Идет дождь, когда отец отправляется забрать тело Северуса.
Он спрашивает, хочу ли я пойти с ним; я утыкаюсь лицом в плечо матери и качаю головой. Ее мантия пахнет затхлостью и дымом.
Отец начинает что-то говорить – обвиняет меня в трусости, я уверен – но она останавливает его, подняв руку с тихим:
— Люциус.
Он молча разворачивается на каблуках и уходит. Ее пальцы нежно перебирают мои волосы и не важно, что она бормочет; нежный голос приносит такое же утешение, как когда я был маленьким и ударялся голенью или сдирал кожу на колене.
Как бы мне хотелось, чтобы все было так же просто.
Почему-то непривычно вернуться в наш дом, к нашему очагу. Такое чувство странной пустоты. Сюрреалистичности.
Вещи Лорда все еще находятся в маминой спальне. Она выбрасывает его одежду из гардероба, сжигая кучу льна и шелка одним быстрым взмахом палочки. Ее рот плотно сжат, рука дрожит, и теперь моя очередь обнимать ее, шепча на ухо банальную ложь.
— Все будет хорошо… мы будем в порядке.
Мы оба знаем, что в действительности заключается в этих словах.
После всего, что было, ничто не будет прежним. Этого не может быть. Ни для кого из нас.
Она тихо говорит, что хочет принять ванну, и я оставляю ее, направляясь в свою комнату. Она большая, оформленная в мальчиковом стиле, с квиддичными метлами и командными баннерами, закрепленными на стенах, и фотографиями меня с Соколами, и Сороками, и Сборной. Игроки летят на меня из рамок красного дерева, и я сам, только младше, ухмыляюсь, скрестив руки на груди, утверждая свое место в этом мире. Я Малфой, в конце концов.
И я бы хотел, чтобы ко мне вернулась прежняя уверенность.
Кровать подо мной слишком мягкая. Я сворачиваюсь под амортизационными чарами, утонув в подушках, набитых гусиным пером, и пуховом одеяле. Мне знакомы это тепло и этот запах. Кедр и лаванда. Даже в мое отсутствие эльфы стирали простыни еженедельно.
Мне кажется, я чувствую его запах, такой… малейший намек на сигареты с гвоздикой, которые он курил, когда мы оставались наедине, и запах лекарственных зелий, исходивший от его одежды. Я прячу лицо в подушку и выдыхаю.
Помню, как я озвучил свое предложение. Мое тело в обмен на его защиту… для себя и отца с матерью.
Он отказал мне. Малфою. Он, сальный, грязный полукровка…
Его отказ ужалил горечью. И я стал более решительным в стремлении получить его в мою постель. В конце концов, я же не был девственником. И это было бы не навсегда.
Но когда он поцеловал меня в ту первую ночь, прижав к двери моей спальни… Я касаюсь собственных губ. Клянусь, я все еще могу ощутить его вкус на моем языке.
Я прикасаюсь к покрывалу, провожу раскрытой ладонью по расшитому шелку. Под моими пальцами чередуются то грубые, то мягкие нити. Он взял меня здесь, медленно, осторожно, велев открыть глаза, когда мое тело, с широко раздвинутыми бедрами, напряглось под ним.
Дрожь пробегает по всему телу, когда в памяти всплывают темные глаза, смотрящие на меня, и его волосы, спадающие по его щекам, когда он наклонился, чтобы снова поцеловать меня.
Никто никогда не целовал меня так, как Северус. Грубо, страстно, отчаянно – как будто он хотел забыться в моих губах, моем языке.
Мой член ноет от этой мысли.
Это неправильно, очень неправильно, но я вожусь с брюками, расстегивая кнопки, провожу пальцами по шерстяной ткани и шелку одеяла, и обхватываю член. Если я закрою глаза, я смогу притвориться, что это его рука на моем члене. Я думаю о наших последних минутах вместе – когда мы не знали, что у нас больше никогда не будет других таких моментов – спиной к стене в его кабинете, камни впиваются в мои плечи, и я толкаю его, наши члены трутся друг о друга, его пальцы зарываются в мои волосы, и он целует меня, Мерлин, он целует меня – поцелуем сердитым и нуждающимся, черт, Северус…
Руки становятся липкими; я падаю обратно на кровать, тяжело дыша, и что-то ломается внутри меня. Разрушается.
Щеки горячие и мокрые.
Он ушел.
Умер.
Это кажется нереальным. Я не думал, что это вообще произойдет.
Я скучаю по нему.
Выровняв дыхание, я переворачиваюсь на бок, плотно обхватываю руками талию. Внутри что-то болит, жесткое и тяжелое.
Я засыпаю.
* * *
Тилли будит меня осторожным прикосновением пальцев:
— Мастер Драко, сэр.
Тени тянутся по полу, длинные и темные, на фоне золотистых пятен позднего послеполуденного солнца, согревающего дубовые доски. Я тру глаза, подтягиваю все еще расстегнутые брюки.
— Уходи, — говорю я сердито, отпихивая ее руку, и она вздыхает.
— Хозяин хочет видеть мастера Драко немедленно, сэр, — ее глаза широко раскрыты и мне становится интересно, моргает ли она когда-нибудь. Я не помню, замечал ли ее прежде. Она новичок в верхних комнатах, переведенная из кухни, ведь Темный Лорд бросил слишком много наших эльфов в огонь.
Я переворачиваюсь, прикрывая лицо рукой.
— Хозяин может проваливать на все четыре стороны, мне плевать, — бормочу я в сгиб локтя. Тилли не сдается.
— Хозяин говорит, профессор мастер Снейп дышит, — произносит она щелкающим голосом.
Я медленно сажусь, глядя на нее.
— Что?
— Профессор мастер… — начинает она, но я уже отталкиваю ее и бегу по коридору. Вся одежда растрепана, пахнет потом и битвой с плотью, и я не удосуживаюсь обуться.
Мои ноги в носках скользят по полу; я врезаюсь в дверной косяк одной из лучших гостевых комнат Мэнора, едва не сбив дыхание. Плечо болит; я уже чувствую, как наливается синяк под кожей.
Неважно.
Он лежит на кровати, бледный, неподвижный и окровавленный. Мать сидит рядом, держа его руку в ладонях, а отец склонился над ним.
Ни один из них не смотрит на меня.
Секунду я молчу, затем подхожу, поставив мысленный барьер, как учила меня тетя Белла на уроках Окклюменции, кажется, целую вечность назад.
— Вы посылали за мной, — говорю я, и мой голос ровен и спокоен.
Мой разум кричит.
— Профессор Снейп… — начинает мама, и отец обрывает ее, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня.
— Директор, кажется, жив. Едва. Но жив, — его пальцы скользят по плечу Северуса и я борюсь с острым желанием оттолкнуть его, закричать, что он не имеет никакого права прикасаться к моему…
Я останавливаю себя.
— Как? – спрашиваю я вместо этого, и прижимаю кулаки к брюкам. Нервно кручу шерсть пальцами.
— Возможно, зелье, — отец аккуратно расстегивает мантию Северуса на шее. – Он всегда был чертовски параноидальным ублюдком. Может быть, наконец, ему повезло, — виден змеиный укус, зловещие красные разрывы, ярко выделяющиеся на его желтоватой коже. На горле струйки крови засохли и напоминают струпья.
Но я вижу пульс, трепещущий под кожей, вижу слабое движение груди.
— Его дыхание стало устойчивее с тех пор, как я привез его домой, — отец отходит от Северуса, и странный вихрь облегчения закручивается во мне. – За ним нужно наблюдение…
— Я это сделаю, — выпаливаю торопливо; отец одаривает меня изучающим взглядом. Я краснею и отворачиваюсь. – Просто… я спал… а ты и мама… — замолкаю, прикусив нижнюю губу. Мои щеки горят.
Мама нарушает тишину.
— Я думаю, это отличная идея, — говорит она тихо и касается моего лица, заправляя мне волосы за ухо. Потом смотрит на отца. – Ты так не считаешь, Люциус? – это скорее утверждение, чем вопрос.
Он колеблется, его глаза сужаются, глядя на меня, и на время повисает неловкая пауза. Я переступаю с ноги на ногу, но встречаю его прямой взгляд, не мигая, подбородок вздернут вверх. У меня тоже есть свои секреты, как и у него.
Кивок, и он делает несколько шагов, отходя от кровати.
— Если он будет умирать…
— Я пришлю эльфа, — говорю я, но знаю, что не стану этого делать. Просто знаю.
Мама целует меня в щеку. Ее волосы еще влажные на концах и от нее пахнет розовой водой и миндальным тальком.
Дверь закрывается за ними и я, наконец, расслабляюсь. Поворачиваюсь к кровати. Отец уложил его прямо на покрывало, и его волосы, черные и гладкие, рассыпались по кремового цвета подушке, на которой уже проступили пятна крови.
Северус выглядит едва живым.
Я кладу руку ему на грудь и чувствую, как медленно стучит его сердце. Уже этого слишком много.
Матрас прогибается подо мной, когда я ползу вверх и оказываюсь рядом с ним.
Я кладу голову ему на плечо и притворяюсь, что ничего ЭТОГО не случилось, делаю вид, что мы все еще в его постели, в его комнатах, переплелись руками и ногами, спим, как это часто бывало в прошлом.
Притворяться теперь не так просто, как раньше.
* * *
Вода теплая; я выжимаю мягкую фланелевую ткань в миску.
Кажется, лучше очистить его таким образом, чем чарами. Северус по-прежнему спит, и я постоянно проверяю его дыхание и сердцебиение, на всякий случай.
Какая-то часть меня все еще не может поверить, что он жив. Я провожу фланелью по его коже, вниз по горлу, по груди. Пятна крови окрашивают белую ткань, и я снова окунаю ее в миску и выжимаю.
Вода розовеет.
Так много крови. Везде. На его коже, волосах. Вся одежда пропиталась ею.
Я не вполне представляю, как он выжил после такого. Он шевелится, совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы заставить меня остановиться, и с ткани, все еще зажатой в пальцах, на его кожу медленно капает вода. Капли катятся вниз по его груди, по жестким, грубым, темным волосам. Они скользят под распахнутой мантией и исчезают.
Я чувствую, как бьется мое сердце, напряженно, нервно, но он снова неподвижен. Его рот лишь слегка раскрывается, а затем тонкие губы опять смыкаются.
Брызги воды попадают на столик красного дерева, когда я бросаю фланель обратно в миску. Капли могут испортить древесину, но мне все равно. Я сажусь на край кровати и не могу удержаться, прикасаюсь к его губам кончиками пальцев, как я делал это много раз за последние месяцы.
Я не совсем уверен, когда все изменилось. Как простой секс с директором моей школы сменился на что-то другое.
Что-то более глубокое.
Возможно, только тогда, когда ты кого-то потерял, понимаешь, что ты некогда имел. Что ты еще хочешь.
Я касаюсь его щеки.
* * *
Проходит два дня.
Я не остаюсь рядом с ним постоянно. Я не бескорыстный и не хочу выглядеть глупо. Тилли поручена забота о нем; мать и отец приходят, чтобы сидеть с ним время от времени. Заходит Уэнтворт, целитель, который помог родиться не только мне, но и моему отцу, и он хмурится, глядя на Северуса, и бормочет, и гладит аккуратно подстриженную, серо-белую бороду.
Кроветворное зелье, говорит он, наконец, и противоядие в крови. Северус, должно быть, подозревал, каким способом его захотят убить.
Конечно, он все предусмотрел. Большую часть года Нагини кормилась магглами и Пожирателями Смерти, коими был недоволен Темный Лорд.
Я благоразумно не указываю на это, и он уходит, введя Северусу инъекции, которые при дальнейшем смешивании с зельями призваны стимулировать процесс заживления или какое-то подобное дерьмо.
Отец благодарит Уэнтворта и вручает ему тяжелый кошелек, наполненный галеонами – мы можем позволить себе траты. Министерство уже заморозило три счета Малфоев в Гринготтсе. За завтраком, состоящим из яиц и спаржи, отец говорит мне и матери, что еще много галеонов скрыто от загребущих министерских рук и чтобы мы не беспокоились.
Но мы все равно беспокоимся.
Я провожу много времени в моей спальне. Первый день я коротаю на подоконнике, мрачно глядя на дождь, по-прежнему моросящий на газоны Мэнора.
На второй стою посреди комнаты, босой, рубашка навыпуск, и кручусь, кручусь, кручусь на месте. Я ненавижу стены, окружающие меня. Ненавижу то, как глупо они выглядят. Как по-детски.
Я вытаскиваю метлы из скоб-держателей, срываю фотографии со стен, топчусь по стеклу, пока пятки не начинают кровоточить.
Мое лицо смотрит на меня между пальцами ног, потрясенное и ошеломленное. Струйка крови бежит по стопе, заливая один глаз.
Я больше не этот мальчик. Я не знаю, кто я.
Я не уверен, чего же я хочу.
Я вижу сны о крови, огне и смерти в ту ночь. Падение Винсента, моя рука скользит, оставляя его, тяжелый стук моего сердца, когда Поттер объявляет, что Северус мертв, ощущение, как мир накренился и закружился в красных глазах…
Тилли дремлет у камина в комнате Северуса, когда я нажимаю на ручку и открываю дверь. Ноги болят при каждом шаге по толстому ковру. Я вытащил осколки и неуклюже залечил раны.
Сворачиваюсь калачиком рядом с Северусом и кружу своими пальцами по его ладони. Он шевелится и на мгновение мне кажется, что длинные ресницы трепещут, но затем все становится по-прежнему.
Неважно. Достаточно просто чувствовать его рядом, слышать его мягкое дыхание. Знать, что он здесь, и что тут нет снов, которые будят меня в поту и с криками.
Только мы существуем в эти тихие, темные часы одиночества.
Я закрываю глаза.
* * *
Рассвет влажный и серый; дождь по-прежнему стучит по стеклу, медленно и равномерно.
Потягиваясь и зевая, я поворачиваюсь к Северусу и вдыхаю его запах, тяжелый и мускусный. Его пальцы прикасаются к моим волосам легко, как перышко, и я бормочу что-то непонятное даже для самого себя, прижавшись к его груди.
А потом распахиваю глаза.
— Северус, — говорю я, и он поворачивает голову, фиксируя на мне темные, прищуренные глаза.
Или мне так кажется…
Он моргает, медленно, осторожно, и смотрит мимо меня, через мое плечо.
— Мистер Малфой, — бормочет он, и только потом я понимаю этот тихий, низкий голос.
Я машу рукой перед его лицом. Ничего. Даже не моргает.
— Северус, — говорю я еще раз, и мой голос ломается.
Он хмурится, кривя рот.
— Не надо, — говорит он резко, и я проглатываю жесткий комок, обдирающий горло.
Не буду.
* * *
Реакция между ядом и противоядием, говорит Уэнтворт и бубнит что-то об оптических нервах и других вещах, на которые мне наплевать.
— Можно ли это вылечить? – нетерпеливо спрашиваю я, прерывая его, и отец одаривает меня ничего не выражающим взглядом, прежде чем повернуться назад к Уэнтворту.
Целитель тоже хмуро смотрит на меня, затем переводит взгляд вниз, на Северуса.
— Маловероятно, — говорит он после секундной паузы.
Северус поворачивает голову на подушке.
— Должен же быть способ… — начинает отец, но Северус останавливает его усталым:
— Люциус.
Отец замолкает.
— Я устал, — говорит Северус и проводит большим пальцем по парчовому покрывалу. Оно расшито миниатюрами на различные темы.
Отец кивает, затем берет себя в руки.
— Конечно, — отвечает он хрипло и обращается к Уэнтворту. – Может, мы могли бы продолжить обсуждение этого вопроса в моей библиотеке?
Уэнтворт фыркает и тянется к своей сумке, со щелчком закрывая ее. Они оба вопросительно глядят на меня.
— Я хочу остаться, — говорю я.
— Нет, — Северус мрачен. – Ты не останешься.
— Драко, — говорит отец тихо, его взгляд устремлен на меня. Уэнтворт топчется с ноги на ногу, и его беспокойство очевидно.
Я поднимаю подбородок.
— Кто-то должен присматривать за ним…
— Нет, — говорит Северус снова, и я улавливаю гнев в его голосе.
Я сглатываю желчь, подступающую к горлу, сжимаю губы. Хорошо. Если он хочет быть чертовым идиотом…
Даже резко захлопнувшаяся дверь, отдающая эхом позади меня, не приносит удовлетворения. Я бегу, болезненно ударяясь пятками о полированный паркет коридора, и не останавливаюсь, пока не достигаю своей комнаты.
И сползаю по стене, прижав лицо к коленям.
Дождь ручейками стекает по оконному стеклу.
* * *
Северус спускается к ужину на следующий вечер.
Буря еще не утихла; я считаю секунды между вспышками молнии, что освещают окна в столовой, и тяжелыми раскатами грома.
Три километра.
Он крепко держит мать за руку, опираясь на нее, но, как ни странно, именно Нарцисса выглядит хрупкой. Она зачаровала кое-какую одежду отца под его худощавое тело, черную с элементами белого, и она хорошо смотрится на нем.
Я чуть не роняю бокал.
Мать усаживает его напротив меня. Он спокойно садится на стул и ощупывает лежащие перед ним тарелки и столовые приборы.
— Слева, — говорю я практически себе под нос, и Северус ворчит, когда его пальцы находят вилку. Один из эльфов с кухни прислуживает ему, нервно глядя на профессора.
Ужин проходит в молчании, слышен только стук ножей по китайскому фарфору, до тех пор, пока мама не говорит со слишком деланной небрежностью:
— Я видела, как прибыла какая-то сова.
Отец болтает о чем-то прочитанном в ежедневном «Пророке». Я не слушаю; вместо этого я смотрю, как Северус тщательно перемещает вилку по тарелке, сдвигая баранину на вертеле с черносливом в одну сторону и морковную соломку в другую.
Отец хмурится, отрезав кусочек мяса, подносит его ко рту и медленно жует.
— Ничего, что бы обеспокоило вас.
— Люциус, — мать вздыхает, и отец наливает ей бокал вина. Северус возится с ножом; он скрежещет им по тарелке, на щеках румянец, губы плотно сжаты. Наконец ему удается наколоть жареную сливу на вилку. Рука слегка дрожит, когда он надкусывает ее. Немного сока скапливается в углу рта. Он слизывает его без остатка.
Это вызывает у меня дрожь.
Странно видеть его глаза, обычно такие темные и яркие, пронизывающие, пустыми и несфокусированными. Я отвожу взгляд, сжимая пальцами бокал с вином.
— Я сказал, что ничего важного не было, — голос отца резок, и брови матери сближаются в выражении, которое мне слишком хорошо знакомо. Я неловко двигаюсь на стуле.
Она делает глоток вина.
— Я видела герб Министерства…
Отец ударяет кулаком по столу.
— Оставь это!
Мы все замолкаем; мама спокойно встречает его взгляд.
Гром грохочет снова; Северус наклоняет голову набок, прислушиваясь. Волосы касаются его щек. Так хочется протянуть руку и заправить прядь за ухо. Чтобы поцеловать его.
Вместо этого я разглядываю тарелку с недоеденной бараниной. Запах тмина и чеснока поднимается вверх, бьет в нос и мой желудок скручивается.
Мама отодвигает стул.
— Не думаю, что я голодна, — говорит она, и отец раздраженно вздыхает.
— Нарцисса, — говорит он, и мама хмурится. Он откидывается на спинку стула. – Прекрасно.
Она уже почти за дверью, когда Северус тянется к своему бокалу и смахивает его. Посудина разбивается об пол.
— Проклятье, — шипит он, а затем мама оказывается рядом с ним, убирая прочь осколки и пролитое вино. Северус стоит, ухватившись за стол с одной стороны.
– Я хотел бы удалиться.
Она кивает и смотрит на меня.
— Драко.
Я немедленно вскакиваю.
— Конечно, — локоть Северуса резко ложится в мою ладонь. Не удержавшись, скольжу рукой по его сгибу. – Я отведу тебя.
Кивок, и он позволяет мне вывести себя из комнаты.
— Отлично, — говорю я, когда мы добираемся до коридора, и он фыркает.
— Я был вынужден терпеть слишком много разговоров в таком духе от ваших родителей на протяжении многих лет, — говорит Северус, и я кладу его руку на лестничные перила. Он делает шаг вместе со мной. – Мерлин свидетель, я высидел так не один вечер.
Мне нечего возразить.
Он спотыкается на лестнице только один раз; я ловлю его за бедро, и он замирает, пока я не убираю руки.
— Северус, — говорю я, и он качает головой. Это злит меня. – Как будто я не касался тебя прежде.
Он хмурится. Один из моих предков, изображенный на портрете, с интересом смотрит на нас, обмахиваясь веером.
— Все теперь иначе.
— Я не вижу разницы, — я начинаю говорить, и он обрывает меня с резким смехом.
— Не будь идиотом.
Открываю дверь его спальни. Он останавливает меня, не давая войти следом, положив руку мне на грудь.
— Ты же не серьезно...
— Доброй ночи, мистер Малфой, — говорит он и закрывает дверь перед моим носом.
Неприличный жест, обращенный к его двери, который я хорошо знаю, на самом деле, и, не обращая внимания на любопытных прапрабабушек, или теток, или гребаных кузенов, я топаю к своей комнате, искренне надеясь, что он упадет и сломает руку.
Или обе.
* * *
Авроры приходят следующим утром.
Министерство нашло скрытые счета отца, и им это не понравилось. Они решили, что он может сбежать и должен находиться до суда в Аврорате под стражей.
Мама настаивает на том, чтобы сопровождать его.
Я вижу, как они доходят до верхней площадки. Она смотрит на меня, прежде чем зайти в камин, и слабо улыбается.
Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я опять увижу их?
Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я стану следующим?
Северус фыркает, когда я задаю ему последний вопрос. Он объединил вместе некоторые чары, которые будут читать книги вслух останавливающимся, спотыкающимся голосом, и поселился в отцовской библиотеке.
— Ты слишком молод, и им наплевать на тебя, — говорит он и переворачивает страницы в фолианте, который лежит на столе перед ним. Он кладет на него руку, моментально останавливая чары. Что-то бормочет под его ладонью, затем смолкает с раздраженным «хммм».
Я смотрю на него – совершенно бесполезно показывать разочарование.
— У меня Метка.
— Как и у меня, — говорит он спокойно. – Они не тронут меня из-за Поттера, а тебя потому, что ты едва ли был Пожирателем Смерти.
Он прав, но мне это не нравится.
Мне немного обидно, что я не являюсь проблемой Министерства.
Я чувствую облегчение, когда бросаю их на пол. Уже обломал три ногтя, но почти ничего не заметил. И прикончил уже почти всю стену.
Сбрасываю рубашку; несмотря на холод в сыром воздухе, я вспотел.
Какова причина этих вопросов… Я не могу объяснить даже самому себе.
Такое чувство, словно потерял свою кожу. Высвободился, красный и сырой.
Когда я добираюсь до окна, то дергаю занавески, раз, другой. Карниз не выдерживает, и они валятся на меня, тяжелые и плотные. Я убираю бархат в сторону и смотрю на дождливый серый свет.
Мои ладони ложатся на холодное оконное стекло, и я даже не думаю, нажимаю на створки, открывая, распахивая их в дождь.
Капли попадают на мою кожу, и я поворачиваю ладони вверх, перегнувшись через подоконник, подняв лицо к небу.
Дыхание перехватывает, когда дождь омывает меня, пропитывает волосы, течет по щекам, плечам, и впервые за несколько недель я смеюсь.
Впервые за несколько недель я чувствую себя живым.
* * *
Я нахожу Северуса все еще сидящим в библиотеке, уже другая книга раскрыта перед ним. Я почти уверен, что он спит, убаюканный монотонным чтением, но его глаза тут же открываются, когда моя рука закрывает книгу, заставив ее замолчать.
— Что ты хочешь? – резко спрашивает он.
Я все еще мокрый, без рубашки, и капли дождя катятся с влажных волос вниз по шее. Я не отвечаю; вместо этого беру его за руку, переплетая наши пальцы, и тяну вверх, принуждая встать на ноги.
— Драко, — произносит он, и в его голосе слышны слабые, нервные нотки, каких я никогда прежде не слышал.
— Я хочу тебе кое-что показать, — говорю я.
Он позволяет мне провести его через дом и оранжерею, но медлит у двери, выходящей в сад.
— Идет дождь, — говорит он, а я смеюсь.
— Я знаю.
Капли дождя на моей коже холодные и колючие, и я почти уверен, что Северус собирается повернуться на каблуках и громко хлопнуть закрытой за собой дверью.
Я задерживаю дыхание.
А потом он делает шаг вперед, медленно, и я вывожу его под дождь.
— Почувствуй его, — говорю я и прикасаюсь к мокрой щеке Северуса.
— Ты сошел с ума.
Я смеюсь.
— Возможно, — я поднимаю его руки к своему лицу, и он проводит кончиками пальцев по скулам.
У него перехватывает дыхание.
— Драко, — говорит он снова, на этот раз мягко, и его пальцы прослеживают путь от изгиба моей брови до переносицы.
Мое сердце замирает. Я клянусь, это происходит на самом деле. Я не чувствую ничего, ни дождя, ни холода, ничего, кроме тонких пальцев. Только нежное прикосновение его кожи к моей, его пальцев к губам, подбородку.
Тогда я понимаю, что так он видит меня. Я стою неподвижно, едва дыша, позволяя ему касаться моего лица, волос, шеи и плеч.
И когда его влажный рот находит мой, я шепчу:
— Мы все еще живы.
Он притягивает меня ближе.
* * *
Руки Северуса всегда были сильными. Они удерживали меня все эти месяцы, с первой же минуты.
Я чувствую себя в безопасности под его прикосновениями.
Он проводит ладонями по моим плечам, вниз по рукам. Обхватывает меня за талию и скользит пальцами по коже.
Мы бросили нашу влажную одежду около очага. Он лежит подо мной, длинный и худой, и я, оседлав его бедра, изучаю пальцами кривые шрамы, пересекающие его тело, бока, живот.
Они мне знакомы, эти белые отметины, и я наклоняюсь вперед, прижимаясь губами к его горлу. Кожа здесь все еще влажная от мокрых волос, и я могу попробовать сладость дождя на соленой коже.
Северус стонет и вскидывает бедра вверх. Его член затвердел; головка скользит у меня между ягодицами, и я не могу удержать дрожь желания. Он чувствует мое возбуждение под своими руками и тихо смеется.
Я подношу его пальцы к своему соску.
— Пожалуйста, — говорю я, и он прикусывает губу, когда щиплет меня, нежно поворачивая кожу между пальцами. – О, боже.
Другая рука обхватывает мое лицо. Его пальцы скользят по щеке, останавливаясь на открытом рте. Я ловлю их зубами, провожу по ним языком, облизываю. Он задыхается.
Северус сжимает мои бедра.
— Я хочу… — он не договаривает, изгибаясь подо мной.
— Я знаю, — я уже смазанный, растянутый, и его пальцы впиваются в мою кожу, когда я скольжу по его члену.
Он шипит.
Прошло не так много дней с тех пор, как мы последний раз делали это, но сейчас ощущения совершенно иные.
Более интимные.
— Я хотел бы видеть тебя, — шепчет Северус и тянет меня вниз, для поцелуя. Я подаюсь назад, на его бедра, принимая его более глубоко.
Мои зубы теребят его нижнюю губу.
— Просто почувствуй, — говорю я, и его руки скользят вверх по моей спине, пальцы отслеживают узловатые неровности моего позвоночника. Кожа горит под его прикосновениями.
Он опрокидывает меня, вжимает в обюссонский ковер. Бахрома ручной работы впивается в бедро.
Мне все равно.
— Северус, — застонав, утыкаюсь в его подбородок, и он входит в меня, приподнимая вверх так, чтобы мой член оказался прижат к его животу.
Я сжимаю ногами его бедра, приподнимая задницу от пола, выше, встречая его следующий толчок.
Северус со вздохом наклоняется вперед. Он убирает волосы с одной стороны моего лба, пальцы скользят по потной коже, задевая ресницы.
— Прекрасно, — шепчет он и закрывает пустые глаза.
Позволяет себе чувствовать.
Тени мелькают на его светлой коже; его влажные прямые волосы падают вперед, на острый угол челюсти.
Я тяжело дышу; мой член ноет. Я чувствую знакомую горячую волну, закручивающуюся, идущую вдоль позвоночника, и со стонами извиваюсь под ним, умоляя. Еще. Быстрее. Пожалуйста.
Он вколачивается в меня, движется одновременно со мной, и я веду ногтями по его спине, царапая при каждом движении, и еще шире развожу ноги, и выгибаюсь ему навстречу, умирая от желания…
Северус ругается, и капельки пота на его худых, узких плечах блестят в свете камина.
Я закрываю глаза. Делаю вдох.
— Пожалуйста, — говорю я еще раз, и выгибаю плечи, отрываясь от ковра подо мной, чувствуя грубость шерсти и нежность шелка на коже, когда Северус толкается снова.
Его язык проходит по моему горлу; зубы прикусывают подбородок. Я слышу ровный шум дождя в дымоходе, слабое шипение нескольких капель, попавших в огонь.
Северус внутри меня, растягивает, заполняет меня, и этих ощущений становится слишком много.
И тогда рука Северуса протискивается между нашими телами; пальцы грубо обхватывают мой член.
Одно быстрое движение, ладонь скользит по головке, и я кончаю, извиваясь под ним, прося еще, взывая к богу, Мерлину и самому Северусу.
Я падаю обратно на пол, живот липкий, и Северус трахает меня быстрыми, грубыми толчками. Его стоны резкие, рваные, и я окунаю пальцы в белую массу на коже, а затем подношу к его губам.
— Драко, — бормочет он у моих пальцев, и снова стонет, всасывает их в рот, облизывая.
Я грубо целую его; пробую себя на его языке.
— Хочу, чтобы ты кончил в меня, Северус, — шепчу я, и дыхание перехватывает. – Хочу почувствовать…
— Да, — он сильно толкается вверх и разводит мои ноги шире. Он глубоко внутри меня. Я чувствую каждое движение его члена. Каждый толчок. Его пальцы скользят по моей влажной коже, и я чувствую его горячее, рваное дыхание около шеи.
Он входит в меня до упора, приподняв от пола мой зад, и я сжимаю его член мышцами, схватив Северуса за руку.
С резким криком он кончает, выгибаясь надо мной, а затем практически падает на меня.
Я обнимаю его.
Мы лежим на полу, задыхаясь, руки и ноги переплелись, и его член медленно опадает внутри меня. Я пробегаю пальцами по его щеке, едва касаясь подбородка. Слова вырываются из меня прежде, чем я могу их остановить.
— Я люблю…
Он затыкает мне рот поцелуем.
— Я знаю, — шепчет он в мой рот.
Этого достаточно.
* * *
Мать возвращается на следующий день в одиночестве. Отец должен находиться под стражей в течение следующих шести месяцев, хотя на данный момент мы не знаем всего точно. Вместо этого они пообещали отпустить его через день или два, или через неделю, не больше.
Они лгут.
В конце концов, он будет выпущен по просьбе Поттера, и это превратится в еще один проклятый долг перед ублюдком.
Однако сегодня мать находит Северуса и меня в оранжерее. Я свернулся на диване у него под боком, набросив на нас обоих кашемировую накидку.
Я поднимаю глаза от копии Умфавилле «Благородного спорта чернокнижников», на которой мы с Северусом сошлись, и теперь я читаю ему.
— Итак, — говорит мать, снимая перчатки и садясь в кресло напротив нас. Она одаривает меня острым взглядом. – Полагаю, я должна быть удивлена.
— И все же, ты не удивлена, — говорит Северус сухо. Его теплая рука лежит на моем бедре.
Мать берет чашку, которую эльф приносит ей.
— Нет. Я полагаю, что нет, — она слабо улыбается.
Дождь ослаб и теперь слегка моросит; солнечный свет просачивается сквозь мокрые серые облака.
Vova
