Единственное, что подпакостило настроение дальше некуда — это то, что перед тем, как разбежаться по делам, они успели поссориться. Они и раньше иногда ссорились, но мелкие обиды из-за всякой ерунды — это одно, а вот грохнуть дверью, уходя, и пожелать не хорошего дня, а валить в Менор, если что-то не устраивает здесь, — неприятно.
А еще неприятнее — что в ближайшие сутки не поговорить и не помириться, потому что аврор Поттер при всей его вроде бы брутальности в действительности был абсолютно беззубым жалостливым идиотом. Все это знали и потому — сваливали на него и никому не нужную на фиг работу с бумажками, и неудобные дежурства…
Дети сначала дорываются до сладкого, потом — от избытка энергии бесятся, бегают и дерутся, гвалт стоит немыслимый, хочется спрятаться в спальне под кроватью и не выбираться в ближайшие несколько лет, даже если найдут. Голова гудит: наверняка опять давление. Из-за облаков не видно неба, и в доме весь день зажжен свет — и по глазам режет, и просто неприятно, дементоровы цветные огоньки через дорогу — психоделика вовсе. Снег — самый настоящий снег, хлопьями падающий с неба, это возле Лондона-то! — и тот бесит, потому что наверняка к прогулке превратится в мерзкую грязную кашу под ногами. Джеймс и Нил снова носятся и орут, потому что требуют сока, но яблочный пить отказываются:
— Дай липисинный!
У Джейми до сих пор не было полноценных магических выбросов. Другой бы ребенок-маг наверняка в его возрасте превратил один сок в другой, а Джеймс — наверняка сквиб.
Неприлично веселой выглядит Дервал, когда в сумерках приходит, чтоб забрать малышню, пока Драко занят своими делами. Крестный, черной тенью маячащий за ее плечом, тоже почти весел — психоделика, психоделика!
— Представляешь, паршивцы повсюду стикеры разбросали, — заранее смеется ирландка, — вот я на один и села! А Пушинка его на мне увидела — подумала, играю с ней, как прыгнет! Я ору, платье у ней под когтями трещит, а твой профессор как раз в дверь ломится: "Ну ты собралась там?" А тут ему такая картина маслом по сыру… он смотрит–смотрит: "И тут повыеживаться надо: все нормальные бабы — с лисой на плечах, одна Хаггети — с кошкой на жопе"… Где он тут нормальных-то увидел? Ты надолго свалишь? Можете хоть на всю ночь!
— У меня отменили совещание, так что, наверно, просто поработаю дома. Или посплю сначала: башка болит.
Драко вежлив и корректен, а что "сваливать" не с кем, он тактично умалчивает. Тактичности бы еще и крестному, который фыркает:
— Поттер — в аврорате на сутках, и наверняка заранее поругались.
— Это — только наше дело!
— А вообще, погода просто сказочная! — пытается сохранить видимость мира Дервал. — Ты перед тем, как спать, пошел бы погулял, воздух такой свежий-свежий!
Легко говорить про свежий воздух, когда на башке надушенные парикмахерские кудряшки, когда "вроде бы шелк" и проведенный в театре вечер, и ночь наверняка будет ничуть не хуже, вон, даже крестный порастерял привычную хмурость: наверняка уже думает о хорошем ужине, глотке-другом виски и прочих приятных вещах.
— Иди-иди, а то весь зеленый сидишь уже, — подает он свой аргумент.
И Драко сам от себя не ожидает, что через минуту окажется на улице, под не думающим прекращаться снегом…
Кстати, голова действительно проходит, правда, ботинки ощутимо становятся влажными после часа бесцельного брожения по улицам и под носом начинает скапливаться сырость, но в мыслях ощутимо свежеет. Когда Драко поворачивает к дому, у него появляется идея, что было б неплохо повесить мигающую гирлянду на какой-нибудь куст в саду, раз уж елок там не растет, — Джейми очень порадуется. Что надо бы пропинать начальство, чтоб разрешили повыкинуть просроченные ингредиенты из углового кабинета и сделали там нормальную серверную, потому что куча свитков с результатами что в лаборатории, что в архиве — только собирает пыль. А с Поттером — помирятся все равно, и невелика беда — отпраздновать поодиночке, если столько еще дней будет впереди…
— Извините, задумался… Поттер?
Хромающая фигура, в которую Драко врезался, действительно оказывается Поттером.
— Откуда?
— Оттуда же, — грустно отзывается тот. — Вот уж говорят, что хочешь как лучше, а получается как всегда — точно про меня. Думал, отработаю заранее — и на каникулы сможем полететь куда-то, задолбался уже без солнца. А теперь до послезавтра сказали и носа не показывать, и приложили, тьфу, когда кабацкую драку разнимать пришлось… Во дерьмо!
Горестный взгляд из-под очков, сокрушенно ссутуленные плечи — и Драко отчаянно понимает, что никуда не денется от этой чумной лохматой башки, от этих вечных поттеровских глюков и заморочек, и остается только одно — целовать и говорить, что ну их, на фиг, эти солнце, песок, и жару, у нас и тут неплохо. Для наглядности Драко даже устраивает "снежного ангела" в сугробе, доказывая, до какой степени все неплохо, а Гарри, недолго подумав, пытается присоединиться, но одна из ног отказывается сгибаться, и возвращаться домой приходится совсем в обнимку. Можно бы аппарировать, но травма вроде как совсем не опасная, а ковылять вдвоем по снегу — это же и интереснее!
Еще интереснее — целуясь, ввалиться в прихожую, тискаться, стягивать друг с друга разволглые от снега шмотки, когда за тонкой стенкой шумно возятся дети, а из соседней кухни тянет вишневым пирогом и слышен голос что-то выговаривающей Снейпу Дервал:
— А я сказала, дурак, не лапай, когда я с горячей кастрюлей… Да ладно, прошло ж уже!
Это здорово, что так шумно за стенкой, потому что кровать скрипит на весь дом, а еще лучше — что сейчас никто сюда не ворвется, размахивая машинкой, или полусъеденной печенькой, или охапкой листков с очередным научным изыском, или миской сырных гренок, или…
— Пипл, я знаю, дома, быстро подъем! И валите к нам, живо!
Ну да, врываться она не стала, и слава Мерлину. А вот все остальное… Синхронно только крикнуть:
— Джеймс!
Джейми сидит на полу с гостиной у Дервал, абсолютно невредимый и вполне довольный, Нил восторженно пищит рядом, а под потолком парят полтора десятка елочных шариков. Хорошо, что шарики пластиковые и не бьются, потому что, когда Джейми становится скучно, он аккуратно, по одному, заставляет шарики прыгать вниз.
Задачник от близнецов
Альбус и Скорпиус составили задачу про старшего брата Джеймса:
Наш братик Джейми три раза водил свою девушку в кино, шесть — на квиддич, восемь — в кафе и четырнадцать раз катал на мотоцикле. Вопрос: когда уже они с Джинни разведут друг друга на что-то кроме обжимушек?
Альбус и Скорпиус составили задачу про свою подругу Роуз:
Наша подруга Роуз мечтает стать блондинкой, нажраться шоколада и дать дюлей Хьюго. Вопрос: зачем блондинкой, ты что, дура?
Альбус и Скорпиус составили задачу про старшего брата Джеймса:
Папа Драко дал Джейми десять галеонов, папа Гарри — пять, и на купленном на эти галеоны мотоцикле они с Нилом врезались в помойку. Вопрос: на сколько галеонов они получат дюлей, если восемь будет стоить ремонт мотоцикла и покупка нового мусорного бака?
Альбус и Скорпиус составили задачу про свою сестричку Лили:
Наша младшая сестренка Клумбочка выучила у па два новых плохих слова, шесть — у папы, когда он уронил на себя диван, и одиннадцать — у тети Дервал, когда дядя Сев пришел в розовой помаде. Вопрос: сколько нового и интересного узнает от Клумбочки бабушка, когда Лилс отвезут к ней на выходные?
Альбус и Скорпиус составили трудную задачу про свою семью:
На дне рождения тети Герми па выпил два коктейля, дядя Рон — четыре, а папа — три. Дядя Рон отжигал до четырех утра, па — обнимался с белым другом до трех, папа — подрался с зеркалом, а дядю Невилла забрали в аврорат. Вопрос — что с чем мешал дядя Невилл?
Их книги
Сказки маленьких принцесс
Хогвартс, старинное поместье, с юга был окружен Запретным садом. Но кто бы знал, что если за дело берется Гарри, то никакие запреты не помогут удержать его в доме.
Весна, пришедшая в тот год такой ранней и жаркой, превратила Запретный сад в райский уголок, доступный нынче только им троим: Гарри, Драко и Блейзу. Возможно, запретность и таинственность придавали особый вкус каждому выезду на прогулку — тяжелое кресло скрипело, катилось с трудом и вечно норовило застрять на полдороге, а так Драко картинно стенал (Гарри еле сдерживал рвущийся наружу смех, да и Блейз явно тоже), что МакГонагалл явно вознамерилась выступить защитницей бедного ребенка, если б "бедный ребенок" величаво не скомандовал:
— Ступайте, Мэддок! Прогулки возле дома мне на пользу, а когда я вернусь, то позову вас.
И шепнул — так, чтоб слышал только Гарри:
— Я сейчас пробегу, не останавливаясь, до большого дуба и обратно, а потом еще будем купаться в озере!
И он и вправду бежит к дубу, и Гарри с Блейзом бегут с ним наперегонки, и золотое солнце в кудрявых кронах высоких деревьев, кажется, бежит вместе с ними, а потом, когда все рушатся на траву у узловатых корней, ласково заглядывает в лица, покрывая их самым жарким румянцем… Хотя — румянец на щеках у Гарри еще и оттого, что Драко — вот он, совсем рядом, и дышит так же жарко, и пахнет солнцем и пряным луговым разнотравьем, а еще немного — потом и свежей рубашкой, и оттого, что Драко ласково накрывает его ладонь своей ладонью:
— У тебя глаза зеленые, как листья! — а потом и его губы — своими. И даже слегка играется с тесемками на платье, но это так, больше в шутку. Гари смеется и обещает себе, что когда-нибудь — когда оба действительно будут к тому готовы, конечно! — надо будет упросить Блейза погулять подальше и одного.
— А не согласится — набью морду!
— Кому? — спрашивает Драко, как-то сразу прибавляя десятка полтора лет и недовольства в голосе.
По углам в комнате давно гнездится темнота, и слабый пульсар ночника прогоняет ее только чуть-чуть.
— И это ты называешь — почитать ребенку на ночь? Лили еще час назад пришла с заявлением, что усыпила тебя наконец-то и теперь катастрофически желает отдохнуть в тишине.
— Извини, кажется и вправду… — Гарри трясет встрепанной со сна макушкой — слава Мерлину, ни локонов, ни дурацкого платья с фартуком не обнаруживается. — Что-то день был тяжелый. Книжка, вон, замечательная же…
— "Таинственный сад", издание "Библиотека маленькой принцессы"… Прокололся ты, Поттер, принцессы тут и не водятся. Спать пошли.
— А Лили?
— Обещала, что досмотрит "Сияние" и сразу ляжет.
Книжка Джеймса
Жаркое солнце выбелило ему волосы, так, что при взгляде на его макушку приходилось щуриться, будто смотря на сугробы ясным зимним днем… Солнце было здесь и сейчас самое нещадное — оно расцветило кожу темным загаром (а у Гарри еще и заставило слезть кожу в три слоя и выгнало наружу все невесть где прятавшиеся веснушки). Оно заставляло яркую одежду вылинять так, что здесь, среди камней и ломкого иссохшего бурьяна, никто бы не заприметил их… И только море, бескрайнее и до горизонта, было нестерпимо ярким.
Никто не тревожил их двоих в этот знойный час — можно было вдосталь наплаваться голышом в крошечной бухте, можно было поискать на берегу черепки со старинным рисунком, позеленевшие монетки или стеклянные бусины (чтоб потом, дома, щедро эту дребедень раздарить — не жалко!), можно было бродить среди остатков старинной крепости, пытаться рассмотреть фрески на стенах храма. А можно было как теперь — вдвоем умоститься на одном камне (потому что камень в тени, а те, что на солнце, даже при ходьбе жгутся сквозь сандалии — ой-ей!), чтоб говорить обо всем на свете, касаясь друг друга локтями и коленками… Казалось, невозможно это — но Драко каждый раз опаляло всего от этих прикосновений. Ободранные коленки и локти, пальцы с вечно сбитыми костяшками от лазанья по развалинам, а у Поттера на тыльной стороне проступали еще и веснушки сквозь загар — но еще жарче южного солнца, неподвижно застывшего здесь, над остатками древнего города, у Драко краснели щеки. У Гарри — тоже, и он иногда замирал на полуслове, заглядывал в глаза — ласково и беспокойно, снизу вверх — и легонько гладил по руке.
А на обветренных губах от поцелуев оставался пряный горький привкус морской соли…
Никто не знал, что осенью их растащит по разным факультетам.
— Никогда не буду таскать книжки у Джеймса. Такая похабень в итоге мерещится!
— Да ладно, там все ж пристойно вроде — лето, дружба, и вообще, средняя школа! Скорее уж у Дервал похабени натаскал — у нее там такие диски по дому валяются!
Холодное субботнее утро смотрит в окно мутным и неласковым взором, будто маскируя за январским мокрым снегопадом гадость вроде мающегося похмельем зимнего солнца. И как же хорошо, что никуда не нужно выползать из тепла! Не такого жгучего, как на неведомых берегах, но гораздо более родного. Мелкие уже в Хогвартсе, так что утро может начинаться сколь угодно поздно.
— А еще тошнит от работы и тянет к соленому морю. Кофе будешь, м?
— Буду.
— Вот тогда свари заодно и себе.
И снова о принцессах
Ежели угораздило тебя родиться младшей в семье — дело твое вполовину уже пропащее, а единственной дочерью к тому же — и вовсе гиблое.
Сами понимаете, тут не три, тут хоть сто лет разменяй — младшей и останешься: братья норовят шастать днем без курток, а на тебя мало что джинсы и колготки навьючили, так еще и шапку на голову — чтоб маленькая не простыла! С джинсами этими одна морока вышла, пока дойдешь куда надо, пока стащишь эти слои с себя — и вот наказание-то, уже сырые! И, как назло, бабушка:
— Бедный ребенок! Папа и… папочка с ума сошли, у ребенка нет горшка в комнате, ребенок вынужден пользоваться общим туалетом!
Бабуля Цисса, конечно, пожалела от всей души, уж сказала — так сказала… на весь дом слышно, и эти два дебила услышали в первую очередь.
Два дебила — это сила, а еще — тоже сплошная головная боль. Бить — не бьют, и другим бить или дразнить не позволят, но играть не зовут ("В куклы играй, малявка!"), а задразнят сами — не знаешь, куда от стыда деться:
— Клумба — мокрые штаны! Мокрель!
И не справишься с ними, их догнать и отлупить только Роззи по силам, они и драться-то с ней всегда только вдвоем стараются, и то — через раз оттреплет обоих, как мерлиновых коз. Ей, Роуз, повезло — она уже взрослая. Она приходит к братьям играть с ними в школу и всегда у них учительница:
— Альбус Северус, хорош жрать бумагу, она же в желудке свернется в комок, и увезут в маггловскую больницу, чтоб резать! Скорпиус Гиперион Малфой, еще одно ковыряние в носу — и я буду вынуждена отправить сову вашим родителям!
Роззи тоже играть не зовет: с близнецами ей интереснее. Не гоняет и не дразнит, но чаще отмахивается. Джеймс тоже не гоняет и даже не отмахивается, но он — малость увалень и тоже не принимает всерьез:
— Не забудь надеть шапку, Лис! Скушай сначала суп, Лис! Лис, у тебя же опять сопли!
Джейми читает Лили вслух про звериного доктора и про волшебника из сказочной страны, который оказался совсем не волшебником, но потом приходят в гости Нил и тетя Дервал — Джейми интереснее играть с Нилом, у них уже свои, взрослые разговоры: они оба хотят стать джедаями и строят звездолет в гараже. С тетей Дервал приходит Алан, зануда, с которым близнецы почему-то водятся, и остается поэтому общаться только с тетей…
Пообщаешься с ними! Тянут за косички:
— Клумба-Клумбочка, Мокрешка — мокрые штаны, памперс носи! — даже слов не остается внятных в ответ, а дедушка немедленно замечает:
— Лили неважно говорит для своего возраста, почему с ней никто не занимается?!
Как же не занимается! Если тетя Дервал во время каждой прогулки заставляет бухтеть разную галиматью:
— Гром гремит над красной крышей, черный ворон бьет крылом, грянул гром — и ворон с крыши разлетелся кувырком…
У тети Дервал вообще здорово: конфеты в плетеной вазочке, свежие пирожки в духовке, мурчательная кошка на кресле и в лаборатории у дяди Сева куча цветных склянок — ох дядя Сев и вытаращился, когда выдалось добраться до них! Потом, когда корвалолу выпил, уже не дергался так, а только смеялся, что сам виноват, потерял бдительность... Даже по голове погладил:
— Не похожа. И слава, наверно, Мерлину…
А с чего и на кого похожей быть — кто знает? Хотя иногда, когда близнецы совсем уж допекали, думалось: а вот бы и вправду быть похожей на Дервал и Сева! Ну, можно даже остаться такой же рыжей — все равно похожа ведь…
А потом — снова за всеми по парку и по лужам, чтоб брызги и листья во все стороны:
— Грррром гррремит над крррасной крррышей…
Нил и Джейми снова играют в джедаев. Они со всей дури дубасят друг друга световыми мечами (ни фига, конечно, на самом деле эти мечи не световые, а пластиковые, просто зачарованные, чтоб светиться без батареек и долго), а потом — просто валяют друг друга по газону, а тетя Дервал поднимает их за шиворот и называет поросятами. Права: на поросят они теперь похожи гораздо сильнее, чем на красивого старого дяденьку Скайуокера. И в это время со спины подло нападают близнецы! Ладно, не нападают, потому что просто поднимают в четыре руки и крутят, будто на карусели, — падать все равно не больно, потому что на траву и Скорпи.
Ладно, без дураков, классные все они, особенно когда не пихают палых листьев за шиворот и не ябедничают — не вредничают. Даже близнецы.
А дедушка, пришедший в гости, будто и забыл снова съязвить, что с девочкой совсем не занимаются, вот досада-то! И волей-неволей, чтоб порадовать его, приходится брать инициативу в свои руки:
— Дай горрршок, старррик, я срррать хочу!
За третьим
Рано или поздно, этим и должно было кончиться, так говорят все. И нельзя сказать, что это решение далось Драко совсем легко, слишком уж откровенно отдавал мезальянсом союз аристократа и грязнокровки...
История их знакомства к тому моменту давно подернулась пылью веков.
Маленькая кудрявая девочка, Гермиона уже вызывала интерес: слишком умная для своих лет, со слишком взрослой речью, как и Драко, явно росшая среди взрослых и, должно быть, оттого слабо представлявшая, как нужно вести себя со сверстниками. А повзрослевшая, она сделалась еще более интересной — на четвертом курсе ее заметили. Заметили чужие, потому что свои за привычкой не видели, как из симпатичного, пусть и гадкого, утенка появился вполне себе обворожительный лебедь — да он всегда там и был, просто умело маскировался! Все эти пергаменты, книжки, чернила, волосы дыбом и манера занудничать — все шелуха, под которой обнаружились приятная красота, острый, будто свежеотточенное перо, ум, фантастическая преданность… И к какому сожалению Драко, они обнаружились только тогда, когда было поздно менять существующий расклад.
И как он был рад, когда оба переросли детские и недовзрослые обиды и склоки, чтоб стать хотя бы приятелями! Чтоб можно было открыто и независимо высказывать свое восхищение, чтоб находить поддержку и участие для самых безумных мыслей и идей…
Наверно, единственное, что Драко не мог понять: как приключился в жизни Грейнджер рыжий Уизли? То есть, понятно, много чего у них наприключалось вместе, но рыжий балбес и умница и красавица, пусть и магглокровка?.. Впрочем, в жизни у Драко странностей тоже оказалось выше крыши, тем более что именно тогда с ним приключился Поттер. А это — почти как стихийное бедствие, только еще стихийнее.
Хотя, наверно, именно это еще больше смогло отношениям из вооруженного нейталитета перейти в дружеские и даже более чем дружеские, — это равенство, о котором столько много писали и говорили, это партнерство, это защищенный тыл... Это истинное наслаждение от уже только осознания того, что вот он, весь интеллект в его глубине — и никто больше не сможет в полной мере им насладиться... Все-таки Драко всегда был немного собственником.
С годами их отношения только крепли, как крепче становится хорошее вино, приобретая только дополнительный букет вкуса и аромата. И то, что жизнь бесконечно сводила их еще ближе, не могло не привести к такому итогу.
Грейнджер, конечно, немного кокетничала:
— Мне ведь уже не двадцать, у меня и в Мунго практика, и Рон, и двое детей...
— А за третьим все равно пойдем вместе! — отрубил Драко. — У меня их тоже стадо, и Поттер в придачу, и в лаборатории я тоже прихожу не чаи с аспирантками гонять. Я бы мог рассыпаться на патетику и всякую ерунду вроде коленопреклонений и несбыточных обещаний, но, Грейнджер, ты же умная женщина — признайся же сама себе, что хочешь этого!
И наградой Драко был сияющий взгляд и тихое:
— Да, Драко, мне это очень нужно.
Нет, никто не отменял Рона, двоих сопливков и практику в госпитале, и никто никогда не обвинил бы Грейнджер в халатности, а уж тем более — в присутствии Драко. Заснуть в такой момент было, конечно, явным моветоном... впрочем:
— Мерлин с тобой, магглокровка, ты устала, спи. Полчаса у тебя есть. Сияй-сияй, маленькая звездочка, как бы я хотел знать, что ты есть где-то там, над миром, так высоко, как бриллиант в ночи...
Потом Драко отвлекся на то, что буквально было под носом: по краске на столе в лектории кто-то, не шибко умный, но упорный, тщательно процарапал: "Я дурак и ты дурак — поступай на биофак!" Драко усмехнулся: вот ведь впал в юность не весть по которому разу! И где — в маггловском университете, куда они с Грейнджер оба пришли на кафедру генетики получать третье высшее образование.
15.06.2012 2
Барт и его патронус.
Наверно, это в самом деле было плохо и неправильно — грешно, как сказала бы прабабушка Мэгги, будь она жива, — но бывать в гостях у дедушки Барт не любил. От слова совсем.
Прабабушка Мэгги в последний год тоже каталась на кресле даже по дому, а еще иногда забывала, как зовут Барта, и любила рассуждать сама с собой, что грешно, а что нет, но точно никогда ни на кого не кричала. Даже когда ей нужно было поменять белье или принести таблетки, она виновато улыбалась:
— Барти, пусть мама сначала договорит по телефону, не надо ее отвлекать. И папу не буди, он наверняка устал...
Дедушка не был глухим, но даже разговаривал так, что по всему дому звенели стекла. И вежливостью лишней тоже не страдал:
— Это не внук, это доходяга какой-то! Он у тебя вообще жрет хоть что-то, кроме своих книжек? Или вообще ненормальный?
Никто, ни родители, ни бабушка, ни прабабушка Мэгги, не говорили про книжки так, будто не то что читать, но и касаться их было стыдно. Папа дома вечно читал что-то про моторы и как их ремонтировать и иногда вечером так и засыпал на своем диване, уткнувшись в очередную схему; бабушка и прабабушка — на пару собирали старые романы про любовь и старинные приключения; маму — вовсе едва было видно в кабинете из-за завала испанских и немецких книг: мама работала переводчиком...
Нехорошо так думать, что хорошо, что бабушка с ним развелась, да и дедушку, который ездил по дому на своем кресле, не читал, а только смотрел телевизор и поэтому вечно был в плохом настроении, надо было бы пожалеть... Барти жалел, правда, немножко на расстоянии: трудно любить и жалеть человека, которого в детстве боялся до рева.
— Опять нюни разводит, тьфу! Он там вообще не в платьях ходит по школе? Подрался б хоть раз, как мужик!
Наверно, от осознания собственной никчемности как внука Барт поспешил обрадовать:
— А я подрался!
— Ну? Надеюсь, хорошенько навалял этому ублюдку?
— Да нет... не очень. Но Шейлу он теперь дразнить не посмеет!
Дедушка вообще постоянно сердился. И дедушкина сестра, у которой дедушка жил, тоже вечно на всех сердилась. Так что Барт вместе с папой возвращались из гостей всегда радостнее, чем туда шли.
А в последний раз они вовсе из гостей сбежали. Дедушка не кричал — дедушка рявкал и противно брызгал слюнями:
— Урод, ненормальный! Я думал, хоть твою семью эта зараза обойдет! Ты за своей дурой следил бы — нагуляла наверно на стороне...
Папа никогда даже в шутку не шлепал Барта. Ладно, было дело, один раз дал затрещину, когда уже достал родного сына с карниза крыши, по которому Барти на спор обходил дом... И вообще-то деда он тоже не стукнул по лицу, просто замахнулся, но замахнулся страшно. А потом — опустил руку, и даже зачем-то брезгливо вытер ее о свою брючину.
— Барти, пойдем.
В машине папа какое-то время сидел молча. И курил.
— Ты обиделся на него за маму?
— И за нее тоже.
— Но мы же похожие, зачем он?
— А черт его... Нафиг. Барти, может, прокатимся до Лондона, а? Погоняем?
Папа любил маму, Барти и свои машины. И ездить так, чтоб быстро-быстро-быстро, тоже очень любил.
— Погоняем!
День был еще весь впереди, а то, что у него оказалось так некрасиво испорчено начало, могло предвещать совсем неплохое завершение.
— Знаешь, старик, что я придумал? А поехали-ка за твоими всеми книжками прямо счас! Не расстаешься ведь со списком-то?
Сколько волшебных слов существует на свете — не счесть! Папа смеется, что самое волшебное слово для него — голосом бабушки сказанное "Ужин!". А для Барти это главное слово — про книги!
В Лондоне папа долго кружит по улицам, пока у неприметной вывески не кивает Барту:
— Отсюда — только пешком, старик!
Они попадают в паб, который по уму следовало б назвать "трактир": здесь деревянные столы и лавки, связки лука и трав на темных стенах, огромный камин и редкие посетители почти сплошь все в странных длинных плащах. Папа о чем-то говорит с барменом, а потом кивает Барту: пойдем. Они попадают из "трактира" на широкий и пустой задний двор, огороженный кирпичной стеной.
— Что за учебниками так рано-то? — бармен почти такой же старый, как прабабушка Мэгги, и улыбается так же по-стариковски, всеми своими морщинами. — Не терпится в школу, а? Ну, ступайте...
Он стучит деревянной указкой по кирпичам стены — и те послушно расступаются в стороны. И Барт вместе с папой попадают в сказку.
Когда весной Барти пришло письмо, что его зачисляют в школу чародейства и волшебства, он почти списал это все на розыгрыш. Списал бы, если б бабушка с папой не подтвердили бы — да, такое может быть, сколько угодно! И если уродился волшебником Барт, то если хочет — обязательно туда поедет. Непонятно было, довольны они или нет, но не ругались и не пугались. А вот дедушка вон как раскричался...
На той улице в волшебство действительно можно поверить. В банке вместо людей за конторками сидят, щелкая костяными счетами (будто в кино!), некрасивые ушастые существа — гоблины. На людях на улице — длинные плащи ("Мантии!"), летают совы (это днем-то! С письмами в лапах!), на большой витрине — самые обычные метлы, но три мальчика и одна рыжая девчонка прилипли глазами к ней едва ли не намертво, да и ценники там какие-то сплошь заоблачные. Движущимися рисунками на вывесках никого не удивишь, а вот в книжках такого еще не встречалось. В книжном сладко и уютно пахнет свежими листами, много полок, самодвижущиеся (это без всякой электроники!) лесенки и можно остаться жить, а уходить можно только после обещания вернуться снова... Потом еще идут в магазин со школьной формой (мантиями!) и за волшебной палочкой (в процессе выбора Барти не чувствует ничего сильно волшебного, но почему-то окна и двери сами собой распахиваются, а с потолка сыплются мелкие гаснущие звездочки, и продавец палочек почему-то мальчика очень хвалит)... Когда папа с Бартом все-таки из магазинов выбираются, то время давно уже идет к обеду, и они сидят за столиком в летнем кафе. Папа кивает Барту, который наскоро глотает все, что видит в тарелке:
— Посижу еще немного, Барти, — беги в книжный, раз хочешь, я присоединюсь...
Но до книжного Барт не дошел. Возле магазина с метлами торчала давешняя рыжая девчонка: похоже, она все-таки разорила своих на покупку и теперь обнималась с метлой (хоть, может, поплоше и помельче, чем на витрине) так же нежно, как Барти обнимался с "Большой энциклопедией магических существ Великобритании".
— Она и вправду летает? — вежливо уточнил Барт.
— Слабо проверить? — усмехнулась девчонка.
Она была рыжая вся-вся, от куцей косички до оранжевых кроссовок, веснушки у нее были по всему лицу, рукам и даже по коленкам — рыжая-прерыжая. И с очень вредными глазами и голосом.
— Даже не зажадничаешь?
— Даже не зассышь, малявка?
Что-что, а вот на "слабо" Барт периодически попадался.
— Да пофиг! Че с ней делать-то надо?
— Улицу мести! — противно захихикала рыжая. — Сказал "Вверх!", сел и полетел!
Чутье подсказывало, что по уму — надо вернуть метлу ("Вот и мети сама!"), а рука сама потянулась:
— Вверх!
Подвох и вправду выискался сразу — такого "Вверх!" не случалось даже на американских горках. Слопанный в кафе обед испуганно булькнул в желудке и чуть не попросился обратно. В отличие от аттракциона здесь не полагалось ни руля, ни ремней безопасности, и оставшаяся внизу булыжная мостовая батут напоминала мало.
— Стоп! — заполошенно пискнул Барти. Счастье, что рыжая вредина не услышала. А метла — ничего, остановилась вроде как. Можно было даже пересчитать старинную черепицу и пятна мха на крыше над вторым этажом магазина.
— Ну, слабо мне, да? — заорал он оставшейся внизу девчонке.
— А ну пошел отсюда, поганец! — окно на верхнем этаже соседнего дома распахнулось, и оттуда высунулась заспанная тетка в бигудях. — Я тебя!
Метла рванула с места уже даже без команды.
— Ну, что, слабо?!
Барт облетел вокруг одинокого фонаря.
— Малявка, да?
Она ведь и вправду летала, эта метла! Летала, как миленькая, — так, чтоб ветер в лицо и солнце в затылок:
— Йо-хо! Я летаю!
— Спускайся давай!
— Сама улицу мети валяй!
— Спускайся!
Спускаться не хотелось. Хотелось летать — хоть бы по переулку наматывать круги, но летать. А вот пришлось: кроме рыжей девчонки (к которой присоединился уже явно примеривавшийся влепить подзатыльник взрослый парень, наверняка старший брат) здесь же оказался и папа. С таким же лицом, как когда увидел Барта на карнизе.
— Ниче метелка, — сообщил Барт, стараясь, чтоб ноги не очень дрожали, коснувшись, наконец, земли. — Клево летает, медленно только.
— Я тебе... медленно... ремнем и чтоб неделю дома... — пообещал папа.
День не то чтоб снова испортился, но веселье быстро все свернулось: они возвращались к машине молча.
— Па...
— Барти, тсс. Ты сейчас посиди молча-молча, приедем домой — поговорим.
— Па, прости! Я не подумал...
— Точно — не подумал.
— Я правда, но эта... а потом, когда полетел, все как во сне оказалось.
— В кошмаре, поросенок.
— Извини. Просто летать — ну это вот как птице... Как для тебя гонять, наверно... это как счастье!
Папа вдруг стал смеяться.
— А что я сказал-то?
— Это тогда точно — как счастье. Но, думаю, про наши сегодняшние счастья бабушке лучше не знать.
— И что ели в кафе — тоже?
Машина летела по шоссе в сторону дома.
— Пап, я думаю, что дедушка не хотел тебя обидеть.
— Да ну.
— Он, наверно, злится, потому что немного завидует, что не умеет сам так, как я...
— Точно. Никакая метла его не поднимет.
У папы ладонь — широкая, словно небольшая лопата для снега. Он встрепывает на макушке у Барта вечные дурацкие кудряшки и будто извиняется за сказанное про дедушку:
— Меня — тоже. Может, я потому и гоняю, что летать не получается. И тебе завидую. Правда, сердце все равно останавливается: чертово это дело — быть родителями.
— Быть детьми — тоже.
Машина слегка встряхнулась и потихоньку оторвала от асфальта свою увесистую тушу. Не намного, чтоб не привлекать ничьего внимания. Машина летела над шоссе в сторону дома.
— Девчонку-то как зовут?
— Я не успел спро… — Барт покраснел до кончиков ушей. — Да черт ее знает, не спрашивал!
— Ну ничего, школа-то все равно одна, познакомитесь еще.
— Ага, привет, я Барт Дарсли, который у тебя на слабо повелся… ведьма, блин! Пап! А если я все, подаренные на день рождения, на метлу потрачу, маме с бабушкой обязательно об этом знать?
17.06.2012 3
Прогульщица
Дедушка, кстати, с определенного момента зарекся выдавать свои наставления родителям. По крайней мере, не при единственной внучке — и стоило всего-то несколько раз в ответ на предложение "найти нормальную няньку", противным голосом протянуть:
— Бабушка, а дедушка сказал, что ты сумасшедшая!
(Кроме бабушки, конечно, много кто присматривал еще, хоть те же домовики, но дедушка–то слушался только Циссу…)
Как будто можно такое представить вправду! Чтоб одна дома! Как скажут близнецы, размечталась, Клумбочка! Домовики — эти дома вообще постоянно, хоть тресни, с Тикки и Дарси еще можно как-то договориться, а вот Зейб — и спать отправит, и шапку надеть напомнит (вот хоть бы раз забыла!), и шкафы кухонные заколдует, чтоб сначала суп, потом конфеты… Бабушка — она появляется иногда и с ней можно обойти пункт про конфеты, но спать загонит вовсе в восемь вечера, а на пару к теплой шапке на прогулку выдаст еще и теплые варежки, и колючий шарф. И телевизор вечно сама занимает. А смотрит всякую чушь: там или стрельба, или танцуют, или целуются — нет бы просто подрались или едой пошвырялись… И потому — лучше всего, когда главная нянька — это тетя Дервал.
Школу прогулять — да раз плюнуть. Позвонит и наврет, что, кажется, простужена детка, надо б денек переждать, сама б не разболелась и всех не перезаразила чтобы — а ведь сейчас эпидемия, знаете? А сама корчит рожи, показывает большой палец: прокатило! И что бабушка строила такое несчастное лицо, когда увидела, что спать можно прямо на диване в гостиной, а в ногах спит кошка… У Дервал можно без спроса шариться по шкафам и холодильнику, и все только смеются:
— Найдешь что съедобное — свистни!
Смешно: вкусные вещи там лежат почти везде. Сама же тетя Дервал вечно спрашивает: деточка, хочешь, приготовлю что-нибудь? В плетеной вазочке — конфеты, в корзинке — домашние пирожки, в холодильнике — то шоколадный рулет, то суши, то бисквит с вишнями — и тут надо действовать быстро, потому что за этим бисквитом охотится еще и мистер Хаггети…
Мистер Хаггети, кстати, был бы вовсе идеальной нянькой:
— Не лезь в лабораторию, пожалуйста. Не потому, что я тебе не доверяю, а для твоей же безопасности.
И все — хоть весь остальной дом к чертям переверни. Но это скучно, и даже прогуливать школу (на этот раз абсолютно законно, потому что голова тяжелая, а в горле поселился противный маленький ежик) не так интересно, потому что больше здесь никого нет. Ни мальчишек, которые в школе, ни Пушинки, которая где-то гуляет, ни тети Дервал, которой тоже внезапно вздумалось заболеть, а взрослым вечно дома не болеется — им непременно Мунго подавай… И даже на диване, против обычного, даже с пультом и вазочкой конфет в обнимку спится вовсе не так уютно.
В лаборатории ("Сиди тихо и никуда не лезь, раз уж пришла. И пробовать ничего не вздумай".) что-то непрерывно булькает и искрит. А пахнет совсем не дурацкими реактивами, как обычно, а очень вкусно: шоколадом, коричным пирогом, яблоками, мокрой травой (это в феврале-то!) и почему-то папиной брызгалкой, которой он пшикается утром перед работой. И еще и накурено так, что туман просто.
— Дядя Сев, вы только наколдуйте, чтоб проветривало, а то за сигареты влетит. И вообще вредно это, потому что от них умирают даже лошади.
— Да что мне будет… Маги по двести лет живут…
— А вдруг!
Дядя Сев вдруг замолкает, оборачивается и оглядывает от ног до головы, будто впервые увидев, от макушки до толстых кусачих носков.
— Так, Мокрель, перекусила — отдохнула? Чеши-ка теперь домой, причем камином.
— Дядя Сев, ты что, обиделся? Я же не про тетю Дервал, она ж скоро вернется, правда-правда! И на лошадь ты не так уж похож, она ж смеялась тогда, педальных лошадей на самом деле не бывает!
Дядя Сев при всей его доброте и веселости был не слишком улыбчивым, и поэтому его иногда за глаза называли злюкой. Хотя сейчас он действительно улыбнулся явно через силу:
— Не обижаюсь я, чего выдумываешь? Устал просто немного, а дел еще, похоже, не меряно…
— А хочешь — кофе сварю?
— Вари. Только дом не сожги… и потом уж будь добра — чтоб пока не разрешу, на порог даже не лезла.
И хотя он только и твердит про безопасность и прочую чушь, но когда выходит из лаборатории, сам же прячет под рукав край бинта — наверняка порезался сейчас одной из своих стальных закорючек. Наверно, дядя Сев и вправду устал, потому что, несмотря на кофе, срубается потом на диване. Приходит Пушинка (холодная, с мокрым носом и грязными пятнами на спине), залезает к нему в ноги и начинает урчать, и тогда — действительно можно уже уходить. Только собрать с пола упавшие бумажки. Только уходить от дяди Сева жалко — как он тут, такой старый и совсем один?
Что тетя Дервал дома, становится понятно еще раньше, чем ее видно от камина: в кухне очень характерно звенят в стену тарелки.
— Я тебя хоть о чем-то просила?
Бджинь!
— Я тебе хоть раз что-то такое сказала бы?
Джинь! Бджинь!
— Чтоб дети сиротами остались?
Кажется, тарелки на этом закончились. И дядю Сева снова жалко, потому что выглядит он на редкость обескураженным. И редкостно зашуганным. Правда, съязвить ему это абсолютно не мешает:
— Так-то ты контрольную пишешь, Мокрель? Чем на этот раз хвораешь: вывихом совести или воспалением хитрости?
— Да у меня ваще ангина! А вы — опять полаялись!
— Говори только за тетю Дервал — разоралась буквально на ровном месте. Иди вон, пирожок съешь, раз пришла.
— На ровном месте? На ровном месте, говоришь?
Тетя Дервал какая-то непривычно тощая, но с буквально горящими на лице веснушками и опять волосами дыбом:
— Лис, детонька, да чтоб ты знала — этот му… дурак втихушку зачаровал меня! Без спроса! Привязал к земле этой гребаной, к себе привязал — как тебе это понравится?
— Никак. А что плохого сделал? Он же… ну, не такой уж он старый!
— И мне состариться не даст! — тетя Дервал хлопнула дверью кухни и чем-то там снова загремела — на этот раз тяжелым.
— А почему не даст состариться? В смысле, не доживет, потому что на вредной работе? А зачем причаровал тогда?
— А это ты и подсказала. Говорила-говорила, а я и подумал, куда мне двести лет, мне и сто хватит выше крыши, отдам-ка я ей все лишнее…
— Сказала б я, чего у тебя лишнего! — тетя Дервал из кухни все прекрасно слышала.
— А она вон как развоевалась теперь. Что не просила и что не хватало еще — чтоб жили долго и в один день умерли.
— Но так же только в сказках бывает! Чтоб жили долго и счастливо и в один день умерли… вы что теперь, правда в один день умрете?
— Наверно, Мокрель. Лет так через сто. Если раньше друг друга не поубиваем.
— Ей что, совсем паршиво было?
— Отвратно, Рыжик. А мне с того — наверно, еще хуже... Паршиво это, Лис, — когда вокруг умирают, а ты остаешься.
— Это как так?
— А это, Мокрель, как в сказке, только в злой и которая заканчивается плохо. Как в ваших китайских мультиках.
— Это как когда у Розы машиной Снежинку задавило? Когда Роззи плакала весь день.
— Они — японские! — грохнуло снова чем-то в кухне и зашипело, как змея. — Аниме!
— Один хрен. Ладно, не забивай себе голову… А знаешь, иногда можно так сделать, чтоб часть своих лет подарить кому-то, только получается очень не всегда… Поэтому, наверно, только в сказках.
— Или в стишке, что любовь до гроба — дураки оба. Ой, то есть в сказках про принцев!
— А он и есть принц, — бухтит тетя Дервал из кухни, — только му… дурак. Идите жрать, пипл, я пирог с вишней обалденный забацала.
22.06.2012 4
Тедди любит Викки
Это лето выдалось совсем неудачным. Все наперекосяк пошло: а вот погости-ка ты, детонька, у бабушки Молли!
И пофигу, что всего неделю, — все равно же плохо без родителей! Но они торчат в маггловской больнице у Джеймса, потому что Джеймсу лечили глаза и он там сейчас с повязками ничего не видит. Близнецы вообще сказали, что ему глаза вырезали и пришили новые, стеклянные и со встроенным лазером, чтоб видеть насквозь. Наврали наверняка, конечно.
И, конечно, близнецам здесь веселее, потому что они захапали себе качель из досок, сделанную за сараями, а еще у них есть Роззи-задавака.
От жары стрекочут бесконечные кузнечики и во рту делается сухо и почти горько. Лето, жара, но близнецы и Роззи не зовут с собой играть или купаться — потому что все они задаваки, а бабушка Молли (неродная бабушка, между прочим!) занята готовкой — с тоски можно помереть! Хорошо еще, что есть Тедди.
У Тедди желтые глаза и цветные волосы — будто на голове кусок радуги; он приходит в обед, чтоб вечером все-таки взять с собой на речку или гулять. Он даже несет на плечах обратно с речки! Но это все вечером, потому что у Тедди теперь есть Викки.
Днем они сидят в тени веранды, вроде бы повторяя задания на лето, но на самом деле Викки болтает всякую чушь, а Тедди слушает ее, открыв рот, будто последний дурак. Наверно, это у него старческое, ведь Тедди Люпин уже будет на пятом курсе, а в прошлое лето Тед явно был умнее.
Тогда он мог весь день потратить на то, чтоб поиграть с ними со всеми, и всегда раздавал подзатыльники близнецам и Роззи-задаваке, если они начинали дразниться или убегали играть только втроем… Сколько Тедди придумывал разных развлечений! Мыльные пузыри, игрушечная водяная мельница, поющие колокольчики на дереве и бутылки с водой, по которым можно стучать и у каждой будет разный звук, обед прямо на берегу, воздушные змеи (бегать за змеем было трудновато, и поэтому Тэдди тоже брал к себе на плечи). А сколько он знал историй! Про пиратов, про героев, про старинных волшебников… Теперь истории близнецам читает из книжек Роззи, и они рано или поздно прогоняют спать, а сами еще, наверно, полночи сидят под простыней втроем, светят маггловским фонариком и смеются или рассказывают что-то страшными завывающими голосами. А Тедди читает вслух только для Викки!
Мужеством приходилось собираться долго, два с хвостиком дня, прежде чем спросить:
— Тебе что, Викки нравится?
А Тед только улыбнулся, как дурак:
— Ага… я ее люблю, наверно. Знаешь, Мокрешь, у нее волосы такие совсем почти белые, будто облака на солнце, так красиво!
Да, волосы у Викки действительно были почти белые, но не тонкие, а густые и длинные — что надо волосы были. Только сама она была слишком уж противная, хоть и красивая — никаких других слов не осталось тут:
— А Тедди любит Викки! Тедди любит Викки!
— Малышка выдала твой маленький секрет, Тедди! — смеется Викки откуда-то из открытого окна. Она красиво сидит на подоконнике, свесив наружу левую ногу в красной сандальке и блестящем браслете. Тедди краснеет щеками, синеет волосами, и бормочет:
— Ну, Мокрель!
От носящихся в воздухе подзатыльников главный путь отступления — к курятнику и клумбам:
— Тедди любит Викки! Тэдди любит Викки! Тэдди… любит… Вик…
Стоявшее у забора ведро попалось на глаза случайно, когда после протирания глаз кулаками и долгого, всласть, сморкания в пыльный лист лопуха, когда уже появились куда более насущные мысли: близнецы и Роззи собирают смородину, а значит, качели свободны! Тут уж не до качелей стало. Молли давно пилила дядю Арти, что надо побелить забор, и сегодня, кажется, час забора пробил. Час-то пробил, но чары с кисти и ведра успели с утра выветриться, и теперь все так и осталось недоделанным. На забор тут до края, кстати, все рано не хватило бы, а вот на волосы — вполне.
Чтоб были почти белые, как облака на солнце.
Краска оказалась мерзкая. Воняющая еще вполне терпимо, но холодная, ужасно текучая за шиворот, а уже потом, как оказалось, — ужасно едучая, если попасть в глаза. А еще ужасно плохо смывающаяся пахнущей болотом водой из огородной бочки для полива. Тоже холодной. И тоже противно текучей по платью, а это уже впору опять зареветь, потому что, кажется, про такое и говорят, что безнадежно испорчено…
— Так, а это кто тут у нас? — гулко и буквально под ухом грохнул чужой голос. — Что за мокрица? С ума сошла, утопиться решила?
— Нееееет… покраситься… чтоб волосы беееееелые, как облака… А теперь только платье…
— С чего тебя вообще в известку-то сунуло! — чужой голос был грубым и хриплым, зато забормотал чистящие и высушивающие заклинания над платьем, а вода в бочке вдруг сделалась почти горячей и запахнула ромашковым мылом. — Смотреть за тобой некому?
— Еееесть… Тееедди… но он любит Вик… ик… ик!
А чужая рука окунула в воду вовсе грубо — этот точно утопить может:
— Ай, горячо же!
— А иначе не отмыть! Всю тебя запустить туда надо было бы! Это Тед, значит, так проштрафился!
— Он… буль… любит Вик..ик.. икки… Буль-буль-тьфу! Он сказал, что у нее волосы красивые белые, как облака на солнце! Глаза щиплет, ай!
После еще одного нырка этот, наконец, озаботился наколдовать свежей воды, и тогда глаза все-таки стали видеть. Человек оказался рыжим, весь-весь одного цвета, от неровно стриженных волос до пыльных брюк и высоких ботинок, и не таким уж страшным, как если судить по голосу, а справа лицо все залеплено бинтом, только глаз и видно.
— Раньше он только меня любил, а теперь Викки! А зачем лицо заклеено?
— Сунул куда не надо. Как ты — всей головой в краску — а вот если б вообще без головы осталась?
— Меня бы Тедди снова полюбил, когда я с белымиииии…
— Ну, барышня… богатая личная жизнь у вас тут, я вижу!
— Он бы змея со мной пошел бы запускать… А тебя как зовут? А что за дракончик вышитый?
Вышитый на черном щите на пятнистой куртке дракончик и вправду был очень красивым.
— А можно его мне?
— Нельзя. Пойдем-ка, бабушка Молли наверняка тоже захочет на тебя полюбоваться.
— Не хочу, там Тедди с этой Викки сидят!
— Ну что ты на эту Викки взъелась? Мало ли мальчиков еще на свете кроме Теда!
— А никто больше со мной летучих змеев не запускает! Тедди запускал только, а он теперь стал старый и любит Викки!
Как бы Тедди ни любил Викки, но именно в этот момент прибежал сюда:
— Вот ты где, Лис! Ты в чем так изгваздалась? Привет, Чарли!
Чарли. Чар-ли. Чарррр. Чарминг. Ни разу не Принц Чарминг, конечно, но имя ему шло.
Чарминг оказался страшноватым только на первый взгляд, а на самом деле — просто староватым и слишком громким. Да и на плечах катал гораздо быстрее, чем Тедди, а какого змея за тот вечер, который прожил в Норе, помог сделать! То есть не помог, а сделал почти все сам, кроме как раскрасил летучего дракончика на черном фоне. Что там близнецы и Роззи, даже Викки-задавака вместе с Тедди глаза вытаращили на эту красоту!
Этот змей прожил в Норе гораздо дольше, чем Чарминг: его все по очереди запускали до самой осени, а осенью дракона сдуло куда-то сильным ветром. А Тэдди сказал, что, наверно, полетел в теплые страны. Ну, Тэдди ж взрослый, ему виднее… Хорошо бы только, чтоб весной прилетел обратно на старое место, а еще лучше — вместе с Чармингом.
Катать на плечах ведь кто-то же должен, а Тедди Викки любит…
22.06.2012 5
Старое кино
— Нил!
— Я — Люк!
— Нил Дэниэл, ты будешь слезать с дерева или...
— Или!
Наверно, это и называется взрослением. Когда вдруг непонятно с какого перепуга накатывает безысходная горечь, такая, что, кажется, сердце готово разорваться.
Когда мама не приходит забирать тебя из сада — а почему, спрашивается? Из-за того, что болеет мелкий засранец? Да не смешите моих киборгов! Из-за того, что сопляк — маг, вот из-за чего. О маге можно и позаботиться, не тратя свое время на всяких магглов и сквибов! Готовить пирожки с черникой, кормить с ложечки — это четырехлетнего-то выпендрежника! Потому что он — такой маааааленький, такой хууууденький... Счас. Если бы в глубине человеческой души могли помещаться предохранители, то они бы сгорели все до единого: потому что такого немыслимого предательства трудно ждать от собственных родителей — когда ты и сквиб, и папе не родной. То есть привыкаешь называть папой совсем чужого человека, а потом и оказывается, что человек и в самом деле — чужой абсолютно. И что ни за каким андроидом ты ему не сдался…
— Нил, слезай немедленно!
— Иди к Чужому в пасть, приставала!
Вот так приблизительно, как и сам услышал утром: "Не приставай, не до тебя сейчас!"
Даже Джимс, предатель, уже убежал к своим родителям — когда два папы, то хоть один-то родной... Хорошо ему. Было б неплохо доделать звездолет в сарае, хотя бы чтоб не до космоса, но немного поднимался над землей — тогда можно б было улететь отсюда. Далеко-далеко и навсегда-навсегда, а из оставшихся деталей можно б было собрать робота, чтоб не было скучно и если Джимс все-таки лететь вместе не согласится... Наверняка наприключается всякого разного, ведь в кино никогда не показывают, что звездолет просто так приезжает из одного места в другое, как автобус. Надо будет на всякий случай обязательно взять с собой световой меч, который па... этот зачаровал, чтоб светился без батареек и даже если внутрь попадает вода.
— Нил!
— Я — Люк! Идите вы все к... не пойду я домой, понятно! И только попробуйте заколдовать — все равно не слезу!
Вот так всегда и бывает: сначала тебя не замечают дома, потом — просят знакомых, чтоб забрали из сада, — а дальше что, спрашивается? Вовсе из дома выгонят? Тем более Джимс с родителями уже ушли, похоже, — и даже уговорить не попытались... Ну и пусть идут! Поцелуйте мой блестящий железный зад!
Можно улететь на звездолете далеко-далеко, воевать световым мечом с злобными и клыкастыми пришельцами и защищать планету от всякой нечисти — а когда спросят, кто такой, то можно будет со спокойной совестью ответить: "Сирота!" Главные герои непременно сироты, такое уж правило...
От этого осознания собственного сиротства даже начинает щипать в глазах — так себя жалко. Все сбивает приставала-Эмили, потому что снова приходит ныть под дерево:
— Нил, там за...
— Я — Люк!
Папа стоит у ворот, и у него похожий на привычную мантию плащ накинут поверх домашнего костюма и в несколько слоев намотанного домашнего же шарфа — наверняка успел простыть, почему-то из-за страшных шрамов на шее папа вообще моментально начинает кашлять от любого сквозняка. Папа наверняка аппарировал в ближайший переулок прямиком из дома.
— Да черт с тобой! — взрывается эта зануда Эмили. Всю планету можно защищать от пришельцев, но только не девчонок — от них пришельцы убегают пусть сами... — Да черт с тобой, Люк! Там отец за тобой пришел, спускайся!
* * *
Младший братик был глупый, лысый (редкий рыжий пух не в счет) и вообще весь какой-то недочеловек. У Снежинки котята в две недели уже были похожи на кошек, а этот за две недели не научился совсем ничему. И в штаны все свои дела делал, и плакал постоянно, и даже собственным именем так и не обзавелся.
Точнее, у этого детеныша было целых два имени: мама его называла Грегори, а папа — Только-Через-Мой-Труп. Из-за этого папа с мамой бесконечно спорили.
Детеныш был некрасивый, беззубый, краснокожий, но забавный. Сопел и пытался ухать, будто совенок. И лапки у него были такие же теплые, как у ручной совы. А пахнул братик молоком, будто котенок. Бабушка называла его красавцем и обещала, что будет кудрявым, — врала, конечно, чтоб папу с мамой не обижать. Вот Скорпи — красивый, но он и не лысый, и в штаны не дует. И не боится ничего, кроме темноты и пчел... А братик — помесь кошки и совы: свернулся в клубок и ухает тихонько:
— Хью... хью...
— Кудряшка Хью ты.
— Хью?
— Был бы девочкой, был бы Сью.
— Хью!
— Это ты прав, нафиг: место девочки уже занято. Мной!
— Хью? — удивилась мама. — А ведь это мысль!
— Хью? Ну, это уже все лучше, чем как Гойла! — обрадовался папа. — Что тебя дернуло непременно назвать его в честь маггловского колдомедика!
— А ведь так оно и выйдет в итоге! Все лучше, чем если б в честь кого-то из тех немецких водопроводчиков, диск с которыми ты прячешь от меня у Гарри.
Папа сделался красным, будто цветы с бабулиной клумбы:
— Да я... не прячу ничего, это даже не мое!
— Хью! Хью! — радовался наконец-то придуманной кличке мелкий краснокожий котосовенок. Он, оказывается, вполне научился уже одной человеческой вещи: он научился улыбаться.
* * *
Иногда в шутку дедушка сердился на бабушку:
— Ты б его еще в платье нарядила! Что за девчачий интерес — танцы?
На самом-то деле дедушка просто немного досадовал на себя — потому что из-за ног ему приходилось много сидеть, а ходить только с тростью. Да и какие тут танцы, не балет же! Так, чуть-чуть...
Бабушка шепчет, зачаровывая рояль в малой гостиной, и клавиши сами по себе начинают нажиматься.
— Подошли — поклон... не тряси так головой, Рэй... подать даме руку...
Бабушка — невероятно красивая, у нее белые волосы и безупречно прямая спина. Так что поневоле тоже приходится держаться прямо-прямо.
— ...три-четыре — вальсовый квадрат... Устал?
— Немного.
У бабушки очень красивые руки, белые и в тяжелых кольцах — и ласковые-ласковые. Она вечно норовит сунуть конфет и печенья в карманы, как будто Рэй все еще маленький, постоянно то гладит, то растрепывает ему макушку — торчащие во все стороны черные вихры в любом случае начинают топорщиться еще сильнее. Иногда она сама садится за рояль и играет что-то старое-старое, такое же старое, как этот дом, медленное и красивое, а иногда портреты родственников по стенам уныло морщатся от совсем не уместных здесь джаза и рок-н-ролла. Вот это можно сыграть в четыре руки, и на два голоса пропеть хоть ту же "Естедей" — бабушка сама научила ей Рэя.
А еще бабушка учила Рэя танцевать. Совсем немного, что умела сама.
Дедушку это, кажется, сердило. И дело даже вовсе не в "девчачьих" увлечениях, а в неизменной трости, в катающемся кресле, которое "на всякий случай" с недавних пор обитало в доме — в ногах, которые дед когда-то застудил (а где — не рассказывал). И уж точно у дедушки бы не получилось кружиться так, как в бабулином любимом кино кружился тот, в честь кого назвали Рэя.
— Снова свои девчачьи выкрутасы?
— Ничего они не девчачьи!
Определенно, дедушка с бабушкой и Рэй с родителями живут в разных мирах. И дело не в том, что Рэй живет в маггловском квартале, бабушка с дедом — в магическом поместье. Ведь дома, с родителями Рэй — это Рэй и есть: лохматый, уши оттопыренные, на штанах краска и в голове летний ветер — Мелкий, Липучка, Черносливина. А здесь, у деда и бабушки, он — Ретт Абраксас. И в это верится — как, наверно, верится в тот кусочек из кино, где герой, в честь которого назвали Рэя (там-то молодой, но вообще — на кучу лет старше деда), танцует на балу — здесь, среди звенящих люстр и старинной позолоты до самых гулких потолков, вообще во многое верится…
— Позволите украсть у вас даму, капитан Батлер?
— Только один танец. С вашего позволения, разумеется, леди Цисса…
Бабушка смеется, снова мимоходом взлохмачивая макушку Рэя.
Рояль ныряет под руку Рэя своими клавишами, будто ласковая кошка. Подошли-поклон…
04.08.2012 6
А это было зимой…
Вода исходила паром и будто бы предупреждала: "Не суйся!"
— Ты уверен, что сюда можно ногами?
— Не очень. Они мне не вареные как-то больше… чхи!.. нравятся.
— Даже нужно! — раздалось из-за ширмы. — И сразу от всего, и для профилактики — чтоб неповадно было! И по сугробам лазить, и от учебы потом волынить!
Больничное крыло, раскрашенное лучами зимнего закатного солнца в легкомысленный розовый, ныне стало подобием пыточной: таз с горячей водой, кружки — не с мощнейшими зельями, а с кипяточной же смесью из кипятка, имбирного порошка и меда — фу, буэ! Вот уж, профилактика в чистом виде, издевательство сплошное…
— Ноги — в воду!
— А волше…
— А волшебное слово — "Быстро, я сказала!"
Вот же дернула Моргана милейшую старушку Помфри целую неделю повышать квалификацию в Мунго! А чья идея была оставить вместо нее Грейнджер — вовсе придушить на месте. Потому что к обязанностям школьной медсестры абитуриентка-колдомедик отнеслась уж слишком рьяно…
— Поттер, кха! Не дыши на меня своими соплями!
— Сам зараза!
— Хорош морской бой устраивать! А то пол подтирать заставлю. И чтоб когда вернулась, то весь имбирь уже выпили.
Дверь бесшумно открылась и закрылась, снова отрезая от всего внешнего мира и Больничное крыло, и приютившихся там двоих восьмикурсников. Синхронно хлюпающие и синхронно красные носы, синхронный плеск двух пар босых ног в тазу с горячей водой — рождественские каникулы выдались такими рождественскими! Слизеринец и гриффиндорец, единые под общим пледом словно инь и ян, словно сопли и кашель после валяния дурака в снегу, коротали этот уютный вечер веселого дня вдвоем.
Впрочем, никто не возражал бы, чтоб вечер был бы гораздо более длинным. Босая ступня щекочет чужую уже вполне игриво:
— Это одеяло… Кха, задолбался уже! Это одеяло такое жесткое, что жжется, будто крапива! Маггловская медицина вся такая… пыточная?
— Нет, только народная. Гермиона сказала же — чтоб неповадно было…
— А что-нибудь поприятнее?
— Надраться до зеленых дракончиков. Но это от душевных ран и потом с похмельем. Или когда двое людей забираются вместе под одно одеяло целоваться, жамкаться и сексом трахаться — согревает и лечит от всех болезней.
— Это уже интереснее… Кха, а подробней?
— Можно и подробней!
Можно сколько угодно говорить, что у Поттера замечательные глаза, будто два изумруда, что у Поттера — великолепная фигура ловца, что превосходные волосы, не знавшие должного ухода, но мало кто, кроме Драко, знает, что самое замечательное — улыбка Гарри. Одним своим кошачьим прищуром, одним взглядом — так только Поттер улыбаться и умеет. А потом уже — смешливо сморщится нос с редкими веснушками, обозначится веселый оскал с едва заметной щербиной — такое часто бывает, если новый зуб выращивали взамен выбитого поспешно и магией… А главный секрет, которым точно уж ни с кем Драко не будет делиться, — шальной вкус и мелкие трещинки ярких поттеровских губ...
— Тише ты, я шучу… а то Грейнджер вернется — а что мы тут делаем?
— Сходим с ума?
— Ага. С ума, Поттер, поодиночке сходят. Это только всякими, кха, соплями болеют вместе…
Непраздничные вещи
В средние века рыцари нередко давали имена своим мечам. Подобно им некоторые музыканты дают имена своим любимым инструментам, вкладывая в них вместе с мелодиями по частям свою душу... Но вот давать имена вещам из домашнего обихода — это надо умудриться и постараться, да.
Кофейная кружка Гарри — Смайл. Большая, керамическая, круглобокая и без ручки. По желтой глазури — тонкая сетка мелких трещин, и поэтому кажется, что желтая улыбающаяся рожица — стариковская. Потому-то второе имя Смайла — Лыба Старого Японца. На пару Смайлу в посудном шкафу живет Могиканин, изящная чайная чашка — без ручки. Живучий, зараза: весь остальной сервиз давно переколотили, а этот с каких высот только не летал — и хоть бы что. Неведомо как приблудились близнецы-тройняшки с одинаковой надписью "Интел" и одна — с силуэтом обкусанного яблока — черная, по имени — Белоснежка. Бело-зелено-оранжевую кружку с надписью "Эрин го бра!", любимую кружку Драко, здесь забыла Дервал в прошлом году.
Драко делается смешно:
— У нас хоть что-то из посуды есть не краденое, а свое?
Гарри крыть нечем. Тарелки, так вышло, прикочевали сюда вместе с гостинцами от миссис Уизли, да так и прижились — целое стадо в аляпистых вишенках. Столовые приборы — из дома Блэков, до половины из разных наборов, оттуда же — прочие нужные вещи…
Велосипеды, которые живут в коридоре, зовутся Жевастик и Попрыгунчик. Попрыгунчик в последнее время скучает без дела, и Гарри с радостью позволяет ему немного пробежаться до супермаркета и обратно: раз что-то сказано, то выполнить надо — так полагается.
Дан приказ идти на север
Мне — в другую сторону –
Уходили мракоборцы
На гражданскую войнуууу… У, твою мать!
Попрыгунчик полностью оправдал свое прозвище, у самого крыльца сбросив на землю вместе с пакетами и коробками, а от громкого дребезга Гарри на секунду глохнет.
— Поттер, живой?
— А что мне сделается. А вот посуда…
Ударостойкое стекло разлетелось как совсем обыкновенное. И это крыть нечем — кроме мата, разумеется. Тем более что Драко только кривится:
— В следующий раз Снейпа попрошу.
Потом он ловит потускневший взгляд Поттера и смеется:
— А что делать, если они у нас, как растения — только ворованные и приживаются? Снейп притащит, а нам — только потихоньку к себе уволочь…
* * *
— Уммм, это потрясающе!
— Драко, ты уверен?
— Да ты только посмотри! Кажется, я готов забрать назад все свои высказывания насчет магглов и их изобретений! Сам попробуй! Подумать только, эта силиконовая штучка способна вытворять такое, что человек смог бы только языком или пальцами… ну, убедился!
— Уммм… ты прав!
Поттер жмурится, будто довольный кот, и собирает губами тягучие светлые капли.
— Я всегда прав! И да, лопаточка для теста и соусов, а не для того, чтоб это тесто ей жрали!