Кровь и розы

Отвернись.

Не могу больше.

Ты продолжаешь смотреть, а в глазах непонимание и молчаливый упрек. Взгляд режет душу на куски, вскрывает нервы, извлекает из глубин полумертвую человечность. Терпеть невозможно. Заставить прекратить — значит сдаться. Пытаешь…

Гостиная впервые кажется самой ужасной комнатой в Мэноре. Может быть, перебраться в спальню? У порога зеленой комнаты все проблемы испаряются как эфир, оставляя легкое послевкусие на языке. Всё изысканное горчит.

В письмах к сестре зовешь меня убийцей. Да-да, я знаю, что ты пишешь Андромеде. Давай, упрекни. Не смотри так, словно я сделал ошибку. Моё любопытство ничто по сравнению с твоей жалостью к предательнице крови.

Тянешься к чашке ароматного кофе, не отводя взгляда. Сжимаешь изогнутую ручку двумя пальчиками, поднося белоснежный фарфор к губам. Ночи ты проводишь с убийцей. Дни — с примерным семьянином, богатым наследником, карьеристом. Я ласкаю тебя руками, убивающими женщин, мужчин, детей. Они просят о пощаде. Но жалость мне неведома. Ночью тебе наплевать на судьбы грязнокровок, испускающих свои последние вздохи по велению палочки из вяза.

Для меня они не люди. Существа. Случайность. Те, кто не должен был рождаться.

Ночами тебе безразлично, что я — Пожиратель смерти. Я служу своему Господину. Плачу под круциатусом, как последний трус. Единственный сын Абраксаса Малфоя, я не привык к боли.

Стоны, тихие вздохи и сдавленный шепот, прикосновение внимательных рук, твои ногти, впивающиеся в плечи, когда хорошо, очень хорошо. Это всё ночами…

А днем Андромеда получает записки на дорогом пергаменте с литерой «М». В них я — убийца. Страшный человек, которого ты боишься. Наверняка хочешь сбежать, но не можешь. Ужас сковывает разум золотыми цепями.

О, не удивляйся, моя Блэк. Сова всегда слушается хозяина. Пишешь много, часто, с опаской выглядываешь в окно, подзывая птицу. Думаешь, никто не заметит. Интересно, Андромеда тоже скрывает переписку от мужа?

Твоя кровь не так холодна, как кровь Малфоев. Блэки всегда отличались сильным, независимым нравом. Зачем же ты пишешь изгнаннице?

Импульсивная маленькая лгунья. Лицемерка… Гордая, самоуверенная. Смотришь без тени страха, а ночами плачешь в подушку. И не от удовольствия, не в страстных объятиях. Позже, на скомканных простынях, пахнущих нами. Для меня твой запах — аромат роз. Для тебя я пахну кровью. Так ты пишешь сестре. Малфоев учат подмечать детали.

В минуты, наполненные тихими всхлипами, я не сплю. Белый шелк постельного белья. Он так быстро пропитывается слезами. Пытаюсь стереть их, высушить, уничтожить, пока ты в ванной накладываешь маскирующие чары.

Тебе нравится всё белое. Я же привык только к черному. Никакой другой цвет не способен скрыть змею и череп на руке. Метка словно вросла в мышцы, в темные дорожки вен, пустила корни прямо в кость. От вызова боль пронзает, скручивает, ломает, она внутри, очень глубоко. Черный шрам на разуме, который не скрыть белой рубашкой.

Отведи взгляд. Дай мне передохнуть, не сойти с ума. Ты же умная девочка.

— Ты читаешь мои письма…

Читаю. Каждое. И твои, и письма предательницы. Андромеда умоляет тебя уйти, пока не поздно. Переехать к ним. Скоро родится ублюдок, ребенок магла. Твоя помощь пригодится.

«Я всегда рада… ты будешь счастлива… у нас безопасно… он больше не тронет…»

Бла-бла-бла… Тонксам нужна нянька.

Наверное, ты всё понимаешь, потому что отказываешься. Каждый раз дрожащей рукой выводишь «не могу», ничего не объяснив. Или причина в другом?

— Почему не уходишь от меня? Думаешь, что убью?

Нет смысла быть деликатным. Только не мне и не с тобой. Моя кукла… Девочка с золотыми волосами — предмет зависти окружающих. В твоей голове куда больше, чем в восковом мозге очаровательной игрушки. Всегда знаешь, как угодить мужу. Умеешь понимать. Мы могли бы быть идеальной парой, если бы я не убивал, а ты не плакала в подушку.

— Нет.

Ты храбришься, но в глазах страх. Чашка опускается на блюдце с тихим позвякиванием.

— Нет, не думаешь? Или нет, не убью?

Размышляешь, глядя на горящие в камине дрова.

— Не могу уйти.

Жду продолжения. Я не Андромеда. Мне нужно объяснение. Пламя камина рождает темные тени, подбирающиеся к склоненной голове. Маленькая, изящная Белоснежка. Только волосы не черные, а как медовая патока. Так и хочется коснуться языком, попробовать на вкус.

— Умру, если уйду.

Девчонка, совсем ещё девчонка. Могла бы стать счастливой. Если это слово не пустое сплетение звуков, подаренное поэтами наивным простачкам. Сахарная косточка для собаки. Носятся, ищут с радостным повизгиванием. А есть ли кость?

— Помнишь легенду о птицах, которые поют лишь один раз в жизни, когда их сердца пронзают шипы терновника? Окровавленные, погибающие они поют так дивно, что всё вокруг замирает…

Глаза, покорившие меня ещё в Хогвартсе, блестят от слез. Околдовали. Такие же ледяные как мои. Будто смотришь в зеркало.

— Помню…

— А знаешь, что бывает с птицами, которые не находят свой терновник?

Пожимаю плечами. Не знаю легенд, не читал сказок.

— Умирают. Потому что живут ради песни. Лучшей в своей жизни.

Поднимаешься гордо и задумчиво. Платье шелестит в такт движениям — дорогая зеленая парча. Так тяжело отвести взгляд от твоей фигуры. Никогда не задумывался, но, кажется, я влюблен. В придуманный образ или в реальную женщину?

Проходишь мимо, даже не взглянув. Шорох ткани затихает где-то за моей спиной. Остановилась. Ждешь. Желаешь, чтобы обернулся? Зачем? Мне всё предельно ясно…

Рука скользит по плечу, несмело, неуверенно, будто гладит задремавшего хищника. Прикрываю глаза. Даже если ласка существует лишь в моей голове — пусть это продолжается вечно. Сильная, умная, моя. Не отдам тебя счастью. Чужому — не отдам.

Пальчики исчезают, а кожа до сих пор горит. Тепло поселяется в груди, там, где должно стучать сердце. Тихие шаги и скрип двери.

Ушла.

Фарфоровая чашка оказывается в моих руках. Кофе совсем остыл. Делаю пару глотков, изучая свое отражение на темной глади напитка. Убийца, от которого не уйти.

Пой, птичка, пой…