Прерванная связь

Серая предрассветная хмарь, как водится, застает тебя на рабочем месте. Почему именно ты всегда должен брать на себе эти худшие с точки зрения человеческой работоспособности и биологического ритма жизни часы? Простым вопросам — простые ответы — ты абсолютно совершенно безотказен. Когда кто-то из сослуживцев просит поменяться с ними сменами — ты же в курсе: у них дети, домашние животные и еще один Бог знает что — ты не смеешь отказать, ведь  смешно сказать, ну какие у тебя могут быть отговорки, когда ты одинок так давно… нет неправильно — всегда. Глупо и наивно полагать, что ты можешь быть с тем, с кем велит тебе сердце, руки и прочие неизменные составляющие этого замечательного супового набора любовных романов всех времен. Ты ненормален? Да, наверное, так и есть. Не стоит даже надеяться на то, что любимый человек ответит тебе взаимностью, скорее уж отшатнется с нескрываемым презрением — а может даже отвращением — на лице, ведь он-то нормален. Чертов неисправимый натурал…

Невеселые мысли прерывает заливистая трель телефонного звонка — кому это не спится в пять часов утра. Ты снимаешь трубку и произносишь заученные приветствия, информируя незадачливого собеседника о том, что он позвонил в службу техподдержки британских телефонных сетей.

На самом деле мобильная связь уже практически исчезла как вид — на смену ей пришли интернет-технологии. Если задуматься, все верно — зачем кому-то платить за переговоры, когда в любой точке Англии можно подключиться к бесплатному высокоскоростному интернет-соединению?

При этом современные технологии, в отличие от устаревших мобильных, в силах усладить не только слух, но и зрение.

Фирма, в которой ты работаешь, последняя оставшаяся на плаву из мощной пятерки телефонных компаний, некогда имевших неограниченное влияние на всю Британию. Что же, «Динозаврам» не место на рынке, «млекопитающие» более приспособлены к жизни. Последний «динозавр» умирает. Задыхается, агонизирует и извивается в предсмертных судорогах. Ты ждешь его смерти как освобождения.

Казалось бы, что тебе мешает сменить нелюбимую опостылевшую работу на другую, более престижную, более интересную, ведь ты молод и отнюдь не глуп. Но нет: ты слишком боишься изменения привычного уклада. Боишься, что не придешься ко двору. Боишься, что недостаточно образован. Ты не считаешь себя достойным лучшего.

Мысли уносят тебя далеко от невзрачных реалий: от лондонского смога, не оставляющего город даже ночью; от тихого попискивания датчика, извещающего, что запись твоего разговора с клиентом, ведется как всегда строго и неукоснительно; от жаркого зуда в воспаленных от усталости и давнишнего недосыпаглазах;  от круглого кофейного пятна на столе, которое уже настолько привычно, что кажется неотделимым от этого самого стола; от небрежной измятости форменных брюк и от этого ранне-утреннего никому не нужного разговора.

Тихое хриплое дыхание, льющееся в ушную раковину из динамика, возвращает тебя к реальности. В данный момент реальность ограничена строго сжатыми рамками в виде молчащего — благослови его за это Бог — клиента. Он тоже погрузился в свои мысли? Ты пытаешься понять, что может заставить человека — простого, совершенно обыкновенного, вот такого, как ты — позвонить в службу техподдержки в пять утра. Позвонить, а потом мерно чуть хрипловато дышать в трубку. На ум приходит сотня вариантов — ты же профессионал своего дела — но глупое неуемное сердце, которое всегда заставляет тебя попытаться встатьна место другого человека, соглашается принять лишь единственно верный.

Одиночество.

Емкое слово, не правда ли? Неожиданно ты чувствуешь родство с нежданным, навязанным нелюбимой работой и обстоятельствами собеседником. И именно это родство и некое ощущение сопричастности толкает тебя к совершенно неправильным с точки зрения профессиональной этики словам.

Ты говоришь: «Эй, с тобой все в порядке?» Ты говоришь: «Могу я чем-то помочь?» Ты говоришь еще Бог знает что… почему-то тебе кажется, что так важно что-то говорить. Не прекращая ни на минуту. Слушать хриплое дыхание и замирать от ощущения сопричастности инеодиночества.

В ответ на твои усилия раздается горький надрывный смех. Так смеются, давно отчаявшиеся люди, которым внезапно дали надежду, и тут же отобрали ее, разбили вдребезги, раздавили каблуком тяжелого ботинка.

Так смеются самоубийцы.                

Страшный смех прерывается всхлипом и полной тишиной — тишина пугает гораздо сильнее, чем истерика.

Ты громко кричишь: «Постой, ты еще здесь?» Ты просишь: «Не пропадай никуда…» Ты умоляешь: «Поговори со мной!»

Неожиданно какие-то из твоих слов обретают ответную реакцию, но она совсем не такая, как ты ожидал. В голосе невидимого собеседника не слышно ноток истерики и отчаяния, не слышно горечи и обреченности, лишь одна безграничная необратимая усталость. Красивый тембр голоса портят протяжные интонации, которые прорываются порой сквозь общую тоскливую равномерность.

Ты слышишь: «Салазарова мать, я, видимо,совсем сбрендил!» Ты слышишь: «Это же бесполезные маггловские штучки, что они могут по сравнению с магией?!» Ты слышишь: «Соплохвоста вам в зад, как это вырубить, красной кнопкой или зеленой?! Мерлин мне в помощь!»

Ты не знаешь никаких «Салазаровых матерей», впрочем, просто «Салазаров» ты тоже не знаешь. Ты не представляешь, что это за «маггловские штучки» ввели в заблуждение эксцентричного собеседника. И, конечно же, ты понятия не имеешь, кто такие «соплохвосты», и каких результатов можно достичь путем их засовывания в чей-то зад.

Ты только неожиданно понимаешь, что не хочешь прекращать этот странный разговор, кажущийся плодом твоего горячего воображения. Разум твердит, что кто-то из вас точно спятил, либо ты, либо знакомец подозрительных личностей и знаток странных понятий, подсознание поддакивает, при этом подкидывая версию, в которой у вас обоих не все в порядке с головой, но разве ты когда-то к ним прислушивался? Нет! Твоя импульсивность сравнима лишь с твоей же стеснительной неуверенностью в себе. Будь это не так, ты бы уже давно ринулся в омут с головой и признался… Впрочем, хватит об этом, не о тебе сейчас речь.

Ты тихо отвечаешь: «Я могу чем-то помочь?» Ты усмехаешься: «Я конечно не Мерлин, но на безмерлинье, как известно…» Ты выдыхаешь: «Не клади трубку, поговори со мной…»

Тишину, воцарившуюся после твоих слов, можно резать ножом. Тишину, которая никого не любя, никого никогда и не порицала. Тишину, которая не дает надежду на продолжение странного интригующего разговора, но и не отбирает ее — ты не слышишь прежних отзвуков хрипловатого дыхания, но ведь и коротких гудков ты тоже не слышишь! Внезапный надрывный всхлип заставляет тебя вздрогнуть и едва не выронить трубку — лишь многолетняя выучка помогает тебе в этом. Всхлип переходит в тихий обреченный вой, тоскливый и горький. Так воет пес, избитый любимым хозяином, не понимая, за что с ним так обошлись. В груди поднимается горячее желание обнять, утешить, как-то успокоить — давно ты не ощущал подобного, отгородившись от всех и вся, спрятавшись в своей маленькой квартирке на окраине города, укрывшись за своей убогой работой, не давая себе жить и чувствовать. Между тем рыдания постепенно стихают, отхлынув морской волной, унеся за собой наносное, оставив лишь влажную гладь прибрежной однотонной пустоши, скребущей душу песчаными составляющими.

Ты просишь: «Не молчи!», и твою просьбу неожиданно выполняют.

Каркающий голос произносит отрывистые фразы, словно муть в бокале с элем, оседающие на самом дне твоей памяти, где складываются предложения, донося до тебя смысл слов собеседника. Ты слушаешь и ты слышишь.

«Знаешь маггл, есть особая ирония в том, что я рассказываю это именно тебе. Нет, конечно, я не имею в виду конкретно тебя.

Скорее, все ваше племя.

Сегодня приходила его магглокровная подружка, пыталась тактично выспросить, как я. Скажи маггл, как можно выспросить что-то подобное тактично?! Видел я и как она отводит взгляд, стараясь не сталкиваться с моим. Да, согласен, мой взгляд — не самое приятное зрелище, особенно — тройное ха-ха — последние пять лет, но какого Мерлина соваться со своим сочувствием прямо в душу, если не можешь выдержать даже взгляда?! И как она теребит застежку своей чертовой мантии, подбирая слова для своего глупого никому не нужного акта гриффиндорского милосердия, тоже видел. И как бросает короткие жаждущие взгляды на дверь. Мне хотелось заорать ей в лицо. Какого драного книззла она приперлась и снова разбередила, нет, не зажившее, просто слегка затянувшееся?! Хотелось швырнуть в нее каким-нибудь болезненным проклятьем, чтобы поскорее унесла с собой проклятый уизлиевский дух — она ведь теперь Уизли, маггл, хотя вряд ли тебе это интересно — и воспоминания.

Поверь, маггл, воспоминания — это самое страшное.

Казалось бы, память уже припорошена пеплом из минувшего  с точки отчета времени  и затянута пленкой новых чаяний, но вот внезапно какой-то случайный штрих — для других совершенно незаметный, а для тебя такой важный и весомый — всколыхнет все, раскроет душу нараспашку, и оставит тебя задыхающегося и беспомощного наедине с прошлым…

Так было и в этот раз — магглокровка уже давно ушла, воровато косясь в мою сторону, как будто я мог наброситься на нее и вернуть на место — ей-Мерлин, кому она нужна — а я все сидел, уставившись в одну точку и вспоминая.

Если тебе интересно, маггл, вспоминать не больно, боль бьет исподтишка много после, когда понимаешь, что ничего подобного этому золотисто-алому мареву уже никогда в жизни не будет.

Не будет глупых поттеровских зеленых глаз, за стеклами поначалу круглых, а затем прямоугольных очков; не будет нелепых в своей неизменной растрепанности черных вихров поттеровских волос; не будет смущенной мальчишеской — всю жизнь мальчишеской — поттеровской улыбки и самое главное — самого такого Поттера тоже никогда уже не будет.

Мерлин, я был бы согласен на все! На любой расклад судьбы. Пусть не со мной, а с… да хоть с той же Уизлеттой. Пусть не любовь, а ненависть. Да я даже на безразличие был бы согласен, главное, чтобы он был. Далеко — близко. Горячо — холодно. Какая к дементору разница? Чтобы просто был.

Знаешь, маггл, воспоминания затягивают.

Хочешь услышать, что я сделал, когда очнулся? Я убого надрался, нажрался, упился или как там еще у вас принято говорить?

Ну, или, по крайней мере, я постарался это сделать.

Я ведь все эти пять лет даже не притрагивался к спиртному. В доме ни драхма алкоголя, кроме той самой коллекционной бутылки вина, которую мы с ним открыли в наш последний день.

Он ведь не любил вино.

Тыквенный сок, сливочное пиво, приторно-сладкий кофе, черный чай со сливками, хотя скорее наоборот — сливки, слегка разбавленные заваркой, и венец всего — огневиски…

А вот вино не любил, говорил, что никогда не мог понять, как люди пьют подобную кислятину. Попытки привить твердолобому упрямцу зачатки хорошего вкуса ни к чему не приводили. Но в тот день он пил его… со мной, ведь это был мой день.

Рождение и смерть, как тесно переплелись эти понятия в моей жизни.

Если хочешь знать, маггл, я больше не праздную дни рождения, а если ты еще и спросишь почему — я отвечу, что моя жизнь кончилась… пять лет назад, так к чему, Мерлина ради, весь этот фарс со свечками, воткнутыми в торт, и нарочито веселыми песнями для именинника.

Глупо.

Глупо и не нужно.

Не нужно хотя бы потому, что счастливее, чем в тот день, с Поттером, я уже никогда не буду.

Пить вино из бутылки, прямо из горла, предложил он. Один Салазар знает, как мне претили его плебейские замашки! Разве мог я тогда подумать, что через пять лет буду до сладкой дрожи благодарен ему за них.

Благодарен за возможность прикасаться губами к округлому бутылочному горлышку, которого когда-то касались его губы, скользить языком по мутно-зеленой боковине, ведь неуклюжий Поттер тогда расплескал янтарную жидкость и, смеясь, слизывал убегающие капли с бутылки, и позволять себе верить где-то на периферии сознания, что вкус поттеровских губ, все еще ощущается на этой дементоровой винной бутылке. Вкус, который я когда-то  мог пить жадными глотками, а теперь стараюсь урвать жалкие капли — призрачные остатки былой роскоши.

Ты скажешь, маггл, что я псих? Поверь, я и сам не исключаю этой возможности — у меня были все предпосылки к полному и окончательному безумию, да и наследственность не подкачала — одна Беллатрикс чего стоит! Так что я бы на твоем месте вполне справедливо усомнился в моем психическом здоровье. Я и сам в нем не уверен, чего уж говорить о тебе.

И знаешь что? Мне плевать! Если именно сумасшествие позволяет мне верить в то, что я снова ощущаю вкус его губ, я только рад этому сумасшествию.

Ты, видимо, слышал, маггл, что все хорошее очень быстро заканчивается, закончилось и вино. Конечно, можно было и дальше касаться бутылки и грезить, что она все еще хранит тепло шершавых смуглых ладоней, можно было горячечно нацеловывать зеленоватое стекло, пытаясь уловить слабый аромат его дыхания, но что-то неуловимое уже ушло. Пропала терпкая нотка сопричастности, исчезло без следа кисловатое послевкусие с привкусом воспоминаний. Просто бутылка, из-под просто вина. Как банально.

Но знаешь, маггл, этого уже недостаточно. Барьер, который крепко стоял долгих пять лет, покрывается зияющими брешами — будто воронками от Бомбардо. Я не пытаюсь их залатать — нечем. Наоборот, я лишь добавляю новую пищу незримому бомбардометчику — иду туда, куда никогда не собирался возвращаться.

В его кабинете все именно так, как помнилось. Разве что излишняя чистота портит идеальность представшей глазам картины. Добавляет ей некий проблеск гротескного лоска. Лоск и Поттер — понятия несовместимые. Сколько раз я пытался заставить его принять хоть одного эльфа из Малфой-менора — все без толку, Поттер только хохотал и отпускал приевшиеся шуточки на счет Грейнджер и ее мастерского владения палочкой. Конечно, я опять забываюсь, она уже тогда была Уизли, но на самом деле это не имеет особого значения: Поттер звал ее Гермионой, а у меня язык не поворачивается назвать так магглокровку. Кое-что должно оставаться неизменным. Мои убеждения, впитанные, казалось, с молоком матери, относятся именно к этой категории. Магглам  место в маггловском мире. Магглокровки по сути те же магглы, только по каким-то неведомым причинам получившие особый дар — магию. Они не осознают всю ценность этого дара. Пренебрегают простейшими заклинаниями, облегчающими жизнь и быт. Не пытаются проникнуть далее узкой тропы знаний, которой их проводит школа, они… Мерлин, они даже носят палочку в задних карманах этих своих дурацких джинсов.

Конечно,  я предвзят. Грейн… Уизли вовсе не такая. Я сейчас имею в виду патлатую подружку Поттера, а не его бывшую морковно-рыжую жену. Уизлетта-то чистокровная, хотя с такими чистокровными и магглокровок не надо!

Ладно, хватит об этом, я отвлекся и увлек тебя в совершенно ненужные подробности. Знаешь, маггл, в чем еще я абсолютно уверен? Дом должны убирать домовые эльфы, а не криворукий Поттер, не знающий и пары хозяйственных заклинаний. Только вот его в этом убедить я так и не смог. Поттер не замечал, что мебель зарастает пылью, до тех самых пор, пока от этой самой пыли становилось совершенно невозможно дышать, Поттер вспоминал о том, что надо наложить на посуду моющее, только в тот момент, когда в доме не оставалосьни единой чистой чашки, для его обожаемого сиропного кофе. Поттер начинал разбирать рабочие документы на своем столе лишь тогда, когда бумажные горы грозили завалиться и погрести под обвалом своего незадачливого хозяина. Поттер всегда оставался Поттером, и именно за это я его так… любил… Видишь, маггл, какое странное чувство — эта любовь. Можно сказать о ней в прошедшем времени, можно даже убедить себя, что она действительно прошла, но как заставить глупое сердце не биться? Как заставить глаза не наполняться горячей влагой от одного воспоминания о нем. О его властных чуть суховатых губах. Знаешь, они всегда были немного обветренными и шероховатыми, ведь в минуты глубоких раздумий — да, да, маггл, вопреки сложившемуся мнению и у Поттера случались периоды странного просветления — он беспрестанно водил по ним кончиком своего языка. О его длинных пальцах, неловко потиравших переносицу, на которой даже ночью неизбывным отпечатком оставался след от дужки очков, и так ловко и умело доставлявших мне наслаждение, опять-таки ночью… а порой и утром… а по выходным мы и день не обходили вниманием. О его горячем теле, так хорошо, так правильно подходящем к моему собственному. Я думал, что раз уж я выиграл в этой извечной схватке с клещеподобной Уизлеттой, раз уж Поттер ушел от нее ко мне, то так будет всегда. Я думал, что Поттер в моей жизни — величина постоянная, а он оказался переменной.

Его кабинет, кажется, все еще хранит слабый сандалово — цитрусовый  аромат своего обладателя. Бывшего обладателя. Я касаюсь кончиками пальцев корешков книг, обрывков газетных страниц, чернильницы, с рассохшейся корочкой чернил внутри…

Я ведь ничего не выбрасывал, маггл. Мне было проще запереть эту комнату, если хочешь — законсервировать ее. Ведь если ничего тут не трогать, то можно иногда представлять, что Поттер всего лишь вышел на пару минут в бакалейный, или рванул на стадион, со своей старой, но столь любимой Молнией, или отправился в свой драгоценный Аврорат, но уже вечером он снова будет тут. Станет шуршать своими бумагами. Будет громко топать в направлении стеллажа с книгами. Начнет глупо пританцовывать, зачем-тосунувшись в ящик стола. В этом был весь Поттер — он не мог занимать какой-то определенный участок, его устраивало только все пространство, и не имело значения, где именно: в торжественном полумраке блэковского особняка, в послевоенной неразберихе магической Британии или в нестройном калейдоскопе моих мыслей.

Я тоже ныряю в ящик стола, и знаешь, что я там нахожу, маггл? Ты мог бы догадаться, ведь это послужило отправной точкой моего звонка тебе. Нет? Никаких предположений? Я не удивлен — интеллект вашего брата никогда не представлялся мне чем-то выдающимся. А ведь это предельно просто — маленький квадратик, с единственным аккуратно закругленным уголком. Как вы это называете? На ум почему-то приходит наименование «сим-карта».

Знаешь, маггл, я ведь перепробовал все магические пути, так почему бы мне не обратиться к маггловским? Я ведь уже говорил, что сам сомневаюсь в своей нормальности? Ты молчишь… Молчание — знак согласия. Я — псих, и не отрицаю этого. Но знаешь, если мое безумие каждый раз дарит мне надежду — я готов предаваться ему вечно.

Знаешь, маггл, эти глупцы из вашего отдела продаж уверяли меня, что будет проще купить новую, как они выразились «симку», проще и гораздо дешевле, чем восстановить эту, звонки с которой будут «влетать мне в фунт». Они так ничего и не поняли… Я не собираюсь звонить с этой сим-карты, я хочу позвонить на нее.

Быть может,  где-то там, в Мерлиновом царстве, Поттер снимет трубку и, глухо усмехнувшись, скажет: «Алло...». Быть может, он с раздражающим гриффиндорским апломбом протянет, что-то вроде: «Какого боггарта ты раскис, хорек? Ну-ка быстро собрался и привел свою гребаную жизнь в порядок! Ведь ты в отличие от меня все еще жив!» А может, он просто молча будет слушать меня и, поняв как мне без него хреново, найдет способ вернуться.

Я не знаю, во что я верю, но меня устроил бы любой из подкинутых сознанием вариантов.

Хотя какие тут могут быть к дементору варианты.

…

Говорят -  когда выскажешь мысль, она становится материальной. Какая драклова глупость.

Знаешь, маггл, что больнее всего? Я так и не сказал Поттеру это дурацкое слово из пяти букв. Он говорил. Множество раз. Поначалу я пробовал считать, но когда перевалило за сотню — сбился и бросил. Поверил. А вот сам сказать не смог, хотя знал, что он ждет от меня этих слов, надеется их услышать. И от осознания этого больнее всего. Упущены тысячи возможностей. И их уже не вернуть. Хочешь, маггл, я дам тебе совет? Соглашайся, предложение единичное. Кому совет от Драко Малфоя — идиота, пустившего свою жизнь на корм кровавым пикси? Молчишь… Мы же с тобой уже выяснили, знаком чего является молчание, а раз так — слушай: не упускайни единого, даже, казалось бы, самого призрачного шанса в своей жизни, не думай о том, как будет выглядеть со стороны тот или иной твой поступок, не бойся рисковать. Видишь, я говорю, как настоящий гриффиндорец, видимо гриффиндорство — болезнь заразная, передающая половым путем и при этом неизлечимая временем.

Мои возможности упущены, твои — нет.

Действуй, маггл!

Удачи тебе и спасибо за то, что выслушал. Мерлин, ну что я говорю магглу — совсем с катушек слетел!

Прощай».

Короткие гудки приводят тебя в чувство. Оказывается все это время ты сидел, боясь шелохнуться, и даже дышал через раз. Рассказ — нет уже не собеседника, и никак не клиента, как можно называть этими безликими словами кого-то только что излившего тебе душу — Драко Малфоя… просто Драко… потрясает тебя до глубины твоего естества. Так легко было потеряться за этими неизвестными терминами и незнакомыми ругательствами, но ты смог вычленить главное для себя. «Не упускай возможностей» — сказал он. И ты прислушаешься к этому совету, как бы страшно тебе ни было. Уже завтра, встретив Ричарда с чашкой утреннего кофе, ты несмело ему улыбнешься. Уже завтра на стол шефу ляжет твое заявление об уходе. Уже завтра ты скажешь квартирной хозяйке, что съезжаешь. А пока…

Ты потягиваешься, разминая затекшие мышцы и, хрустнув пальцами, принимаешься клацать по клавиатуре, заходя на сервер. Несколько символов пароля и клавиша Delete. Вот теперь тебе становится спокойнее, записи разговора больше нет, никто о нем не узнает. А ведь то, о чем люди не знают — их не касается. Ты встряхиваешь головой, и подходишь к широкому окну. Разгорается рассвет и, кажется, впервые он не несет с собой страхов и тревог.