— Гарри. На мой взгляд, мерзкое простонародное имя.
Дж. К. Роулинг «Гарри Поттер и Философский камень»
«Мать: Лили Поттер.
Отец: Джеймс Поттер.
Причины смерти: Автокатастрофа.
Причины, по которым я хочу отдать ребенка в приют:…»
Петуния заносит ручку над листом бумаги и пару раз судорожно втягивает в себя воздух.
Потому что я ненавидела свою покойную сестру…
Потому что я не хочу видеть этого ребенка в своем доме…
Потому что мне подбросили его под дверь, как бездомного щенка…
Петуния начинает заштриховывать написанное резкими движениями, затем комкает лист и кидает его на стол. Ещё раз глубоко вдыхает, выдыхает, поправляет волосы и выкидывает помятый лист в мусорное ведро.
Она снова садится за стол и закрывает лицо руками. Дадли — её маленький Дидди, такой хороший, прекрасный во всех отношениях ребенок — отправлен в гости к отвратительной сестре Вернона. Наверняка там она будет кормить его одними конфетами и давать ему играться со своими чертовыми блохастыми собаками. Петуния берет новый лист бумаги и медленно, обдумывая каждое слово, принимается писать.
«Полное имя: Гарри Джеймс Поттер…»
Подумать только: какая безвкусица! Гарри! Не Гарольд или Генри, а Гарри.
«Мать: Лили…»
Не Эванс, конечно, не Эванс. Что за глупости, Петуния, право слово.
«…Поттер… Отец: Джеймс…»
Петуния старается не так сильно нажимать на ручку. Переписывать все это ещё раз — выше её сил. Если бы не этот Джеймс, её сестра была бы жива, у неё не было бы никакого сына с дурацким именем и зелеными глазами, а Петуния сейчас не писала бы все это.
«Отец: Джеймс Поттер… Причина смерти:…»
Их прикончил один из тех сумасшедших. Тот, что оставил письмо — вроде, директор школы для «этих», — написал что-то об их убийце. То ли о главе мафии, то ли просто психически больном — Петуния так и не поняла. Она думает, что все это бред. Кому могла помешать её сестра? Разве только её бестолковый муж, Джеймс, но и он не выглядел особенно угрожающе. Глупо, конечно, но не угрожающе.
«… Автокатастрофа… Причины, по которым я хочу отдать ребенка в приют:…»
Петуния Дурсль ставит огромный прочерк.
«Родственники: не имеются».
Петуния складывает письмо пополам и кладет его в идеально чистый конверт. Она подходит к потрепанной спортивной сумке.
Проверить ещё раз.
Пара старых маек Дадли, одна кофта, две пары штанишек, нижнее белье, старая пижама… Рядом — сложенное одеяльце с дракончиками.
В её доме идеальный порядок, ведь она задыхается в пыли, словно больна астмой. Наверное, она сама себе это выдумала, но кого это волнует? Петуния выливает остывший горький чай в раковину, моет кружку и убирает ее в шкаф.
Чертов ребенок улыбается и тянет к ней руки. Петуния Дурсль счастлива, что этот ребенок не похож на Лили или её родителей, так легче представить, что он ей совершенно чужой.
Глупости, уверяет себя она, он и так мне совершенно чужой.
Петуния кладет письмо в боковой карман спортивной сумки. Она медленно заворачивает ребенка в одеяльце, берет сумку, останавливается перед самым порогом, тихо, почти невнятно бормоча.
Выключены свет, газ и утюг. Дверь закрыта на два оборота, ключ под кадкой с цветами, один раз аккуратно дернуть дверь, чтобы проверить, точно ли она закрыта. Сесть в машину, посадить — будем честными: довольно небрежно положить — ребенка на соседнее сидение, сумку кинуть в багажник, повернуть ключ зажигания и поехать в Лондон.
Сорок минут, бесконечная дорога и пожухлая листва. Ветер еле слышно подвывает и перебрасывает сухие листья с места на место. Солнца почти не видно, но это, наверное, к лучшему. Рядом ребенок, убаюканный мерным гудением машинного двигателя и шуршанием радио. Остатки хеллуинского праздника мелькают везде, в каждом бесконечном уголке разума Петунии. Куда бы она ни кинула взгляд — всюду потерянные конфетти, обертки от конфет, остатки чужого, абсолютно неуместного веселья, бьющего по нервам раскалённым добела ножом.
Она думает о том, что неплохо бы сходить на похороны — или что там у этих чокнутых волшебников. Ещё немного — совсем немного — о том, что приготовит на ужин. Наверное, это будет… Она упорно не хочет замечать, что её руки дрожат и сама она — словно осиновый лист на ветру. Петуния резко сворачивает на обочину и пытается привести мысли в порядок. Раз, два, три. Точно так же, как её учили на курсах для беременных. В конце концов, тысячи людей делают это по всему миру, так почему она не может? Мальчишка все ещё спит. Петуния невольно задумывается: а не умер ли он случаем? В какой-то момент она готова проверить его дыхание, но в итоге качает головой и отворачивается.
Петуния медленно вклинивается в ровный строй машин. Осталось совсем немного, все уже решено. Приют выбран, вещи собраны, письмо написано, ребенок рядом.
На самом деле, думает Петуния, это не сложнее, чем смыть рыбку в унитаз. По крайней мере, ей, Петунье, так кажется. Особенно, если рыбка не твоя и она уже не нужна. А она не моя, уверяет себя Петунья, и она, точнее, он, уже не нужен, да и не был нужен. Вообще никогда. И Петуния вспоминает, как говорила родителям, что её сестре не нужна рыбка, что Лили, как всегда, поиграет и бросит, но кого это волновало? А потом Лили уехала в школу для «этих», а её рыбка совершенно случайно упала в унитаз, но все это неважно, да? Неважно, что Лили опять оставила свою рыбку на неё. Неважно, что Лили всегда получала желаемое.
И там ребенку будет лучше, шепчет она сама себе, ему подберут родителей, и, может быть, он будет счастлив. Да конечно он будет счастлив! И никогда не узнает о том, что у него есть тетя и дядя. И вообще о том, что у него кто-то есть. А может, и о том, что он приемный.
Петуния останавливается у обшарпанного здания и подходит к его крыльцу.
«Приют имени Св. Марии», — гласит потрескавшаяся надпись.
Она ещё раз произносит название, чувствуя, как оно отдает прокисшим молоком на языке. Плотнее запахивает пальто, достает сумку из багажника, берет ребенка на руки и подходит к этому шаткому крыльцу. Такому безликому и, кажется, пережившему уже не одно поколение застиранных простыней, дешевого мыла и таких же серых, как само крыльцо, детей с ободранными коленками. Петуния встряхивает головой, замирает, поправляет выбившийся из прически локон.
Проверить ещё раз. Пара старых маек Дадли, одна кофта, две пары штанишек, нижнее белье, старая пижама, письмо и одеяльце с дракончиками, в которое завернут ребенок.
И письмо, короткая отписка, получите, распишитесь — это больше не мое. Петунье это невольно напоминает замкнутый на самом себе круг: она получила ребенка с письмом, нашла его у порога, черт побери, а теперь сама делает то же самое.
И защита, какая-то чертова кровная защита.
Она смотрит на Гарри и понимает, что смывать рыбку в унитаз, наверное, все-таки тяжелее, чем было раньше, даже если это рыбка твоей сестры и она совсем не нужна. Особенно тяжело это сделать, если рыбка шевелится в твоих руках, извивается и смотрит на тебя этими чертовыми зелеными глазами, будто укоряя, и даже не улыбается, словно понимает весь трагизм ситуации.
Она думает о том, что скажет Вернон. И немного — совсем немного — о том, что ей делать с чужим, совершенно чужим ребенком, у которого шрам на лбу в виде молнии. Она думает о том, что её сестра умудрилась отомстить ей даже с Того Света. И немного — совсем немного — о том, что неплохо бы купить свежих овощей на ужин, хотя их все равно никто не ест, кроме нее.
— Никакой самодеятельности в моем доме, Поттер, — она поджимает губы и становится ещё больше похожей на лошадь. Чертов ребенок улыбается и снова тянет к ней свои руки. Солнце выглядывает на секунду, проскальзывает по серому крыльцу, пальто Петунии, черной челке мальчишки, ниточке шрама на его лбу, одеяльцу с дракончиками, на котором, если присмотреться, можно заметить, как дракончики махают хвостами. Редко, но махают, — это Петуния знает точно.
Петуния Дурсль выкинет разорванное в клочья письмо по дороге, разберет вещи, приготовит ужин и твердо скажет своему мужу, так же нелепо поджимая губы: «Ребенок останется у нас». Мужу это, конечно, не понравится, но, в конце-то концов, Петунье растить, а не Вернону. Она поцелует на ночь своего любимого Дадли и зайдет в соседнюю комнату.
— Три правила моего дома, Поттер. Правило номер один: никаких вопросов. Правило номер два: никакой грязи. Правило номер три: никакой… — это слово она выплевывает, — магии. Ясно? Надеюсь, мы поняли друг друга.
Петуния оборачивается на пороге:
— Гарри… Ну и дурацкое же у тебя имя. Хотя бы Гарольд или Генри, но нет, же… Гарри. Спокойной ночи, Поттер.
Выключая свет в комнате, Петуния Дурсль старается не думать о горькой жиже вместо чая, зеленых глазах вместо карих и о брошенных рыбках младшей сестры, которые неожиданно превратились в осиротевшего ребенка. Петуния Дурсль знает, что даже чужих и совершенно ненужных рыбок через раз бывает жалко. Петунии Дурсль с конкретно этой рыбкой жить ещё как минимум семнадцать лет.
Vova
