Тонкие Грани

Том Реддл — лишь полустертое имя на ветхих страницах, распадающихся на глазах пергаментов.

Том Реддл – лишь золотое сечение на поверхности покрытых пылью кубков.

Том Реддл – лишь болезненное воспоминание миссис Коул, которое она выжигает резким запахом можжевельника и теплотой джина в горле.

Том Реддл – ошибка Горация Слизнорта, которую он исправляет, усиленно выискивая новых звезд для своего клуба.

Том Реддл – досадная помеха планов Дамблдора.

Том Реддл лишь иллюзия, лишь сумрачное видение, смутное воспоминание, вызывающее улыбку горечи на губах любого, кому когда-то повезло его узнать.

Том Реддл лишь имя, высеченное на могиле того, с кем он не желал иметь ничего общего.

Том Реддл лишь имя. Просто имя, от которого Темный Лорд пожелал отречься. Ненавистное имя, которое Темный Лорд желает стереть из летописей вселенной за то, что оно напоминает ему о жалком отце и прошлом, полном тоски и унижения. Темный Лорд не может признаться даже самому в том, насколько он устал ненавидеть. Дамблдора, отца, магглов, последователей, Поттера. Слишком тяжело ненавидеть весь мир, и себя заодно.

С любым, кто посмеет неосторожно назвать Лорда по имени, тот щедро поделится своими знаниями темных искусств, доходчиво демонстрируя мастерство игрой на нервах провинившегося. Шипя о том, что Том мертв, темный Лорд вольет в тело жертвы всю свою мощь, разгорающеюся от огня ненависти, раздирающего Лорда изнутри. Лорд никогда не поймет, а несчастная жертва не скажет, что этот огонь насквозь пропитан ненавистью лишь к одному человеку. К самому себе. К своему прошлому. К Тому Реддлу.

И никто никогда не сможет сказать Лорду, что Том тоже ненавидит его.

Том давно мертв в изорванной памяти Лорда, но жив в его забытых воспоминаниях.

У Тома Реддла нет тела, но есть разум. У него нет чувств, но есть рваное полотно разрозненных мыслей. У Тома нет души, но есть пристанище для нее.

Том жив. Том меньше чем призрак, слабее, чем воспоминание, беспомощнее, чем дым на ветру, но он жив. У него есть название, незнакомое половине приличных волшебников. Он не дух, он не призрак, не иллюзия. Он – хоркрусксосколок, тень своей собственной души.

Он лишен всего на свете. Ему остается лишь вспоминать и кричать в пустоту. У него нет сердца, а лишь далекое ощущение пульса, который когда-то принадлежал ему. У него есть мысли, но они больше не текут по разорванным темным заклятием нервам. У него нет плоти и сил вырваться из своей тюрьмы. У него нет голоса, но есть слова, которые больше никто не слышит. У него нет памяти. Но есть чернильная тюрьма, единственное, что удерживает его от полного сумасшествия. Нет воспоминаний, но есть строчки, написанные рукой, ставшей ему теперь чужой. И только эти чернильные нити неумело переплетают его мысли в единое сознание, только блуждая по лабиринту страниц, он становится чем-то большим, чем книжной пылью. Его тюрьма, страниц которой ему не разорвать – его последнее спасение.

У Тома Реддла нет ничего кроме своих странных мыслей и бесконечной ненависти к своему создателю.

Последним общим воспоминанием Тома Реддла и того, кому предстоит стать в будущем Темным Лордом, было убийство грязнокровки. Том и Лорд были едины в своих мыслях и стремлениях. Они синхронно радовались тому, как легко исполнять волю славного предка и идти по дороге к бессмертию. Еще единое существо на тот момент чувствовало себя неприлично, отвратительно счастливым. У него было все – древня кровь, которой не мог похвастаться никто из ныне живущих, надежное убежище в самом сердце замка, где никто никогда не смог бы его найти и даже любовь. Если конечно преданность многовековой рептилии можно было назвать любовью. Однако, понимая, что василиск никогда не посмотрит своим смертоносным взглядом, заставляющим замирать все живое на своем пути, в глаза хозяину, Том наполнялся гордостью. Однако, у него было еще кое-что. Добытое хитростью и природным обаянием у своего неповоротливого, падкого на комплименты декана, любителя сладких закусок и фраз.

Именно это тайное знание разорвало душу юноши, разделив его мысли, чувства и сознание на две половинки – ликующего Темного Лорда и Тома, ошарашенного, слабого, истерзанного агоний и предательством.

Том никогда не верил в любовь и дружбу, видя в заботе лишь подхалимство, в дружбе – тайный страх, в вежливости – поиск выгоды. Но он не ожидал, что сможет так вероломно предать самого себя. Мир для него перевернулся в тот момент, когда тот, кто был когда-то с ним единым целым, запер его в своем дневнике, сделав лишь тенью исписанных страниц. Мир стал для Тома иным – сейчас он готов был поверить в любовь, тепло и привязанность, но вселенная теперь была ограничена для него старой тетрадкой.

Он кричал, но у него не было голоса. Он видел через тетрадь склонившееся тело, что еще секунду назад принадлежало ему самому, с такой знакомой, довольной улыбкой. Юный Темный Лорд был рад, будто получил очередной кубок в свою личную коллекцию. Том не понимал, почему его двойник не видит, не слышит, не чувствует, что дух, заточенный в его новом трофее – живой, раненный, но настоящий. Том слышал мысли своего создателя, но не мог в них прорваться. Неужели это можно не понимать? Не слышать мысли своей души, не чувствовать биение собственного сердца? Но тот не спускал его в свое сознание. Спрятав тетрадь в полах мантии, он довольно удалился с улыбкой на губах.

Юноша, ступивший в 16 лет на путь, что вел к бессмертию, знал слишком мало о средствах и целях. Зато Том, измученный заклятьем, осознал своим расщепленным разумом то, что не дано знать никому из великих. Он понял, чем являются хоркруксы на самом деле. Любой человек, что когда-то либо прикасался по неосторожности к чужим осколкам души, испытывал лишь мучительную боль, пронзаемый пульсацией темной магии. Но Том знал, что это не так. Волшебник, решившийся расколоть свою душу, без капли жалости вырывал из нее все самое лучшее, все самое светлое, отрывая своему изуродованному духу дорогу к боли и злу. Том не чувствовал любви, но мог бы полюбить. Том не испытывал жалости, но возможно испытал бы когда-то. Но его двойник, создатель, убийца не имел на это шансов, отрекшись от этой надежды.

Запертый в чернильной клетке, Том был почти мертв. Он умер не тогда, когда его пронзила собственная вспышка, отраженная беспомощным ребенком. Не в момент, когда огненные буквы прежнего имени сложились в новый узор. Он умер, когда создатель хоркрукса предал его, заточив в старой тетрадке.

Том понял, что юноша ненавидел в себе все то, что могло напомнить ему о прошлом, и Том был частью его. Он отрекся от Тома, его былых слабых надежд и проблесков сочувствия. Он предал его, вырвав из души ненужную часть, как страницу из дневника.

И Том возненавидел своего создателя.

Он жил в его теле, видел мир его глазами, но больше не чувствовал его тело. Дыхание, движение, пульсация крови – все стало чужим. Он листал книгу его сознания, но был бессилен написать в ней хоть строчку. Он видел, как тонкая трещина, созданная заклятьем, ширится, медленно, но верно толкая будущего Лорда к безумию.

Это безумие заставляло Тома творить себе новую историю. Он хотел не только изменить будущее, но и переписать прошлое, стереть все неугодные ему моменты.

Том кричал, умоляя хозяина остановиться, но тот не слышал. Или не хотел слышать. Первым, от чего хотел избавиться юноша, был тот, кто дал ему ненавистное имя. Отец. Том не мог отвести руку, которая больше ему не повиновалась, занесенную над трясущимися от страха магглами. Он не мог остановить полет трех ярко-зеленых лучей, несущих смерть, от которой нет спасения. Он не мог заставить замолчать губы, вновь произносившие раскалывающее душу проклятие.

Новая агония, после которой наступил приток свежих сил. Лорд снова расколол душу, на этот раз, спрятав ее осколок в кольце, когда-то принадлежавшем Салазару Слизерину, а ныне – его опустившемуся потомку. Лорд стал ближе на шаг к безумию, которому он жертвовал рассудок и душу. Том стал чуть сильнее, теперь его душу питали не только воспоминания. У Тома появилась новая тюрьма, в которой он чувствовал какую-то неизвестную ему силу. Сквозь нее он мог видеть стены жалкой лачуги, что принадлежала последним потомкам когда-то знатного рода.

И это было не последним шагом. Тома ждало все больше новых сил и драгоценных тюрем, становившихся его новыми глазами. Основатели наверняка переворачивались в гробах, когда Лорд превращал их артефакты в собственные трофеи. Не повезло медальону Салазара, чаше Хельги и диадеме Равены, теперь окрепшая душа Тома жила в них. Но новые силы не радовали Тома, а лишь становились источником тревоги. С каждым новым хоркруксом гасла его связь с телом и душой создателя. Теперь лица жертв казались ему едва различимыми, а вспышки смертельных заклятий — блеклыми. Том понимал, что даже если бы Лорд и хотел услышать его, то сейчас попросту не смог бы. Иногда у Тома мелькала мысль о том, что если бы Лорд создал немереное количество хоркурсов, то его создание смогло бы покорить то, что осталось в слабом теле, но Том тот час же отметал ее прочь. Каким бы цельным он не становился, вырваться из плена было ему не под силу. Кроме того, он помнил точнее число.

Последний должен был быть создан в Самайн, являясь символом победы Лорда под смертью. Над судьбой, которую ему нечаянно довелось узнать. Лорд шел в дом мальчишки. Которого пророчество объявило гибелью Темного Лорда, намереваясь удушить опасность в зародыше и увековечить свой триумф созданием еще одного сосуда. Тому не нравилась эта затея, Лорду были безразличны страхи и опасения собственного создания.

Через туман, что теперь разделял их сознания, Том видел собственную смерть от рук беззащитного младенца. Пусть и отрекся от Тома, тот, все еще зависевший от него, ощутил на себе всю его боль, всю его агонию. Прежде чем исчезнуть, он горел в зеленом пламене, мысленно радуясь поражению ненавистного создателя.

И возродиться, еще более истерзанным и расщепленным, чем прежде. Он не понимал, почему он еще жив, когда тело его создателя пало. Но у него появилось другое, подобное тому, что было у него в прошлой жизни. Тело ребенка. Его разум был поврежден, но иногда он просыпался, не понимая, где он и что он. Он будто проживал всю свою жизнь с момента рождения заново. Он не узнавал людей, места, свое отражение. Но чувства, изредка накатывающие в перерывах между забытьем, были ему знакомы. Одиночество, холод и презрение окружающих. Полная изоляция и неприкаянность. Пустота, изредка заполняемая тоской и злостью на окружающий мир.

И снова фрагменты прошлой жизни, только не правильные, искореженные. Ведь со змеей он заговорил первый раз не в зоопарке? Он ведь натравливал ее не на родственников? У него ведь вообще не было родственников? А письмо? Его ведь принес не этот нелепый великан? А шляпа? Разве она не должна отправить его в Слизерин? Почему? Это не правильно!

А потом он услышал в сознании, что стало его новым убежищем, знакомый голос, с удивлением осознав, что он принадлежит ему самому. Но это был не он, а Лорд, ненавистная частичка когда-то целой души. Как бы Лорд не ненавидел Тома, тот был его частичкой, крючком, которым он отчаянно цеплялся за жизнь. Том снова кричал, но ни мальчишка, в мыслях которого он жил, ни Лорд его не слышали. Тому оставалось лишь наблюдать за битвой двух голосов, оставаясь немым. Израненный, Том смутно понимал, что Лорд хочет использовать мальчишку для своего воскрешения, но сам не мог понять, кому он желает поражения.

Лорд снова горел, прикосновения мальчишки вырывали его наизнанку, а Том, переживающий все это с ним, не понимал, как то, что душой-то не назвать, все еще могло жить. И вмешиваться в его собственные мысли.

Том не понимал, как это происходит. Сейчас поверженный Лорд был ничуть не лучше его самого. Том, по прежнему, не чувствовал связи с хозяином, но видимо тот инстинктивно, минуя все магические законы, искал путь к спасению. Лорд не слышал голос своего создания, но рвался к свободе, желая перейти грань между жизнью и смертью. Способ был прежним – мальчишка. И средство все тем же – Том.

Даже расщепленным сознанием, Том чувствовал присутствие Лорда в своих разрозненных мыслях. Безумный Лорд пытался свести с ума и свой шанс на спасение, а Том был слишком слаб, чтобы сопротивляться. В проблесках сознания Том понимал, что Лорд делает все неправильно. Лорд запер в хоркруксах все лучшее в себе. Лучшим в том юноше был его ум, которого Лорд напрочь лишился. Том мог лишь неслышно шипеть от злости, видя все ошибки создателя. Еще большую ярость в нем вызвало то, что он решил использовать дневник, любимое убежище Тома. Том злился, чувствуя, что оно оказалось в руках девчонки. Не нужно было вообще привлекать ее, но Лорд не слушал, старательно впиваясь в ее мысли. Она была бесполезна. Ему нужен был Гарри, тот самый Гарри, в чьих мыслях он жил. Это понимал и Лорд, но понимал неправильно. Не нужно было его убивать. Нужно было с ним слиться.

Увы, власть создателя, даже поверженного была по-прежнему сильна. Том злился и сопротивлялся изо всех сил, но не мог не произносить слова, неугодные Лорду, не мог пошевелить призрачной рукой без его согласия. Приказы для бывшего питомца так же не были созвучны его мыслям. Ему оставалось лишь с отвращением наблюдать, как он упускает свой шанс вырваться.

Том не желал слушать Лорда, но все равно крушение было слишком болезненным ударом. К нему вернулось почти забытое ощущение предательства.

А ведь он был почти живым в месте, где всегда чувствовал себя особенным и всесильным. В тайной комнате, где каждый уголок был ему знаком, все принадлежало ему, все было таким родным и надежным.

Тем неожиданнее было предательство. Он был убит тем, кто хранил в себе осколок его души. Ядом существа, которое всегда было ему верным слугой. А Лорд опять не услышал его.

Том снова погрузился в темноту, полную расколотых мыслей, которые уже ничто не могло собрать воедино. Дневник, его спасение, был уничтожен. Проблески были настолько короткими и редкими, что их не хватало даже на мысль. Том даже не понимал, что Лорд по-прежнему ищет путь к спасению. Том даже не мог надеяться, что на этот раз создатель сделает все правильно.

Лорд нашел способ, вернув Тому способность мыслить и чувствовать вновь. Том чувствовал себя так, будто взлетел сквозь толщу темных вод, что сковывала его, а сейчас сделал глоток свежего воздуха, настолько огромный, что мог разорвать его легкие. Но никогда, ни в жизни, ни в странном посмертии, он не испытывал такого безграничного удовольствия. Он чувствовал себя живым до каждой клетке существующего тела. Он улыбался, понимая, что Лорд наконец-то сделал все правильно. Но едва к нему вернулось зрение, Том впервые ощутил слабое подобие страха. Представшее зрелище буквально кричало о том, что скоро он снова будет отправлен в бездну, где нет ни чувств, ни мыслей, ни памяти.

Это было странно, Том видел после сражения, которым было знакомое ему старое кладбище, на котором покоились убитые Лордом его собственные родственники, будто сразу с двух точек зрения. Он смутно мог видеть растрепанного мальчишку глазами Лорда. А вот образ своего хозяина в глазах мальчишки рисовался перед ним с невероятной четкостью.

В новом лорде Том не узнавал ни одной своей прежней черты. Если Лорд и желал стереть между ним и Томом последнюю тонкую грань, то ему это удалось. Лорд не ошибся, догадавшись использовать мальчишку. Его душа пробудила Тома, а кровь дала Лорду новую плоть. Лорд должно быть считал, что тело, сотканное кровью, прахом и ядом, будет вызывать у его врагов ужас, но у своего создания это облик вызывал лишь отвращение и непонимание, как он мог дойти до такого. Даже кровь мальчишки не смогла это исправить.

Том понял, что слишком много думает о мальчишке. Связь с ним была куда сильнее, чем с разумом хозяина, надежно закрытым и от врагов, и от собственного прошлого. Том с удивлением отметил, что вовсе не хочет, что бы Лорд, сейчас затевающий дуэль на потеху вернувшимся последователям, убивал его. Неужели он привязался к мальчишке? Впрочем, что в этом удивительного? Ведь мальчишка каким-то неведомым образом был хранителем его души. Живым хоркруксом.

Том почти физически почувствовал, что холодеет. Он чувствовал, чувствовал это всегда, но только сейчас осознал логически. Такой же, как и дневник, и все древние побрякушки. Лорд сейчас играет с ним, как кошка с мышью, не подозревая, что готовит собственное изысканное самоубийство. Он вернется, конечно же, вернется, используя новые крючки и новых неподходящих жертв. Вот только не станет больше целительной крови мальчишки, сотрется последняя грань между рассудком Тома и лордовским безумием. А переживет ли это Том? Мысль о том, что бы снова стать частью мертвой пустоты, повергала даже его, лишенного плоти в дрожь.

Но нелепый танец, где Лорд ведет среди могил измученного мальчишку, уже начался. Еще никогда Том не жаждал так слиться с другим созданием. Он хотел въесться Поттеру под кожу, что бы вместе с ним чувствовать садящую боль от каждой царапины, хотел ощутить все напряжение его ослабленных мышц, хотел, что бы его собственные глаза ослепляли искры. Он хотел вместе с ним чувствовать всю твердость могильных плит и липкость кладбищенской земли, вместе с ним задыхаться от потоков ветра.

Но Тому оставалось лишь разрываться между двумя своими воплощениями, одно из которых стало совсем чужим и далеким.

-AvadaKedavra!

— Expelliarmus!

Том прокричал это заклятья, вместе с Гарри. А глядя на то, как оно сработало, возненавидел Темного Лорда еще сильнее.

Том никогда не чувствовал ни к кому привязанности. Но ведь мог бы? Том никогда не волновался ни о ком. Но может, время еще не пришло? Том никогда ни о ком не заботился. Но может, просто не было нужной кандидатуры.

Том Реддл уверял себя, что это просто глупость. Конечно, он не испытывает к мальчику никаких чувств. Это просто необходимость. От жизни мальчика зависит все его существование, каким бы призрачной и хрупкой не была эта пародия на жизнь, без Гарри Поттера она иссякнет, навеки оставив его в плену разорванных нервов и бессмысленных фраз.

Но Лорд, хотя и не понимал природы связи между ним и Гарри, все равно стремился использовать ее в своей извращенной манере. Сознание Гарри было ареной битвы между мыслями мальчика и видениями, что насылал Лорд, желая сбить его с толку, свети его с ума. Хуже того, Лорд не только не давал Тому прорваться к нему, он настолько заполнил собой сознание Гарри, что Тому там попросту не находилось места.

Том ненавидел Лорда. Пожалуй, сильнее, чем собственное старое воплощение он ненавидел только одного человека – Дамблдора.

Уже никто не смог бы прочитать в самом начале дневника, изъеденного ядом, сделанную детской рукой запись о первой встрече с будущим директором, но в мыслях Тома, много лет блуждавшего в лабиринте собственных мыслей, она отпечаталась навеки. Ничто, даже разрушения души уже не могло ее стереть. В ее памяти жила застарелая обида маленького ребенка, поселившаяся в нем с первой минуты встречи с волшебником. Момент, когда маленький Том узнал о существовании волшебной школы должен был стать самым прекрасным в его жизни, но странный человечишка в аляповатой мантии и кричаще-яркой шляпе позаботился о том, что бы этого не произошло. Том до сих пор чувствовал стыд за свой неистовый крик при виде горящего шкафа. Какое право имел этот недоделанный Мерлин уничтожать все его пожитки? Какое дело ему было до Тома? Как он смел, лезть в его жизнь и читать нотации?

Том кожей чувствовал издевательски-благодушный взгляд из-под очков половинок всю свою школьную жизнь, да и после, ему порой казалось, что нелюбимый учитель преследует его. Он всегда норовил унизить Реддла, ткнуть носом в ошибки, как провинившегося щенка.

Иногда у Тома мелькала совсем уж дикая мысль о том, что Дамблдор и Лорд заодно. Как иначе объяснить, что они оба сводят все его усилия на нет, путая ему все карты? Они оба воспитывают в Гарри ненависть к Тому, которой сам Гарри, Том, живший в мыслях юного волшебника, это знал точно, к нему не чувствует? За броней злости и праведного гнева Том видел призрачную, тщательно скрываемую жалость к нему. Гарри боялся признаться сам себе, что понимает Тома, лучше, чем кто-либо на свете и не шрам и странная ментальная связь тому виной. Гарри загонял прочь, в самые дальние уголки сознания, мысли об их с Томом сходстве. А Тому они давали надежду.

Надежда. Какое глупое слово. Мог ли он когда-либо предположить, что он, расчлененный и безмолвный, строить планы, основываясь ни на логике, а лишь на глупом, призрачном чувстве?

Гарри метался. Лорд разрушал. Дамблдор плел интриги. Том ждал и надеялся. Отвратительное чувство.

Надежда. И вера, хрупкая, ненадежная конструкция, которая к неудовольствию Тома, была другим кирпичиком в его плане.

Вера Гарри директору была маятником, размачивающимся от безграничной преданности домашнего щенка до полного недоверия озлобленного волчонка. Том мечтал разорвать ткань мыслей Гарри, чтобы зафиксировать ее в нужном положении. Сомнения в искренности директора, а они у Гарри несомненно были, стали бы благодатной почвой для того, что бы зародить в душе мальчика семена веры. К тому, кого он считал своим злейшим врагом. К счастью, Дамблдор сам всячески расшатывал веру мальчика его словам, избегая его и не давая ни малейших объяснений.

События в министерстве и их последствия заставляли этот маятник раскачаться с бешеной скоростью, а Том познал на себе всю палитру чувств – от бешеной злости до мстительной радости, от томительного ожидания до жуткого разочарования. Он был разочарован в Лорде, которому не пришло в голову ничего более умного, чем заманить Поттера в ловушку. Глядя на то, как бесновался Лорд, когда в очередной раз потерпел поражения, Том мог лишь удивляться такой недальновидности. Строить план на инстинкте самопожертвования одного Гарри, забывая о том, что этим бездумным героизмом грешит половина Гриффиндора? Весьма опрометчиво. Ему было даже жаль его бедных корчившихся в муках последователей, терпевших пытки за глупость хозяина. Гнев Лорда слабым эхом отдавался в глубинах сознания Тома, заглушаемый неистовой, яростной болью Гарри. Именно он сейчас интересовал Тома больше всего.

Том с тайным удовольствием наблюдал, как Гарри в порыве отчаянья разносит кабинет директора. Все существо Гарри выло от ненависти к некогда любимому учителю, и никогда еще чувства хоркрукса и его пристанища не были столь созвучны. Он даже надеялся, что Гарри перейдет грань и ударит своего невозмутимого собеседника.

Увы, Дамблдор снова плел свою сеть, запутывая мысли, отравляя их ласковыми словами о заботе и привязанности. С видом глубочайшего сожалению, директор поведал Гарри полное содержание пророчества. Гарри, разбитый и придавленный к земле, верил, полностью верил словам Дамблдора о том, что именно ему предстоит финальная битва, в которой ценой победы легко может стать его собственная смерть. И снова, он верил словам своего наставника.

Но Том заметил и еще кое-что. Дамблдор ни словом не упомянул о хоркруксах, и том, что Гарри – один из них.

Проклятье! Том ужаснулся от того, что директор поведет мальчика в пыл сражении, как овцу на убой, а тот и понять не успеет, что обожаемый директор перережет нитки на руках своей послушной марионетки, чтобы завершить представление.

Проклятая вера. И любовь?

Любовь? Том отбросил от тебя эти мысли. Он не любит Гарри, он просто нуждается в нем, как умирающий ищет приюта. Это зависел от него, как смертельно больной от дозы зелья. Это не любовь. Просто необходимость.

Но теперь Том с ужасом осознал, что ради своей цели, он должен будет помогать мальчику. Он должен будет спасти его. Ради себя самого, но тем не менее, Том остался единственным человеком, который искренне хотел спасти мальчишку, живущего между двух огней.

И снова ждать. И снова бессильно верить. Надеяться. На ненавистного Дамблдора, пытаясь предугадать каждый его шаг, прежде чем директор отбросит Тома еще на десять шагов назад. Любить?

Проклятье.

Иногда Том думал, что директор знает все о его мыслях и незримом присутствии. Как иначе объяснить тот факт, что прежде чем отпустить Гарри в путь медленного самоубийства, он сделал все, чтобы ослабить Тома, уничтожив одно из его пристанищ?

Он почти забыл вкус этой боли, которая рвет тебя насквозь, а у тебя даже нет плоти, способной хотя бы немного смягчить страдания? Но вместо тела, у Тома появилась другая могучая броня – цель. У него было слишком много впереди, беспамятство и забытье были для него роскошью. Непозволительной роскошью. И Том держался, превозмогая агонию умирающей части своей души, думая о Гарри.

Нет. Не о Гарри. О себе. О своем спасении. И мести. Директору оставалось только молиться, чтобы проклятие, которые так любезно наложил Лорд на свои сокровища, убило его раньше, чем Том сможет до него добраться. Вид изувеченной руки Дамблдора даже немного притуплял его муки.

Истерзанный, он был готов даже простить Лорда, если бы не одна деталь – тот снова ничего не почувствовал. Том злобно усмехнулся, корчась от боли. Лорд больше не имел право на эту душу. Это его душа. Его, Тома Реддла.

Дамблдор начал свое обучение Гарри . Маятник раскачивался так сильно, что почти скрутился в спираль вокруг себя самого. Иногда Том всерьез опасался, а выдержит ли разум Гарри такое обилие чувств. Он ненавидел Дамблдора, когда тот выставлял Тома малолетним бандитом. Он смеялся над Дамблодором, когда Гарри, видя несчастного сиротку, вопреки всему начинал его жалеть. Том презирал жалость, но ради своего дела мог и потерпеть, это было важным звеном в извилистой цепи его плана.

План Дамблдора по уничтожению хоркруксов безумно радовал Тома. Он точно знал, что стоит Гарри прикоснуться к одному из них, история пойдет совсем по другому пути. Больше ошибок тайной комнаты не повторится – никто не сможет встать между ними. Ни Темный Лорд, ни директор.

Когда Дамблдор решил преподнести Поттеру практический урок по уничтожению хранилищ души, Том мог лишь горько усмехнуться. Ему было немного жаль, что долгожданная встреча с Гарри откладывается на неопределенный срок. Зато в груди разливалось тепло при мыслях о том, как разочарован будет директор, когда поймет. Что его попросту надули. Каким бы ни был Темный Лорд, а темные заклятье накладывать он умел.

А после, Тому лишь оставалось с наслаждением наблюдать за мучениями директора, жалея только о том, что не он является их причиной. Сперва он вволю позабавлялся, наблюдая за тихими стонами и метаниями Дамблдора, умоляющего не давать ему больше зелья. Интересно, а что же видел старый хрыч в своих кошмарах? Том отбросил мысли о том, что Гарри хочет помочь учителю, воображая, что тот вливает в его горло яд.

Трясущийся, беспомощный директор, цепляющийся за плечо ученика и способный лишь не свалиться с метлы, так же доставил Тому немало веселых минут.

А после… Смерть Дамблдора, увы, была отвратительно легкой и безболезненной, но два слова с легкостью исправляли эту оплошность.

— Северус, прошу.

Том не обращал внимания на отчаянные метания и боль потери, что заполнили душу Гарри. Теперь Томом владело лишь одно, почти забытое чувство – веселье. Смех, всю его душу, до последнего хоркрукса, раздирал смех. Умереть с мольбой? И это великий Дамблдор? Посмешище. Жалкое, унизительное зрелище. Том даже зауважал Северуса Снейпа. Быть может он сам не смог бы сделать лучше.

Все идеально. Теперь Гарри будет искать его хоркруксы, а уж тогда Том сумеет о нем позаботиться. Блеклые укоры совести слегка затмевали его радость, но Том гнал их прочь. Он ждал вечность, ничто не помешает ему дождаться момента, когда Гарри окажется у него в руках.

Точнее, когда хоркрукс окажется в руках Гарри.

Но перед долгожданным моментом произошел еще один. Ощутив уже такой знакомый прилив сил, Том осознал, что Лорд в последний раз в жизни разорвал свою душу. Глядя на мир глазами змеи Нагайны, Том впервые видел в глазах создателя нечто похожее на теплоту. Том чувствовал, что Лорд очень привязан к своей питомице, но уже не обманывался этим, он знал, что это подобие нежности предназначается не ему, а все слова, произнесенные на змеином языке, сказаны не в надежде, что осколок души его услышит. Лорд любил змею, но был равнодушен к собственной душе. Том больше не питал надежд и не пытался заставить Лорда его слушать.

Том сделал свой выбором, и этим выбором был Гарри, сейчас продумывающий план возвращения истинного хоркрукса-медальона. Их чувства снова сливались воедино, и Том уже не различал, где заканчивается его лихорадочное предвкушение и начинается судорожное волнение Гарри.

Раздираемый нетерпением, Том ждал, когда же, наконец, мальчишка прикоснется к нему, подарив Тому долгожданный шанс ворваться в его сознание. И это миг настал, на мгновение, сведя Тома с ума мощным потоком нахлынувших чувств – чувств их обоих. Собственное нетерпение сплеталось с удивлением, недоверием Гарри, вертящим медальон в руке. Том никогда еще не был так близок к своему живому пристанищу, чувствуя, как тает, в мгновение ока, тает некогда мощный барьер, разделяющий их мысли.

Если бы у Тома было сердце, то оно рвалось бы прочь из груди от томительного понимания того, что вся его жизнь сжалась лишь до одного момента. Момента, когда он сможет быть услышанным.

— Гарри, — позвал Том.

Он усмехнулся, поняв, что Гарри напуган и сбит с толку. Гарри не мог не узнать этот голос, в котором вопреки всему не было змеиного шипения.

— Гарри, — снова прошептал Том, лишая мальчика шанса списать все на игру воображения.

Растерян. Ошарашен. Сбит с толку. Именного такого результата Том и добивался, а сейчас нужно усилить этот эффект.

— Гарри, помоги мне!

— Что? – Тому вовсе не нужны были его слова, он читал все переживания Гарри по клубкам его запутанных мыслей, но Гарри и сам не заметил, что произнес это вслух. Спутники мальчика нахмурились.

— Гарри, с тобой все в порядке? – взволнованно спросила девочка.

— Помоги мне, Гарри.

— Да, — закивал Гарри, срываясь с места и бросаясь в глубь леса, не понимая, что не сможет сбежать от самого себя, от того, что всю твою жизнь жил в твоих мыслях. По крайней мере, до тех пор, пока Гарри весьма кстати сжимает хоркрукс в руке.

— Что тебе от меня нужно, Том? – закричал Гарри.

— Помощь, Гарри. Я не желаю тебе зла. Я просто нуждаюсь в твоей помощи.

— Ты не желаешь мне зла? –рассмеялся Гарри, — да ты только и делаешь, что жаждешь моей смерти!

— Не я, а Темный Лорд.

— А ты?

— Я Том. Я осколок души, запертый в этом медальоне, как к клетке, которую мне не под силу разбить. Я ненавижу Лорда за то, что он сделал с нами.

— Это очередная уловка? Как я могу тебе верить?

Том упивался судорожными мыслями Гарри, почти лишающими его рассудка.

— Слушай внимательно Гарри. Не снимай медальон ночью, и я смогу прийти к тебе. Я могу рассказать тебе многое, Гарри, многое из того, о чем ты не знаешь.

— Ты расскажешь мне? Что ты такого можешь сказать?

Том едва заметно усмехнулся.

— Лучше спроси, о чем я не могу тебе рассказать. Хотя, возможно мне и не стоит его делать, ведь Дамблдор полностью просветил тебя о том, что стоит сделать дальше? Ты уверен в том, что знаешь всю правду. Дамблдор ведь был с тобой предельно откровенен.

Том с трудом скрывал свой рвущийся смех, боясь спугнуть Гарри. Все эти слова не стоили Тому никаких усилий, они были почти зеркальным отражением того, что Гарри таил в глубине своих мыслей. Но какими бы предельно простыми они ни были, они попали точно в цель. Семена сомнения давно зрели в душе Гарри, слова Тома были лишь ядовитым дождем, что заставлял их пробиваться на поверхность.

— Ночью? – дрожащим голосом переспросил Гарри.

— В твой сон, — прошептал Том.

Том забавлялся, наблюдая за тем, как Гарри тревожно ворочается, судорожно сжимая медальон в руке, пытаясь погрузится в царство Морфея.

Но царство сна Гарри на этот раз полностью принадлежало Тому Реддлу.

— Где мы? – Тома ни капельки не удивило, что, несмотря на все усилия Гарри, в голосе последнего звучит паника.

Темница сна полностью повторяла очертания тюрьмы медальона. Гарри был заперт вместе с Томом в одном из хоркруксов.

— В моей тюрьме, — ответил Том. Он правил сном и хотел, что бы на этот раз Гарри мог прочувствовать открытую ему душу Тома Реддла.

— Ты здесь живешь? – нелепо спросил Гарри.

— Я здесь существую, — ответил Том, раскрывая ему свою историю. Не рассказывая словами, а показывая образами, чувствами, заставляя Гарри вжиться в чужую шкуру, содрогаться от чужой боли и собственной жалости, даруя новые знания. Здесь, в своем призрачном пристанище, Том был так же всесилен, как и беспомощен наяву. Он легко менял сон, заставляя Гарри чувствовать то, что желал.

— Ты больше не Темный Лорд! – ахнул пораженный Гарри, — ты совсем другой человек, тот кем бы ты мог стать, не произнеси ты никогда это мерзкое заклятье. Том, мне так жаль.

Том улыбался. Наивный мальчишка отбросил всю свою ершистость, скинул свою броню и забыл все чужие наставления.

— Видишь, Гарри. Я нуждаюсь в твоей помощи и хочу помочь тебе.

— Как? – с рвением спросил Гарри.

Герой. Вечно жаждет всех спасать.

— Собери все хоркурсы. Я покажу тебе, как их найти. Я помогу тебе призвать змею. Собери и сохрани, а когда все они будут у тебя, я покажу тебе, как соединить их вновь. Не бойся, Темный Лорд, отрекшийся от них, больше не имеет над ними власти.

— Но почему я?

Молодец, Гарри. Правильный вопрос.

— Хороший вопрос. Ты и только ты один сможешь это сделать. Ты когда-нибудь задумывался о природе ментальной связи между тобой и Лордом, между нами?

Сейчас Тому не нужна были ни волшебство, ни сила, на помощь ему приходила иная магия – магия слов. Том оплетал сознание Гарри паутиной его собственныхсомнений и догадок, извлеченных на поверхность. Гарри думал, что Том понимает его, как никто другой, а на самом деле просто не узнавал свои собственные слова. Том задевал струны его души, играя на самых больных воспоминаниях.

— Ты мало знал о хоркурсах, сейчас ты знаешь чуть больше. Однако даже сейчас ты не догадываешься о главном.

— Чего же, — прошептал Гарри, затаив дыхание.

Том усмехнулся, а затем поведал мальчишке о том, что Темный Лорд по воле случая сделал хранилищем осколка своей души и самого Гарри.

Ошеломлен? Ранен? Шокирован?

Сражен наповал.

Убит.

— Гарри, ты нужен был директору лишь до определенного момента, а после он готовил для тебя лишь возможность красивого, почти героического ухода со сцены. Он растил тебя героем, но этому герою суждено лишь умереть вместе со своим врагом. Теперь ты видишь, почему директор никогда не делился с тобой своими планам? Потому, что финальным его планом была твоя смерть.

Гарри был не в силах вымолвить ни слова, пораженный отчаянием от осознания ужасной правды.

Но этого было мало. Том должен был усилить эффект.

Он осторожно подошел к Гарри и, бережно повернув рукой лицо Гарри к себе, пристально взглянул ему в глаза:

— Ты ведь хочешь жить, верно, Гарри.

Тот лишь заворожено кивнул, не пытаясь скинуть ладонь Тома со своей щеки. Пусть сейчас в глазах Тома не было ни намека на нечеловеческий огонь, а цвет их был далек от зловещего красного, что-то не позволяло ему оторвать от них взгляд.

— Это жестоко Гарри, — дыхание Тома обжигало его лицо, — жестоко. Герой? Брось, Гарри. Ты для него – не более, чем скотина на убой.

— А для тебя, Том? – пролепетал Гарри.

Как мило. Лишившийся защиты своего старого покровителя, мальчишка бросается искать ее у своего злейшего врага.

Том покачал головой, кладя руку на плечо Гарри, который и не подумал освободиться от странного объятия. Загипнотизированный, Гарри тем не менее не чувствовал себя кроликом перед змеей.

— Я не хочу твоей смерти, Гарри. Я нуждаюсь в тебе.

Имеет ли удивление хоть какие-то грани? Кажется, Гарри, чью жизнь перевернул один лишь сон и странный разговор с врагом перешел их все.

Том даже не лгал. Он и по-настоящему нуждался в Гарри, как в наркотике, что продлевал его жизнь. Гари был его единственным козырем, его последним шансом на спасение. Он не лгал, и правда был одержим им одним, он зависел от него. Он ведь не солгал Гарри, сказав, что любит его?

Но Том чувствовал, что Гарри, в мгновение ока лишившийся иллюзии любви директора, сам того не видя, ищет эту любовь в призрачном создании по имени Том Реддл. Что ж если Гарри хотел обмануться, Том мог бы дать ему шанс.

— Я помогу тебе, Гарри. Я буду с тобой в этой войне до самого конца.

Гарри ошеломлен сверх всякой меры, но Том знает, как преодолеть и эту грань.

Том наклоняет и целует Гарри, медленно, осторожно, пробуя на вкус его губы. Том усмехается, пытаясь оценить это давно забытое для него ощущения из прошлой жизни. Со старшекурсницами, которых Том когда-то целовал от скуки, он никогда не заботился об их собственных ощущениях. Но с Гарри все не так. Сейчас Том должен сделать все, чтобы Гарри не смог забыть их разговор, убедив себя в том, что это просто сон. Том осторожно прикусывает губы Гарри, оставляя на них еле заметные следы, но не желая спугнуть его, причинить ему боль, разорвав тонкую грань доверия. Том должен оставаться в мыслях собой, нежным и понимающим другом по несчастью, а не жестоким Лордом, развязавшим из-за жажды убить его кровопролитную войну.

Том с интересом наблюдает за тем, как Гарри мучительно долго скидывает с себя цепи сна, пытаясь вернуться в реальность. Гари судорожно ловит ртом воздух, как после долго падения. Падения высотой в собственную привычную правду.

Том забавляется, глядя на то, как Гарри рассматривает в зеркале свои губы, языком проводит по ним, ощущая слабые, но несомненно реальные следы укусов. А после долго и пристально смотрит в собственные глаза, пытаясь разглядеть в глубине отражение души Тома.

Том держит свое слово. Он всегда рядом с Гарри, в его снах и мыслях. Он указывает ему места хранения его темниц, а Гарри прячет их у себя в целости и сохранности, подпуская к ним друзей под предлогом того, что они все равно сейчас не могут их уничтожить. Умолчав о том, что больше он не собирается этого делать. Теперь мир снов, созданный Томом, кажется Гарри куда привлекательнее холодных лесов и промозглых палаток. Том больше не играет словами, теперь он больше не выдает мысли Гарри за свои. А Гарри легко соглашается с собственными суждениями Реддла. Игра слов становится искренним общением, и Тому становится чуточку жаль Гарри. Том и не думает лгать себе, отрицая, что сильно привязался к мальчишке. Родственная душа. Забавная фраза в их положении. Они и правда могли бы подружиться. Но не в этой жизни, не в этом мире, не в этом теле.

Каждую ночь Том снова оставляет убедительные доказательства своего существования по всему телу Гарри, который тот усиленно прячет от любопытных взглядов друзей. А Том оставляет следы своих губ и ногтей на коже Гарри. Его спине, руках, бедрах, пытаясь найти грань между болью и удовольствием.

Том улыбается, зная, что Гарри, живое существо из плоти и крови, принадлежит ему, почти стертому духу и душой, и телом.

Лорд лишь изредка беспокоит Гарри, присылая яростные видения. Том ликует – Лорд ни о чем не догадывается.

— Я люблю тебя, Том, — шепчет Гарри, погруженный в миры сна.

Том улыбается. Этого он и хотел. Но ему жаль, искренне жаль. И он не хочет лгать Гарри до самого конца.

Не печаль, а только след печали.

Не любовь, а только след любви.

Том Реддл снова говорит полуправду, в которую Гарри хочет верить:

— Я буду с тобой всегда, Гарри.

Наконец, приходит время Темного Лорда. С помощью Тома в руках у Гарри оказываются все хоркруксы, кроме одного.

Том показал Гарри, как можно приманить змею. Бедное животное оказывается сбито с толку, когда в его голове звучит голос, не отличимый от голоса хозяина, оно не знает, кому верить, но идет на зов, не способное отличить мысли хозяина от мыслей его невольного хоркрукса.

Теперь змея лежит на плечах Гарри, на которого друзья кидают полные подозрения взгляды, а он говорит им о том, что последний хоркрукс в Хогвартсе, и они немедленно должны туда отправиться.

Лорд, видя пропажу любимицы, наконец, понимает, что к чему. Через видения Гарри, они с Томом понимают, что Лорд мечется по своим тайным местам, проверяя сохранность хоркруксов и не находя ни одного из них на месте. Душа Лорда давно мертва, и он не понимает, что с ними, разрушены они или сохранны. В гневе, он отправляет в Хогвартс, проверить последний из них.

Не подозревая о том, что диадема уже давно в руках Гарри. Поджидающего его.

Том счастлив видеть, что его живая темница держит на своих руках все остальные – безжизненные.

Том просит Гарри довериться ему, и тот подчиняется, предварительно отозвав друзей прочь. Доверие. Какая глупая вещь и именно она сейчас ведет Тома к цели.

Нет ничего проще, чем прогрузить Гарри в сон. Нет ничего проще, чем привычно войти в его сознание. Замерев, ощутить силу и близость осколков собственной души.

И раскаяться.

Раскаивается ли Том в убийствах? Он не знает. Раскаивается ли в своей былой жестокости и равнодушии? Он не знает.

Но он раскаивается.

Раскаивается в том, что создал хоркрукс, на корне загубив свою жизнь.

Он произносит заклятье, а спящий разум Гарри вторит ему, не зная, к чему это приведет.

Гарри любит Тома, а Том нуждается в Гарри, зависимый от него, Том жалеет свое бывшее пристанище. С горечью Том произносит забытое всеми контр-заклятье.

И оно срабатывает, разрушая хоркруксы и освобождая его, даруя им свободу и вселяя их в новое тело. Спящая душа Гарри не противиться тому, как в его тело вливается чужая жизнь. Том не может дышать от восторга, от осознания того, что снова чувствует стук своего сердца, слышит свое дыхание, может ощутить прикосновения к собственной коже, не проходя сквозь нее призрачной рукой. У него снова есть плоть, и мир его больше не ограничен взглядом из тайника.

Он жив, он более чем жив. Кровь врага, взятая насильно, подарила Темному Лорду уродливое, изувеченное тело, но душа Гарри, в которой было доверие и любовь, сделала большее. Она способна исцелить душу Тома, залатать его раны, сделать разрозненные осколки одним целым.

А после исчезнуть, слиться, раствориться в этом новом создании.

Но у Тома нет времени на раздумья. Как же приятно снова ощутить тяжесть палочки в руке, как же приятно снова быть способным произносить заклятья. И его ждет Лорд, создатель, враг, предатель, которого Том сумел заманить в ловушку.

Том выбегает из комнаты, несясь в холл, куда врывается Лорд со своей свитой. Том смотрит на него с отвращением. Изорванное тело, безумные идеи. Развалина, жизнь в которой поддерживает лишь яд, отравляющий сознание.

Лорд ненавидит все на свете. Мать, отца, предков, магглов, грязнокровок, Гарри Поттера. И Тома Реддла он ненавидит тоже, не зная, что Том отвечает ему взаимностью.

Том жаждет убить Лорда, но жалеет Гарри, и с губ его в ответ на аваду срывается лишь обезоруживающее заклятье, превращающее Лорда в пыль.

Новая, чистая душа, не замутненная темной магией, вливается в душу Тома, даруя ему защиту от своего создателя, связь с которым разрушена. Когда тело Лорда, разбитое, падает ниц, Том не ощущает ничего.

Том не ощущает ничего, когда ликуют любопытные, не вовремя появившиеся ученики. Когда его поздравляют появившиеся из ниоткуда друзья. Когда начинает битва между победителями и отчаявшимися проигравшими.

— Том, — шепчет Гарри из своего полусна, в котором он вскоре раствориться.

Только тогда в Томе вновь просыпается сожаление.

Том был лучшим, что было в том далеком юноше. Но лучшим в нем был его острый ум, а не надежды на любовь и понимание, который привел Гарри к этому забвению.

Том жаждет лишь одного – чтобы время ускорило свой ход, не дав Гарри шанс очнуться, перед тем, как стать лишь частью новой души Тома. Том не хочет становиться предателем, подобно своему создателю. Он не лгал Гарри, говоря о том, что нуждается в нем. Не лгал, говоря о том, что желает ему смерти.

Не лгал, говоря о том, что любит его.

— Тише, Гарри, — мысленно отвечает Том Гарри, которому оставалось существовать лишь несколько часов, — мы победили. Я же обещал – мы с тобой всегда будем вместе.