С другой стороны

* * *

Положа руку на сердце, Драко думает, что Волдеморт – полный придурок.

Прокручивать эту мысль в голове страшно и, скорее всего, довольно опасно – мало ли кто и в какой момент захочет воспользоваться легилеменцией, но факт всё-таки остаётся фактом, а Волдеморт – полным придурком.

Потому что только полный придурок запирает так много пленников в одном помещении.

Подвалы Малфой-мэнора достаточно просторны, обширны и разветвлены для того, чтобы спрятать в них сотню узников сразу, поместив каждого в одиночную камеру, но с маниакальной настойчивостью Лорд продолжает устраивать вместе всех, кто имеет для него хоть какую-то важность. То есть, конечно, устраивает их не Лорд, устраивают их сами Малфои, но по его вполне конкретному распоряжению.

Мистер Олливандер, лунатичка Лавгуд, гриффиндорец Томас и гоблин – все они находятся тут. В одной, просторной и тёмной, продуваемой сквозняками комнате. Мерлин знает, откуда сквознякам взяться в подвале, где воздух обычно затхлый и спёртый, но именно здесь так и тянет ветерком по ногам, и заснуть на полу чревато простудой, но выбора у пойманных нет. Будь на то воля Драко – он выдал бы им хотя бы матрасы, но Драко не спрашивают.

Самому себе это странное желание он предпочитает объяснять не жалостью, а простым слизеринским расчётом: если пленник хоть чем-нибудь выгоден, будет крайне нелепо потерять его из-за воспаления лёгких или чего-нибудь ещё в этом роде.

Простым слизеринским расчётом, в общем-то, объясняется и то, что два раза в день – утром и вечером, Драко отправляют в подвалы с подносом. Если пленник хоть чем-нибудь выгоден, будет крайне нелепо уморить его голодом.

«С другой стороны, — думает Драко, осторожно вышагивая по коридору, — отсутствие пищи, особенно долгое, вполне способно развязать языки».

И это, несомненно, куда более гуманный метод, чем пытки тётушки Беллатрисы.

Положа руку на сердце, Драко считает её сумасшедшей. И, если уж быть до конца откровенным, ему до безумия страшно, но он уже привык не обращать на это внимания. Раньше Драко казалось, что страх – далеко не то, к чему можно привыкнуть, но у времени есть прекрасная способность решать всё за него, и теперь действительно не осталось ничего особенного в том, чтобы бояться, засыпая и просыпаясь, и бодрствовать в постоянном испуге. Подумаешь.

Сейчас, по крайней мере, от него не требуется никого убивать, и поэтому дышится легче.

— Я принёс вам еду, — как Драко ни старается, прежнего высокомерия в его голосе нет.

Ни в ком из Малфоев не осталось прежнего высокомерия, и даже Нарцисса, хоть и держит спину прямо, а голову – высоко, давно уже не похожа на ту, кем когда-то была. Седина опутала её причёску белыми нитями, правда, и Люциус, и сам Драко притворяются, что этого не замечают, благо, со светлыми волосами это несложно.

— Спасибо, — дрожащим голосом говорит Олливандер. Старик по-настоящему сломлен и не винит Драко в своих злоключениях, и второе радует, хотя видеть первое всегда тяжело.

Гоблин берёт свою долю с достоинством, за всё то время, что он заперт здесь, он ни разу не сделал попытки заговорить. Нельзя сказать, что Драко об этом печалится.

— Драко… — забирая две миски сразу, Лавгуд пытается завести беседу, но он нетерпеливо переступает с ноги на ногу, угрюмо нахмурившись, и она замолкает.

Поднос, неожиданно для Драко, оказывается тяжелей, чем обычно. Он в недоумении опускает глаза и видит ещё одну порцию.

— Это ещё что такое?

— Драко… — Лавгуд снова пытается что-то сказать, но Драко не собирается слушать.

В темноте ощущается какое-то движение, и ему хочется поскорее убраться отсюда. Жить очень страшно, но если сейчас Томас вытянет руки сквозь решётку и попытается его придушить, будет тоже не очень.

— Наверное, эльфы что-то напутали.

— Драко…

Он уже разворачивается, чтобы уйти, как вдруг слышится голос:

— Не напутали, Малфой.

Ни один из тех, кто сидит в этой камере, не может к нему так обращаться. Не потому что боится, чего тут боятся – хоть у него за поясом и заткнута волшебная палочка, Драко не способен даже на слабенький Круциатус, и все это знают, потому что именно на Лавгуд Тёмный Лорд пытался приучить его к пыточным заклинаният, — но потому что… просто не может.

Гоблин ни с кем не разговаривает, для Лавгуд он – Драко, для Томаса – проклятый хорёк, а Олливандер, кажется, вообще не понимает, кто перед ним.

Неужели у них прибавление? И почему тогда он об этом не знал?

«С другой стороны, — думает Драко, осторожно оборачиваясь к решётке, — стал бы мне кто-то об этом докладывать».

— Кто здесь? – спрашивает он резко, надеясь, что голос звучит не испуганно. Сравнивать, впрочем, не с чем, без страха себя Драко уже просто не помнит.

Хотя, наверное, когда-нибудь должен наступить тот момент, за которым будет уже всё равно.

Из темноты выходит девчонка, и слабого света настенных светильников, горящих за спиной Драко, как раз хватает на то, чтобы он мог её разглядеть. Ниже его, тоненькая, белокожая. Её тёмные вьющиеся волосы переброшены на спину, большие глаза смотрят на Драко спокойно и холодно.

В них нет презрения, нет бравады, нет страха.

И тепла в них, конечно же, тоже нет. Да и откуда ему…

Когда девчонка протягивает руки за миской, Драко отмечает браслеты на хрупких запястьях и чуть дрожащие пальцы с выкрашенными тёмным лаком ногтями. Его не оставляет чувство, что он её уже где-то видел, вот только где и когда.

Глупый вопрос. Ей на вид лет пятнадцать, а значит, они почти наверняка виделись в Хогвартсе. Где же ещё!

Шайка егерей, стало быть, приволокла сегодня новую жертву. Как и почему она осталась при этом целой, невредимой, чистой и ничуть не испуганной – это, конечно, вопрос.

Но явно не из тех, ради ответа на которые Драко будет из кожи вон лезть.

Он нетерпеливо подёргивает подносом, и девчонка аккуратно забирает еду.

* * *

Вечером, перед новым визитом в подвал, Драко решается спросить у отца, кто такая их новая пленница.

— Чья-то дочка, — устало комментирует Люциус.

Нарцисса смотрит в окно и сохраняет спокойствие, но что-то в её позе даёт Драко понять: мать сейчас ставит себя на место родителей пленницы. Ей должно быть очень лёгко представлять себя кем-то, чей ребёнок в руках Тёмного Лорда, ведь её собственный сын отдан тому безраздельно.

И добровольно.

Тётушка, расхаживающая по комнате, поднимает голову и разражается громким смехом, больше похожим на лай.

— Вейн, — говорит она. – Главный целитель Святого Мунго… — и снова безумно хохочет.

В переводе на нормальную человеческую речь это означает примерно следующее: дорогой племянник, девушка, о которой ты спрашиваешь, приходится дочерью главному целителю Святого Мунго, и, очевидно, с её помощью наш дорогой Повелитель рассчитывает склонить колдомедиков на свою сторону – или обрести в этом стане шпиона.

— Понятно.

Мадам Лестрейндж втягивает воздух через ноздри – шумно и долго, и, прежде, чем она вновь открывает рот, Драко уже понимает, что заводить при ней такой разговор было ошибкой.

— Что, милый, хорошенькая девчонка?

Девчонка и правда хорошенькая, но Драко на всякий случай отрицательно качает головой. Не хватало ещё привлечь к ней лишнее внимание тётки!

Драко вздрагивает. Этого он даже Поттеру не пожелал бы.

— Неужели страшненькая? – Беллатриса притворно надувает губы, замирая посреди комнаты. В её глазах загорается огонёк, и Драко чувствует сильнейшее желание убежать.

И остаётся на месте.

— Нет, — нехотя отвечает он.

От обманчиво мягкого тона Беллатрисы – мурашки по коже.

— Как странно, мой славный. И не хорошенькая, и не страшненькая… И как такое только возможно? Пожалуй, я должна сама на неё посмотреть. – Мадам Лестрейндж громогласно приказывает: — Приведи её ко мне после ужина.

Драко знает, что это означает. Трудно не догадаться.

В отчаянии он смотрит на Люциуса, но тот молчит, стиснув зубы. Спорить с фавориткой Тёмного Лорда – себе дороже. Себе и всем остальным.

— Да, тётя, — кое-как говорит Драко. – Хорошо.

Ему хочется провалиться на месте. Провалиться на месте и оказаться где-нибудь далеко, на другом конце света или в собственном прошлом, когда он был ещё совсем маленьким, совсем беззаботным, и весь его мир состоял из радостной улыбки Нарциссы. Ну, или, на худой конец, оказаться в собственном будущем, только если в этом будущем не будет Волдеморта.

Если это будущее вообще у него есть.

Снова спускаясь в подвал, Драко старается об этом не думать. Он бы всё отдал за то, чтобы в Хогвартсе, среди прочих предметов, преподавали бы и хитрую науку загонять свои мысли подальше, вот только такому там не учили.

А между тем, тратить время, силы и нервы на бесполезные размышления, когда у тебя нет никакого выхода, просто глупо.

Примерно так же глупо, как держать всех узников в одной камере.

«С другой стороны, — думает Драко, осторожно приближаясь к решётке, — мне не приходится обходить все подвалы, чтобы накормить их».

Он громко шаркает ногами – не потому, что устал или болен, а просто чтобы пленники услышали его заранее, и ему не пришлось бы звать их. Драко не уверен, что это не стало бы «слишком». С тремя из них он всё-таки вместе учился, у четвёртого покупал палочку, а гоблин…

Гоблин на этот раз первым забирает еду. Следом за ним – Лавгуд, снова две порции, для себя и для Томаса, тот после вчерашних забав Беллатрисы слишком слаб для того, чтобы действовать самостоятельно. Потом Олливандер. Вейн – последняя.

Драко пытается вспомнить, как её зовут, но ничего на ум не приходит. Ровена? Матильда? Лаванда? Нет, Лаванда – это другая… Драко не помнит.

— Вейн, — говорит он, когда тонкие пальчики забирают с подноса свой хлеб, — поешь и пойдёшь со мной.

— А если не пойду?

Он демонстративно достаёт палочку, отчаянно изображая из себя себя самого, такого, каким был, скажем, курсе на четвёртом, когда задирал Поттера сотоварищи.

— Тогда я тебя поведу. Или… — Драко замолкает, предоставив ей додумать. По задумке, это должно получиться устрашающе.

На самом деле, выбор у него действительно есть. Он может трансфигурировать браслеты девчонки в верёвки и повести её самостоятельно, как и сказал. Или отлевитировать, но о трансфигурации перед этим тоже лучше не забывать. Или может оглушить и отлевитировать. В общем, есть где разгуляться.

Вейн фыркает.

— Ты что, совсем не боишься?

Этот вопрос срывается с губ Драко быстрее, чем он успевает подумать, что не стоило его задавать. Этот вопрос – искренний, от самого сердца, насколько такое вообще возможно с Малфоями и Слизерином. Этот вопрос – то, что его правда волнует, потому что на месте пленницы Драко уже давно себя бы не помнил от страха.

А она смотрит на него и говорит – очень тихо:

— Гарри скоро победит, и от вас ничего не останется…

Два года назад Драко отпинал бы самого себя за такое, но сейчас он думает: «Поскорей бы». Вслух, однако, такого не скажешь.

— Поживее, — вместо этого грубо бросает он, и Вейн фыркает снова.

* * *

Через час ей уже не до этого.

Через час Драко ведёт её обратно, спотыкаясь под весом безвольного тела. Он никогда, никогда раньше не делал ничего подобного, в его обязанности входило только привести пленника, а там уже с ним разбиралась тётушка Беллатриса, и что дальше, Драко не видел. Люциус брал огонь на себя, отсылая его к себе под различными предлогами, чтобы сын не видел пыток и боли.

В этот раз не получилось.

В этот раз Беллатриса заставила его смотреть – от начала и до конца. Хрипло хохоча, она снова и снова повторяла, что девчонка на самом деле просто красавица, и Драко – ужасный слепец, если этого не заметил. А потом в ход шло Круцио, и остановить её никто не решался.

Кто знает, что в итоге стало бы с Вейн, если бы мадам Лестрейндж не почувствовала жжение в Метке. Тёмный Лорд хотел её видеть, а значит, с развлечением нужно было заканчивать.

— Уведи её, — бросила она Драко и устремилась во двор, чтобы там аппарировать.

И Драко повёл. И Драко ведёт, хотя тут больше подходит «несёт». У Вейн закрыты глаза, и засохшая дорожка крови под носом, и губы разбиты, а на ладонях – полукруглые лунки, впадины, оставшиеся от ногтей, впивавшихся в кожу, когда она сжимала кулаки и пыталась не закричать.

Драко не может даже представить, что с ней будет дальше. В таком состоянии, в этой тёмной, насквозь пропитанной отчаянием и продуваемой сквозняками темнице. Может быть, именно поэтому на середине пути он сворачивает в неприметное ответвление коридора и ведёт её в свою комнату.

Может быть, поэтому. А может быть, нет.

Как бы то ни было, Тёмного Лорда сегодня нет, и Беллатрисы сегодня нет, а родители к нему не заглянут. Можно хотя бы попытаться немного привести девочку в чувство, немного помочь.

«Чтобы ценный пленник не умер у нас на руках и продержался подольше», — мысленно тянет Драко, и это даже не ложь, а бред, откровенный бред, потому что он так больше не думает. Ему не хочется, чтобы пленники держались подольше, ему хочется открыть двери и вывести их из Малфой-мэнора, а потом убежать – далеко-далеко, туда, где нет никаких Волдемортов и Беллатрис, но это же… невозможно.

Этого никогда не случится, поэтому Драко никогда так не поступить.

Ему слишком страшно.

Но заглянуть в свою комнату – в этом ничего плохого не будет. Всегда можно что-то придумать, что-то соврать, он же Малфой, а Малфои сильны в своём умении изворачиваться и лгать. Тем более, когда терять уже нечего.

Например, ему стало слишком плохо, и он решил передохнуть.

Нет, не годится, Пожиратели Смерти и так считают его слабаком.

Например, он решил позабавиться с Вейн на свой лад.

Это, пожалуй, Повелителю и всем остальным понравится больше. Ну, всем остальным, кроме родителей, но ведь соврать – потом! – можно будет и им. Хотя бы про то, что ему стало плохои он решил передохнуть.

Не то, что бы Драко не страшно врать. Ему страшно. Просто его так давно и так много всего пугает, что постепенно становится наплевать.

Он осторожно усаживает Вейн на диван и подкладывает ей под спину подушки. На столике рядом обнаруживается пустая кружка из-под чая, тайком унесённого в свою комнату, и Драко споласкивает её с помощью Агуаменти, выливая всё прямо на пушистый ковёр, а потом вновь наполняет водой.

Как привести девчонку в себя, он не знает, но через несколько минут она сама открывает глаза.

— Ужасный слепец, значит, — хрипло бормочет она вместо «где я?», «мне больно» или, на худой конец, «не трогай меня».

Поддерживая её за плечи, Драко подносит кружку к её потрескавшимся, пересохшим губам.

Вейн жадно пьёт.

Её длинные волосы щекочут Драко ладонь.

— У тебя кровь. – Он вытаскивает из кармана платок.

— И почему я не удивлена?

Дрожа всем телом, Вейн берёт у него платок и, смочив белую ткань в воде, вытирает лицо. Она снова закрывает глаза, и её ресницы трепещут, а губы кривятся, но слёз, которых Драко по умолчанию ожидает, всё нету и нету.

— Я… — неловко говорит он. – Я должен был отвести тебя обратно, но…

— Но что? – шипит она, хватая его за запястье. – Захотелось дальше поиздеваться?

А ложь, значит, была бы не такой уж неправдоподобной. И, будь эта Вейн в нормальном состоянии, наверняка уже добралась бы до его палочки.

Драко с усилием освобождает руку и отодвигается.

— Нет, — в его голосе сквозит удивляющая даже его самого обида, так что теперь всё звучит примерно как раньше. – Просто не хотел оставлять тебя в подвале в таком состоянии.

Нахмурившись, Вейн молчит. Ей больно. Драко не нужно спрашивать, чтобы знать об этом, потому что он сам никогда не забудет Круицо тётушки. Ему – видимо, за счёт родственной связи, — досталось всего одно в наказание, но и того было достаточно, чтобы запомнить.

Проходит несколько секунд тишины, и Драко уже почти готов услышать «Спасибо», но Вейн, упрямо выдвинув подбородок, холодно говорит:

— Мне уже лучше. Можешь вести.

Что-то внутри пытается заставить Драко поспорить, но он легко подавляет это желание. Не за чем спорить, потому что отвести её в подвал – самое правильное.

Сделай так, как говорит Беллатриса, и останешься цел.

Главное, не думать, хорошо это или плохо, потому что даже слизеринцу понятно, что не хорошо.

В абсолютном молчании он доводит Вейн до двери, и, прежде чем к ней со всех ног бросается Лавгуд, она успевает обернуться к нему. Прижавшись лбом к решётке, Вейн говорит:

— Скоро Гарри победит…

На в этот раз Драко, к сожалению, не выдерживает.

— Здесь нет никакого Гарри. Нет и не будет, — шипит он. И добавляет, охваченный чувством бессилия: — Есть только я.

И он никому не может помочь. Никому.

* * *

За завтраком Лавгуд берёт уже три порции сразу, а за ужином замирает перед решёткой, переминаясь с ноги на ногу.

— Драко, — тянет она своим задумчивым голосом, — я должна тебе сказать… Ромильда у нас заболела…

— А кто такая Ромильда? – он переспрашивает на автомате, и где-то внутри камеры фыркают, но тут же закашливаются.

Лавгуд смотрит на него большими, выпуклыми глазами, и Драко готов поклясться, что в глубине этих глаз сверкает надежда. За кого она вообще его принимает?

— Я что-нибудь принесу, — недовольно говорит он и правда приносит.

Он приносит противопростудное зелье и немного заживляющей мази, хотя почти уверен, что последнее достанется Томасу.

Вейн его, конечно же, даже не благодарит, спасибо вместо неё говорит Лавгуд, но на Лавгуд Драко плевать, а имя «Ромильда» молоком растекается по языку. Молоко и мёд, так ему кажется, хотя в этой девчонке нет ничего золотистого.

Но Драко почему-то всё время вспоминает, как касался ладонью её тёмных волос. На несколько секунд он даже забывает, где он и кто он, но потом тонкие руки протягивают ему пузырёк сквозь решётку, и Драко замечает тёмные ногти.

В горле неожиданно пересыхает.

— Я думал, больным положено лежать, — с напускным равнодушием говорит он, в то же время очевидно пытаясь поддеть.

Ромильда охотно ведётся, как будто только этого и ждала.

— Если больной будет долго лежать на вашем полу, он очень скоро превратится в окончательно мёртвого. Такие у вас тут сквозняки.

— Не везде.

Она смотрит на него, как на диковинное животное, сбежавшее прямо со страниц учебника по Уходу за магическими существами, и Драко слишком поздно понимает, что ляпнул что-то, совершенно не подходящее ситуации.

Что-то, очень похожее на предложение. На приглашение.

— Да, возможно. – Ромильда закусывает губу. – Но я не уверена… Не успела запомнить.

Драко отступает на шаг и смотрит на неё с недоверием. Она что, пытается его обмануть? Пытается выбраться отсюда, попасть в его спальню – и оттуда сбежать?

Он пожимает плечами.

— Ты сама не захотела там оставаться.

Звучит ужасно глупо. Ужасно наигранно и ужасно нелепо, учитывая то, что ей лет пятнадцать и она – гриффиндорка, а он – Пожиратель Смерти и ему уже на всё наплевать, только бы выжить.

Чтобы напомнить об этом, Драко небрежным жестом закатывает рукав. Ромильда смотрит ему в лицо, не отрываясь, но потом всё же опускает глаза и, увидев Тёмную Метку, резко отворачивается. Её волосы взлетают вверх, хлестнув по решётке, и она отступает в темноту.

Драко уходит.

Ночью, спрятавшись под плотным пологом своей кровати, лёжа без сна и кутаясь в одеяло, чтобы согреться, он думает о том, что было бы, если привести Ромильду сюда. Драко представляет себе тысячу разных вариантов – от тёплого пледа и горячего шоколада до неумелых поцелуев, похищения его волшебной палочки и стремительного бегства отсюда (может, даже вдвоём), но в конечном итоге всё сводится к одному: это может превратиться в проблему.

А проблемы ему не нужны.

Вот только всем на это плевать, и утром возвратившаяся Беллатриса снова просит его привести к ней Ромильду.

Драко, ясное дело, не возражает, но внутри у него всё сжимается. Он не хочет смотреть на издевательства, он не хочет идти с Вейн по путаным коридорам и слышать испуганное биение её сердца, чувствовать, что она уже знает, куда, зачем и к кому её сегодня ведут.

Завтрака на неё Драко с собой не берёт – всё равно от забав тётушки её вывернет наизнанку, спасибо прошлому опыту, и Ромильда, глядя на его поднос, понимает, что это значит. Она поднимает на него глаза – и страха в них нет.

— Пойдём, — говорит Драко.

И они идут. Идут спокойно и быстро, но очень недолго, потому что на первом же повороте Вейн бьёт его локтем под дых и, выхватив из его кулака волшебную палочку, бросается прочь.

Драко – выше и старше, у него ноги длиннее, и он гонялся за снитчами столько, сколько себя помнит, поэтому он настигает Ромильду в считанные секунды.

Прижав её к стене, он роняет сквозь зубы:

— Дура.

— Это ещё почему? – она скалится, вскидывая голову. Как будто тут непонятно!

— Потому что куда ты собиралась бежать? Тебе отсюда не выбраться. Хочешь напороться на барьер или на кого-нибудь из Пожирателей?

— А что если и так?

— Хочешь умереть, значит… — Кровь гулко стучит в висках, жаром заливает лицо, и Драко почти не соображает, что делает, когда принимается снова шагать вперёд, волоча за собой Ромильду как тряпичную куклу. – Пойдём.

— А если и хочу? – вскрикивает она уже почти на пороге. – Это лучше, чем если отец из-за меня…

Договорить она не успевает. Драко грубо вталкивает её в кабинет.

«С другой стороны, — думает он, осторожно пробираясь к окну, — может быть, оно и правда было бы лучше…»

* * *

Предсказуемо, но после этого он снова ведёт её к себе в комнату.

На этот раз Ромильда выглядит и чувствует себя чуточку лучше – сама переставляет ноги и всё такое, но она не спорит. Даже не собирается.

Когда Драко неловко опускает её на диван, Ромильда шипит от боли и вздрагивает, а потом откидывается на спинку и поднимает лицо к потолку. На потолке у Драко до сих пор, с детства – сверкающие волшебные звёзды.

Днём, впрочем, их не особенно видно.

— Воды? – спрашивает он, чтобы хоть что-то сказать.

Ромильда кивает.

Сегодня её не так уж много мучили: пара Круцио и десяток пощёчин. Зато досталось и Драко – его заставили слить воспоминания в думосбор, и теперь, крепко запечатанные в пробирку, эти воспоминания отправятся к отцу Ромильды.

— Только бы он не согласился… — шепчет она.

А Драко вообще не понимает, к чему такой сыр-бор из-за какой-то больницы, но говорить об этом вслух не решается.

— Придёт Гарри и всех победит, — цитирует он, и получается даже слишком насмешливо.

— Не надо, пожалуйста. — Такого, между прочим, от неё не слышала даже тётушка Беллатриса. – Не издевайся. Это единственное, во что хочется верить.

— Я понимаю.

Вейн снова смотрит на него как на диковинное животное.

— Я думала, вы с Гарри враги.

Когда-то Драко тоже так думал.

Он тяжело сглатывает и говорит:

— Неважно, кто мы. Я просто хочу, чтобы всё это кончилось.

— Для тебя это может закончиться поцелуем дементора.

Впервые задумавшись об этом всерьёз, Драко понимает, что он не особенно против. Ему по-прежнему страшно, но поцелуй дементора – это определённость, это точка, это финал, это черта, за которой ты или умрёшь, или перестанешь что-либо чувствовать. И это намного, намного лучше, чем каждый день задыхаться от страха и превратиться в итоге в крысу наподобие Петтигрю.

— Ну и пусть.

«С другой стороны, — думает Драко, осторожно откидываясь на спинку дивана рядом с Ромильдой, — я мог бы что-нибудь сделать… что-нибудь для Армии Дамблдора».

Эта мысль держится в голове ровно два судорожных вздоха, а потом случаются сразу две вещи.

Во-первых, Драко отчётливо осознаёт, что ничего он сделать не может, потому что бесполезно и очень боится.

А во-вторых, внимательно глядя на него, Вейн спрашивает:

— Что с тобой?

— Ничего.

Нужно быть поосторожней с размышлениями и надеждами, если их так легко прочесть по лицу.

Бесконечно долго они сидят рядом, и Драко чувствует тепло, исходящее от её тела. Впервые за несколько последних недель ему наконец-то не холодно, и это ощущение не хочется отпускать.

Драко делает ленивое движение палочкой, и спинка дивана плавно опускается вниз. Ромильда сперва испуганно дёргается, но быстро успокаивается, увидев, что происходит. Её всё ещё немного трясёт, и пару минут спустя она насмешливо выдыхает:

— Хоть бы одеяло призвал… — хотя на самом деле просьбы в этом голосе больше, чем насмешки.

Отказать в этой просьбе Драко не может. Одеяло ложится на них – лёгкое, почти невесомое, неуместно уютное, и всё выглядит и ощущается почти хорошо, пока она вдруг не вспоминает:

— Меня же Луна потеряла, наверное.

— Хочешь вернуться?

— Нет, не хочу, — Ромильда трясёт головой, и её кудряшки легонько ударяют Драко по щеке. – Надо.

Несмотря на то, что она объективно права и ему вообще не стоило приводить её к себе в комнату, сам Драко не смог бы об этом заговорить. Ему и сейчас не хочется, но он всё же встаёт и протягивает руку Ромильде.

Пальцы у неё горячие и держится она за него крепко-крепко.

Уже у самой решётки Драко чуть медлит.

— Я приду за тобой вечером ладно? – он хочет сказать, что это не для Беллатрисы, а просто потому, что ему очень нужно тепло, но Ромильда не даёт ему этого сделать.

— Ладно, — говорит она. – Хорошо.

И он, конечно, приходит.

Положа руку на сердце, Драко отлично понимает, что всё это – полный идиотизм и к тому же очень опасно.

Но ему наплевать.

Впервые в жизни он не один в своей постели – и ему наконец-то тепло. Нет, ничего из того, что было бы «слишком»: они оба одеты, и он просто обнимает Ромильду, зарывшись лицом в её волосы.

Она не возражает. Ей вроде как тоже уютно.

Ромильда не просит его помочь ей с побегом, хотя Драко не удивился бы, заведи она такой разговор. Она не выспрашивает его о планах Пожирателей Смерти, не пытается перетянуть на «светлую» сторону и не уговаривает сбежать.

Ромильда просто дышит – размеренно и ровно, и это успокаивает и убаюкивает.

Драко даже думает, что сегодня ему не приснятся кошмары.

— Как ты думаешь, — тихо спрашивает она, когда он уже почти проваливается в тёплый сон, — меня скоро убьют?

Сонливость улетучивается мгновенно. Сердце в два прыжка поднимается к горлу и начинает биться там, как будто пытается выбраться.

— С чего ты взяла?

— Никого больше из подвала не забирают… — Ромильда делает тяжёлую паузу, но договаривает: — Не мучают.

У Драко язык не поворачивается сказать, что все в подвале уже получили своё. Ну, по крайней мере, Олливандер и гоблин. Что собираются делать с Томасом – для него тёмный лес, а Лавгуд вроде как держат, чтобы повлиять на папашу.

— Тебя не убьют.

Драко боится, что это – враньё.

— Мой отец не согласится. Я надеюсь, что не согласится. Он не станет шпионить на Сам-Знаешь-Кого и…

— Я понимаю.

Чтобы успокоить Ромильду, Драко пытается обнять её крепче, но она неожиданно выворачивается из его рук. Но не убегает, а наоборот – перекатывается на другой бок.

Они лежат лицом к лицу, и Драко думает, что вот сейчас досчитает до десяти, а потом, если она не отвернётся, то поцелует.

— Я ни разу в жизни не целовалась, — говорит Ромильда, когда он доходит до цифры семь. Восемь, девять. – Если они меня убьют, то…

Десять.

Драко целует.

У них получается примерно так же неловко, как он себе вчера представлял, но намного теплее. Волна горячего жара расплывается по всему телу, накрывает с головы до ног и отпускает, чтобы снова нахлынуть.

Оторвавшись друг от друга, они тяжело дышат, а потом снова принимаются целоваться.

Смешно, но они целуются почти до утра – так долго, что в конце концов засыпают.

А на следующий день появляется Поттер.

* * *

Время тянется своим чередом, но, Моргана забери, как же невыносим этот черёд, как долго всё тянется, и как будь проклято это время.

Можно только ждать. И бояться. Ждать и бояться, ждать и бояться, хотя интуиция подсказывает Драко, что до развязки осталось недолго.

Положа руку на сердце, он гордится тем, что был прав, а Волдеморт оказался полным придурком, потому что только полный придурок мог держать так много пленников в одном помещении.

Подвалы Малфой-мэнора были достаточно просторны, обширны и разветвлены для того, чтобы спрятать в них сотню узников сразу, поместив каждого в одиночную камеру, но…

Мистер Олливандер, лунатичка Лавгуд, гриффиндорец Томас и гоблин – все они сбежали с помощью Поттера. Ромильда, конечно, тоже.

Если бы Драко знал, что всё закончится именно так, когда стоял напротив золотой троицы и вглядывался в их лица, пытаясь придумать, что делать дальше, он снова и снова поступил бы так же, как поступил. На твёрдое «нет» у него, конечно, смелости никогда не хватило бы, но его «не знаю», по крайней мере, помогло беглецам ускользнуть.

Драко радуется этому факту в промежутках между страхом, злостью на себя и тоской по той единственной ночи с Ромильдой.

И очень надеется, что Лорд не станет лезть к нему в голову, потому что объяснить ту ночь будет сложно, а с окклюменцией у Драко всё плохо.

Впрочем, Повелителю не до него. Повелитель взволнован и обеспокоен, иногда даже откровенно взбешён, и в минуты его бешенства достаётся даже тётушке Беллатрисе. Мадам Лестрейндж с каждым днём становится всё больше и больше похожей на собаку – теперь она не только смеётся, как лает, но и скулит, как побитый щенок, каждый раз, когда Волдеморт ей недоволен.

А недоволен он теперь часто.

Драко считает дни между его вспышками гнева и знает, абсолютно точно знает, что конец близок как никогда.

Хороший или плохой – это тот ещё вопрос. Но ответ на этот вопрос волнует Драко не настолько, чтобы из кожи вон лезть для того, чтобы его получить. Собственно, ответ на этот вопрос Драко вообще не волнует.

Ему просто надоело бояться.

Но от страха, вошедшего в привычку, не так-то просто избавиться. И, когда становится известна дата финальной битвы, день (а точнее – ночь) нападения на Хогвартс, ему едва удаётся удержать в себе завтрак. От волнения Драко тошнит ещё чуть меньше недели, а потом он, неожиданно для себя, начинает планировать.

Большинство планов сводятся к тому, чтобы выжить.

В самых безумных вариантах Драко даже делает что-то для того, чтобы помочь Гарри Поттеру, но такого, конечно, никогда не случится, если только он не бросится ради него под Аваду.

А он ведь не бросится.

«Что-нибудь придумаем», — обещает его отец его матери, и Драко ничего не может поделать с зародившейся в сердце надеждой, хотя лучше бы вытравить её, пока не стало поздно и больно.

Но вместо поздно и больно наступает Финальная Битва.

— Остановись! – кричит Драко, запертый в Выручай-комнате вместе с Крэббом, Гойлом, Поттером, Уизли и Грейнджер.

Он прекрасно знает, что верные «телохранители» больше не собираются слушаться за просто так, и поэтому пытается на скорую руку состряпать какое-нибудь оправдание тому, что Поттера ни в коем случае нельзя убивать.

То, что если Поттера убьют, спасать Ромильду Вейн будет некому, Крэбба и Гойла не убедит.

— Он нужен Тёмному Лорду живым, — пробует Драко.

— Ну и что? – Крэбб легко расправляется со слабой попыткой удержать его за плечо. – Если я смогу, я убью его. Тёмный Лорд хочет его убить, так какая разница…

Разница полыхает в огне. Всё полыхает в огне – весь годами копившийся в Выручай-Комнате хлам, все учебники, шкафы, стулья, шкатулки, свитки пергаментов и прочее, надоевшее ещё на шестом курсе.

И Крэбб тоже там полыхает.

Это больно и страшно. Всему Хогвартсу больно и страшно. Всем.

Драко мечется в дыму, уворачиваясь от заклинаний. У него нет палочки, и убить его может любой, кто угодно – хоть Пожиратели, хоть Армия Дамблдора, так что остаётся только бояться и врать. И продолжать выискивать взглядом знакомые тёмные волосы и бледные руки с худыми запястьями.

Ромильды Вейн нигде не нет. Ближе к утру, почти обезумев от вспышек заклятий и шума, Драко наконец-то понимает, что учеников здесь вообще почти не было. Только Гриффиндор – и то старшекурсники…

Сначала его захлёстывает паника, а потом всё внезапно заканчивается.

Война заканчивается.

Закончилась. Волдеморт перестал существовать. Пришёл Гарри и всех победил.

…Появляются Люциус и Нарцисса, и Драко даже не сразу догадывается, что это не сон. Ничего не видя перед собой, он садится вместе с ними на лавку. Потерянные, безоружные, напуганные – жалкое зрелище.

— Драко, — раздаётся у него над головой, — ты в порядке?

Не веря своим ушам, он поднимает голову и смотрит. Ниже его, тоненькая, белокожая. Её тёмные вьющиеся волосы переброшены на спину, большие глаза смотрят ему в самую душу.

В них нет презрения, нет бравады, нет страха.

В них – тепло.

— Вейн, — выдыхает он, поднимаясь. – Я…

— Ты, — она смеётся. – Нас вернули в школу, потому что всё кончилось. Всё кончилось, понимаешь?

— Ага, — соглашается Драко, и вкус у этого согласия горький. – Пришёл Гарри и…

Ромильда смотрит на него – очень серьёзно. И очень тихо, чтобы никто не услышал, говорит ему:

— Нет никакого Гарри. Есть только ты.

«С другой стороны, — думает Драко, осторожно протягивая к ней руку, — с другой стороны…»

Что именно с другой стороны, он сформулировать не успевает. Потому что Ромильда встаёт на цыпочки – и целует его.

И, положа руку на сердце, это делает Драко бесстрашным.

Fin~