Рону снятся кошмары: вязкие, мрачные, удушливые, одинаковые. Они похожи на гигантского осьминога с тысячей щупалец, который затягивает его все глубже и глубже под воду, туда, где нет ничего, кроме тьмы, камней и песка.
Рону снятся кошмары, и пройдет совсем немного времени до того момента, когда из темноты начинают проступать размытые, безликие, смутно знакомые образы. Потом наступает такая ночь, когда он понимает, проснувшись в холодном поту, что это не просто дурные сны.
Рон пытается вспомнить, но видит только черные и белые пятна.
Если черные пятна — это месяц с февраля по март в год войны, то белые рассыпаны по всей его жизни, начиная с самого раннего детства. Он не помнит почти все праздники, которые проводил в кругу семьи, не помнит многие школьные дни, даже излюбленные игры в квиддич кто-то заботливо стер из его памяти.
Рон не может понять, почему раньше не задумывался об этом.
Он рассказывает об этом Гермионе, зайдя в её кабинет в Министерстве. Это дурная привычка — заходить к ней каждый день. От привычки этой Рон не может избавиться до сих пор, хотя прошло больше полугода с того момента, как они расстались.
Гермиона отвечает:
— Я могу ошибаться, но, кажется, тебя заставили что-то забыть.
«Не думай об этом, не надо. Не надо вспоминать», — хочется добавить ей, но Гермиона молчит и держит Рона за руку, впервые за несколько месяцев прикасаясь к нему.
Рон смотрит Гермионе в глаза, просит помочь, а она отворачивается и находит какой-то совершенно нелепый предлог, чтобы заставить его уйти.
В её голосе — непонятная грусть.
Не нужно быть великим волшебником, чтобы почувствовать — что-то не так.
Что-то случилось тогда, семь лет назад.
Рон снова и снова пытается вернуться в прошлое, но видит лишь белые и черные пятна, переплетающиеся между собой, кружащие в причудливом танце. Они взаимосвязаны, но как — ему неизвестно.
А потом Рон приезжает домой погостить на выходные. Вся семья «старого состава» в сборе, без жен и детей. Редкий случай, такое нельзя пропустить.
Но счастье рушится, как только миссис Уизли, рассказывая о каком-то из ничего не значащих событий, которыми наполнена её жизнь, забывает об осторожности и говорит с грустью в голосе:
— Если бы только Джинни могла...
— Молли! — предостерегающе окликает её мистер Уизли, но уже слишком поздно.
— Мама, а кто такая Джинни? – спрашивает Рон не без интереса. — Ма?
Все семеро сидящих за столом замолкают. По щекам миссис Уизли текут слезы.
— С тобой всё в порядке, ма? Что я не так сказал?
Рон протягивает руку, чтобы коснуться её плеча, а она, наверное, впервые за всю его жизнь смотрит на него с ненавистью:
— Не трогай меня!
— Рон, сейчас же выйди из кухни, — тихо говорит мистер Уизли. — Пожалуйста.
В его глазах — непонятная тоска.
— Я не понимаю... Что я сделал?
— Выйди, прошу тебя. Нам надо кое-что обсудить. Это недолго.
Рон обводит всех взглядом. Перси нервно протирает салфеткой очки, Билл теребит сережку в виде клыка, Чарли постукивает пальцем по тарелке, близнецы ковыряют вилками остывающее овощное рагу, а родители кажутся сильно постаревшими.
Никто не может взглянуть на него. Никто не решается.
— Да что я такого сделал?! — выкрикивает Рон, злясь.
Аппарируя домой, он вспоминает те мелочи, которые люди склонны не замечать порой, находясь в кругу семьи: настороженные взгляды, перешептывания за спиной, натянутые улыбки.
Что такого могло произойти с ним? Почему даже спустя семь лет ему не могут этого простить?
«Кто такая Джинни? Почему я не помню никакой Джинни?»
Только два человека могут ответить на его вопросы. Один из них — лучший друг и спаситель магического мира. Гарри Поттер. Вот только они почти не общались последние семь лет, потому что у Гарри очень серьезная и опасная работа аврора, которую он умудряется совмещать с учебой.
«Или это тоже ложь? Фальшивая история, придуманная для отвода глаз, для того, чтобы реже пересекаться?»
«Ложь, ложь, ложь, ложь», — жужжит в голове назойливая мысль. Пытаясь отогнать её, Рон читает газету, готовит ужин, отправляет сову с извинениями родителям, слушает радио, принимает душ, чистит зубы.
Но мысль эта не уходит, не исчезает, продолжая настойчиво жужжать, будто бы превращаясь в огромную осу с уродливым полосатым брюхом.
Жало вонзается в его сердце, раздирая нежную плоть.
Рон не может решить, что хуже: сны или мысли.
Он засыпает под утро, мечется по постели, а осьминог затягивает его всё глубже и глубже, туда, где нет ничего, кроме тьмы, камней и песка.
Осьминог смотрит на него огромными, синими, добрыми, мутными глазами. На щеках — щеках? — у осьминога веснушки.
«Луна бы оценила», — думает Рон, заливая растворимый маггловский кофе кипятком из волшебной палочки.
Вот только почему-то нет никакого желания рассказывать обо всем Луне Лавгуд. Тем более, она не сможет ничего рассказать ему взамен, потому что второй человек, знающий ответы — это Гермиона Грейнджер.
Рон больше не хочет видеть эти странные и жуткие сны, поэтому ей придется сказать правду, когда он станет спрашивать, иначе... Иначе он сойдет с ума.
Рон Уизли пытается сосчитать веснушки на своем лице — когда-то это его здорово успокаивало, — но сбивается на тринадцати.
04.10.2012 Глава 2
Тянется мой сон, образ невесом,
Жизнь прошла, и всё включено.
Сплин – «Всё включено»
Гермиона – первое и последнее его воспоминание между черной дырой размером в месяц. Он помнит их разговор в палатке о том, что ему, Рону, нужно проверить одну вещь. Помнит он и разговор в больничной палате Хогвартса, разговор в стиле «всё будет хорошо».
Значит, Гермиона точно знает кое-что о его провалах в памяти.
«Странно, почему я раньше об этом не догадался?» – думает Рон, аппарируя на крыльцо дома, где он прожил несколько неплохих лет.
Запасные ключи лежат там же, где и девять месяцев назад – в невидимом для большинства ящике из дуба сбоку от входной двери. Рон может без проблем взять ключи себе.
Это совсем не похоже на ту Гермиону, которую он знает: она бы сменила заклинание на новое на следующий день после того, как он съехал.
Уже в прихожей слышно, что Гермиона дома. Видимо, она с кем-то разговаривает по телефону.
«Или фелетону?» – Рон всегда забывает название чудесного маггловского прибора.
– Ты не понимаешь, он начинает всп... – судя по голосу – это Гермиона. – Да, ты можешь приехать, если хочешь. Только у тебя не хватит духу даже взглянуть ему в глаза!
Чужие разговоры подслушивать не очень-то и хорошо. Рон знает это, но сейчас, когда в голове снова начинает жужжать оса, ему плевать на приличия. Впрочем, он не особо вслушивается.
Когда Гермиона злится, на её щеках проступают розовые пятна причудливых форм, а в глазах будто бы сверкают молнии, подаренные миру языческими богами в незапамятные времена.
Сейчас она тоже злится. Ещё бы. Кажется, ей приходится бросить трубку на середине разговора с кем-то очень важным.
«Это телефон. Те-ле-фон».
– Ты мог хотя бы прислать сову! – возмущенно говорит Гермиона.
– Ты бы всё равно не ответила, – равнодушно пожимает плечами Рон. – Кстати, не мешало бы поменять место, где спрятаны запасные ключи. А то я так и буду приходить к тебе без приглашения.
– Да, конечно. Ты прав, – со вздохом отвечает Гермиона.
Не совсем ясно, о чём она – о ключах или письме, но ему не хочется спрашивать. Точнее, ему хочется спрашивать не это.
– Я пришел поговорить о своей памяти.
– Ты будешь кофе или чай?
Никаких больше молний.
– Без разницы. Мне нужны только ответы.
– Рон, я...
«Ложь, ложь, ложь, ложь!»
– Ответы. Сейчас же!
Он не успевает заметить, когда хватает Гермиону за плечи и вжимает её в стену.
В её глазах – ужас. И Рон помнит этот ужас, будто бы он когда-то уже видел что-то подобное, только это было давно, очень давно.
– Прости. Я не знаю, что на меня нашло...
Она пытается улыбнуться и обнимает его.
Рон уже и забыл, как это хорошо – обнимать девушку. От Гермионы пахнет по-новому, не как раньше. Наверное, у неё теперь другие духи. Или другой шампунь – Рон до сих пор не умеет разбираться во всех этих женских штучках.
– Прости, – эхом отзывается Гермиона, – но я не могла поступить иначе.
– Значит, это ты стерла мои воспоминания?
– Да.
Она всхлипывает.
Он молчит, пытаясь найти нужные слова, но у него получается только выдавить:
– Расскажи мне. Пожалуйста.
Гермиона думает о том, что руки Рона холодные, как у мертвеца.
Совсем как тогда, у озера.
– Я многого не знаю, – осторожно говорит она.
– Я не знаю почти ничего, – отвечает он.
Гермиона украдкой вытирает слезы.
Они сидят рядом на древнем диване и не решаются взглянуть друг на друга.
– В конце апреля мы втроем: ты, я и Гарри успешно уничтожили несколько хоркруксов, – начинает свой рассказ Гермиона, грея руки о кружку горячего какао, только что приготовленного Роном. – Нужно было найти новое безопасное место. Мы решили, что кому-то из нас нужно отправиться вперед, разведать обстановку. Ты вызвался, аппарировал и исчез.
«Вот где ты начинаешься, черное пятно», – думает Рон.
– Вы искали меня?
– Я хотела, но Гарри... запретил. Сказал, что ты мог попасть к Упивающимся, и поиски могут привести нас прямо к ним, а это значило бы полный провал, – Рон кивает, показывая, что поддерживает решение друга. – Целый месяц от тебя не было ни весточки. Было даже высказано предположение, что ты погиб. Все очень тяжело это перенесли. Поверь мне. Только потом, за несколько часов до начала финальной битвы за Хогвартс, ты вернулся. Кто-то увидел человека у озера, несущего кого-то на руках. Гарри приказал всем оставаться в замке, а сам отправился к незнакомцу навстречу. Я напросилась идти с ним, – Гермиона глубоко вздыхает и берет Рона за руку. – Мы даже не сразу узнали тебя. Ужасные раны всюду, кое-где, кажется, загнивающие, порванная одежда. Ты изменился. Даже лицо было другим.
Она замолкает на минуту, закрывает глаза и сильнее сжимает его руку. – Ты бормотал какие-то странные вещи, не узнавал нас, только крепче прижимал к себе тело...
Рону почему-то становится страшно.
– Кто это был? Мерлин тебя возьми, не молчи! Скажи, кто это был?
– Джинни Уизли. Твоя сестра. Когда мы смогли отнять её у тебя, стало понятно, что она мертва.
Даже когда Рон слышит имя, он по-прежнему ничего не может вспомнить.
«Разве у меня была сестра?»
«Белые пятна, Ронни, белые пятна», – услужливо подсказывает разум.
– Я всё равно не помню. Видимо, этого недостаточно. Расскажи мне ещё, Гермиона.
– Я могу показать, – шепчет она и берет свою палочку с журнального столика. – У меня есть один думосброс. Но... ты уверен, что хочешь это видеть?
«Нет», – думает Рон.
– Да.
05.10.2012 Глава 3
Если б я знал, как это трудно – уснуть одному,
Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно.
Сплин – «Двое не спят»
Думосброс Гермионы напоминает тот, что Рон видел в кабинете директора в Хогвартсе много лет назад. Круглая чаша небольшого размера, сделанная не то из камня, не то из очень необычного дерева, по бокам видны руны, украшенные позолотой, а в самой чаше плещется серебристая жидкость, со дна которой временами всплывают тонкие нити чужих воспоминаний. Рону кажется, будто он видит лицо лучшего друга, но мнимое изображение мгновенно уходит на дно, растворяясь в сотне сотен других, подобных ему, сотканных из остатков воспоминаний, когда-либо спрятанных в думосбросе.
В комнате – о, Рон очень хорошо знает эту темную комнату без окон, – пахнет Гермионой. Всюду её запах, новый запах, привлекательный и притягивающий. Но к новому примешивается и старый.
Значит ли это, что думосброс у Гермионы уже очень давно? Рон не знает и не хочет знать.
– Откуда он у тебя? – только спрашивает он.
– Привилегии работы в Министерстве, – отвечает она уклончиво.
Её ответ расплывчатый и нечеткий, как и образы, всплывающие со дна чаши.
– Посмотришь вместе со мной?
– Нет.
– Почему? – спрашивает он, а потом, подумав, добавляет: – Нет, не отвечай, я понимаю. Джинни была твоей подругой, да?
Гермиона кивает.
В глазах её – снова слезы.
– Всё будет хорошо, – улыбается Рон одними губами. – Я придумаю, как это можно будет исправить.
И знает, что не сможет, что не хватит сил и умений. Вернуть прошлое невозможно, это выше чьих-либо сих.
Не нужно быть великим волшебником, чтобы понимать это.
Гермиона протягивает ему небольшой флакончик из прозрачного стекла, внутри которого серебряными водорослями плавают воспоминания, слегка искря и переливаясь.
Когда Рон выливает содержимое флакончика в думосброс, на поверхности вздуваются и мгновенно лопаются огромные пузыри, а образы, казавшиеся лишь призраками, обрастают красками, как карандашный набросок становится картиной.
Гермиона делает несколько неуверенных шагов к двери.
– Скажи, а почему... Джинни не была со всеми остальными в замке? Почему никто не знал, что она пропала?
– За несколько дней до того, как всё произошло, твоя мама отправила её к тетушке. Решила, что так будет спокойнее. Только потом мы узнали, что на дом было совершено нападение.
– Понятно.
Рон по-прежнему ничего не чувствует, когда они говорят о Джинни.
– Прости меня, милый. Прости, – Гермиона снова рядом, обнимает его, целует в губы, так нежно и с такой любовью, будто не было последних девяти месяцев.
Хотя, может быть, ему кажется, и это всего лишь почти истлевшие серебряные нити чужих воспоминаний.
Дверь закрывается беззвучно, и Рон остается один на один с думосбросом. Он задумчиво проводит пальцем по рунам, повторяя каждую линию, а потом, задержав дыхание и набравшись смелости, погружает лицо в серебро.
Когда Рон открывает глаза, то видит высокую, сочную и зеленую траву. Ветер дарит травинкам голос, и они начинают шелестеть и будто бы перешептываться о чем-то. Наверное, о двух людях на метле, стремительно летящих сюда.
Рон поднимается с земли и оглядывается. Да, всё так, как и говорила Гермиона. Вон озеро, в каких-то пятидесяти метрах от него, а рядом, на поляне – высокий мужчина, прижимающий к себе что-то, завернутое в огромный кусок ткани.
Рон быстрым шагом идет к поляне и приходит туда в тот самый момент, когда рядом приземляются его друзья.
– Кто ты? Назовись! – требовательно говорит Гарри, наставляя на мужчину свою палочку.
– Подожди, – вдруг шепчет Гермиона.
– Я не мог иначе. Простите меня. Пожалуйста, простите. Мама. Время, время, назад. Этого не было, не было. Я не хочу, – бормочет себе под нос незнакомец, слегка покачиваясь вперед и назад, продолжая прижимать к себе сверток.
– Мерлин! – выдыхает Гарри. – Это же Рон.
Они бегут к нему, его друзья, верные и хорошие друзья, прикасаются к нему, говорят что-то, пытаются обнять, зовут по имени. Гермиона плачет.
Они рады, что он жив. Пока что.
Рон вглядывается в свои – его? – пустые и безумные глаза, смотрит на спутанные, потускневшие, сальные волосы, кажется, испачканные кровью. Смотрит на дрожащие, обветрившиеся, изорванные губы. Смотрит на глубокие, длинные, пугающие раны на лице и руках, напоминающие следы от волчьих когтей.
«Это я?» – думает Рон с удивлением, невольно дотрагиваясь до собственного лица, до тех мест, где сейчас должны быть жуткие шрамы.
Он не может вспомнить.
А потом Гарри откидывает край ткани, чтобы узнать, что же такое спрятано в свертке. Его лицо будто бы окаменевает. Гермиона, прижав ладонь ко рту, приглушенно кричит.
Рон не слышит, о чём они говорят, что бормочет он сам, подходит ближе, чтобы взглянуть на тело.
Её бледное лицо будто бы сделано из воска, а веснушки почти не видны.
И даже рассматривая каждую ресничку, Рон не может вспомнить, кто она такая.
«Джинни Уизли. Твоя сестра», – он повторяет про себя слова Гермионы снова и снова, так, будто от повторения белые пятна превратятся в вереницу ярких воспоминаний, а черное тоже станет цветным.
Но ничего не происходят, чужие голоса и шелест травы стихают, образы распадаются на сотни серебряных нитей, растворяя его собственный образ и голос в темноте.
Темнота похожа на гигантского осьминога с тысячей щупалец, который затягивает его всё глубже и глубже под воду, туда, где нет ничего, кроме тьмы, камней и песка.
А потом всё вдруг становится белым. Рон узнает это место мгновенно – больничная палата Хогвартса. Он до сих пор удивляется, почему заслужил отдельной, ведь раненых после битвы хватало.
Он лежит на кровати, заботливо укутанный в одеяло. Раны его уже не столь ужасны, а вид не пугающ, но жалок.
Гермиона сидит рядом с ним и слушает.
Рон – другой – говорит о месяце заключения у Пожирателей, не вдаваясь особо в подробности, о том, что его пытали, о том, что он пережил самые страшные дни своей жизни, о том, что несколько дней назад они привезли в свое логово Джинни.
Рон – другой – плачет, трясется, вскрикивает. Он говорит, что делал ужасные вещи, что они его заставляли делать это.
– Я убил её, Гермиона. Я убил свою сестру, – шепчет, размазывая по лицу.
Рону, наблюдающему со стороны за этой мерзкой сценой, становится жутко, потому что ему кажется, что это не вся правда. Он – другой – не признается в чем-то самом важном, самом отвратительном.
– Я не смогу с этим жить... Не хочу! – выкрикивает Рон как-то надломлено и особенно тоскливо, впиваясь пальцами в раны, раздирая их. Крови с каждым мгновением всё больше, она пачкает его одежду, руки, одеяло, простыни.
Гермиона вскакивает со стула.
Она кричит что-то, взмахивая палочкой.
Звуки вновь тускнеют, а образы распадаются, превращаясь в темноту.
Когда Рон открывает глаза, Гермиона снова рядом. Она берет его за руку и спрашивает тихо:
– Ты вспомнил?
– Нет. Пока нет.
– Ты... сможешь простить меня за то, что я сделала с тобой?
Vova
