Совсем маленький худенький мальчишка, черноволосый и большеглазый, старательно пыхтя, залез на огромную обгорелую корягу на цветущей вересковой пустоши. Выпрямился в полный рост, с трудом балансируя на неустойчивой толстой ветке, расправил хиленькие плечи, гордо выпятил грудь, высоко поднял руку с незримой саблей:
— На абордаж, молодцы! Две тысячи чертей!
Он развёл руки в стороны и жадно ловил всем телом ветер, обжигавший горечью, медовой приторностью, свободой и счастьем.
— Ты, сынок, пират или адмирал? – отозвалась издалека стройная молодая женщина, с тихой спокойной улыбкой наблюдавшая за своим отважным малышом.
— Адмирал, мамочка! Адмирал Эрик Мэй!
— Тогда кричи: «За королеву!» Или «за Британский Флот!»
— За королеву Нэлли! – что есть мочи закричал мальчишка и решительно взмахнул воображаемой саблей.
Лиловые душистые вересковые волны разбивались о нос флагмана адмирала Мэя…
* * *
Сегодня она откажет ему. Не совсем, конечно. Но отныне она не позволит обращаться с собой так, как он обычно это делает. Обычно… Простое слово, мелодичный набор звуков, означающее обыденность, привычность, бесхитростность… Обычно он только лишь кладёт свою волшебную палочку на столик рядом с кроватью – а у неё начинают дрожать руки, ноги, губы; обычно он невыразительно кивает на плётку или кандалы, не удосуживаясь даже голосом озвучить свой приказ – а она, не имея сил подчиняться, вжимается в угол или медленно пятится к двери; обычно он рвёт на ней платье, бельё и жёстко вбивает свой пенис в неё везде, где только может вбить, а спустив и нарочно измазав всю её своей спермой, продолжает пытку рукоятью плётки, не уступающей его члену толщиной и длинной. А потом он рычит и тянется за палочкой. И всё-всё вокруг неё и в ней самой превращается в Боль… Настоящую… О, нет! Боже, только не это!!!... Кто сказал, что ад где-то глубоко под землёй? Тот, кто не знает, как Он любит… Насладившись вдоволь видом её растерзанного тела, вкусом её плохо свёртывающейся от магического воздействия крови, запахом её ужаса и нежелания жить, своими нескончаемыми оргазмическими судорогами, он кусает её в губы, да, поцелуем этот безжалостный напор не назовёшь, и невербально посылает её телу заклятие невероятного наслаждения, врывающееся в её вены остро, мощно, умопомрачительно сладко…
Обычно… Но иногда, совсем не часто, он бывает другим: растерянным, печальным, смотрит в потолок тревожным взглядом загнанного зверя, дикого, свирепого, беспощадного, но знающего на собственной шкуре, что такое боль, одиночество, сомнения, отчаяние. Не жалость и не сострадание, а понимание. Осознание происходящего и предвидение будущего. В такие минуты он бывает почти нежен с ней, говорит почти такие слова, какие она и хочет услышать, почти ласково целует её, во всяком случае не оставляет после своих губ и зубов крови у неё во рту и ранок на белой коже. Он берёт её стремительно и поспешно, кончает почти сразу, и долго потом путает свои пальцы в её волосах, наматывая и скручивая шёлковые влажные прядки. В такие минуты она многое прощает ему. Не всё. Но до следующего раза словно забывает, заставляет себя забыть, каков он обычно, отчётливо понимает, чувствует всем телом и душой, насколько нужна ему, как он не может без неё дышать, быть магом, жить…
Почему она не сбежит? Пробовала – догнал, вернул в золотую клетку и устроил в наказание такую «волшебную» ночь, что она потом ещё долго вздрагивала от одних только мыслей о волшебных палочках.
Но сегодня многое изменится. Многое, если не всё! У неё появился невероятный шанс исправить его ошибки, вразумить, вымолить сострадание и нормальную адекватную близость… Спасти его от самого себя, и спастись самой от его змеиных глаз, страшного шёпота, грубых рук и жестоких желаний…
— Что не так? – раздражённо поинтересовался Лорд ещё с порога. – У тебя, Нэлли, ведь есть, что мне сказать? Я же вижу. Не тяни, говори быстрее – и приступим, а то у меня мало времени… Идиотское пророчество, никак не могу с ним разобраться!
Лишь взглянув в его бездонные чёрные глаза, она потеряла дар речи и забыла все слова, так тщательно разученные в течение дня.
— Ты что, язык проглотила? – Волдеморт бросил мантию на спинку кровати. – Тупая овца! Легилименс!!!
Она рухнула, как подкошенная, от внезапного вакуума, взорвавшегося в голове – резко забыла, что умеет стоять на ногах и держать спину вертикально. Лорд склонился над ней, приподнял её голову на своих ладонях.
— Серьёзно?.. Неужели? Брюхатая? И как тебе это удалось? – его голос был непривычно озадачен и тих. Через несколько секунд он уже усмехался: — И из-за такой ерунды вы, миледи, так разволновались? И даже напридумывали себе совершенно уж невероятные глупости? - он поднялся и направил на неё волшебную палочку. – Эту проблему я решу одним махом!
Она в ужасе поняла, что он собирается сделать и попыталась хоть как-то увернуться от смертоносного луча, готового вот-вот слететь с кончика деревянной щепки, обладающей столь мощной магической энергией, неуклюже перекатилась на бок, поджала колени, прикрыла руками живот, хранивший её надежду на… Просто надежду…
— Хотя…, – он вдруг заинтересованно остановил свой взгляд, — ну-ка, что там у тебя? – и легко отвёл судорожно сжатые женские руки, развернул Нэлли на спину и прижал ладонь к её животу.
— Нет! – широко распахнула она глаза, схватилась за его плечи. – Пощади! У тебя же есть сердце! Я знаю! Я слышала, как оно бьётся! – её губы рванулись к его губам. — Я люблю тебя! – сумасшедший страх за жизнь, только недавно зародившуюся в ней, заставил женщину не молить о пощаде, а почти приказывать пощадить будущего младенца. – Всё что захочешь! Только не трогай его! Он будет любить тебя ещё больше, чем я!
— Любить?.. Зачем? Что за вздор!.. Он? – Тёмный Лорд сильно тряхнул её, прижал к полу, сосредоточился. – И правда, мальчик, — он медленно поднялся, сбросил со своей ноги её цеплявшуюся руку, сел на кровать. – Возможно, что это несколько меняет дело, — задумался он, повертел в голове какую-то мысль. Нэлли часто-часто закивала, быстро подползла к нему на коленях, свернулась комочком у ног, прижалась щекой к ботинку. – Пусть будет, — принял Волдеморт решение, — а там посмотрим, — он наклонился к женщине в своих ногах, задрал ей юбку, жёстко огладил её ягодицы, рванул блузку на плечах, притянул её грудью на кровать. – А ты, любимая, выдумщица, однако, — соскочил он коленями на пол. – Отсосёшь позже, и постараешься от души, — прижался ногами к её бёдрам в шёлковых чулочках, высвободил свой член и вошёл одним мощным толчком. – Сколько проблем! – он сокрушённо покачал головой и навалился всем телом, жадно укусил её в бархатное плечо, просунул руку под неё и грубо сжал груди. – Даже расслабиться некогда. Вот решу проблему с Поттерами – и подумаю спокойно, сгодится мне на что-нибудь твой ублюдок, или нет.
— Это твой сын! – хрипло простонала Нэлли, невероятным усилием заставляя себя дышать и раскрываться навстречу боли, пульсирующей внутри.
— Сын, сын, — равнодушно прошипел Тёмный Лорд и задвигался в бешеном темпе, прорычал что-то нечленораздельное, скользнул по влажным от слёз женским ресницам затуманенным нечётким взглядом и закрыл глаза. Его волшебная палочка в этот раз так и осталась валяться на кровати. Хозяин впервые не дал ей насладиться вкусом крови и боли.
14.07.2012 -2-
Вересковый мёд считается низкосортным, а Эрик только его и мог есть. Хоть половниками. И не признавал никаких других вкусов мёда, кроме терпкого и приторного вкуса густого, ароматного, красно-бурого морханэя*, собранного старательными пчёлами осенью, когда все другие медоносы, за исключением вереска уже отцвели. Лет до девяти Эрик рос очень слабым ребёнком, постоянно болел. Окрестные немногочисленные сердобольные кумушки печально вздыхали, глядя на его хилое сутулое тельце, почему-то всегда бледную, обветренную кожу, на его жиденькие смуглые волосики, впалые огромные тусклые глаза, и шептались за спиной у матери: «Ох. Не повезло Нэлли с первенцем, не жилец мальчишка. Родила бы ещё детишек. Пока не поздно, пока ещё зовут замуж, а то всё ходит за мальцом, ходит, а толку-то не будет, останется на старости лет одна-одинёшенька». Чтобы хоть как-то поддержать здоровье чахлого сына миссис Мэй с младенчества чуть ли не насильно кормила его мёдом, и со временем Эрик так привык к этой лекарственной диете, что и дня не мог прожить без мисочки любимого лакомства.
Больше верескового мёда Эрик любил только море. Откуда взялась эта дикая экзотическая привязанность, не знал никто. Однажды, когда он был ещё малышом, мать впервые привезла его с какой-то оказией на берег Ирландского моря. Бушевал шторм. Электрические ветряки оглушительно стрекотали и усиливали своим шумом могучий голос волн. Эрик впервые увидел ревущий шквал воды, стремительно надвигавшийся на него высоченной белопенной живой стеной – и описался. Мать не сразу поняла, насколько испугался её карапуз. А когда она подхватила дрожавшего и сжавшегося ребёнка на руки и принялась успокаивать его ласковыми поцелуями, он довольно быстро пришёл в себя, и уже никто и ничто не могло оторвать его широко распахнутых восторженных глаз от бушующей стихии. Эрик навсегда запомнил мощь и неудержимость обычной мутной воды. И с этого момента всякий раз, когда мальчик попадал на морское побережье, он чувствовал, что одновременно испытывает и болезненную тягу к безбрежному простору, населённому диковинными существами и древними монстрами, и невероятный головокружительный прилив сил. Пару раз Эрик с мамой ездил и на тёплое море. Эти путешествия произвели на него невероятное впечатление. Мальчишка не вылезал из воды сутками, все вечера проводил только на пляже и прибрежных невысоких скалах, обожал купаться при свете луны, почти каждое утро встречал алые рассветы над туманно-сизым горизонтом и однажды поклялся самому себе, что когда вырастет, то сделает всё возможное и невозможное, но поселится где-нибудь на морском берегу. И не важно, где именно: лишь бы у солёной живой воды. А лучше станет капитаном, будет бороздить океанические просторы на своём корабле. Можно даже и на не очень большом. А в детских своих играх он представлял себя отважным просоленным морским волком, бесшабашным пиратом, высматривающим в подзорную трубу судно с добычей, или британским адмиралом, готовящим к важному сражению королевскую эскадру. Он забирался в самую глушь верещатника, находил в тёмно-серой рыхлой земле корягу подлиннее, выставлял её за спиной и воображал себя настоящим командором, удерживающимся на шаткой палубе за флагшток.
Когда Эрик немного подрос, он смастерил себе адмиральские чёрно-жёлтые нарукавники аж с пятью полосками и почти настоящий адмиральский белый с красным крестом флаг, устроил на самой глухой вересковой гари подобие шлюпки из веток и хвороста и плавал каждый вечер по лиловому колышущемуся вересковому морю, внимательно вглядываясь в розовую «морскую» даль. Эрик с удовольствием повысил бы «адмирала Мэя» и до чина Адмирала всего Британского Флота, но не мог сообразить, где бы раздобыть соответствующий флаг довольно сложного рисунка.
Эрик очень любил мёд, ежедневно поглощаемый им в огромных количествах, море, которое снилось ему почти каждую ночь и вереск, без зарослей которого их торфяные гари выглядели бы слишком унылыми и печальными. Любит ли он мать, мальчишка даже не задумывался: ну разве можно сомневаться в своих чувствах к человеку, составляющему весь смысл твоего существования…
Эрик, пока был маленьким, часто приставал к матери с расспросами об отце. Нэлли Мэй всегда злилась на сына в такие минуты и обязательно нагружала его дополнительной работой по дому. Лишь однажды, когда ребёнок снова спросил у неё, а кем же был его героически погибший отец (а как же иначе, разве бросил бы нормальный мужчина красавицу жену и смышлёного сынишку на произвол судьбы, не погибни он героически в борьбе с морской непогодой или от пули преступника?), миссис Мэй горько заплакала, прижала голову сына к своему животу, и беззвучно воя в небо, не отпускала его до тех пор, пока мальчишка чуть ли не стал задыхаться в её пропахшем краской для шотландских пледов фартуке.
От немногочисленных соседей и их детей, почти ни с кем из которых Эрик толком не дружил, он знал, что мама его поселилась на вересковых пасеках и красильнях ещё до его рождения. Приехала она в эти края уже беременной, и новые доброхотные соседки благоразумно решили не портить совсем юной миссис настроение перед родами глупыми расспросами об её отсутствующем муже. С рождением Эрика была связана странная трагическая история, обсуждаемая на окрестных фермах и заводиках до сих пор: уж слишком непонятным и страшным было то, что случилось июльской ночью в их захолустных, спокойных, трудолюбивых, мирных и безмятежных медовых краях. Юная роженица Нэлли, наотрез отказывавшаяся от медицинского вспоможения, ушла в самую глушь вересковых гарей, принесла там младенца без всякого участия посторонних людей, долго не брала, поговаривали, что почти целый день, своё новорождённое дитя на руки и, когда её с большим трудом отыскали вызванные из города спасатели с собаками, лежала в крови на мокром колючем смятом вереске в невменяемом состоянии. Рядом истошно орал скинутый в канавку голый мальчишка не больше суток от роду, чудом живой, ещё не разу не сосавший материнского молока… Выйдя из больницы, миссис Мэй, более чем странное поведение которой списали на родовой стресс, зарегистрировала сына Эриком. На вопрос о том, в честь кого она дала ребёнку это приятное имя, молодая мамочка отвечала, что в честь вереска,** сохранившего ему жизнь. И ей…
Лет с девяти-десяти в здоровье малыша Мэй случились резкие положительные перемены: он вдруг позабыл про свои болячки, вечные простуды и постоянную слабость. «Морханэй помог», — тихо радовалась мать и украдкой смахивала слёзы, наворачивавшиеся на её глазах, когда она наблюдала за необычно оживлёнными играми ребёнка и его стремлением во всём успевать помогать ей. С каждым месяцем Эрик чувствовал себя всё лучше и лучше и годам к тринадцати превратился в настолько жизнерадостного красивого паренька, что смущённо ловил заинтересованные взгляды не только сверстниц, но и дам постарше. Густые смоляные волосы, упрямо коротко остригаемые им по военно-морскому образцу, агатовые, огромные, как у матери глаза, выразительные чуть пухлые губы, прямой нос, крепкие руки, широкие плечи и горделивая, немного расслабленная осанка – трудно было не обращать внимания на такого приятного юного джентльмена, особенно, если местных мальчишек его возраста не сложно было пересчитать по пальцам.
Кроме мёда, моря и вереска Эрик Мэй с детства взволнованно относился к соседской девчонке Элизе Маквелл. Его подружка была на год младше его, гордилась своей толстенной каштановой косой и, когда не задирала слишком нос, не забывала весьма приветливо улыбаться деликатно привязанному к ней симпатичному пареньку. Ничего лишнего подростки себе не позволяли в силу строгого воспитания, присущего местной молодёжи, и недостаточной образованности в вопросах взаимодействия полов. Максимум о чём Эрик мог мечтать в отношении Элизы – это о том, чтобы невзначай прикоснуться к её не по возрасту округлой груди, когда девочка будет доить коз в одном купальнике, а максимум, что сама юная обворожительная мисс Маквелл позволяла себе – это иногда вечером, перед расставанием быстренько чмокнуть своего кавалера в горячую щёку…
Весна, совсем скоро начнутся летние каникулы, зацветёт пьяный вереск… В эту ночь Эрику впервые снились кошмары. Нетерпеливое ожидание, восторженное удивление, ликование, вспышки молний, чьи-то крики, невероятное разочарование, что-то ещё: туннели, могилы, демоны, звёзды, монстры, чёрный дым, маски… Тревожные или страшные сны он иногда видел, но так ещё никогда не мучился и не терзался во сне. Ему казалось, что зловещее чудовище хочет проглотить его целиком, но не может – и начинает зажёвывать его руки, ноги, смешивая тягучую ядовитую слюну с его горячей кровью… Он забыл своё бредовое сновидение сразу же, как только резко распахнул полные слёз глаза. Но ощущение кошмара, непреодолимого ужаса, липкого омерзения и тяжести на сердце осталось и долго не покидало его. А ещё Эрик по следам на простыне и одеяле с удивлением понял, что впервые кончил этой ночью по-взрослому, настоящей спермой. Это было что-то! И как относиться к своему открытию, мальчишка не понимал…
Его всё утро колотило и выкручивало наизнанку, он дёргался по любому пустяковому поводу, грубил всем и каждому, включая учителей и хороших приятелей, и не находил себе места. Занятий в школе было не много, сразу двое учителей заболели, и его класс пораньше отпустили с уроков. Выбегая из школы, Эрик увидел, что и Элиза собирается домой, но всё никак не может расстаться с говорливыми подружками, щебечет и щебечет о чём-то крайне важном и интересном. «Вот дуры малолетние! – раздражённо подумал Эрик, но тут же осёкся: — Это же Элиза. Зачем так о ней?» Он подождал девочку в сторонке, усиленно пытаясь справиться с всё нараставшей непонятной злостью, а когда Элиза направилась к дороге, ведущий на их ферму, быстро догнал подружку и легко сдёрнул с её плеча школьную сумку:
— Привет. Пошли вместе? – улыбнулся он.
— Ой. Здравствуй. А что ты так рано сегодня? Прогуливаешь?
— Нет, у нас математичка заболела, отдыхаем…
Они шли по пыльной дороге, весело болтали не о чём, смеялись, толкались, отвешивали друг другу щелбаны. Им было хорошо вдвоём и легко, так легко, как может быть только влюблённым детям. Эрик почти прогнал из головы мучавшую его тревогу и неуправляемую тягостность. Но сердце его от чего-то колотилось странными и непривычно жёсткими толчками. Будто это было вовсе не его сердце, а чужое, вложенное в его грудь на время, и не желавшее полностью подчиняться настроениям хозяина.
Почти перед самой фермой они, как часто это делали, завернули к старой заброшенной красильне, уж очень здесь интересно было играть в прятки, лазить и кувыркаться, подтягиваться на многочисленных перекладинах-сушилках для шерстяных тканей, стучать палками и громко аукаться в ржавые дырявые чаны из под вересковой жёлтой краски… Эрик почему-то подумал, что лучше побыстрее пойти домой. Не то, чтобы он сильно торопился, а просто… так было бы правильнее… У него вдруг сильно заболела голова. Очень сильно. Такой боли он ещё никогда не испытывал. Дурная тошнота подступила к горлу. Он хотел скорее выбежать на улицу, чтобы не опозориться перед Элизой и не напугать её… Девочка резко выскочила из-за огромного треснутого котла:
— Гав! Я злой волк и сейчас оторву тебе ногу! — зарычала она и застучала белоснежными зубками. – Или вырву твоё сердце и съем!
— Волки не говорят «гав», — натужно улыбнулся Эрик … И вывалил содержимое своего желудка прямо на ноги девчонке…
— Ах! – отпрыгнула Элиза и в ужасе уставилась на друга, но мужественно взяла себя в руки: — Тебе плохо? Ты отравился? Заболел? Надо быстрее домой! – она рванулась к выходу из красильни. У Эрика потемнело в глазах. В буквальном смысле потемнело. Ему показалось, что резко наступил вечер или даже ночь. Воздух от чего-то сделался густым и вязким и наполнился странным ароматом. Волнующим, толкающим куда-то его руки, тело, …член. Такое острое нестерпимое сексуальное возбуждение мальчишка почувствовал впервые в жизни – и голова его отключилась. «Догнать! – принял единственно правильное решение молодой проснувшийся зверь, почуявший запах течной самки. – Моя!»…
… Девочка до последнего мгновения не могла поверить, что он не шутит, не играет с ней в какую-то новую слишком необычную и страшную игру. Вот сейчас он улыбнётся и щёлкнет её по носу: «Ты чего, глупышка, надулась? Неужели подумала, что я могу тебя обидеть?» — Его липкая ладонь зажимала её рот, другой рукой он неуклюже пытался стянуть с неё джинсы. Вот сейчас он отпустит её, отряхнётся, подаст руку, чтобы помочь подняться: «А если бы это был не я, а настоящий маньяк, вы, мисс Маквелл, точно так же глупо дёргали бы тоненькими ножками вместо того, чтобы как следует врезать негодяю?» — Он широко раздвинул ей ноги, навалился неподъёмным весом и укусил её в губы, толкнулся языком в самое горло, потом так сильно сжал её груди, что она вскрикнула и залилась слезами. Только теперь, когда он, её надёжный робкий друг, знакомый чуть ли не с пелёнок Эрик, её кавалер, её морской офицер Мэй, заломил обе её руки за спину и пытался протиснуть между её ног свой мягкий крошечный член («О, Боже! Так не бывает!»), только теперь она поняла, что всё это не злая шутка, не страшная игра и даже не сон…
Эрик от возбуждения совершенно потерял голову, он ослеп — видел только девичью закрытую щёлочку перед собой, свой петушок, никак не желавший превращаться в мужское орудие и проникать туда, где ему сейчас было самое место. Он оглох — жалобный голос Элизы донёсся до его ушей из далёких туманных краёв еле различимым шелестом:
— Пожалуйста, не надо. Зачем тебе? Мне больно. Ну, пожалуйста, Эрик…
Он отчётливо понял, что сейчас задохнётся, если не сделает это. Любым способом… Палец его сам воткнулся в девичье лоно… Но ничего не случилось… Он раздвинул её, с удивлением заглянул внутрь…Эрик и сам не понимал, чего именно так жаждет сейчас, кроме своего оргазма, но чувствовал, что успокоить чёрный пожар, сжигавший его изнутри, сможет только хоть какая-то более менее активная реакция девчонки, а не её сопливое нытьё. Взгляд его натолкнулся на толстую палку, валявшуюся чуть в стороне… Элиза кричала так, что у него заложило уши… Царапалась, билась руками и всем телом, потом затихла, сама расслабила ноги и живот… «Ей нравится», — легко смог убедить себя Эрик. – «Я сейчас умру – и всё кончится», — призывала смерть истерзанная девочка… Рука Эрика уже устала вбивать окровавленную деревяшку – и тут его член вспомнил, зачем его таскают в штанах. Он подскочил резко и сразу высоко, увеличился в размерах, затвердел. У Эрика закружилась голова, и он упал лицом на живот Элизе – она даже не дёрнулась… Секунда – и то, чего он так долго ждал и желал, произошло: брызнула горячая сперма. Он вытер ладони о бёдра девчонки, погладил её по коленям, животику, свёл её безвольные ноги, улыбнулся довольно:
— Ну, извини. Давай помогу, а то простудишься, — и протянул ей руку, чтобы помочь подняться. – Когда придём домой, помойся сразу. Ладно? – он заботливо заглянул ей в глаза. Элиза кивнула…
Он помог ей одеться, отряхнул сор с одежды, пригладил пальцами растрепавшиеся косы… и поцеловал её в губы. Ласково и робко коснулся нижней распухшей губки языком, толкнулся неглубоко между зубами, дохнул в неё почти невесомо. Элиза стояла, как кукла и позволяла делать с собой всё, что угодно.
Эрик застегнул ремень на брюках и подхватил её сумку на плечо:
— Ну и тяжести же ты таскаешь, Элли! Девочкам так нельзя, — он взял её за безвольно болтавшуюся руку и повёл домой.
………………………………………………
*мёд с вересковой пустоши
**вереск относится к роду Erika
16.07.2012 -3- 1)
Элизу положили в городскую больницу. Надолго. Потом семейство Маквелл уехало с фермы в неизвестном направлении. За неделю распродали имущество, скот, ульи, амбары, полные заготовленного для красильного завода вереска и больше не появлялись в их краях. Все окрестные сплетницы гудели о странной болезни юной мисс Маквелл. Кто-то говорил, что девочка заразилась спидом или гепатитом, когда лечила зубы, кто-то предполагал, что она забеременела от молодого учителя (Это в двенадцать-то лет! Куда мать смотрела?), а некоторые знали наверняка, что у несчастного ребёнка опухоль мозга и резко прогрессирующее слабоумие…
«Найду! – кусал себе до крови губы Эрик. – Клянусь, что найду!»…
*
— Жалко, что Маквеллы уехали, — печально вздохнула как-то вечером мать. – У них родственники где-то в Европе. Сказали, что хотят определить Элизу в хорошую дорогую школу. Девочке, мол, нужно настоящее образование. Можно подумать, что в Англии образование плохое. И не понятно, откуда у Маквеллов деньги. Это конечно не моё дело, но что-то здесь не чисто. К ним два раза шериф приезжал, долго о чём-то беседовал. – Эрик, точивший брусочком кухонные ножи, сильно дёрнулся и полоснул острым лезвием по пальцу, сразу довольно сильно брызнула кровь. Мать укоризненно посмотрела на него и пошла в комнату за пластырем. – Ещё раз скажу, что это не моё дело, — протянула она сыну йод и липкую ленту, — но поговаривают, что… Ты уже взрослый, сынок… Что над девочкой надругались. Скорее всего, какой-то приезжий маньяк. У нас такого не случалось, тем более с детьми… Ты что побледнел? Из-за Элизы? Ну, что же теперь поделать. Жаль девочку, если это правда, такая беда. Но в жизни и не такое случается, слишком много зла вокруг. И в нас тоже.
Эрик как-то странно посмотрел на мать и вдруг резко воткнул кухонный тесак в столешницу, бросился прочь из дома. Миссис Мэй выскочила следом в темноту: «Эрик! Эрик! Да что же это! Куда ты? Вернись сейчас же!», но сына и след простыл…
Проснулся Эрик в своей детской «шлюпке» из хвороста. Мокрый, голодный, злой. Вокруг безмятежно колыхалось зелёное вересковое море. Порезанный палец за ночь загноился от грязи, опух и отдавал болезненными уколами в плечо. Эрик долго не мог вспомнить, как оказался здесь, почему провёл ночь вне дома. В голове бесконечно вертелось: «Элиза уехала, уехала, уехала»… А потом он вспомнил всё!!! «Шлюха! Дешёвка! Сама раздвигала ноги и стонала от удовольствия! Предательница! Хорошо, что хоть не сдала меня». Он в бешенстве толкнул бортики хлипкой лодочки – они рассыпались и обрушились на землю. Эрик вскочил и принялся пинать детскую игрушечную постройку, вырвал колья, забросил их в верещатник, вытащил адмиральский флаг из тайничка и хотел порвать его на куски, но плотная ткань, обшитая гарусом*, не поддалась, и озверевший парень стал яростно топтать полотнище с красным крестом, всё сильнее и сильнее вываливая его в сырой тёмно-серой грязи…
Он ворвался на двор Маквеллов с твёрдым намерением спалить там всё к чёртовой матери. Но в нервной горячке не мог сообразить, где взять огонь. Он пометался между домом и сарайчиком, круша всё, что попадалось на пути, влетел на пасеку. Большая часть ульев была распродана, но несколько пчелиных домиков оставались на своих прежних местах. Эрик толкнул один улей ногой, по другому ударил кулаком, и повторил свои воинственные выпады многократно. Пчёлы, разумеется, почувствовали недоброе обращение со своими жилищами и бросились защищать их. Тысячи крылатых насекомых облепили обезумевшего от злости подростка. Но лишь касаясь его тела, даже не успевая ударить жалом, все они падали замертво. Отваливались от него, словно подсолнечная шелуха или маленькие лёгкие орешки. Вскоре на траве под его ногами валялись трупики нескольких пчелиных семей… Эрик стоял, боясь пошевелиться, и не понимал, что происходит. Ему стало страшно от такого почти моментального убийства многих и многих крошечных жизней. Полезных жизней, радовавших людей, даривших им дорогое сокровище. Очень страшно… Когда вокруг сделалось тихо, и больше ни одна пчела уже даже рядом с ним не пролетала, он, вжав голову в плечи, медленно побрёл к своему дому, пытаясь хотя бы начать думать над тем, что же только что случилось с ним, каким чудом ему удалось избежать пчелиного наказания и как он теперь будет жить без Элизы. Со всем этим…
* * *
…Прошло три года…
— Тебе это всё не надоело? – Эрик со смертной скукой на лице проталкивал вилами пучки вереска в котёл.
— Надоело? – мать растерянно подняла на него глаза. – Может и надоело, но мы неплохо зарабатываем на натуральных шотландских красках. И других вариантов всё равно нет, — она пожала плечами. – Ты скучаешь в последнее время, я вижу. И понимаю, что тебе, дорогой, хочется большего. Современной молодёжи надо всё и сразу. Но потерпи, вот окончишь школу, возьмём кредит – поступишь в колледж, там у тебя начнётся совсем другая жизнь.
— Речь не обо мне, — Эрик брезгливо покосился на старый рабочий комбинезон матери, перемазанный жёлтым вересковым красителем, на её волосы, собранные в примитивный конский хвост растянутой блёклой резинкой. – Ты себя в зеркало давно видела?
— А на что там смотреть? – улыбнулась Нэлли. — Последние лет десять без изменений, — и щёлкнула сына по носу.
— Вот именно, что без изменений, — тот недовольно оттолкнул её руку. – Ты же молодая, очень красивая, уж поверь мне, как мужчине. И не стареешь совсем. А замуж не идёшь. Тебя же звали, я знаю. В последний раз этот толстый профессор из больницы. Что ты ерепенишься? Жили бы сейчас в городе в шикарном доме, ездили бы на нормальных тачках. И работать бы не пришлось.
— Хм, — мать удивлённо посмотрела на него, — и тебя совсем не интересует, что этот жених мне не нравится? – Эрик опустил глаза в пол. – Да уж, мужчина! – Нэлли взъерошила сыну длинную густую чёлку. – Думаешь, что если местные вертихвостки слишком многое тебе позволяют, то ты уже и мужчина? – Эрик поднял голову и с вызовом взглянул ей в глаза, хотел сказать что-то резкое, но мать прижала ладонь к его губам: — Если сейчас скажешь грубость или глупость – то сам же потом пожалеешь. Так что лучше промолчи, сынок, — она ласково улыбнулась и чмокнула его в лоб. – Мужчина — не тот, кто разбирается в женщинах, а тот, кто разбирается в самом себе…
Эрик сидел на старом чёрном полусгнившем пне посреди верещатника и теребил в руках свои детские адмиральские чёрно-жёлтые нашивки. Взгляд его неприкаянно блуждал по зелёному колышущемуся морю кустарника, лишь изредка поднимаясь вверх, в ослепительно синее небо, упиравшееся в далёкие горы. Вокруг Эрика стояла звенящая тишина: ни одна птица не пролетала над его головой, ни одна мышка не пищала в траве, ни одна букашка не проползала по его брючине и не садилась на плечо. В нескольких десятках ярдов вокруг не раздавалось ни одного живого звука. Только шорох ветра в вереске, которому было всё равно, где гулять и чьи целовать лица и души… Несколько серых и чёрных с зигзагами вдоль хребтов змей** подползли к пню и устроились возле ног Эрика на солнышке. Он даже не подумал испугаться или поджать колени…
………………………………………………………………………………………………………….
*шерстяные нитки
** Автор не принимает претензии в биологической дремучести – знает из компетентных источников, что гадюки в Шотландии не водятся, но допускает фантазию, что с середины 90х фауна вересковых пустошей немного изменилась, возможно, благодаря тому, что там поселился Эрик Мэй.
17.07.2012 -3- 2)
Май с первого своего дня принёс невероятную жару. Такого здешние луга и болота даже не могли припомнить. Воздух звенел и плавился от бездвижного пекла. Казалось, что гигантская вселенская печь всё нагнетает и нагнетает горячий воздух из своего нутра в окрестные долины. А ночью пришла сухая гроза. Оглушительные раскаты грома заставляли хозяйских собак трусливо прятаться в будки и жалобно поскуливать, а домашних животных нервно вздрагивать в своих стойлах и в страхе жаться друг к другу. От ослепительных вспышек молний, пронзавших небо и землю белым электрическим светом, люди, которым не удавалось заснуть, непроизвольно жмурились и вжимали головы в плечи. И при всём этом – ни капли дождя не упало на прожаренную землю. Тёмные серо-фиолетовые тучи, то и дело подсвечиваемые яркими алыми и белыми всполохами, неспешно, с тягостной неотвратимостью двигались по небу и несли с собой глубинный древний страх и давящие предчувствия. Несколько раз в грохотавшем небе мелькнули отблески зеленоватого огня, словно отражения далёких семицветных радуг мучительно не могли всеми своими красками пробиться через ночной грозовой заслон и остановились на четвёртом цвете спектра. Каждый, кто рискнул бы в такую погоду открыть окно или выйди за порог дома, смог бы почувствовать странный и страшный запах, напоминавший чудовищную смесь запахов озона, серы, гари и свежей крови, мощно разливавшийся по окрестным пустошам и болотам…
Эрику снились древние каменные стены, незнакомые люди, парни, девушки, взрослые, дети — странно одетые, возбуждённые, испуганные. Он видел непонятных отвратительных существ, монстров, чудовищ, каких-то животных. Все кричали, куда-то бежали, ревели, рычали, стонали от боли. Смерть, взрывы, обвалы, воющие звёзды в чёрно-пурпурном небе. И снова смерть, смерть, смерть… Голос! Он слышал голос, который звал его. Требовательно, настойчиво. Странно знакомый, хотя не слышанный ранее. Манил куда-то, приказывал что-то, упрекал в чём-то… И ему очень хотелось бежать на него, найти, помочь, закрыть собою, своим телом, своим сердцем… А потом Эрик увидел его. И сразу понял, кто это, почувствовал…
Отец, пошатываясь, сделал нетвёрдый шаг к нему и улыбнулся удивлённо и растерянно:
— Вот так встреча! И как же тебя зовут? Хотя, какая разница… Не ожидал, не ожидал… Миледи Нэлли, похоже, меня не подвела, хотя я её об этом и не просил… Красавец, глаза, как у матери. Неплохо-неплохо… Но… Ты что, сквиб?! Невероятно! Как этой ведьме удалось морочить тебе голову. Ни капли магии? Какое-то сильное сдерживающее заклятие. Ничего подобного раньше не видел. Кому бы могло прийти в голову делать из мага пустышку? Ах, любимая, ты превзошла все мои ожидания! Такая выдумщица… Сколько тебе сейчас? Почти шестнадцать? Нормально. Даже интересно…
Его глаза вдруг вспыхнули кровавыми рубинами и потянули Эрика с такой невероятной силой, что он, не успев сделать шаг вперёд, упал на колени и ударился ладонями об пол. Тёмный Лорд подошёл к нему, наклонился, погрузил пальцы в его смоляные вихры и сильно потянул вверх, на себя.
— У меня слишком мало времени. Ты очень кстати подвернулся, сынок. Ещё полчаса – и всё было бы кончено по-настоящему. Насовсем. Навечно. Я создавал хранилища осколков своей души, лишая жизней. А, оказывается, душу можно сохранить и жизни даря. Магия сильнее нас, она сама выбирает пути, по которым желает странствовать… Хорошо, что не дочь, — усмехнулся он.
… Эрик открыл глаза и уставился в потолок, медленно и перевёл взгляд на окно, заинтересованно скользнул по комнате. Он поднял руку, пошевелил пальцами, сильно сжал кулак, потом поднёс ладонь к носу, втянул пока ещё малознакомый запах молодого тела, вереска, мокрой шерсти, машинного масла, дешёвых сигарет. Откинул одеяло, осторожно ощупал себя, особо задержавшись на члене, начал возбуждаться от собственных рук, усмехнулся и вскочил с кровати: «А вот эрекцию придётся дрессировать». Он озадаченно повертел в руках магловские потрёпанные джинсовые штаны: «Ткани что ли не хватило на нормальную длину?» — и брезгливо натянул их, повертел в пальцах тяжёлую блестящую пряжку каляного ремня, покрутился перед гардеробным зеркалом, потрогал свои бёдра, ягодицы, ширинку, довольно хмыкнул. Одел яркую футболку, слегка поморщился от буйства красок и негармоничности рисунка на хлопковом трикотаже и отправился на поиски чего-нибудь съестного…
Эрик вышел во двор и услышал звонкий голос матери из хлева. Нэлли весело ругалась с козой, слишком настырно не желавшей пристойно вести себя во время дойки. Парень медленно и рассеянно, словно обдумывая на ходу что-то важное, приблизился к сарайчику — и решительно толкнул покосившуюся дверь ногой.
Мать оглянулась на него, блеснула своими огромными глазами, сдула влажную прядку со лба:
— О, добрый день, господин адмирал! Ну и горазды же вы дрыхнуть! – укоризненно покачала она головой. — Я тут с этой упрямой рогатой дурой замучилась – а любимый сынок, надежда и опора, — Нэлли вздохнула, — почивать изволит до обеда! Было у меня желание обмазать тебя, соню, морханэем или лучше краской, чтобы уже дал своим подружкам отдохнуть хоть недельку и сам выспался, наконец. Но пожалела постельное бельё…
Эрик подошёл и откинул с её лба чёлку, погладил по густым растрёпанным волосам, прикоснулся пальцем к нежному медовому завитку на виске. Мать удивлённо поймала его ладонь. Он долго смотрел на её обветренные губы, словно пытался представить какие они на вкус. Или вспомнить…
— Тебе нужна блестящая помада, лучше тёмно-розовая или вишнёвая.
Нэлли озадаченно взглянула на сына и оттолкнула его с раздражением. Эрик по-хозяйски сжал её тонкую талию, быстро нырнул руками к ягодицам под плотной фланелью, схватился за её голые груди, прикрытые отворотами мягкого халата. Она непроизвольно влепила ему звонкую пощёчину — и только потом в ужасе распахнула глаза. Оттолкнуть сына, а тем более сообразить, чего же он хочет, опешившая мать не успела: Эрик подхватил её под бёдра и уронил на соломенный пол, сдёрнул с неё халат и начал стягивать трусы.
— Ты…ты!!! – задохнулась Нэлли, когда Эрик прижал её своим весом, надавил на горло локтем. – Ты! – хрипела она и яростно отбивалась от обезумевшего сына.
Он высвободил её груди и безжалостно укусил за один сосок. Она громко вскрикнула и задёргалась под ним так сильно, как только могла, так сильно, как позволяли ей судорожно сжавшиеся мышцы.
— Глупая Нэлли, непослушная, — Эрик прижался лицом к её обнажённому животу, опустился ниже, к жёстким волоскам, упёрся затылком в её промежность, укусил внутри бедра. Она сильно ударила его ладонью, потом кулаком, коленом. Он поднял голову и улыбнулся. Кровь тонкой струйкой стекала из его разбитого носа на её белую кожу. Два огня вспыхнули в его тёмных глазах, зрачки сузились — и Нэлли словно налетела на рубиновую стену… — А я скучал, - натужно прошипел голос сына, — и сейчас докажу тебе это.
Эрик, держа мать за горло и уворачиваясь от яростно хлеставших по его лицу рук, выдернул ремень из своих штанов и, перехватив женские запястья, круто заломил их ей за спину, стянул жёсткой петлёй, брякнул пряжкой. Перевернул завалившуюся на бок Нэлли на спину, ударил её несколько раз наотмашь по лицу, прильнул к задрожавшим губам жадно и нестерпимо горячо. Вытащил свой вставший твёрдый член и прижал к её щеке, толкнулся головкой в плотно сжатые зубы.
— Не хочешь? А что так? За шестнадцать лет нашла послаще? Попробуй, тебе понравится!.. О! Слёзы? Как обычно? А я уже и забыл, как прекрасны твои глаза, полные слёз, — Эрик потёрся членом о её шею, побился о груди, потыкался в соски. Он задрал её согнутые ноги и улёгся между ними, торопливо направил член рукой и жёстко толкнулся. Она настолько сильно зажалась, что почти не впустила его. Эрик прикусил губу, хрипло выдохнул и беспощадно надавил на её колени, вошёл до конца и улыбнулся, задвигался во влажной горячей глубине часто и рвано…
Когда он с громкими стонами и похотливыми возгласами кончил в неё и почти тут же стал привязывать поясом халата и козьей верёвкой её высоко поднятые голени к перекладине загона, а потом начал толкаться между её сжатых ягодиц всё время опадавшим членом, Нэлли как-то отстранённо подумала, что этого просто не может быть наяву. Не-мо-жет-быть. Это невероятный кошмарный сон, в котором все её страхи, тревоги, ужасные предчувствия, мучительные воспоминания воплотились в образ её мальчика и пришли терзать и пытать её тело. Её душу… Она раскрылась и впустила его. «Чем быстрее это чудовище в теле моего ребёнка получит то, что хочет – тем быстрее ЭТО прекратится… Я просто устала, очень устала. Очень. Работа с утра до ночи, нервы, старые страхи, от которых невозможно избавиться, беспрерывная борьба с его так сильно рвущейся наружу магией, с его неосознанным желанием быть тем, кем он рождён. Мне каждую ночь снится моя утопленная в трясине палочка, и я просыпаюсь с «Акцио» на губах. Так трудно бороться с собой. И ещё труднее бороться с естеством юного колдуна, считающего себя маглом… Поэтому я и устала, надорвалась, сошла с ума, у меня галлюцинации, бред…»
— Миледи как всегда великолепна! – Эрик бросил на свой член в теле матери нечёткий мутный взгляд и закрыл глаза. Нэлли, теряя сознание от боли и кошмарной невероятности происходящего, краешком своего горячечного сознания поняла, что у её сына не могут быть такие яркие рубиновые глаза. Даже в её больном бреду... И что никто никогда не называл её «миледи», кроме…
Нэлли, пошатываясь, вышла во двор и зажмурилась от ослепительного солнечного света, больно ударившего по её воспалённым глазам. Полуобнажённый пленительный Эрик в коротких шортах сидел на низеньком стульчике и катал перед резво скакавшим котёнком комочек, свёрнутый из цветной бумажки. Заметив мать, он оживлённо улыбнулся и весело пожаловался:
— Царапается, зараза! Такой нахал! Как ты с ними со всеми справляешься без магии? А что у нас на обед? Или на ужин? – он встал и сладко потянулся, расправил плечи. – Такое солнце сегодня! А мне пойдёт загар. Как ты считаешь, пойдёт?
— Конечно, — Нэлли, словно тень, спотыкаясь и пошатываясь, прошла мимо него к дому, — ты очень красивый мальчик. Только не обгори…
… — Я хотела, чтобы он тебя любил. – Эрик, расслабленно подставлявший горячим солнечным лучам свою грудь, резко обернулся на сухое шуршание материнского голоса, раздавшегося за спиной. Миссис Мэй стояла возле крыльца и держала ружьё. Руки её тряслись, всё тело била крупная дрожь, по щекам текли струйки слёз, но голос был, хоть и тих, но решителен и неправильно-спокоен. И Эрик сразу понял, что она не промахнётся… — И он любил тебя! Он думал, что ты герой, отважный мореход. Тебе показалось мало его любви? Тебе всегда было мало любви! Тебе постоянно хотелось чего-то большего: любовь и боль, любовь и унижения, любовь и кровь. Любовь и власть! Над людьми, над магией, над жизнью и смертью! А я умела только любить. И наш сын умел любить! Он был настоящим адмиралом! Пока не появился ты! И забрал его тело? А душу? Куда ты дел его душу? Выбросил на помойку или закопал поглубже? А, может, заточил в какой-нибудь хитрый медальончик, приберёг на чёрный день? – Нэлли сделала шаг в его сторону и зажмурилась: «Если он посмотрит мне в глаза – я пропала!.. Всё…» — прошептали её губы, и мать нажала на спусковой крючок…
— Нет, — удивлённо отступил Эрик от крохотного кусочка магловской смерти, ударившего в его сердце раскалённым жалом. Через несколько секунд рядом с его повалившимся навзничь телом раздался второй выстрел – и «королева Нэлли» безжизненно осела на плитки возле крыльца.
19.07.2012 -4- 1)
— Простите, мистер Малфой, — смущённо потупился мистер Барроу, хозяин лавки магических артефактов, упитанный низенький волшебник, едва достававший Драко до плеча, — а высокочтимая леди Нарцисса в курсе? – он кивнул на предметы, разложенные на прилавке и, натолкнувшись на раздражённый презрительный взгляд юного лорда, поспешно добавил: — Не подумайте, сэр, что я Вам не доверяю. Просто я с большим уважением отношусь к вашему достойному семейству. — Драко холодно усмехнулся. – И предупреждаю заранее, что смогу дать едва ли десятую часть настоящей цены этих весьма интересных и редких вещей.
— Мистер Барроу, — Драко строго посмотрел на него, — я совершеннолетний, вступил в права наследования и имею возможность распоряжаться реликвиями Малфоев по своему усмотрению. И меня устраивает ваша цена, — он поджал губы, — лишь бы деньги были сразу и наличными.
— Ну да, ну да, — печально покивал головой антиквар, — блестящие галлеоны всем нужны, а уж тому, чей отец ждёт суда в Азкабане, и подавно.
Драко сверкнул глазами — и мистер Барроу быстро отвернулся к кассе.
— Какой замечательный аграф*! Из старинного зачарованного серебра. И даже два звена от цепочки сохранились, — к прилавку подошёл симпатичный черноволосый юноша и заглянул за плечо Драко. – А цепочка, если не ошибаюсь, с клеймом Борджи, очень сильная вещь, видела много крови, много боли. Хороший тёмный оберег, надо сказать. Очень хороший, — молодой незнакомец восторженно поцокал языком. – Разрешите? – Драко недоверчиво взглянул на него, но согласно кивнул. Парень взял старинное украшение в руки, довольно хмыкнул.
— Мэй. Эрик Мэй, — со смущённой улыбкой представился молодой человек.
— …Мистер Мэй так хорошо разбирается в артефактах? – Барроу удивлённо поднял брови.
— Что вы, что вы, всего лишь интересуюсь. Как дилетант. Особенно тёмными артефактами, — тот немного помялся, — ну если джентльмены понимают… — Барроу закивал с улыбкой. Малфой снисходительно фыркнул. – Простите, мистер Малфой? – парень сверкнул огромными агатовыми глазами и наивно взмахнул длинными густыми ресницами. – Я случайно слышал ваш приватный разговор о галлеонах, — весьма деликатно обрисовал он денежный вопрос, интересовавший Драко, — и подумал, что мог бы предложить вам достойную цену за этот аграф Борджи. Поверьте мне, весьма достойную. И за…, скажем, вот эти турмалиновые чётки. Ведьмин камень считается, конечно, женским, но пользуется спросом в дамских салонах. А эта шерпа**, насколько я вижу, древняя и побывала не в одних искушённых чародейских руках.
Драко удивлённо уставился на странного парня. Потом прищурился:
— И сколько вы, мистер…, э, Мэй, готовы заплатить за аграф и бусы?
— В пять раз больше, чем предлагает господин Барроу, — серьёзно ответил тот, — сколько бы он не предложил.
Антиквар поднял ладони: «Я пасс. Такие суммы без меня».
— Как мы можем сговориться? – кивнул Малфой.
— Вас ведь интересуют наличные? – Мэй задумался. – Я бы мог принести вам деньги прямо на дом. И заодно, возможно, посмотреть что-то ещё из вашей семейной коллекции…
Драко с неприязнью оглядел не вполне магический костюм юного Мэя, подумал, что тот, вероятно, года на два-три моложе его и сильно засомневался, может ли быть у такой невнятной персоны по-настоящему крупная сумма денег. Но новый знакомый так уверенно держался и даже позволял себе слегка насмешливый взгляд. «Небось, приезжий миллионер, получил наследство от деда. Или чей-то сладкий альфонсик, очень уж хорошенький. И смотрит слишком независимо».
— Идёт, — коротко бросил Драко и забрал из кучки старинных предметов на прилавке аграф и нитку крупных чёрных турмалиновых шариков. — Малфой-мэнор, Уилтшир. Буду рад вас видеть.
* * *
— Достойно, вполне, — молодой гость с видимым удовольствием отпил глоточек виски, предложенного хозяином, и закусил маринованной луковичкой. Сегодня он был одет во вполне приличный чёрный костюм, волосы его были уложены и лишены бесшабашной небрежности. Ещё бы мантию – и странного паренька вполне можно было бы принять за успешного английского юного мага. Драко, удивляясь сам себе, невольно загляделся на выразительного красавчика, сидевшего перед ним за журнальным столиком в кабинете отца. Правда, что-то во внешнем виде гостя и покупателя семейных малфоевских реликвий насторожило Драко, но, что именно, он понять не мог.
– Коллекционный алкоголь, — кивнул Эрик на эксклюзивную бутылку, — коллекционные книги, — оглянулся он к стеллажу с древними фолиантами, — коллекционное серебро, — потрогал крышечку старинного чернильного прибора, стоявшего на полке рядом с рабочим столом, — коллекционная мебель, — и обвёл рукой комнату. – Малфои всегда умели устроиться.
Драко чуть не поперхнулся виски и непонимающе уставился на посетителя. Тот лучезарно улыбнулся и осушил свою рюмку одним большим глотком. Закашлялся, выпучил глаза:
— Это, кх-кх, что-то я, кх-кх, не рассчитал. Горло не привыкло, — он вытер выступившие на глазах слёзы рукавом.
Драко скривился:
— Ты деньги принёс? – решил он не церемониться с Эриком. – Чек меня не устроит, долговая расписка тем более.
— Куда ты так торопишься? – в тон ему изменил стиль общения гость. – Успеем поговорить и про деньги, и про всё остальное. – Драко чуть не выронил свою рюмку. – Теперь у нас будет много времени, — Мэй подмигнул ему. – И не только для разговоров… А пока, мистер Малфой-младший, — видя слишком сильное замешательство во взгляде Драко, он усмехнулся и взбил пальцами свою причёску, явно рассчитанную на изысканную публику, — не выполнишь ли ты, э…. одну мою, ну, скажем, просьбу? Не дашь мне свою палочку? У меня проблемы с выбором подходящей. Никак не могу найти то, что хочу. – «Точно! У него нет палочки! Вот, что меня смутило…» — Драко от удивления потерял дар речи. – А твоя палочка будет рада мне послужить, я почему-то в этом уверен. Ну что, тебе жалко, что ли? – плаксиво скривил лицо Эрик, и Драко будто очнулся:
— А может, поцелуешь меня в задницу? – зло процедил он сквозь зубы, махнул в рот остатки виски из рюмки и резко поднялся. «Псих, я так и знал, надо быстрее вышвырнуть его вон. А скряга Барроу теперь, небось, даст ещё меньше…»
— Хм. Почему бы и нет, если тебе так не терпится, — улыбнулся Эрик и медленно встал с дивана. Драко хотел ответить, указать малолетнему наглецу на дверь, позвать эльфов и слуг, но не успел: парень что-то прошипел, сверкнул глазами, в агатовой глубине которых отчётливо пробежались алые огненные язычки, сделал несколько почти неуловимых взмахов руками – и плечи Драко спеленали незримые путы. Он почувствовал невидимые, но ощутимо холодные цепи на своих запястьях, казалось, что горло сдавила грубая толстая верёвка, которую невозможно было ни схватить, ни отвести, как не старайся… Драко начал задыхаться и повалился в ноги гостя…
— Какой хороший мальчик, — Эрик с завораживавшей сытой улыбкой водил по лицу Драко кончиком острого ножа, щекотал его нос, очерчивал скулы, распушал ресницы, проталкивал холодное железо в сжатые губы. Драко не чувствовал своего тела. Только видел чёрно-красные угольки глаз перед собой, высунутый розовый влажный язык, словно собиравшийся лизнуть его – и не понимал, что с ним происходит, в какой кошмарный сон удалось затянуть его этому ненормальному мальчишке. – Ты всегда мне нравился, маленький Малфой, — Эрик погладил его по голове, словно ребёнка, — даже больше, чем Люциус. Такой трепетный, остро чувствующий, так боящийся боли. Так стремящийся быть первым… Но сейчас я просто без ума от тебя. Славный, сладкий мальчик… Так что насчёт твоей волшебной палочки? – он поднёс к глазам Малфоя его палочку. – Передай её мне, – склонился он к уху Драко и ласково выдохнул. — Скажи. Я не вор. Но подарки принимаю с большим удовольствием.
Драко испуганно распахнул глаза и отрицательно помотал головой: «С чего я должен дарить свою палочку какому-то психу и проходимцу?»
— Скажи, — бархатно прошелестел Эрик и… поцеловал Драко в губы. Нежно и осторожно. Провёл языком по его зубам, совсем легко толкнулся. – Скажи. Я не попрошу в третий раз.
Драко вытаращился на него и возмущённо замычал, покрутил головой. Эрик резко отстранился и ухмыльнулся:
— Тогда снимем анестезию.
Тело Драко натянуто загудело, напряглось. Мышцы, взорвавшиеся от невероятной боли, пульсировавшей везде, бившейся в каждой клеточке, сократились так сильно, словно собирались разорвать кожу изнутри. Драко опустил обезумевший взгляд вниз, на себя, и увидел, что лежит обнажённый, перепачканный кровью, в совершенно неестественной позе… Драко кричал, но не слышал собственного голоса, в его ушах вязкой горячей смолой хлюпала боль, Боль, БОЛЬ…
— Прикажи им, чтобы убирались, — Эрик развернул голову Малфоя в строну двери, из-за которой выглядывали встревоженные мордочки домовиков. Драко не понимал, что тот от него хочет. Эрик наступил ему ботинком на ладонь.
— Уходите! – прохрипел Драко эльфам. – Убирайтесь. – Из его глаз хлынули слёзы.
Эрик молча повертел палочку Малфоя в руке, в другой его руке блеснула холодная сталь. Он наклонился над Драко, рывком за волосы приподнял его голову.
— Она твоя, — голос Драко сорвался почти на визг, — палочка твоя, твоя, твоя! Забирай её. Всё забирай, только не трогай, уходи!
Эрик довольно фыркнул, по-хозяйски сжал в ладони свою первую в жизни настоящую волшебную палочку, смерил Драко насмешливым взглядом:
— Спасибо, мой сладкий. Я почему-то в тебе не сомневался, — он взмахнул над Драко магическим инструментом — тот почувствовал, что его боль чуть притупилась. — А теперь поиграем по-настоящему, вживую. Что за удовольствие драть куклу? А чтобы ты не визжал, как поросёнок, займи-ка рот делом, — Эрик резко поддел Малфоя за волосы и подмышки, поставил его на колени, плюхнулся на диван, быстро высвободил из брюк свой оживившийся член и прижал лицо Драко к нему. – Не пробовал никогда? Неужели? Не бойся, тебе понравится, обещаю, — заметив, что Драко сильно зажмурился и сжал губы, он ещё раз больно дёрнул его за волосы и опять наступил на пальцы руки, — Возьми! И смотри, что делаешь! – прошипел он и, надавив Драко на челюсти, заставил его открыть рот, вложил своей рукой твёрдый член в его губы, толкнулся так глубоко, что Драко подавился. – Расслабляй глотку, дурень. Всему-то тебя надо учить…
Драко делал всё, что приказывал ему Эрик: долго старался над его членом языком и губами, до тех пор, пока не перестал чувствовать боли в онемевших челюстях, глотал, захлёбываясь, горячую сперму, сам ложился и вставал в те позы, которые Мэй считал наиболее аппетитными и удобными для себя. Терпел, стиснув зубы до скрежета, стирал солёные капли пота и слёз с лица судорожно сжатыми кулаками, давился криками – и думал только об одном: «Когда-нибудь это кончится. Он уйдёт. И я просто засну. И не буду просыпаться никогда». Эрик с задумчивой пьяной улыбкой взял возле камина кованую кочергу с толстой деревянной ручкой – и Драко провалился в спасительное чёрное забытьё…
23.07.2012 -4- 2)
— Что ты так нервничаешь? – Гермиона одёрнула Рона за рукав. – Весь зелёный. Бери пример с Гарри – его, скорее всего, вызовут первым, но он же не похож на огурец перед экзаменом.
— Я просто не знаю, что говорить, — Рон взволнованно вышагивал туда-сюда перед друзьями, сидевшими на жёстком диване в комнате ожидания Коллегии Присяжных. – Я вчера полночи учил свою речь, а теперь не помню ни слова.
— Какую речь? – возмущённо вздохнула Гермиона. – Тебя никто не заставит выступать перед публикой. Ты свидетель и должен давать показания. Правдивые. Это же так просто. – Поттер согласно кивнул. «Угу», — Рон поднял взгляд к потолку.
— В самом деле, Рон, что ты маешься? Ответишь на вопросы судей – и всё, — Гарри чуть поморщился и потёр виски, снял очки и приложил ладонь к глазам. Друзья удивлённо посмотрели на него. – Голова раскалывается. Резко так прихватило.
Гермиона направила на него волшебную палочку и что-то пошептала:
— Лучше? Я в колдомедицине не очень, но головную боль должно снять.
— Ну, вроде отступает, — благодарно улыбнулся Гарри.
— Свидетель Поттер Гарри! – из-за двери зала № 10 появился грозный суровый пристав.
Лишь только Гарри вошёл в подземелье суда, тупая боль, немного приглушённая заклятием Гермионы, вспыхнула в его голове с новой силой и ударила в виски горячим импульсом тягостной тревоги…
В центре судебной арены сидел Люциус Малфой, понурый, удручённый. Зачарованные цепи, обвивавшие подлокотники и спинку железного кресла, удерживали его плечи и руки. Гарри невольно отвёл взгляд: уж слишком изменился за последний год некогда блестящий и холёный лорд Малфой. Азкабан, даже с существенно смягчившимся после войны режимом, — не санаторий для раскаявшихся тёмных магов и бывших Пожирателей… Увидев Поттера, Люциус сделал над собой усилие и приосанился, гордо поднял голову.
— Гарри Джеймс Поттер, — секретарь начал стандартную процедуру присяги, — готовы ли Вы сегодня, двадцатого апреля одна тысяча девятьсот девяноста девятого года сообщить Верховному Суду все обстоятельства, известные Вам по делу подозреваемого Малфоя Люциуса? – Гарри кивнул: «Да». – Клянётесь ли Вы…
Гарри почти не слышал, что именно скороговоркой читал из протокола судебный чиновник, в его ушах словно образовался вакуум, втягивавший извне все разноголосые звуки разом и мешавший их в голове в вязкую противную кашу неразберихи и сумбура.
— Клянусь, — ответил Гарри, когда секретарь замолчал в ожидании. У него закружилась голова и, чтобы не упасть, он схватился за стенки трибунки…
Отвечал Поттер на вопросы чародеев Визенгамота преимущественно односложно, половины из того, что он собирался сказать заранее, даже не вспомнил, часто кивал или мотал отрицательно головой. Верховный судья посмотрел на него тревожно и спросил, понизив голос почти до шёпота и махнув секретарю, чтобы тот не вносил его реплику в протокол:
— Мистер Поттер, всё в порядке? Гарри, ты себя хорошо чувствуешь?
— Да, сэр, — напряжённо улыбнулся тот и постарался взять себя в руки…
Шрам на лбу горел и дёргался пульсировавшей болью, словно к нему всё прижимали и прижимали раскалённое тавро. Гарри в панике скользил судорожным взглядом по рядам публичного амфитеатра, упирался в возбуждённые лица зрителей, серьёзные и нервные, злорадные и мрачные, печальные и довольные. Многие из них были ему хорошо знакомы, некоторые он вспоминал с трудом, кого-то видел впервые. Неожиданно натолкнулся на блеск двух живых агатов из-под волнистой угольной чёлки. Огромные глаза, преувеличенно равнодушные и холодные, резко контрастировали с общим зрительским ажиотажем. Молодой красивый парень в модной куртке сидел на галёрке с непроницаемым выражением лица, чуть покусывал губы и еле заметно улыбался, глядя на обвиняемого Малфоя…
Гарри плохо помнил, как проходило заседание, он надолго покинул зал суда, просто сбежал, не в силах больше сдерживать раскалённую боль и нерациональный страх, заполнявшие его голову и сердце. Пил в туалете прямо из-под крана ледяную воду, брызгал себе в лицо, прижимал замёрзшие ладони к шраму на лбу. Он не понимал, что с ним происходит, почему ему так плохо. Немного придя в себя, вернулся на процесс как раз к вынесению приговора. Лорду Малфою дали десять лет заключения в Азкабане. Он почти довольно улыбался. Черноволосый парнишка на галёрке качал головой…
Гарри проследил за ним до самого дома. Обычный маленький коттедж на окраине Лондона, в не очень благополучном квартале. Живая поникшая изгородь, тяжёлая обшарпанная дверь, решётки на окнах – жилище скорее уж не слишком богатого магла, чем мага. И улица не чародейская. Странно…Поттер и сам не понимал, зачем делает это – шпионит за незнакомым мальчишкой. Надо будет навести справки об этом странном парне, неизвестно чем так заинтересовавшем его… Голова у Гарри болеть перестала, чувствовал он себя почти хорошо, особенно если учесть что весь день провёл в судебном подвале Министерства. Ему уже казалось, что его странный острый приступ был вызван банальными воспоминаниями, спровоцированными судом над Пожирателем Малфоем. Слишком мало времени, меньше года, прошло со дня гибели Тёмного Лорда, шрам на его лбу, должно быть, ещё не успокоился. А возможно и не успокоится никогда, так и будет всю жизнь напоминать о пережитых в детстве и юности трагических событиях…
Парень, покачиваясь от тяжести пакета с продуктами из магловского гастронома, прижимаемого им к груди, поднялся на высокое крыльцо, дверь ему открыла бледная красивая девушка с копной растрёпанных каштановых волос, ярким болезненным румянцем на щеках и синяками вокруг глаз. Он притянул её свободной рукой, легко коснулся её опухших губ быстрым поцелуем:
— Ну, ты, Элли, даёшь! Даже не причесалась. И, небось, голодная весь день, — парень строго посмотрел на неё, проходя в дом. – И снова слёзы? Ты же обещала! Сейчас перекусим и пойдём гулять. – Девушка, споткнувшись о порожек, поплелась за ним…
* * *
— Ну, здравствуй, предательница! – Эрик осторожно двумя пальцами взял бузинную палочку и медленно поднёс её к глазам, прищурился, посмотрел на древесину на свет, словно она была прозрачная, прижал кончик к губам и то ли поцеловал, то ли попробовал на вкус. – Чужая, чужая. Не волнуйся, прежних ошибок я не повторяю. Ты верная бестия и не будешь жарить своего хозяина, обещаю. Пока он твой хозяин, — юный чародей Мэй перевёл взгляд на нетленное тело давно умершего старика с длинной седой бородой и печально вздохнул: – Да, Альбус, а ты наверняка всё ждёшь меня? Думаю, господин директор, на этот раз мы ещё не скоро встретимся…
/
## Массовый побег из Азкабана!!! – кричали через месяц передовицы всех газет магической Великобритании. – Лорд Люциус Малфой, раскаявшийся Пожиратель Смерти, публично отозвавшийся о своём недавнем осуждении, как справедливом и достаточно снисходительном, совершил дерзкий побег с острова Азкабан в компании нескольких бывших соратников! Комендант тюрьмы, Министр Магии и руководство Аврората отказываются комментировать это невероятное происшествие. Леди Нарцисса и юный лорд Драко Малфой, пребывающие под домашним арестом в фамильном замке в Уилтшире, заверили представителей следственного комитета и корреспондентов, что не осведомлены о местонахождении своего мужа и отца. Министерство обещает крупную награду каждому, кто сообщит хоть какие-то сведения о беглых преступниках и их пособниках!!! ##
/
В окрестностях опустевшей фермы Мэй зацвёл вереск, и лиловые волны разбежались по предгорьям, неся с собой запах уходящего лета, будущего терпкого морханэя, крепкого эля, шотландского красителя. Неугомонные пчёлы, сосредоточенно гудя, деловито летели за взятком, неуклюжие пёстрые ржанки перекликались громким заунывным свистом, хвастаясь друг перед другом пойманными аппетитными жуками, лисы отдыхали в тенистых зарослях перед вечерней охотой, чёрно-белые наземные куропатки разбегались стайками в поисках съедобных листиков и семян, острокрылые кречеты резко взмывали в стремительный полёт за добычей и дарили ветру свои хриплые протяжные голоса: «Кьяк-кьяк-кьяк». И только серые и чёрные змеи с зигзагами на хребтах никуда не торопились и грелись в лучах осеннего солнышка рядом с остатками разрушенной детской плетёной лодки, заросшими маленькими зелёными кустиками с однобокими лиловыми кистями, чуть склонёнными к земле. Бывшего флагмана адмирала Мэя…
………………………………………………………………………………………………………………………..
*аграф – старинная пряжка для плаща, мужское украшение для одежды
Vova
