Маленькая женщина крайне недовольна мной. Вечно она попрекает, вечно я сержу ее, обижаю на каждом шагу. Если бы разделить мою жизнь на мелкие частицы и судить о каждой в отдельности, любая вызвала бы ее раздражение.
Дверь скользит, чуть скрипя – надо бы смазать, но он все время забывает об этом. Он вообще мало о чем помнит, кроме своей работы.
Он заходит, небрежно расстегивая мантию, комкает ее и бросает, не глядя, на кресло. Как она ненавидит эту дурацкую привычку, доводящую ее до сухого, тикающего подобно маггловским часам бешенства. Она и всего его ненавидит, и каждую его привычку по отдельности – как он ест, чавкая и причмокивая, как храпит во сне, как вскакивает среди ночи и то ли во сне, то ли наяву кричит: «Неееееееет!». Ничто не смогло погасить эту ненависть – ни голос разума, говорящий, что это просто усталость от совместного быта — и ничего больше; ни эмоциональные редкие вспышки после скандалов – даже поругаться с этим человеком было невозможно, он все сводил к несмешным шуточкам или просто делал вид, что ничего не происходит.
«Котел, полный крепкой горячей любви» вышел из своих берегов и видит Мерлин, эту волну никому не остановить. Сервируя стол к ужину — три прибора, возле одного всегда пусто – она даже не пыталась скрыть нетипичную для нее радость. Да что там, нетипичное проявление эмоций в этом пыльном доме.
Он ел и пил, как всегда на автомате, читая очередную газету. Впрочем, как и жил. Иногда ей казалось, что лучше бы они все умерли тогда, в Большом зале. По крайней мере, в этом был бы хоть какой-то смысл, побольше, чем в этом монотонном существовании по привычке. Но сегодня все будет по-другому. Он пьет шумно, проливая чай на клетчатую жилетку, но сегодня ее это неряшество не раздражает. Она ждет, вспоминая постранично «Расширенный курс зельеварения».
Его глаза цвета берлинской лазури закатываются так резко, будто их дернул за невидимые ниточки кукловод. Он оседает бесполезным кулем на пол и впервые за много лет она смеется – тем самым радостным смехом, каким смеются только дети и сумасшедшие.
Она левитирует его на кушетку и жадно вглядывается в его ставшее непривычно бледным лицо. Пару пассов палочкой – и все становится как прежде, все становится правильно – ухо вырастает, морщинки разглаживаются – и перед ней лежит не глухо ненавидимый за то, что смог выжить Джордж, а ее любимый Фред, которого ей так не хватает. Анжелина рассказывает ему о том, как плохо без него жить на пыльном и душном чердаке магазинчика «Волшебные Вредилки Уизли», как похож на него Фред-2, что ей наскучило жить по привычке и из чувства долга, и как она жалеет, что не подставилась под ту аваду сама. Так проходит несколько часов, дыхания Фреда-Джорджа почти не слышно, да оно и мешало бы этой исповеди в один конец. В конце-концов, Анжелина проваливается в полусон, полубред, обнимая уже непонятно кого и шепча то ли одному, то ли им обоим: «Любимый».
____
Джордж Уизли просыпается от лучиков солнца, запутавшихся в его огненных волосах и соскользнувших на плечи. Глядя на умиротворенную и такую родную жену, которая спит рядом, он думает, что у него есть еще месяца три передышки перед ее очередным приступом. А о том, что его организм за эти годы постепенно привык к «Напитку живой смерти» и его воздействие постепенно свелось к банальной легкой сонливости, он никогда не скажет своей маленькой женщине – потерянной и поломанной той битвой Анжелине.
Vova
