Слякотно. Осенний, не по-сентябрьски холодный дождь хлещет по асфальту, дробясь на сотни маленьких капелек.
На душе мерзко и скучно. Я еще вчера пожелал Лили удачи в школе, а сегодня утром позвонил, чтобы сказать, как люблю ее.
Сейчас мне остается только вяло перебирать ногами и зябко ежиться под порывами ветра. «Первое сентября, называется» , — мрачно думаю я, пиная попавшийся под ноги камушек.
Неожиданно рядом с моим ухом стремительно пронеслось что-то черное, потом — красное, а затем — коричневое. Я остановился. Вслед за девушками раздались голоса.
— Лови его, лови! — черное пятно разворачивается и несется прямо на меня. Красное меняет траекторию, а коричневое мчится наперерез им.
— Лис, мать твою! — на ходу кричит рыжеволосое недоразумение, расплескивающее криперсами лужи.
— Энтрай! — коричневое вытаскивает из кармана мантии палочки и бросает на ходу заклинание.
Заклинание летит мимо, а стремительно приближающееся к моей драгоценной персоне пятно оказывается небольшим ящером с выпирающими клыками. Я ныряю вниз, и вспышка только опаляет кончики волос.
— Энтрай!
— Да ловись же! Энтрай!
— Энтрай!
Желтые вспышки заклинаний ослепляют, поэтому я зажмуриваюсь.
Неожиданно мне на голову падает что-то живое и перебирающее лапами, а над ухом раздается удовлетворенный вопль:
— Поймала! Поймала!
Я осторожно приоткрываю один глаз и вижу перед собой женские ноги. Мой взгляд непроизвольно поднимается вверх и натыкается на прижатое к груди колючее шипастое существо.
Меня хлопают по плечу, и рыжее недоразумение удовлетворенно хрипит:
— Поднимай задницу. Все нормально.
* * *
Рыжее недоразумение зовут:
— Ник Уизли. Полностью Доминик, но Ник как-то проще, — вещает рыжая девушка, надувая и лопая пузыри из вязкой розовой жевательной резинки. У этой тяжелая мокрая коса, короткие шорты, белая рубашка, гольфы и забавный рюкзак, обвешанный всевозможными фенечками и брелоками. — А ты кто такой?
Моя правая бровь медленно ползет вверх. В голосе пробиваются надменность и высокомерие:
— Скорпиус Гиперион Малфой к вашим услугам.
Рыжее заразно ржет и трясет головой:
— Ну зашибись теперь. Вот имечко. Ты часом не тот самый "сорвиголова Малфой, которому мозги бладжером вышибло"?
Ник поправляет на плече рюкзак и, мгновенно посерьезнев, заглядывает в потрепанную бумажку с расписанием. А потом спрашивает:
— А тебе куда, Скорпиус?
— Двести четвертый.
— О, — рыжее снова улыбается во все свои двадцать восемь минус кусочек верхнего клыка, — мне туда же. Что там у тебя? — недоразумение опять заглядывает в бумажку. — У меня Яды.
Я взъерошиваю волосы и тяжко вздыхаю.
— То же самое.
— Отлично, — Уизли ухмыляется и хлопает меня по плечу.
* * *
Я усаживаюсь за четвертую парту, ту, что у окна. Рядом со мной плюхается Ник. Она уже успела оббежать весь гудящий, как улей, класс, перезнакомиться со всеми и стать в доску своей.
— Короче, Малфой, представляешь, — Уизли спешит поделиться свежими слухами, и глаза у нее горят от предвкушения, — нам хана, потому что...
Но досказать, почему нам «хана», не успевает, потому что дверь аудитории распахивается и в класс входит высокая, прямая женщина. Ее тонкие губы плотно сжаты, а в туго стянутых в узел волосах проблескивают серебристые нити.
У этой женщины ледяной голос, поэтому, когда она заговорила, в аудитории словно повеяло холодом:
-Профессор Верти. За этот год я постараюсь вложить в ваши головы базовые знания по моему предмету. Очень надеюсь, что вы успешно усвоите материал.
Строгим взглядом Верти обводит класс, осматривая каждого студента.
— Мистер Малфой, я полагаю? — обращается она ко мне, и я вздрагиваю от неожиданности.
— Да, профессор.
Верти кивает головой и отворачивается к доске.
Пока я старательно переписываю формулы брожения, окисления и прочего, моя жуткая соседка тихо хихикает. Рыжее что-то старательно скребет ручкой по столешнице парты.
На парте нацарапано:
«Хочу кушать и замуж!!!», «Если ты не голубой — дорисуй вагон-другой», и вереница «неголубых» вагонов самых разных мастей и размеров мерно шевелят лапами-колесами.
Среди относительно недавних проявлений наскального творчества студентов есть и та, которую так старательно дорабатывает Уизли.
«Люблю Жошеньку».
«Дура, он же гей».
Ник усердно выводит продолжение: «Сама ты дура, я дурак».
Недоразумение фыркает в кулак, а мне остается только закрыть рукой глаза.
* * *
Раньше я думал, что хуже Розы Уизли не может быть ничего. Я сильно ошибался.
Как оказалось, рыжее недоразумение хуже всего, что мне встречалось. Она, вечно смеющаяся, влипала в самые разные неприятности. Неуклюжая Доминик представляла угрозу для всего, что находилось рядом.
Но, хотя эта ходячая катастрофа грозилась перевернуть всю Академию, ее любили почти все студенты и преподавали.
Даже Верти, которая преподавала еще у моего отца, периодически скупо улыбалась, слыша про свою нерадивую ученицу.
И секатор, непостижимым образом меняя траекторию полета, врезается в большой глиняный горшок с каким-то колюче-кусаче-царапучим растением.
Ростки расползаются по полу теплицы, цепляясь за одежду студентов, забираясь в штанины и обжигая.
Однокурсники скачут, как горные козы и козлы, сбрасывая с себя проклятые растения и посылая в адрес криворукой Уизли всевозможные проклятия.
Сама Уизли сначала краснеет, потом бледнеет, а потом заливисто хохочет.
— Профессор... Вам... Помочь? — задыхаясь, спрашивает недоразумение, снимая с себя стебель с присосками.
На лице преподавателя отражается ужас, и он торопливо отговаривает Ник от этой затеи, уверяя, что и сам справится.
Уизли смеется так, что вместе с ней хохочут сотни веснушек, рассыпанных по лицу, шее, плечам и рукам.
Она стоит на выходе из теплиц и приносит свои «глубочайшие извинения» за причиненный ущерб. Ей «очень жаль». И «такого больше не повторится».
Я же устраняю последствия метания секатора. Ползаю на коленях по полу, вытирая новыми брюками грязь, и собираю руками спрятавшиеся ростки.
— Ну, недоразумение. Я тебе голову оторву.
Добродушный профессор, поднимающий заклинанием горшки, понимающе посмеивается. А меня разъедает стыд — я, Скорпиус Малфой, отпрыск древнейшего аристократического рода, ползаю на коленях, убирая за непутевой знакомой.
Проклятье!
Резко поднимаюсь с колен и ударяюсь головой об столешницу.
— Черт, твою ж мать, гребаная Уизли. Чтоб я за тебя еще что-нибудь, хоть раз, хоть когда-нибудь...
Сквозь ругательства до меня доносится разговор из коридора на повышенных тонах. Я замираю и прислушиваюсь.
— Уизли, ты хоть что-нибудь можешь делать нормально? У тебя что, родители такие же жопорукие?
— Флинт, — голос недоразумения звучит очень глухо. Волосы на голове зашевелились от проникающего в теплицы электричества. — Еще как умею. Морды бить умею.
Я выползаю из-под стола и выбегаю в коридор — спасать рыжее.
— Да ладно? — издевательски спрашивает Флинт. Мерзкий человек. Еще та тварь. Мой отец знаком с его родителями.
Я выскакиваю в коридор именно в тот момент, когда кулак Ник с оглушительным хрустом врезается в переносицу Флинта. Брызгает кровь.
— Ах ты тварь! — ревет Флинт, выбрасывая палочку в грудь недоразумения.
— Уизли, — бросаюсь я к рыжей, стремясь выхватить и вытащить ее из потасовки.
В очередной раз.
Но не успеваю, потому что Ник ныряет под руку Флинта и подсекает. Тяжелая туша падает на пол, но в полете Билл все же успевает схватить Уизли за длинный хвост и дернуть на себя.
Они падают, продолжая месить друг друга на полу. Из сломанной переносицы хлещет кровь, заливая и без того грязный пол.
Толпа однокурсников окружила дерущихся, даже не пытаясь их разнять.
Я выхватываю палочку, зажимаю ее в зубах и ныряю растаскивать недоразумение и Флинта.
Двумя руками держу Ник за талию, оттягиваю в сторону, стараясь поставить щит без слов.
«Протего!», — вскрикиваю я мысленно, и между воюющими сторонами образуется искрящийся заслон.
— Ну, что встали! Расходитесь! — разжимаю плотно стиснутые зубы и ору на однокурсников. Палочка со стуком катится по каменному полу.
Кто-то пожимает плечами, кто-то раздраженно фыркает, что я, как всегда, влезаю не в свое дело.
Я оттаскиваю недоразумение к стене и отнимаю ее руки от лица.
— Ну-ка, покажи, что там. Не бойся, — увещеваю я. У меня есть опыт работы с дерущимися, особенно, если они девушки. Потому что я, черт возьми, столько лет проучился с Розой Уизли.
Ник убирает руки и виновато заглядывает мне в глаза.
— Слушай, Малфой, прости, ладно?
— Да забей.
Она снова лучезарно улыбается, демонстрируя сколотый зуб. А под глазом у нее расползается сочный сине-фиолетовый синяк.
* * *
«Буду ждать тебя у Сладкого Королевства. Лили.». Эту записку от Поттер я перечитываю уже десятый, а может, сто десятый, раз. А сколько раз я повторял ее про себя — не пересчитать.
Вот и сейчас, стоя у Королевства, я нервничаю от сладкого предвкушения — наконец, я увижу ее. Мою маленькую рыжую Лили.
Внезапно рядом раздается хлопок трансгрессии, а потом на мои глаза ложатся чьи-то холодные ладони.
— Лили? — сердце пропускает удар.
— А ты кого ждал? — выдыхает куда-то в ухо моя девочка.
— Царицу Савскую, — я накрываю ее руки своими. Ну и черт с ним, что мне ничего не видно.
— Дурак, — смеется Лили, убирая свои руки с глаз. Я оборачиваюсь к ней и пропадаю. Уже, наверное, в миллионный раз.
Она улыбается, на щеках у нее ямочки, а на ресницах-иголочках — первый в этом году снег.
Внутри разливается сумасшедшее, ни с чем не сравнимое тепло. Я притягиваю ее к себе и целую. Целую так, чтобы она почувствовала всю тоску по ней.
Лили невозможно сладкая, невозможно теплая, невозможно нежная...
Только когда воздуха в легких совсем не остается, я ее с жалостью отпускаю. Она хитро щурится и заправляет выбившуюся прядь за ухо.
Я обращаю внимание на отсутствие на ее голове шапки.
— Поттер, ты совсем с ума сошла? Где шапка?
Лили очаровательно улыбается и потупляет глазки в пол.
— Забыла.
— Глупая ты у меня, глупая. Заболеешь ведь.
— Заболею, — покорно кивает головой Поттер.
Я вздыхаю. Глупая моя. И от мысли, что она моя, меня в жар бросает.
Я снимаю свою шапку и натягиваю ее на голову Лили.
— Ну, Малфой, расскажи мне, как там в Академии? А то из твоих писем и записочек ничегошеньки не ясно, — берет меня под локоть Поттер, и мы идем по главной аллее Хогсмида под первым снегом.
Я рассказываю ей о группе, учителях и особенно о непутевой Уизли. О секаторах, перевернутых котлах и драке с Флинтом. О сломанных часах Верти, разбитых зельях и препаратах. О ядовитых растениях и детенышах нарглов. О рисунках на партах и вызовах к декану.
Лили смеется и крепче прижимается к моему локтю.
Мы идем в кафе мадам Паддифут и пьем горячий кофе. Лили все так же обхватывает чашку длинными пальцами, все так же щурится, как довольная кошка, все так же коварно улыбается.
Кровь все быстрее бежит по венам, дыхание сбивается. И мне хочется целовать Лили. Целовать ее длинные, точеные пальчики и тонкие запястья.
— Что ты так меня взглядом пожираешь, а, Малфой? — спрашивает коварная Поттер и облизывает губы.
— Дурочка, — хриплю я. Потому что в кафе душно, в кафе жарко, в кафе обжигающе пахнет медом, липами и Лили.
* * *
Первый коллоквиум неумолимо приближается. В Академии витает напряжение и нервозность. Студенты ходят осунувшиеся и раздраженные. И я не исключение.
Первым экзаменом у нас стоит трансфигурация. Профильный предмет. И принимать его у нас будет профессор О'Рэйли — строгий мужчина чуть старше моих родителей.
Я учусь, как проклятый. Мои ночи превратились в сплошной кошмар, потому что стали сниться трансфигурированные чаши и блюда. Я безразлично созерцаю в зеркале свой уставший вид. Какая разница, как я выгляжу, если самое важное сейчас — сдать трансфигурацию, а потом вышку по арифмантике.
На последней перед коллоквиумом паре все сидят тихо, смирно и с прямыми спинами, записывая за профессором каждое слово.
Экран моего мобильного мигает.
Стараясь не пропустить важного, нажимаю на экран. Входящее сообщение от рыжего недоразумения. Я оборачиваюсь назад, чтобы взглянуть на это бессовестное создание, и вижу только склонившуюся над тетрадью красно-рыжую макушку.
О'Рэйли нас с Уизли рассадил, мотивировав это «неуемной болтливостью мисс и невнимательностью мистера». Теперь она сидит через через две парты позади меня.
«Как ты?ヽ(･∀･)ﾉ», — я почти вижу проклятую жизнерадостность Уизли. Быстро набираю:
«Капец».
Так, что там у нас: «Трансфигурация живых объектов заключается в...». Экран телефона снова мигает.
«Нервничаешь? :з».
«Нет, блин, Уизли! Займись учебой!»
«Чего орешь? Я учусь(☆_☆)».
«Да нихрена! Уйди, недоразумение. Скоро коллоквиум».
Нервничают все, кроме Никки. Казалось бы, именно ей, перебивающейся со "слабо" на "отвратительно", стоило бы переживать в первую очередь, а она всего лишь отмахивается от вопроса о сдаче экзамена.
«Ник, — пишу я, — почему ты не переживаешь?».
Ответ приходит почти мгновенно:
«А зачем? Трансфигурацию сдам точно, а с арифмантикой как-нибудь справлюсь. (｀ω´) ».
«Гонишь ты. У тебя оценки едва ли не самые низкие».
«Мааалфооой, ты знаешь, сколько я взяла на вступительных?», — издевательски моргают маленькие буковки.
«Хрен тебе, мудило. У меня и там, и там превосходноヾ(*'▽'*)ﾉ», — смеется она.
— Мистер Малфой, — ироничный голос профессора выдергивает меня из переписки и словно окатывает холодной водой. — Что я только что сказал?
— Сэр, простите, но я не слышал.
— Малфой, сядьте от Уизли еще дальше. Уизли, уберите телефон и начните, наконец, записывать.
Позади меня фыркает недоразумение.
После пары мы с рыжей идем в курилку. В слегка подрагивающих пальцах Уизли теплится сигарета. Она затягивается и удовлетворенно выдыхает облако горького дыма.
Ник стоит, прислонившись к дереву, и стряхивает пепел на снег. Рыжая закидывает назад голову и подставляет лицо под легкие снежинки.
— Знаешь, Малфой, я не понимаю, почему ты так трясешься. Сдашь как-нибудь. Тоже мне драма.
Я ерошу волосы и прикуриваю.
— Как бы тебе объяснить, недоразумение, — никотин разъедает легкие, но по телу разливается тепло. — Родовая честь. Сын должен быть лучше или хотя бы равен отцу.
На ярко-рыжую косу оседают белоснежные произведения искусства.
— Понятно, — задумчиво тянет Уизли, выдыхая дым. — Только ты вряд ли будешь лучше отца.
— Это еще почему?
Недоразумение тушит сигарету о ствол дерева и закапывает окурок носком ботинка в снег.
— Потому что совсем другой.
Она быстрым шагом уходит в здание корпуса, слегка поеживаясь от ледяного зимнего ветра.
* * *
Первую сессию я сдаю на «Превосходно». Недоразумение, как ни странно, тоже.
Мне благополучно ставят отметку в зачетку и отправляют на каникулы.
Я отчаливаю в Канны, чтобы повидать родителей и сестренку, у которой идет первый учебный год в Хогвартсе. Вот только трансгрессирую я из поместья с тяжелой душой. Меня преследует чувство чего-то несделанного.
Только оказавшись в объятиях мамы, до меня доходит — Никки Уизли. Я ушел, так и не дождавшись ее, а результаты экзамена она сообщила мне смс-кой.
Та новогодняя ночь была омрачена чувством вины. И его некому было развеять, потому что Лили праздновала со своей многочисленной родней, а родители вряд ли поймут мои метания.
Под утро я, первый раз со своего шестнадцатилетия, оказался трезвым, аки стеклышко.
Раннее утро первого января я встретил в магловском круглосуточном кафе. Рядом с ноутбуком на столике устроились бокал и бутылка шампанского.
И именно в первое постновогоднее утро я стал ценить магловские изобретения. Особенно скайп.
Моя душа обрадовалась, увидев зеленый ярлычок: «Ник Уизли» в сети.
Пять часов утра, а я, как больной дурак, названиваю своей непутевой однокурснице.
— Чего тебе, неблагодарный ублюдок? — Никки сердито сводит на переносице брови. А на моем лице расплывается довольная улыбка.
— Ясен пень, — подмигиваю недоразумению и выуживаю из-за ноутбука шампанское. Она убегает куда-то, а потом возвращается с высоким фужером и бутылкой Шардоне.
— Не люблю я шампанское, — поясняет рыжая, поймав мой удивленный взгляд.
Тогда я первый раз напился по сети. Оказалось, что так даже интересней.
* * *
Весна в этом году наступила катастрофически рано. Уже в конце февраля таял снег, растекаясь по асфальту лужами. И с ее приходом изменилось все: моя Лили ушла с головой в учебу, потому что ей сдавать ЖАБА, Ал и Джеймс уехали отыгрывать мировой чемпионат по квиддичу, а Роза Уизли просто куда-то исчезла.
Нет, она пропала сразу после сдачи последнего ЖАБА, но только теперь аврорат, а в частности мистер Поттер и мистер Уизли, прекратили поиски, признав их бесплодными.
Не поменялось только одно: недоразумение все так же скачет горной козой по лужам, расплескивая их уже знакомыми крипперсами.
Ее жизнерадостность плещет через край. Веснушки по всему телу расцвели еще сильнее, и теперь найти хотя бы крохотный кусочек светлой кожи почти невозможно. Разноцветные глаза, один — карий, а другой — голубой, искрятся сумасшедшей радостью.
— Малфой, — скачет она вокруг меня. — Дай сигаретку.
— Ну возьми, — лениво тяну я, прислонившись к дереву. — В левом кармане.
Уизли протягивает руку в карман, находит пачку и выщелкивает из нее одну сигаретку.
Я даю ей прикурить. Недоразумение затягивается и на пару минут прекращает мельтешить.
Неожиданно мою пустую голову посещает мысль, что я никогда не видел, чтобы рыжее пользовалось палочкой. Она и не колдовала никогда вне пар. Да и на парах старалась избегать этого.
— Эй, Уизли, ты колдовать умеешь?
Глупый, казалось бы, вопрос, и Ник, по идее, должна рассмеяться и ответить, что я идиот. Да вот только она не рассмеялась, а тихо, почти обреченно прошептала:
— Почти нет.
— Почему?
— А ты не догадываешься? — она стоит впритык ко мне, нос к носу, неотрывно смотря мне в глаза. И меня осеняет: характерный волчий зрачок карего глаза, слегка хищное выражение лица, на которое я привык не обращать внимания...
— Оборотень, — пораженно выдыхаю я и инстинктивно отступаю назад. Глаза Уизли обиженно расширяются, она резко разворачивается, ударяя меня косой по лицу как хлыстом, и трансгрессирует.
На следующей паре она не появляется. Да и несколько дней спустя тоже.
Все звонки сбрасывает, а сообщения игнорирует.
И вроде ничего не изменилось, только неделя без недоразумения стала правильной и серой, из нее исчезло все безумие и весенний восторг. Стало до тошноты скучно и мерзко.
Наконец, Уизли появилась. Зашла в аудиторию, как ни в чем не бывало, только сумку швырнула не рядом со мной, а с Флинтом. Тем самым уродцем, которому сломала нос.
— Никки, — кричу я вдогонку выходящей в коридор рыжей. — Ник, блять, послушай меня.
— Пошел к черту, скотина, — она оборачивается и зло, раздраженно, так не по-уизлевски выплевывает слова.
Только стоит Уизли в солнечной полосе, ее веснушки пляшут какой-то безумный танец, а в красно-рыжих волосах, выбившихся из-под платка, путаются солнечные блики. Поэтому я просто подхватываю мрачное недоразумение, перебрасываю через плечо и заношу в аудиторию. По пути к нашей парте обхожу Флинта и забираю цветастый рюкзак Никки.
Сгружаю брыкающуюся рыжую на ее законное место.
— Ты сидишь здесь, Уизли. А если ты совсем охренела, так я мозги на место вправить могу, у меня, знаешь ли, опыт огромный.
— Да иди ты, — огрызается она, но все равно вытаскивает из рюкзака тетрадь и ручку.
Моя жизнь снова превратилась в кавардак, наполненный хохотом, неприятностями, разговорами и исправительными беседами у ректоров-проректоров-деканов, ночными разговорами по скайпу, сотнями сообщений обо всем и ни о чем, совместными сочинениями писем Лили, Алу и Джеймсу, пятничными пьянками до потери памяти, совместными, понятными только нам шутками и музыкой.
* * *
— Это — велосипед, — поясняет Никки, обводя рукой палку, подпираемую двумя колесами. — На нем ездят.
Я недоверчиво осматриваю «железного коня», как ласково называет это страшное средство передвижения недоразумение.
— Я знаю, что это такое и как на нем ездят, но я не умею.
— Не умеешь? — зрачки Уизли удивленно расширяются, и она хватает меня за локоть, а потом интимно шепчет на ухо: — А хочешь, научу?
— Ну валяй, — я соглашаюсь. Жаркий май будит во мне адреналин, поэтому я покорно соглашаюсь, что приду в субботу в парк на окраине Лондона.
И вот, вместо того, чтобы взглянуть на Лили — мое персональное солнце, я тащусь в парк, чтобы смотреть на Доминик — мой персональный рок.
Она уже стоит на дорожке вместе со своим «конем». Рядом с ней, прислонившись к недавно покрашенной скамейке, пристроился еще один велосипед. Изумрудно-зеленый, высокий, он ловит на себе завистливые взгляды прохожих. А может, эти взгляды ловит Ник, черт его знает.
— Я тут, — без всякого энтузиазма обозначаю свое присутствие.
— Вижу, — многообещающе усмехается недоразумение. — Вот твой велик. Все, короче, просто. Садишься, отталкиваешься и крутишь педали. Ясно?
Я тоскливо вздыхаю, думая о том, как мог бы проводить время с Лили, и киваю головой.
— Вот и прекрасно, — потирает руки бессовестная Уизли. — я тебе только придам ускорения, ладно?
— Хорошо.
Я подхожу к зеленому монстру и аккуратно провожу рукой по раме. Мне сотни раз доводилось видеть, как маглы передвигаются на таких штуках. Неужели я не смогу?
Чистокровная гордость взбунтовалась. Я осторожно уселся на сиденье, чувствуя под ногами землю.
— Теперь, — командует недоразумение, — одну ногу ставь на педаль, а другой оттолкнись от земли.
Я выполняю указания, хотя спинным мозгом чувствую, что это — очень, очень, крайне плохая затея. Потому что предчувствия оправдались. Не успел я оттолкнуться и схватиться руками за руль, как энтузиастка Уизли ухватилась за сидение велосипеда и быстро погнала его вперед. Но когда металлическое чудовище набрало приличную скорость, она его отпустила.
И понесся я с горочки, как торпеда. Педали, которые как бы должен крутить я, крутятся сами, и я просто не успеваю поставить на них ноги.
Позади меня мчится Ник и орет что-то маловразумительное, потому что ветер уносит слова куда-то в сторону, и до меня долетают только обрывки фраз:
— … али! … моза! … ути... руль!
Последнее слово я слышу очень четко, ибо передо мной нарисовался прекрасный, величественный фонарный столб, в который я рискую врезаться.
Я хватаю рога руля и верчу их из стороны в стороны, монстр вихляет по асфальту, но упрямо прет на столб. Передо мной проносится вся жизнь, включая младенческую. Но инстинкт самосохранения, как известно, сильнее, потому что я в самый последний момент нажимаю на пластиковые «усы», и велосипед резко останавливается, сбрасывая меня с себя. Я перелетаю руль и шмякаюсь на асфальт с противным звуком падающего мешка картошки.
Ко мне бежит Ник, не то плача, не то смеясь. Я приподнимаюсь и с сожалением осматриваю порванные джинсы, испорченную футболку и разодранные локти.
Недоразумение бросает свой велосипед рядом с моим и усаживается рядом. Она хохочет, просто захлебывается смехом, и меня тоже распирает.
Так мы и сидим на дорожке для велосипедистов — два ржущих идиота.
В конце концов, я выдавливаю из себя:
— Больше никаких велосипедов.
— Согласна, — кивает головой Уизли.
* * *
Кажется, в предвкушении летней сессии находится только профессор О'Рэйли и, пожалуй, Верти. Для всех остальных подготовка к летнему коллоквиуму превратилась в наказание.
А если судить по мне, то в ад.
Ко мне снова вернулась аристократическая бледность и синие круги недосыпания под глазами. Все больше времени приходится проводить в библиотеке Мэнора, выискивая материалы и зубря его, зубря, зубря, зубря...
Даже Уизли как-то погрустнела и осунулась от переживания. В глазах пропал задорный огонек, а на парах она начала писать лекции.
В курилке все чаще можно было увидеть ее не просто скачущую вокруг излюбленного дерева, а задумчиво углубившуюся в книгу. Как правило, это был учебник Ядов.
Ибо неясно почему нам в сессию запихнули зелья.
Теперь весь наш курс несчастных трансфигураторов загибается, матеря, но штудируя проклятые формулы, законы и аксиомы.
Вот только глубокое синее июньское небо манит, шепчет: «Зачем тебе токсикодинамика, иди ко мне, полетаем». И один Мерлин знает, каких усилий мне стоило не забросить учебу, а окопаться в Мэноре, обложив себя литературой. Приближение сессии ознаменовалось сном на книгах, в книгах, с книгами.
Чем ближе коллоквиум, тем несчастнее выглядит Никки. Мы сидим в университетской библиотеке, и она роняет голову на руки и стонет:
— Малфой, блин, я не сдам эту сессию. Не сдам яды и биофизику. Малфой.
— Хватит стонать, бери учебник и учи, — строго одергиваю недоразумение и подталкиваю к ней учебник по биофизике и свои конспекты. — Вперед и с песней, Уизли.
Каждый день мы сидим в библиотеке до самого закрытия, глушим кофе и в ускоренном темпе поглощаем знания. В глазах Ник написано такое отчаяние, что мне хочется ее пожалеть, но нельзя.
Ибо она должна сдать.
И мы учим, учим, учим, учим...
* * *
В зачетке красиво, изящно и восхитительно стоит «Превосходно», и можно уже идти на каникулы, но я мнусь под дверью двести четвертой аудитории, где недоразумение сейчас сдает яды.
Я нервничаю так, словно решается моя судьба, и проклинаю тех, кто поставил Яды последними в сессии.
За дверью раздаются приглушенные голоса, а потом рыжая выскакивает из кабинета, прилично задвинув мне дверью по лбу, и пронзительно вопит:
— Сдала! Малфой, мой ублюдочный друг, где ты? Я сдала, сдала, сдала!
Ее поздравляют, хлопают по плечам и ерошат длинные волосы, а она желает несчастным одногруппникам удачи. Я выглядываю из-за двери, Ник, едва завидев меня, бросается мне на шею и горланит:
— Малфой, спасибо. Сдала!
— И как?
— Выше ожидаемого!
Вся Уизли словно расцвела. Безумные веснушки снова заплясали, глаза заблестели, а недоразумение опять заскакало горной козочкой.
Vova
