Твой отец меня убьёт

В комнате темно, и глаза Драко тоже кажутся тёмными – непонятно, то ли от этой вот темноты, то ли от того, что зрачки расширены до предела.

— Твой отец меня убьёт, — говорит он, отступая на шаг.

Джеймс пытается удержать его за мантию, но Драко, как всегда, ускользает. Легко и мягко, стараясь не обидеть, но всё-таки ускользает.

— Профессор Малфой, — Джеймс старается сказать это очень серьёзно, — вам не кажется, что это глупо?

— Что именно, Джейми?

От этого «Джейми» по спине пробегают мурашки, и к этому, наверное, уже пора бы привыкнуть, но пока что у Джеймса не получается. Больше никто не называет его так. Да ему и не хотелось бы, чтобы кто-то ещё это делал.

— Отступать, профессор Малфой, — Джеймс делает шаг вперёд, надвигаясь на Драко и почти прижимая его к стене.

Уперевшись рукой в стенку книжного шкафа, он загораживает Драко пути к отступлению, хотя в глубине души и очень надеется, что это не выглядит слишком нагло. Но, может быть, пусть так и выглядит. Может быть, это то, что нужно, чтобы показать серьёзность его намерений.

— Джейми… А что, если я всю жизнь только и делаю, что отступаю?

Судя по тону, профессор предельно серьёзен. Судя по тону, ему даже больно.

— В смысле? – Джеймс нетерпеливо переступает с ноги на ногу, но руку не убирает.

Ситуация кажется ему немного странной. После того взрыва во время приготовления Напитка живой смерти, точнее, после того, что предшествовало этому взрыву, он думал, что всё, в общем-то, уже решено, но у Драко, видимо, до сих пор остались сомнения.

Сам он больше ни в чём не сомневался.

— В прямом. Тогда, во время войны…

Уже знакомая, душная ревность снова накрывает его с головой.

— Нет больше никакой войны, — говорит он со злостью. – Давно уже нет никакой войны, ничего от неё не осталось, кроме ваших воспоминаний. А вы всё цепляетесь и цепляетесь за неё, как будто так уж приятно удерживать!

— Мы? – Драко удивлённо вскидывает брови, отчего его лоб пересекает морщинка. – Кто «мы»?

— Ты, мои родители, родители Розы, всё это ваше долбаное военное поколение. – Джеймс даже не замечает, что переходит на ты. – Нравится вспоминать и страдать? Я просто не понимаю.

— Это не так-то просто забыть…

— Особенно если не очень-то и пытаешься.

— Я пытался, — ровно говорит Драко и осторожно опускает руку на локоть Джеймса. Прикосновение странным образом успокаивает. – Джейми, я…

Джеймс смотрит на него исподлобья.

Он не хочет никаких рассуждений о войне. Эти рассуждения достали его ещё дома.

— Я знаю, профессор Малфой, я знаю. – Очень хочется сказать просто «Драко», и Джеймс только в последний момент успевает прикусить язык. Драко пока только в мыслях, вслух это по-прежнему профессор Малфой. – Я же сын Гарри Поттера, помните?

На лице Драко появляется кривая усмешка.

Джеймс продолжает:

— Я миллион раз слышал все эти военные истории. Не особо к ним, правда, прислушивался, но… И я читал те книжки о войне, которые тётя Гермиона нам притаскивала, «чтобы мы помнили». Ну, до тех пор, пока не стал выбрасывать их куда подальше и не научился врать, что действительно прочитал.

— И?

— И я знаю о том, что вы делали. Про этого вашего профессора Дамблдора, про Пожирателей Смерти, про моего отца…

Конечно, он немного лукавит. Последовательного рассказа и детальных подробностей от родителей он ни разу не слышал, только какие-то обрывки – в разговорах между собой, в разговорах, совсем не предназначенных для детских ушей. Родители вели беседы друг с другом, и каждый из них был в курсе событий, а значит, никакого пересказа там быть не могло, они просто обсуждали всем известные темы, и не всегда эти обсуждения было можно понять.

Но кое-что там Джеймс всё же улавливал. И ненависть к Малфоям, и какое-то усталое, вымученное сочувствие, и «у них было сложное положение, просто Люциус просчитался с выбором стороны» холодным голосом тёти Гермионы…

И насчёт книжек он тоже соврал – он с самого начала ни одной не читал, ему не хотелось этой войны, не хотелось к ним прикасаться. Он прятал их, чтобы даже случайно не наткнуться взглядом на мрачные обложки, а потом расспрашивал Альбуса или Розу, в чём там была суть, чтобы – если что – ответить на «контрольные» вопросы всё той же тёти Гермионы, но не больше, ни разу не больше.

До последнего времени. До последних Рождественских каникул, когда, держа на коленях учебник Зельеварения, он думал только о том, как бы поскорее вернуться в Хогвартс, к своему профессору Малфою, который умеет так нежно, так умопомрачительно, так горячо целовать в покрасневшее от смущения ухо.

А вот теперь, когда он вернулся, смущённым был уже сам профессор Малфой.

Он пытается что-то сказать – наверное, опять про войну, но Джеймс, сражённый неожиданной догадкой, перебивает его:

— Вы жалеете?

— О чём? – Драко откидывает голову назад, чтобы лучше рассмотреть лицо Джеймса, и едва не ударяется затылком о стену.

Джеймс осторожно подхватывает его голову, запуская пальцы в мягкие волосы, и ему кажется, что мир вокруг перевернулся. Ему кажется, что это он тут – взрослый и мудрый учитель, а Драко Малфой – всего лишь растерянный мальчишка, который впервые оказался наедине с собственными эмоциями и понятия не имеет, что делать.

Судя по тому, что Джеймс слышал из обрывков родительских разговоров, этот мальчишка должен быть надменным, заносчивым и противным, но…

— О том, что… О том, что поцеловали меня.

Строго говоря, это был не поцелуй. Ну, то есть, конечно, поцелуй, но под «поцеловали меня» обычно понимается в губы, а не куда-то там в ухо.

От воспоминаний щёки начинают гореть.

— Нет, Джейми, нет, — и это звучит так искренне, что Джеймс понимает: его родители знали какого-то неправильного Драко Малфоя. У которого просто не было времени стать тем, кем он есть, а не тем, кем от него требовали все на свете и долбанная война.

— Так, может быть, стоит попробовать ещё раз? – у Джеймса ноги подкашиваются и сердце колотится прямо под горлом, но голос звучит твёрдо и дерзко.

Без прежней решимости профессор Малфой отвечает:

— Твой отец меня убьёт.

— Если бы он хотел вас убить, он оставил бы вас гореть в Выручай-Комнате.

По лицу Драко на миг пробегает тень – дементор побери, он же потерял в этой комнате друга! – но тень исчезает быстрее, чем Джеймс успевает за свои слова извиниться.

Словно решив для себя что-то важное, Малфой подаётся вперёд.

— Твой отец меня убьёт, — шепчет он Джеймсу в губы, но на этот раз это звучит не как опасение, а как вызов. – Джейми…

И после этого Джеймс уже ничего не соображает.

Он целует.

Первый в жизни поцелуй, наверное, должен быть медленным и осторожным, но выходит сплошная страсть и головокружение. Джеймс не может понять, где чьи губы и где чей язык, чувствует только, что всё это, танцуя и соединяясь, лаская, дарит столько удовольствия, что и представить было нельзя. В голове мутится, мысли путаются, а все ощущения наоборот – обнажаются, и внизу живота всё сворачивается в тугую спираль.

Путаясь пальцами в волосах Драко, Джеймс стягивает с них чёрную ленту, и светлые пряди рассыпаются по плечам – мягкие, приятные, похожие на паутину, способную скрыть их от всего мира. Впрочем, всего остального мира сейчас просто не существует – есть только жадные, горячие рты и ищущие руки, пробирающиеся под мантии.

Кое-как оторвавшись от Драко, Джеймс распутывает завязки своей и отбрасывает её в сторону, сбивая со стола пару колб. Малфой смеётся низким, хриплым смехом и проделывает то же самое со своей собственной мантией… Теперь один из них в футболке и джинсах, второй – в рубашке и брюках, и это тоже много, слишком много, непростительно много одежды.

Джеймс стягивает футболку через голову, и Драко ему помогает. Потом они вместе расстёгивают крохотные пуговицы рубашки – со стуком несколько из них падают на пол, но сейчас никого это не волнует. Какие могут быть пуговицы, когда вы стоите, голой кожей прижавшись друг к другу, и целуетесь так долго, так удивительно, так хорошо, что уже никакого дыхания не хватает?

В голове взрываются фейверверки, в штанах творится нечто невообразимое, напряжённый член пульсирует, желая только одного – чтобы к нему прикоснулись. Джеймс отчаянно прижимается к Малфою, и в любое другое время это показалось бы ему неловким и стыдным, но сейчас кажется единственно правильным.

Он понятия не имеет, что и как нужно делать. Остаётся только довериться своему телу. Тем более, что и Драко делает то же самое. Отчаянно подавшись вперёд, он вжимается пахом в бёдра Джеймса, и Джеймс чувствует, что тот возбуждён не меньше его самого.

Чуть сдвинувшись, он прижимается членом к члену Малфоя и начинает тереться. Драко стонет сквозь зубы.

Они всё ещё в джинсах и брюках, и ремни, пуговицы, ширинки цепляются друг за друга. Можно было бы опустить руки, чтобы попробовать это исправить, но Джеймс водит ладонями по гладкой спине Драко, а Драко сжимает между пальцев его напряжённые, чувствительные соски, и с остатками одежды приходится повременить.

Ну, не особенно долго, потому что особенно долго никто здесь не выдержит. Трясущимися руками Драко расстёгивает ремень Джеймса и тянет его джинсы вниз, а потом точно так же разбирается со своими брюками. Он не раздевает их до конца, просто спускает с них обоих штаны вместе с трусами и, притянув к себе Джеймса, снова прижимает их бёдра друг к другу.

Джеймс чувствует пульсацию, Джеймс чувствует жар, Джеймс чувствует, что с ума сейчас сойдёт от того, как всё это хорошо.

— Джейми, — говорит Драко и обхватывает их члены ладонью.

Закусив губу, Джеймс упирается рукой в стену. Он прижимается лбом к плечу Драко и закрывает глаза, вслушиваясь в тяжёлое, рваное дыхание у себя над ухом. Ничего прекраснее Джеймс никогда в жизни не слышал.

Драко ласкает их обоих в удивительном ритме – то замедляясь, то ускоряясь, то вообще практически останавливаясь, и Джеймс почти превращается в одно большое «да, пожалуйста, да». Бессвязные просьбы, срывающиеся с его губ, скользят вниз по плечам Малфоя, по белой груди, вокруг возбуждённых сосков, вниз, туда, где происходит всё самое главное, и в этом самом главном Джеймсу тоже хочется поучаствовать.

Он опускает одну руку, пробирается под их соединённые члены и берётся за яички Малфоя. Тяжёлые, округлые, они приятно ложатся в ладонь, и Джеймс сжимает их, чуть оттягивая, а шумный вздох Драко сообщает ему, что он всё делает правильно.

Сколько всё это длится, Джеймс не понимает, но потом Драко вдруг выворачивается из его рук, выскальзывает, и это уже сам Джеймс оказывается прижатым к стене. Стена, наверняка, очень холодная, но сейчас на это плевать.

Профессор Малфой опускается перед ним на колени, накрывая ртом его плоть, и вся Вселенная сужается до туго сжатых губ, до ласкающего языка и до наслаждения, от которого Джеймса, кажется, вот-вот разорвёт. Он задыхается, беспомощно кусая губы и глядя то в потолок, то вниз, на мерно движущуюся светловолосую голову. Он обхватывает пальцами затылок Драко, даже не осознавая, что давит, прижимая его к себе, и вскидывает бёдра навстречу, пытаясь подстроиться под заданный ритм. Он то ли умирает, то ли рождается заново, но ему хорошо, так хорошо, что хочется остаться в этом моменте навечно.

Он кончает, и Драко забирает в себя всё, до последней капли, а потом, прогнувшись в спине, выплёскивается в собственную ладонь, и Джеймс тянет его вверх, чтобы облизать его пальцы, потому что тоже хочет почувствовать этот вкус.

Пальцы у Драко дрожат.

И ноги у них обоих трясутся.

И Джеймс ещё никогда в жизни не чувствовал себя таким… настоящим. А Драко… Хрипло, и со сбивающимся дыханием, он говорит:

— Твой отец…

Джеймс перебивает его:

— Убьёт тебя. Да, конечно. Куда же без этого.

И они улыбаются.

Fin~