Звезды блестели в небе, бледная луна озаряла обширный парк и шпили Малфой-Мэнора. На монументальном силуэте со строгими вертикальными башнями и сводами редко выделялись желтыми прямоугольниками окна в темноте. В раскрытое окно на втором этаже врывался пока еще душный ветер дня и тут же растворялся в каменных стенах. Здесь же тени деревьев опускались на пол, искажаясь под углом изящной мебели.
Малфой-Мэнор не понравился Астории сразу же, едва она переступила порог величественного здания. Стрельчатый свод утопал в темноте, и от стен тянулся холод, хотя из высоких окон лился солнечный свет. Просторные залы потрясали красотой, подчеркивающей изысканный стиль — и в то же время своей пустотой. Среди бесчисленных комнат и лабиринтов коридоров царило что-то отталкивающее и нехорошее. Словно за роскошью притаилось веками накопленное зло, некогда выплеснувшееся из черных глубин расколотых душ. Наверное, ей стоило уйти, но единожды вступившим под знамёна Темного Лорда путь назад заказан в сырой земле.
Две недели, что Астория пробыла здесь, не доставили желаемого результата: дни и ночи напролет она сидела в своей комнате, по утрам бесцельно глядя на затянутый дымкой парк. Ожидание принесло с собою лишь одиночество и скуку, но сегодня все должно было закончиться — осталось немного времени до первого испытания. Она была уверена, что отец одобрил бы её решительный шаг и гордился бы ею.
Астория посмотрела на его фотографию с треснутым стеклом, стоявшей в позолоченной рамке на хрупком столике у окна. Снимок был «ненастоящим», а мужчина на нем давно поплатился жизнью, отстаивая идеалы Темного Лорда. Он стоял в дорогой мантии, слегка хмурясь и поджимая губы, на фоне опадающей листвы, белеющего здания вдалеке и темно-серого неба. Он смотрел в глаза и, казалось, заглядывал в самую душу, а в его взгляде навечно застыла уверенность, тот несгибаемый стержень, что можно сломать, только оборвав тонкую нить жизни.
Эту фотографию Астория нашла в комнате матери — тогда ей было менее восьми, Дафне — почти девять. Она с удивлением разглядывала незнакомого мужчину, чьи портреты никогда не висели в доме. Подчиняясь неведомому порыву, Астория стащила её и спрятала в своих вещах, а когда за ужином расстроенная мама спросила, не заходил ли кто-нибудь в её комнату, молчала, как рыба. Она хранила свой маленький секрет несколько дней, а потом прокололась Дафне. Сестра заявила, что все расскажет маме, если она сейчас же не покажет ей снимок. Астория надулась, но фотографию показала.
— И что это? — скривилась Дафна. — Она даже не шевелится!
— Это наш папа, — ляпнула Астория.
— Вранье!
— Нет! Сзади написано: мистер Гринграсс!
— Он нас бросил! Променял на магглу!
— Это мама так сказала.
— Да? — Дафна смерила её презрительным взглядом. — Значит, ты ей не веришь? Знаешь, не нужен мне такой папа! Предатель! — И она, с размаху бросив фотографию на пол, выбежала из комнаты. Стекло треснуло.
Возможно, любопытство Астории вскоре угасло бы, если не замечание матери — неосторожное, брошенное вскользь. Она заметила, что Астория характером напоминает ей мужа и ни к чему хорошему это её не приведет. С той поры Астория перерыла домашнюю библиотеку, под упрекающим взором Дафны прочитала все письма, которые смогла найти. Все было напрасно но, вконец отчаявшись от бессмысленной затеи, она все же смогла докопаться до правды на первом курсе в Хогвартсе.
Это была подшивка «Ежедневного Пророка» за ноябрь тысяча девятьсот восемьдесят первого, рокового для Темного Лорда года. В строках газеты была свежа память о неспокойных, наполненных страхом и недоверием днях после Падения. Едва возликовал триумф, как Долгопупсы оказались в Мунго, начались повальные аресты чистокровных волшебников. Мистер Гринграсс оказался в числе тех, кто предпочел измене смерть. Он был убит при попытке к бегству — в собственном доме, в то время как его дочери мило спали в детских кроватках.
Астория тайком вырвала газетный лист. В первый момент она сидела в пыльной библиотеке, пялилась на книжные полки и слушала ворчание мадам Пинс. Потом в груди поселилось разрастающееся чувство гордости и восхищения, а затем в её детскую душу — уже тогда полной черной меланхолии — хлынули потоки бессильной злости. В голове лихорадочно толкались мысли, одна мрачней другой. И самая мерзкая из них была о предательстве.
— Что ты об этом думаешь? — раздался голос Драко.
Астория оглянулась. Он стоял, прислонившись к косяку двери и сложив руки на груди. Она не привыкла видеть его таким: блеклой тенью самого себя. Драко словно сбился с пути в поисках выхода из замкнутого круга. Астория знала, что на его плечи легло обременительное для всех поручение.
— Терпимо, — она пожала плечами и, заметив его изогнутую в удивлении бровь, улыбнулась и добавила: — Нет, конечно же, всё это сложно и запутанно, но думаю, что я справлюсь. С другой стороны, нет ничего невозможного. Ведь даже смерть можно обмануть.
Они ненадолго замолчали. Драко закрыл дверь и присел на кровать, и Астория чуть отодвинулась в сторону, освобождая ему место. Вблизи он выглядел еще более уставшим и изможденным, еще более таинственным без маски хладнокровия и презрения. Наверное, таким его знали только родители, когда он приезжал в Малфой-Мэнор скучным жарким летом, таким он был незнаком Панси, злорадно подумала Астория. Она попыталась взять его за руку, но он отдернулся, будто его ударило электрическим разрядом, и с некоторым удивлением посмотрел на неё.
— Что ты знаешь об этой грязнокровке? — быстро спросила Астория, пытаясь скрыть разочарование вкупе со смущением.
— О Грейнджер?
— Кроме того, что она зануда. Я её никогда не видела. Что ты знаешь о ней? Какие у неё были привычки, с кем она общалась?
Драко скривил губы в презрительной усмешке.
— Ты говоришь так, словно она уже умерла.
— Недолго осталось.
— Не забывайся. Шаг к победе может обернуться целой милей, в любом плане есть маленький изъян. Сложный — почти всегда обречен на провал. Уж я-то знаю, — угрюмо добавил он.
Астория примолкла. Драко не любил вспоминать прошлое, но был вынужден искать отдушину, погрязнув в настоящем. Временами он — бледный и трясущийся — приходил в её комнату и рассказывал всё, что видел и что испытывал. А она смотрела ему в глаза и считала дни до грядущих перемен, лгала себе. В её мечтах, где не было грязнокровок и магглолюбцев, не было Паркинсон, Астория разрушала Малфой-Мэнор и строила светлое будущее с Драко.
— Грейнджер — обычная выскочка. Постоянно торчит в библиотеке и вечно препирается с Уизелом. Справишься?
Астория кивнула.
— Не понимаю, зачем ты вообще согласилась на это?
— Если все получится, я заслужу доверие Темного Лорда.
— А если провалишься? Ведь что-то обязательно пойдет не так!
Астория едва не закричала на него. Мысль о неудаче преследовала её изо дня в день, маячила перед сном, появлялась в ночных кошмарах. Она энергично отбрасывала её от себя, но знала, что обязательно где-нибудь допустит глупую ошибку, на какой-нибудь незначительной мелочи. Её позиция среди Пожирателей Смерти оставалась шаткой, отношение Темного Лорда достаточно зыбким; многие считали, что девочке еще не достигшей совершеннолетия, здесь делать нечего. Она не имела права на ошибку.
Дверь в комнату распахнулась, и на пороге показался Люциус Малфой вместе с Беллатрисой Лейстрендж. От неожиданности Астория вскрикнула и вскочила, испугавшись — наверное, также в нерешительности замирают все жертвы Пожирателей Смерти, когда те внезапно врываются и приносят с собою смерть и разрушения. Беллатриса вынула из кармана волшебную палочку и направила её Астории в лицо.
— Довольно, — сказал Люциус. — Ты готова? Где твоя палочка?
— Здесь, — промямлила Астория, подошла к мантии, висящей на спинке стула, и накинула её на плечи.
Люциус помрачнел.
— Похоже, ты не понимаешь, где находишься. Волшебная палочка должна быть всегда с тобой. Понятно?!
Астория опустила голову и уставилась в пол, сжав кулаки.
— Да.
Драко поднялся со своего места и с подозрением спросил:
— Ты куда собралась? — его взгляд не предвещал ничего хорошего, а в голосе появились холодные нотки.
Она проигнорировала вопрос. Астория чувствовала себя неловко и уязвимо в окружении Люциуса и Беллатрисы, со своим маленьким ростом едва дотягиваясь до плеча Драко. Её взгляд был прикован к Беллатрисе.
— Палочку оставь.
Астория, подчинившись, достала волшебную палочку — кедр и волчья шерсть, десять с половиной дюймов — и положила её на тумбочку. Беллатриса сжала руку Астории: хрупкие кости едва не лопнули, когда её пальцы обвились вокруг запястья и сдавили. Она вывела Асторию в холл, заполненный лунным светом, и начала спускаться по лестнице.
Беллатриса вела Асторию; где-то позади в унынии плелся Драко. Ступенька за ступенькой — Астория расставалась с безмятежным прошлым, с какой-то частью самой себя, несомненно, с лучшим кусочком короткой жизни. Она спускалась вниз в тисках жестокого настоящего, навстречу темному, полному загадок будущему. Наверное, ей стоило все бросить, отказаться от своих принципов, забыть о мести, но единожды вступившим под знамена Темного Лорда путь назад заказан в сырой земле.
Миновав просторный зал и парадную дверь, они аппарировали, и в следующий миг Астория оказалась на поросшем сорняком пустыре. Вдалеке горели окна нелепого дома, словно слепленного впопыхах и готового развалиться в любую секунду. Астория облегченно вздохнула, когда Беллатриса разжала хватку и отошла в сторону. Раздались хлопки, и появились еще четверо с закрытыми масками лицами.
— Здесь живут Уизли, — сказал Люциус Малфой.
Драко подошел к Астории вплотную и, мягко взяв за локоть, отвел в сторону. Он взглянул на неё, и она прочла в его глазах тревогу.
— Постарайся держаться подальше от всего этого, — он вздохнул. — Нечего тебе здесь делать. Будь осторожна, ладно?
Астория кивнула, подумав, что если её мечта не сбудется, то, по крайней мере, имеет право на жизнь.
* * *
Жизнь для Панси разделилась на «до» и «после». Все что «до» — словно старая фотография поблекло и искромсалось, иногда всплывало в памяти острыми осколками обид, разочарования и злости. Прошлое было коротким и лишенным смысла — с того самого момента, как Панси научилась нетвердо стоять на ногах и что-то бессвязно лепетать, до дня вступления в ряды Пожирателей Смерти — полные шестнадцать лет. Последним значимым событием для неё оказалось собственное семнадцатилетие, которое медленно превращалось во фрагменты, обрывки фраз и эхом звучало где-то вдалеке.
Она помнила жаркий вечер в начале июля, уплывающее за горизонт солнце и облака с оттенком красного. А также легкое головокружение, тёмно-синее атласное платье, ненавистные туфли на шпильках, холод бокала в ладони и обилие парадных мантий вокруг. Вопреки её желанию, провести день рождения в кругу друзей — почти что в одиночестве — отец превратил поместье в обитель тьмы. И Панси пришлось изображать фальшивую радость и расплываться в улыбках, опираясь на руку Дафны, чтобы не свалиться на виду у всех. Они были чуть пьяны и посмеивались над Петтигрю, который робко сидел на софе в углу гостиной.
Её внимание привлекла Черная Метка на предплечье Дафны, когда, утомившись от бессмысленных скитаний и пустых разговоров, устав от вина, они поднялись наверх. Панси повалилась на свою кровать и первым делом скинула узкие туфли. Посмотрела на Дафну, которая легла на живот, подперев левой рукой щеку. Она — Метка — на изнеженном предплечье выделялась клеймом, и ранее белая кожа вспухла и покраснела, выглядела обожженной. Кусочек черепа виднелся около локтя, змея стремилась к запястью и, скаля пасть, изгибалась в вопросительном знаке, а её кольца охватывали сетку вен.
— Это мерзко, — сказала тогда Панси.
Это оказалось вовсе не мерзким — отвратительным! Панси покинула Малфой-Мэнор в полуобморочном состоянии и, едва оказавшись в своей спальне, закатала рукав мантии. Метка горела кроваво-красными полосками, проникая внутрь, въедаясь в кость. Словно зараза она растекалась по руке — от кончиков пальцев к плечу — подкрадывалась к сердцу. Сознание притуплялось, воля порабощалась и билась в тщетных попытках освободиться. Панси незамедлительно стошнило, от слабости она упала на пол и застонала.
Вся жизнь промелькнула перед ней размытыми пятнами и оставила после себя лишь горький привкус безнадежности. Панси могла постоять за себя, имела веское слово, но по-прежнему ковыляла, опираясь на костыли, заботливо подставленные родителями. Она боялась потерять свободу, бежала прочь от Черной Метки по извилистой дорожке отчаянья — ей было стыдно признаться в этом отцу. Он видел в ней огонек надежды и хотел, чтобы дочь преклонила колени перед Темным Лордом.
В течение семи дней Черная Метка сжимала свои объятия вокруг неё. Панси чувствовала, как сгущаются тучи несвойственной ей ненависти, враждебности, гнева, что стремились сломать её, черными водами сомкнуться над головой. Единственным, что удерживало её на краю бездонной пропасти, было теплое воспоминание о легких поцелуях в подземельях Слизерина.
Отец, встревоженный столь долгим сроком, сказал, что это последний шаг в ряды Пожирателей Смерти и первая ступень на пути к победе, Панси выразилась проще — «жуткая тошниловка». А еще подумала, что независимо от того победит ли Темный Лорд или проиграет, ей предстоит собственная война: с той частью души, что погрязла в непроглядном океане эмоций Волдеморта.
Когда волны помутнения схлынули, седьмой день был на исходе. С головной болью и температурой Панси пришла в себя среди одеял и подушек. В её спальне, словно в палате тяжелобольного, шторы плотно закрывали окна, и сквозь просветы бледные лучи рассекали темноту. Часы на комоде отсчитывали секунды, длинная и короткая стрелки ползли к одиннадцати. Небольшая фотография двухлетней давности, жаропонижающие микстуры, расческа, несколько флаконов с духами, волшебная палочка и книга «Взлёт и Падение Темных Искусств» громоздились на тумбочке.
Панси встала — сорочка неприятно липла к спине — подошла к комоду и открыла нижнюю полку. Эльфы-домовики сложили одежду аккуратными стопками; наверху лежали блузки, белизна которых бросалась в глаза. Панси коснулась хлопковой ткани, а затем смяла её и выкинула прочь. Она разбросала мантии, юбки и рубашки, выдвигая полку за полкой, и вскоре у её ног высилась целая гора. По полу одним броском разлетелись серьги, кольца, ожерелья; шкатулка, где они хранились, устремилась в ночь вместе с осколками стекла.
Кровь пульсировала в висках, но очередная вспышка ярости, похоже, миновала. Они тревожили её наряду с кошмарами. Она просыпалась вся в слезах, задыхаясь от рыданий: ей снился один и тот же сон, где она блуждала по холодному, заброшенному дому. Бегала с этажа на этаж, по продуваемым сквозняком коридорам и распахивала двери в пустые комнаты. Ей снились мертвыми родители, младший брат, мертвые Драко и Дафна.
Панси спустилась в полумрак гостиной, чтобы затем выйти во двор, обогнуть здание с восточной стороны — ей предстояла небольшая прогулка среди каменных изваяний Основателей Хогвартса, — и подобрать на лужайке шкатулку. Не успела Панси подойти к парадной двери, как та распахнулась, и она увидела отца. Его мантия развевалась на ветру, в руках он держал невинную жертву, сброшенную со второго этажа: продолговатую и лакированную, винного цвета, с маленькими ячейками и красной отделкой внутри.
— Ты разбила окно, — заметил отец. — Опять.
Панси взяла шкатулку.
— Спасибо. Я устала.
— Выглядишь лучше. Идешь на поправку.
Он слабо улыбнулась.
— Надеюсь.
— Я тоже, — сказал он, подступая ближе и кладя ладонь ей на руку чуть повыше локтя. — Ты ведь не подведешь меня сегодня?
Панси замерла, подняв взгляд на отца.
— О чем ты?
— Через час ты должна быть в Малфой-Мэноре.
— Одна?! — сдавленно вскрикнула Панси и, отступив, едва не запнулась о ступень. — Я… я не могу! Я болею!
— Панси, он требует, — его голос был тверд, как гранит. — Ты не можешь его игнорировать.
— Но я даже не во Внутреннем Круге! И разве ты не должен быть со мной?
— Нет. Темный Лорд будет в гостиной на втором этаже. Там ты встретишься с однокурсниками.
— А если он применит Круцио?! — вырвалось у неё.
Отец помрачнел.
— Тогда постарайся сильно не кричать.
Она опустила голову и ссутулилась, а он обнял её за плечи и повел наверх.
— Детка, ты ведь знаешь, мы все уже издергались, — произнес он, когда они остановились у двери в её комнату. — Пожалуйста, поторопись.
Она кивнула и прежде чем вернулась к себе, отец поцеловал её в лоб.
Сухим щелчком пальцев Панси вызвала домовиков и приказала сложить разбросанные вещи обратно, приготовить чистую одежду и мантию. Она нависла над трепещущими эльфами, уперев руки в бедра, расставив ноги на ширине плеч. Немного покричала и повелела одному из домовиков прищемить себе уши, а сама зашла в смежную ванную комнату. Эльфы были воплощением чуждых ей и презираемых ею черт, такие послушные и боязливые, совершенно бесхарактерные и слабые.
Она ненавидела их с детства.
Вода приятно холодила разгоряченную кожу, замирала капельками на щеках, стекала вниз по шее. В овале зеркала отразилась черно–белая картинка: залегшие под глазами тени констатировали с бледностью, аккуратное каре черных волос растрепалось и превратилось в воронье гнездо.
«Как у Грейнджер», — мрачно подумала Панси.
И, усмехаясь, включила душ.
Он придал ей сил и спустя полчаса, стоя перед длинным зеркалом в спальне, Панси не чувствовала себя развалиной. Она положила волшебную палочку — акация и чешуя змеи, десять с половиной дюймов — в правый карман мантии, золотые сережки продела в мочки.
— Куда это ты собралась? Ночью!
Панси вздрогнула. В зеркале она увидела отражение брата. Светловолосого, невысокого роста для своих одиннадцати лет. Он стоял в шаге от неё и в своей дурацкой пижаме, разрисованной снитчами, раздражал не меньше домовиков. Панси сделала строгое лицо и резко обернулась.
— Чего ты уставился, малявка? — процедила она.
Он растерялся.
— Я просто…
— Чего не спишь вообще? Вот скажу папе, получишь!
— Нет! Подожди!
— ПАПА! — заорала Панси. — А Джейми не спит!
Он обиженно заморгал.
— Ты…
— Да ладно тебе. Не будь плаксой. Вечно ты плачешь. — Отмахнулась она и протянула руку, чтобы привычным жестом взлохматить ему волосы, но он отскочил назад. — Прости. Я не хотела. Правда.
— Врешь! — закричал Джейми. — Ты всегда так говоришь! Тебе просто нравится… унижать меня!
* * *
Впереди, в темноте, стены Малфой-Мэнора вздымались вверх, и шпиль над ними сливался с грозовыми тучами. Подъездная дорожка, вымощенная булыжником, белела под ногами и тянулась к ступенькам. Опустив голову, Панси плелась вдоль невысокой изгороди, за которой шелестели листвой молодые осины и поскрипывали на ветру столетние, измученные временем вязы — сухие, сгнившие изнутри.
Панси открыла парадную дверь; мягкий ворс ковровой дорожки заглушил её шаги. Она приблизилась к широкой лестнице и начала восхождение наверх — ладонь заскользила по резным перилам, черные туфли опускались на красную дорожку с золотым тиснением по краям.
— Эй, Паркинсон!
Панси вскинула голову. В футе от неё, на последней ступени стояла Астория. Её светлые волосы рассыпались по плечам, губки изогнулись в подобие улыбки, в глазах плясали искорки злорадства.
Панси сжала кулаки.
— Гринграсс. Тебе не кажется, что детское время уже закончилось?
— Тебя не учили вести себя вежливо в гостях?— парировала Астория и поддернула левый рукав мантии. Панси увидела кусочек змеи, оскалившую пасть в направлении хрупкой косточки на запястье и крупной вены под тонкой кожей. Метка была угольно-черной. — Завидуешь? Она уже не болит.
— Заткнись.
Панси вытянулась во весь рост — в пять футов семь дюймов — и, поднявшись на ступень выше, подступила вплотную. Раздражающе мелькнула перед глазами светлая челка, когда Астория с вызовом поглядела на неё. Вдруг возникло острое желание достать волшебную палочку и ткнуть её под ребра, только бы пропала противная усмешка. Она удивительно быстро выводила Панси из себя, стоило лишь мельком увидеть её на алых чувственных губах.
— Гринграсс, прекрати пялиться…
— Заколдуешь меня?— прошептала она, и её горячее дыхание опалило Панси щеки.
— …из–за тебя я опоздаю.
— Если уже не опоздала.
— Что?
Астория подцепила пальчиком ворот её мантии и подтянула Панси ближе.
— Знаешь, а он прелестно целуется, — шепнула она. — Не мне тебе рассказывать, конечно же. Хотя вдруг он был с тобой неискренен?
Панси резко оттолкнула Асторию к стене и выхватила волшебную палочку.
— Что ты сказала? Повтори!
— А то что?! — выкрикнула Астория. — Будешь пытать меня Круцио?!
Причиняя боль, испытываешь удовольствие, ни с чем не сравнимое превосходство над собственной слабостью и страхами. Это как Феликс Фелицис: со временем входит в привычку и затягивает с головой. Каждый боится боли независимо от власти, силы и богатства; она многогранна и безлика, идеальное орудие убийства. Но некоторые Пожиратели Смерти, например, Нотт или Эйвери, сомневаются, их терзают муки совести до конца жизни. Для них Чёрная Метка настоящий ад, ведь она подчиняет себе, подавляет эмоции и постепенно разрушает организм. Поэтому дважды подумай, прежде чем решишься. Назад пути не будет.
Так сказал отец, когда пришел к ней позавчера. Она сидела на постели, укрывшись одеялом по плечи, и чувствовала, как холодный пот стекал по обнаженной спине. Черная Метка продолжала жечь, распространяя жар по телу. Панси не стала спрашивать его, участвовал ли он в пытках, потому что не хотела слышать заведомую ложь. И знала, что тяга к насилию, доставшаяся ей от отца, течёт у неё в крови.
Она улыбнулась и спросила:
— А мне сделаешь больно? Здесь, прямо сейчас?
В ожидании боли Астория исподлобья поглядывала то на Панси, то на волшебную палочку, подрагивающую у неё в руке. Она стояла, прислонившись к стене — ладошки глубоко в карманах, правая нога чуть согнута в коленке, — но мускулы на её лице напряглись, брови сошлись к переносице. Не задумываясь, Панси оглушила бы её, но в этот миг ненависть к Астории, накопленная с годами, уступила место вожделению увидеть её вопящей и извивающейся от боли, хрипящей и отплевывающейся от крови. Панси передернуло от отвращения, и она опустила палочку.
Дверь в гостиную распахнулась, и едва Панси успела запихать волшебную палочку в карман, показалась Дафна. Мантия на ней выгодно подчёркивала высокий рост и стройную фигуру, светлые волосы до середины спины были зачесаны назад. Её взгляд скользнул от Астории к Панси и обратно; звонко стуча каблучками по мраморному полу, она направилась к ним.
— Астория! Почему ты так сильно кричишь?! Вот подожди, скажу Люциусу Малфою.
Панси мстительно улыбнулась, но не успела она позлорадствовать, как Дафна больно сжала ей локоть. От неожиданности она дернулась в сторону и увидела, что подруга злится на неё не меньше, чем на Асторию.
— Совсем с ума сошла?! Он будет с минуты на минуту, а ты где–то шляешься!
— Я не шляюсь! — возмутилась Панси. — Я…
— Пойдём!
Панси позволила увести себя в гостиную. Астория попыталась сказать что–то обидное, но Дафна опередила её, бросив через плечо:
— Отвали!
Темнота рассеивалась полыхающим огнем в камине и редкими островками свеч, висевших между окнами в канделябрах из оникса. Тень каминной решетки ложилась к ногам Панси, знакомые предметы мебели окружали её со всех сторон. Блейз Забини сидел, развалившись, на софе, силуэт Миллисент Булстроуд — «Толстой Милли», как называла её Дафна, когда оставалась наедине с Панси, — виднелся в центре комнаты. Крэбб и Гойл маялись без дела у книжных полок, Теодор Нотт, словно убийца, прятался во мраке.
Драко был в конце гостиной — оперевшись на подоконник, он с задумчивым видом смотрел куда-то в ночь. Всегда один, даже среди друзей и однокурсников, он оставался для Панси загадкой, хоть она и знала его с детства. Временами невыносимо циничный, иногда высокомерный, чаще наполненный враждебностью к грязнокровкам, он постоянно говорил о них — во время обеда, поглядывая на стол гриффиндорцев, в библиотеке или в общей гостиной Слизерина, будто других тем для бесед не было. Панси казалось, что он и сам уже устал от этого, и ничего не мог с собой поделать — в нём говорило воспитание отца и десяток поколений чистокровных волшебников.
Еще год назад это раздражало, а теперь просто выводило из себя. Качества лидера, упорство и независимость Драко раньше притягивали Панси к себе, но через некоторое время, когда она стала постарше, её влекли к нему огромные счета в банке Гринготтс, наследником которых он являлся. Будущее не грозило нищетой как Уизли, но могло быть еще лучше, стань она женой Министра Магии лет через двадцать, и ею вовсе двигала не корыстность, а здравый взгляд на жизнь. Всё рухнуло, едва Тёмный Лорд выступил в открытую. Люциус Малфой оказался одним из участников в нападении на Министерство, был схвачен и посажен в Азкабан. Семья Малфоев начала стремительно терять репутацию, отчего Панси пришла в ярость.
К её удивлению, слова Астории всколыхнули в ней угаснувшие было чувства и невесть откуда взявшуюся ревность. Панси вдруг стало неприятно от того, что Драко мог целовать Гринграсс в каких-нибудь тёмных закоулках Малфой–Мэнора, крепко сжимая её тонкую талию и прикасаясь губами к её нежной белой коже. Или целовал её в парке среди цветов гвоздики под журчание воды в фонтане, а Панси в это время валялась в бреду и с трудом соображала, где вообще находится.
Панси приблизилась к Драко, по дороге отпихнув Миллисент, и дернула его за рукав. Он повернулся к ней, окинул пустым взглядом.
— А, это ты, — он был не в себе, и мысли его явно витали где–то очень далеко. — Что на этот раз?
— А ты Асторию ожидал увидеть?! — чересчур громко сказала она и почувствовала, как в спину вонзились любопытные взгляды.
Драко немного помолчал, а потом спросил:
— А что с ней не так?
— Ты же знаешь её лучше, чем я, не так ли?
— О чём ты? — он недоуменно уставился на неё, и Панси, не теряя времени, всмотрелась ему в глаза.
— Не притворяйся, она мне всё рассказала. Это правда? Ты с ней…
Драко дёрнул головой и отвел взгляд, прерывая зрительный контакт.
— Прекрати! Мы оба прекрасно знаем, что тебе нравится копаться в чужих мозгах. Но я запрещаю тебе проделывать такие штуки со мной! Слышишь? Запрещаю! Иди вон… на Гринграсс тренируйся, она ради тебя на всё готова.
Панси обиделась — не за себя, а за Дафну.
— Не говори о ней так. Тебе просто не хватает смелости признаться, что ты целовался с Асторией. Драко?! Ты в порядке?! — испугавшись, она схватила его за руку, когда он резко побледнел и отшатнулся.
В тот же миг будто чья–то невидимая рука схватила её как тряпичную куклу и с головою окунула в чужой, но столь знакомый мир — мир жестоких эмоций и депрессивных настроений, мир бессердечия и насилия, обратная сторона мира слепых котят в розовых очках. Его бесчеловечность беспощадно задавила в ней остатки тепла, осколки любви и счастья, отчаянно пульсирующую жизнь; сила и власть его навалились камнепадом, заставив почувствовать себя жалкой и беспомощной. Её блок был сметён прочь сию же секунду, едва она попыталась отгородиться от непривычного давления. Внезапно дыхание её сбилось, сердце пропустило пару ударов, а затем застучало быстрее и вдруг отдалось острой болью. Задыхаясь, она повернулась ему навстречу, чтобы сквозь туман в глазах разглядеть его высокую, худую фигуру и, словно растворившись в стенах Малфой-Мэнора, перестать существовать.
Рядом кто–то закричал, выдернув её из цепкой хватки болевого шока. Панси вдруг поняла, что ползет по серой холодной кладке, сдирая кожу на коленках и повинуясь чужой воле. Мускулы отказывались подчиняться, кости стонали, словно побывали в тисках инквизиции. Она с трудом достигла единственной сейчас заветной цели, чуть ли не падая от слабости, будто кровь покинула её вместе с жизненной силой.
— Мой Лорд.
Панси не узнала собственного голоса, настолько надтреснуто он прозвучал. Она склонилась над подолом мантии Волдеморта и в фальшивом поцелуе приложила ткань к губам. К горлу подкатил ком отвращения, на глаза навернулись слезы обиды и унижения. Футы превратились в мили, секунды — в часы, когда Панси вернулась обратно и встала между Дафной и Теодором. Она уставилась себе под ноги, её сотрясала дрожь.
— Грязнокровки, — произнёс Тёмный Лорд. — Что скажешь о них, Гринграсс?
— «Грязнокровки — это восставшие рабы, это те, кому мы, чистокровные, позволяли и позволяем существовать в нашем мире, подобно великанам, драконам и эльфам, и в любой момент можем уничтожить. С рождения они заслуживают смерти и больше ничего», — процитировала Дафна первые строки из книги «Взлёт и Падение Тёмных Искусств».
— Вот она — вечная истина! Но твой ответ, Гринграсс, подобен ответу скудоумной грязнокровки, начитавшейся книг в Запретной Секции. Скажу больше, я в тебе разочарован.
Панси увидела, как Дафна опустила голову и покраснела. Она стояла, словно провинившаяся ученица перед строгим учителем. Слегка переминаясь с ноги на ногу, с виноватым выражением лица.
Тёмный Лорд не обратил на неё внимания и уселся в глубокое кресло возле камина. Панси бросились в глаза его по–паучьи переплетенные белые пальцы и безгубая улыбка, достойная оскала хищника.
Он продолжил:
— Грязнокровки — это мерзкое отродье магглов; магглы — это бестолковое самовлюблённое отребьё, более бестолковое, чем домовые эльфы, которые хотя бы могут быть допущены к своим рабским обязанностям. Магглы — низшая форма, они рождены, чтобы быть рабами, и смешивать их кровь с теми, кто обладает магией — кощунственно и недопустимо! И при этом есть предатели, которые сходят по ним с ума и мечтают познакомиться поближе, или сбегают из дому под венец. Их ждет жестокое разочарование, ведь магглы, словно стадо, впустую проживают жизнь, мечтая о лучшем и достигая бессмысленных целей. Только чистая кровь достойна того, чтобы хранить магическую силу, только магические семьи имеют особое право, право управлять! Мы можем превратить магглов в безвольных игрушек.
Сегодня наш мир стоит на грани катастрофы. Страшно подумать, что будут представлять собой ваши дети и дети ваших детей. В Министерстве, в Косом переулке, в банке Гринготтс нас окружают грязнокровки. В Хогвартсе грязнокровка, некая Чарити Бербидж, обучает маггловедению, учит жизни рабов и разлагает сознание маленьких школьников. Это удар, сбивающий с ног, подрывающий сложенную веками культуру. Следует принять решительные меры и не дать заразе распространиться. Оплот её — Хогвартс, требует тотальной чистки. Едва он падет, убивайте, убивайте не задумываясь, будь перед вами грязнокровка, прикрывающий их волшебник или предатель крови!
Пришло время для ответного удара! Пусть он будет жесток, и многие в силу своей молодости воспротивятся ему, но задумайтесь: в каком мире вы хотите жить завтра? В качестве господ или рабов? Пусть же, наконец, весь мир рухнет к нашим ногам! Сам Салазар Слизерин знал это, и мы, те, кто достойны его имени, обязаны отчищать мир от той грязи, которую создали предатели крови и маггловские выродки! Мы те, кто имеет право карать и чистить, мы будем править над этим жалким стадом неразумных и слабых по праву сильного!
Идея Темного Лорда не оставила равнодушным никого. Жестокая, но не лишенная изящества, выталкиваемая его склонной к насилию натурой, она поразила Панси до глубины души. В тот же миг Панси поняла, что не справится, сойдет с ума, прежде чем завершит начатое, что сама ещё ребенок. Она почувствовала острое желание поделиться новостью хоть с кем-нибудь, избавиться от кольца бремени, но тут что–то возликовало в ней в жестоком торжестве.
08.10.2012 2. Ошибки прошлого
Change (Deftones Cover)
Aurora Borealis
Тёмный Лорд ликовал в мрачном торжестве чужой победы. Его эмоции били через край, отдаваясь головной болью — он был счастлив как никогда, загоняя себя в могилу. Природа его эмоций оставалась загадкой, ведь даже самые черные оттенки настроения невозможны без толики любви. Она подобна качелям, которые со скрипом несутся вниз, движимые эгоизмом и гордыней, или взлетают вверх, подталкиваемые первой влюбленностью, романтикой, ностальгией. Любовь вдохновляет, заставляет совершать немыслимые, а порой и глупые поступки, и даже убивает.
Альбус Дамблдор убит, но не столь трагичной была его смерть, сколь трагичным казался мир без него. Он стал скуднее, и мысли скользили к саморазрушению, осталось лишь сгореть в пламени собственных эмоций. Рваные свежие раны в душе заполнялись гневом и злостью; ошибки прошлого напоминали о себе чаще и застревали комом в горле. Гарри приказал себе не думать о них и вместо этого сосредоточился на остатках лучшего за последние годы, вытесняя депрессию прочь.
Под июньским солнцем он смотрел вслед Руфусу Скримджеру со смешанными чувствами раздражения и разочарования; прихрамывая, тот шёл навстречу подчинённым. С непоколебимой верой в лёгкую победу, в выглаженных, будто с иголочки мантиях и размытыми надменностью лицами, они вызывали только отвращение. Счастливая жабья улыбка Долорес Амбридж и строгий до смеха вид Перси Уизли заставили отвести взгляд в сторону, осмотреться вокруг.
Белая гробница, словно несокрушимая скала, выделялась среди красок отчаяния и смерти. Отсюда, с высоты склона, у подножья стен Хогвартса — немых свидетелей историй — она казалась миражом в пустыне. Волшебники толпились около надгробия или расходились небольшими группами, минуя ряды пустующих стульев. Гарри заметил у кромки озера ничтожное количество слизеринцев — их зеленые в серебряную полоску форменные галстуки были едва видны — полукровок, либо магглорожденных, но ни одного чистокровного. Поколение, из глубины веков раздираемое противоречиями; поколение, без права на победу, обреченное на исчезновение.
Студенты, как на эшафот, вереницей зашагали к выходу на встречу с безлошадными каретами. Возможно, некоторым повезет не покинуть этот мир чересчур быстро, и на следующий год они тоже будут очарованы фестралами — вестниками свершившихся бед. Слизеринцы вдалеке миновали Главные Ворота первыми, ежесекундно оглядываясь, наверняка перекидываясь шутками. Они расселись в ближайшей карете, поодиночке исчезая в черном проеме; девушки прихватывали ткань у бедра и приподнимали дорогие мантии, будто брезговали коснуться ими металлической ступеньки, истоптанной сотнями грязнокровок — втроем все как одна. Наконец, дверца захлопнулась, оставив три крупные фигуры — Крэбба, Гойла и Миллисент — топтаться на месте, и карета покатила к Хогсмиду.
Сегодня утром в Большом Зале слизеринцы громко перешептывались, улыбались и посмеивались, выбиваясь из общего траура, а в гостиной факультета, наверное, не сдерживаясь, радовались и рассылали родителям письма, полные восторга. Сейчас их отъезд был не больше чем презрением к остальным, насмешкой над Дамблдором, и на побег, как прошлой ночью, когда Снейп и Малфой покинули Хогвартс, не походил вовсе. Карета со слизеринцами отдалялась всё дальше; Гарри вдруг захотелось, чтобы она никогда не возвращалась обратно — за стены ставшей родной школы, в мир, подаривший ему жизнь, где он не сидел забитым щенком в чулане под лестницей. В тот же миг судьба сыграла с ним злую шутку: Хогвартс был заложен чистокровными волшебниками, в их руках он останется навеки, ими же и будет разрушен до основания.
— Гарри! — раздалось вдруг, едва он двинулся к Рону и Гермионе. Они стояли в тени деревьев, ожидая него.
Он обернулся на оклик. В погоне за громкими скандалами и сенсациями к нему спешила Рита Скитер.
— Гарри, не желаешь ли дать интервью? — улыбнулась она.
— Нет, ни капельки, — недружелюбно заявил он.
Рита вцепилась в его локоть.
— Гарри, читателям будет интересно узнать подробности сражения! Интервью с Избранным, несомненно, займёт первую полосу в завтрашнем выпуске. Как тебе заголовок: «Гарри Поттер — битва за Хогвартс из первых уст»?
Он промолчал, а Рита, с опаской оглянувшись на Гермиону, вдруг повела его к озеру. Ему показалось странным до абсурда прогуливаться с ней рука об руку в этот солнечный, омрачённый смертью день. Впрочем, и сам день был не менее абсурдным, кровью вписав себя в историю.
— Гарри, — произнесла она в четвёртый раз, чем вызвала немалое раздражение; в голосе проскользнули заискивающие нотки. — Скажи, что ты чувствуешь? Растерянность? Это правда, что вас с Дамблдором связывали весьма близкие отношения?
— Что? — пробормотал он.
Рита облизала накрашенные губы.
— Да что с тобой?! Словить момент, понимаешь? Эксклюзивное интервью из гущи сражения за Хогвартс только подогреет интерес публики к твоей персоне! Обществу сейчас нужна твоя поддержка, ведь ты Избранный!
— И что же вы хотите написать?
— Мерлин! Да что угодно! Даже если завтра выйдет статья о несчастном детстве Того–Кого–Нельзя–Называть, о его благих намерениях сделать мир лучше, больше половины подписчиков «Ежедневного Пророка» поверят и поднимутся против грязнокровок… — тут она запнулась, а потом спросила менее уверенно: — Так что насчет интервью, Гарри?
Он остановился и смерил её тяжелым взглядом. Не стоило владеть легилименцией, чтобы увидеть пустоту, где схоронились сгнившие останки её мира — тёмные, истекающей желчью зависти. Она спрятала себя за внешним видом: щелкнула блестящая застежка сумочки из крокодиловой кожи, пальцы с ярко-красными ногтями сжали Прытко Пишущее Перо, чей острый кончик уже нацелился на пергамент.
— Не надоело плясать под дудку Министерства, Скитер?
Лицо её одеревенело, налет слащавости сошел на нет. Гарри почувствовал почти непреодолимое желание схватить Риту за горло и выдавить жалкие остатки её существования. В ушах зазвучал водопад, перед глазами внезапно запрыгали черные мушки, а земля под ногами грозила провалиться куда–то вниз. Голова разболелась еще больше, когда его настиг очередной всплеск эмоций Тёмного Лорда и вкупе со злостью заставил покачнуться.
— Поттер, не забывайся! Знаешь, можно написать всё, что уго…
— Не сомневаюсь, — перебил Гарри; собственный голос донесся откуда-то из-за горизонта, чернота вокруг сгустилась окончательно.
В поисках опоры, он слепо протянул руки и ухватил Риту за костлявые плечи. Она вдруг истошно закричала. Очки отлетели в сторону, щеку обожгла узкая ладонь, и Гарри примял собой траву.
— Рита! Что случилось?
— Он больной! Сумасшедший! Он напал на меня!
Раздался звук удара.
— Оставьте его! Оставьте! — это закричала Гермиона.
— Ты снял это?! Снял?! — истеричный голос Риты взрезался в память, прежде чем исчез навсегда.
Сознание утекло, как вода сквозь пальцы.
В наступившей тишине Гарри охватил порыв свободы, заставил затеряться в глубине истории Тёмного Лорда — отрезка растерянности и слабости, вселившую надежду однажды победить. Фиаско в окклюменции с гибелью Сириуса, преследовавшее чувством вины, неожиданно избавило от неизбежной лжи: память хранила неприятные моменты, когда его невнятные ответы в первом интервью Рита обратила в обман. За час до того, как в Большом Зале вспыхнуло сражение и раздались первые стоны раненых, а от стен отскочили первые выкрики заклинании и эхом возвратились обратно, Гарри стоял в кабинете Дамблдора, готовясь к последнему погружению в прошлое.
Тогда — всего десяток часов назад, а кажется, что целый век — Гарри был расстроен и разозлен. С мыслями о предательстве Питтегрю, о подслушанном Снейпом пророчестве он вошёл в кабинет директора и в какой–то момент позволил себе сорваться на крик. Он метался из стороны в сторону, сгорая от желания что-нибудь разбить, а Дамблдор с напускным спокойствием наблюдал за ним.
— Я полностью доверяю Северусу Снейпу, — ответил он, не подозревая, что в скором времени падет от его руки. — И если ты закончил, Гарри, то думаю, нам стоит перейти к уроку.
Омут Памяти был там же, где и обычно, и его зеркальная поверхность отражала последние лучи солнца. Дамблдор достал из внутреннего кармана мантии фиал и встряхнул его. Серебристое вещество внутри — то ли газ, то ли жидкость — всколыхнулось, белыми вихрами взвилось вверх, а затем черным осадком опустилось на округлое дно.
— Гарри, — сказал он, — за этот год ты узнал о Томе Реддле то, о чем другие и не догадываются. Через ряд воспоминаний — моих, Морфина Мракса, домовика Похлебы и Боба Огдена ты увидел ключевые моменты его жизни. Я хочу, чтобы ты уяснил следующее. Том Реддл всегда отвергал любовь как силу, как нечто чуждое ему — нельзя винить его в этом, даже скажу больше — Том глубоко в душе несчастлив и заслуживает долю жалости к себе. Рожденный в проклятом союзе, с первых дней столкнувшись с жестоким миром и лишенный материнской ласки, он прошел долгий путь к собственному величию. Но именно любовь помогла Тому стать тем, кем он сейчас является, сколь бы он её не презирал. И в этом его ошибка. Сколь бы сильно он не глушил в себе это чувство, рано или поздно оно проявилось бы.
Гарри указал на фиал, не веря своим глазам.
— То есть…
— Это воспоминание принадлежит Тому Реддлу. Хогвартс, тысяча девятьсот сорок третий год.
— Откуда оно у вас?
— Много лет назад Том, к тому времени он был уже известен как Лорд Волдеморт, прислал его мне. В посылке также была записка: «Любовь делает нас слабее, так не лучше ли будет, если она останется там навсегда?» Признаться, поначалу эта фраза сбила меня с толку, но потом всё стало на свои места.
— Что вы имеете в виду?
— Сейчас увидишь, — мрачно произнёс Дамблдор и сбросил содержимое фиала в Омут Памяти. — Готов?
Гарри кивнул, набрал полную грудь воздуха и наклонился к матово-стальной глади Омута Памяти. Его потревожила нервозность, впервые за всё то время, что он путешествовал по закоулкам прошлого, среди череды таинственных смертей и загадочных событий. Он не знал, что пугало больше: очутиться в тёмных подземельях Слизерина в момент, когда в замке притаился василиск, стать свидетелем злобных умыслов или невольно снова сблизиться с сознанием Тома Реддла. В любом случае, ничего хорошего он не ждал.
О детстве, проведенном в приюте, напоминал только бледный, даже болезненный цвет лица. Но тёмные глаза смотрели с вызовом и презрением, пронизывали насквозь, отчего Гарри невольно поежился. Тонкие губы скривились, черные брови сошлись к переносице; черты отвращения вовсе не оттеняли природной красоты Тома. Наперекор образу бедного воспитанника детского дома, его дорогая мантия была подобрана со вкусом, на её бархатном отвороте насмешкой повис значок старосты школы. Ослепительно-белая шёлковая рубашка с расстегнутой перламутровой пуговицей у горла подчеркивала напускную небрежность.
— Перкинс, — процедил Том. — Тебе не кажется, что студентам после отбоя положено быть в гостиной факультета… Гриффиндор? Особенно таким как ты, особенно грязнокровкам. Сейчас, знаешь ли, небезопасно. Мне придется тебя наказать.
Перкинс сгорбился и напружинился, будто перед броском. Глаза его яростно поблескивали в полутьме коридора.
— Ты… ты не имеешь права! Я такой же староста, как и ты.
— Староста факультета, — с видимым удовольствием поправил Том. — Всего лишь факультета. Неприятно, когда при твоей практически безграничной власти, тобой может кто–то помыкать, верно?
— Ты…
— Что?! Не имею права?! — спросил Том резко и требовательно, четко проговаривая каждую букву поставленным голосом. — Отвечай!
И тут же выражение его лица смягчилось. С едва заметным интересом он посмотрел на собеседника, словно наблюдал, как в поисках ответа у того идет мыслительный процесс: серая жижа в голове Перкинса наверняка забулькала и вскипела от непривычно активной работы.
Том назначил наказание:
— Минус двадцать баллов Гриффиндору, неделя чистки котлов у профессора Слагхорна, неделя мытья полов у завхоза. — Он развернулся и двинулся прочь.
Хогвартс произвёл тяжелое, гнетущее впечатление угрозы. В окружении могильной тишины и холода Гарри приближался к подземельям Слизерина по черным тоннелям коридоров, мимо окон со зловеще ухмыляющейся луной. Школа всё больше походила на какой-нибудь скрытый в лесах Трансильвании замок — с жуткой легендой, родовым проклятием, кровавой историей. Даже отдалённый на полвека вперед, путешествуя в пережитках прошлого, Гарри чувствовал, как через пласт времени просачиваются тревога, страх и неуверенность, напоминая о втором курсе обучения. Только сейчас было ещё хуже: ползающий по трубам василиск убил свою первую жертву, где-то за стенами Хогвартса рвался к власти Гриндевальд, а Реддл уже собрал верную команду Пожирателей Смерти и всё больше тяготился тёмной силой, раздирающей его изнутри.
Бесчисленные спуски и подъемы по отполированным временем каменным ступеням и переходы лабиринтов остались позади. Они остановились у гладкой в потеках влаги стены.
— Чистокровным — власть,— произнёс пароль Том.
Часть стены скользнула в сторону, открывая вход.
Гостиная выделялась мрачным антуражем, темнотой и некоторой массивностью. Стены затянул серебряный окрас шёлка, низкие круглые столы из красного дерева и приземистая мебель были расставлены повсюду. Они сгрудились в центре и около каминов с тлеющими углями, стояли возле книжных шкафов и окон с темно-зелеными портьерами — Гарри с удивлением разглядел сквозь стекла в резном обрамлении верхушки деревьев Запретного Леса.
Разгоняя мрак в дальнем конце комнаты, с шипением вспыхнул настольный светильник. Его огонь озарил невозмутимое, но излишне высокомерное, и словно фарфоровое лицо, которое, похоже, было присуще всем слизеринкам. Безжизненной куклой девушка сидела на софе в белом халатике и нелепых, розовых тапочках; наверняка родом из богатой чистокровной семьи, отличница и староста, она сложила руки на груди и закинула одну ножку на другую.
— Где ты был? — Её розовые губки недовольно выпятились.
— Выполнял обязанности старосты школы, конечно же, — усмехнулся Том. — Делал обход.
— В два часа ночи? — В сомнении она вскинула тонкую черную бровь; в нежном голосе послышались стальные нотки, повеяло холодом. — Знаешь, я уже устала от твоей лжи.
Самоуверенность его стерлась без следа, ноги потеряли прежнюю упругость, когда он двинулся к софе. Присев, Том одной рукой обнял девушку за талию, другую положил ей на колено.
— Профессор Диппет вызывал, — сказал он устало. — Спрашивал о Миртл. Там были её родители… ну, я ведь нашёл её одним из первых.
— Что сказал Диппет? Говорят, что школу скоро закроют.
Том безжалостно улыбнулся ей в шею.
— От одной грязнокровки не убудет, верно, Эмили? Маленькая дрянь получила по заслугам.
— Что сказал Диппет, Том? — отчеканила она, и её слова тяжелыми ударами повисли в воздухе.
Он нахмурился и немного отодвинулся.
— Это так важно?
— Да.
— Он принёс свои соболезнования и пообещал разобраться в этом.
— А Дамблдор?
Том с удивлением на неё посмотрел.
— Причем здесь Дамблдор?
— Он спрашивал сегодня, по-прежнему ли ты покидаешь гостиную после отбоя? — Она повернулась всем телом в его сторону. — И как давно ты гуляешь по коридорам ночью, Том? С тех пор как появилась эта надпись? Или я чего-то еще не знаю?
Он растерянно огляделся, словно в поисках ответов.
— Эмили… давай прекратим…
— Давай начнём сначала, — прервала она. — Как получилось, что именно ты нашёл эту грязнокровку? Заколдовал первоклашек? Что вообще делал на втором этаже, когда у нас была контрольная по Зельям?
— Меня вызвал Диппет, — совсем неуверенно проговорил Том. — Разве ты забыла?
— Кабинет директора в другой части замка, — возразила Эмили. — Не вздумай пудрить мне мозги, Том! Не было никакого послания, верно? Почерк подделать легко, а с твоим опытом в невербальных заклинаниях проще простого наложить Империо на студента первого или второго курса.
— Эмили! — вскричал Том, вскакивая на ноги. — Ты меня в чём-то подозреваешь?!
Она тоже рывком поднялась.
— Подозреваю? Нет, всего лишь догадываюсь, но думаю, Диппету будет интересно узнать, где лучший ученик школы пропадает по ночам!
Он схватил её за руку, прежде чем она развернулась и ушла.
— Подожди! Я всё объясню, но… позже. Сейчас ты не поймешь. Просто доверься мне.
Эмили вырвалась и отошла на несколько шагов.
— Как я могу доверять тебе, если ты обманываешь едва ли не каждый день?! И кто-то еще и поддерживает тебя. Лейстрендж или этот… Эйвери, Селвин.
— Я люблю тебя, — вымолвил он и вымученно улыбнулся.
— Ты сумасшедший, Том, — прошептала она, отступая назад. — Ты опасен. С первых дней ты запугал всех на нашем курсе. Эти вечные твои угрозы мне совсем не нравятся. Ты так помешан на чистоте крови, что ненавидишь всех, кто ею не обладает! Твоя жестокость к ним меня пугает, Том. Да, они другие, но нельзя же быть настолько злым, что они такого сделали тебе? Чистокровные волшебники никогда не опустятся до убийства грязнокровки, мараться о них честь не позволит. А ты кажется... можешь. — Она покачала головой. — Нет, Том, ты совсем не из наших, ты какой-то чужой. Злой.
Эмили развернулась и направилась к лестнице.
— Куда ты?!
— Знаешь, я приняла решение. Мы расстаемся, а завтра я наведаюсь к Диппету. — Её голос вновь обрёл твердость. — И не вздумай угрожать мне, Реддл. Ты об этом очень сильно пожалеешь.
Она в последний раз окинула его взглядом тёмных глаз и стала подниматься по ступенькам. Мертвенно-бледный Том, глядя ей вслед, достал из кармана волшебную палочку.
— Эмили! — воскликнул он и поднял палочку.
В раздражении она обернулась.
— Ну, что еще?
Том выкрикнул смертельное заклятье, скорее на грани помешательства, чем ведомый здравым рассудком. Зелёный луч ударил её в шею, и на какой-то миг Гарри показалось, что сейчас в серебряные стены брызнет струя артериальной крови. Эмили осела на ступени, а затем тяжело скатилась вниз. Её волосы веером закрыли лицо, рука изогнулась под неестественным углом.
От неожиданности в кровь выбросилась порция адреналина, сердце пустилось галопом в груди, и Гарри закричал в надежде разбудить весь факультет. Он попытался схватить Тома, позабыв, что не в силах что-либо изменить, и его руки утонули в призрачном фантоме. Сотрясаясь от безудержной ярости и доли стресса, он стал безучастным свидетелем минувших событий.
Том судорожно перевел дыхание. Лицо блестело от пота, пот заливал глаза, и Том поспешно провёл под веками тыльной стороной ладони. С выражением страха, стискивая волшебную палочку, прислушался: не спускается ли кто по лестнице? Ни шороха, ни звука — гостиная вновь наполнилась тишиной, только в ушах Гарри ещё отдавалось смертельное эхо. С трудом преодолев несколько футов, Том встал на колени возле Эмили и осторожно приподнял ей плечи. Её голова запрокинулась далеко назад, словно в падении или от заклятья, шейные позвонки разломились надвое. В колючем взгляде погасших глаз осталось лишь высокомерие и ни намёка на испуг.
Он принёс её на второй этаж к туалету Плаксы Миртл — прибитая к двери табличка блестела свежей краской: «Туалет не работает. Не входить!» Всю дорогу из подземелий Гарри боролся с тошнотой и отвращением, глядя на белый сверток в руках Тома. В гостиной Слизерина, попеременно оглядываясь и затихая, тот завернул Эмили в простыни, которые трансфигурировал из её же тапочек. А потом деревянной походкой и с восковым лицом двинулся к выходу.
Том толкнул дверь плечом и едва не ввалился в залитое бледным светом помещение. В зеркалах отразился его полубезумный вид. Приблизившись к раковине с выгравированной на латунном кране змейкой, он прошипел:
– Откройся!
Что-то загрохотало, напоследок сверкнув белой эмалью, раковина провалилась в чёрную дыру. Том опустил Эмили вниз, ногами вперёд, а затем ослабил хватку, и она исчезла в глубине. Гарри услышал, как мчится её тело вниз по трубам с неприятным трением о металл и редкими ударами безвольной головы на поворотах.
Раковина вернулась на место. Том перешёл к другой, включил горячую воду и сунул руки под обжигающий напор. Он яростно тёр ладони кусочком мыла, пока пар поднимался к зеркалу, а кожа краснела и покрывалась волдырями. Его лицо скривилось от боли, в глазах блеснуло подобие слёз, наконец, он с криком отпрянул и зарыдал. Он присел на корточки и закрылся трясущимися, обожжёнными ладонями; закашлялся, когда пар заполнил комнату, затрудняя чрезмерной влажностью дыхание.
— Думаю, нам стоит оставить Тома одного, — произнёс Дамблдор, беря Гарри за руку, — наедине со своими мыслями и эмоциями.
Белые, выложенные плиткой стены, завертелись каруселью, превратились в череду размытых окон и портретов. Ноги вновь упёрлись в почву реальности — изменчивую и зыбкую, мысли затерялись где-томежду прошлым и настоящим, с настойчивостью играли вперегонки со временем. Они вырвались на свободу миллионами вопросов, смешивая снедавшую изнутри злость на самого себя, злость на Дамблдора с ненавистью к Реддлу и желанием прикончить здесь, прямо сейчас Снейпа или Петтигрю. В довершение его скрутило от острой боли во всем теле, и, будучи уже в кабинете Дамблдора, он склонился к полу, держась руками за живот; немного отдышался.
— Не вздумайте защищать Волдеморта, — процедил Гарри, поднимая голову. — Он только что хладнокровно убил ни в чем неповинного человека. Не говорите мне, что он несчастен, у него был выбор. Всегда был выбор, верно? Он так же и с мамой поступил… сволочь.
— Гарри, ты не можешь знать…
— Не говорите мне, что я не знаю! Я слышал её крики и этого достаточно! — Он глубоко вдохнул в попытке успокоить сердцебиение и клокочущую ярость. — Её… эту девушку… её нашли?
Дамблдор покачал головой.
— Насколько мне известно, никто не спускался в Тайную комнату кроме тебя, мистера Уизли и профессора Локонса. Мисс Фоссет до сих пор считается без вести пропавшей.
Гарри вспомнил каменные холодные стены, крохотный огонёк на кончике волшебной палочки и непроглядную тьму вокруг. В неровном свете пол был усеян останками мелких грызунов, некогда живых, покрытых черной шерстью, и попискиванием кишевших здесь в поисках пищи. Рон с хрустом раздавил череп крысы, Локонс в страхе зажмурился. Гарри двинулся вперёд и первым зашагал по человеческим костям.
Он упал в ближайшее кресло.
— Гарри, ты должен возобновить свои занятия в окклюменции. — Дамблдор вздохнул. — Возможно, сегодня я сделал ошибку. Не стоило тебе, неподготовленному, показывать эти воспоминания. Я не ожидал, что они повлияют на тебя столь сильно. Ваша связь с Томом за этот год только укрепилась.
— И что же делать? У меня ничего не получается в окклюменции. А от занятий со Снейпом становится только хуже.
— Профессором Снейпом, — поправил Дамблдор. — Но ты можешь заниматься самостоятельно, верно?
— Ага, — пробормотал Гарри. — Профессор Снейп что-то говорил про занятия.
— Я надеюсь, ты приложишь все усилия для того, чтобы оградить своё сознание от Тома. С этим у тебя появится шанс победить его.
— Шанс?
— Том наделил тебя частичкой своей силы, благодаря чему ты можешь понимать язык змей, но способен ли ты сейчас выдержать дуэль с ним? Мне это удалось с трудом. Он слишком могущественен, за его плечами несомненный талант, статус лучшего ученика Хогвартса, богатый опыт в черной магии.
Гарри опустил взгляд, невольно взвесил свои шансы: учился он далеко не лучше всех, да и сил в себе никаких не чувствовал. Он разозлился.
— Тогда зачем вы мне показали все эти воспоминания? Боба Огдена и прочих? Какой в них толк?
— Возможно, они помогут тебе предугадать его следующий шаг. Если ты знаешь противника изнутри, то сможешь понять его мотивы. Может, ты и не заметил, но Тому свойственны спонтанные быстрые решения. О некоторых ему пришлось забыть, потому что они пробудили в нём… сомнение. Сомнения губительны для Тома, ослепленный собственным величием он никогда не примет их. Гарри, ты не обязан сражаться с Волдемортом, ты можешь развернуться и уйти, но разве чувство, которое у тебя внутри, которое ты испытываешь к мисс Джиневре Уизли, к своим родителям, разве оно позволит тебе это сделать?
— Нет!
— Запомни самое главное: именно любовь к близким даст тебе силы сражаться дальше, несмотря на поражения. Ты победишь, даже если потери твои будут неисчислимы. Том проиграет, потому что рано или поздно любовь, которую он давит в себе, убьёт его.
* * *
Стать сильнее — значит что-то изменить, наверное, прежде всего самого себя. Невероятно трудное решение — предать привычки, наступить на горло лени и брести вместе с нею в сером потоке, лицом к миру. Сильные не оставляют следы или отпечатки в топи рутинной повседневности, сильные — окаменелости из крови и жестокости; всё остальное наименее интересно.
Год назад или час спустя, он не знал когда именно, но принял решение измениться. Вот уже длиной в три года, словно беспомощный король в шахматной партии, он прячется за выставленными в ряды фигурами, бездумно жертвует ими, теряет самых дорогих и близких. Тёмный Лорд, как чёрный безжалостный ферзь, с каждым днём сбивает одну за другой бесчисленные белые пешки: магглы, полукровки, «предатели крови», магглорожденные. Гарри предстояло стать хуже, чтобы выжить в неравной борьбе. Он ненавидел ложь, но не видел другого выхода — слишком долго копилась ненависть к Тёмному Лорду, Пожирателям Смерти и чистокровным. Мысли, выползающие из мрачных уголков подсознания, иногда сбивали с толку, и Гарри невольно забывал, что не все чистокровные волшебники поддерживали Волдеморта. Многие просто боялись или не были готовы отстаивать идеалы поколения и крови, лишь некоторые ждали подходящего момента.
Рано или поздно это должно было произойти, и глупо было надеяться на лучшее. Ошибка всей его жизни — неправильный выбор, грозила перерасти в нечто большее. Гарри понял, что проиграл, когда увидел Джинни; она стояла в её с Гермионой комнате на площади Гриммо 12, и пока дождь за тёмным окном брызгал в стекло, с дрожью в голосе сообщила, что Диггори вчера были найдены мёртвыми.
— Папа сказал, что Скримджер попытается замять это дело, — прошептала Джинни, — Нападение на министерского работника… Это же неслыханно… Гарри, это же совсем рядом с нами. Мне так страшно.
В поисках поддержки она протянула подрагивающие ладошки, и Гарри поспешил обнять её. Словно напуганная маленькая девочка, Джинни заплакала ему в плечо. Слова оправдания наглухо забились в совесть, отравили и без того тяжелый момент. Жгучие виною, раздирающие его на части, они появились, когда Гермиона поцеловала в щеку Рона и направилась к родителям. Гарри вдруг почувствовал укол ревности и зависти.
Тогда он понял, что вновь влюбился.
Кроваво-красный закат умирал, когда «Хогвартс-Экспресс» прибыл в Кингс-Кросс. Весь день он мчался на юг, унося Гарри всё дальше от боли утрат и поражений, отсчитывая под стук колес последние секунды его прежней жизни. Она утекала, словно подгоняемые ветром бледно-сиреневые волны, бегущие по вересковой пустоши за окном купе. Они исчезали за линией горизонта, соприкасались с бесцветным небом, проглядывающим в рваных промежутках серых облаков.
Место слева от Гарри пустовало: Джинни ехала в соседнем купе вместе с друзьями и однокурсниками. Гермиона сидела напротив. Она смотрела вдаль, и редкие лучи солнца озаряли слегка покрытое веснушками лицо. Её губы не сжимала привычная жёсткая линия, как во время конспекта лекций или практической работы, но непослушные волосы были подобраны инкрустированной заколкой, узел галстука, наоборот, ослаблен. Полы мантии она откинула в стороны, открывая обтянутые гольфами коленки.
Она слегка повернула голову и пытливо поглядела на Гарри. Глубоко вздохнула — при этом её грудь приподнялась вверх под белоснежной блузкой — и наклонилась вперед.
— Может, ты, наконец, расскажешь нам, что задумал? — спросила взволнованно Гермиона, с тревогой в глазах.
— Правда, ты ведешь себя немного странно, — добавил Рон.
Гарри озадаченно моргнул.
— Странно? В каком смысле?
Гермиона выставила перед собой ладони.
— Слушай, Гарри, прежде чем ты начнешь кричать, я хочу сказать, что нам тоже нелегко. Ты огорчен, но ты не один, для нас это тоже трагедия. Просто, зная тебя и твои опрометчивые поступки… я не могу быть спокойна. Мы волнуемся и боимся, как бы ты не совершил чего-нибудь.
— Ты кинулся спасать Сириуса, — сказал Рон. — Ты поспешил, поторопился.
— И поэтому… — начала Гермиона, но Рон остановил её взмахом ладони.
— И поэтому мы подумали, что ты вновь совершишь какую-нибудь глупость, о чём потом сам и пожалеешь. Мы понимаем, что Дамблдор был тебе близок. Джинни волнуется, понятно?! — твёрдо закончил он.
Гарри слегка улыбнулся.
— И с чего вы взяли, что я что-то задумал?
Рон растерялся и взглянул на Гермиону, она смутилась.
— Ну… просто ты молчишь весь день. За завтраком ничего не съел. И это, — она указала пальцем ему в лицо, при этом глядя куда-то в сторону, — ты бледный и не выспавшийся, значит, что-то обдумывал всю ночь.
Гарри рассмеялся.
— Раскусили меня в два счета.
Рон вытаращил глаза.
— Что, ты и вправду бросишь Хогвартс?
— Нет, конечно! Я что, сумасшедший? Что я, по-твоему, буду делать?
— Вступишь в Орден. Ты же всегда хотел.
— Нет, там сейчас, кажется, делать нечего. Да и кто пустит? В любом случае надо закончить учебу.
Гермиона посмотрела с подозрением, обрадованный Рон вскочил на ноги.
— Здорово! Пойду, скажу Джинни и… остальным тоже. — И он исчез за дверью купе, только мелькнула его мантия за толстым стеклом.
Гарри не сказал Гермионе больше ни слова и разозлился на самого себя за трусость и нерешительность. Он давно признался себе, что в нём взыграла ревность тогда, в теплицах профессора Спраут, где Гермиона пригласила Рона на вечеринку к Слагхорну. Гарри отвернулся, сделал вид, будто ничего не произошло, и с треском расколовшейся глиняной тарелки вмиг загнал себя в угол. Её отказ пугал его на протяжении месяцев, ведь иногда любовь действительно разрывает сердце на части. Наивная, глупая, безответная. Последняя по-настоящему ломает судьбы через десять, двадцать или тридцать лет; неважно когда, а в каком количестве: тысячи, сотни тысяч.
Гарри невольно задался вопросом: любит ли Рона Гермиона или всего лишь позволяет ему любить, не в силах разорвать невидимую, но крепкую связь? Впрочем, не везде она была прочной, или её не было вообще, как например, в отношениях Гермионы с Крамом, где оба понимали, что увлечение зажато во временные рамки Турнира Трёх Волшебников. Связь между Чжоу и Седриком перерезала смерть, между Гарри и Чжоу была односторонней, а потом и вовсе испарилась. Дин встречался с Джинни просто так, и это когда-то вызвало дикую ревность у Гарри; Лаванда флиртовала с Роном, играла в глупую, наивную любовь. Малфой на протяжении шести лет прохладно относился к Паркинсон, наверное, отшивал её как мог. И Том Реддл, который в страхе убил девушку не из-за любви к своим идеалам и идеям, а скорее, из-за нелюбви к светлому и теплому, к тем крохам, что окружали его тогда.
С Джинни всё было иначе. Влюбленность с первого взгляда она пронесла через годы, пусть и временами оступаясь на пути. Гарри же чувствовал к ней только симпатию, которая то угасала, то вспыхивала с новой силой и подобно молнии исчезала снова. Она заполыхала вновь, едва Гарри увидел издёрганную и измотанную Джинни сегодня. В тот миг Гарри понял, что ни за что не оставит её одну — ни сейчас, ни завтра, никогда.
Её вещи и чемоданы были раскиданы по полу. Маленький беспорядок в огромном мире хаоса за окном, где опять кого-то убили — незримо, словно под мантией-невидимкой, но на виду у всех. Полки шифоньера зияли пустотой, один из ящиков сломался, остальные ютились одиночками в углу. Естественно природе.
— Мне холодно, — прошептала Джинни, хотя он прижимал её к груди.
Гарри огляделся. В оконном стекле была трещинка, и капля дождя стекала прозрачной слезой к подоконнику. Джинни заметила его взгляд и обернулась.
— Кажется, надо позвать кого-нибудь из взрослых, — сказала она, слегка улыбнувшись.— Пусть починят.
— Ага, — пробормотал Гарри, взял со стула кофточку и накинул ей на плечи. — Не надо никого звать.
Он сдвинул на кровати груду вещей.
— Садись сюда.
— Эй, осторожнее! — Джинни схватила со стопки свитеров часы с именными стрелками. — Сломаешь семейную ценность.
Она прижала часы к груди, циферблатом к Гарри. Он усмехнулся, заметив стрелки с именами близнецов напротив надписи Ужастики Умников Уизли.
— Рон говорит, что успел подзаработать на пару мантий.
— О! Рон — жуткий скряга, — вдруг оживилась Джинни. — Этот месяц он грёб галеоны лопатой. Пока продажи не упали.
Рон сказал, что вчера Джинни была вся на нервах. С самого утра, как только донеслась весть, что мистер и миссис Диггори мертвы. Едва ли не целый день Джинни простояла у окна пятого этажа, в комнате Перси, откуда открывалась мрачная панорама трагедии. Черная Метка зависла над обгоревшими остатками стен, сотрудники из Министерства — среди них был и мистер Уизли — что-то или кого-то осматривали, потом авроры привели Луну Лавгуд и её отца. Ксенофилиус Лавгуд безмолвно орал и размахивал руками. Позже они аппарировали. Джинни устроила истерику, когда вернулся мистер Уизли; бледный и серьезный он приказал немедленно собрать вещи и отправляться в штаб-квартиру Ордена Феникса. Джинни отказалась покидать «Нору» без родителей. «В итоге мне пришлось тащить её сюда едва ли не волоком, — в завершении сказал Рон. — У неё нервный срыв, Гарри. Она вела себя как ненормальная, вон мне всю руку расцарапала, видеть не хочет. Отвлеки её чем-нибудь, пожалуйста, до приезда родителей. Они ближе к ночи должны объявиться».
— Фред и Джордж придумали новую шутку, — продолжила Джинни с наигранным весельем.— И, конечно же, первым делом опробовали на Роне. Он был в ярости. Впервые видела его таким злым.
Она не умолкала ни на секунду, словно сгорая от желания поделиться с Гарри последними событиями. Мелочные, пустые, лишённые смысла — они были не тем, что он хотел бы услышать. Сознание жаждало узнать о том, как далеко за грань разумного способен шагнуть человек в погоне к безраздельному величию и желанию властвовать. Джинни упорно отказывалась поверить в реальность, окружала себя иллюзиями — тёплыми и светлыми, но от этого не менее лживыми.
Её мир обрушился. В ужасе она пронзительно закричала, когда к ногам упали длинные стрелки с именами мистера и миссис Уизли. Вдруг что-то изменилось навсегда, окно распахнулось порывом ветра, и вместе с крупными каплями дождя их на секунду посетила смерть.
Vova
