуподгнивших с краев, но таких привычных и милых сердцу… Девочка визжит, смеется, сон слетает с неё в одно мгновение. А они с Гермионой стоят и смотрят в серо-сиреневое небо.

Думала ли она о нём эти дни?

Наврядли.

* * *

— И как это понимать? — Уизли озадаченно смотрел на пустую гостиную. Со второго этажа, как и из других помещений, не доносилось ни звука. Спешно вызвав домовика, он лишь уверился в своей сумасшедшей догадке: его семья исчезла. Они не ушли погулять, не наносят сейчас кому-либо дружеский визит, и уж тем более не играют в прятки с ним, взрослым человеком!

Любой другой на его месте схватился бы за голову (нарезал круги по комнате/выпил залпом бутылку огневиски/и так далее). Но Рональд поступил иначе, да так, что сам себе потом удивлялся. Он жестом приказал Рокси, старой домовихе, приготовить пару бутербродов и свежую рубашку. Волшебник действовал, словно находясь в условиях времен войны — холодно, без эмоций, имея конкретную цель.

Вдох.

— …Слушай, Уизли. Я выйду за тебя, но… — девушка отстранила его от себя.

— Хоть сотни «но», моя хорошая, — он продолжал настойчиво покрывать поцелуями её руки…

Выдох.

— …Обещай, что у нас будет два ребенка.

— Нет, два. — Девушка упорно смотрела на него необычайно серьезными глазами цвета дубовой коры, освещенной солнцем. В их глубине угадывалась какая-то тревога или печаль, сложно было сказать...

Вдох.

— …Это так важно? — нежно спросил юноша.

— Да, — все с таким же упорством сказала она. — Я всю жизнь, Рон, всю жизнь хотела и мальчика, и девочку. Чтоб их было только двое, понимаешь?..

Выдох.

— …Как хочешь, родная, — он провел рукой по её волосам, в которых беспорядочно трепетали почти невесомые снежинки. И без того спутанные, теперь кудри казались чем-то вообще невероятным.

— Я сказала тебе «да»...

Собравшись, Рон уже приготовился аппарировать, чтобы не тратить более времени, как он почувствовал чье-то прикосновение чуть пониже локтя. Он посмотрел назад, но никого там не увидел. Укорив себя за недогадливость, мужчина взглянул вниз.

— Что-то нужно? — немного грубо спросил он у Рокси.

— Нет, сэр. То есть да, сэр, — затравленно прошептала домовиха, прекрасно видя настроение хозяина. Собравшись и будто осмелев, она выпалила: — Миссис Уизли, сэр. Как прибежала вчера, из больницы-то, куда молодую хозяйку таскала, так и сама не своя. Носится, руки на животе, глаза дурные, Рокси аж страшно стало. Прикрикнула на Рокси, до сих пор поджилки трясутся. Собиралась-собиралась, набрала всего, да уехала!

— Вот оно что… спасибо. — Отрешенно произнес Рон. До него постепенно доходил смысл сказанного. Память же услужливо подсовывала события той самой ночи…

* * *

— Что значит не пустите? Джейн? — Рон пытался просунуть хотя бы руку, ногу или другую конечность в приоткрытую дверь, от которой хозяйка дома оставила лишь узенькую щелочку.

— А то и значит! Уходи давай, — женщина с растрепавшимися ото сна волосами и красным лицом сильней надавила на дверь. Рон ойкнул.

— Если я захочу, то войду и без разрешения! — пригрозил он.

— Не один ты здесь волшебник! — с недовольством выплюнула Джейн Грейнджер, с откровенной злостью глядя на зятя.

За свою жизнь эта старуха повидала всякое — и как жены изменяли мужьям, и как мужья изменяли женам. И как отцы с матерями изменяли детям, бросая их в младенчестве, а дети — отцам и матерям, в свою очередь, отыгрываясь на них в пожилом возрасте. Эта маггла в свои годы и сама ссорилась со своим ребенком, единственной дочерью, бессовестным образом оставляя её на попечение другого родителя. И все равно она возвращалась — ну как такое маленькое существо можно забыть и покинуть? Бесчисленные склоки с супругом, сварливые замечания и едкие комментарии с годами утихали, пропадали, уступая место чинным разговорам по вечерам и вежливому обращению. Пусть и без былой любви между собою, Джейн и Джон все так же трепетно относились к Гермионе, объединявшей их и до сих пор.

В глазах свекрови Рональд пал очень низко — женщина толком и не знала, что произошло между этими двоими, но заранее была на стороне дочери.

На плечи Гермионы Грейнджер пала тяжелая ноша — и её мать это знала. Сразу же после окончания войны девушка забрала родителей из Австралии и вернула им память. При всем при том ложные воспоминания остались при них. На глаза Джейн навернулись слезы, когда она вспомнила, что перед тем как надежно спрятать настоящие, их девочка, их уже такая взрослая девочка, тоже плакала.

Она не удивилась, увидев на пороге своего домика, в пригороде Англии — маггловской Англии — дочь и внучку. Женщина в глубине души всегда ненавидела мир волшебников. Мир, к которому Гермиона принадлежала по чьей-то чудовищной ошибке...

* * *

Минул год. Очередная осень, пахнувшая горечью несбывшихся желаний, которые загадывались в прошлом году, в эту прохладную пору. Очередное недовольство погодой у всего населения, привычные уже крики детей по соседству ранним утром и изредка вечерами. И давно ставшее стандартным зрелище одинокого силуэта на фоне проливного дождя.

Иногда, самый обычный человек, с вполне себе простецким миросозерцанием может возвести самое обыкновенное желание жизни в ранг чуда. Иногда, самый несчастный из ныне живущих, может начать жить, а не существовать.

По его подсчетам, сыну сегодня исполнилось два месяца. Неважно, что это не дата. Рону безумно хотелось увидеть его сейчас. Прямо сейчас...

Едва дождавшись конца рабочего дня, Уизли выскочил из Министерства будто ошпаренный, и, по старой традиции, ноги сами понесли его к парку. Но в этот раз мужчина был почему-то уверен, что будет там не один.

Листья недовольно взметнулись под стертыми каблуками, ярким всполохом прошелестев над землей. Едва заметный туман, вившийся не выше подошв, рассеялся от резкого движения, расступившись неширокой полосой пред бегущим человеком.

— Гермиона!

Невысокая шатенка обернулась. Она сидела на скамье, поджав ноги. С ней никого не было — да и не глупо ли, надеяться увидеть в её руках двухмесячного младенца. Разумеется, она оставила его дома.

— Гермиона!

Её глаза чуточку расширились, заблестели и тут же померкли. Виной тому был поднявшийся ветер, хлестнувший по щекам и мгновенно отрезвивший колдунью, выведший из полузабытья.

Рон нерешительно остановился перед ней. Родные черты лица, мягкий изгиб губ с едва уловимой грустинкой... Темные полукружия бровей, чуть пополневшая фигура. Но эти её глаза... Сидевшая здесь женщина была почти безумна. Она тряхнула головой, хрипловато усмехнувшись.

— Здравствуй.

Все так, будто и не было этих восьми тысяч семьсот шестидесяти часов.

Все былое пусть

Если кто-то ждет.

Автор.

Забыв, что нужно дышать, Рон медленным шагом направился к скромной детской кроватке. Сердце стало биться, казалось, вдвое быстрее, а руки неведомо отчего вдруг затряслись, будто сведенные судорогой. Мужчина сделал один пугливый шаг. Еще один. И он услышал его. Непонятный лепет крохотного существа, который был частичкой его души, его плоть и кровь, его малыш.

Зажмурив на мгновение глаза, Рональд, словно в первый раз, неверяще откинул одеяльце и замер, как вкопанный. Он увидел то, что, собственно, и должен был увидеть: ребёнка. Его ребёнка, маленького Хьюго Уизли.

Ярко-синие глазки настороженно рассматривали немолодое лицо, будто прикидывая — зареветь или повременить. Рядом лежала внушительных размеров мягкая игрушка — презент Розы младшему брату.

Волшебник умоляюще уставился на Гермиону, совершенно растерявшись и не зная, что делать. Та поняла его без слов и, быстро приблизившись, взяла дитя на руки. Рон легонько пощекотал шейку Хьюго указательным пальцем, и мальчик невольно хихикнул. Он еще не находился в том возрасте, чтобы действовать сознательно, но этот жест почему-то воспринял без колебаний, как родной, потому не стал плакать.

* * *

Он и она вновь сидели в том самом парке.

Они молча и с явной неохотой оторвались друг от друга. Мужчине было мучительно больно смотреть, как его любимая женщина уходила. Неспешно и слегка опустив голову, с вконец запутавшимися волосами, прежде тщательно расчесанными и прямыми. Нетвердой, неуверенной походкой, с негнущимися ногами, словно спрашивающими разрешение — а нам точно уходить, хозяйка? В помявшейся юбке и чуть распахнутой на груди простой кофте — такой непривычной одежде, совсем не подходящей её возрасту, да и просто обыкновенной. С едва прикрытыми глазами, сомкнутыми ровно настолько, чтобы разбирать дорогу, усталыми тяжеловатыми веками, с залегшей меж ними складкой — результатом долгих бессонных ночей у кроватки малыша…

И все же она уходила такой привычной, враз растерявшей всю свою злобу, годами копившуюся и куда-то теперь исчезнувшую. И уходила, по крайней мере, не навсегда. Еще никому из них было неведомо, как все сложится. Но то, что конец будет счастливым, оба чувствовали сердцем.

Выждав немного, Рон тоже ушёл. Но в этот раз, уходя, он впервые за прошедший год улыбнулся.

fin.