Мята

В комнате Луны пахнет дождем и мятой. Запах дождя доносится из открытой форточки, а мятный запах — из кружки, стоящей на тумбочке возле ее кровати. В кружке мятный чай. Луна часто делает его на ночь, особенно если приближается гроза. Мама говорила, что мята успокаивает разум и утешает душу. Луна не нуждается в успокоении и утешении. Зато она любит мяту.

Луна спит. Ей снится, что она мальчик по имени Том, которому снится, что он нормальный, обычный ребенок, что у него есть семья и что он только что узнал, что такое смерть. Будто бы он сидит на руках у мамы, зарывшись носом в ее плечо, и плачет, и просит: «Не умирайте никогда, пожалуйста, только не вы. Вы ведь можете не умирать?» И мама отвечает: «Конечно, дорогой». И отец говорит: «Мы постараемся, Томми». Том принимается реветь пуще прежнего, но уже от облегчения: конечно, они не умрут! Родители могут все, ну или почти все, и это тоже наверняка сумеют.

Луне снится, что она мальчик по имени Том, который просыпается в слезах, но немедленно вытирает их. Ему уже семь, он большой и плакать в его возрасте неприлично, тем более из-за такой ерунды. Ведь на самом деле Том уже очень давно знает, что такое смерть. Уже целых два года, с того дня, как понял, что «твоя мама умерла» означает, что она не придет вообще никогда, ни завтра, ни через месяц, ни через год. И не так не придет, как те матери, которые отказались от детей; они-то тоже никогда не придут, но могут ведь однажды передумать. А его мама совсем не придет, потому что ее нету. Он долго тогда пытался уместить это в голове, как такое получается: раз его родила, значит, была, а потом раз — и не стало нигде. «Все равно это ужасно, — думает Том. — Ужасно и несправедливо. Никто не должен умирать, никогда. Это слишком страшно, когда от человека ничего не остается».

И курица директриса сколько угодно может говорить о бессмертии души. Том точно знает: если бы душа его матери была бессмертна, она была бы рядом с ним, не бросила бы его, а раз ее тут нет, то и говорить не о чем. Покойная мать Тома стоит у изголовья его кровати и плачет, но он не может ее увидеть.

«Если не получится сделать так, чтобы никто никогда не умирал, — думает Том, — надо хотя бы никогда не умирать самому. Что угодно сделаю, а будет по-моему». У него начинается жар.

У Луны начинается жар, она просыпается, делает глоток мятного чая и засыпает вновь.

Луне снится, будто она мальчик по имени Альбус, который подслушивает разговор родителей.

«Ты понимаешь, что это конец? Это так не оставят, тебе теперь одна дорога, в Азкабан», — с ужасом в голосе говорит мама.

«Я должен был. Я не мог поступить иначе», — говорит отец.

«Три магла! Насмерть! Как ты мог?! Да, я тоже хотела отомстить, но как нам жить теперь без тебя, ты об этом подумал?!»

«Прости, — говорит отец. — Прости, прости меня, я ужасно поступил, я знаю, но я все равно не жалею, что убил их».

Луне снится, будто она мальчик по имени Альбус, чей отец убил трех маглов. Взял и уничтожил, отменил, будто их не было. Взял и распорядился чужими жизнями. Альбус даже понимает, за что, но не может с этим смириться.

«Смерть — это просто такое приключение, — думает Альбус. — Это интересное путешествие, это что-то новое, другое и наверняка не страшное. И в конце концов, если они настолько плохи, отец оказал всем услугу, отправив их в путешествие, где они никому не причинят вреда. Если смерть нельзя отменить, надо сделать так, чтобы она была всем на пользу».

Так он думает, но его все равно трясет.

Девочка по имени Ариана за его спиной огромными от ужаса глазами смотрит на трех маглов, которых не видит никто из ее родных.

— Альбус, а вдруг они придут за мной? — спрашивает она так, будто бы они еще не пришли.

— Они не придут. Они умерли, их больше нет, — отвечает Альбус. — Больше тебе ничто не угрожает.

«Смерть — не такая уж плохая штука, — думает он, — если использовать ее во благо».

Луна просыпается от сильной дрожи, дотягивается до кружки с чаем, смачивает им губы и засыпает.

Луне снится, будто она девочка по имени Гермиона, которая вернулась с похорон дедушки. Она раньше старалась не думать о смерти, потому что это было слишком страшно и неприятно, но сегодня вдруг поняла, что все умрут, так или иначе, от старости, как ее дедушка, или от чего-нибудь другого, это уж как получится. Все умрут, и значит, все бессмысленно, и ее родители умрут, и подружки, и бабушка, и даже кошки из соседнего двора. Каждый день кто-то умирает, и жить, зная, что такое происходит в мире, совершенно невозможно.

«Я вырасту и придумаю лекарство от этого, — говорит она родителям. — Я придумаю много-много лекарств, и никто больше никогда не умрет». Она верит, что может это сделать, все вокруг говорят, что она очень умная и способная для своего возраста. Она, конечно, еще совсем не гений, но если она будет стараться и хорошо учиться, может и получиться!

«Конечно, Гермиона, — говорят мама и папа. — Разумеется, все так и будет».

И она сразу понимает, что они ей не верят. Они уже умирают. Все умирают с самого рождения, потому что знают о смерти и знают, что она когда-нибудь случится. Они верят, что умрут, и от этого умирают. Гермиона смаргивает подступающие слезы и сжимает кулаки.

«Есть вещи, с которыми нельзя смириться, — думает она. — Со смертью мириться нельзя».

Пусть родители не верят, она все равно будет стремиться к тому, чтобы когда-нибудь вылечить всех-всех, чтобы они перестали умирать. В последнее время Гермиона подозревает, что с ней что-то не так, что она может то, чего не могут другие, и это тоже неплохое основание для надежды. Если только смерть не доберется до нее раньше, чем она придумает, как бороться с ней. Гермионе вдруг кажется, будто темнота в углах комнаты смотрит на нее — не враждебно даже, а равнодушно, изучающе, и это очень, очень страшно.

Луна просыпается, улыбается темноте в углах комнаты, вдыхает запах мятного чая и засыпает.

Луне снится, будто она человек по имени Джордж, который сегодня остался дома один. Джордж сидит у зеркала и делает вид, будто его двое.

«Ну что, братец Дред, как наши дела сегодня?» — спрашивает он, но зеркало не отвечает ему. Джорджа это не смущает, он продолжает разговор. Строго говоря, он понимает, как это выглядит, но лучше уж побыть психом десять минут в день, чем натурально свихнуться.

«Смерть — фигня, — думает Джордж. — Смерть — это не самое страшное, что может случиться. В конце концов, когда ты наконец-то заканчиваешься, тебе и дела нет ни до чего, круто же, такой пофигизм нам и не снился даже в школьные годы. Плохо, когда заканчивается кто-то другой, а ты нет. Можно жить, зная, что человек, который практически кусок тебя, где-то есть, просто далеко. Но если его просто нет, вообще нет, тогда как? Тогда смерть — это одиночество. Когда ты вдруг лишаешься того, что тебя понимал лучше всех».

«А нефиг быть таким зависимым, братец, даже от близнеца совершенно незачем так зависеть», — говорит он и подмигивает своему отражению. Отражение отвечает ему тем же. Очень похожий на Джорджа человек стоит за его спиной и улыбается бледной тенью прижизненной улыбки — точно такой же, какая сейчас на лице у самого Джорджа. Только в зеркале этот второй не отражается.

Джордж шмыгает носом и сердито говорит: «Ну вот, опять себя довел, скотина такая, а тебе, между прочим, идти семейство веселить». И уходит умываться.

Луна просыпается с заложенным носом, садится, пару минут сосредоточенно сопит, подогревает чарами чай, делает еще глоток и засыпает.

Луне снится, что она девочка по имени Луна, у которой вчера умерла мама. Она не плачет, потому что у нее нет на это сил. В голове ее блаженная тяжесть, какая бывает, когда хорошо наревешься. Совсем хорошо бывает, если можно при этом уткнуться в мамину мантию, и чтобы по голове погладили, и сказали «все будет хорошо, малыш».

«Все будет хорошо, малыш», — слышит она, но это не мамин голос, а папин. Она понимает, что папе приходится так же плохо, как ей. Или еще хуже. Но все равно не может удержаться, снова начинает реветь, хотя хотела было не расстраивать его больше, чем есть. Куда уж больше-то.

«Смерть, — думает Луна, обнимая папу, — это какая-то нелепость. Какая-то большая ошибка. Люди такие умные, так много всего придумали и построили. Возводят замки, разбивают сады, колдуют, шьют одежду, пишут книги и при этом не могут защитить свое тело от...»

Мысль спотыкается, память услужливо демонстрирует мамино изломанное тело — результат очередного эксперимента. Стоит ли хоть какой-то эксперимент того, чтобы платить за него жизнью?

С другой стороны, стоит ли жизнь того, чтобы сидеть смирно и ходить осторожно весь отпущенный век и умереть от старости?

«Стоила ли я того, чтобы ради меня не рисковать собой и остаться жить?» — думает Луна. Она знает, что это неправильные мысли, не надо их думать. Когда начинаешь думать такие мысли, перед глазами начинает что-то мелькать. Если очень сильно сосредоточиться, можно разглядеть это мельтешение, это такие зверьки, которые летают вокруг головы. Очевидно, они прилетают на грустные и дурацкие размышления. Или наоборот, они эти размышления и порождают? Луна осторожно высвобождается из папиных объятий, чтобы посмотреть, не видно ли этих зверюшек, но не видит их. Рядом с ней и папой стоит ее мама, но ее Луна тоже пока что не видит, только вдруг ей кажется, будто она слышит мамин голос, и запах мяты откуда-то доносится.

Луна просыпается, берет кружку с чаем, распахивает окно и садится на стул около него. Раньше усаживалась прямо на подоконник, но когда, в очередной раз задумавшись, уронила в сад третью любимую чашку, решила отучаться от этой привычки.

— Почему им не сказали, что никто не умирает навсегда? — спрашивает она вслух.

— Потому что они не могли этого увидеть, — отвечает мама. Она, как всегда, подходит неслышно, со спины, но Луна не пугается, она привыкла.

— Даже я не видела...

— Даже ты, — соглашается мама.

Еще с полчаса они болтают о мозгошмыгах. После этого Луна наконец чувствует, что снова готова заснуть.

— Иди в кровать, ты вот-вот начнешь зевать и тереть глаза, как в детстве.

— Иду, — послушно кивает Луна. — Хочешь чаю?

— Очень хочу, — улыбается мама.

Луна оставляет кружку с остатками чая на подоконнике, закрывает окно и идет спать. Вообще-то, мама не может взять в руки ни один предмет и тем более не может пить чай. Но утром кружка, как обычно, оказывается пустой, и Луна совершенно не удивляется ни этому, ни лежащим на подоконнике листочкам мяты.