— А я, пожалуй, этот год просто отдохну, — сказала Гермиона, и Рон с Гарри почти синхронно подавились сливочным пивом. — Ну, а что такого? Я семь лет вкалывала на репутацию, теперь посмотрю, хорошо ли вкалывала, кто ко мне придет и что предложит, если я сама никуда не побегу.
Гарри и Рон молча смотрели на нее и только моргали вразнобой. Гермиона довольно ухмыльнулась. Их реакция даже превзошла ту, которую она себе фантазировала, когда прикидывала, как изложит им эту сногсшибательную новость. Вообще-то, она соврала. Не совсем соврала, конечно, она действительно не собиралась в ближайшее время ни учиться, ни работать, ни вообще заниматься чем-либо, что требует внимания и значительных усилий. Но вовсе не потому что хотела отдохнуть, а потому что дело у нее уже было. И вот о нем-то она мальчикам по своей инициативе говорить не намеревалась.
Прошлым летом она думала, что непременно им расскажет и даже, наверное, попросит помощи. Вот как начнет рассказывать о том, что отправила родителей в Австралию с измененной памятью, так они и спросят: «Как ты их уговорила уехать?» И она все-все расскажет.
Как собирала подшивку «Пророка» о новых жертвах Волдеморта. Как переписывалась с Аластором Грюмом, выспрашивая у него тошнотворные подробности, которых в газетах не напишут. Как голос практически посадила, объясняя родителям, что такое «маглорожденные» и почему это из-за фантазий одного психа, который решил, что маглорожденные — это плохо, они должны... Как рассказывала, что именно они должны: отказаться от привычной жизни, от своей страны, от дочери и даже от памяти и бежать без оглядки, если не ради себя, то ради нее, ради Гермионы.
«Потому что вы же понимаете, если они смогут найти вас, то меня им даже искать не придется. Я сама приду. Нет, папа, это не идиотизм. Это Гриффиндор, это не лечится. И тогда со мной будет примерно вот это же», — твердила она, для убедительности потрясая посмертной колдографией Амелии Боунс.
Как ночей не спала, выискивая упоминания о том, можно ли как-то восстановить воспоминания, которые начисто стираются Обливиэйтом, так и эдак прикидывала, боялась до икоты брать на себя такую ответственность, но лучше ведь призрачная надежда, чем вовсе никакой... Как экспериментировала на самой себе. Извлекала незначительные воспоминания, шарахала поверх извлеченного Обливиэйтом, возвращала воспоминания обратно и обнаруживала, что больше не относится к ним как к собственным, видит себя в них как будто со стороны и вообще не уверена, что это было с ней. Как с трепетом ждала раздвоения личности, но обошлось.
Как раскопала рецепт зелья чужой памяти, позволяющее усваивать знания и память, добровольно отданные кем-то другим. Как решила на его основе сварить зелье, которое позволит родителям не просто получить воспоминания обратно, но и снова начать воспринимать их как часть собственной жизни, а значит, снова стать ее родителями, теми самыми людьми, которых она уговаривала пойти на это безумие, отдельно оговаривая, что шансы на успех — процентов двадцать... это если быть оптимисткой и еще округлить в большую сторону.
Как сидела с родителями, забирая у них воспоминания, складывая, сортируя: школьные, университетские, рабочие, семейные, до ее рождения, после, совместные и раздельные... Как обнималась с ними перед тем, как поднять палочку, но в итоге разревелась, нос заложило, пришлось идти высмаркиваться, а то еще заклинание произнесла бы не так, и получилось бы не пойми что, а потом заново прощаться, потому что без этого было совсем никак.
Все это она готова была вывалить на них, если бы они спросили ее. Но они не спросили. И, кажется, подумали, что она просто шарахнула их Обливиэйтом, на удачу, может быть, в спину даже, ничего не обсуждая и действуя исключительно по собственному произволу. Гермиона так и не поняла, как к этому относиться. С одной стороны, конечно, приятно знать, что есть на свете люди, которые, какую бы гадость ты ни вытворила, одобрят, поддержат и помогут спрятать труп. С другой стороны, крайне обидно, что друзья решили, что она способна на эдакую пакость по отношению к собственным родителям. Ведь одно дело Пожирателям память подчистить, а с теми, кто тебе не безразличен, все совсем по-другому... Как можно поднять палочку на свою семью? Они что же, совсем ее не знают, раз так про нее подумали? И как они при этом могли все равно ее оправдывать? Или дело было в том, что со своими родственниками Гарри примерно так и поступил бы, если бы в этом была необходимость, а Рон вообще представления не имеет, как общаться с маглами? В любом случае, Гермиона по-прежнему была готова рассказать им обо всем.
И даже о том, как варила пробный состав весь май и половину июня, вот до сегодняшнего дня, экспериментируя на себе же, но что-то упорно не сходилось, никак, воспоминания проскальзывали в память, тревожили разум, но не приживались, не затрагивали чувств, не становились снова ее собственными, и именно поэтому, чтобы продолжать эксперименты и при этом, желательно, не тронуться умом ни от переутомления, ни от игр с памятью, ей и нужно было свободное время, и чем больше, тем лучше.
И рассказала бы. Если бы спросили. Только они не спрашивали — ни о том Обливиэйте, ни вообще о ее родителях. Их, конечно, можно было понять, у них у каждого своих дел и проблем по горло, у Рона погиб в Битве брат, Гарри рвало крышу от того, что он больше никому ничего не должен, и он все потихоньку пытался то взять на себя ответственность за судьбу мира, то решить, что он виноват в смерти Тонкс, Фреда, Ремуса, еще кого-нибудь... но у Гермионы тоже были свои проблемы, а она не забывала вызнать у ребят, как у них дела, и спросить их о том, что их волнует, так и они могли бы... наверное... если бы захотели. А сама она им навязываться со своими заботами не собиралась, хотя и понимала, что в ее поведении куда больше мелкой ребяческой обиды, чем благородства, которым ей хотелось бы это оправдать. А и пусть! Все равно пускай сначала спросят. Поэтому Гермиона нагло врала и получала с этого забавные бонусы вроде вытянувшихся лиц ребят.
Иногда она думала, что заигралась. Что, чем варить зелья в одиночку, надо было давно припахать ребят, они бы, небось, только рады были помочь, но остановиться не было уже никаких сил. Тем временем Рон наконец оправился от изумления и спросил:
— И как, интересно, ты представляешь себе отдых? Всегда интересно было.
Гермиона примерно представляла, что именно он хочет услышать, и, конечно, не отказала ему в этом удовольствии:
— Ну... для хорошего отдыха, конечно, нужно хорошо высыпаться... желательно еще правильно питаться... но главное, хороший отдых — это много-много новых книг! Ну, конечно, из тех, что для легкого чтения.
Они дружно переглянулись, все трое при этом наверняка вспомнили ту самую довольно тяжелую книгу, которую Гермиона обозвала «легким чтением» на первом курсе. По крайней мере, Гермиона вспомнила именно ее.
— Это, конечно, очень типично для тебя, я имею в виду, книжки и все такое... но что-то как-то не верится, — с подозрением протянул Рон. Гермиона только пожала плечами. Не то чтобы ей очень хотелось его разубеждать.
— Ну, люди иногда меняются, знаешь ли.
— Люди — да. Но ты? Все равно не верится.
Они еще какое-то время поддевали ее — беззлобно, на правах близких друзей, а потом Гермиона засобиралась домой. У нее там основа для новой порции зелья как раз должна была настояться.
— Все, мальчики, хотите верьте, хотите нет, но я приступаю к отдыху прямо сейчас. Пройдусь до дома, лягу на диван с книжкой...
Рон тихо фыркнул, сдерживая смешок, к полному удовлетворению Гермионы.
— Соскучишься же за год, — сказал Гарри.
— Может, и соскучусь, — мирно согласилась Гермиона. — Тогда закончу отдыхать и займусь чем-нибудь другим.
— Ну хвала Мерлину, я-то побоялся, что ты совсем уже рехнулась.
На этой оптимистической ноте они и распрощались. За порогом дома на площади Гриммо Гермиону встретил прекрасный летний вечер, и она решила, что может и пожертвовать парой часов рабочего времени ради прогулки. В конце концов, перестоять и испортиться основа для этого зелья не может, и это очень хорошая новость...
Однако подойдя к дому, она пожалела о своем решении, сразу почувствовав чужое присутствие и взломанные запирающие чары — простенькие, но кому нужны другие в магловском-то квартале? В ее квартире кто-то был. Кто-то ходил за незапертой дверью, не таясь, переговаривался вполголоса, свет включил... не ждали, что хозяйка вернется, или и не думали от нее скрываться? Гермиона достала палочку, мысленно прикинула несколько комбинаций заклинаний — на случай, если взломщик один, если их двое, трое... она совсем уже собралась ворваться в собственный дом и обезвредить наглецов, кем бы они ни были, когда голос из-за двери произнес:
— Вот вроде все понимаю, расписано как для идиотов, но мускатный орех-то тут зачем?
Гарри.
Гермиона зашла и окинула взглядом квартиру. Гарри сидел в кресле в гостиной и внимательно изучал многочисленные варианты рецептов ее зелья — можно подумать, и правда что-то понимал! Лохматая башка Рона высунулась из спальни, которая, вообще-то, спальней не была, а была вовсе даже лабораторией. Дверь же взломал, паршивец, и как только ухитрился, там же чары были покрепче, чем на входной двери, возмутилась было Гермиона, но вместо возмущения почувствовала только умиление.
Рон увидел ее и улыбнулся:
— А я-то все думал, почему ты мне никогда не даешь в спальню зайти. А у тебя там такое, такое!..
Гермиона посмотрела на него максимально грозным взглядом (ну нашел вообще, когда о спальне рассуждать!) и обратилась к Гарри:
— Мускатный орех там из-за психоактивных свойств. Магические аналоги не подошли, конфликтовали с шкурками тритона. Он, правда, дает немного не тот эффект, который мне нужен, но в сочетании с магией воспоминаний может вызвать эффект присутствия, а он-то и нужен.
— Круто, — уважительно отозвался Гарри. — Давно додумалась?
— Только позавчера. Еще не опробовала даже, основа закончилась, новая только-только приготовилась, если только... Рон! Ты же там ничего не трогал?
— Я похож на идиота? — обиженно отозвался Рон из спальни-лаборатории.
— Не похож, но мало ли!
— Мне кажется, ты должна показать это Снейпу. И вообще, проконсультировалась бы с ним, прежде чем эксперименты ставить. Вообще, по-хорошему, голову бы тебе открутить за то, что ты тут сама, без подстраховки, без нас...
— Вот еще, Снейпу, можно подумать, своих проблем мало. Пусть сначала с судом разберется да поправится окончательно, а потом уж, может быть, — вяло отбрехалась Гермиона. Она не очень понимала, почему чувствовала себя виноватой, но поделать с этим чувством ничего не могла.
— Ну, не то чтобы я тебя не понимаю... я бы тоже вряд ли побежал к Снейпу, даже если бы совершил открытие в зельеварении. Значит так, — голос Гарри приобрел командную интонацию, и Гермиона обреченно поняла, что выставить их просто так не получится. Раз уж у Гарри есть какой-то план. Поняла — и обрадовалась. — Ты ведь сейчас собиралась варить новый вариант зелья?
— Ну да...
— Тогда командуй. Что нарезать, что заготовить, чем еще помочь? И главное, как тебя подстраховать на время самого эксперимента?
«Придурки. Какие же они оба придурки», — с неожиданной нежностью подумала Гермиона и наконец-то поняла, как же она устала быть одна наедине со всей своей зельеварческой практикой. Потом все-таки встряхнулась, собралась и начала раздавать указания.
Она думала, работать втроем окажется сложнее: комната тесновата для троих, да еще надо следить, чтобы мальчишки ничего не испортили, но к ее изумлению, все получилось быстро, просто и незаметно, за дружескими подколками над котлом время пролетело стремительно, и добавляя в почти готовое зелье последний ингредиент — воспоминание — она даже не чувствовала обычной усталости.
Серебристая нить воспоминания закрутилась в котле идеальной спиралью и растворилась. Гермиона взяла котелок и перелила получившееся зелье в стакан, в который раз удивляясь тому, как быстро оно уварилось до объемов порции, которую можно принять за один раз. Выждав пару минут, чтобы зелье остыло, она взяла стакан и улыбнулась мальчикам.
— Ну, ваше здоровье, ребята. Если что, в Мунго авось дотащите.
— Экспериментаторша хренова, — возмутился Рон. — Что, нельзя было на мне проверять, что ли? Мне-то что бы сделалось, а у тебя ж голова знаниями набита, а ты с ней так...
Дальше Гермиона уже не слышала, весь его недовольный бубнеж слился в единый гул, а она...
Она лежала на полу в поместье Малфой-Мэнор, скрючившись от невозможной, непереносимой, непрекращаемой боли. Это мгновение все длилось и длилось, и она ничего не могла поделать, ничего, ни прекратить это, ни отключиться, и в голове ее была только одна мысль: не проговориться, ни в коем случае не сказать Беллатрикс правды про меч, сдохнуть, но не сказать, ну давай же, Гермиона, придумай что-нибудь, ты же умная! Уши заложило от собственного крика. Что-то кричала чокнутая маньячка Лестрейндж, но Гермиона не слышала ее, она и себя-то уже не слышала, лишь бы все наконец закончилось, как-нибудь, как угодно, убейте кто-нибудь, ну пожалуйста, неужели нет надежды ни на кого, кроме себя...
— Гермиона! — крик Рона прорвался к ней сквозь гул в голове. Ну да, правильно, он и тогда кричал, она его слышала, хотя он был в камере, а она наверху, в зале. — Да Гермиона же! Ну что с тобой, скажи хоть что-нибудь, ты в порядке?
Чьи-то руки схватили ее за плечи и ощутимо встряхнули, возвращая в реальность.
— Да. Да, я в порядке, простите, что напугала.
— Напугала?! Да это слабо сказано, ты бы себя видела, побелела вся, на глазах слезы, и... — Рон осекся, махнул рукой и уселся на стул в углу.
— Что, неприятное воспоминание выбрала? — спросил Гарри.
— Да, неприятное — не то слово... я идиотка, да?
— Ну так а мы тебе о чем толкуем весь вечер! — вскинулся Рон. — Тебя каждый раз... вот так вот?..
— Нет, не каждый, — призналась Гермиона. — Честно говоря, это первый...
Она замерла, прислушиваясь к себе. Воспоминание о плену в Малфой-Мэноре снова вызывало у нее множество эмоций: ненависть к Лестрейндж, ярость, беспомощность, гордость собой, оторопь... это было ее воспоминание, это она прожила тот самый миг, она, а не абстрактная Грейнджер, за которой она наблюдала со стороны во время предыдущих попыток привить себе обратно свое воспоминание.
— Ребята... кажется, получилось, — шепотом сказала она, сама себе не веря.
— Кажется, накрылся твой отдых, — с притворным сочувствием сказал Рон. — Придется зелья какие-то варить, в Австралию лететь, поисками заниматься, с людьми общаться — ужас!
— Ужас, да, — рассеянно согласилась Гермиона. Зелье получилось, но его же надо было перепроверить еще пару раз, сварить другую порцию, выяснить, сколько воспоминаний можно уместить в одну порцию и сколько зелья придется варить, если вливать воспоминания по одному... Месяца на два работы, наверное. Хотя с ребятами, возможно, получится быстрее.
— Кстати, Гермиона, давно хотел тебя спросить... — отвлек ее Рон.
Vova
