Наступал вечер. Закат, будто расплесканное по небосводу пламя, окрашивал
дома Рима в жёлтые, неестественные тона. Самое сердце заката горело над
очертаниями величественной громады Пантеона, где, окружённое золотым
ореолом, пылало алое зарево. Над ним высь рассекали плавные полосы,
выделяющиеся своей желтизной на фоне тёмного неба. Оно тоже потихоньку
принимало золотистый окрас. Эцио наблюдал эту великолепную картину с
крыши какого-то дома. Он сидел рядом с голубятней и молча смотрел на
горизонт, словно пытаясь разглядеть что-то вдали, но на самом деле
ассасин просто пытался сосредоточиться. Прошла неделя после того,
как Катерина покинула Рим. Эцио чётко помнил, как она, скача на резвом
коне, всё сильнее отдалялась от городских ворот. Ассасин безумно скучал
по ней. Он хотел написать ей письмо и придумывал текст. Выходило плохо,
поэтому Эцио решил развеяться. Ловко спустившись с крыши, Эцио
отправился прогуляться. По дороге он мельком смотрел, что делают
граждане: важные мужчины с тросточками неспешно шли по своим делам, по
улочкам Рима прогуливались парочки, восхищающиеся красотой заката,
сварливые старухи покупали овощи у уличных торговцев, прекрасные девушки
– куртизанки кокетливо махали веерами и завлекали клиентов, стража
подмигивала им и добродушно следила за спокойствием в городе, а
надоедливые менестрели, играя на лютнях, горланили непристойные песенки,
нисколько не смущаясь того, что не попадают в ноты. Эцио вспомнил, что
когда-то тоже учился играть на лютне, но получалось крайне скверно, и
ассасин мысленно дал себе зарок, что никогда больше не возьмёт в руки
сей адский инструмент. Мир реальный в его голове постепенно затмили
воспоминания. Эцио вспомнил, как впервые увидел Катерину. Такая гордая,
неприступная, но неспособная побороть шарм Эцио. Тогда ассасину
пришлось поработать гондольером, за что графиня Форли его щедро
отблагодарила. Девушку Эцио запомнил и поклялся Леонардо в том, что
Катерина будет его. Лео в ответ покачал головой и отчего то загрустил.
Эцио улыбнулся. Цвет римских домов стал нежно-розовым: небо над
Вечным городом окончательно заполнилось заревом заката. Эцио бросил
взгляд на голубей наверху и решил немного потренироваться. Ассасин
проворно полез наверх. Перебираясь по выступам на стене, повисая на
рамах и, к неудовольствию хозяев дома, взбираясь на подоконники, Эцио
забрался на крышу. На крыше валялись сухие доски, перья птиц и какая-то
шелуха, отсюда было видно, как черепица крыш сменила свой оттенок на
матово-алый. Убийца случайно бросил взгляд на закат, и снова
воспоминания о Катерине затмили его разум. Эцио вспомнил вечер
накануне нападения на Монтериджони. Тёплая вода в ванной, запах тающего
свечного воска, полная расслабленность всего тела. И тогда появилась
она. Шикарное сиреневое платье от лучших итальянских мастеров, шурша,
упало на пол. Катерина, улыбаясь, подошла к убийце, положила руки на его
плечи и, сказав: «Вот ты и дома, Эцио!» - поцеловала его. Он
помнил всё: вкус её губ, мягкость её рук, запах её волос. Он помнил её
взгляд: огонь страсти в нём перемешивался с девичьей нежностью. Как это
было прекрасно! Вдруг Эцио бесцеремонно вывели из мира грёз: его
чуть не сбил с ног проворный римский воришка, улепётывающий от
разъярённого арбалетчика, который, забавно маша кулаком, бежал вслед за
нарушителем, то и дело поскальзываясь на гладких крышах. Ассасин
забрался на какую-то башню. Он рассматривал панораму города, так
преобразившуюся в лучах заката, и снова предавался воспоминаниям.
Убийца вспоминал рискованную вылазку в замок Сент-Илларион, дерзкий
побег и те её слова, прочно вырезанные на сердце, словно ножом на коре
дерева: «Зачем я тебе, Эцио? Той ночью, на вилле, я должна была
закрепить наш союз, ты понимаешь?» Он тогда отмахнулся, сказал что-то
невразумительное, но на самом деле эти слова больно ранили его сердце.
А ведь ему даже начинало казаться, что Катерина – не просто замена
Кристине, что не придётся опять так расставаться: больно, холодно, будто
душу пронзила холодная сталь клинка. Но судьба всё равно была зла и
цинична к Эцио, и после стольких убийств он сам становился жертвой уже
во второй раз. И тогда ассасин, наконец, осознал: жизнь не стоит на
месте, всё меняется, и прошлое нужно отпускать. Оно – всего лишь
воспоминания, а жизни проходит в настоящем. Он давно это понял, но
отказывался признавать, противоречил самому себе. *** Эцио
решительно подступил к краю: под ним лежал побагровевший город. Он кинул
бумажку с так и не начатым письмом вниз и прыгнул в объятья ветра. Тёмная тень пролетела сквозь пылавший в небе алый закат и нырнула в темноту улиц вечернего Рима.
Vova
