Паркинсон похожа на ежа. От внезапного открытия Невиллу становится ужасно смешно. Он смеется, задыхаясь, минут пять, уже болят скулы, ноют недавние синяки и ссадины, а Невилл продолжает смеяться.
А Паркинсон смотрит на него как на идиота. А потом говорит:
— Ты идиот, Лонгботтом. Полный идиот.
И отворачивается. А Невиллу ужасно смешно.
* * *
В гриффиндорской гостиной отвратительно холодно. Колин Криви в тысячный раз разбирает свой фотоаппарат, чтобы завтра скрупулёзно собрать его обратно. Иллюзия изменений, иллюзия протеста против самого себя.
У Колина больше нет его главной модели. Все, что ему осталось — упиваться мыслями о чужих подвигах и надеяться.
— Завтра снова нужно будет идти, — говорит Невилл.
Джинни прячет лицо на его плече. Наверное, она боится, что в этом холоде её слёзы застынут, еще не успев выкатиться из глаз. Слёз Джинни хватило бы на ещё одну бесполезную надпись на стене.
— Я так устала, — шепчет она. — Я хочу, чтобы все это закончилось.
— Потерпи еще немного. Скоро все закончится, — говорит Невилл. Ему самому в это не очень верится, но Джинни об этом знать необязательно.
* * *
— Маглы есть отвратительные, ничего не стоящие существа, — Алекто проходится вдоль рядов, вертя в руках свою волшебную палочку. Невилла тошнит от всего этого.
— Мы — волшебники. Природа изначально сделала нас умнее и сильнее. Маглы всего лишь фундамент, на котором мы построим новый мир.
Алекто мерзко улыбается:
— Наш мир.
Невиллу кажется, что он сидит в огромной луже пафоса, которая льется на него вместе со слюной разглагольствующей Кэрроу.
— Умри, умри, моя дорогая, — бормочет Симус.
Алекто резко оборачивается. Она щурит глаза и начинает чаще дышать. Невиллу нравится называть её по имени. Небольшой бунт, думает он. Никакого страха перед именем.
— Что вы сказали, мистер Финниган? — спрашивает она.
— Я пропел, профессор. Это песня. Группа Misfits, — говорит Симус, глядя в её глаза. — Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Умри, умри…
— Умри, моя дорогая, — подхватывает Невилл.
Алекто задыхается от возмущения. Невилл слышит, как кто-то начинает петь с задних рядов. Он ловит взгляд Паркинсон, снова считающей его идиотом.
Они во всю глотку орут «Умри, умри, умри, моя дорогая». Алекто визжит и пытается наложить на каждого Силенцио.
После каждый, конечно, получает свое Круцио вместо десерта. Внезапно ранее бессмысленная и в какой-то степени отвратительная песня стала повсеместным гимном свободы.
Кэрроу пару раз пинает его в живот. Перед позорным падением в темноту Невиллу мерещится лицо Паркинсон, смотрящей на него как на идиота.
* * *
Паркинсон сидит напротив него. Как он дополз до Выручай-комнаты, не понимает даже Невилл.
Почему Паркинсон сидит с ним, Невилл тем более не понимает.
— Ты идиот, — говорит Паркинсон.
— Я знаю, — говорит Невилл. Ноет все тело и кружится голова.
— Я принесла экстракт бадьяна, — выдавливает из себя Паркинсон.
Невилл закрывает глаза. Ему больно даже от мысли, что сейчас придется что-то говорить.
— Слишком болезненно. Нужен рябиновый отвар. Нам нужен рябиновый отвар, — бормочет он. — И зелье от истерик. Много зелья от истерик. Ужасно много зелья от истерик.
Паркинсон знает, как его найти. Паркинсон наперечет помнит все его синяки. Паркинсон носит ему зелья и иногда гладит по волосам.
Невиллу страшно открыть глаза и оказаться одному. Он слышит как Паркинсон стучит мысом ботинка по полу и как шуршит её мантия. Все это, даже сам факт присутствия Паркинсон, странным образом успокаивает.
— Я принесу рябиновый отвар, — говорит Паркинсон.
— И зелье от истерик?
— И зелье от истерик.
* * *
Через неделю они приходят в Большой Зал в круглых очках и с криво нарисованными шрамами на лбах. Это, конечно, их общая идея.
Невилла перекашивает, когда Луна подпирает рукой щеку и устало ему улыбается. Как Гарри. Точь в точь как Гарри.
МакГонагалл часто моргает, Кэрроу тяжело дышит, профессор Спраут, кажется, готова расплакаться, а Снейп, мать его, завтракает. Спокойно завтракает.
— Пятьдесят баллов с Гриффиндора за каждого поддельного Гарри Поттера. Мистер Лонгботтом, отработка у мистера Филча, — спокойно говорит Снейп, выходя из Большого Зала.
— Какая жалость, — шипит Малфой, задевая Невилла плечом. — Одна извилина на весь Гриффиндор, да и ту прихватил с собой Поттер, да, Лонгботтом?
— Перестаньте! — кричит МакГонагалл Невиллу, когда они остаются одни в её кабинете. — Прекратите, Лонгботтом!
— Я пытаюсь отстоять…
— Что отстоять, Лонгботтом? Меня? Гриффиндор? Справедливость? Хогвартс? Самого себя? Что вы пытаетесь отстоять? — МакГонагалл садится напротив него.
— Я не знаю, профессор. Я не знаю, что я пытаюсь отстоять.
МагГонагалл пододвигает ему жестяную банку с печеньем.
— Вы делаете только хуже. В первую очередь, самому себе. Ваше лицо скоро приобретет устойчивый фиолетовый оттенок от неуспевающих проходить синяков.
Невилл кивает и ему ужасно хочется пойти в теплицу, разобраться со всеми цветами, быть там, где он действительно может хоть что-то сделать.
* * *
Паркинсон приносит рябиновый отвар, зелье от истерик и мороженое.
— Ты не понимаешь, за что борешься, — говорит она, размахивая десертной ложкой. — Бессмысленные телодвижения на фоне перманентно происходящей хуйни.
— Зачем бороться, если не понимаешь смысла? — спрашивает Паркинсон.
— Чтобы боролись другие, — говорит Невилл и чувствует себя идиотом. Ванильный пломбир замораживает горло и заставляет неметь руки. — Я не должен видеть смысл. Я должен делать. Пока я делаю это, пока меня бьют, пока моё лицо приобретает устойчивый фиолетовый оттенок, другие думают, что я делаю все это ради них, ради Гарри, ради справедливости. Они придумывают смысл за меня. И они поднимают руки не только для того, чтобы подрочить перед сном.
— Это многое значит, — Невилл смотрит на свои руки, перемазанные в земле и липкие от мороженого.
— Ты идиот, — говорит Паркинсон.
— Я знаю, — отвечает Невилл. — Я знаю.
* * *
Когда один из домовиков тайком принес им в гостиную пирог с патокой, Джинни, утирая слезы, шептала Невиллу, что это любимый пирог Гарри. Невилл кивал и стряхивал её слезы со своей рубашки. Тихо щелкали детали фотоаппарата в руках Колина.
Паркинсон стоит у зеркала и смотрит на колдографии. Первый состав Ордена Феникса, Седрик, Отряд Дамблдора и отдельно фотография Гарри, Рона и Гермионы, взятая из альбома Колина.
— Это отстой, — говорит Паркинсон. — Полный отстой. Все эти люди мертвы.
— Отстой — это когда заходишь в комнату и забываешь, что ты там хотел сделать, а потом выходишь и вспоминаешь, что ты пожарник, но люди уже сгорели, — бормочет Невилл.
— Тебе кажется, что ты пожарник? — сочувственно спрашивает Паркинсон.
— Да. Люди горят, а я не могу вспомнить что-то важное.
Паркинсон долго молчит, а Невиил смотрит на неё и пытается найти хоть что-то в ней. Хоть какой-то отголосок эмоции, недавнего крика, застывшей морщины на переносицы.
И не находит.
— Я бы хотела помочь тебе вспомнить, — говорит Паркинсон.
— Было бы здорово, если бы ты могла.
Паркинсон долго смотрит ему в глаза — у неё они ужасно карие — и, кажется, задерживает дыхание.
— А если я смогу? — Паркинсон наклоняется к нему, их носы почти соприкасаются.
— Тогда завтра ты не придешь сюда. Ты поцелуешь меня, я, конечно, отвечу, ты отпрянешь, смутишься, резко начнешь собираться, уйдешь, а завтра не придешь сюда. Ещё неделю будешь избегать меня, а я буду думать о том, что сделал не так. А люди будут медленно гореть.
— Я хочу попробовать, — говорит Паркинсон. — Мне уже стыдно и я уже хочу убежать.
От Панси пахнет малиной и ванильным мороженым, а Невиллу кажется, что он забывает что-то жизненно важное.
* * *
В теплице душно, по щеке сбегает капля пота, у Панси прилипла ко лбу челка. Пахнет влажной землей, зеленым чаем и малиной.
— Розовая гвоздика, — говорит Невилл, — символ материнской любви.
Невилл наконец-то чувствует себя в безопасности. В этой теплице, в окружении магловских цветов, одуряющих запахов, ему все кажется родным и близким. Тут нет ничего непонятно, запутанного и сложного, кроме Паркинсон, стоящей рядом.
— Красная гвоздика, — показывает Невилл, — гордость, очарование, восхищение.
Панси кивает.
— Полосатая гвоздика, — говорит она. — Отказ, но с сожалением.
— Нарциссы, — твердо гнет свою линию Невилл. — Новые начинания.
Паркинон вздыхает и сжимает его руку.
— А ещё обманчивые надежды и желания.
Хогварт увяз в смоге. Небо в Большом Зале стандартно серое. Кэрроу скалится, МакГонагалл смотрит на Невилла с надеждой, а Снейп пьет кофе. Паркинсон держит его за руку. Где-то далеко Гарри, Рон и Гермиона спасают мир, пока Невилл пытается заставить хоть кого-то поверить в то, что он делает.
Джинни утирает слезы, Колин фотографирует задумчиво улыбающуюся Луну. Рано или поздно каждый из них найдет себе новую надежду. От Паркинсон пахнет малиной, ванильным мороженым и домом, и Невилл думает, что все можно пережить.
Vova
