Нет, вы только посмотрите на нее, ишь чего удумала – расстаться из-за какой-то полоумной девчонки! А ведь казалось, что жизнь начала налаживаться. Участники войны, с ног до головы обвешанные медалями и орденами разных степеней заслуженности, потихоньку стали возвращаться к привычной повседневности. Магический мир возрождался – пережившие весь ужас нависающей над головой смерти люди торопились создавать семьи, рожать детей, проводить как можно больше времени с близкими. Наша свадьба была одной из искр в огромном праздничном фейерверке.
А теперь она заявляет, что этот союз был огромной ошибкой, и единственная любовь все время была у нее перед глазами. Нет, я бы понял, если бы она ушла к Гарри – они действительно всегда идеально понимали и дополняли друг друга. Я со скрипом принял бы любой ее выбор, будь то достойный мужчина. Но, дери меня мантикора, я никогда не пойму, как можно предпочесть мне — чокнутую Луну Лавгуд!
Все ведь было так хорошо. Мы с комфортом обустроились в новом доме. Меня приняли в одну из самых громких квиддичных команд, она устроилась на работу в министерство. По вечерам мы устраивали посиделки у камина – она, как всегда, штудировала какие-то безразмерные пособия и справочники, или что-то старательно писала; а я смотрел на огонь и просто наслаждался теплом семейного очага, неторопливой болтовней горящих угольев, да просто тем, что она – здесь, рядом со мной. И не нужно никуда бежать, никого спасать, постоянно бояться, что в любой момент можешь потерять того, кто тебе дорог… оказывается, все совсем не так – я потерял ее, хотя давно смолкли залпы заклятий и Волдеморт уже пять лет как перестал отравлять воздух своим ядовитым дыханьем.
Но нет, это ведь не может быть серьезным, это не насовсем! Она всегда была такой любознательной. Вот выяснит, каково это — быть с женщиной, и вернется. Обязательно вернется – это же моя Гермиона, которая всегда была рядом, и в печали и в радости. Учила всяким маггловским штучкам и искренне расстраивалась, когда я предпочитал тренировки чтению, или беспечно раскидывал свои вещи среди ее неприкосновенного порядка.
Ни за что не подпишу эти чертовы бумаги, смятым грузом валяющиеся на столе и придавленные грязной чашкой с оставленным на дне недопитым подгоревшим кофе. Не получит она своего развода! Не вижу смысла путать совет этим нелепым прошением, если скоро все равно все вернется на круги своя. Я не могу представить свою жизнь без нее. Мы слишком многое пережили вместе, чтобы это можно было в момент перечеркнуть.
Когда это началось? Я не могу сказать точно. Она так мало рассказывала о своей жизни, ограничиваясь скупыми немногословными отчетами о работе, похожими на сухие статьи в скучных узкопрофессиональных журналах. У нее, казалось, и не было времени на легкомысленные интрижки… так нет же, нашла!
Тогда она заявилась за полночь – только затем, чтобы, разглагольствуя об иллюзиях и ошибках, и плетя какую-то чушь о разницы любви и дружбы, покидать вещи в свою бездонную сумку, и, пробормотав на прощанье что-то вроде «я еще зайду», аппарировать в неизвестном направлении. Я был слишком шокирован, чтобы разубеждать и объяснять, слишком уверен в ее благоразумии, чтобы воспринять это всерьез. Оказывается, зря. Мы так толком и не поговорили, лишь спустя неделю беспросветного молчания незнакомая сова принесла гребаный акт о расторжении брака. И, днем позже, письмо самой гулены, с просьбой встретиться, чтобы «урегулировать сложившуюся ситуацию».
Черт побери, ты невыносима, Гермиона Грейнджер!
Солнце немилосердно жарит непривычную к теплу лондонскую землю. Люди спешат укрыться под легкими, едва колышущимися от редких дуновений такого желанного ветра, яркими тентами. Не знаю, зачем я поперся под эту духоту, да еще и за час до назначенного времени, подскочив по первому зову, как желторотый мальчишка – но сидеть взаперти, среди отвернутых к стене совместных колдографий и пустых бутылок из-под огневиски, скапливающихся целыми ордами, просто не представляется возможным. Интересно, она придет с адвокатом? Я уже готов ко всему.
Маггловское кафе с броской блестящей вывеской, выбранное в качестве места встречи, — слева от дороги. Напротив, на высоком бордюре, одиноко сидит смутно знакомая девушка, вытянув вперед худенькие ноги в радужных полосатых чулках и громоздких темных ботинках на плотной подошве, и что-то живо набрасывая в лежащем на коленях альбоме. Длинные вьющиеся волосы собраны в неопрятный узел, голубое короткое платьице в несколько слоев свободно подпоясано разноцветными ленточками. Затейливые темные очки в желтой оправе на пол-лица скрывают глаза, но у меня даже не возникает сомнений, кто это.
Я не приближаюсь, остановившись на солидном расстоянии, и молча наблюдаю. Эта странная девчонка, на вид совсем подросток, сумела так искусно околдовать мою жену, что та, растеряв хваленые мозги, бросила все, что было ей дорого! Что было дорого нам! И ведь не скажешь даже, что виной тому животная страсть – смех разбирает при одном выражении, если применить его к этому совершенно асексуальному существу.
Из-за угла выходит Гермиона, и я шементом юркаю в тень, продолжая смотреть, не будучи замеченным. Деловой костюм прибавляет ей солидности, но каштановые кудри, как всегда, растрепались, делая похожей на прежнюю школьницу-заучку. Она немного нервно отбрасывает их назад, наклоняясь к Луне и что-то нежно шепча ей на ухо. Та вскидывает голову, будто очнувшись от сна, и, мечтательно улыбнувшись, протягивает листок, на котором только что рисовала, что заставляет ее подругу восхищенно ахнуть и, наклонившись, запечатлеть на губах Лавгуд невесомый, летящий поцелуй.
Я едва сдерживаюсь, подавляя порыв выскочить из укрытия, схватить в охапку упрямую глупышку и утащить домой. Когда она уже бросит свои шуточки? Это совсем не смешно. Поигралась немного и хватит, неужели обязательно мучить меня так долго? Лунатичка, тем временем, встает, взявшись за галантно предложенную руку, и, не размыкая пожатья, девушки удаляются в кафе. Дверь звонко приветствует их поблескивающими в солнечных лучах подвесками.
Подкрадываюсь поближе и заглядываю внутрь сквозь прозрачное, покрытое кричащими надписями стекло. Занимают маленький столик в дальнем углу, садясь друг напротив друга и переплетая пальцы, как делают слащавые герои в глупых маггловских мелодрамах, на середине просмотра которых я неизменно задремываю. Ей не хватает романтики? Почему тогда она просто не сказала? Я мог бы пересилить себя, даже научиться выказывать все эти так любимые женщинами проявления привязанности. Хотя, почему я говорю в прошедшем времени?! Смогу! А разыгрываемое ими представление – всего лишь восполнение дефицита мужского внимания. Так, несерьезно.
Я все никак не решаюсь войти, хоть и понимаю, что шпионю за собственной женой, как полный неудачник. Миловидная официантка, тем временем, приносит заказ – пышное белоснежное мороженное в запотевших вазочках, посыпанное кокосовой стружкой и украшенное ягодками вишни и чем-то зеленым, похожим на цукаты. Странно – неужели бросила свою вечную диету? Помню, как меня раздражало, что она почти ничего не ела, стараясь улучшить и без того прекрасную фигуру. Постоянно стремилась к совершенству, создавая безупречную картину жизни, устанавливая видимость контроля над всем и вся.
А сейчас они кормят друг друга, макая в сладость хрустящие вафельные трубочки, над чем-то смеются, о чем-то болтают. Со стороны — идиллия. И не скажешь даже, что скоро эти надуманные отношения превратятся в пыль. Луна пододвигает стул близко-близко к Гермионе и что-то оживленно ей рассказывает, подтянув под себя одну ногу и подкрепляя рассказ образными жестами, по-детски непосредственно и будто не замечая снующих вокруг магглов. Кажется, что они как-то отделились от окружающего мира, и, более того, совсем не нуждаются в нем, погруженные в эту маленькую вселенную, где нет никого, кроме них двоих.
* * *
Минутная стрелка на крупных наручных часах медленно движется к одиннадцати. Их прощание снова напоминает мне кадры из кинофильма – губы к губам, будто по отдельности не будет следующего вздоха, руки, который так трудно расцепить. И я – зритель, сидящий в пустом зале и отчаянно желающий оказаться на месте Девочки-Не-С-Земли, которая, справившись, наконец, с «отделением», легкой походкой устремляется к выходу, перед самой дверью обернувшись и послав любимой воздушный поцелуй.
Быстро дернувшись в сторону, я умудряюсь не попасться на глаза Гермионе, но скрыться от выплывшей под ослепительный солнечный свет Лавгуд не представляется возможным. При виде меня, в своем стиле приветственно машет рукой и дружелюбно улыбается, будто ничего не случилось, и она самым наглым образом не уводила мою жену. Я смеряю ее хмурым взглядом и демонстративно отворачиваюсь в сторону. Она, словно не замечая намека, что ее компания нежелательна, приближается.
— Привет, Рон. – Этот мелодичный голос действует мне на нервы, лишь перебрав несколько нот. – Ты немного рано. Но Гермиона уже здесь и ждет тебя.
— Не заметил что-то особого ожидания. – Буркнув себе под нос, окидываю ее неприязненным взглядом.
Лунатичка закусывает губу, будто пытаясь скрыть какую-то эмоцию. На ней эти дурацкие громадные очки с канареечной окантовкой и переливающимися на свету стеклами, совершенно скрывающие глаза, так что невозможно даже отдаленно понять, о чем она думает. Впрочем, не будь их, легче бы все равно не стало. Секунд десять она изучающе глядит на меня, бессознательно перебирая многочисленные плетеные фенечки на запястье, а потом снова заговаривает:
— Ты много лет был ее лучшим другом. Она любит тебя и очень боится потерять. Я знаю, что ты зол на нее за то, что она ушла, зол на меня за то, что она ушла ко мне, но все совсем не так, как кажется. Ей было трудно признать, но мужчины просто не интересуют ее, понимаешь? Это совсем не значит, что с тобой что-то не так. Это просто есть и ничего не поделаешь. И прошу, не обвиняй ее, она и так боялась идти, боялась того, что ты ее возненавидишь. Если любишь, Рон – отпусти.
Замолкает и остается стоять рядом, выжидающе смотря на меня из-за лимонных оправ и крутя витое серебряное кольцо на большом пальце. Я пытаюсь переварить свалившуюся на меня информацию, но она не желает укладываться в голове, как что-то чужеродное, дикое, ненастоящее. Вопрос вырывается сам собой:
— Так значит, все эти годы она просто терпела меня рядом с собой?
— Нет, что ты! Конечно, нет! Друзей не терпят. – Немного печальная улыбка появляется на ее бледном лице с тонкими чертами. – Их ценят, потому что настоящих мало. А ты – один из немногих, кого она может таким назвать. И, не как муж, но как друг – поддержи ее. Ты и не представляешь, как это для нее важно.
Ободряюще улыбается, протягивает ко мне руку, но, передумав, одергивает ее. Разворачивается и уходит, направляясь по прогретому летом тротуару куда-то вдаль. Я окликаю ее:
— Почему ты?
Останавливается на мгновение, не обращая внимания на торопящихся по своим делам магглов и поворачивает ко мне голову, убирая с лица светлые волнистые пряди, выбившиеся под шаловливым порывом совсем уже не спасающего от зноя жаркого ветра.
— Я учу ее летать.
Секунда, и она вливается в жидкий поток людей, оставив меня наедине с предстоящим объяснением, полнейшим бардаком в голове и этой странной ничего не объясняющей фразой. Я только вздыхаю, кинув последний взгляд ей вслед, и храбро открываю дверь в кафе, входя навстречу неизбежности.
Она грустно сидит за все тем же столиком, задумчиво обводя пальцем ободок чашки с оставшимся на дне чаем. К сахарнице аккуратно прислонен подаренный Луной карандашный рисунок – поразительно схожий с ней портрет в образе феи в струящемся наряде, окруженной водоворотом разномастных цветов и с изящными крылышками за спиной. Вот-вот упорхнет моя Гермиона. Осталось только сказать «прощай».
Или, лучше, «прощаю». Она слишком много значит для меня, чтобы вот так безоглядно потеряться. Я освобожу ее от брачных уз, но никогда – от тех, что гораздо прочнее. Никто не говорит, что будет легко, однако на то она и жизнь, чтобы преодолевать трудности. И на ее робкий взгляд я отвечаю теплой улыбкой. Главное, чтобы она была любима и счастлива. А все остальное – несерьезно.
Vova
