Шашки с акварелью

Дверь с грохотом захлопнулась, основательно приложив его по спине и затылку. Северус застонал и осторожно сполз по ней на пол. Адски болели ребра — видимо, без переломов не обошлось. Кожа под кандалами на руках была содрана почти до кости. Тело, должно быть, представляло собой один огромный синяк, но сил посмотреть не было. Сил не было вообще больше ни на что.

Допросы изматывали. Великий Мерлин, он в тюрьме всего-то три дня, а ощущение такое, что на нем не осталось ни одного живого места. Хорошо, что эти аврорские сволочи всегда поили его Костеростом и Кроветворным, да и обезболивающее временами перепадало, иначе он загнулся бы еще в первый день. И заживляющий бальзам давали, заботливые. Ни иначе, боялись, что он умрет раньше, чем они выбьют из него все, что он знал.

Дамблдор говорил что, максимум через сутки его выпустят. То ли старый маг про него забыл, то ли переоценил свое могущество, но вот уже три дня Северус в тюрьме.

Он со стоном попытался встать. Не получилось. Ребра дернуло, сломанная лодыжка совсем не вовремя напомнила о себе, стрельнув волной боли по всему телу. Перед глазами потемнело, и Северус потерял сознание и упал на пол, даже не заметив, что дверь за его спиной открылась.

Он пришел в себя от того, что рядом кто-то матерился, поминая Мерлина с Волдемортом и их предков. С трудом разлепив левый глаз, он осторожно покосился на матерящегося и обалдел. Аластор Грюм, собственной персоной, костерил во все дырки бледно-зеленых авроров и параллельно наносил на его, Северуса, раны, Заживляющий бальзам. В этом было что-то абсолютно нереальное. Грюм терпеть его не мог. Правда, старик был единственным, кто никогда и пальцем его не тронул, но сдержать своих костоломов никогда особо не пытался, и в каждом его слове во время допросов сквозила ненависть. Северус был уверен, что он был бы только рад, если бы еще один Пожиратель сдох прямо в камере. Почему он тогда вот прямо сейчас о ней заботится? Кандалы снял, намазал бальзамом кровавое месиво под ними, забинтовал вроде как даже. Впрочем, кисти онемели, и разобрать точно, что там с ними сделал аврор, было невозможно.

Между тем Грюм, сообщив аврорам пару любопытных фактов из их биографий, добрался до лодыжки Северуса, и тот взвыл. Больно было так, словно ему в ногу вколотили раскаленные гвозди и ворочают их в свежей ране.

Авроры дружно подпрыгнули, Грюм от неожиданности уронил снейпову ногу на постель, и Северус взвыл еще раз, мотая головой. Рядом опять послышались маты, крики и чьи-то торопливые шаги. Наступила тишина. Северус осторожно приоткрыл левый глаз. Рядом с кроватью стоял Аластор Грюм, остальные авроры исчезли непонятно куда.

Грюм молча разглядывал Северуса с каким-то непонятным выражением на лице. То ли со злостью, то ли с нежностью, Северус не понял точно, но ему стало страшно. Грюм мог смотреть на него с ненавистью. С бешенством. С презрением. Но никак не вот с такой вот странной смесью заботы и злости... Между тем аврор тяжело вздохнул и домазал поломанную северусову лодыжку. Тяжело вздохнул. Сел рядом с ним на кровать.

— Ты можешь встать?

Снейп подтянул больную ногу к себе, оперся локтем на кровать и медленно сел. Тело больше не жаловалось на боль, взамен пришла легкость и эйфория. Аврор обеспокоенно смотрел на него, словно ему на самом деле было важно знать, как себя чувствует Снейп. Северус покосился на Грюма и... промолчал. Происходило что-то странное, но что — Северус не мог понять, да и не очень-то хотел.

— Ты свободен, — сказал аврор и потер глаза. — Вчера был суд, и тебя оправдали. Прости, мы не успели вчера тебя отсюда забрать, а эти идиоты, мои подчиненные, не прочитали приказ и потащили тебя на допрос. Извини.

Северус вытаращил глаза. Он проснулся в параллельном мире? В котором есть добрый, извиняющийся Грюм?

— Почему меня освободили так быстро? Всего то три дня в Азкабане... — удивленно поинтересовался Снейп.

На этот раз глаза вытаращил Грюм.

— Ты что же, ничего не помнишь?

— Нет... А что я должен помнить? — удивился Северус.

В глазах Аластора мелькнула такая боль, что Северус отшатнулся. Да что произошло?

— Ты здесь уже почти неделю. И всю эту неделю тебя допрашивали. Впрочем, неважно. Я аппарирую тебя домой. Тебе нужен покой, — ответил Грюм и за локоть поднял Северуса с постели. Тот подавил странное желание отшатнуться.

Уже на пороге дома в Тупике Прядильщиков Грюм неожиданно прижал Северуса к себе. Обнял так, что затрещали ребра и перехватило дыхание. Всего на несколько секунд — а потом отпустил и аппарировал.

Северус прислонился спиной к двери, отрешенно глядя перед собой. Что же все-таки случилось?

— Я готов за него поручиться, Аластор.

Грюм потер ноющее с самого утра колено. Никак погода меняется, старые раны совсем разболелись, обезболивающие зелья и те толком не действуют. Он выглянул в окно — так и есть, над землей клубились тяжелые сизые тучи. Их еще не было, когда он шел сюда из Хогсмида.

— Ну какой из него преступник? Просто мальчишка, который по молодости вляпался в неприятности. К счастью, одумался прежде, чем успел сделать что-нибудь непоправимое, к тому же, пару раз неплохо нам помог.

Аластор хмыкнул. Альбус в своем репертуаре, даже удивительно, как человек в его возрасте может так слепо верить людям.

— Не успел, говоришь? У нас другие сведения. Он участвовал в налете на Маккоев и убил их сына. И это всего один эпизод, который мы выявили за первые три дня после ареста. Так что ты можешь сколько угодно за него ручаться, но это не поможет. Визенгамот его все равно приговорит.

Дамблдор, стоявший у жердочки с Фоуксом, резко развернулся и взглянул на Грюма. Тяжело добрел до стола и сел. Помолчал, рассеянно пощипывая лежащее на пергаменте перо, и решительно сказал:

— Нет. Он поклялся мне, что никого не убивал. Я ему верю.

Грюм снова хмыкнул.

Вообще-то ему и самому было жалко этого оборванца. Еще совсем мальчишка, худой, нескладный и какой-то совсем потерянный. На убийцу он и правда был не шибко похож. Хотя Аластор слишком долго работал аврором, чтобы доверять внешнему виду. Но мальчишку было все равно жаль.

— Против него свидетельствует соседка Маккоев. Девушка выжила только потому, что успела спрятаться и ее никто не искал — не знали, что она заглянула на огонек.

— Она наверняка обозналась, — твердо сказал Дамблдор. — Допроси ее еще раз, Аластор, и сам это поймешь.

— Дергать несчастную девчонку не пойми почему? — вскипел Грюм. — Он Пожиратель, Альбус, одного этого достаточно, чтобы отправить его в Азкабан.

— Ты же и сам сомневаешься. Аластор, — тихо сказал Дамблдор, но договорить ему Грюм не дал.

— Ты слишком в себе уверен, — усмехнулся он. — Неужели ты и мысли не допускаешь, что тебя мог кто-то обмануть, а, Альбус?

— Он не мог, — возразил Дамблдор, — не в том состоянии, в котором…

— Ой, да брось, — снова оборвал его Грюм. — Северус Снейп виновен и отправится в Азкабан.

Альбус задумчиво смотрел на него, а потом медленно кивнул, соглашаясь, и спросил:

— Еще чая?

— Не откажусь. — Грюм снова потер колено. — Мне еще возиться сегодня с твоим подопечным. Если ребята его не прибили за мое отсутствие.

— Его бьют? — резко спросил Дамблдор и замер с заварочным чайничком в руке. — И ты допускаешь?

Грюм помрачнел и отвернулся. Он ненавидел нечистые приемы ведения допроса. Но сдержать своих парней мог не всегда. У Эдда убили отца, у Роба и вовсе погибла вся семья. Что бы Аластор им ни говорил, они все равно срывали на заключенных злость, за которой пряталась страшная боль от потери близких. И было трудно их за это винить.

— Передашь ему лекарство? — тихо спросил Дамблдор, протягивая ему чашку.

— Передам, — нехотя согласился Аластор и отхлебнул горячую, остро пахнущую медом и травами жидкость.

Дождь все-таки пошел. Аластор уже был совсем рядом с Министерством, когда с неба хлынуло как из ведра. Аластор промок в считанные минуты и, входя к себе в кабинет, отряхивался, как какая-нибудь бездомная псина. Чертова погода. Мало того, что ноют переломанные давным-давно кости, так еще и душно до невозможности.

Высушив заклинанием одежду, Аластор с тоской посмотрел на наведенную иллюзию окна. Распахнуть бы его сейчас, впустить немного свежего воздуха, пахнущего дождем. Мечты, мечты… Он вздохнул и отправился в камеру к мальчишке.

Снейп сидел, уткнувшись носом в колени. Вскинулся, заслышав скрип открываемой двери, и снова спрятал лицо, но Аластор успел заметить на щеке новый синяк.

Отчего-то все внутри обожгло злостью, и Аластор с шумом втянул в легкие горячий воздух камеры. Здесь было так же душно, как и в кабинете, если не больше.

— Ну как ты? — неожиданно вырвался у него вопрос.

Мальчишка поднял на него глаза. Большие черные глазищи, в которых плескалось удивление. Словно Грюм в принципе не мог поинтересоваться самочувствием заключенного. От этого как-то непонятно сжало сердце.

— Я задал вопрос, — резко сказал Аластор, проклиная про себя дурацкую грозу и не к месту разыгравшуюся жалось к этому нелепому тощему парню.

Снейп пробормотал что-то невразумительное, и Грюм, вытащив из кармана пузырек, переданный Дамблдором, швырнул его мальчишке.

— Пей, это лекарство. От Дамблдора.

Парень недоверчиво таращился на него.

— Да не бойся, не яд, — устало сказал Аластор.

Это подействовало. Снейп открыл пузырек, настороженно принюхался и опрокинул в себя содержимое. Кадык на тощей шее судорожно дернулся, когда он глотал зелье. На Грюма опять накатила жалость. Мерлин, сколько же ему? Двадцать? Двадцать пять? Совсем молодой. Зачем он полез как последний идиот во все это дерьмо?

— Маккои, — хрипло сказал он, отворачиваясь, — расскажи, как вы на них напали.

Накрутить себя, прогнать это мучительное, сжимающее горло — и совершенно бесполезное сочувствие. Голова странно кружилась, видно, давление упало. "Стар ты стал, Грюм, — подумал Аластор и потер виски. — Надо будет выпить дома какое-нибудь зелье".

— Я не убивал, — сдавленно пробормотал Снейп, — не убивал.

Грюм устало закрыл глаза. Может, и в самом деле не убивал? Ага, как же, Мэри Макдональд как-никак училась на одном курсе с этим хлюпиком, ей ли его не узнать?

За спиной послышалось тихое движение, но обернуться Грюм не успел — Снейп обхватил его за плечи руками, прижался всем телом и горячечно зашептал, щекотно касаясь губами шеи:

— Не убивал, я не убивал… Пожалуйста!

Голова кружилась так, что стены камеры раскачивались перед глазами. Аластор стряхнул с себя цепкие руки, повернулся, и парень снова вцепился в него, как припадочный, бормоча, что он никого не убивал, и тычась губами ему в щеку.

— Эка тебя развезло, — вяло прошептал Аластор, а Северус вдруг прижался губами к его губам.

Дальнейшее Грюм помнил плохо. Сухие губы, которые так приятно было целовать. Синяк на щеке, который Аластор осторожно, боясь причинить боль, гладил непослушными пальцами. Испуганные черные глазищи. Солоноватая кожа на шее. Острые выпирающие ключицы. Еще один синяк на худом плече. И еще один, громадный, страшно лиловый, — на ребрах. Злость, невероятная, рвущая на части злость из-за того, что кто-то осмелился причинить ему боль. Тощие руки, гладящие его по спине, тонкие, почти девчачьи пальцы со сбитыми костяшками. Судорожные всхлипы и стон, непонятно чей. Нетерпение, жгущее подушечки пальцев, скользящих по бледной коже. Распирающая легкие нежность. Податливое тело, теплая влага на ладони и цветные пятна перед глазами.

В себя Аластор пришел не скоро. Осторожно пошевелился, провел пальцами по худой груди и пообещал:

— Я разберусь в этом деле с Маккоями.

* * *

Все оказалось куда проще, чем Аластор ожидал. Всего-то и нужно было, что взять у Мэри Макдональд воспоминания. Как выяснилось, зрение у нее было ужасным, воспоминание получилось расплывчатым, словно кто-то мазнул мокрой кистью по акварельной картинке. Но одно было точно — человек, выпустивший Аваду в худенького мальчика, был вовсе не Северусом Снейпом, как утверждала свидетельница. Хотя и похож, сволочь, но не Северус. И Грюм с удовольствием рассказал об этом в суде, ища глазами Снейпа.

Как потом оказалось, тому было слишком плохо, но Дамблдор настоял, чтобы заседание провели без него.

Аластор хотел сразу же отправиться в Аврорат, но Альбус отловил его на входе и пригласил на ужин. Настойчиво и твердо. Грюм попытался было отбиться, но когда Дамблдор чего-то хотел, остановить его было невозможно. И Аластор в конце концов согласился.

Вечер не удался. Грюм уныло ковырялся в еде, что-то рассеянно отвечая на вопросы, и думал, что лучше бы он все же отправился в министерскую тюрьму и сам сообщил Северусу, что тот свободен. А так за него это уже сделали другие, и раньше, чем завтра, он теперь Снейпа не увидит. Надо будет еще посмотреть в бумагах адрес. Да, с самого утра так и сделает. Пусть парень хорошенько отоспится после камеры.

О том, что подчиненные могут тупо не заглянуть в присланные Визенгамотом бумаги, да и просто проигнорируют приказ не прикасаться к арестанту даже пальцем, Аластор совсем не подумал.

 Добравшись домой, Грюм не раздеваясь рухнул в кресло в гостиной. Зажмурился, сжал подлокотники. Что произошло? Почему Северус сделал вид, что ничего не помнит — или он на самом деле ничего не помнит? Разозлился на то, что вышла задержка с освобождением? Или на то, что Аластор ни разу не заглянул к нему за эти проклятые три дня?

Но он же просто не мог. Сначала работал с воспоминанием Макдональд, потом была охота на  Долохова, почти сутки, после которых он только и смог, что добрести до дома и отключиться, затем суд и дурацкий ужин с Дамблдором. Просто не было времени, но как объяснить это Северусу? Или же он на самом деле ничего не помнит?

Вопросы множились и оставались без ответа. Тот, кто мог бы ответить, сейчас, наверное, отмокает в ванной. Или спит, напившись зелий. Да и не стал бы Аластор спрашивать Северуса. Не хочет помнить, не надо. Только почему так больно? Как будто сердце поджаривают на медленном огне, не забыв сначала нанести пару ударов ножом и присыпать свежие раны солью. Почему ему вообще больно, великий Мерлин?

Еще три дня назад единственным чувством, которое он испытывал к Снейпу, было презрение. За предательство, за служение Темному Лорду, за убийства невинных. И малая толика противной, липкой жалости. Когда и, главное, как все это сменилась чем-то другим? Аластору всегда нравились женщины. Почему он вот так внезапно… влюбился в мужчину? Переспал с ним...

Он крепко зажмурился, пытаясь прогнать обрывки воспоминаний, яркие, как свежие акварельные мазки. Он любил рисовать когда-то ребенком. Синий смешать с желтым — и синего больше нет, он превратился в зеленый. Что подмешали ему, чтобы он перестал быть самим собой? И кто?

Впрочем... Еще недавно все мысли занимало только то, что он обязан вытащить Северуса из тюрьмы, забрать его оттуда в безопасное место. Залечить его раны, прижать к себе и больше никогда не отпускать.

Сейчас, когда он был уверен, что Северусу больше ничего не угрожает, появились время и силы для других мыслей. Например, почему он же он все-таки влюбился, на ровном месте, в арестанта, возможного преступника. Аластор Грюм был далеко не глупым человеком. Стоило вспомнить все события того дня, как цепочка сложилась сама собой. Дамблдор, чай, зелье, любовь.

И чем их напоили? Какой-то новой разновидностью Амортенции? Мерлин всемогущий, и что же теперь делать? Амортенция дает временный эффект, но то обычная. А эта? И почему, черт возьми, сам Снейп ничего не помнит? Ни о неожиданно напавшем на них сумасшествии, ни об его обещание вытащить Снейпа как можно быстрее из тюрьмы... Какой-то эффект зелья? Но тогда и он сам должен был все забыть, а он помнит...

Неуклюже встав, Аластор дошел до комода, вытащил из него старую фляжку, подарок матери. Вмещалось в нее сколько угодно любого напитка. И открыть ее не мог никто, кроме самого Аластора. Небольшая мера предосторожности, только для визита к Альбусу.

Дамблдор его, похоже, ждал, по крайней мере, особого удивления при его появлении не выказал. Провел в кабинет и, усевшись, заинтересованно уставился в вазочку со сладостями. Даже чай не предложил, впрочем, Аластор бы и не согласился.

Грюм тяжело сел напротив Дамбдора, не сводя с него презрительного взгляда.

— Зачем?

— Что зачем? — со вздохом поинтересовался Дамблодор.

— Зачем ты это сделал? С зельем? Зачем тебе это понадобилось?

Альбус прикрыл глаза. Помолчал. Снова вздохнул.

— А ты сам не понимаешь? Мне надо было вытащить Северуса из Азкабана, но ты не верил ни мне, ни ему. Слушать ничего не хотел.

— Но Амортенцию-то зачем? — едва сдерживаясь, чтобы не заорать, спросил Грюм.

— Это не Амортенция, — устало ответил Дамблдор. — Это pax cum hoste*, древнее зелье, которое пили правители враждующих стран перед мирными переговорами. Оно всего-то должно было убрать ненависть, которую вы испытывали друг к другу, заставить Северуса довериться тебе, рассказать все, чтобы ты сумел найти зацепку для его освобождения. А ты просто должен был ему поверить. Понятия не имею, почему оно так странно сработало. Разве что вы никогда и не ненавидели друг друга на самом деле. А может, такой странный эффект дало то, что вы оба пили до этого обезболивающее.

Аластор с горечью подумал, что уж после такого-то он точно будет ненавидеть любого, кто только окажется в камере.

— Когда ты узнал, что зелье сработало не так? — спросил он, кривя губы.

— Вчера, — признался Дамблдор. — Прости, ты так странно себя вел, что я…

— Покопался у меня в мозгах, — перебил его Грюм. — А потом, скорее всего, наведался в камеру и наложил на Северуса Обливиэйт. — Дамблдор протестующе дернулся, но Грюм махнул рукой. — Наложил-наложил, даже не отпирайся.

— Могу и на тебя наложить, — вздохнул Дамблдор, — эффект от зелья Обливиейтом и снимается.

Аластор закрыл глаза, сжав кулаки на коленях. Мерлин, за что? Они же с Северусом не шахматные фигурки, которые можно вот так запросто двигать туда, куда вздумается. Хотя шахматные партии Дамблдор как раз таки обдумывает тщательно, а здесь… Скорее уж шашки.

Грюм медленно встал. Оперся ладонями о стол.

— Ты сволочь, Альбус, и ты прекрасно это знаешь. То, что ты сделал с нами, непростительно и гадко. Но спасибо тебе, что ты дал Северусу возможность все забыть. А мне не надо. Я должен помнить, что никому и никогда нельзя доверять. Что даже самые давние соратники и друзья способны на предательство. Что даже мудрый и добрый Дамблдор на самом то деле всего-навсего старый маразматик. И я не советую тебе приближаться ко мне в ближайшие пару лет, иначе я за себя не ручаюсь.

Аластор развернулся и двинулся к двери.

Никогда и ни за что он больше не выпьет ничего, что не налил или не сварил себе сам!

*pax cum hoste (лат.) — мир с врагом

Аластор стоял в Косом переулке, подслеповато щурясь от яркого солнца. Неожиданно для самого себя он оказался не у дел. Пожирателей смерти переловили, кого смогли. Кого не смогли, искали. Суды проходили и без его участия, к операциям аврората его не привлекали, видимо, устав от его постоянной нервозности и неожиданной для всех подозрительности. И как-то само собой получилось, что Аластор отправился в отпуск. Вернее, взял отпуск, но никуда не поехал, предпочитая собственный старый, но уютный дом пляжу и морю.

Первые пару дней он предавался блаженному безделью, вдоволь выспавшись, а потом... Потом ему стало скучно…

Читать не хотелось, спать весь день было невозможно, да еще и эта акварельная любовь не давала покоя. Ему снились поразительно реалистичные сны, с Северусом в главной роли. От романтических до абсолютно непристойных. Вечерами накатывала тоска, и хотелось пойти к мальчишке, рассказать ему, как все было, и, может быть, дождаться ответных чувств.

Он понимал, что все зря и очень глупо. Нет на самом деле никакой любви, это все зелье, игры в шашки старого интригана Дамблдора. Шашки с акварелью. Сделать ход и посмотреть, как смешиваются краски, образуя новый цвет. А кто и почему от этого страдает... Когда это волновало хогвартского директора? Один ход — и черный и серый превращаются в голубой. Еще ход — и черный снова становится черным, а серый так и остается голубым...

Он выбрался в Лондон в глухой надежде расслабиться и забыться. Последние дни августа были прекрасны. Не жарко и не холодно, легкий ветерок перебирал салфетки на столиках в кафе Флориана Фортескью, шевелил страницы толстенной и очень старой книги, которую увлеченно читал… Северус?!

Сердце пропустило удар и пустилось в галоп. Аластор не видел Снейпа уже почти два месяца. Да и где он мог его видеть? Тот жил в Хогвартсе и в Лондоне показывался редко. А в аврорате вообще никогда.

Ветерок бросил Снейпу на лицо тонкую прядку, и тот, поморщившись, заправил ее за ухо.

Сердце пропустило еще один удар. Накатила горечь пополам с нежностью. Желание немедленно исчезнуть вместе с желанием подойти, обнять и больше никогда не отпускать строптивого черноволосого мальчишку. Если бы он мог! Если бы он имел на это хоть какое-то право... Но зелье прав не дает, тем более что Северус ничего не помнит.

Северус продолжал читать, не обращая никакого внимания ни на снующих туда-сюда людей, ни на свое уже растаявшее мороженое, ни на Аластора. И от этого было еще больнее.

Аластор аппарировал домой. Сил смотреть на Северуса у него не было. Да и какие могут быть силы у того, кто безответно влюблен?

Дома Грюм подошел к зеркалу, уперся лбом в его холодную поверхность. Старый жалкий дурак с глазами, как у больной собаки. Грюм зажмурился. Достал палочку. И прошетал: «Обливиэйт»