Рита Скитер любит все яркое и блестящее. Она в курсе, что часто ее пристрастие вступает в конфликт с тем, что большинство называет хорошим вкусом, ей не раз об этом сообщали, о да. Но она ничего не может с собой поделать: в любой из ее вещей должен присутствовать не вкус, но шик. Такой шик, чтобы сразу — и наповал. Чтобы раз увидели — в жизни бы не забыли. Все, что окружало Риту, все, что служило ей, что она носила, использовала, на что смотрела, выделялось среди прочих подобных предметов либо прекрасным ярким цветом, либо блеском, либо вычурной формой, либо хотя бы ценой. Все, кто хоть раз видел Риту Скитер, охотно это подтвердят, хотя не все при этом будут вежливы и корректны.
Ритин прекрасный маникюр, ее яркие мантии, ее сумочка из крокодиловой кожи, оправа очков, отделанная искусственными камнями, ее сложная прическа, золотые зубы, ее перо — все это не только часть устойчивого сознательно выбранного образа, но и отражение убеждений и вкусов. Дело принципа, можно сказать.
В выборе героев и сюжетов для статей и книг Рита придерживается тех же принципов, что и в выборе гардероба, аксессуаров и предметов обихода. История должна притягивать внимание, сражать наповал. Она должна быть броской, эффектной, яркой. Если в ней и будут присутствовать испытанные, проверенные временем, ожидаемые ходы, то не от скудности фантазии автора, а оттого что в некоторых случаях классика — это лучший выбор. История должна быть как навозная бомба: чтобы взорвалась — и все вокруг в дерьме, а ты стоишь среди всех этих смешных перепачканных взбешенных людей, вся яркая и блестящая, не имеющая к взрыву ни малейшего отношения, и если где на рукаве грязное пятнышко и осталось, то это только и исключительно из-за того, что случайно до кого-то дотронулась. Возможно, даже пыталась помочь оттереться. Вся такая сочувствующая и замечательная.
Рита Скитер, привлекательная блондинка сорока семи лет, любит свою работу пуще жизни, денег и себя самой. По ее нескромному и твердому убеждению, журналистика — это что-то вроде беллетристики, но еще круче. Как любому писателю, Рите приходится проникаться эмоциями героев, дабы относительно правдоподобно описать ход их мыслей, создавать интересный сюжет, дабы держать читателя в напряжении, связно и красочно его излагать, да еще и выдавать некий объем текста в оговоренное редакцией время. Но, в отличие от писателей, Рита, публикуя свой текст, влияет на жизнь своих персонажей — жизнь реальных людей. От того, как она осветит то или иное событие, зависит то, чем это событие обернется для разных людей. Даже если то, что она пишет, оказывается так же далеко от правды, как догадки маглов о магии, публикацией статьи Рита отчасти овеществляет собственную выдумку, выпускает ее в мир, предоставляя ей действовать дальше самостоятельно. Писатели придумывают сюжеты — Рита сюжеты творит, вот и вся разница.
Как у любого творца, у Риты есть любимые герои и любимые сюжетные ходы. Некоторые недоброжелатели полагают, что Рита пользуется любыми поводами, лишь бы выдать очередную сенсацию. Наивные. Знали бы они, сколько таких поводов Рита отсеяла и отбросила, сочтя недостойными внимания, просто потому, что заниматься ими было предсказуемо и не слишком-то интересно...
Она любит созданный ею образ Альбуса Дамблдора, даже два образа, один для газетных статей — маразматичный чудаковатый старик, ходячий символ устаревших ценностей и идей, другой для книги — волк в овечьей шкуре, коварный злодей, скрывающийся под личиной благородного победителя страшного Гриндевальда. Они оба ей очень удались, причем второй образ — этим Рита гордилась особо — был основан исключительно на достоверных фактах. А уж как она за этими фактами гонялась — вспомнить приятно!
Рита любит писать о власть предержащих, потому что любая статья о них подобна здоровенному булыжнику, брошенному в воду: никогда не знаешь, как долго будут расходиться круги по воде и что, собственно, из этого получится. То есть рассчитать-то можно иногда, но фальшивые документы лучше прикупить заранее, мало ли что.
Рита любит писать про Гарри Поттера, потому что для него образов получилось аж четыре штуки: Бедный Благородный Сиротка, Несчастный Душевнобольной, Опасный Психопат, Великий Герой. В последнее время все чаще приходилось эксплуатировать образ Героя, но каждый раз за используемым образом виднелись и все остальные. Пусть их не замечает никто из читателей (хотя Рита надеялась, что кто-нибудь помнит и замечает), но сама она знала об этом, и это грело ей душу.
Рита любит писать о Малфоях. Беленьких хорошеньких Малфоях, правильных и уважаемых членах общества. Потому что общество и Малфои совершенно одинаково бесятся от такого подхода. Потому что когда-то давно, когда Рита только получила место специального корреспондента в «Пророке», лорд Малфой снизошел до того, чтобы поговорить с ней и дать ей денег. «Чтобы я слова худого не слышал и не читал от вас о моей семье, иначе» — интонационное многоточие, многозначительный взгляд, конец диалога. Малфой поправляет локоны, публика молча восхищается. Это все, на что он расщедрился. В самом деле, чего долго общаться с какой-то там журналисточкой? А все же так дела не делаются. Рита очень не любит тех, кто пренебрегает ею. О Малфоях она за эти годы не написала ни одного дурного слова. Только хорошие, но такие, что лорд Малфой позже еще три раза пытался вызвать Риту на разговор.
«Не понимаю, в чем проблема, ведь я пишу о вас только хорошее», — говорила Рита, мило улыбаясь и хлопая накладными ресницами. Сейчас-то этим никого не проведешь, взгляд выдает, да и репутация та еще, а в те времена она еще вполне могла сойти за «прелесть какую дурочку». Вдруг она и правда не понимает, в чем проблема. Малфой не ждал такого рода уловок от хаффлпаффки. Малфой понял, в чем подвох, только когда ему стукнуло лет так тридцать пять. С тех пор Рита стала обращаться с его фамилией еще аккуратнее. Побаловались и будет. Но иногда, пару раз в год, все-таки позволяет себе. Надо же держать себя — да и Малфоя! — в форме.
Еще Рита мечтает когда-нибудь, когда радость Победы малость протухнет и публика перестанет благосклонно воспринимать любое действие участников Золотого Трио, написать книгу о Гермионе Грейнджер и неутомимо собирает материал. Ей нравится Гермиона Грейнджер, нравится потому, что всухую сделала ее однажды, а Рита любит достойных противников и нетривиальные задачи. И месть, конечно, тоже очень любит.
Рите нравится ее жизнь. Она независима, состоятельна, хоть и не относится к неприлично богатым людям, занята интересной творческой работой и в свои сорок... ай, ладно, сорок семь все еще достаточно хороша собой для краткосрочных романов, тонизирующих и поднимающих самооценку. Она по уши увязла в тайнах, своих и чужих, и каждый вечер, когда она возвращается домой, на подоконнике ее встречает с десяток чьих-то сов со срочными письмами, и ей это нравится. В смысле, не совы нравятся, а ощущение причастности ко всему по-настоящему интересному и скорость, с которой все это интересное само находит ее. Она заходит домой, кормит сов, сортирует корреспонденцию по срочности и ценности и идет на кухню, варить кофе с кардамоном. Кофе с кардамоном — ее личный бзик. Ее единственная подруга времен учебы в Хогвартсе утверждала, что кардамон — очень полезная пряность, прямо-таки целебная, и там и сям ее использовали, и в составе лекарственных смесей, и просто так, и от фарингита исцелит, и из депрессии выведет, и потенцию наладит, и что кроме прочих мелких чудес кардамон якобы нейтрализует действие кофеина.
Кофе с кофеином и кардамоном, нейтрализующим его действие. Это как преступление без наказания. Как прыжок с крыши со страховкой и Левиосой наготове. Как покупка, счет за которую никогда не придет. Рита всегда перепроверяет полученную информацию, но за долгие годы так и не собралась узнать насчет кардамона: слишком уж горьким было бы разочарование, если бы все рассказанное оказалось неправдой, и Рита предпочитает верить, что это правда, и пить себе свой кофе, благо ей все равно, сколько в нем на самом деле кофеина, у нее нет проблем ни с сердцем, ни со сном, вообще ни с чем. Ее очаровывает сама идея действия без последствий. Тоже практически магия, то есть то, чего в жизни вообще не бывает, никогда.
В жизни Риты, по крайней мере, последствия приходят всегда. Написала статью — получи впридачу к гонорару парочку новых врагов. Упомянула или не упомянула кого-нибудь в печати — получи еще пару поводов для ссор. Пропусти два-три Рождества дома ради освещения приуроченных к ним событий в прессе — будь готова, что на следующем семейном празднике для тебя не найдется ни стула, ни вилки, ни порции еды: «Мы же думали, тебя опять не будет». Назови единственную подругу очкастой дурой — останься без подруги вообще. Хотя, Рите тогда казалось, могла бы и простить. Это уже позже, читая соответствующую литературу, она поняла: нет, не могла. И не простила, конечно же. Не бывает так, чтобы последствия не догнали Риту. Зато у нее есть кофе с кардамоном.
В доме Риты все находится в строго отведенных местах, то есть, места-то обычно произвольные, это называется «творческий беспорядок», но Рита может быть совершенно уверена, что всякий брошенный впопыхах клочок бумаги она найдет там же, где она его оставила. Лет пять она дрессировала домовика, чтобы он вытирал пыль и производил влажную уборку, но не выкидывал, ничего, никогда. На строго отведенном месте неподалеку от рабочего стола стоит рамочка с колдографией. На колдографии изображена ритина лучшая подруга, та самая, хогвартских времен. Других она так и не нажила, что не удивительно, при ее-то стиле жизни.
Рита знает о том, что с ней происходит сейчас, только понаслышке. Говорят, время ее не пощадило, и та, что когда-то была дивной пронырливой и любопытной ехидной, с которой было так весело сплетничать обо всех хогвартских учениках, спрятавшись от укромных глаз в какой-нибудь из ванных комнат, превратилась в параноидальную обиженную на жизнь злючку, зацикленную на своих недостатках, комплексующую, несчастную. Можно ли было разглядеть это нерадостное будущее в те времена, когда они дружили? Можно ли было избежать ссоры, если бы, обидевшись, она сказала какие-нибудь другие слова? Рита не знает.
Говорят, привидения остаются похожими на самих себя примерно в первые десять-пятнадцать лет после смерти. Потом они будто утрачивают какие-то важные составляющие своей личности и внезапно превращаются в смешные пародии на самих себя: Недостатки заостряются, достоинства редуцируются, с разумом вообще творятся странные вещи... Говорят также, что это проходит. Лет через сто-двести. Возможно, лет через сто-двести Рита могла бы снова попросить прощения и получить его. Проблема в том, что у Риты нет столько времени. Она, конечно, планирует жить долго, но не уверена, что этого окажется достаточно. И какого боггарта из всех возможных вариантов она выбрала себе в друзья именно привидение? Молодая была, глупая...
Но если смотреть правде в глаза, ей действительно не было равных. И у них действительно было много общего, даже как-то чересчур — для существ, имеющих разную природу.
Рита редко смотрит на ту фотографию, ей достаточно просто помнить о ее существовании. Но когда в первый раз за вечер она заходит в комнату, она обязательно бросает на нее взгляд. На колдографии изображена темноволосая девушка примерно шестнадцати лет, в нелепых очках, худая, бледная, с острыми ключицами и коленками, выглядывающими из-под форменной хогвартской юбки. Она сидит в кресле и читает книгу, завернутую в плотную белую бумагу — названия не разглядишь. Она хмурится и машинально сдувает челку со лба, потом замечает, что ее снимают, строит недовольную рожу и поднимает книгу, полностью скрывая за ней лицо.
— Добрый вечер, Миртл, — усмехается Рита. — Хочешь, я расскажу тебе, как прошел мой день? Нет? Правильно, я тоже не хочу.
Рита садится за стол, делает первый глоток кофе и начинает разбирать почту. Миртл на колдографии читает книгу.
Vova
