В этой комнате тёплый свет, но всё равно ты похож на труп...
Улыбаешься чуть заметно самым краешком бледных губ.
Почему каждый день, вставая, от стыда не отводишь глаз?
Я ведь знаю, я точно знаю, кто приснился тебе сейчас.
Что это за ощущение? Почему мне так плохо? Ее смерть. Почему эти слова отдаются болью в груди? Почему я хочу последовать за ней?
Гнев. Я ненавижу этот мир. Я хочу к ней. Как глупо... Мы всегда враждовали. Грязнокровка. Нет, не так — маглорожденная. Такая красивая. Такая эффектная. Я помню, как мне дали первую и последнюю в моей жизни пощечину. Это было первое и единственное ее прикосновение ко мне. Она меня ненавидела. И я ненавидел ее. Я и сейчас ненавижу ее.
Гнев накатывает волнами. Я хочу, чтобы все погибли, все! Почему они живут?! Какое право они имеют жить?! Кто им позволил?! Почему эти чудовища, твари, нестоящие и ее мизинца живут, смеются, а она, такая светлая и чистая, погибла? Почему ее ненаглядный Поттер не защитил ее?!
Я злюсь. Я рушу мебель. Мне плевать, что ваза, разбитая в порыве ярости о стену, стоит больше, чем целый коттедж в престижном районе. Мне плевать. Мне на всех вас плевать! Ее, ЕЕ больше нет.
В комнату заходит Скорпиус. Он так похож на меня. Те же светлые, пепельные волосы. Те же серые, холодные глаза. Тот же не проницаемый взгляд.
— Отец? — спрашивает он. По нему не заметно, но я понимаю, что сын изумлен. Ему почти семнадцать. И он впервые видит меня, своего отца, в истерике. Я кричу ему:
— Проваливай! Вон отсюда! Я ненавижу тебя! Я ненавижу вас всех! — Я зол. Я в гневе. Я в ярости.
— Отец? — в его глазах я вижу боль. Ему плохо. Мне плевать. Единственная, кого я когда либо любил, умерла сегодня.
Я ненавижу весь мир. За что мне его любить? Что я видел в этой жизни, кроме зла, отчаянья и презрения? Мира ко мне и меня к миру?
Но я любил этот мир. Любил за нее. За ее теплые, шоколадные глаза. За ее прекрасные, лежащие мягкими волнами, волосы. У нее была забавная привычка: когда она нервничала, то наматывала один локон на палец. Поэтому, эта прядь, всегда завивалась. Она часто нервничала. А я не мог ей помочь. Не имел права.
Теперь я ненавижу не мир — я ненавижу себя.
Почему я так себя вел?
Я оскорблял тебя, любимая.
Я обзывал тебя.
Я делал тебе пакости.
В этой войне, я даже пытался тебя убить... Я знаю, что не смог, но я допускал эту мысль.
А теперь ты мертва.
И теперь я никогда больше не увижу тебя. Пусть на газетах, пусть случайно, на перроне, когда ты провожаешь детей в Хогвартс.
Я не имею права тебя любить, но люблю.
Моя Астория. Я никогда не любил и не хотел эту женщину.
Она красива, она умна. Но она — не ты. В ней нет твоего тепла, твоей мягкой улыбки. Только ты умела так улыбаться. Так, словно все, что происходит, это мелочи.
Я ненавижу тебя, любимая.
Ты посмела умереть! Как ты могла?! Я не позволяю это тебе!
Мой сын смотрит на меня, а я на него.
— Папа, — тихо произносит он. Я удивлен. Единственное чувство, что проступило сквозь пелену ярости и отчаянья. Скорпиус всегда звал меня отцом. Как и я своего.
— Папа, что произошло? — и я, потерявший контроль, рассказываю ему про женщину, которую любил больше всего и всех. Про ту, которая никогда не была и не будет моей. Скорпиус удивлен, но кивает. А потом, когда я снова срываюсь на крик, понимающе улыбается. В тот миг, я ненавижу его еще сильнее, за его понимание.
Когда я ложусь спать, мне сниться она. Я ее целую, но она растворяется в воздухе.
Я задыхаюсь.
Рядом со мной лежит Астория. Я ненавижу ее.
Я снова ощущаю ярость.
Я ухожу. Иду на балкон.
Там Скорпиус. В его руках фотография. На ней изображена девушка. Она. У меня перехватывает дыхание. Сын оборачивается, и тихо говорит:
— Папа, я женюсь на ней. Я люблю ее, — и я осознаю, что это ее дочь. Я понимаю Скорпиуса. Я не против.
Мой гнев направлен лишь на меня. Я не посмел.
Я ее потерял, навсегда потерял. Единственную, кого любил.
Я прихожу к ней на могилу каждый день. Я вижу ее фотографию и ее улыбку.
Vova
