Вступление.
1. В начале Марта, где–то, снег сыпал до рассвета,
На стриженных, без шапок и без шляп.
С фамилией на бирке, в районы Индигирки, из камер забирали на этап.
Там было множество мастей, улыбок, жестов, новостей,
И посмотреть на это всё со стороны.
Как будто в стареньком кино, друзья не видевшись давно,
Сошлись на встречу после длительной войны.
2. Начальничек конвоя в колону всех по трое,
Погнал бегом через тюремный двор.
А у ворот на вышках, со звёздами мальчишки, заученно проверили затвор.
Один метнулся на рывок, но головой в сугроб кивок,
И тело за ноги в подвал поволокли,
И наплевать теперь ему на золотую Калыму,
И на раскопки крайней северной земли.
3. Но сквозь метель и сетку, не разглядеть запретку,
Стрелок с винтовкой малость оплошал.
И пуля, хоть куснула, но сердце обогнула, беглец ещё прерывисто дышал.
В тюремном лазарете, хирург при слабом свете,
Доставленного, сразу же на стол.
Накрашенная ярко, девчонка – санитарка, спешила, и готовила укол.
Он заключённый, ну и что ж, зато собою как хорош,
И сколько смертными статьями не суди.
Но вот уже в который раз, не оторвать ей робких глаз,
От этой сильной, забинтованной груди.
4. В натопленной палате, под простынёй, в халате,
На стенке даже радио поёт.
Торопятся недели, за решкой звон капели, беглец уже и на ноги встаёт.
И так проходит день за днём, а сердце девичье огнём,
Знать, для любви решёток нет, и нету крыш.
Девчонка шепчет: Мой родной, мне без тебя не жить одной,
Прокуратуре разве это объяснишь.
5. И вот апрельский вечер, охрана горбит плечи,
Несётся сан – машина через двор.
Взглянули по привычке, в кабине медсестричка,
Работникам – зелёный светофор.
И что на утро было там, хлопот конвою и постам,
Найти ни зэка, ни сестричку не могли,
И непонятно, почему, им наплевать на Калыму,
И на раскопки крайней северной земли.
Vova
