Секунда

Гарри запомнил всего секунду. Одну-единственную секунду из того сумасшедшего года.

Наверное, это хорошо — ничего не помнить о самой кульминации войны, в которую по несчастному стечению обстоятельств был втянут. Наверное, это какое-то благословение, редкий миг справедливости, который вдруг случился и в жизни героя. Наверное, это даже можно как-то разумно объяснить.

Случилось так, что после решающей битвы Гарри, наконец, лёг отдохнуть. Впервые в жизни на него не давило суровое бремя предназначения, и впервые он был абсолютно свободен от каких бы то ни было обязательств перед всем чёртовым миром. И вдобавок ко всему он так невероятно устал, что у него не было сил даже осознать этот факт.

Когда Поттер проснулся, он уже не помнил ничего. Гибель Волдеморта стала для него приятной новостью. Гибель членов Ордена Феникса — трагедией. Но как бы он ни пытался, вспомнить он ничего не мог.

Над этой его проблемой бились лучшие колдомедики Святого Мунго. У каждого была своя версия потери памяти, сходились они только в одном: волноваться не о чем, память вернётся.

Память не возвращалась.

И, если говорить откровенно, Гарри Поттер был дьявольски этому рад.

Возможно, у врачей были бы более реальные шансы помочь герою, но герой их о помощи не просил. И дипломатично умалчивал, что забыл он не всё, что его память надёжно хранит в себе одну секунду. Но Поттер умалчивал с завидным постоянством и с усердием, достойным лучшего применения.

Эту секунду он хотел сохранить для себя. Для себя одного.

Он не сомневался: если бы память не сыграла с ним эту шутку, то уже через пару лет он бы стал обладателем маленького домика и красивой жены, а ещё через пару лет — выводка детей и пивного животика.

И когда радостная Джинни приносила в дом на Гриммо выпечку Молли Уизли, герой с благодарностью кивал ей и скрывался в глубине библиотеки, даже не удосуживаясь дождаться её ухода. Джинни была из какого-то другого мира: такого светлого, динамичного, реального. А у Гарри была секунда, целая секунда, вокруг которой строились все рефлексии и помешательства мальчишки, которая давала импульс и достаточный мотив любому его действию.

Секунда, когда взгляд Снейпа померк.

Гарри в заторможенной истерике принимал Орден Мерлина и улыбался в колдокамеру. Гарри в тихом помешательстве перетащил свой сундук на Гриммо двенадцать. Гарри в немом исступлении просыпался и засыпал каждый день. И что бы он ни делал, его преследовала треклятая секунда.

Сначала Поттер решил, что ему не нравится Джинни Уизли. Точнее, дело обстояло не совсем так: Поттер решил, что он не сможет завести семью до тех пор, пока его преследует эта секунда. А значит, смысла встречаться с Джинни тоже не было. Тем более что всякий раз, когда он заглядывал ей в глаза, он видел перед собой нечто совершенно иное — угасающий взгляд ублюдочного зельевара.

Поттер хотел стать аврором, действительно хотел. Он учился со всем прилежанием, на которое только был способен. Он смог получить высший балл по всем необходимым дисциплинам, хотя никто, конечно, не сможет сказать точно, была ли в этом заслуга Поттера или его репутации. Но когда дело дошло до заданий, за каждым тёмным углом, после каждой Авады Кедавры Гарри видел, как стремительно уходит жизнь из глаз профессора.

Библиотека Блэков, казалось Поттеру, на самом деле была хранилищем всех запрещённых книг, которые когда-либо были написаны на этой планете. Настоящий поборник зла вроде Невилла Лонгботтома, недолго думая, спалил бы эту библиотеку к чёртовой матери и жил бы в светлой и слепой уверенности, что уж теперь-то мир может спать спокойно. Поттер, по-видимому, настоящим не был.

Герой рассудил так: если он увидит, как в глазах Снейпа вновь загорается жизнь, он будет избавлен от своего персонального проклятья. На худой конец он сможет, по крайней мере, спросить у профессора, какого чёрта тот его преследует.

При таком раскладе темномагическая библиотека пришлась как нельзя кстати для целей национального героя.

В начале своих поисков Поттер был готов проливать кровь девственниц (не больше литра с каждой) и выковыривать глаза лягушкам (желательно дохлым), через пару лет он уже начал понимать маршала Жиль де Реца и искренне верил, что живи они в одно время, могли бы стать друзьями. Пироги там друг другу носить по воскресеньям, просиживать ночи за бокальчиком бренди в гостиной, письма друг другу писать почти любовные. Но суровый маршал к тому моменту был давно сожжён в пламени инквизиторского костра. А сам Гарри был слишком занят, чтобы печь пироги. Он бы в подвале уже давно начал проливать реки крови невинных младенцев, но, к счастью для младенцев, ни одного рецепта по воскрешению из мёртвых с помощью грудных малышей в библиотеке не было. Как выяснилось через пять лет, в библиотеке вообще не было ни единого рецепта воскрешения из мёртвых.

Свой двадцать четвёртый день рождения Гарри встречал пьяным в усмерть именно из-за этого несправедливого факта. В алкогольном бреду его преследовали чёрные глаза умирающего мастера.

Ещё шесть лет ушло на попытки создания воскрешающего зелья. Гарри поступил на факультет алхимии, отучился там с ещё большим усердием, чем даже в школе авроров, и начал создавать невероятные по своей сложности составы.

Каждое зелье было неудачным. Мастер зельеделия Гарри Поттер с кислой миной получал патенты на свои зелья, с раздражением принимал звание мастера, с плохо скрываемой яростью выступал на конференциях и выслушивал благодарности и похвалы.

Зелье вечной молодости, зелье второго рождения, зелье отложенной смерти: всё это были весьма удачные неудачи героя. Удачные, конечно, для общества, а не для Поттера.

В феврале две тысячи десятого Гарри Поттер сдался. И начал разговаривать со Снейпом внутри своей головы. Снейп скалился, хмыкал, саркастично молчал, и в марте две тысячи тринадцатого Поттер сдался снова: он пришёл в Хогвартс и к огромному удовольствию Минервы МакГонагалл и попечительского совета подал прошение о вступлении в директорскую должность.

Любой дурак мог бы догадаться, что Поттера интересует исключительно портрет Снейпа, висящий в директорском кабинете. Дураков, как известно, в попечительском совете и профессорско-преподавательском составе не водилось. Прошение, разумеется, было удовлетворено.

В сентябре Поттер вступил в должность. Снейп на портрете принципиально не разговаривал с ним.

Это было болезненно, это напоминало истрёпанную страсть, дрянную простуду: герой сидел перед портретом профессора часами. Сначала пытался говорить, но быстро плюнул на это дело. Молчал. Разглядывал руки, сложенные на груди, презрительно поджатые губы, раздражённые глаза. И познавал смысл слова «бесконечность».

Иногда Поттер спускался в подземелья, в давно заброшенный класс зельеделия и принимался со страстью последнего мазохиста рассматривать котёл профессора, его черпаки, письменный стол. Он трогал их замёрзшими пальцами, прикусывал губу, пытаясь сдержать слёзы. И познавал смысл слова «непостижимость».

Гарри Поттер, герой магической Британии, мастер зельеварения, директор школы магии и волшебства Хогвартс, известный философ и мыслитель скончался в две тысячи сто двадцать первом году. Как ни странно, в своей постели. Похоронили всеми почитаемого волшебника рядом с Альбусом Дамблдором. Портрет ему повесили, как полагается, в директорском кабинете. На портрете Гарри было лет восемнадцать, не больше — так было указано в завещании. Записку ещё нашли, но посчитали это странной шуткой кого-то из учеников, в Хогвартсе постоянно находились недалёкие мародёры. По слухам, в записке Поттер признавался в любви Снейпу. Конечно, это было глупо.

Если бы сам Гарри писал эту записку, то непременно упомянул бы, что в его жизни значимой была только одна секунда. Секунда, которую он всей душой отрицал, ненавидел, пытался отменить. И которая оказалась сильнее его и всей его хвалёной магии.

Но Гарри ничего не писал. Он просто хрипел самопишущему перу на последнем издыхании: «Я люблю… Северуса Снейпа. Пусть… знают все: я люблю…»

Когда добродушная полненькая Тиберия Уизли вступила в должность, первое, что она увидела в своём новом просторном кабинете, было древним истёртым креслом. А второе, что она имела неосторожность увидеть, повергло её в шок: на портрет Северуса Снейпа пробрался Гарри Поттер. И этот Гарри Поттер целовал зельевара со всей страстью и невообразимой нежностью.

«Если бы только в моей жизни был такой человек, — писала Тиберия, — которого я могла бы любить так же сильно и искренне, как Поттер любил Снейпа. Если бы только появился в моей жизни один такой человек, без права видеться с ним, касаться его, даже существовать с ним в одном мире, то я, пожалуй, тоже имела бы шанс стать великой».

Прочитай эти строки Поттер, он бы, вероятно, посмеялся над недальновидностью внучки своего лучшего друга. А, может статься, объяснил бы, что дело всё вовсе не в невероятном человеке, а в осознании того, что он невероятен. Вот для самого Поттера таким осознанием стала секунда. Тяжёлая, выворачивающая наизнанку душу секунда, когда самого важного и необходимого для Гарри человека не стало.