Гарри Поттер не боялся смерти. Он был готов к ней с подросткового возраста — если к смерти в самом деле можно быть готовым. В отличие от большинства магглов и магов Поттер хотя бы приблизительно представлял, что ждет его по ту сторону жизни. Вокзал Кинг-кросс, встреча с родными и любимыми людьми, бесконечное посмертие сильного волшебника. Смерть должна была встретить Гарри как старого знакомого — во всяком случае, он рассчитывал на что-то подобное.
И он уж точно не рассчитывал, что после смерти будет обречен на вечное болтание по улицам Лондона в обличье ангела и в компании Драко Малфоя...
* * *
На самой верхней точке лондонского колеса обозрения чертовски холодно, и ветер забирается не просто под одежду, а словно под кожу. Примерно так Гарри чувствовал бы, будь он человеком. Сейчас же он ничего не ощущает. Жара и холод, твердость и мягкость, плотность материи, телесность прикосновений, запахи, эмоции — все, чем живут люди, для ангелов недоступно.
Поттер и Малфой сидят на неподвижной кабинке — ночью колесо обозрения не работает — и молча смотрят каждый в свою сторону. Малфой — в темное небо, где едва угадываются далекие бледные звезды, а Поттер вниз — где ослепительные потоки огней свидетельствуют о бурной ночной жизни людей десятков национальностей и оттенков кожи.
— Мы как вуайеристы, — произносит в темноту Малфой. — Извращенцы. Все, что мы можем, это только ходить и подслушивать, подглядывать, впитывать жалкие крохи чужих чувств — потому что напрочь лишены возможности испытывать свои собственные!
— Мы можем не только ходить, — ровным тоном возражает Поттер. — Мы еще можем летать.
В ответ Малфой фыркает точно также, как он делал это при жизни. В такие минуты Гарри кажется, что все это просто сон, и на самом деле они оба живы.
* * *
С ними двумя все было не так, как с остальными — кто бы сомневался! Начать с того, что ангелы обычно ничего не помнят о своих прошлых жизнях. Они просыпаются однажды утром с крыльями за спиной, невидимые почти для всех в земном мире, в длинных пальто и обязательно со стильными шарфами на шее.
Ангелы знают, что они должны делать — летать и смотреть, ходить и слушать, заглядывать через плечо и ободряюще прикасаться к людям — те не почувствуют их прикосновений, но груз забот и горестей на какое-то время спадет с души. Ангелов никто не учит этому, просто однажды они просыпаются с твердым знанием о том, что входит в их обязанности — и немедленно приступают к их выполнению.
Все, что ангел знает о себе — имя. Имя, да еще то, что у него есть два выхода отсюда — или стать когда-нибудь человеком или подняться выше и раствориться в ослепительном свете. Ангелы просто чувствуют, когда наступает подходящий момент для перехода — и все. Насколько известно Гарри, все выбирают второй путь. Стать человеком для ангела — это однозначный шаг назад. В этом они уверены также твердо, как и в том, для чего существуют. Летать и смотреть, ходить и слушать, утешать и ободрять — даже если об этом никогда никто не узнает.
Да, и ни один ангел не может похвастаться тем, что видел Бога. Ни один.
У Поттера и Малфоя с самого начала все пошло неправильно. Когда оба они открыли глаза и обнаружили себя на самой верхушке лондонского «Огурца», все их воспоминания были при них. Все. Их. Воспоминания. Первое, что сделал Малфой, когда осознал это в полной мере — уже после того, как они поговорили с Глорией, Чарли и другими лондонскими ангелами — сложил крылья и камнем кинулся с Биг Бена вниз. Позер. Наверное, рассчитывал эффектно разбиться о мостовую и прекратить свое посмертное существование.
Разумеется, ничего не вышло — он просто приземлился, и Гарри, наблюдавший за этим полетом с макушки башни, готов был поклясться, что видел, как мостовая спружинила под бесплотными малфоевскими ногами и бережно подтолкнула его вверх.
— Твое время еще не пришло, — сказал он потом Малфою. — И вообще, где ты слышал об ангелах-самоубийцах?
— Я вообще об ангелах не слышал, — огрызнулся Малфой и улетел на целый день в Уилтшир.
В свою очередь, никто из ангелов никогда не слышал о том, что можно сохранить человеческую память. С другой стороны, изо всех ангелов, с которыми Гарри и Драко довелось познакомиться в первую же неделю своего нового существования, ни один в прошлом не был волшебником. Но с третьей стороны, если ангелы ничего не помнят о своем предыдущем воплощении, откуда им знать, были они магами или магглами?
Гаррри знал. И Драко знал. И вначале это их обоих просто сводило с ума — хотя, конечно, будь они людьми, терзались бы намного больше. Потом, со временем, все как-то улеглось, сделалось неважным. К тому же, у них действительно было полно дел. Это в первые дни каждый не отлипал от членов своей семьи, пытаясь всеми способами подать им знак, как-то утешить в горе — а потом они оглянулись вокруг и приступили к своим непосредственным ангельским обязанностям.
— Я тобою проклят, Поттер, — любил повторять Малфой. — Я обречен на тебя всю жизнь и всю смерть, как я теперь понимаю. Полагаю, если мы разлетимся в разные стороны, это ни к чему не приведет?
Они попытались, но это действительно ни к чему не привело. Ангелы всегда работали в парах, и кто образовывал эти пары, по какому принципу — оставалось для них загадкой. Такой же, как и лицо Бога. Впрочем, ангелы мало размышляют о метафизике. У них и без того хватает, чем заниматься.
Когда Поттер и Малфой умерли, им обоим исполнилось по сорок лет. Не возраст для волшебников, просто не возраст. Тем не менее, это случилось. Забавно, что они умерли в один день — погибли во время неудачного эксперимента в засекреченной лаборатории Отдела Тайн. При жизни Поттер руководил этим отделом, а Малфой занимался проектами, связанными с артефактами и зельеварением. Они прекрасно уживались вместе — истина, рождавшаяся в их жарких спорах, была, как правило, той самой, о которой принято говорить «непреложная» и «в последней инстанции».
Теперь Главным Невыразимцем стала Гермиона.
— Очень мудрое решение, — сказал Гарри, узнав об этом.
— Она это заслужила, — подтвердил Малфой, и оба улыбнулись тому, что он так быстро согласился.
— При жизни ты был не таким покладистым, — не удержался от подколки Поттер.
— При жизни я испытывал удовольствие, доводя тебя, — признался Малфой. — А теперь что за радость? Тени чувств, отголоски эмоций, ошметки реальности. Но не жди от меня совсем уж ангельского характера!
— Ни в коем случае, — серьезно покачал головой Гарри. — Ни в коем случае.
Им было по сорок, когда они погибли, и сейчас они выглядят так, как и должны выглядеть сорокалетние волшебники — даром что со дня их смерти минуло пять лет. Гарри по-прежнему крепок и плечист, Малфой подтянут и сухопар. Свои длинные волосы он зачесывает назад и собирает в хвост, а поттеровские темные, тронутые ранней сединой, пряди обычно уложены в прическу неопределенной формы и умеренной степени растрепанности. Все так, как было при жизни. С той только разницей, что им не надо принимать душ. Ангелы не моют волос и не бреются. На их уровне существования вопросы гигиены не актуальны.
* * *
— Не могу понять, кто придумал, что ангелы должны обязательно носить маггловскую одежду, — ворчит Малфой, задирая голову еще выше. Наверное, он не теряет надежды — если только к ангелам применимо это понятие — все-таки разглядеть там звезду. Его крылья аккуратно сложены за спиной, длинное черное пальто застегнуто на все пуговицы, а оливкового оттенка шарф завязан шегольским узлом. Даже после смерти Драко умудряется выглядеть элегантным. Гарри вспоминает, как именно Малфой выглядел в последние годы своего земного существования, и усмехается приятному воспоминанию. При жизни он любил раздражать Малфоя своими замечаниями о его всегда безупречном внешнем виде. Сам Поттер, как обычно, взъерошен и расстегнут — нет смысла прихорашиваться, если ты все равно ничего не чувствуешь. И если тебя никто не видит.
— Я вижу, — ворчит Малфой, даже не глядя на Поттера. — Я вижу тебя ежедневно, и это составляет мою персональную пытку. Ты оскорбляешь мое чувство прекрасного и ранишь хрупкую психику существа, у которого проблемы с самоидентификацией. По-моему, это настоящее преступление против человечества и все остальных созданий под этим небом. Поттер, я все обдумал и решил подать на тебя в суд. Небесный. Где-нибудь там, в небесах, ведь должен найтись какой-нибудь суд?
Гарри разглядывает крошечные машинки, деловито снующие внизу. На малфоевское брюзжание у него выработался иммунитет еще во время жизни. Откровенно говоря, тогда им обоим это доставляло удовольствие — пикироваться по любому поводу. Но помимо споров, у них было немало и других вещей, которые дарили им наслаждение, ускоряли ток крови по венам, заставляли их дышать полной грудью и чувствовать всю полноту жизни. Сейчас упражняться в остроумии — единственное доступное им удовольствие. Гарри даже чувствует некоторое удовлетворение от того, что кто-то — кем бы он ни был — поставил их с Малфоем в пару.
— У тебя проблемы не с самоидентификацией, а с принятием действительности, — отвечает Поттер после паузы. — За пять лет ты так и не смирился с тем, что ты уже не человек?
— А ты? — спрашивает Малфой и опускает наконец голову. Будь он человеком, его шея уже давно бы затекла.
— Я смирился, — пожимает плечами Гарри и отводит взгляд от сверкающего муравейника внизу. — Что я могу с этим поделать? Здорово, что у ангелов есть определенные обязанности и мы можем быть полезными людям...
— Герой — это диагноз. Не лечится даже смертью, — задумчиво тянет Малфой и вдруг встряхивается и придвигается к Поттеру ближе.
— Почему это произошло именно с нами, Гарри? Почему именно мы? Только мы сохранили память о своем прошлом, только мы чувствуем себя на малую долю живее остальных ангелов. Ведь зачем-то это надо! Кому? Для чего? Что мы должны понять? Что изменить? Что нам надо сделать, прежде чем наступит пора двигаться дальше?
— Я не знаю, Драко. Я не знаю.
Они говорили об этом сотни раз за пять лет, но истина им так не открылась...
07.08.2012 2
* * *
Когда с неба льет дождь, город напоминает аквариум. Прохожие плывут по тротуарам, и разноцветные зонты колышутся у них над головами. Автомобили и автобусы задраены словно подводные лодки. Гарри нравится считать машины какого-то одного цвета. Это ложь, будто ангелы не видят цветов. Видят, конечно, просто воспринимают их не так, как люди. Не так интенсивно. Не настолько чувственно. Деление на теплые и холодные оттенки уходит в прошлое — ни один ангел не скажет «я видел стену цвета топленого молока». «Светлый», «темный», «красный», «желтый» — вот и все. Никаких «пурпурных», «фисташковых» или «ореховых».
В дождливые дни Драко любит сидеть на карнизе, не слишком высоко — третий-четвертый этаж — и свесив длинные ноги, наблюдать за пестрыми стайками, проплывающими внизу.
— Смотри, Поттер, они все как рыбешки гуппи — яркая одежда и полное отсутствие мозгов, — говорит он. В ответ Гарри замечает, что из Малфоев даже ангелы получаются высокомерные и язвительные.
Гарри обычно присоединяется к Драко в его сидениях на карнизе, но только после того как вдоволь нагуляется под дождем в людской толпе. Потоки воды, потоки чужих мыслей, которые читаются легко, словно раскрытые книги... Неудачное сравнение — ангелы читают чужие мысли гораздо легче, чем книги, гораздо, гораздо легче.
Гарри идет не торопясь, никем не замеченный, для всех невидимый, и дождевые капли проходят сквозь него, не вызывая ровным счетом никаких ощущений. Он плывет в потоках из незаконченных слов и неясных образов, которыми обычно мыслят люди, пробирается сквозь этот густой суп, время от время запуская руку в самую сердцевину и вытаскивая оттуда что-то интересное. Или по крайней мере, забавное — на ангельский взгляд. Правда, что-то по-настоящему забавное попадается крайне редко, будто фрикаделька в овощном супе.
«...почему он не позвонил, Господи, ну, почему, почему он не позвонил? А если я сама ему позвоню? Я не буду выглядеть глупой? Что мне ему сказать: привет, милый, как ты добрался, тебе было со мной хорошо? Ну, почему же он не позвонил? Мог хотя бы прислать эсэмэску...»
«...если она считает меня полным придурком, она не стала бы вчера так на меня смотреть, верно? Она смотрела... Она так смотрела... Это был призывный взгляд, точно, призывный, и никак иначе! Она не стала бы смотреть на меня таким призывным взглядом, если бы считала меня полным и окончательным придурком...»
«...а потом я наконец выплачу все по закладной, отдам кредит Джорджу и смогу уехать на Гоа. И все, больше меня никто здесь не увидит! Гоа — и полный покой. Белый песок и абсолютная нирвана! А Кэтти? Что мне делать с Кэтти? А ведь есть еще и Дебора, о, боже! Дебора, как я мог о ней забыть...»
«... мы оторвались по полной, и все это было так круто! Но теперь я, похоже, опять на мели. На мели, на мели — вот ведь какое дурацкое слово. Придется, видно, снова идти на поклон к Иену. Черт, как же не хочется опять влазить во все это дерьмо, но у меня, похоже, нет вариантов, черт, черт, черт...»
«... только бы я не оказалась беременной, нет, нет, только не это, я просто не переживу весь этот кошмар еще раз, ну, пожалуйста, Господи, что тебе стоит, пожалуйста, просто сделай так, чтобы я не была беременна, нет, нет, нет ...»
«...кажется, я гей. Это звучит ужасно, но, кажется, я гей. Потому что вчера у меня не встал на эту, как ее, с большими сиськами и в черных чулках. У всех парней встал, как по команде, а у меня нет. Она мне вообще не понравилась. Это значит, что я гей? Или, может, я импотент? А можно быть импотентом в шестнадцать лет, кто-нибудь знает?..»
Поначалу Гарри чувствовал неловкость. Ему казалось, что это еще хуже легилеменции — ты читаешь чужие мысли, а человек об этом даже не догадывается. Малфой, напротив, веселился вовсю. И не терял надежды найти «тонкий лучик света в царстве тупости и разврата». По поводу царства непременно уточнял, что оно маггловское.
Малфой вообще в первые месяцы после смерти предпочитал бывать в волшебном мире. Потом ему наскучило — мир магглов, как ни крути, был несравнимо большим.
— Чего тебе сильно-сильно не хватает? — спрашивал Малфой Поттера в их первый ангельский год. — Жены? Детей? Работы? Тоскуешь по своим друзьям, по дому, ну хоть по чему-нибудь тоскуешь?!
Поттер прислушивался к самому себе и отвечал честно, хотя и слегка удивленно:
— Нет, не тоскую.
— Не тоскуешь потому что ангелам не положено испытывать чувства, или потому что ты сам, Гарри Поттер, больше ничего не чувствуешь? — не сдавался Драко. — Ты жалеешь о чем-нибудь, чего не успел сделать, или сделал не так, как хотелось? Ну хоть о чем-нибудь?
— Я не знаю. И я больше не Гарри Поттер, точно так же как и ты не Драко Малфой. То, что мы сохранили память о прошлом — это какая-то чудовищная ошибка, сбой программы, божественная невнимательность, я не знаю, Драко, я не знаю! Наверное, я должен ощущать как минимум досаду... Мерлин, мы с тобой умерли, когда нам было всего лишь по сорок лет! Мы столько не успели сделать, но... Но я не чувствую сожалений, — заканчивал Гарри виновато и почти искренне. До «полностью искренне» ему не хватало самой малости. И Драко знал это.
— Не верю! — шипел он.
— Ну и тролль с тобой, не верь! — досадливо прекращал разговор Поттер. А иногда не выдерживал малфоевской настойчивости, повышал голос, напирал и давил, но это ровным счетом ни к чему не приводило. Никогда.
— Чего ты хочешь, Поттер? — спрашивал Малфой через время, настырный и неуступчивый. — Ты хоть чего-нибудь сейчас, вот прямо сейчас, хочешь?
Гарри улыбался, проводил бесплотной рукой по бесплотному лбу, трогал свой призрачный шрам — все ощущалось совсем не так, как при жизни — легким, невесомым, ненастоящим.
— Ничего не хочу, — бормотал он, отворачиваясь от Драко. — Ничего.
— Врешь! — выплевывал Малфой. — Врешь, врешь!
И тут же говорил примирительно:
— Если себе не врать — в ангелах долго не протянешь. И в героях тоже. А если уж два в одном...
— Хорошо! — сдавался иногда Поттер. — Хочу! Временами, не часто, но хочу, хочу...
— Ну, ну! — порывисто вскрикивал Драко.
И Гарри рассказывал, как ему хочется порой — по-человечески, не по-ангельски хочется — взять что-то в руки. Все равно что. Любой предмет, имеющий вес, фактуру, плотность, форму. Взять по-настоящему, прикоснуться кожей, прижать ладонью, сомкнуть пальцы вокруг этого «чего-то». Ощутить прохладную тяжесть гладкокожего яблока, теплую шероховатость коры на дереве, сочную упругость газонной травы , уверенную силу собственной волшебной палочки — и не видеть, как твоя рука проходит сквозь любую материю полупрозрачным сгустком энергии...
После таких поттеровских признаний Малфой становился задумчивым и молчаливым, огрызался чересчур резко и надолго исчезал куда-то. Это был его способ уходить от неудобных вопросов — улетать от Поттера. Но он всегда возвращался, всегда. Потому что ангелы должны работать в паре — с этим знанием они открывают глаза, впервые приходя в мир.
За пять лет Гарри не раз ловил себя на мысли, что по-настоящему переживает за Малфоя — если только то, что он испытывает, можно назвать словом «переживать». Но с бесстрастным спокойствием это имело мало общего.
— Почему мы? — не уставал спрашивать Малфой.
Он спрашивал и Гарри, и других ангелов. Спросил бы, наверное и людей — волшебников пытался, во всяком случае. Но, в отличие от призраков, ангелы оставались для магов невидимками. Их видели только дети, волшебного и маггловского происхождения, без разницы.
— Почему именно мы с тобой, Поттер? В чем тут замысел Творца? Или это просто великая божественная ирония, а? Он попросту недоглядел за нами, отвернулся на минуту, когда души вылетали из наших тел, и мы превращались в прекрасные и нелепые создания, без чувств, но с крыльями?!
— Так ты никогда не сможешь смириться, — произнес однажды Гарри.
— Что, если я не хочу? — ответил ему после паузы Малфой. И Гарри осекся, не зная, что сказать, и с тех пор перестал говорить Драко о том, что тоже имеет сомнения. Да, он имел сомнения, но не видел никакого выхода из ситуации, а значит, и смысла терзаться по этому поводу тоже не видел.
Ночами они летали над городом. «Жизнь с высоты полета ангелов» — так называл Малфой открывавшиеся им виды. Будь они оба людьми, наверное, испытывали бы восторг от возможности парить над землей без помощи магии и метел. Их огромные крылья — светлые у Малфоя, темные у Поттера — без устали рассекали воздух. Другие ангелы говорили, что могут облететь весь земной шар без единой остановки. Гарри всерьез задумывался о том, чтобы когда-нибудь совершить нечто подобное...
* * *
На этот раз Малфой облюбовал для себя крышу четырехэтажного здания на Портобелло-роуд. Здание выкрашено в цвет, который люди назвали бы «розовым» и еще «веселеньким». Гарри и Драко воспринимают его просто как «яркий».
— Что у тебя сегодня? — спрашивает Малфой, когда Гарри приземляется рядом с ним. — Было что-нибудь интересное?
На языке Малфоя «интересное» означает «ощущал ли ты себя человеком хоть чуть-чуть больше, чем ангелом». Гарри медлит, прежде чем ответить, и смотрит вниз. В переполненном аквариуме вовсю бурлит жизнь, и дождь, зарядивший с самого утра, ничем ей не мешает. Портобелло-роуд выставляет напоказ все свои сокровища, торгуется и приценивается. На тротуаре возле розового здания кто-то рассыпал ящик апельсинов, и они катятся, подпрыгивая, такие красивые, неожиданно яркие на сером асфальте. Неутомимые туристы в прозрачных дождевиках пытаются угнаться за проворными плодами и без устали щелкают затворами своих фотоаппаратов в водонепроницаемых футлярах. Все это напоминает Гарри арт-хаусное кино, снятое на черно-белую пленку.
Ангелы любят смотреть кино — почему бы и нет, если времени у них навалом? Кто-то предпочитает премьеры блокбастеров в мультиплексах, а Поттеру и Малфою гораздо больше по душе последние ряды маленьких кинозальчиков, где идут ретроспективы именитых режиссеров.
«Единственное цветное пятно в кадре, — размышляет Гарри, — это апельсины. По задумке режиссера они наверняка что-то символизируют. Но что именно? Вечно ускользающую от нас жизнь? Непрекращающееся движение материи? Круговорот вещей в природе?»
— Что могут символизировать апельсины под дождем? — спрашивает он вполголоса у Малфоя, и тот вздыхает более чем выразительно.
Гарри улыбается, не поворачивая к нему головы.
— Одна девочка на Камден-роуд, — наконец начинает он и подставляет ладонь под косые струи дождя. Капли прошивают ладонь насквозь, не оставляя после себя ни холода, ни влажности, ни надежды. Ни-че-го.
«Пустота, — думает Поттер. — Мы — пустота. Что, если на самом деле нас вообще нет? Что, если все это — видения угасающего сознания? Мы еще не умерли, мы находимся в процессе умирания, и нет никаких пяти лет, и Лили вовсе не встречается с младшим Забини, а Джеймс не женился, и Джинни не собирается снова замуж. А Скорпиус не уехал магом-волонтером в Африку, и у Астории нет никакого любовника — ничего этого нет! Взрыв в лаборатории только что прогремел, мы лежим с Малфоем на полу, все вокруг в крови и огне, и мы медленно умираем, а наше угасающее сознание играет с нами такую вот странную злую шутку — одну на двоих...»
— Ты заснул, Поттер? — интересуется Малфой. — Ты сказал: девочка. И что? Хорошенькая? Сексуальная?
— Твои попытки казаться живым не всегда удачны, — констатирует Поттер. — Ей лет девять-десять, не больше. Просто маленькая девочка в красном берете на французский манер. Она шла по тротуару с большим черным псом на поводке...
— Фу, как это пошло звучит! — кривит губы Драко. — Словно кадр из американского фильма. В каждом втором американском фильме маленькая девочка идет под дождем с большой собакой, а потом все обязательно превращается в какой-нибудь второсортный триллер!
— Ты не сказал «маггловскй», — замечает Гарри. —
— Ну и что? — пожимает плечами Драко.
— Ты дважды произнес «американский фильм», но ни разу не добавил «маггловский».
— Естественно! — в голосе Драко почти слышны раздраженные нотки. — У магов нет кино, с какой стати мне уточнять, что фильм, о котором я говорю, снят не волшебниками, если это и дураку понятно?
— Да, но раньше ты обязательно употреблял слово «маггловский» относительно всего, что не касается волшебного мира. Ты все время говорил «странный маггловский обычай», «уродливая маггловская машина», «нелепый маггловский супермаркет», «дурацкий маггловский город»...
— Не может быть! — Драко выглядит настолько растерянным, насколько ангел вообще может выглядеть таковым. — Просто не может быть! Я не мог все время повторять одно и тоже как идиот, если речь шла о вещах, которых в магическом мире и в помине нет!
— Тем не менее, ты это делал, — Гарри легко поворачивает руку на весу. Теперь струи молотят по ребру ладони. Но это ровным счетом ничего не изменяет.
— Не может быть, — повторяет Малфой еще пару раз, прежде чем сдаться. — Что ж, если больше я этого не делаю — хотя и не могу припомнить, чтобы регулярно делал это раньше...
— Делал-делал, — успевает вставить Гарри, но Драко немедленно его перебивает.
— Я имел в виду «регулярно», Поттер, понимаешь? Регулярно — это означает постоянно, а не три-четыре раза, как это, должно быть, произошло на самом деле...
— Драко, Драко, ты просто невозможен! — улыбается Гарри и запрокидывает голову, подставляя дождю свое бесплотное лицо. На какую-то долю секунды ему даже кажется, что он ощущает слабую щекотку на коже, нечто вроде легчайшего прикосновения, но, разумеется, ему это только кажется.
— Так вот, Поттер, с твоего позволения я закончу, хоть ты меня все время и перебиваешь. Если я больше не употребляю эпитет «маггловский» так часто, это значит, это значит, что я...
— Стал наконец полностью ангелом? — неожиданно для самого себя произносит Гарри и резко опускает руку. Малфой поднимает к нему лицо, выражение на котором Поттер не может толком разобрать из-за пелены дождя.
«Что-то случится, — думает вдруг Гарри. — Что-то непременно случится. Так больше продолжаться не может».
Он не успевает даже додумать эту мысль до конца, и уж точно не успевает определить, что именно не может больше продолжаться, а Драко уже легко вскакивает на ноги.
Малфой стоит на краю крыши и молчит. Его плечи поникли, голова опущена, даже крылья висят довольно уныло. Гарри вспоминает, что точно также Драко стоял на шпиле Биг Бена пять лет назад, перед тем, как сигануть вниз — и, естественно, не выдерживает.
В этом нет ничего удивительного, он всегда не выдерживал первым, всю их прошлую с Малфоем жизнь, шла ли речь о драке, матче, спасении или о чем-то другом. Раскрывая одновременно и руки и крылья, Гарри широко шагает навстречу Драко, но тот отклоняется назад всем телом, и Гарри останавливается, словно стена дождя в самом деле обретает вдруг достаточную плотность и становится настоящей преградой.
— Ты тоже! — выкрикивает вдруг Малфой. — Все пять лет ты это знал! Спорил со мной, но в глубине души ты тоже...
— Тоже «что», Драко?
— Ты чувствовал! — восклицает Малфой обвиняющим тоном. — Ты пытался убедить меня, что ничего не чувствуешь, как и положено ангелу, но ты, как и я, понимаешь, что мы с тобой не совсем...
— Мы с тобой сотни раз это обсуждали! — Поттер тоже повышает голос. — Мы оба понимаем, что получились не совсем типичными ангелами, но почему ты так взбеленился сейчас? Что я такого сказал, что вдруг...
— Это не вдруг! — орет Малфой и крутится вокруг своей оси, едва не падая при этом с крыши. Гарри рвется вперед, чтобы поддержать его, быстрее, чем успевает подумать, что в этом нет никакой необходимости — Драко и сам прекрасно восстанавливает равновесие с помощью крыльев.
— Вот поэтому! — торжествующе заключает он, хотя Поттер не видит никакой логики в малфоевских бессвязных выкриках.
— Что бы ты ни говорил мне, Гарри, но ты тоже не до конца избавился от человеческого. Ты тоже чувствуешь... Как и я!
— Мы не люди, Малфой! — кричит изо всех своих ангельских сил Поттер. — Смирись с этим! Просто смирись! Что ж ты такой упрямый!
— Не упрямее тебя! — в мгновение ока Драко оказывается совсем рядом с Гарри. Он приближает свое лицо к поттеровскому. Гарри смотрит в его глаза и видит в них что-то, очень похожее на отчаяние.
— Ты тоже думаешь об этом, Гарри. Думаешь все время о том же, о чем и я. Почему мы все помним? Почему больше никто не помнит, а мы помним? Все, до мелочей. Признай это, ну! Я помню запах любимого парфюма своей жены, рецепты без малого трех сотен зелий — наизусть! Цвет обоев в комнате Скорпиуса, когда он был маленький, тон голоса Распределяющей шляпы, вкус кофе по-венски, который Астория варила мне по утрам, визг дверных петель в моей азкабанской одиночке, слезы в глазах моего отца, когда он узнал, что скоро станет дедом! Я помню, как ты отверг мою протянутую руку, как ты впервые пожал ее, и как ты первый раз поцеловал меня, Поттер, помню тоже! И я все еще могу чувствовать что-то относительно всех этих воспоминаний! Какой я на хрен после этого ангел, Поттер?!
Если бы Гарри мог сглотнуть, он непременно бы это сделал. Физически это совершенно неосуществимо, но ему очень хочется это сделать. А еще ему хочется провести рукой по лицу — не своему, малфоевскому — и чтобы на пальцах остались холодные капли дождя.
— Та девочка на Камден-роуд, — невпопад говорит Гарри. — Она шла и мечтала встретить настоящего волшебника. А когда увидела меня, то улыбнулась. Знаешь, нет ничего удивительного в том, что дети видят нас. Хотя в девять лет это уже мало кому удается. Но ты подумай, какая чертова ирония судьбы в том, что когда я был живым волшебником, у нее практически не имелось возможности меня увидеть, а вот когда я стал...
— ...мертвым волшебником... — подсказывает Малфой очень странным тоном.
— Не мертвым волшебником, а реальным ангелом, и кто из нас теперь перебивает? Так вот, когда я стал ангелом, она может видеть меня — и только!
— Никакого толку! — эхом откликается Драко и придвигается еще ближе.
— Видеть и больше ничего, она даже не может поговорить со мной, а вот если бы мы встретились, когда я был Гарри Поттером...
— Ты и сейчас Гарри Поттер, — задушенным голосом произносит Малфой. — И не говори мне, что ты этого не помнишь.
— Чего? — спрашивает Гарри и на миг прикрывает глаза.
«Вот сейчас, — думает он. — Сейчас еще не поздно отступить. Можно просто улететь, как всегда делает Драко, когда не хочет больше со мной разговаривать. А когда я вернусь, время уже изменится, момент будет упущен, и я всегда могу сделать вид, что ничего этого не было».
— Ты помнишь, как впервые поцеловал меня, Гарри? — тихо и безнадежно спрашивает Малфой.
И Поттер открывает глаза...
09.08.2012 3
* * *
Люди не знают цены времени. Когда Гарри и сам был человеком, он не задумывался над этим. Время имело значение только тогда... когда имело. Когда минуты могли что-то изменить. Исход матча. Судьбу человека. Будущее страны. Все остальное время ему некогда было об этом думать, он просто жил.
Но для ангелов время течет иначе — словно огромная река катит свои воды, неторопливо и неумолимо, и они, ангелы, мягко качаются на ее волнах, пока люди отчаянно барахтаются, захлебываются и обессиленно идут ко дну. Ангелы не влияют на судьбы, они не в состоянии что-либо изменить. Они никуда не спешат и никогда не опаздывают. Приходят ли они куда-нибудь вовремя — вот вопрос, который серьезно интересовал Поттера и Малфоя в первые дни после своей смерти.
Тогда они задавали ангелам много вопросов. Слишком много, но это было вполне объяснимым. Ангелы не удивлялись. Они выражали сочувствие всеми доступными им способами. К сожалению, ничего вразумительного сказать они так и не смогли.
— Это просто случилось, и все. Не ищите объяснений, — подвел черту под их расспросами Джейкоб, ангел с двухсотлетним стажем. Джейкоб был черен как смоль, а его волосы казались щедро присыпанными крупной солью. Он мог рассказать всю историю Англии за последние два века, но понятия не имел о том, почему все происходит именно так и никак иначе.
— Бога нет. То есть, его нет в том понимании, в каком вам хотелось бы его видеть. Спросите любого ангела — он это подтвердит. Бога нет нигде. И он везде. В любой точке пространства. В любой момент времени. Он слышит тебя. Он всегда с тобой на связи. Многие люди догадываются об этом, но ангелы знают твердо. Его нельзя потрогать, но разве ангелы могут хоть что-то трогать? Просто однажды вы это поймете. На рассвете. Или на закате. Вы услышите, как он говорит с вами — и для вас станет неважным, можно ли его увидеть. Важно ли это для Бога — чтобы мы не могли его видеть, но могли слышать? Полагаю, что да. Иначе он устроил бы все по-другому. Наверное. Кто может знать точно?
— Нет большой разницы между людьми и ангелами. Потому что и те и другие конечны. Мы тоже заканчиваемся, да, вам еще никто об этом не говорил? И только Бог знает, когда наступает время нам закончиться. Ангел вроде как слышит внутри себя голос, голос говорит: пора. И ангел уходит. Вверх или вниз. Говорят, что вниз еще никто не ушел, все только вверх. Наверное. Кто может знать точно?
— Зачем нужно думать о смысле? Надо просто позволить себе парить. Ангелы могут ходить, а могут летать, могут плавать под водой на большой глубине, и могут падать с огромной высоты. Везде, где бы мы ни были, мы парим. Я не знаю ничего лучше этого состояния. Я думаю, что если Бог подарил ангелам эту возможность, а людям не дал ее, он любит нас больше, чем их. Наверное. Кто может знать точно?
— То, что вы говорите, парни, очень и очень странно. Помнить, кем ты был до того, как стать ангелом — это просто удивительно, никогда о таком не слышал. И не знаю никого, кто слышал бы. Пока я не встретил вас, я думал, что никто из ангелов не был человеком раньше. Наверное. Кто может знать точно?
— Когда смотришь на мир сверху, понимаешь, что он бескрайний. Все рамки и границы — не более чем условность. Жаль, что лишь ангелы понимают это в полной мере. Люди не могут увидеть того, что видим мы, хотя они летают на самолетах и бывают в космосе. Это не то. Даже метлы волшебников — не то. Всегда есть что-то постороннее между человеком и потоком. Техника, магия, не имеет значения. Всегда есть что-то выше и сильнее его. У ангела есть только он сам. Казалось бы, всего лишь два крыла — а сколько возможностей! Летайте как можно дальше, парни, так вы скорее сможете услышать Бога. Наверное. Кто может знать точно...
Гарри долго искал слово, которое могло бы выразить саму ангельскую суть. «Спокойствие» казалось слишком банальным, «гармония» — чересчур приторной, «уверенность» вызывала желание примерить на лицо саркастическую, в духе Снейпа, гримасу. «Невозмутимость» ничего не проясняла, «просветление» запутывало все еще больше, «отстраненность» представлялась слишком оскорбительной.
Гарри наблюдал за людьми, слушал их мысли, клал свои невесомые руки им на плечи — погружался в яростные, нелепые, хаотичные, бурлящие потоки. Разговаривал с ангелами, смотрел в их ясные лица, задавал им вопросы, на которые не было и не могло быть ответов — эти потоки были совсем иными, легкими, свободными, невыразимыми ни на одном из существующих человеческих языков. Гарри казалось, что если он сможет найти верное определение, ему станет хоть что-нибудь понятным.
Слово отыскал Малфой. Произошло это в день первой годовщины их смерти. Сама годовщина прошла очень торжественно. Магическая Британия не забыла своего главного героя. И того, кто честным трудом двадцать лет искупал ошибки бурной молодости и работал бок о бок с этим самым героем, не забыла тоже. В Министерстве Магии прошел торжественный вечер памяти Гарри Поттера и Драко Малфоя. Центральный холл украсили красно-золотыми и серебристо-зелеными лентами и портретами виновников торжества. Повсюду стояли цветы, столики с закусками, домовые эльфы разносили спиртное — весьма приличное на вид. Присутствовал весь цвет магической общественности, буквально весь. И никаких разногласий — даже на политической почве.
— Превосходная организация, — заметил Гарри. Ему хотелось, чтобы в голосе звучала ирония.
— Отвратительная, — буркнул Драко. — Зачем мы сюда вообще пришли? Я думал, собственных похорон тебе с головой хватило.
Гарри сделал вид, что увлечен разглядыванием столика с закусками. Прийти на траурный вечер было целиком и полностью малфоевской идеей.
Было много речей. Воспоминаний. Кто-то не мог сдержать слез. Кто-то находил повод для шутки. Невилл сказал, что он всегда будет гордиться тем, что спал с Гарри в одной спальне для мальчиков. Луна выразила надежду, что там, где Поттер и Малфой находятся сейчас, нет мозгошмыгов. Гермиона объявила об успешном окончании проекта, работая над которым, Гарри и Драко погибли.
— Поскольку речь идет о совершенно секретной разработке, касающейся магической безопасности нашей страны, я не могу сейчас сказать о чем-то более подробно, — деловито закончила свою речь Гермиона. — Озвучить могу два момента. Первое: это настоящая революция в чародействе и волшебстве. Второе: запомните это название — заклинание Поттера-Малфоя. Скоро его откроют широкой общественности.
Зал разразился аплодисментами.
— Заклинание Поттера-Малфоя, — нараспев протянул Драко. — Безвкусно и никакой фантазии, но надо отдать Гермионе должное. Она довела до конца то, на чем мы с тобой прокололись. Пожалуй, Министру стоило назначить Главным Невыразимцем не тебя, а Грейнджер. Я имею в виду, пока ты был жив, разумеется.
Драко стоял рядом с Поттером, почти прислонившись к колонне, со скрещенными на груди руками. Он казался вполне живым, только крылья за спиной немного портили впечатление. И еще то, что мраморная колонна просвечивала через Малфоя, если смотреть на него под определенным углом.
— Ты очень красивый с крыльями, — невпопад и очень тихо произнес Гарри.
— Что? — переспросил Малфой.
— Говорю: ты прав, — сказал Гарри. — Будь Гермиона нашим начальником, она проверила бы теоретическую часть исследований в тысячу раз тщательнее, чем это сделал я, и тогда, возможно, практическая часть нас бы с тобой не убила. И раз уж ты заговорил об этом, я должен сказать, что...
— Только не это, — покачал головой Малфой.
— Но я должен! — упорствовал Гарри. — Я руководил проектом, и вся ответственность лежала на мне. Я не имел права подвергать тебя такой опасности, я виноват в твоей смерти и...
Малфой резко повернулся к Поттеру, сверкнул глазами — совсем как при жизни. Но заговорил очень ровным тоном. Совершенно ангельским.
— Ты сожалеешь о том, что сделал? Испытываешь угрызения совести? Ощущаешь себя виноватым — по-настоящему виноватым, так, как ты чувствовал это, будучи человеком?
Гарри в который раз прислушался к себе, неопределенно пожал плечами. Драко усмехнулся.
— Здорово, что ты решил больше не держать это в себе, но избавь меня от продолжения разговора. В нем нет никакого смысла.
— Но... — начал было Гарри.
— Бес-смыс-лен-ность, — прошипел Драко по слогам, склонившись к поттеровскому уху. — Ты что-нибудь знаешь о значении этого слова?
Он развернулся и ушел к другой колонне, подальше от Гарри. Тот не решился идти за ним, хотя, наверное, надо было все-таки закончить этот разговор, пусть даже Драко и не видел в нем смысла.
В этот момент Министр Шеклболт как раз закончил свою речь. Он вспоминал что-то забавное из жизни своего друга — Гарри Поттера. Они дружили двадцать лет. По-настоящему дружили, семьями, несмотря на разницу в возрасте. И, конечно, у Министра накопилось немало забавных историй, которыми он мог поделиться с другими. Гарри не слышал последней фразы Кингсли, но это наверняка было что-то веселое, потому что все рассмеялись. Даже Джинни смеялась — хотя весь вечер она выглядела очень грустной. Даже Люциус позволил себе улыбнуться.
Гарри тоже улыбнулся. Машинально или из чувства солидарности с живыми. Он все еще улыбался, когда увидел, как Астория Малфой отходит за колонну — ту самую, возле которой теперь стоял Драко. Астория шла быстрым шагом, опустив голову, и дойдя до колонны, она на секунду оперлась о нее рукой, словно боясь упасть на пол. В следующую секунду Скорпиус подхватил мать под локоть, и она благодарно и успокаивающе ему улыбнулась. Они стояли очень близко друг к другу, а на шаг позади них стоял Драко. Он положил свои руки на плечи жене и сыну и обнял их крыльями. Гарри смотрел на это несколько секунд, а потом понял, что больше не может. Что-то подступило к несуществующему горлу, и он отвел глаза.
«Почему я такой? — думал Гарри. — Ничего не могу найти. Даже после смерти. Нет разницы, человек я или ангел — все не имеет смысла. Ищу, но не нахожу. Ни ответов, ни названий, ни объяснений. Все, что я когда-то смог отыскать — это хоркруксы. Не слишком-то много за сорок лет. Что я не успел? Что я должен был сделать, но так и не смог? Почему я до всего доходил слишком поздно, все понимал последним, не мог подобрать нужных слов? Чего я хотел на самом-то деле? Немного покоя, и все, пожалуй. А находил всегда приключения, опасности и тайны. Не уверен, что смогу отыскать покой сейчас, когда стал ангелом. В сущности, для моего сознания ничего не изменилось. Я по-прежнему ничего не знаю и ни в чем не уверен...»
— Вот что, — сказал Малфой, подходя к Гарри очень резко и совсем не с той стороны, откуда он его ждал. — Пошли отсюда немедленно. Сию секунду!
И они улетели в Корнуэлл.
Там Драко Малфой нашел слово, которое никак не удавалось найти Гарри Поттеру.
Сначала они просто стояли на краю обрыва. Малфой прятал руки в карманах пальто, и молча смотрел на море. Гарри смотрел по сторонам и вдруг подумал, что весь пейзаж, который теперь доступен его ангельскому восприятию, кажется сюрреалистическим. Вся картина словно складывается из очень широких, очень ярких, очень уверенных мазков и линий, без малейшего намека на сомнения и полутона. Сочные изгибы холмов, резкие штрихи обрывов, ослепительная громада океана и бескрайняя прозрачность небес — а где-то за этим слоем реальности скрывается еще один, зыбкий, не имеющий четкой формы и структуры — тот самый, что и придает пейзажу сюрреалистичность.
«А вот если бы я был человеком, — думал Гарри, — я сравнивал бы эти места с полотнами импрессионистов. Много бликов, до хрена оттенков, разноцветные пятна и никаких границ. Мятный, фисташковый, салатовый, изумрудный — это трава. Охра, серый, рыжий, коричневый, желтый — песок и земля. Лазурный, белый, серый, стальной, зеленоватый — вода в океане. Оттенки. Полутона. Интонации. Я никогда в них не разбирался, не чувствовал. Помню, как водил беременную Гермиону в музеи, когда Рон был на задании, жил целый месяц в Германии. А она вбила себе в голову, что ребенку полезно любоваться прекрасным. Столько картин, сколько я увидел за тот месяц, я не видел за всю свою жизнь. Она везде обращала внимание на эти самые оттенки и полутона. А я всегда видел только законченные формы и чистый цвет, не различал нюансов. Сейчас я отдал бы половину вечности, которая у меня предположительно имеется, за возможность разглядеть их. Но теперь это невозможно, невозможно абсолютно...»
— Абсолютная безмятежность! — объявил вдруг Малфой, не отрывая взгляда от поверхности океана. Солнце заливало все вокруг ослепительным светом, и вода сверкала как огромное панно, собранное из драгоценных камней, но таких камней, которые могут дышать и шевелиться.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Гарри. Океан выглядел каким угодно, только не безмятежным. Он никогда не переставал двигаться и колыхаться, даже в самый полный штиль.
— Слово, — пояснил Малфой. — Я искал слово, определяющее саму ангельскую суть. Слово, произнеся которое, можно открыть чужую дверь собственным ключом. Я искал его целый год. «Свет» казался мне чересчур претенциозным, «застой» слишком грубым, «смерть» совершенно несправедливой. «Полет» не отражал всего, «покой» не отражал вообще ничего, «парение» наводило тоску, а «глубина» звучала очень плоско.
Безмятежность — вот что такое ангелы. Ничто в человеческой природе не бывает по-настоящему безмятежным. Спокойным или уравновешенным — да, но не безмятежным. Человек не способен удержать ощущение счастья дольше чем на несколько секунд, раствориться в блаженстве до конца, без остатка. Всегда есть какие-то «но». Всегда есть что-то, что переступить невозможно.
У ангелов нет проблем с границами. Они всегда безмятежны. Всегда. Приходят неизвестно откуда, уходят неизвестно куда, но при этом совершенно точно знают, что должны делать. И делают это месяцами, годами, веками, не испытывая ни усталости, ни сожалений, ни стыда. Только плывут в потоке, летят в потоке и слушают голос бога внутри, разлитый во всей Вселенной. Вот что я имею в виду, Поттер.
— Почему ты говоришь об ангелах «они»? — тихо спросил Гарри. — Ангелы — это мы. Мы с тобой и есть ангелы.
— Ты ощущаешь себя по-настоящему безмятежным? — резко спросил Малфой, поворачиваясь к Поттеру. Гарри пожал плечами. Малфой смотрел на него еще несколько секунд и вновь перевел взгляд на море.
* * *
После дождя город кажется не просто умытым, а заново рожденным. Даже автомобильные шины шуршат по мокрому асфальту с новым, радостным звуком. Гарри и Драко сидят на крытой террасе небольшой кофейни, и белая скатерть на столике, разделяющем их, представляется обоим чем-то вроде парламентерского флага.
— Хорошо, — говорит Гарри. — Хорошо, предположим, что все дело в этом. Только на секунду, на пару секунд давай допустим, что все дело в нас с тобой.
Малфой смеется.
— Поттер, о, господи! По-твоему, дело может быть в ком-то еще? В ком угодно! В той толстухе, которая сейчас переходит улицу, или в баристе за стеклянной дверью. Смотри, он как раз делает капуччино. Может быть, все дело в капуччино? Как считаешь?
— Не передергивай! — морщится Поттер. — Мне и так нелегко.
— Очень нелепо звучит из уст ангела, не находишь? — парирует Драко.
Гарри стонет и делает вид, что бьется головой о столик. Головой, которая не имеет к материи ровным счетом никакого отношения, о столик, кажущийся воплощением самой идеи материальности.
— Это ты — мое проклятие, Малфой! Я на тебя обречен, а вовсе не ты на меня!
— Может быть, мы оба обречены друг на друга? — серьезно спрашивает Драко.
Гарри поднимает голову и смотрит на него так, словно впервые видит.
— Я хочу тебя поцеловать, — сообщает Малфой. — Все никак не мог понять, что это за щекотка у меня внутри. А это, оказывается, желание с тобой целоваться. Жаль, что оно неосуществимо. Две бесплотные субстанции, два энергетических потока — вряд ли мы сможем слиться друг с другом в экстазе. Как думаешь, свет теперь закрыт для меня?
Ход мыслей Малфоя всегда казался Гарри чересчур стремительным и уж точно слишком парадоксальным. Но в этот раз он понимает его моментально.
— Я думаю, свет ни для кого не закрыт, Драко. Наверное. Кто может...
— … знать точно? — подхватывает Малфой с интонацией Джейкоба.
Они протягивают руки навстречу друг другу почти синхронно. Их пальцы соприкасаются, и в какое-то мгновение Гарри кажется, что он сейчас проснется живым. Судя по тому, что он видит в глазах Малфоя, ему сейчас кажется то же самое. Но ничего не происходит — пальцы Драко проходят сквозь пальцы Гарри, как и положено бесплотным ангельским частям тела. Если все происходящее и есть сон, то он весьма затянулся.
— Ну и? — спрашивает Драко, отдернув руку и вдоволь на нее налюбовавшись. — Что мы теперь будем делать?
— Почему все задают этот вопрос именно мне? — риторически вопрошает Гарри пространство.
Малфой высоко поднимает брови:
— Я мог бы сказать, что все дело в твоем героическом прошлом, Поттер. Но я скажу: все дело в разделении труда. Я заставил тебя признать очевидное, теперь твоя очередь найти выход из положения.
— Что я обычно делал в человеческой жизни после того, как ты произносил нечто подобное? — интересуется Гарри.
— Разные вещи, — Драко делает вид, что всерьез задумывается. — Иногда бывал удручающе предсказуем, порой тебе удавалось удивить меня своей спонтанной реакцией. Но чаще всего ты действительно начинал искать выход.
Гарри поворачивает голову вбок, разглядывает улицу, делает глубокий вдох — разумеется, он не чувствует запахов, но ему хочется думать, что воздух свежий и влажный.
— Хочешь честно? — говорит Гарри, не глядя на Малфоя. — Я все еще не слышу Бога внутри себя, как об этом говорят другие ангелы. Но каждый день в течение этих пяти лет я благодарю его за то, что рядом со мной оказался именно ты.
— Я бы расплакался, если б мог, Поттер, — отвечает Драко. — К счастью, я не могу. И когда я наконец смогу слышать Бога, будь уверен, не стану его благодарить. — Старый ты тролль! — скажу я ему. — За каким боггартом ты все это затеял? Как будто мало я намучился от Поттера при жизни, ты решил, что забавно будет понаблюдать за тем, как я корчусь и после смерти!
— Ты всегда со мной мучился? — спрашивает Гарри, поворачивая голову очень неторопливо, словно в замедленной съемке. — Только мучился? Всю жизнь?
Драко смотрит на него и не говорит ни слова. Поттеру кажется, что прямо над Малфоем вспыхивают зеленые неоновые буквы: бессмысленность...
12.08.2012 4
* * *
Ангелы многое могли бы рассказать о людях — если бы кто-то спросил. Кто-то, кого интересуют люди так, как они интересуют ангелов. Хотя, если вдуматься, с не меньшим энтузиазмом ангелы могли бы интересоваться кем-то другим во Вселенной. Гигантскими черепахами, например. Или ядовитыми медузами. Полярные медведи тоже представляют весьма ценный материл для наблюдений, не говоря уже о дельфинах и морских котиках. Иногда все эти и многие другие представители земной фауны попадают в поле зрения ангелов, но ненадолго. Очень-очень ненадолго по сравнению с людьми.
За людьми ангелы наблюдают годами, бесстрастно и внимательно. Они видят то, что ускользает от человеческого глаза. Связи. Тонкие нити, тянущиеся от человека к человеку, от него — к другому, к третьему, четвертому и так до бесконечности. Они видят нити, что соединяют весь мир в единое целое, невзирая на расстояния и границы. Впрочем, ангелы мало что смыслят в границах. Гораздо больше они понимают в связях — тех самых тонких ниточках, которые опутывают человеческие сердца, и не рвутся, даже если люди говорят друг другу: «Все кончено. Кончено навсегда». Ангелы знают, что «навсегда» — не более чем слово, а слова в мире ангелов веса не имеют. Как и все остальное.
Только став ангелом, Гарри в полной мере осознал, как легко люди прыгают из одного эмоционально состояния в другое. Как неразборчивы они в своих желаниях и чрезмерны в страстях. «Неразумное использование ресурсов» — вот как называл это Малфой, и Гарри был полностью уверен, что Малфой и при жизни называл это точно также.
«Быть ангелом — неплохое занятие, на самом-то деле, — размышлял Поттер. — Возможно, немного скучное по сравнению с тем, что мне приходилось делать раньше. Монотонное, я бы сказал. Ты можешь увидеть весь мир у своих ног — в буквальном смысле слова весь — но у тебя нет ни малейшей возможности порадоваться или огорчиться этому обстоятельству».
Несмотря на тени сомнений и полную голову воспоминаний, Поттеру нравится ангельское существование — назвать это жизнью язык у него ни разу так и не повернулся за все пять лет. То, чего ему по-настоящему не хватает — возможности активно вмешиваться. Делать что-то более существенное, чем пара невесомых прикосновений. Ангельское прикосновение не в состоянии остановить самоубийцу, собравшегося прыгнуть с крыши. Оно не образумит наркомана, не отведет руку мужа, бьющего жену, не возведет преграду между убийцей и его жертвой. Легкое движение рукой, жест, которого никто из людей не видит и не ощущает — и человеку даруется несколько минут не счастья даже и не просветления, а успокоения. Всего навсего. Этого явно недостаточно. Явно.
— А ты бы, Поттер, хотел, чтобы все было просто? — говорил по этому поводу Малфой. — Мирить людей, сводить их между собой по твоему желанию, а не в соответствии с божественным промыслом? Довольствуйся тем, что своим невидимым присутствием ты можешь остановить отчаявшегося человека хотя бы на несколько минут и внушить ему надежду. А дальше он как-нибудь сам решит, что ему делать. У человека есть свобода выбора — ты что-нибудь знаешь об этом? Свобода выбора и все прочее, что даровал людям Тот-кого-мы-с-тобой-никак-не-можем-услышать.
— Дарить надежду — звучит красиво, но не слишком действенно, — отвечал обычно Гарри. — Должно быть что-то еще — что мы могли бы делать в полную силу. Что-то особенное, дарованное ангелам Тем-кого-слышат-все-остальные-кроме-нас.
— Некоторым и намека на надежду достаточно, чтобы выбраться из трясины. А других не проймешь даже чудом, сотворенным на их собственных глазах, — не сдавался Драко. — Свобода выбора, Поттер, причем ключ от заветной дверцы всегда хранится внутри твоей собственной головы!
— Наверное, до тебя в мире никогда еще не существовало ангела, который так сильно не любил бы людей, — произнес Гарри однажды и тут же захотел забрать свои слова обратно, но Драко и не думал смущаться.
— Я не любил их еще в бытность мою человеком, отчего сейчас я должен переменить свое мнение? — ответил он и тут же сник, отводя взгляд.
— Если бы я мог не любить их в полной мере, Гарри, если бы я мог делать это хоть вполовину так сильно, как раньше...
* * *
На террасе, кроме Поттера и Малфоя, никого нет. Гарри рассеянно думает о том, что если они не видны человеческому глазу, может быть, их тоже нет? Крупные капли воды все еще стекают с навеса и звонко шлепаются на дощатый пол. По ту сторону стеклянной двери, ведущей в зал кофейни, бурлит жизнь. Ловко двигается немолодой грузный бариста за барной стойкой, снуют официантки в длинных передниках, то и дело кто-то смеется или громко окликает кого-то. Гарри полагает, что громко — он не может сказать наверняка. Никто не может — звуки сюда не доносятся. Там, за стеклянной дверью, горит свет и, конечно же, плывут густые запахи кофе и шоколада. Там тепло и кофейная машина шипит, словно Хогвартс-экспресс в миниатюре. Там обитают люди — живые, полные огня и влаги. Впервые за пять лет Гарри не хочет ничего знать о их жизни. Ни-че-го.
— Если бы я мог закурить, непременно сделал бы это, — задумчиво произносит Малфой, не отрывая взгляда от двери. — Любой режиссер, даже начинающий — особенно начинающий — знает, что если есть двое героев, и пустое кафе, и только что прошел дождь, а в разговоре возникла пауза, ее надо заполнить сигаретным дымом. Дым красиво выглядит в кадре и создает ощущение загадочности. За него можно спрятаться. В него можно нырнуть. Пока достаешь портсигар и закуриваешь, можно выиграть время. Одалживая у кого-то огонь, можно завоевать доверие. Горький вкус табака перебивает горечь потери. В общем, сплошные плюсы. Жаль, что сейчас повсюду запрещено курить. Хотя я вижу здесь пепельницы на столах — как мы удачно зашли, Гарри! У тебя случайно нет сигарет?
У Гарри нет сигарет и решений у него тоже нет. В сущности, у него ничего нет — не значит ли это, что и его собственное существование — только иллюзия?
— Я никогда не питал иллюзий относительно нас с тобой, — невозмутимо продолжает Малфой. — То есть, питал, конечно. В самом начале. Но ты благополучно убивал их раз за разом, и потом — гораздо позже — я начал испытывать к тебе что-то вроде признательности. Ты столько лет был моим снитчем, Гарри. Моим заветным призом. Тем, который стоит на самой верхней полке.
«Нельзя забраться на самую верхнюю полку и не свалить то, что лежит на нижних, — думает Поттер. — Нельзя испытывать равноценные чувства и к жене и к любовнику одновременно. Нельзя быть счастливым, имея тайный роман. Нельзя столько лет жить двойной жизнью и не мучиться при этом чувством вины. Нельзя, нельзя, нельзя...»
— Нельзя быть таким строгим к себе, Гарри, — Драко разговаривает словно сам с собой. Он не ждет от Поттера ответных реплик, и Гарри трудно сказать, являются ли малфоевские фразы импровизацией или это результат его многолетних размышлений. В конце концов, они очень нечасто находили время для подобных разговоров в своем прошлом. А если совсем уж честно, то они практически не разговаривали о чувствах. Время, которое они проводили наедине, выпадало им очень редко, и казалось слишком ценным для того, чтобы тратить его на разговоры.
Забавно, что получив в свое распоряжение почти неограниченный временной лимит, Гарри и Драко за пять лет ни разу не поговорили о том, что происходило между ними двадцать два года.
— Ты всегда был слишком строг к себе, Гарри. Будто наказывал. Не позволял себе радоваться на сто процентов. Редко расслаблялся. Все время был начеку. Словно ждал еще одного пришествия Волдеморта. Или какой-то другой беды, с которой справится мог только ты. Конечно, ни на кого другого ты не согласился бы переложить бремя своей вечной ответственности за судьбы мира. Каждый раз, когда мы с тобой встречались, каждый чертов раз я боялся, что следующей встречи не будет. И я имею в виду вовсе не встречи на работе, как ты понимаешь.
«То, чего я никогда не хотел понимать, — думает Гарри. — Природа чувств. Стихия любви. Что это? Почему я полюбил Джинни? Я ведь любил ее по-настоящему, всегда скучал по ней, если мы расставались, всегда смотрел на нее с нежностью и восторгом. Ее смех, ее локоны, ее глаза. Наши ночи, наши разговоры, наши дети. Был бы я менее счастливым без всего этого? Ответ однозначный: да...»
— Не бывает ничего однозначного, Поттер. Ничего, на что нельзя было бы посмотреть с другой стороны, при другом освещении, с иного ракурса. В сущности, это очень простая мысль, но, очевидно, она остается за пределами понимания выпускников Гриффиндора. В то время как слизеринцы впитывают ее с молоком своих матерей.
«Мать... Если бы я знал мать и отца, все было бы иначе. Странно думать об этом сейчас — но в первые минуты после смерти я чувствовал что-то, очень похожее на разочарование от того, что не встретил их здесь. Был бы я счастливее, если бы вырос в семье своих родителей? Ответ однозначный: да. Смог бы я в таком случае справиться со своей миссией? Разумеется, нет. Несмотря на всю свободу выбора, в этой истории не было других вариантов, а очень жаль...»
— Я никогда не жалел, что все сложилось именно так. Честное слово. В конце концов, ты ведь мог никогда так и не ответить мне взаимностью. Мог не согласиться ни на что. Ты только послушай, как звучит: ни на что... Это значит — ничего бы не было. Только я и мои фантазии. Мечты. Иллюзии. Всегда здорово иметь воспоминания о том, что происходило в реальности. Правда, здорово.
«Реальность без Малфоя, — думает Гарри. — На что она была бы похожа? На цветную капусту без соли. Я всю жизнь ел бы несоленую цветную капусту. Это, наверное, нестрашно. Но и невкусно. Слишком пресно. А реальность, в которой чересчур много Малфоя — какова она вкус? Я не знаю. Я понятия об этом не имею. В жизни, в той жизни, где мы могли чувствовать — его всегда было недостаточно! Всегда слишком мало времени и слишком много осторожности, чтобы распробовать по-настоящему. Ирония судьбы — сейчас моя реальность заполнена Малфоем двадцать четыре часа в сутки, но я по-прежнему не ощущаю вкуса. Если это урок, не вижу никакой возможности его выучить. Если ошибка — опять же, не постигаю, как ее можно исправить. Если наказание, то... А вот если наказание, тогда, мне, пожалуй, все ясно...»
— Мне с самого начала было ясно, что это больше, чем просто секс. Больше чем страсть, желание, отчаяние. Сколько нам тогда было? По восемнадцать? Два идиота, пришибленные войной и буйством гормонов. Секс был похож на войну, каждый хотел за что-то отомстить другому, я помню, Гарри. Думаю, ты тоже это помнишь.
Но — можешь не верить, если хочешь — я уже тогда понимал, что это связь, которая может быть разорвана только смертью. Впрочем, вот тут я как раз и ошибался. Помнишь, сколько раз ты говорил мне: «Так больше продолжаться не может. Нам надо расстаться»? Я никогда не спорил, Гарри. Даже если ты в самом деле уходил, и уходил надолго. Сколько продолжалось твое самое большое «долго»? Двенадцать месяцев? Целый год. Но ты решался на это трижды. Две тысячи первый. Две тысячи восьмой. Две тысячи тринадцатый. Самые безрадостные годы в моей жизни. Самые безнадежные. Но я никогда не спорил. По любому другому поводу — сколько угодно. На эту тему — нет. Впрочем, не думаю, что ты обращал на это внимание. Что для тебя это имело какое-то значение.
«Ничего на свете не имеет значения. И все имеет. Мы не знаем всего. И даже то, в чем мы уверены, на поверку оказывается просто очередной иллюзией. Границей. Рамкой. Стеной. А ведь в каждой стене должна быть стеклянная дверь. Иначе все это слишком несправедливо», — думает Гарри, переводя взгляд со скатерти на ножки соседнего столика, на аккуратно расставленные стулья, глубокую царапину на полу, противоположную стену, цветочные горшки на перилах — куда угодно, лишь бы не смотреть на Малфоя.
В какую-то секунду поттеровские глаза встречаются с внимательным взглядом из-за стеклянной двери, и Гарри ощущает, что время останавливается, а в смазанную черно-белую картинку добавляют немного яркого цвета. За стеклом, вытирая руки полотенцем, стоит бариста и смотрит прямо на Гарри. А потом — на Драко. А потом выходит из-за двери и идет к ним. Медленно. Спокойно. Как человек, который ясно знает цель и двигается в верном направлении.
— Не хочу показаться идиотом, Поттер, — замечает Малфой, прерывая сам себя. — Но у меня такое ощущение, что он нас видит.
— У меня тоже, — Гарри кажется, или его голос в самом деле звучит чуть хрипловато, как бывает у людей после долгого молчания? Кажется, конечно. Но та секунда, в течение которой он подвластен этой иллюзии, представляется ему бесконечно чудесной — если только ангелы и чудеса совместимы.
Малфой театрально закатывает глаза и поднимает голову:
— Спасибо, дружище! — кричит он, обращаясь, разумеется, не к темному навесу над террасой, а куда-то гораздо выше. — Спасибо! Ты вернул Гарри Поттеру способность говорить!
— Драко, у меня все в порядке с голосом, — будь Гарри человеком, наверняка он выглядел бы сейчас смущенным.
Драко порывисто разворачивается к нему всем телом.
— Да неужели, Поттер? Я-то думал, ты начисто онемел. За всю мою двадцатиминутную речь не проронил ни слова. Впрочем, чему я удивляюсь! Ты молчал двадцать пять лет нашей совместной жизни, почему что-то должно было измениться прямо сейчас?
— По задумке твоего режиссера «прямо сейчас» — самое подходящее место и время для финального выяснения отношений?
Гарри наконец находит в себе силы посмотреть на Драко. У Малфоя блестят глаза и щеки окрашены в легчайший оттенок розового.
«Этого не может быть, — думает Гарри Поттер. — Никаких оттенков. Откуда? Как? Это невозможно! Всего лишь игра света и тени. Игра моего поехавшего набекрень ангельского ума, только и всего».
— Еще одна секунда молчания — и я улечу через океан. Это не шутка, — предупреждает Драко.
«На этот раз мне придется ему ответить, — думает Гарри. — Вопрос только в том, что именно».
Именно в этот момент бариста отодвигает боковой стул и присаживается к столу.
— Добрый день, парни, — говорит он и улыбается добродушно и немного застенчиво. — Если я помешал, вы только кивните, и я сразу уйду. Ну, или там крылом махните, что ли.
Ангелы поворачивают головы к человеку и смотрят на него широко открытыми глазами. На небе внезапно расходятся тучи, выпуская солнце на волю, и острый уверенный луч мгновенно прорезает полумрак террасы, выхватывая разрозненные фрагменты из общей картины. Тяжелая капля падает с края навеса в горшок с цветущими петуниями. На пепельнице с рекламой известной сигаретной марки стерты все буквы, кроме двух заглавных: «П» и «М». Рука баристы разглаживает несуществующую складку на белой скатерти. Его правое запястье украшено татуировкой — крохотный мячик и два крыла. Гарри и Драко синхронно, словно по команде, наклоняются вперед, чтобы лучше разглядеть этот невероятный рисунок, этот родной до боли символ, нелепый привет из прошлой жизни, невозможный, неимоверный знак. Свыше? Или откуда-то из иных пределов Вселенной?
— Это знак, что мне надо уйти, или что я могу остаться? — спрашивает бариста, и в его голосе явственно слышится надежда...
Уважаемые читатели! Информация для тех, кто скачивает текст частями, по главам. На сегодняшний день в каждую (!) главу внесены небольшие изменения и исправления, поэтому большая просьба к вам — заменить имеющиеся у вас фрагменты на "новую версию, улучшенную и исправленную". Извините за неудобства. Автор
16.08.2012 5
* * *
Спустя пятнадцать минут солнце ведет все ту же бесконечную борьбу с дождливой погодой, а Поттер и Малфой знают, что ангельское зрение небезупречно, как и человеческое. На руке баристы — его зовут Джон, ему пятьдесят семь, и ангелов он видит, потому что и сам когда-то был одним из них — вовсе не снитч. Запястье Джона украшают нимб и два крыла — довольно безвкусная татуировка, надо признать.
— Я сам это сделал, — улыбается Джон. — Сразу, как стал человеком. Глупость, конечно. А с другой стороны, вроде как память.
— У ангелов нет нимбов, — говорит Малфой.
— Но люди-то думают, что есть, — возражает Джон.
Гарри отмечает про себя, как забавно они оба разговаривают — ангел, так и не переставший быть человеком, и человек, не забывший, что был ангелом.
— Расскажи, — требует Драко нетерпеливо, совершенно по-малфоевски. — Как ты это сделал? И почему? Но главное — как?
— Как я рад вас видеть, парни! — качает головой, словно не веря самому себе, бариста. — Ох, как я рад вас видеть!
Поттер отводит глаза от обоих, их слова скользят мимо него, проплывают крохотными сгустками надежд и очарований, растворяются в неопределенности лондонской погоды. Слова... Еще не все они произнесены, но Гарри знает наперед, чем закончится этот разговор, и позволяет себе не слушать. Откуда-то сверху или изнутри — он и сам не может разобраться — приходит ясное понимание происходящего. Все, что случалось с ним самим и с Малфоем в течение последних пяти лет, все, начиная от их пробуждения в новом облике и заканчивая нынешней встречей — укладывается в стройную цепочку, и Гарри отлично осознает, что до конца этой цепочки осталась буквально пара звеньев.
Гарри наблюдает за дождевыми каплями, дрожащими на цветочных лепестках, пытается вспомнить, как называется этот цвет — не красный и не синий, что-то другое. Лиловый? Фиолетовый? Сиреневый? Он любуется шарфом, изящно завязанным на шее Драко, и тем, как солнечные лучи проходят сквозь прозрачные малфоевские пальцы и гаснут на скатерти. Гарри Поттер рассматривает тонкие нити, что тянутся от него самого к Драко Малфою, а от Драко Малфоя к баристе Джону, который был когда-то ангелом, и уходят куда-то вдаль, по направлению к стеклянной двери и во все остальные стороны света. Он трогает эти нити своим взглядом, перебирает их мысленно, будто струны небесной арфы, вбирая в себя каждую деталь этой картины, словно режиссер, выстраивающий кадр в своем воображении, чтобы рассказать потом оператору, как все должно выглядеть.
«Смогу ли я запомнить, как все это выглядит? — думает Гарри. — Запомнить навсегда? Теперь, когда я знаю, что никакого «навсегда» не существует. Смогу ли я сохранить это воспоминание в своем сердце? Что вообще я смогу сохранить? С чем придется мне уходить отсюда? Что мне позволят оставить? И кто это будет решать? Кто? Я сам? Это было бы слишком просто. Тогда кто? Неужели все-таки Бог?»
— Если о чем-то я и жалею, — говорит Джон. — Только о том, что так и не увидел Бога. Ни разу. Был ангелом шестьдесят лет как один день, обитал в Нюрнберге, в Будапеште и даже в Монреале — и ни единого раза так его и не увидел. Вот об этом жалею. Иногда думаю — а что, если поспешил? Что, если побудь я в ангелах еще чуток, нам все-таки довелось бы встретиться?
Об этом жалею, ну, и еще о крыльях, конечно. Мне до сих пор иногда снится, что я летаю. Тридцать три года я уже человек, а все еще снится. Наверное, до смерти буду видеть эти сны — как я стою на крыше дома или на самой верхушке горы, поднимаю голову к небу, раскрываю крылья и взлетаю. И весь мир подо мной, весь мир. А надо мной — одно только небо...
Все это выдумки, что никто из ангелов не выбирает дорогу вниз, все до единого, мол, растворяются в свете. Если уж я есть, значит, есть кто-то еще. Или был, по крайней мере. Может, в прошлом веке, может, еще раньше. Когда ты ангел, и каждый твой день похож на предыдущий, несложно запутаться в датах, верно? Я, правда, никого такого не встречал, но это еще ничего не доказывает. Я-то есть, вот он, сижу перед вами, а значит, должен быть кто-то еще. Может быть, где-то далеко. Может быть, в России или в Афганистане. Не знаю, правда, есть ли в Афганистане ангелы. Вы не знаете, парни, нет?
Как я рад вас видеть, если бы вы только могли это себе вообразить! Я тридцать три года человек, и все это время, конечно, хотел опять увидеть своих. И не удавалось, представляете? Иногда только успевал заметить что-то... Смутную тень, неясный силуэт. С чего я вообще взял, что смогу вас видеть? Не знаю, мне почему-то всегда так казалось, с самого начала, что хоть я и стал человеком, а ангелов все равно смогу видеть. И я не ошибся! Не ошибся, вот здорово!
Я долго решался, если честно. Очень долго. Быть ангелом — это так... почетно, что ли. Но в какой-то момент мне показалось, что в этом нет остроты. Как перца в супе. Не хватает красок, не достает резкости изображения. Как бы вам это объяснить... Я помню, что когда был ангелом, я все видел совсем не так, как вижу сейчас. Не ощущал запахов. Не испытывал никаких эмоций. Не расстраивался, не радовался. Не злился. Вам, наверное, люди кажутся жалкими и смешными со стороны. Мне тоже так когда-то казалось. Да честно говоря, мне и сейчас так иногда кажется! Но в какой-то момент я понял, что просто хочу это испытать, понимаете? Неважно что, что угодно — любое чувство. Просто хочу узнать, каково это — чувствовать. И я задумался. Сначала просто задумался.
Помню, я приставал ко всем — знает ли кто-то, как можно стать человеком, известно ли что-нибудь о тех, кто уходит не вверх, а вниз. Никто не знал. Но я теперь думаю — они просто не хотели знать. Не хотели думать, что кому-то может прийти в голову мысль добровольно обречь себя на существование низшего существа. Ангелы ведь именно так думают о людях, верно?
И тогда я просто ушел ото всех. Менял страны, города, ни с кем не сходился — я имею в виду, из ангелов. Мой напарник, конечно, вынужден был метаться вместе со мной, и однажды он просто улетел от меня. Мы расстались. И ничего не случилось. Он вернулся в Монреаль — так он мне сказал, во всяком случае. А я остался в Лондоне. Больше никогда его не видел.
А потом я увидел ее. И влюбился. Это звучит так невероятно, правда, так фантастически — ангел, который влюбился в девушку. Вы скажете, что это невозможно, что у ангелов нет никаких чувств и никаких предпосылок для того, чтобы эти чувства испытывать, но вот он я, сижу перед вами. Я — сама невозможность.
Я влюбился, потому что хотел этого — и у меня все получилось. Когда я понял, что не могу больше мириться со своей бесплотностью, что хочу прикасаться к своей любимой по-настоящему, а не просто гладить ее своей невидимой рукой, я решился. Решился, и на этом история ангела Джона закончилась. А началась уже совсем другая история, история Джона-человека.
— И все? — спрашивает Малфой. — Ты захотел стать человеком и стал им?
— А что еще надо? — пожимает плечами Джон. — Нет, я же говорю вам, что долго решался, сомневался, но когда совсем уж припекло — все вышло само собой.
Джон вдруг перегибается через стол, наклоняется ближе, всматривается в лица Малфоя и Потера и недоверчиво качает головой.
— Не может быть, парни! Не может быть! Вы тоже? Вы тоже подумываете о том, чтобы...
Он сжимает правую руку в кулак и оттопыренным большим пальцем красноречиво показывает вниз.
— У нас несколько другая ситуация, — признается Драко. — Мы помним, как были людьми. Все, до мелочей.
— Вот это да! — Джон выглядит одновременно обескураженным и восхищенным. — Никогда о таком не слышал, но это еще ни о чем не говорит! Я не знаю, что надо предпринять в вашем случае, парни, но могу сказать вам три вещи. Первое — если вдруг надумаете, то после всего, ну, когда уже кувыркнетесь с небес на землю, обязательно разыщите меня. Я помогу вам кое-чем на первых порах. Второе — когда я говорю «кувыркнетесь на землю», я имею в виду именно то, что говорю. Надо забраться повыше и прыгнуть вниз. И думать при этом, что хочешь стать человеком, и никаких мыслей больше в голове не держать.
Джон вдруг замолкает, уходит в себя — видимо, вспоминает собственный прыжок на землю. А, может, думает о том, сколько молока и корицы прикупить для кафе.
-А третье? — не выдерживает Драко.
— А третье, — выныривает из своих мыслей Джон. — Даже и не знаю, есть ли смысл вам говорить. Наверняка вы и сами это прекрасно понимаете.
— И все же? — подает голос Гарри.
— Всегда держитесь друг друга, парни, — сообщает им Джон почти шепотом, словно величайший секрет. — Потому что с того момента как вы очутитесь в человеческом теле, у вас появится тайна, которую нельзя будет разделить ни с одним человеком на земле. Ни с одним.
Поттер прячет улыбку и снова отворачивается, Малфой порывается еще о чем-то спросить, но Джон вдруг оглядывается на дверь в зал и вскакивает с места.
— У меня же там Пола за стойкой одна, а посетителей тьма! Парни, рад был повидаться с вами, заходите в любое время, но сейчас мне пора бежать. Извините!
Через несколько секунд рука Джона — та, на которой татуировка — уже лежит на ручке стеклянной двери.
— А твоя девушка? — спрашивает вслед Драко Малфой. — Она хотя бы стоила того, чтобы променять на нее небо?
Джон оборачивается моментально, словно ждал этого вопроса.
— Каждый день, — говорит он значительно и гордо. — Каждая минута, которую я провел рядом с моей женой, стоит целой кучи небес. И кучи крыльев в придачу.
Он уходит, а Гарри и Драко почти синхронно встают со своих стульев и пересекают террасу. Они приникают к стеклу и какое-то время — трудно сказать точнее — просто наблюдают за тем, как невысокая полноватая женщина с короткой стрижкой и полудюжиной сережек в каждом ухе, сердито грохочет чашками за барной стойкой и выговаривает Джону, что с абсолютно пустой террасы, на которой у него нет абсолютно никаких дел, можно было бы вернуться и побыстрее. Через стекло не доносится ни звука — но и Гарри и Драко прекрасно понимают все, что говорит эта женщина. Джон обнимает ее со спины и нежно дует ей в ухо, ее сережки колышутся, а сама она начинает смеяться.
Гарри отступает от двери первым. В зале кофейни полно народу, и баристе с его женой следует думать прежде всего о людях, которые видят их нежности, а не о двух ангелах, подглядывающих через стекло. Но Гарри именно так и думает: «подглядывать».
«Мы подглядываем. Смотрим на жизнь через стеклянную дверь. Что бы ни происходило, мы никогда не сможем выбить стекло и ворваться в комнату. Даже если там сейчас начнется пожар, и рухнут стены, мы так и останемся торчать по эту сторону стекла, безмятежные, бесстрастные, бесполезные и совершенно бессмысленные».
— Ну что? — спрашивает Малфой в следующую секунду. — Ты собираешься искать выход или так и будешь рефлексировать, питаясь крохами чужих эмоций?
Гарри не надо искать то, что уже найдено. Джон, который стал баристой, но странным образом не перестал быть ангелом — показал его, тот самый выход, о котором так настойчиво просит Малфой. Но Поттер все равно спорит.
— Может быть, мы все неправильно понимаем, а, Драко? Может быть, нам стоит проявить терпение и дождаться...
— Чего? — восклицает Малфой. — Явления божества? Неземных откровений? Момента, когда на нас снизойдет космическая мудрость, и откроются все замки и все секреты? Я хочу жить, Поттер, жить, а не подглядывать. Ты со мной?
Гарри закрывает глаза.
«Может быть, все это — просто чтобы у нас был шанс? Второй шанс? Но как, Мерлин Великий, мы ведь не знаем, как все будет, мы не имеем ни малейшего понятия даже, будем ли мы опять волшебниками!»
— У нас нет никаких гарантий, — быстро произносит Поттер, открывая глаза. — Никаких — тебе о чем-нибудь говорит это слово? Конечно, можно вообразить, что заботливый некто уже приготовил для нас чемоданчик, набитый деньгами и фальшивыми документами где-нибудь в ячейке вокзальной камеры хранения, но это всего лишь иллюзия, Малфой, понимаешь? Никто ничего не приготовил, а в человеческой жизни нам все это понадобится, и ты не знаешь, останемся ли мы магами и...
— Ты не слышишь меня, Гарри, — перебивает его Драко. — Я спрашиваю: ты со мной? А в ответ ты несешь какую-то чушь о чемоданчиках и магии. Быть ангелом явно не идет тебе на пользу, Поттер. Когда ты был человеком, ты хуже соображал, но гораздо решительнее действовал.
И Поттеру ничего другого не остается как сказать: «Да. Я с тобой», и совершенно некстати подумать о том, что в прошлой жизни он произносил эти слова слишком редко. Если вообще произносил.
— Вот и отлично, — деловито кивает Малфой. — Тогда полетели?
Они выходят на тротуар, блестящий от недавнего дождя, и несколько секунд стоят неподвижно, запрокинув головы к небу — два ангела посреди бесконечного людского моря.
«Все должно закончиться там, где и началось», — думает Поттер и не столько спрашивает, сколько утверждает:
— На «Огурец»?
Малфой согласно кивает.
«Жаль, что на небе сегодня пасмурно, — думает Гарри, пролетая сквозь особенно плотное облако. — Почему-то хочется, чтобы последний полет был в голубых небесах, чистых и прозрачных».
— Эй, Поттер! — кричит Малфой, выныривая откуда-то снизу. — А ведь в кругосветное путешествие мы с тобой так и не слетали! Теперь придется своим ходом, представляешь?
Драко уносится вперед, с лихим свистом рассекая воздух, и Гарри кричит ему вслед:
— Еще не поздно передумать!
— Я тебе передумаю! — доносится спереди, и Драко исчезает из поля зрения. Поттер прибавляет ходу и ощущает что-то, очень сильно похожее на счастье. Если только ангелы способны его испытывать...
21.08.2012 6
* * *
С высоты в сорок этажей жизнь выглядит довольно забавной. Гарри смотрит на Лондон, одетый в камень и стекло, но ему кажется, что он может видеть сквозь стены и крыши. Миллионы судеб, бури страстей, темные вихри боли и красные сгустки страхов. Мириады надежд и мечтаний. Хрупкие. Тонкие. Невыразимые словами. Неосуществленные. Они хрустят под ногами, словно панцири мелких креветок — раздавленные мечты. Здорово, что люди никогда не слышат этого хруста. Ни-ког-да.
Гарри смотрит на Лондон и ни о чем не думает. Его сознание пусто и прозрачно — каким никогда не бывает лондонское небо. Все, что ему надо сейчас — сосредоточиться и хорошенько подумать, правильно ли он собирается поступить. Они собираются. Он и Драко. Но мыслей нет. В воздухе прямо перед ним — достаточно только протянуть руку, хоть это и бессмысленно — плывут обрывки нитей. Только обрывки. Он хочет их видеть потом, когда станет... Кем? Волшебником? Человеком? Гарри решает, что это неважно, если только жизнь снова станет ощущаться в полной мере. И если рядом с ним будет Драко.
Драко стоит справа, его лицо кажется крупным планом из старого кино, глаза — глубокие и прозрачные, мир отражается в них черно-белым. Драко не смотрит на город. По большому счету, город не слишком-то интересовал его все пять лет. Люди. Голоса. Истории. Трагедии. Малфой находил это слишком мелким. Слишком жалким. Он предпочитал смотреть в небеса. И еще — на Поттера. Драко и сейчас не сводит с него взгляда. Гарри очень хочется повернуться и взять его за руку. Очень жаль, что это невозможно, пока они ангелы. Очень хочется верить, что это станет возможным совсем скоро.
— Не помню, — медленно произносит Поттер, удивляясь хриплости собственного голоса — ангелам вроде бы не положено хрипеть. — Не помню, какие у тебя руки. Мне почему-то кажется, что они должны быть холодными. У тебя были всегда холодные руки, да, Драко? Я не помню.
— У меня были теплые руки, — почему-то шепотом отвечает ему Малфой. — Нормальные теплые руки, как у любого живого человека. Просто твои вечно были слишком горячими, поэтому тебе казалось, что я мерзну, и ты пытался задушить меня, обнимая... Хотя на самом деле у нас было слишком мало времени и возможностей для того, чтобы просто обниматься.
— Предполагается, что теперь все будет иначе? — спрашивает Гарри сам у себя. Потом поднимает голову и задает тот же вопрос небу. Небо, разумеется, молчит. Бог не захотел облегчить им игру и показаться напоследок.
«Может быть, стоило с кем-то попрощаться, — думает Поттер. — С кем-то из других ангелов. Они стали бы задавать вопросы. И кто-то из них запомнил бы, что не все ангелы уходят вверх, некоторые выбирают другой путь. Кто-то запомнил и рассказал бы другим, и когда опять появятся те, которым станет чего-то не хватать в ангельской жизни, или они сохранят память о своем прошлом воплощении, или просто полюбят человека, возможно, эта информация помогла бы кому-то... И когда наступит их очередь стоять на крыше небоскреба, собираясь спрыгнуть с него на асфальт, им было бы очень легко. Так легко, как никогда не бывает даже ангелам...»
— Жалеешь о чем-нибудь, Поттер? Хочешь устроить пышные проводы, созвать всех ангелов, выступить с последним словом? — спрашивает Малфой. — Все это чушь! Я знаю, о чем ты думаешь. Значение имеет только личный опыт, никакие рассказы никому не помогут. Если появится кто-то, кого очень не устроит ангельская жизнь, он найдет способ уйти. Как Джон, например.
Гарри улыбается в ответ:
— Ты будешь спорить со мной, даже умирая, верно?
— Я просто вижу факты, какими они есть. И я не спорил с тобой, умирая. Ничего такого.
— Я помню твои последние слова, они звучали примерно так: «Поттер, придурок, я всегда знал, что ты нас обоих угробишь!»
— Ты умер раньше меня, — сухо замечает Малфой. — Поэтому о моих по-настоящему последних словах ничего знать не можешь.
— Я хочу знать, какие слова ты скажешь первыми после того как... — у Гарри таки перехватывает горло, хотя это и совершенно невозможно. Почти также невозможно как смутить Малфоя.
— После того как треснусь башкой о землю, хочешь ты сказать? — невозмутимо интересуется Малфой.
Ну, — неопределенно начинает Гарри и вдруг понимает, что он просто пытается получить отсрочку. Он тянет время!
«Это так непохоже на меня. Я никогда не был таким. Что это значит? Моя личность изменилась однажды, она изменится снова? Я стану другим? У меня появятся другие вкусы, привычки? Я разлюблю то, что любил, поменяю характер? Чего я стану избегать? Стану ли я хвататься за Драко как за последнюю соломинку? Я изменялся каждую секунду своего человеческого существования, но ангел — это статичная форма существования! Именно этого мне больше всего не хватает — не конкретных людей или возможности что-то делать, а изменений, изменений, движения внутри себя, движения, которое можно как-то выплеснуть наружу...»
— Хватит, Поттер! — резко обрывает его мысли Драко. — Давай не будем тянуть книззла за хвост. На раз-два-три?
— На раз-два-три, — соглашается Поттер.
«Наверное, это должно происходить как-то иначе, — думает Гарри Поттер, все еще ангел, за несколько секунд до того как сделать прыжок с высоты почти в шестьсот футов. — Как обычно, все самые важные решения в жизни я принимаю очень поспешно, безо всякой торжественности, нет времени сесть и спокойно подумать — чертов Малфой буквально толкает меня в спину! Но именно в этом вся соль. Прыгать — и будь что будет. Будь что будет».
— Раз, два, три, — голос Малфоя кажется очень веселым, хотя на его месте любой волновался бы, даже ангел.
— Раз, два, три, — вторит Малфою Поттер, и они прыгают с крыши, складывают крылья и поворачивают головы друг к другу. За секунду до прыжка Гарри решает, что во время падения будет думать о Драко, а вовсе не о том, чтобы стать человеком. Он уверен, что и Малфой решил то же самое.
Их падение длится вечность. Ветер свистит в ушах, и земля приближается слишком медленно — словно нарочно для того, чтобы дать им возможность передумать и в последнюю секунду развернуть крылья. Воздух в какой-то момент становится очень густым и плотным, его приходится буквально расталкивать всем телом. Воздух полон дождевых капель, обрывков ничейных мыслей и комочков, в которых легко узнать все бесполезные слова, вылетевшие за день из человеческих ртов. Атональные звуки рождаются и в ту же секунду гаснут, новые миры взрываются ослепительными вспышками, и ворохи воспоминаний обрушиваются сверху и снизу, опутывают своими сетями со всех сторон. Мир видится смазанным, нечетким, и в то же время очень острым, полным мелкой алмазной пыли — если ее проглотить, она процарапает тебя изнутри насквозь.
Гарри ловит себя на том, что у него по-настоящему першит в горле, словно он и в самом деле наглотался алмазной пыли. В следующую секунду он тянет руку к Малфою и почти не удивляется, когда его пальцы переплетаются с осязаемыми и теплыми, теплыми! — пальцами Драко. Еще через секунду в мешанине теней и образов, составляющих пространство, Гарри Поттер различает лицо Бога, и ликование вырывает из его уже не вполне ангельского горла торжествующий крик.
С этим криком он и падает наконец на землю. Они падают. Вдвоем. Держась за руки. Свет меркнет, бытие заканчивается, воздух придавливает к земле тысячами фунтов веса, огонь раскалывает черепную коробку изнутри, и что-то обжигающе-горячее — то ли кровь, то ли вода, льется по глазам.
— Господи, — думает Гарри. — Ну, сколько можно умирать?
И, разумеется, умирает.
27.08.2012 7
* * *
Если бы Гарри снимал кино о том, как двое людей сначала были волшебниками, потом ангелами, а затем опять захотели обрести человеческий облик, он непременно бы позаботился о погоде. Скажем, ангелы у него обитали бы все время под дождем, а в тот кульминационный момент фильма, когда они становятся людьми, тучи на небе моментально расступаются, и яркое солнце заливает своим сиянием весь мир. Ну, по крайней мере, весь кадр.
На деле все оказывается не так. Конечно, не так. Кто бы сомневался. Первые ощущения Гарри в человеческом теле — боль. Не то чтобы болит каждая косточка, но тело ведет себя так, как и положено после падения на твердую поверхность. Твердую и мокрую, потому что с неба опять льет дождь. Капризы лондонской погоды. Когда они начинали свое падение с высоты, дождя не было, а сейчас — еще не льет, но уже больше, чем просто моросит. Капли мокрые и холодные. Чертовски мокрые и охренительно холодные. Сладостно мокрые и упоительно холодные. Гарри валяется на асфальте и наслаждается ощущениями, перекатывая эпитеты в воображении, словно леденцовые конфеты во рту. А ведь он еще даже не открыл глаз.
Что-то течет по виску. Что-то, совершенно не такое, как вода. Тоже мокрое, да, но горячее. И, кажется, более плотное. Тяжелое. Боги, он забыл определения! Густое, точно. Что-то более густое, чем дождевая вода. Гарри поднимает руку и касается подушечкой большого пальца этой густой и горячей струйки, а потом немедленно тянет палец в рот. Как ребенок.
«Я и есть ребенок, — думает Гарри. — Ребенок в первые минуты после рождения. С днем рождения, Гарри Поттер».
Палец испачкан соленым, и Гарри открывает глаза, чтобы полюбоваться собственной кровью. Мир наваливается на него всем сразу: красками, запахами, звуками, тактильными ощущениями. Слишком громко. Слишком резко. Слишком много всего. И все такое... нетонкое. Для ангелов мир выглядит куда более мягким. Мир в приглушенных тонах. Но об этом, пожалуй, стоит забыть. Надолго. «Надолго» звучит куда лучше чем «навсегда» — в этом он теперь точно уверен.
Гарри садится на асфальте и смывает кровь с руки и с виска под струей дождя. Капли не проходят сквозь него — и это радует так, что хочется смеяться. Он оглядывается по сторонам и наконец замечает Малфоя. Тот лежит на спине совершенно неподвижно и смотрит в небо широко раскрытыми глазами. Вода течет по его лицу, но он даже не моргает.
Холодок пробегает по позвоночнику мгновенно, и на ноги Гарри тоже встает моментально. Его пошатывает, и он почти падает на колени возле Драко. Голова идет кругом от избытка чувств и ощущений. Дышать трудно, и слева в груди что-то колет. Оказывается, быть человеком — это вовсе нелегко и совсем не так уж приятно, как ему представлялось последнее время.
— Малфой, ты в порядке? — спрашивает Поттер, наклоняясь над неподвижным и совершенно белым малфоевским лицом. — Ты в порядке? Не молчи, ну!
— Теперь, когда мы сделали это, — произносит вдруг Малфой странным голосом и моргает. Гарри хочется немедленно надавать ему по щекам. Потому что он очень испугался. Оказывается, быть человеком — это прежде всего означает бояться за кого-то. Очень неприятное ощущение.
— Когда мы сделали это, Поттер, — продолжает Драко, не делая никаких попыток встать с асфальта. — У меня остался только один вопрос. А именно: на хрена, собственно, мы это сделали?
— Что? — растерянно моргает Гарри. — Ты же сам... Ты никак не мог смириться... Ты... Ты что, хочешь все переиграть, Драко?!
Драко чуть поворачивает голову и прищуривается:
— Переиграть? Приятно, что ты все-таки считаешь меня богом.
И улыбается. Совершенно безумной улыбкой.
Гарри тоже улыбается. Потом начинает хохотать. Потом сгребает Малфоя в охапку, и тот наконец-то шевелится и подает активные признаки жизни. Они хохочут уже вдвоем, сидя на мокром асфальте под дождем, вцепившись друг в друга, и вода течет по их плечам и спинам, обтянутым щегольскими ангельскими пальто. Люди останавливаются вокруг, наклоняются к ним, спрашивают, все ли у них хорошо, что с ними случилось, не надо ли вызвать скорую или полицию.
— Спасибо, спасибо, все хорошо, ничего не надо, — отвечает Поттер, а Малфой неизменно добавляет:
— Мы просто упали с «огурца», во-он оттуда, видите? Но не лишились ничего, кроме крыльев, так что у нас все в порядке.
Когда они поднимаются на ноги, поддерживая один другого и по-прежнему хохоча как полоумные, дождь уже льет вовсю.
— Мы не подумали о зонтах, — говорит Малфой таким тоном, словно зонты — это самое важное в их ситуации.
— Мы, похоже, вообще ни о чем не подумали ,— пожимает плечами Поттер.
— Хорошо, если бы ячейка в камере хранения существовала на самом деле.
— Или хотя бы купюра в десять фунтов, чтобы взять кэб.
— Кэб! — хмыкает Малфой. — А куда ты на нем собрался ехать, Поттер?
Гарри кажется, словно ему врезали под дых. Спазм перехватывает горло. Ему некуда ехать. Ему совершенно некуда ехать — вот в чем штука. Он не может просто так взять и появиться в волшебном мире спустя пять лет после своей смерти. У всех его родных давно уже другая жизнь, Джинни снова собралась замуж — и он не винит ее, наоборот, удивлен, что она ждала так долго. Куда ему идти? Паника захлестывает его с головой, в висках шумит, и первоначальная эйфория проходит без остатка, просто растворяется в дождливом дне, который безостановочно клонится к вечеру.
Малфой крепко берет его за плечи, слегка встряхивает и разворачивает лицом к себе.
— Тихо, Поттер, — говорит он. — Тихо, не паникуй. Мы здесь потому что мы захотели быть вместе, помнишь? Ну так мы вместе. И чувствуем. Со всем остальным вполне можем справиться, правда.
Поттера бьет крупная дрожь, он не может справиться даже с ней, и злится на себя за это. Или не только за это. Кто знает? Люди чувствуют слишком много всего одновременно.
— Ты сильный, — произносит Гарри, когда снова находит в себе возможность говорить. — Ты сильный. Раньше сильным был я. Сейчас не так.
— Всегда было не так, — непонятно усмехается Малфой и целует Поттера легким, почти ангельским поцелуем.
Тепло разливается в груди Гарри, словно солнце все-таки выглянуло из-за туч. Не во внешней, так хотя бы в его внутренней вселенной.
— Пойдем, — шепчет Малфой прямо в поттеровские губы. — Я знаю одного парня, он обещал сварить нам кофе бесплатно. Если мы поторопимся, то за час вполне сможем добраться до него пешком. Наверное. Никогда не ходил пешком так долго.
— Придется привыкать, — шепчет Гарри в губы Малфоя и не удерживается, трется носом о его мокрую щеку.
Стоянка для кэбов буквально в двух шагах, но, естественно, они проходят мимо. Вдруг Малфой останавливается.
— Впрочем, — произносит он в пространство. — Почему непременно пешком?
Спустя минуту Гарри и Драко уже сидят в салоне, и кэб увозит их с улицы Сент Мэри Экс куда-то в Сохо, где, как они помнят, стоит кофейня Джона.
— Если он обещал помощь в первое время, мы вполне можем попросить его заплатить за такси, — объявляет Малфой таким тоном, словно оказывает Джону благодеяние.
Гарри смеется. Ему вдруг становится очень легко. Он пытается вспомнить, такую же точно легкость он ощущал, будучи ангелом, или какую-то другую — и не может. Воспоминания мешаются у него в голове. Мир ангелов, все эти пять лет, проведенные между небом и землей, кажутся очень далекими, нерезкими, нечеткими. Но когда он силится подумать о себе как о Гарри Поттере — сильном волшебнике и опытном невыразимце — внутри возникает нечто еще более нечеткое, более смазанное. Похоже, жизнь действительно придется начинать с чистого листа. Забавно, что при этом они вновь сохранили все свои воспоминания. Зачем? Для чего?
— Я не чувствую в себе магии, — произносит Драко спокойно и берет Поттера за руку.
У Малфоя теплые руки, все еще влажные после дождя. Но это приятная влажность. Все, что можно ощутить кончиками пальцев, кажется сейчас Гарри очень приятным.
— Я тоже, — признается он, внимательно вслушавшись в себя. — Вообще не чувствую. Катастрофа?
— Нет. Я знал, что так будет, — по-прежнему спокойно продолжает Драко. — Я много думал о том, чем нам придется заплатить — ну, кроме необходимости жить на вокзале и работать в старбаксе по поддельным документам, разумеется — и пришел к выводу, что он заберет у нас именно это.
— Он? — недоумевающе поднимает брови Поттер.
— Он, — кивает Малфой. — И не говори мне, что ты его не видел, пока падал.
— Видел, но я не помню, как он выглядел. А ты?
— Это совершенно неважно, Гарри, помним ли мы, как выглядел Бог, — произносит вдруг Малфой порывисто. — Важно, что мы его видели. Мы все равно никому не сможем рассказать об этом. Нам просто не поверят.
Гарри ловит в зеркале заднего вида лукавый взгляд темнокожего кэбмена и улыбается ему.
— Да, нам просто не поверят, — соглашается он и придвигается ближе к Драко. — Ты сможешь пережить это и не впасть в отчаяние?
— Если ты о магии, то да, смогу, — отвечает Малфой не сразу, но очень твердо. — Потому что он мог забрать у меня тебя, и это было бы куда хуже.
Поттер молчит, потрясенный этой простой фразой. Малфой делает попытку забрать свою руку и чуть отодвинуться.
— Извини, — говорит он.
Гарри мотает головой и не позволяет Малфою вырваться.
— Момент слабости, это больше не повторится, — севшим голосом произносит Драко и выпрямляет спину, словно сейчас это имеет какое-то значение. Сохранять лицо и остатки достоинства, в мокрой одежде, с абсолютной неизвестностью впереди и двумя жизнями за спиной.
«Наверное, — думает Гарри Поттер. — Наверное, сейчас самый подходящий момент. Если бы я снимал кино, я непременно сделал бы это так. Кэб. Двое на заднем сиденье, и один отчаянно ждет. За стеклом проносится Лондон. Влажные мазки. Вспышки огней. Длинные кадры и ничего нельзя толком разобрать. Один ждет, и второй не может найти лучшего мгновения. Если он не сделает это здесь и сейчас, все окажется напрасным, просто напрасным, и смерть и жизнь, и все, что между».
— Я люблю тебя, — говорит Гарри, и произнести это оказывается намного проще, чем представлялось ему последние двадцать семь лет.
Драко, кажется, перестает дышать. Поттер видит это и впервые за черт знает сколько времени ощущает себя героем, способным перевернуть мир.
— Не знаю, почему никогда не говорил тебе этого раньше. Я ведь очень давно это знаю. Очень-очень давно. Теперь и ты знаешь.
Малфой отмирает, выдыхает, и его глаза теплеют. Гарри чудится, что у малфоевских глаз изменился цвет — стал куда более темным, чем был раньше.
— Я должен произнести ответное признание? — интересуется Малфой.
Гарри протестующе качает головой:
— Мне вполне достаточно того, что ты делаешь, а не того, что говоришь, Драко. Вполне.
В глазах у Драко блестят слезы, и он отворачивается к окну, чтобы скрыть это. Гарри переплетает свои пальцы с пальцами Малфоя. Он не знает, выглядит ли это смешным или глупым, как понятия не имеет, не было ли банальным то, что он сказал минуту назад. Гарри не знает, сколько ему на самом деле лет, и смогут ли они в действительности выжить без магии и денег в человеческом мире. Гарри ничего не знает, но все, чего ему сейчас хочется — чтобы это мгновение длилось вечно. Ехать куда-то навстречу неизвестности и держать Драко за руку. Только, может быть, не в таком мокром пальто...
the end
01.09.2012
692 Прочтений • [Небо над Лондоном ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]