Несколько минут назад дверь маленького кафе закрылась за шумной компанией подростков, которых я увидел здесь впервые. Вот и хорошо.
Хорошо, что они ушли – чужаки, которые забрели сюда по ошибке. Шум и суета неотделимы от глупости, кроме того, они мешают писать. А мне нужна тишина. В Лондоне она уже давно стала роскошью, и за нею я прихожу сюда — в укромный дворик в Темпле. Может быть, это самое тихое место во всей Англии.
Ну, вот! Теперь можно и поработать. Каждый вечер я захожу в это кафе, где всего четыре столика и горят свечи, выбираю тот, что стоит в самой глубине у высокого узкого окна с широким подоконником, который мог бы понравиться даже Гамлету, достаю карандаш и блокнот и пишу.
Здесь чисто, тепло и уютно. Что ещё нужно одинокому пожилому писателю, которому давно не спится по ночам и для которого эти старые каменные стены предпочтительнее дома? Да, пожалуй, совсем немного: чашка чая с молоком или кофе, а иногда — бокал хорошего вина – всё зависит от погоды. А сегодня на улице промозгло и сыро, и потому я попросил приготовить глинтвейн.
Сейчас в кафе всего три посетителя: я и двое мужчин за столиком у противоположной стены.
Один из них – невысокий молодой человек лет двадцати. Он пришел чуть позже меня, и я видел, как он, переступив порог, остановился, растерянно огляделся по сторонам, потом обменялся несколькими фразами с официантом и, повесив промокшую куртку на вешалку, медленно опустился на стул. В кулаке он сжимал какую-то бумагу: письмо или ещё что-то – разобрать было трудно. Юноша сутуло наклонился над столом, положив голову на сложенные руки, и замер.
Долгожданная тишина тут же стала какой-то неестественной, тяжёлой. Она внушала тревогу, лишая покоя, и вот, я отложил блокнот и карандаш в сторону: нет, кажется, сегодня мне не удастся поработать.
Густой воздух неподвижно застыл, словно перед грозой или затяжным унылым дождём…
Я сидел, тупо глядя в окно, и в голове не рождалось ни одной идеи, и всё же уходить не хотелось. А потом я понял, что это хорошо – то, что я остался, потому что через некоторое время появился второй… Лет сорока – сорока пяти. Высокий. Худой. Прямой, как шпага. С чёрными волосами до плеч, идеально ровной спиной, во всём чёрном. Его необычного кроя — широкий и длинный в пол — плащ, несмотря на ливень, казался сухим. Удивительно! Кроме того, мне бросилась в глаза ещё одна странность: я не заметил, откуда он пришёл. Мой столик расположен у окна, из которого прекрасно виден дворик, и я не мог не обратить на него внимание. Казалось, мужчина возник из ниоткуда.
Он оставил свой плащ там же, где и молодой человек— свою куртку, а потом направился в его сторону. Через несколько решительных шагов он замер, не сводя глаз с тёмного затылка юноши. Его безупречно прямая спина напряглась. Он стоял так минуту или две, а потом сделал ещё несколько шагов и бесшумно присел за тот же столик — напротив парня.
Теперь я мог видеть их обоих в профиль.
Веки юноши были опущены. Похоже, он настолько погрузился в свои мысли, что ничего не видел и не слышал. Через несколько долгих секунд я заметил, что губы того, кто старше, на мгновенье приоткрылись. Казалось, он обратился к парню по имени… А может быть, просто сказал: «Привет…»? В любом случае, слово, которое он произнёс, было коротким. Едва уловимое движение губ. Шепот, которого мне не разобрать.
Нет, я и не думал подсматривать за ними. Или подслушивать... Всё намного проще: юноша выбрал тот столик, над которым висит мой любимый карандашный черно-белый рисунок. Когда я прихожу сюда, то сначала долго смотрю на него. Казалось бы, абстракция, но резкие, угловатые линии помогают мне собраться, словно бы затачивая до остроты все мои чувства – как раз то, что нужно, чтобы написать приличный рассказ.
А сейчас я забыл о том, что я писатель: блокнот отброшен в сторону, а я смотрю перед собой и вижу только их двоих. Как я жалею, что не умею рисовать, потому что эти мужчины – такие непохожие и в то же время идеально дополняющие друг друга, словно продолжение моих любимых карандашных линий, застывших на бумаге. Конфликт, доведённый до предела и превратившийся в гармонию – необычную, странную, но всё же - гармонию. «Идеальная пара», — думаю я и усмехаюсь очевидной парадоксальности этой мысли. Но, кажется, мир держится на парадоксах, или нет?
Они сидят в тишине и даже не смотрят друг на друга. Молчат. Так продолжается довольно долго, а потом я замечаю, что они ведь разговаривают! Только без слов. Разговаривают их руки. Длинная тонкая бледная кисть накрыла сведённые судорогой пальцы, всё ещё сжимающие непонятную бумагу.
Потом тот, кто пришел позже, поднимает голову и смотрит перед собой. Куда? Я не знаю. В отблеске, что бросает на его лицо пламя свечей, я замечаю, что его глаза печальны. Мужчина на мгновение опускает веки, и я вижу на его щеке блестящий след. Плачет? Или он всё-таки попал под дождь? Бледное, с резкими чертами лицо напряжено, плечи – тоже. Большим пальцем правой руки он медленно проводит по запястью юноши, и мне становится любопытно, чувствует ли мальчик сейчас хоть что-нибудь? Может, да, а может, и нет. Он уставился в стол и, похоже, погружён в себя.
Дождь усиливается, и теперь во дворике не увидишь даже редких прохожих. Стук капель по стеклу немного успокаивает. Он нарушает тишину, становящуюся невыносимой.
Снова лёгкое шевеление губ. Шепот…
Юноша вздрагивает и поднимает голову. Я вижу его лицо, его глаза! Странно, они не блестят и как будто бы даже поглощают свет. В царящем полумраке они кажутся безжизненными. В них полная опустошенность.
Кажется, он хочет что-то сказать, но губы дрожат. Мужчина в черном берёт его кисть в ладони, словно хочет согреть. Юноша снова вздрагивает и пытается отдёрнуть руку, но старший не отпускает, а напротив, притягивает её к себе. Мужчина разжимает застывшие пальцы и осторожно извлекает скомканное письмо. Он расправляет его, а потом, продолжая смотреть в глаза собеседнику, разрывает. Очень мелко.
Опустошенность во взгляде мальчика сменяется… недоумением? Надеждой? Он крепко зажмуривается и распахивает уже блестящие от слёз глаза. Теперь он сам тянет руку мужчины к себе и немного подаётся вперёд. Подносит к губам бледную кисть, и я вижу, как дрожат тонкие пальцы старшего…
* * *
Завтра я вернусь сюда и напишу рассказ о них. А сейчас…
Vova
