Это произошло так, как происходит все приятное и неприятное. Неожиданно.
Тосковал я в огромном Мэноре по двум причинам. Во-первых, потому что в поместье никого, кроме бабушки Нарциссы и эльфов, не было. И, во-вторых, потому что бабуля посадила читать меня очередную скучную книгу о похождениях каких-то волшебников.
Я посмотрел на потрепанную обложку, и, прочитав название — «Сказки барда Биддля» — вздохнул. Тоска, в общем, смертная. Так и сидел я на полу, решая, читать мне дальше эту унылую книжку или пойти поиграть в саду. И ничто не прерывало моих нелегких размышлений, пока в комнату не ворвалась непривычно растрепанная Нарцисса.
Я быстро взял в руки сказки и открыл на первой попавшейся странице, чтобы бабушка ничего не заподозрила, но Нарцисса повела себя совершенно непредсказуемо. Выхватив у меня книгу, она отшвырнула ее и обняла меня так крепко, что мои кости, похоже, чуть не рассыпались в прах.
— Скорпи, у нас сегодня праздник!
— Какой? — мой мозг сразу же заработал. Праздники я, конечно, люблю, особенно свой день рождения. Однако сегодня не мой день рождения. Странно...
— У кого-то день рождения? — всё же поинтересовался я.
— Нет, глупенький, — звонко рассмеялась бабушка. Я очень люблю, когда бабушка смеется, словно хрустальные колокольчики звенят. — Папа с мамой едут. И кое-что тебе везут, — она хитро подмигнула.
Наверное, это что-то грандиозное, раз для того, чтобы его привезти, требуются и мама, и папа.
Это зверек, точно! Кошка! И так я этому обрадовался, что запрыгал по комнате с воплями:
— Мама едет! Мамочка!
Ба улыбнулась, потрепала меня по голове и сказала:
— Поэтому нужно, чтобы тут все было убрано. Ну-ка, капитан Скорпиус, покомандуй эльфами.
Я просто надулся от гордости. Нечасто мне выпадает командовать домовиками.
— Бабуль, дай мне палочку.
— Зачем тебе? — спросила бабушка, но палочку все же протянула.
Я взял.
— Как зачем? А как же командовать?
Бабуля улыбнулась, заправила выбившуюся прядь за ухо и царственной походкой поплыла в отцовский кабинет. Тоже командовать оттуда, наверное.
Я носился по огромному Мэнору с палочкой наперевес, хотя мне нельзя было колдовать, да и не знал я ничего, кроме простейших заклинаний. Палочка — это так, атрибут устрашения.
Этти всплеснула руками и, улыбаясь, аппарировала на кухню, откуда сразу же донесся звон кастрюль и сковородок.
— Тилли, где ты? — позвал я еще одного эльфа.
— Здесь, юный господин.
— Мама едет! Нужно все-все убрать, — у меня даже руки дрожали, так я хотел, чтобы в доме все было идеально к появлению мамули.
Домовик кивнул и исчез, а я метнулся в гостиную убирать свои игрушки и книги. Но только я потащил наверх коробку с конструктором, как раздался стук в дверь.
— Мама! Бабуля, мама приехала! — я оставил коробку на лестнице и побежал вниз. — Мама!
Домовой уже открыл тяжелую дверь, и теперь на пороге стояли мама и папа с большой оранжевой корзиной в руках.
— Мама! — я бросился обнимать маму, которую не видел почти две недели. — Как ты? У тебя ничего больше не болит?
Я поднял голову, чтобы заглянуть в мамины синие глаза. Они у нее такие синие-синие, совсем как море. Она рассмеялась и прижала меня к себе. Еще я люблю мамин смех, он у нее тихий и ласковый.
— Скорпи, все хорошо, ничего уже не болит. А ты как, малыш?
— Я не малыш, — я вырвался из объятий мамы. Какой я малыш? Мне уже восемь лет!
Мама это поняла и снова притянула к себе:
— Ну хорошо, капитан. Как Ваше самочувствие? Не скучал?
— Самочувствие отличное. Не скучал, мне бабушка такую интересную книжку дала, — я так скривил лицо, чтобы мама догадалась, как я люблю эти книжки.
Она снова рассмеялась и отпустила меня, начав расстегивать пальто.
Я повернулся и увидел, как папа осторожно понес в гостиную корзину. Я побежал за ним:
— Пап, а это что? Котенок? — я подскочил к столу и заглянул в корзину, но вместо пушистого комочка увидел там маленькое человеческое личико.
Я вздохнул. Вот так разбиваются мечты. Куклу мне принесли.
— Пап, зачем мне кукла? Я же мальчик.
Папа уже кинул свой плащ на диван и присел передо мной. Его глаза поблескивали хитрецой. Знаю я этот взгляд, наверняка что-то задумал. Он сказал:
— А кто сказал, что это кукла?
— Ну как же. Я такие у Шерил Гойл видел, когда мы у нее в гостях были.
Тут подошла мама и положила свою руку мне на плечо:
— Это твоя сестренка.
Сестренка? Мое сердце упало куда-то в пятки. Сестренка... Уж лучше бы это была кукла, честно.
— Ее Руфь зовут, — и папа так ласково улыбнулся этой чужой Руфи, что мне тошно стало. Променял меня на малявку, предатель.
— И долго она тут будет? — спросил я. Слишком уж мне мерзко было.
Бровь папы удивленно поползла вверх:
— Навсегда.
Я со стоном плюхнулся на диван. Мама присела рядом и взяла меня за руку:
— Что с тобой, дурачок?
— Мама, вы теперь ее больше любить будете. Вон она маленькая какая, а я уже большой. Эту Руфь, — я поморщился, словно лимон съел, — баловать будете, а меня нет.
Мамуля сжала руку сильнее и сказала:
— Глупенький, кто тебе такое сказал?
— Лукреция, — мне она и правда на это пожаловалась. У нее сестра совсем маленькая, плачет постоянно, играть не дает.
Мама хмыкнула:
— Лукреция? Это Забини? Чушь какая. Никто не станет тебя любить меньше, только еще больше. К тому же, кажется мне, что ты будешь любить сестренку даже больше, чем нас.
— Неправда, — я обнял маму так, что у нее кости захрустели, чтобы она поняла, что больше, чем ее и папу, я никого любить не буду.
Мама снова рассмеялась и поцеловала меня в нос.
А потом маленькую Руфь кормили, купали, меняли ей пеленки и развлекали.
Только ее это почему-то пугало. Она купалась и кушала со скорбным лицом, а папины мыльные пузыри вообще восприняла как угрозу для жизни и расплакалась.
Я считал свою сестру дурочкой: ей столько внимания, а она ревет. Ну дурочка.
Когда мы сели ужинать, мама вдруг сказала:
— Скорпи, Руфь будет спать в твоей комнате.
От неожиданности я поперхнулся кашей и возмущенно захрипел:
— Это еще почему?!
— Потому что твоя комната совсем рядом с нашей, — мягко ответила мама.
— Ну и что? Так положите ее у себя!
— В нашей комнате кроватка не помещается.
— Мама, ты лукавишь!
— Скорпиус Малфой, решение обсуждению не подлежит, — отрезал отец, положив со звоном столовые приборы на тарелку.
До самого конца трапезы я сидел, как на иголках, и отчаянно боролся с желанием разреветься.
Наконец, меня выпустили из-за стола, и я побежал в свою комнату. Только открыв дверь, я принялся отмечать, что могло пропасть отсюда. Так и есть! На месте моего великолепного сундука мертвеца стояла дурацкая детская кровать. Оттуда раздавался жалобный писк.
Я подошел и заглянул в кроватку. Там лежала Руфь, завернутая в кружевные пеленки, и грустно глядела на меня. Теперь она не скулила, а лишь забавно сопела.
У нее были большие, синие, как у мамы, глаза, крохотный носик и пухлые губки.
Я отошел подальше, чтобы девочка меня не видела, и снова услышал скрип.
Тогда я поднес к кроватке стул, уселся на него, просунул руку между деревянными прутьями кровати и взял сестренку за маленькую ручонку.
И тут малышка так робко сжала ее своими крохотными, тоненькими пальчиками, что я чуть не расплакался, тотчас осознав, как ей сейчас одиноко и страшно, и никого рядом нет, кроме старшего брата, и никто не поймет малышку так, как я.
Я сидел на стуле, поглаживая большим пальцем ее миниатюрную ручку, и давился слезами, потому что внутри меня разливалось непривычное тепло.
Так я, Скорпиус Малфой, в восемь лет стал старшим братом.
И вот с тех самых пор я люблю крошку Ру.
07.09.2012 Ветер перемен
Вокзал Кингс-Кросс. Платформа девять и три четверти.
Мама поправляет мне ворот рубашки, стряхивает с плеч невидимые пылинки и приглаживает волосы. Я ловлю насмешливый взгляд Луки, дергаюсь и недовольно смотрю на родителей.
Сегодня я первый раз еду в Хогварст, а меня так позорят. И перед кем — перед Лукрецией Забини.
Отец стоит рядом и что-то обсуждает с миссис Забини, для него просто Панси. За его руку держится крошка Ру. Она взволнованно оглядываетя вокруг, испуганная снующими вокруг людьми.
Одной рукой Руфь вцепилась в пальцы отца, а в другой сжимает лапу плюшевого медведя Томми, который ей подарил дед Люциус.
Сестренка таскает этого медведя повсюду, не выпуская из рук ни на минуту.
Крошке Py три, она мало разговаривает и до слез боится магии.
Раздается гудок, и школьники расходятся по вагонам в поисках свободных мест.
Мама снова поправляет мне галстук, а отец крепко пожимает руку и напутствует:
— Будь истинным слизеринцем, сын.
А мне вспоминается рассказ бабушки Нарциссы о Сириусе Блэке, гриффиндорце из гнезда Змей. Тогда она со вздохом говорила: «Он один такой был. И тот умер молодым».
— Ну все, иди, Скорпиус, — мама подталкивает по направлению к поезду, и, уже заходя в вагон, я слышу тоненький детский голосок:
— Сколпи!
Руфь не выговаривает букву «р», поэтому Скорпиус у нее превратился в Сколпиуса.
Сквозь толпу, расталкивая людей руками, пробиралась крошка Ру, волоча за собой прицепом отца.
— Что, малявка? — я присаживаюсь перед сестренкой.
Она смотрит на меня своими большими синими глазами и часто-часто моргает. Ее глазки медленно, но неумолимо наполняются слезами.
— Эй, не плачь, — я вытираю большим пальцем скатившуюся по ее щеке слезинку.
Девчонка стискивает губы, вырывает свою маленькую ручку из руки отца и протягивает мне своего медведя:
— Держи.
Я опешил. Она отдает самое дорогое, что у нее есть.
— Ру, не надо... — пытаюсь отказаться, но малявка делает шаг вперед и тычет игрушкой мне в грудь:
— На.
Для меня время замерло.
Я беру этого медведя из рук сестренки,и она быстро прячется за ногу отца. Мне трудно сдерживать слезы, сердце наполняется жгучей тоской. Я уже не хочу никуда ехать, но подоспевшая мама напоминает:
— Скорпиус, опоздаешь.
Я заскакиваю в набирающий скорость вагон и со ступенек машу родителям. А в левой руке у меня смешной и самый дорогой для меня плюшевый медведь.
Нахожу в вагоне свободное купе, бросаю на сидение сумку, сверху на которую аккуратно сажаю медведя, а сам плюхаюсь на место рядом с окном.
По стеклу тарабанит дождь, мерный стук колес убаюкивает, однако не успеваю я закрыть глаза, как в купе вваливаются двое. Братья.
Тот, что повыше, замечает меня:
— Малфой, какая неожиданность.
В своих соседях я узнаю братьев Поттеров. Старший, Джеймс, на год старше меня. Познакомились, когда меня родители притащили на какой-то благотворительный ужин в честь победы над Темным Лордом. Туда же приволокли Поттеров. Это было печально.
— Поттер, — стараюсь произнести я как можно пренебрежительней, — чем обязан?
Джеймс садится напротив меня и ухмыляется.
Рядом с ним устраивается очкарик-брат.
— Я Альбус, — четырехглазый протягивает руку, и мне не остается ничего, кроме как пожать ее.
— Скорпиус, очень приятно.
Хотя на самом деле мне приятней было бы огнежаб кормить, чем сидеть с Поттерами в одном купе. Да что там в купе! В одном вагоне!
Повисла относительная тишина. Поттеры о чем-то переговариваются между собой, а я пытаюсь задремать.
И вот сон почти пришел, но оглушительный стук распахнутой купейной двери спугивает его, поэтому я открываю глаза и вижу появившуюся на пороге худую растрепанную девчонку лет одиннадцати.
— Вот вы где! А как же я, бессовестные родственнички? — в ее голосе повелительно-осуждающие нотки удивительно смешиваются с искренней обидой.
— Рози, я тебе не нянька, — подает голос Джеймс.
Девочка садится рядом со мной, с трепетом сдвигая сумку и медведя. На ее лице написано, что она-то сцену с сестрой видела. Но не Поттер-старший.
— Эй, Малфой, твоя игрушка? — он резко наклоняется и хватает медведя. — Маленький Скорпи.
Он неприкрыто насмехается, и мне хочется прямо сейчас встать и раздробить ему нос или, как говорил папин друг-посол из России, прописать в щи.
Но меня отвлек звонкий девичий голос:
— Поттер, верни!
— А то что?
— А то я тебе челюсть сломаю.
— Очень страшно, — фыркнул Поттер. — Рози, что это ты вдруг Малфою помогаешь? Понравился?
В глазах Джеймса пляшут озорные огоньки, для него это просто шутка, а мне словно ножом по сердцу проводят. Ведь Поттеру никогда не понять, что такое настоящая ответственность.
Я незаметно достаю из кармана палочку и шепчу: «Акцио плюшевый медведь».
Игрушка выскользает из рук Джеймса и под удивленными взглядами присутсвующих приземляется ко мне на колени.
Прячу медведя в сумку и протягиваю девчонке руку:
— Скорпиус Малфой.
Она лучезарно улыбается и отвечает на рукопожатие:
— Роза Уизли.
Костяшки у Розы стесаны.
* * *
— Скорпиус Малфой, — объявляет профессор Лонгботтом, и я на ватных ногах подхожу к трехногому табурету.
В этот момент мне плевать и на зачарованный потолок, которым так восхищалась Роза, и на людей, который напряженно чего-то от меня ждут.
Лонгботтом надевает на меня Шляпу. Наступает тишина.
Молчит Шляпа, молчит зал.
Наконец, в моей голове звучит скрипучий голос:
— Интересно, очень интересно. Увлекательнейшая картина.
Когда в голове что-то заговорило, меня словно парализовало. Я сидел прямо, как будто палку проглотил.
— Несомненно, несомненно, Гриффиндор!
Зал взрывается апплодисментами. Хлопают все, кроме Слизерина.
Я бреду за стол Гриффиндора, усаживаюсь на скамью, получаю свою долю внимания и поздравлений и наблюдаю за дальнейшим распределением.
— Роза Уизли!
Уже знакомая девчонка выходит из толпы, на ее губах играет легкая улыбка.
Она уверенно садится на стул.
Шляпа выкрикивает: «Когтевран», едва коснувшись головы Уизли.
Роза спрыгивает с треноги и уверенно направляется к столу орлов.
— Альбус Поттер!
Брат Джеймса садится на стул и дрожащей рукой поправляет сползающие круглые очки.
Сидящий рядом со мной Поттер сжимает кулаки. Видно, что, как бы он не дразнил брата слизеринцем, все равно ему хочется, чтобы Ал попал на Гриффиндор.
— Слизерин! — выкрикивает Шляпа, и плечи Джеймса бессильно опускаются.
На этот раз ликуют серебристо-зеленые.
Альбус, слегка пошатываясь, идет к Змеям и садится за стол. Его взгляд лихорадочно бегает по залу в поисках брата, но Джеймс мрачно ковыряет картошку и не замечает этого.
Тогда я в упор смотрю на то место, где сидит Поттер-младший, заставляя его взглянуть на меня. Альбус поднимает голову, и мы встречаемся взглядами.
Я подмигиваю, и на губах Ала появляется робкая улыбка.
И чем я не Сириус Блэк?
07.09.2012 Пуффендуйка
* * *
Привет тебе, проклятая библиотека.
Я сажусь за стол в читальном зале и открываю третий том собрания сочинений Бенджамина Картера «Оборотни».
Мрачная атмосфера навевает на меня уныние и тоску, страницы не читаются, а слова расползаются. Я роняю голову на сложенные руки и мысленно проклинаю профессора Томпсона, который задал написать доклад об оборотнях.
«Клетки истинных оборотней делятся путем мейоза», — читаю я и подавляю зевки.
Неожиданно в библиотеке словно стало светлее. Я поднимаю глаза от учебника и оглядываюсь вокруг.
Но вижу только девушку, которая лучезарно улыбается мисс Пинс. Она стоит совсем рядом, поэтому я просто разглядываю ее.
В длинную рыжую косу вплетена черная ленточка, черно-желтый галстук аккуратно завязан — правильная школьная форма, а не ее вольная вариация всезнайки Уизли. На тонких запястьях тьма ярких плетеных браслетов, а на груди болтается фигурка барсука.
Пуффендуйка.
До меня доносится ласковый голос девушки:
— Да, мисс Пинс, вот именно. Хотя мне все же кажется, что яд дремучки сильнее.
Библиотекарша что-то бубнит в ответ, а девушка по-прежнему обезоруживающе улыбается.
И меня от этой улыбки в жар бросает.
Внезапно мир становится ярким и красочным. А библиотека из мрачной тюрьмы превращается в храм науки. Внутри меня одна за другой поднимаются волны радости и света. Такого же чистого и незапятнанного, какой разливает вокруг себя эта девушка.
Рыжая садится за стол напротив и опускает взгляд в книгу, а я получаю возможность взглянуть на лицо таинственной незнакомки.
Это Лили Поттер.
Сердце пропускает удар. Лили шевелит губами, беззвучно повторяя текст, а я смотрю на них и не могу отвести взгляд. Она накручивает на палец рыжую прядь и аккуратно что-то записывает в тетрадь. И мне ее тонкие пальчики, сжимающие перо, кажутся идеальным творением скульптора.
Лили хлопает длинными ресницами и морщит нос, когда чего-то не понимает, и довольно, как сытая кошка, щурится, когда материал становится ясным.
Лили поднимает голову и встречается с моим изучающим взглядом. Я жду удивления или возмущения, но вместо этого на ее губах появляется смущенная улыбка, а на щеках — мягкий румянец.
И вот тут-то мне окончательно снесло крышу.
Я собираю книги и пересаживаюсь к ней.
— Эй, Поттер, что читаешь? — небрежно бросаю я, в то время как адекватная часть меня бьется головой, крича, что я — редкостный идиот.
— «Яды и противоядия», а ты?
— Что-то про оборотней, — я пожимаю плечами и чувствую себя не просто идиотом — кретином.
Лили улыбается и убирает с моего лица упавшую прядь. Руки у Лили теплые.
Сказал и замер, ожидая ответа. А Лили, коварная Лили, смотрит на меня своими карими с золотыми крапинками глазами и молчит. Эта тишина буквально режет мне вены, потому что я не привык к отказам. Наконец, рыжая милостиво кивает головой и говорит:
— Ну ладно.
И глаза у нее хитрые-хитрые.
* * *
Лили выбегает из замка, наматывая вокруг шеи толстый желтый шарф.
— Малфой, ты меня заждался? — спрашивает она и радуется. Просто светится изнутри.
Я старюсь казаться равнодушным, но внутри меня все поет и пускается в пляс.
Лили просовывает руку под мой локоть и улыбается.
Мы идем вслед за всеми, и я несу какую-то счастливую чушь о родителях и поездках. Рассказываю ей о забавных русских, у которых лицо называется «щи», и в них можно «прописать».
— А потом, представляешь, он уронил голову на руки и застонал: «Нет, только не Пуффендуй, Господи, если ты есть, только не Пуффендуй», и тут Шляпа заорала: «Пуффендуй!». Джеймс обещал отравиться ядом гремучки, но до этого дело не дошло…
Поттер смеется, и все вокруг смеется вместе с ней: хрупкие снежинки, дома и волшебники.
— Эй, пойдем в тепло, — большой шарф скрывает рот и нос, поэтому голос звучит приглушенно. Лили затаскивает меня в «Три метлы» и отправляет за горячим чаем, а сама идет искать свободный столик.
Я стою у барной стойки и осматриваю зал. У окна сидит Поттер. Ее длинные волосы намокли и завиваются на кончиках, падая на грудь.
Приношу чай, и девушка аккуратно обхватывает чашку длинными пальцами. Она вдыхает густой аромат и довольно жмурится.
Лили смотрит на меня поверх чашки, а ее глаза загадочно улыбаются. Мне кажется, что вокруг нее витает запах липового меда — аромат лета.
Поттер привычным движением заправляет за ухо непокорную прядь.
Я чувствую, что она соткана из невесомости и перетянута лентами вдохновения. Ее слова чертят кардиограмму, а взгляд топит вечные льды.
Я что-то говорю, а мои слова перетекают в ее ладони. Остаются там жидким золотом.
Ее пальцы по столешнице чертят символы, а мне хочется целовать их до одури.
У Лили хрупкая шея, скрытая толстым свитером с оленями, и милые ямочки на щеках, когда она улыбается.
И вокруг нее солнце.
Нет. Она сама солнце.
Лили Поттер, которая сводит меня с ума.
07.09.2012 Семья
— Уизли, десять баллов Когтеврану, — потирает пухлые руки профессор Слизнорт. — Изумительный Феликс Фелицис. Признайтесь, Рози, мама учила вас варить его?
С последней парты раздается насмешливый голос:
— Нет, сэр, это сомнительно.
Слизнорт удовлетворенно крякает и начинает диктовать задание на следующий урок.
Я полагаюсь на добропорядочность сидящего рядом Поттера и оборачиваюсь назад, чтобы взглянуть на невыносимую всезнайку.
Уизли сидит рядом с кем-то из Скамандеров и задумчиво водит пером по бумаге, вслушиваясь в слова своего соседа.
Роза Уизли. Странный персонаж. Она закатывает рукава рубашки, обнажая татуированные руническими символами руки. Она ходит в потертых джинсах и кедах, матерится, отпускает пошлости, курит и хрипло смеется.
У Розы Уизли большие голубые глаза, короткий ежик темно-коричневых волос и стесанные костяшки кулаков.
Роза Уизли пьет абсент, слушает The Beatles и цитирует по памяти «Одиссею» Гомера.
Роза Уизли — лучший вратарь Хогвартса за последние полвека. Ей прочат спортивную карьеру, а она поступает в Институт Макса Планка на факультет квантовой физики.
Один из близнецов замечает мой взгляд и нашептывает что-то всезнайке, которая повернула голову в мою сторону.
Она смотрит прямо в глаза, ее правая бровь удивленно ползет вверх. Уизли внезапно подмигивает мне и снова поворачивается к Скамандеру.
Однозначно странный персонаж.
* * *
— Уизли, вы с нами? — спрашивает Лили у Розы и ее брата.
Я поглядываю на часы: четвертый час ночи, а мы сидим в гриффиндорской гостиной и обсуждаем, куда махнуть на зимние каникулы.
Мы — это Альбус Северус Поттер, или просто Ал, Лили Поттер, я, Роза и Хьюго Уизли.
Роза вяло отзывается:
— Окай, ребятки, мы в деле.
Уизли сидит в кресле у камина, закинув ноги на журнальный столик. В одной руке у нее тлеет сигарета, а на палец другой она накручивает вьющийся локон брата, сидящего на полу, прислонившись спиной к креслу Розы.
Уизли-старшая смотрит на пламя и что-то тихо втолковывает брату.
Оба когтевранцы, почти близнецы в своей схожести, один от другой отличается только рыжими перетянутыми бронзово-синей лентой вьющимися волосами до плеч и карими глазами. Однако у них одинаковая форма губ, нос и россыпь веснушек на лице.
В общем, Роза и Хьюго — это саморегулирующаяся замкнутая система, куда нет доступа посторонним.
— Ну, так куда? Альбус, — Лили тормошит мирно дремлющего на диване Ала. Он разлепляет один глаз и мычит что-то невразумительное.
— Что? Альбус, мать твою, не спи! — рыжая снова толкает Поттера в плечо.
— Может дома? Там мама, еда, тепло, — с надеждой тянет Альбус и отчаянно зевает. — Потому что такого, как было в прошлом году, я просто не вынесу.
— Ой, не прибедняйся! — Лили бросает в брата подушкой, которую Ал ловит и кладет под голову.
— Спасибо, сестренка.
— Лил, что было в прошлом году? — меня пожирает собственное любопытство. Я сжимаю руку девушки, чтобы привлечь внимание к моей персоне.
— Рохля! Пироги, мама, гирлянды! Откормили слона! — бушует Поттер-младшая, хотя назвать костлявого Ала «слоном» — это явно преувеличить. Альбус лишь хмыкает и поворачивается лицом к стенке дивана.
— Лили, что произошло в прошлый раз? — спрашиваю опять, но в качестве ответа неожиданно донесся мягкий голос Уизли-младшего:
— Мы поднимались на Эверест.
От удивления у меня отвисает челюсть, которую я тщетно пытаюсь подобрать.
— Эм... О... Ну... И как? Поднялись? — наконец выдавливаю я.
— Нет. Из-за него, — насмешливо бросает Роза, кивая на дремлющего Поттера.
— Он просто сломал пару ребер, поэтому пришлось прекратить подъем, — все так же мягко пояснил Хьюго.
— Хотя я и предлагала оставить его там… Следующая за нами экспедиция подобрала бы. Месяца этак через три, — ехидно продолжила Уизли, стряхивая пепел сигареты на ковер.
Из-под подушки лениво выползла рука Альбуса и сжала все пальцы, кроме среднего, в кулак.
Роза выдыхает облако табачного дыма и усмехается.
Сердце непроизвольно пропускает удар и наполняется необъяснимой тоской.
У меня отличные родители и замечательная младшая сестра, но между мной и Руфью почти девять лет разницы, поэтому я постоянно ощущаю груз ответственности за нее.
У нас нет настолько полноценного общения. Да и аристократическое воспитание, не предполагающее душевной близости, тоже играет не последнюю роль.
В отличие от семьи Поттеров-Уизли, в которой все связаны.
Поттеры росли вместе с Уизли, они — одно поколение, между ними нет особых тайн, они — одно целое, и в то же время каждый индивидуален. Хотя и в этом «целом» есть свои группы.
Уизли вместе с Поттерами, но сами по себе. У них свои интересы, которые ни Джеймс, ни Альбус, ни тем более Лили не разделяют.
Гриффиндорец Джеймс и слизеринец Альбус — сумасшедшие спортсмены. В их жизнях скорость, ветер и свобода превыше многого.
Лили — отдельная категория. Она домашняя, уютная, теплая. На нее всегда можно положиться, понадеяться — Лил не подведет. Может именно поэтому она попала в Пуффендуй.
И все же, несмотря на различия, они — семья, поэтому как бы друг над другом эти ребята не издевались, все равно ничего не искоренит ту теплоту, что их связывает.
— Так куда? — Лили устраивается поудобней на моих коленях и кладет голову мне на плечо.
— В Швецию, за полярный круг, — предлагает Роза, отстреливая щелчком окурок в камин.
— Ты с ума сошла? Снег, лед и температура минус шестьдесят по Цельсию. Шедеврально просто, — морщит носик Поттер.
— Лилс, кончай выпендриваться. Уж где-где, а в Швеции мы точно не были.
— Рози, мы прошлую зиму торчали в снегах. По твоему, кстати, предложению. Может, пора уже в лето?
— Черт с тобой, — сдается Уизли и откидывает голову на спинку кресла.
— Раз в лето, то давайте в ЮАР махнем? — проявляю инициативу, вспомнив, что мы с отцом там когда-то были в бытность его послом.
— В Африку? — Лили поднимает голову с плеча, заглядывает в глаза и прикладывает к моему лбу свою теплую ладошку. — Скорп, ты не болен?
— Нет, все хорошо, — я смотрю в эти глаза цвета виски, и тону как Титаник. Отблески пламени пляшут в ее зрачках и на волосах, и пахнет моя Лили липовым медом.
Милая, любимая Лили.
— Мне кажется, это не самая дурная затея, — Хьюго отрывает взгляд от планшета и переиначивает слова сестры: — Вот уж где-где, а в ЮАР мы точно не были. Ал, ты как?
Поттер мычит, что воспринимается как согласие.
— Отлично. Я всегда мечтала о сафари. И это шикарный шанс проводить последнюю школьную зиму со всеми почестями, — приподнимает голову Роза, и ее глаза горят энтузиазмом.
На последних словах Лили с легкой тоской осматривает присутствующих: мне оканчивать седьмой курс Гриффиндора, Розе — Когтеврана, Альбусу — Слизерина. Рядом с рыжей в следующем году останется только Уизли-младший. Ее губ касается печальная улыбка.
В комнате повисает тягучая тишина.
Хью встает с пола и, потягиваясь, нарушает неприятное молчание:
— К тому же можно исследовать коренное население.
— Мелкий, — закатывает глаза Уизли-старшая, но по ее голосу ясно: она гордится братом.
Да, Когтевран — это диагноз.
— Тогда осталось только собрать шмотки и сообщить Джеймсу, чтобы купил билеты, — Лил встряхивает головой и старается спрятать зевок. — А теперь баиньки.
Роза поднимается с кресла и достает из кармана палочку.
— Пошли, мелкота.
Я бросаю взгляд на Уизли и поражаюсь их сходству. Сейчас, в неверном свете каминного пламени, Хьюго кажется точной копией сестры, только более мягкой. В мой гриффиндорский мозг заползла странная мысль, что Роза и Хьюго — это один и тот же человек.
Мимо меня проходит Уизли-младший, и мы встречаемся глазами.
Он мне подмигнул.
Как Роза.
Нет, странные они, эти всезнайки Уизли.
Вслед за когтевранцами уходят Лили и разбуженный Поттер. Мягко защелкивается портрет, и я поднимаюсь в спальные комнаты.
Падаю на кровать и перед самым сном думаю, что это будут самые запоминающиеся каникулы в моей жизни.
10.09.2012 Мера наказания
Завтрак — это очень важная церемония, которую нельзя нарушать. Именно так говорил мне Люциус, приучая к хорошим манерам и правилам поведения за столом. Теперь мне семнадцать, никто меня уже не учит, а привычка осталась. Поэтому я медленно ем овсянку — завтрак аристократа, и все кажется правильным и спокойным, как вдруг в Зал врывается Лили Поттер и бежит ко мне. Она падает на скамейку и тянет меня за руку.
— Пойдем, там Дугласа... сейчас... убьют, — задыхается Лили.
— И кто же?
— Роза!
Плохо. Мы с Лили поднимаемся со скамейки и бежим в холл. Расталкиваем учеников, пытаясь пробраться поближе к происходящему. Однако все попытки подойти к Уизли и Дугласу ближе, чем на пять метров, оказываются неудачными из-за какого-то непонятного барьера вокруг них.
Внутри круга из студентов Роза методично бьет Джозефа по лицу, встряхивая его за грудки. На лице у Рози, нашей милой Рози, написана такая ярость, что становится жутко. Ее движения точны и размеренны, как и все, что она делает.
— Роза, что ты делаешь? Рози! — кричит Лили, бросаясь к Уизли и наталкиваясь на барьер. Кто-то рядом участливо поделился:
— К ним никак не пройти. Мощно она щит поставила, даже Слизнорт не смог снять, покатился за Макгонагалл.
Поттер оборачивается и переводит испуганный взгляд с меня на Розу и обратно. Ибо Макгонагалл — это очень плохо.
— Роза! — Лили предпринимает еще одну попытку докричаться до Уизли, но Роза ее не слышит.
Я всматриваюсь в толпу, выискивая глазами Хьюго Уизли. Ведь не мог же он бросить сестру в таком положении. Если она его не заставила, конечно.
Наконец, взгляд цепляется за рыжие волосы где-то у противоположной стены, и я бросаюсь туда, кивнув Лили следовать за мной.
И действительно, прислонившись плечом к колонне стоит Уизли, немного лениво наблюдая за происходящим. Я подхожу к нему и впадаю в ступор. Потому что передо мной не Хьюго. То есть он, но только совсем не такой, каким его привыкли видеть. Всегда аккуратно уложенные волосы растрепались, несколько пуговиц на рубашке оторваны, и он курит. Точно так же, как и Роза: длинными затяжками, медленно выдыхая дым.
— Хью, что происходит? — Лили успела подобраться к нему и положить руку на плечо.
— А что, вам отсюда совсем не видно? — голос у него осипший, глухой и... злой. Злой до дрожи. Мне впервые в жизни стало страшно просто от чьей-то ненависти. — Роза, как верный рыцарь, защищает честь дамы.
Я стою, как дурак, и не могу подойти к Уизли, чтобы сказать ему что-нибудь ободряющее.
Лили сжимает плечо Хьюго и мягко спрашивает:
— Что с тобой случилось?
В ответ он отворачивает воротник рубашки и показывает красные пятна на шее, от одного вида которых Поттер покраснела.
— Он тебя...
— Я тебе больше скажу, — Уизли хмыкнул и мрачно ухмыльнулся. — От позорной участи меня спасла Роза. Иначе быть бы мне сейчас... Быть, короче. Явилась моя сестренка и вмазала ему.
— А почему ты не сопротивлялся? — я нашел в себе силы подойти поближе.
Хьюго расхохотался, потушил сигарету о камень и прикурил новую.
— Мерлин мой, Малфой, я что, так похож на мордоворота? Он мне палочку сломал, — рыжий кивнул на деревянные обломки, грустно лежащие на полу. Уизли перевел взгляд в круг и прохрипел: — Ладно, пора. Простите, господа, дела.
А потом мягким, почти танцующим шагом направился к сестре. В круг.
Я прислонился спиной к колонне и обнял Лили за плечи. Она прижалась ко мне и тяжело вздохнула:
— Скорп, думаю, надо было его остановить.
Нет, Лили, я так не считаю, более того, я не рискнул бы даже под страхом смерти сунуться к такому Хьюго, с хищно раздувающимися ноздрями, сжатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
К избиению Дугласа подключился Хью. В холле, где собралось несколько сотен человек, повисла густая, вязкая тишина, которую разрывают только удары Уизли.
Бьет он, конечно, не так технично, как сестра, но с куда большим чувством. Звук каждой хрустнувшей кости приносит ему мрачное удовлетворение. Что ни говори, но даже я, пацифист по убеждениям, получаю удовольствие от этой сюрреалистичности картины: милый, мягкий, безукоризненно вежливый Хьюго, гордость школы и родителей, почти бог факультета, любимчик впечатлительных и не особо девушек, убивает Дугласа. С чувством, с толком, с расстановкой.
Картина маслом.
Повисшую тишину нарушает разъяренный крик профессора Макгонагалл:
— Уизли!
* * *
Пять часов утра. Роза с остервенением жжет школьные мантии и выдирает страницы учебников. В камине одна за другой вспыхивают «Высшая Трансфигурация» и «Курс Зельеварения». Роза Уизли уезжает. Розу Уизли выгнали.
Пожалуй, в это сложно поверить. Даже невозможно. Чтобы лучшая студентка, переплюнувшая даже собственную мать, так бесславно закончила обучение.
Лили сидит, забившись в кресло, и тихо всхлипывает. И я ничем никому не могу помочь, потому что беспомощен, как котенок.
Сидящий рядом с Рози Альбус с такой же злостью, как и сама Уизли, рвет учебники и мантии.
Только Хьюго меланхолично прикидывает, какие книги сестре оставить, а какие отправить на казнь. Он снова стал тем спокойным и уравновешенным человеком, которого я знаю.
— Роза, ты с собой возьмешь травологию?
— Нет, на кой черт?
— Ну как? Вдруг пригодится.
— А если нет?
— Выбросишь.
Роза пожимает плечами и бросает в камин оставшиеся книги. Глаза у нее сухие, колючие. На нее даже смотреть больно: слишком прямая спина, слишком стиснуты губы, слишком частое дыхание... Все слишком.
Мне уже ее не хватает.
Видимо, мою наступающую тоску так заметно, что Роза садится на подлокотник кресла и ерошит мне волосы.
— Не дрейфь, Малфой. Все не так уж плохо, а пить-то можно и с другими, — она улыбается. Ласково, терпеливо и немножко насмешливо. В этом вся Роза.
Лили не выдерживает и бросается обнимать Уизли. Поттер плачет, вздрагивает и умоляюще смотрит ей в глаза.
— Лил, с тобой Малфой, а со мной все будет хорошо. Ты же сама знаешь.
— З-знаю, — моя девочка отходит от сестры. Следующим прощается Альбус. Обнимает Розу до хруста костей и говорит только одно:
— Удачи.
Уизли кивает головой, подхватывает рюкзак и выходит.
Портрет закрывается.
20.09.2012 Когтевран на двоих
Она сидит на подоконнике и курит. Все время курит. И руки у нее дрожат — это ты видишь еще с порога.
— Уезжаешь? — удивительно, как голос остался спокойным, если внутри эмоциональный ураган. Тебе не верится, что сидит она в твоей комнате в последний раз, и окурок тушит в пепельнице тоже последний. Не верится, что не будет больше ваших посиделок.
Не будет.
Это осознание оглушает тебя получше маггловской бомбы, колени подкашиваются, ты хватаешься за дверной косяк в попытке не упасть.
Не будет.
— Уезжаю, — она почти шепчет, и у тебя перехватывает дыхание. Если бы, если бы она знала, чего тебе стоит сдержаться, не упасть, не завыть от тоски. Если бы хотя бы представляла, что для тебя значит, как важна, как ты любишь ее голос, ее руки, каждый ее шрам и царапинку. Любишь ее всю: циничную, колючую, едкую. — Даже нет, не уезжаю. Меня отсюда вышвыривают.
Она смеется. Хрипло и зло. Тушит сигарету и оборачивается, а в глазах у нее — отчаяние.
И у тебя срывает крышу. Потому что тебе уже все равно, что она подумает, что будет дальше. Тебе плевать. Плевать. Плевать, потому что она уедет, исчезнет из твоей жизни и унесет с собой все, ради чего ты существуешь.
Ты быстрым шагом подходишь к ней и сгребаешь ее в охапку. Вдыхаешь соленый запах моря — запах Розы. Стараешься запомнить каждый оттенок аромата, чтобы задержать его в себе. Ты сумасшедший.
Она вырывается, пытается оттолкнуть тебя, шипит что-то, но тебе все равно. Ты прижимаешь ее своим телом к стене и держишь за руки. Сейчас ты маньяк, а у ее запястий такая тонкая кожа. Покрываешь их нежными поцелуями. Впитываешь в себя каждый вздох Розы, каждое бранное слово. Потому что они твои. Все, что сейчас происходит, только твое.
Брань, крики, всхлипы на грани стонов — твое, твое, твое.
А потом Роза затихает, даже дышит как-то незаметно, и ты отпускаешь ее. Тебе кажется, что ты делаешь ей больно. Ей, которую любишь так, что сердце останавливается и дышать просто невозможно. Ты отходишь на шаг назад и замираешь. Понимаешь, что если она сейчас выгонит — ты уйдешь. Ее воля — твоя воля.
Но Роза не выгоняет. Только закрывает лицо руками и медленно сползает по стене на пол. Ее плечи вздрагивают, и твое сердце колотится как безумное.
Ты садишься перед ней и не знаешь, что сказать. Протягиваешь к ней руку и хрипло шепчешь:
— Роза, я... Прости... Я... Все понимаю, я уйду.
Ты поднимаешься, но Роза хватает тебя за руку и тянет вниз. Ты падаешь на колени и оказываешься слишком близко к ней. Чувствуешь ее дыхание на своей коже, видишь блестящие глаза и слышишь жгучие и желанные слова:
— Поцелуй меня.
И целуешь. Крепко, больно, кусая губы, вкладываешь в поцелуй все, что накопилось, что так хотелось выплеснуть, рассказать, объяснить. Ты ведь любишь ее до мурашек на коже, до боли в сердце и рваного дыхания, до полнейшего безумия.
Губы у Розы горькие, на вкус — кофе и табак. Ты бережно сцеловываешь слезы, ручейками сбегающие по ее щекам.
Роза всхлипывает, когда ты целуешь шею. Вздыхает — когда ямочку между ключицами. И хрипло шепчет, часто-часто дыша:
— Лоркан, скажи, что любишь. Скажи.
— Люблю. Люблю. Люблю. Ты себе даже не представляешь, как.
И ведь правда. Она даже представить не может. Откуда ей знать, что она — твой фетиш, что ты умираешь из-за нее все те годы, что вы знакомы. Кто ей рассказывал о том, как ты ловишь ее взгляды: нежные или злые, ласковые или безразличные, мимолетные или тягучие. Она не видела, как ты смотришь на нее, как боишься лишний раз заговорить, чтобы ее не спугнуть. Не видела, как ты ревнуешь ее ко всем: к семье, к Лисандру и к Малфою. Особенно у Малфою.
Да ты просто задыхался от ревности, видя, как он свободно с ней разговаривает, как смеется, шутит, прикасается.
Ты ненавидел их всех, и боготворил ее — Розу Уизли, медленно и методично сводящую тебя с ума.
Она снится по ночам, мешает думать, учиться, жить, потому что повсюду. Куда бы ты ни шел, с кем бы не встречался — везде она: в людях, местах, атмосфере.
И не деться тебе никуда. Никуда и никогда.
Ты бережно выцеловываешь ее руки, особенно костяшки. Каждый пальчик, каждую костяшку, каждую ранку, а от нежности сердце болит.
Тебе известно, что плечи у Розы в родинках и совсем чуть-чуть в веснушках. А еще ты знаешь, что у нее родинка за правым ухом — увидел случайно на Трансфигурации, когда сидел сзади. Потом эта родинка по ночам мешала спать.
А еще у нее тонкий, почти незаметный шрам на верхней губе, и ты его уже в который раз обводишь языком.
Страстная и сладкая Роза.
* * *
Вы сидите на диване перед камином, прижавшись, сплетясь друг с другом, став единым целым. Поленья потрескивают, и Роза кладет голову к тебе на плечо.
— Почему сейчас? — от ее хриплого голоса ты теряешь способность мыслить.
— Почему что?
— Любовь почему?
— Не сейчас. Давно.
— Как давно? — она даже привстала от интереса. Волосы взъерошены, губы опухли, а глаза блестят счастьем.
— Ну... — ты тянешь, чтобы продлить интригу, но потом сдаешься. — Лет пять, пожалуй, точно.
Она вздыхает и опускается обратно в твои объятия.
— Поэтому сейчас набросился, как голодный зверь? Можно было попросить, — насмехается она.
— И как же нужно попросить? — ты улыбаешься, потому что уже можно. Потому что тебя не отвергнут, потому что Роза уже твоя. Целиком и полностью.
— Вот, например, так: «Розочка, поцелуй меня пожалуйста».
Странно слышать имя «Розочка», Роза — да, Рози — да, но Розочка — как-то слишком ласково для нее, для твоего, теперь твоего, зверя. Однако имя прекрасно ложится на язык, и ты произносишь его так, словно делал это тысячи раз:
— Розочка, поцелуй меня, пожалуйста.
И она целует. Это поцелуй без страсти, жадности или жажды. Он тягучий, горячий, медовый. В нем только нежность, теплота и совсем немножко грусти.
Потому что утром ей уходить, а, попрощавшись, ты знаешь, она не пришлет больше ни письма, ни привета.
Vova
