Игры в бисер

— Я бы написал тебе письмо, Малфой, но я отвратителен в эпистолярном жанре, — говорит Поттер, неожиданно появляясь на пороге малфоевской квартиры через три дня после их дурацкой "навсегда!" ссоры.

— Ты не отвратителен, — качает головой Малфой. — Ты просто жалок, раз уж тебя не хватило даже на элементарное "Прости. Скучаю. Люблю. Буду в восемь".

— Я раздумывал над этим вариантом, — Поттер покаянно склоняет свою вечно лохматую голову. — Но мне показалось безжалостным гонять сову из-за такой малости. В конце концов, обходились же мы без писем и записок раньше, и ничего. Могу я уже зайти?

Поттер проходит внутрь, не дожидаясь приглашения, бесцеремонно отодвигает явно растерявшегося Малфоя, уверенным шагом двигается по квартире, переступает порог кабинета, откуда слышится уютное потрескивание дров в камне, да так и застывает, пораженный. По всему столу разбросаны пергаменты, и не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, чем занимался Драко эти три дня.

— Не смей читать! — орет Малфой, врываясь следом. — Я их сейчас уничтожу!

— Нет! — Гарри перехватывает малфоевскую руку с нацеленной на письма палочкой. — Я все их прочитаю... Потом... Если ты, конечно, позволишь.

— Не позволю, — упрямо говорит Малфой, но руку опускает. На самом деле ему очень хочется, чтобы Поттер прочитал эти письма. За три дня их тут скопилось не меньше двадцати, и ни одного из них Драко так и не отправил. А если Гарри когда-нибудь обнаружит и те, что были написаны во время прошлого и позапрошлого расставания, о! Он обеспечит себя увлекательным чтением по меньшей мере на пару ночей. Потому что, в отличие от Поттеров, Малфои являются признанными мастерами эпистолярного жанра.

— Давай проясним наши отношения, Поттер, — говорит Малфой, сосредоточенно хмурясь и пряча руки в карманах джинсов. 

Поттер молча оглядывает его с головы до ног, неопределенно хмыкает и тоже засовывает руки в карманы.

— Ну, давай, — со вздохом говорит он, мысленно желая самому себе терпения и мужества. Если Поттера что и не устраивает в их с Малфоем отношениях, так это неистребимая малфоевская тяга к обговариванию "проблемных зон", как называет их Драко. Гарри об этих самых зонах ничего не известно, вот об эрогенных он кое-что знает, а проблемные — не по его части. Но Малфой после двух месяцев в одиночке Азкабана очень любит поговорить, и Поттер старается относиться к этому со снисхождением.

— Что «давай»? — начинает заводиться Драко.

— Да что хочешь, то и давай, — покладисто говорит Гарри. — Хочешь прояснять — проясняй, если тебе кажется, что они недостаточно... ясные.

— А по-твоему, по-твоему, Поттер, у нас все в порядке, да? 

Голос Малфоя почти звенит от сдерживаемого напряжения, и Гарри опять вздыхает. Он знает, что Драко зачем-то это надо — сначала накрутить себя, что называется, на ровном месте, потом долго выкладывать Поттеру претензии и обвинять его в пренебрежении, нечуткости, нетонкости и еще Мерлин знает какой ерунде. В конце концов Малфой обязательно посылает его к боггарту, а потом долго просит прощения и с тревогой заглядывает в глаза, пытаясь понять, не принял ли Гарри его слова слишком буквально. 

"Ну, надо так надо," — думает Поттер. Хотя ему самому все это нисколечки не нужно. Он выясняет отношения по-другому: если любит, то сгребает в охапку и никуда от себя не отпускает, если ненавидит — в кровь разбивает рожу, если ничего не чувствует — уходит без объяснений. Объяснять — это как раз по части Малфоя. Гарри привык действовать.

Малфой кусает губу, отворачивается, наклоняет голову по-птичьи, стоит перед Поттером такой странный, жалкий, потерянный. Собирается с силами, чтобы начать разговор, вызывает в себе ярость, перебирает в памяти список претензий. Гарри молчит и ждет. В этой игре первый ход всегда за Малфоем. 

— Знаешь что, Гарри, — выпаливает Драко, разворачиваясь резко и стремительно. — Я подумал насчет наших отношений... Давай проясним их в следующий раз!

За выражение счастья, которое появляется на напряженном лице Гарри Поттера, Драко Малфой мог бы отдать душу. Ну, может быть, не всю, но изрядный кусок точно. Ему становится стыдно за то, что он испытывает терпение Гарри, постоянно устраивая ему скандалы, и Драко дает себе слово не делать этого больше. По крайней мере, не так часто. 

Подставляясь под напористые поттеровские поцелуи, Малфой думает, что в выяснении отношений самая лучшая часть — это примирение, и как здорово, что в этот раз они сразу перешли к этой, самой лучшей, части.

Целуя Малфоя, Поттер какое-то время думает об этом же и примерно такими же словами.

А потом они оба не думают уже ни о чем...

Человек может измениться со временем. Нет, не так — человеку положено меняться, он должен это делать. Нельзя на четвертом десятке оставаться таким же самоуверенным придурком, трусом и неврастеником, каким ты был в семнадцать. Нельзя сохранять прежние идеалы и цели, и строить все те же планы, и хотеть того же, чего ты хотел в юности. Меняются твои взгляды на жизнь, твои привычки и вкусы. Что-то уходит навсегда, почти бесследно, легко, подобно весенним невесомым облачкам. Что-то сопротивляется и упорно цепляется за тебя, и приходится выдирать это с корнем. Что-то становится более ясным, а что-то попросту перестает иметь значение. 

Но после всех изменений и ревизий, после всех душевных встрясок и чисток собственной памяти всегда остается что-то еще. Неизменное. Незыблемое. Что-то, составляющее саму твою суть. Какая-то тайна, в которой ты с трудом признаешься самому себе, но продолжаешь бережно хранить ее в самой потаенной глубине своего сердца. Это может быть давняя любовь или застарелая ненависть, сильное потрясение, после которого вся жизнь разделилась на "до" и "после". А может быть просто материнская колыбельная, что давала тебе силы жить тогда, когда ничто другое этих сил дать тебе не могло. Это может быть что угодно, но это и есть — истинная суть человека...

Драко Малфой отрывается от пергамента и несколько раз перечитывает написанное. Машинально ровняет хвостики у букв и расставляет запятые. Конечно, редактор и корректор исправят все ошибки, но Драко любит, когда рукопись отправляется в издательство в приличном виде. Он вообще любит, когда все имеет приличный вид: семья, репутация, дело. Быть писателем — вполне прилично, а успешным писателем — вдвойне. Иметь жену с чистой кровью из хорошей семьи — более чем прилично. Положить жизнь на то, чтобы исправить давние ошибки — это не из разряда простых приличий. Это уже дело чести. Драко все делает правильно. Он делает все, что в его силах, и намного больше. И никто не может его упрекнуть, даже он сам.

Малфой кладет перо и поднимается с кресла. В кабинете тихо, лишь огонь потрескивает в камине. Работа над новым романом продвигается не слишком быстро — но у него еще есть время в запасе, и издатель не торопит его со сдачей рукописи. У Драко есть время как следует обдумать каждый поворот сюжета, каждую мысль, каждую фразу, которые он вкладывает в уста героев, рожденных его фантазией. Он несет ответственность за всякое слово, вышедшее из-под его пера, и он к этой ответственности готов. Десять лет его литературной карьеры дали ему возможность привыкнуть к этому.

Малфой неторопливо прохаживается по просторному кабинету. Мягкий ковер гасит звук его шагов, волшебная лампа светит так, как надо — не слишком ярко, но давая достаточно света. Строчки крутятся в малфоевской голове, но они еще слишком неопределенные, чтобы быть записанными. Он размышляет о природе тайн и о человеческой сути. О том, что такое — изменяться, и почему это приходится делать. О том, каково это — носить в груди нечто, не дающее покоя и формирующее тебя день за днем, год за годом, нечто, что больше тебя самого, и с чем на самом деле ты совершенно не можешь совладать. 

Малфой думает о себе и собственной тайне — той самой, которая сделала его таким, как он есть сейчас. Той самой, которая определяет его суть. У тайны есть имя, известное всей магической Британии. У тайны есть тело, и весьма привлекательное. Малфоевская тайна состоит из плоти и крови, имеет сильный характер, сложную судьбу, героическое прошлое и не менее героическое настоящее. Все это не делает ее более досягаемой и близкой. Эту тайну Малфой готов хранить в душе вечно и умереть вместе с ней — а другого выхода у него и нет. Потому что есть тайны, которые настолько выходят за рамки приличий, что способны угрожать самим устоям существования. А Драко больше не хочет никому угрожать. Никому, ничему и никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Он прекращает бессмысленную ходьбу и вновь усаживается в кресло. Решение рождается спонтанно. Его герой, вот уже три пергаментных свитка пребывающий в затруднительном положении и не знающий, как ему оттуда выбраться — спасен. Все, что ему, герою, нужно сделать — это совершить признание, открыть свое истинное лицо и стать наконец тем, кем он хочет стать, а не тем, кем должен казаться. Есть тайны, которые имеют власть над человеком, но есть люди, которые способны обретать власть над своими тайнами. Герои Малфоя именно такие. Они совершают смелые каминг-ауты, отбрасывают в сторону предрассудки, залечивают старые раны, рискуют и храбро двигаются вперед, навстречу неизвестности. 

Герои Малфоя расстаются со своими тайнами и выходят из этого противостояния куда сильнее, чем были. Они — герои — всегда полны сомнений и испытывают душевные терзания, но пройдя испытания, которым подвергает их изобретательный автор, они изменяются, и изменения эти в конечном счете идут им только на пользу. Именно поэтому читатели и критики любят книги Драко Л. Малфоя. Придуманные им персонажи способны на то, на что мало у кого из реальных людей хватает решимости.

Малфой заканчивает фразу и удовлетворенно откидывается на спинку кресла. Повинуясь движению волшебной палочки, сдвигается крышка сигарной коробки, и толстая кубинская сигара влетает ему в руку. Ароматный дым приятно щекочет ноздри, и вкус табака на губах кажется таким правильным, таким изысканно-горьковатым, полным оттенков и намеков, обещаний и фантазий, страхов и оправданий. Словно тайна, которой никогда не суждено быть открытой... 

Говорят, воспоминания всплывают из глубин памяти. Еще говорят, что они вспыхивают ослепительным светом на внутренней стороне век. Воспоминаниям свойственно также прорываться на поверхность, оживать — и всегда совершенно внезапно! — плыть перед мысленным взором и обрываться на самом интересном месте. Такова уж их, воспоминаний, природа. Во всяком случае, так говорят...

Драко Малфой ничего не говорит. Он не особо любит разговаривать на отвлеченные темы. Зыбкая тема, смутная, вязкая — словно песок под ногами, словно болотистая топь, словно густая грязь. Один неверный шаг, одно неточное слово — и оступишься, упадешь, тебя накроет с головой, засосет и утянет на дно. Поэтому не стоит начинать разговор. Не стоит вспоминать, честное слово.

Но, будто в насмешку — а судьба всегда любила подшутить над Малфоем — из всего прочего, что он мог запомнить, из всего того, что обычно запоминают: краски, запахи, цветные картинки, яркие пейзажи, чужие ландшафты, странные вкусы, первые поцелуи, капли дождя на подоконнике распахнутого настежь окна, спелые вишни в белой керамической миске на кухонном столе, шрам на тыльной стороне смуглой ладони, блик на стальной дужке круглых очков, тонкие морщинки в уголках глаз — из всего этого Драко почему-то помнит только разговоры. Обрывки разговоров, фразы, вырванные из контекста, слова, утрачивающее свое значение раньше, чем были договорены до конца, слова, не имеющие никакого смысла, даже если переставить в них все буквы местами, слова, слова, слова...

* * *

— Чего стоит твое честное слово, Драко?

... Ничего, ничего оно не стоит, Гарри...

— Что ты можешь сделать ради меня?

... Все, все, все, что угодно — разве ты сам не видишь...

— Чего ты хочешь на самом-то деле? Чего ты хочешь от меня?

... То, что ты можешь мне дать — и я все приму, без колебаний и страха. Только дай мне уже хоть что-нибудь...

— Мне надо уйти. Я должен, понимаешь?

... Я ненавижу это слово: "должен". И ничего не хочу понимать ...

— Я буду о тебе помнить. Я никогда не смогу тебя забыть!

— А я смогу.

* * *

Говорят, воспоминания можно стереть из памяти. Еще говорят, их можно перечеркнуть, словно неудачную фразу, запрятать в тайниках подсознания, выбросить из головы, вырвать так, как рвут сорняки — безжалостно и обязательно с корнем! — выжечь каленым железом, избавиться от них, словно от ненужной ветоши. Когда дело доходит до прошлого, люди придумывают немало способов, чтобы бороться с ним — с тем, что уже давно закончилось, но никак не оставляет в покое.

Драко Малфой предпочитает проверенные волшебные средства. Обливиэйт слишком опасен, если им злоупотреблять, поэтому чаще всего он сливает свои воспоминания в думосбор, который хранит в самом дальнем углу гринготского хранилища — подальше от искушения заглядывать в него слишком часто...

Поттер и Малфой сидят на крыше маггловского небоскреба, по очереди отхлебывают огневиски из полупустой уже бутылки и пялятся в ночное лондонское небо — белесое из-за множества электрических огней, но по-прежнему внушающее надежды. Где-то там, за неизменным смогом и усталыми облаками прячутся звезды. Поттер, во всяком случае, хочет в это верить. И сообщает об этом Малфою.

— В детстве я верил, — говорит Поттер, — что если увидеть, как падает с неба звезда, и успеть загадать желание, то оно исполнится.

— И что ты загадывал? — спрашивает Малфой после короткой — ровно на один глоток — паузы. И тут же сам себя обрывает:

— Я осел, извини. Понятно ведь, что... 

— Не-а! — почти беззаботно машет головой Поттер. — Мне так никогда и не удавалось увидеть падающую звезду, если честно. А тебе?

— Не помню, — деланно равнодушно пожимает плечами Малфой. — Я как-то нашел одну фразу у русского писателя, не помню фамилию...

— Надо спросить у Гермионы, — вставляет Поттер и делает такое движение, как будто прямо сию секунду хочет встать и аппарировать к Грейнджер — узнавать фамилию русского писателя.

— Не надо! — удерживает его на месте Малфой. — Какая к дракклам разница? 

— Действительно, — соглашается Поттер и забирает у Малфоя бутылку. 

Некоторое время они молча пьют и наблюдают, как скрещиваются в небе бледные лучи прожекторов и прочей маггловской хрени, благодаря которой лондонская ночь является ночью только номинально. На самом деле им обоим это нравится. Ночь, в которой нет темноты и тишины — вот что им нужно, и Поттеру, и Малфою. Ночь, где они могли бы не спать. Поэтому оба выбрали Лондон для послевоенной жизни. Список ночных клубов, в которых они еще не побывали, пока что достаточно длинен, а когда он все-таки подойдет к концу, всегда можно вернуться к его началу.

— Так что там с русским писателем? — прерывает молчание Поттер, и Малфой несколько секунд соображает, о чем идет речь, прежде чем ответить.

— А! Он писал что-то о небе в алмазах. Какая-то красивая образная хрень, что мы увидим его то ли после смерти, то ли вместо — я точно не помню. 

— Чушь! — прерывает Поттер. — После смерти мы уж точно не увидим никакого неба в алмазах. Я знаю...

— Ну, мы его и при жизни вряд ли увидим, — примирительно замечает Малфой, делая неопределенный жест рукой куда-то вверх и в сторону.

— Можно аппарировать в горы. Куда-нибудь в Шотландию. Там чистое небо и звезды яркие.

— Или на берег моря, — подхватывает Малфой. — И валяться на песке всю ночь и читать карты созвездий. Может быть, повезет увидеть падающую. Или комету с хвостом.

— Неважно, что, — подытоживает Поттер. — Главное, не спать. 

— Не спать, — эхом откликается Малфой, и снова они долго молчат, передавая друг другу бутылку. 

Не спать — это их главное занятие, и в том, чем занять себя ночами, оба изобретательны до бесконечности. Вначале каждый пытался решать свои проблемы в одиночестве, но случайная встреча перечеркнула всю их давнюю вражду и положила начало странному партнерству. Не спать вдвоем оказалось гораздо забавней и увлекательней, чем делать, вернее, не делать этого в одиночестве. Днем их ненадолго срубает, опрокидывает в тяжелый душный сон, из которого вечером они выползают сердитые и страдающие от головной боли. Но днем им по крайней мере не снятся кошмары — те, которые безостановочно мучают их ночами. Галлоны зелья Сна без сновидений, беседы с колдопсихологом, медитации и даже сеансы маггловского гипноза — все оказалось совершенно бесполезным. Не спать по ночам — единственный способ, избавляющий от кошмарных сновидений.

— До утра продержимся? — Поттер с сомнением разглядывает остатки огневиски в пузатой бутылке. 

— Не обязательно всю ночь пить, — замечает Малфой. — Есть и другие занятия. Другие средства, знаешь ли...

— Я не хочу в клуб, — морщится Поттер. — И летать на метлах не буду, надоело. И читать, и разгадывать кроссворды, и кататься на заколдованном колесе обозрения, и смотреть телевизор, и дрочить в кулак я тоже не хочу! Все, чего я, блядь, хочу — это иметь возможность спать ночами! Спать и не видеть кошмаров!

— Ну, тихо, тихо,тихо, — Малфой прекращает привычную поттеровскую истерику проверенным способом — обнимает, поглаживает по спине, легонько касается волос, даже тихонечко дует в ухо. Поттер не возражает и только шумно вздыхает, успокаиваясь. На самом деле оба уже измотаны до предела, и безумие все чаще подмигивает им с линялых лондонских небес. Иногда Малфою кажется, что сойдя с ума, они будут бесконечно наблюдать за острыми бриллиантовыми вспышками в этих небесах, и тогда они сойдут с ума вторично, потому что это невозможно будет выдержать. А Поттеру ничего не кажется. Он знает, что сойти с ума — это слишком легкий выход, и ни ему, ни Малфою не стоит на него рассчитывать. 

— Зачем же дрочить в кулак? — говорит вдруг Малфой неожиданно для самого себя. — Можно и... по-другому.

Поттер застывает в малфоевских объятиях, потом начинает осторожно выпутываться из них. Малфой с сожалением разжимает руки и, делая вид, что ему все равно, тянется к бутылке.

— Ты выпил последнее, — вдруг говорит Поттер, и голос его звучит мягко и вкрадчиво, так, что у Малфоя кожа покрывается мурашками. 

— У нас нет больше огневиски. И нет никаких способов убить эту ночь, чтобы ночь не убила нас. Что же нам с тобой делать, а, Малфой? 

Поттер придвигается совсем близко, смотрит прямо в глаза и рассуждает словно сам с собой, хотя не отрывает взгляда от Малфоя.

— Что прикажешь с тобой делать ... Драко? — заканчивает Поттер внезапным шепотом, и Малфой не выдерживает напряжения. Он коротко и глухо стонет и на миг запрокидывает голову.

— Скажи еще раз ... Гарри, — выдыхает Малфой. — Скажи это еще раз!

Они несколько месяцев всюду шатаются вдвоем и пережили за это время столько идиотских приключений, что об этом можно снять фильм. Но ни один, ни другой до этой минуты не называли друг друга по имени. Поттер произносит: "Драко" — и у Малфоя срывает крышу. Он шепчет: "Гарри" — и Поттер теряет над собой контроль.

— Скажи это еще раз...

— Да хоть тысячу, Драко, — ухмыляется Поттер и проводит языком по шее Малфоя. — Хоть десять тысяч, хоть миллион, хоть...

— А теперь заткнись, Гарри, просто заткнись...

Они оба торопятся и дышат хрипло и прерывисто. Оба смущенно хмыкают, сталкиваясь руками над пуговицами, и вполголоса стонут, впервые соприкоснувшись обнаженными телами. Оба не знают толком "как", но очень хорошо понимают "зачем" и "почему". Оба не могут сдержать слез, когда доводят друг друга до оргазма — только Поттер плачет беззвучно, уткнувшись лбом в голое малфоевское плечо, а Малфой ожесточенно трет глаза рукой и всхлипывает, почти не таясь.

Потом они долго лежат рядом, голые и опустошенные. Вокруг них разбросана одежда, и горлышко пустой бутылки сиротливо выглядывает из-под поттеровских джинсов. Идея трансфигурировать футболку в матрас принадлежала Малфою, о согревающих чарах позаботился Поттер, но ни один не может вспомнить, кто из них первым взял другого за руку — жестом, таким интимным и одновременно таким собственническим, что дыхание перехватывает у обоих. 

— Мы нашли новый способ не спать ночами, — бормочет Поттер, проваливаясь в сон.

— Довольно приятный способ, да? Если мы будем заниматься сексом, мы никогда не уснем, — отзывается Малфой за секунду до того, как вырубиться.

Они засыпают одновременно, по-прежнему крепко держась за руки. В мутном лондонском небе над ними проносятся разноцветные кометы с длинными хвостами, падают вниз десятки звезд и мириады крохотных алмазных огоньков то вспыхивают, то гаснут. Впервые за долгие месяцы ни Гарри Поттеру, ни Драко Малфою не снятся кошмары, и их утреннее пробуждение в объятиях друг друга оказывается более чем приятным. 

И даже толстая гаитянка в дурацкой пижаме, припершаяся на крышу с утра пораньше, потому что у нее там, видите ли, растут цветы, не в силах испортить им настроение. Хотя глотка у нее, надо признаться, луженая...