Дрянь

Приоткрытая дверь в кабинет пропускает полоску тусклого света. Все мое существо яростно сопротивляется тому, что должно произойти, но, тем не менее, я, внутренне сжавшись перед осознанием неизбежности, заглядываю в узкую щель.

Он с силой вдавливает ее в массивный письменный стол, издавая странные хрипящие звуки. Брюки приспущены, а ягодицы полускрыты загорелыми лодыжками стонущей под ним девушки. Со своего наблюдательного пункта я не вижу их лиц, но знаю, что распутная мисс, чьи ноги, обутые в аккуратные туфельки на высоких каблуках, равномерно подрагивают в такт движениям, – наша горничная Шерри, а трахающий ее в глухом мерцании немногочисленных незатушенных свечей мужчина – мой отец.

Мне снова шесть лет. Я — маленькая девчонка в ночной рубашке с нарисованным драконом, босая, держащая за ногу уродливую одноглазую куклу. Мне страшно, дико и любопытно одновременно. И пусть спящее сознание взрослой Панси бьется в невозможном желании вырваться, не проходить опять через детский кошмар, ребенок, лицезреющий эту картину, еще ни о чем не подозревает.

Любовница, тем временем, случайно задевает отманикюренной рукой старинную хрустальную вазу, и та, как на испорченной колдографии, безбожно медленно падает на пол, крохотными осколками разлетаясь от мрамора, прикрытого узорчатым тонким ковром. Мужчина останавливается, на мгновенье замирает, и внезапно с размаху бьет девчонку по щеке. Испуганный крик пронзает меня ледяным холодом, но я стою, не в силах шевельнуться, будто приклеившись к тому, что происходит у меня перед глазами.

Хватает ее за волосы и стаскивает на пол, тыкая лицом в осколки. Она извивается, кричит, что-то лепечет, пытается вырваться, но он с равнодушной жестокостью снова и снова опускает ее голову на битое стекло. Дергает вверх и мне предстает, пожалуй, самое яркое видение ужаса за всю мою жизнь – многочисленные порезы бороздят некогда красивое лицо, превратившееся в кровавое неоднородное месиво. Роняю игрушку и истерично визжу, вперив непонимающий взгляд в монстра с внешностью отца.

— Не трогай ее, отпусти! Что ты сделал с папочкой? Ты – не он, не он!

Мне бы убежать, но ноги будто приросли к полу. Не помня себя, приказываю ему оставить в покое человека, который не значит для меня ровным счетом ничего. И он, будто потакая моим возмущенным воплям, швыряет Шерри на покрытый алыми разводами пол, отправляет вслед парализующее и искривляет губы в издевательской улыбке; в два шага пересекает пространство между нами, замуровывает заклинанием дверь. Отскакиваю от него, затравленно глядя снизу вверх на родное лицо, принадлежащее какому-то другому, ужасному, человеку.

— Ты плохо себя вела, Панси. Разве тебя не учили, что подглядывать — нехорошо?

Жестко дергает за руку, притягивая к себе. Спотыкаюсь, чуть не падаю, но он подхватывает меня, сжимает одной клешней запястья за спиной, другой задирает сорочку и пытается залезть в трусики. Отбрыкиваюсь, пинаю ногами; изловчившись, сильно кусаю его чуть повыше локтя. Оглушительный удар сваливает вниз. Все меркнет, в сознание далеким гулом проникают обозленные слова:

— Ты за это поплатишься, маленькая дрянь!

Пинает ногой в изящном лакированном ботинке. Сжимаюсь в крошечный комок, мечтая исчезнуть вовсе, не видеть, не слышать, не чувствовать. Раз, другой, третий, и все в живот. По щекам текут молчаливые злые слезы, но я больше не вскрикиваю, не пытаюсь вырываться, в надежде, что если буду тихой, он меня отпустит.

Резким жестом разрывает тонкую ткань, сдергивает ее с меня, наваливаясь сверху. Его шумное дыханье совсем рядом. Разводит ноги, преодолев слабое сопротивление, одним толчком, без всяческой подготовки, всаживает в меня член. Даже сейчас, спустя столько времени, я леденею от этого сгустка страха, стыда и бесконечного потока боли, в то время как он, озверев, вбивается, рвя меня изнутри, зажимая мне рот ладонью, чтобы заглушить рвущийся истошный крик. Задыхаюсь, что-то неразборчиво мычу, мечусь в заведомо обреченных на провал попытках выбраться из железного кольца его рук, шарящих по телу, сминающих, цепляющихся, обжигающих; скрыться от исступленного похотливого взгляда на родном лице.

Кажется, он протыкает меня насквозь, повреждая все жизненно важные органы, и скоро его перепачканный в моей крови агрегат вырвется где-нибудь на уровне грудной клетки, влача за собой жалкое слабо пульсирующее сердце, как древние варвары насаживали на штыки головы убитых врагов. Мне каким-то чудом удается высвободить руку, и я выбрасываю ее вперед, целясь ему в лицо.

Будто вдалеке хрустит раздробленная кость моего запястья. Серия ударов обрушивается сплошной лавиной. Перестаю чувствовать себя, захлебываясь собственной кровью, будто превратившись в один сплошной комок страдания, смятую и раздавленную конфетную обертку. Толчки становятся еще быстрее, но мне уже все равно.

— Авада Кедавра! – Сиплый и какой-то искаженный голос Шерри откуда-то из другой жизни.

Мертвая туша насильника обрушивается, придавив меня своим весом. Девушка отбрасывает палочку и подползает ко мне, с трудом освобождая от тяжелого, перебивающего кислород трупа. Не могу выдавить из себя ни слова, позволяя ей взять меня на руки и перенести на диван, укрыть рваной рубашкой с раненым драконом, поблескивающим затравленным серым оком.

— Прости меня, Панси, прости, прости… — приговаривает как священную мантру, обнимает, вымазывая кровью с ладоней и лица, и почему-то прося поплакать, а у меня — высохшие безжизненные глаза и никакого понимания, за что же нужно ее прощать.

Дальше все как в тумане. Чьи-то возгласы, аврорские мантии, чужие люди, заламывающие руки спасшей меня, тащащие куда-то, переговариваясь про убийство. Мои мольбы ее не забирать, которые все равно никто не слушает – слишком уж обеспокоены иллюзией творимого правосудия и своим мнимым героизмом. Кто-то склоняется надо мной, несет какую-то ахинею на тему «все хорошо», но я игнорирую его, скукожившись и прижимая к себе ошметки ткани, замаранной моей болью.

* * *

Я просыпаюсь от того, что кто-то легко гладит мое плечо. Поднимаю растрепанную голову от парты, разлепляю глаза и вижу Драко, смотрящего на меня с выражением обеспокоенности. До слуха доносится монотонный бубнеж профессора Бинса и равномерное похрапывание большей половины учеников. Наклоняется ко мне, едва слышно шепчет:

— Опять?

Киваю. Ему не требуются слова – не знаю, почему, но он всегда понимает меня лучше, чем кто бы то ни было; единственный знает о том, что произошло тогда. Видимо, снова во сне бормотала, из чего он и понял, что мне снилось. Драко Малфой. Мой островок спокойствия посреди того дерьма, что происходит ежедневно и, судя по всему, не собирается прекращаться. Мы познакомились, когда мне было восемь – маму пригласили на прием к его семье, и она по какой-то неизвестной причине взяла меня с собой.

Он сразу привлек мое внимание – хрупкий светловолосый мальчик со странно прозрачными глазами, маленькая искаженная копия шикарного родителя. У него была нормальная семья, если не считать некоторого дефицита отцовского внимания, а у меня – разрушенная вдребезги самооценка и отказ принять тот факт, что чудовище, фактически уничтожившее меня, оказалось не подделкой, тяпнувшей оборотного, а тем, кто был для меня ближе всех на свете.

Это замалчивалось. Об этом предпочитали не вспоминать. Обвинив Шерри, разумеется, через взятки кому надо, отправив ее в Азкабан, мать спасла честь нашего рода, но загубила свои отношения со мной – я не могла больше доверять человеку, которому мнение посторонних важнее родной дочери, ставшей чем-то вроде постыдного напоминания о том, что могло ее опорочить. Напоминанием, с которым она предпочитала не сталкиваться, не говоря уже о какой-то поддержке.

А Драко был первым, кому было не наплевать. Я стала для него подобием сестры, с которой можно было свободно говорить, которая пережила и потеряла куда больше него. Хоть родственные отношения и перестали уже тогда для меня хоть что-то значить.

Он – тот, кого я могла бы полюбить, если б умела. Но такие сложные чувства недоступны пустышке Паркинсон, что только и знает, что поддакивать, строить мелкие пакости против великого очкарика и его тупоголовой свиты; которая спит со всеми желающими потому, что стала долбаной нимфоманкой. Или просто из-за того, что никому не может отказать.

— Хочешь после уроков сходить в Хогсмид? Посидим где-нибудь, развеемся. Съедим по воздушному мороженному, я же знаю, как ты его любишь. – Пытается отвлечь меня от тягостных мыслей, и я благодарна ему – меньше всего сейчас хочется об этом думать.

— Да. – Улыбаюсь, даже не особенно прилагая к этому усилий. – Только не тащи меня снова к мадам Паддифут. Мне в тот раз на всю жизнь хватило созерцания влюбленных дурачков. – Гадливо морщусь.

— Не переживай, и близко не подойдем. – Отзеркаливает улыбку. – Ты, наверное, единственная девушка из тех, кого я знаю, не любишь романтику.

— Романтика – это извилистая дорожка к воплощению животных инстинктов. – С философским видом изрекаю прописную истину, известную и мне, и Драко, и любому мало-мальски соображающему человеку. Но, почему-то, большинство девчонок открещиваться от очевидного, зарывая голову в отрицание а ля страус. – Предпочитаю пропускать этот никому не нужный этап.

Невесело усмехнувшись, принимается что-то рисовать в блокноте. Пытаюсь подсмотреть, но он загораживается ладонью, хитро глянув и продолжая чертить какие-то каракули. Спустя полминуты отрывает листок с получившимся художеством, протягивает мне:

— Как тебе такая романтика?

Смешные человечки в виде мальчика с разноцветными шариками в руке и девочки с большим розовым бантом в коротких черных волосах прыгают вокруг валяющегося на полу третьего с высунутым языком и перекошенными очками на окосевших глазах. Не удерживаюсь от фырканья:

— И тут своего Поттера приплетаешь.

Отвечает только задумчивым взглядом, в котором почему-то поблескивает скрытая грусть.

* * *

Дождь мерно стучит в стекло, будто решившись сбежать из негостеприимного хмурого поднебесья. Мы сидим друг напротив друга, отхлебывая сливочное пиво небольшими ленивыми глотками и смотря в окно, залитое слезами осени. Редкие прохожие стремятся поскорей попасть под крышу, деревья шелестят пышными кронами, повинуясь воле вездесущего ветра, а украденные им золотистые листья, очутившись на земле, вымокают в грязных лужах.

В «Трех Метлах» сегодня народу немного, большинство остались в надежных стенах замка, побоявшись ливня. Оно и к лучшему – редко выпадает возможность побыть вдвоем без извечных Крэбба и Гойла, служащих чем-то наподобие живого заслона между его блистательством господином Малфоем и возможной опасностью. Он слишком сильно бережет свою шкуру, чтобы напрасно ей рисковать.

Мне нравится, что можно не выдумывать лихорадочно высосанные из пальца темы для беседы, чтобы не возникало неловкости. Молчать приятнее всего с тем, кто знает о тебе все. Отрываюсь от безрадостной меланхоличной картинки, фокусируясь на Драко, заворожено наблюдаю, тихо сходя с ума. Его длинный тонкий палец бессознательно чертит на стекле, выводя витиеватые каракули, отросшие платиновые пряди падают на глаза, но он не торопится их убирать, будто отстранившись от реальности — взгляд заледенело-серебристых глаз растворяется где-то за плотной завесой ливня.

Я бы любила его, будь я красивой изысканной особой, славящейся незапятнанной репутацией. Я бы заботилась о нем, поддерживала и защищала. Вышла бы за него замуж и родила ему прекрасных белокурых детей. Отдала бы ему всю себя, без остатка, если бы было, что отдавать. А так – разве имеют какой-то смысл глупые мечты влезть в чужую судьбу, как в чересчур тесную мантию?

Какая-то мелкая хаффлпаффка, почему-то шатаясь, проходит мимо, неся наполненный до краев стакан медовухи, и, не успеваю я моргнуть, жалкое недоразумение умудряется не просто, споткнувшись, взмахнуть им, как дуэлянт палочкой, рядом с нашим столиком, но и окатить меня отвратительно сладким напитком. Резко вскакиваю, выхватываю настоящее оружие, наставляя на стушевавшуюся перепуганную первокурсницу.

— Ты это специально сделала, да? Специально?!

Как она посмела встрять в мои нереальные фантазии? Зачем сорвала этот восхитительно-неповторимый миг умиротворения и отстраненного единства? Химеровы когти! Это определенно чей-то заказ. Случайности, даже если бывают, выглядят совсем по-другому.

— Панс, не заводись… тут нет ничьей вины, что ее родители настолько бестолковы, что не могут научить ребенка даже держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы переставлять их безопасно для окружающих.

Меряет кнопку презрительным взглядом и осторожно дотрагивается до моего локтя, пытаясь успокоить. Я зла, как некормленый соплехвост, но, тем не менее, не сбрасываю его касание. Он не любит такие открытые стычки, предпочитая изощренно бить словами. Всегда поражалась, насколько метко и больно он умеет это делать – мне до его уровня при всем желании не подняться никогда.

– Кто тебя подослал, девчонка? Говори, а то будет хуже!

— Простите меня, простите, я не нарочно, я не хотела… я все исправлю, вот увидете! – Зашугано лупает враз поогромневшими глазами, пятясь назад, неловко натыкается на другой, к счастью, пустой, стол.

— Мисс, уберите палочку! – грозный голос мадам Розметты рокочет совсем рядом. – Она еще совсем ребенок, со всеми бывает… давайте, я вам помогу убрать пятна.

— Нет уж, спасибо! – срываюсь с места, демонстративно толкнув женщину испачканным плечом, удаляюсь вглубь заведения, по направлению к туалету. Не появись эта старая мымра, я бы показала мерзавке, как нужно обращаться с такими, как мы. Она бы быстро расхотела выполнять грязную работу за трусливых анонимных ничтожеств. А я искупила бы то, что выставила себя плебейкой.

Едва переступаю порог, в нос бьет терпкий запах крепких мужских сигар. Я, было, решаю, что ошиблась дверью, но смешная голова ведьмы на двери убеждает меня в обратном. Вопрос «что делает этот некто в женской уборной» отпадает сам собой, когда нарисовавшийся Блейз запечатывает за мной дверь и подскакивает почти вплотную, тараторя в совершенно не свойственной ему манере:

— Панси, прошу тебя, только один раз. Только один, я понимаю, что не время и не место, но мне действительно надо. Эта треклятая горгулья подлила в мой кофе зелье неконтролируемого влечения и мне нужна разрядка, понимаешь? Очень нужна. К ней я не пойду, на это она и рассчитывала! Ну будь другом, Паркинсон, ну чего тебе стоит?

— Мантикора тебя дери, Забини, какого дементора? – Раздраженно шиплю, уклоняясь от попыток меня облапать, сквозь штаны чувствуя, насколько явственен результат колдовства по уши влюбленной в него Миллисент. – У тебя что, рук нет? Я вообще-то не девочка по вызову.

— В том-то и дело, что не получается, эта мегера что-то сделала, что и не притронешься! – В любой другой момент меня наверняка бы позабавил его несчастный вид — всегда аккуратно уложенные волосы всколочены, на лбу выступила испарина, глаза лихорадочно бегают. Но сейчас я слишком взбешена, чтобы обращать внимание на необычный облик этого, черт бы его побрал, подстрекателя.

— Это ведь ты купил ту мышь, чтобы она облила меня?

— Что? Да, извини, но, блин, будь же человеком! Я потом собственноручно все отчищу, клянусь!

Торопливо расстегивает пуговицы на моей перемазанной кофточке, снимая ее и отбрасывая в сторону, а я почему-то остываю. Строить из себя оскорбленную невинность – себе дороже. Уж кому, как не мне знать, на что способен мужчина в неадекватном состоянии. Засунув подальше свое возмущение, позволяю ему спустить лифчик, освобождая грудь, пробежаться по ней жадными пальцами, потискать немного и, задрав мне юбку, сдернув трусики, прижать к холодной стене, заставить обхватить его ногами; расстегнув ширинку, засадить в меня истомившийся возбужденный член.

Он вдалбливается яростно, как будто от этого зависит его жизнь. Какое, к черту, удовольствие? Женщина создана, чтобы подчиняться прихотям мужчины, на большее мы не способны. Некоторые, скрипя зубами, принимают эту долю; другие, вроде меня, превращают ее в самоцель. Переспав с кем-то, кроме вопиющей опустошенности я на некоторое время получаю чувство выполненного долга.

Закрываю глаза, стараюсь отрешиться от происходящего, считая рывки. Один, пять, двенадцать, двадцать шесть, тридцать четыре. Через некоторое время начинает казаться, что они следуют по два, отражая удары моего сердца.

Последние толчки. Внутри разливается липкая сперма. Тяжелое сбитое дыхание неприятно обжигает шею, обоняние раздражает резкий застоявшийся дым. Характерно покашливаю, и он отпускает меня, позволяя собрать раскиданные по полу вещи, одеться, привести в порядок изгаженный наряд. Клятвы слизеринца – пустое сотрясение воздуха. Я, к счастью, – не та, кому нужно это объяснять.

— Привет «горгулье». — Не оглядываясь, отпираю дверь и быстро выхожу. Я знаю, что Драко догадается обо всем, лишь посмотрев на мой встрепанный вид, но это не имеет значения, он привык к моему распутству. Однако, противным зверьком заползает в душу осознание себя как чего-то настолько поганого и дешевого, что хочется прямо здесь удушиться собственным чулком. Мерлиновы кальсоны, что за хрень? Выкинуть эту дурь из головы, немедленно! Не стоит придавать такого большого значения обычному сексу.

Он оборачивается на мои шаги. Выражение его лица, стоит нашим взглядам встретиться, резко меняется от вопросительного до понимающего. Когда я прохожу мимо, ловит мою руку, усаживает рядом, обнимая за плечи и прижав к себе, игнорируя попытку отпрянуть. В гробовом молчании, потому что что бы кто ни сказал будет или плаксиво-слащавым, или неискренним.

Сколько раз он пытался изменить меня – разговорами, внушениями, убеждениями. Без толку. Это все моя постепенно сгнивающая сущность, которую он по какому-то необъяснимому капризу судьбы терпит. Нет, что вы, Драко отнюдь не ангелочек, Салазар упаси. Чего стоят одни его страстно-вражеские чувства к Поттеру, непонятные не окружающим, не мне, ни, уверена, ему самому. Но одно дело — эмоции, воплощающиеся в действия, и совершенно другое – безоправдательное блядство.

— Пойдем назад? Уже темнеет. – Поворачиваюсь к нему. Слишком близко. Его гордый аристократический профиль четко выделяется на фоне быстро приобретающего ночные краски неба, кусочек которого виднеется за не слишком чистым окном. Приходится одергивать себя от бесконтрольного любования лучшим другом. Слишком больно. Слишком неправильно.

— Конечно.

Сквозь дождь, бегом, даже не думая скрываться от крупных капель, медленно стекающих по лицам, проникающих сквозь одежду, превращающих в склеенные колтуны волосы. Смывающих всю мерзость с лица земли, очищающих ее и возрождающих заново.

* * *

Мне нравится бродить по ночному Хогвартсу. Просто плестись, медленно-медленно, вглядываясь в умиротворяющую, обволакивающую покоем темень, наполненную тихим посапыванием портретов и размеренным отстукиванием от пола моих сменивших модные высокие туфли пушистых тапочек. Если, вдруг, на горизонте появится недремлющий Филч, всегда можно обратиться – недаром же я столько времени потратила на тренировки. Давно мечтала мочь стать чем-нибудь маленьким, незаметным, чтобы никто не мог при случае меня найти. Практически несуществующим.

Топ-топ-топ. Чьи-то широкие ровные шаги из-за угла узкого витиеватого коридора. Готовлюсь изменить облик, но, увидев, кто движется мне навстречу, напрочь об этом забываю.

Нарисовавшийся Драко ведет себя более чем странно – не дойдя до меня и, по-видимому, не заметив в полумраке, разворачивается обратно, проходит несколько шагов, возвращается к исходному маршруту, снова обрывает его, направляясь в противоположном направлении, и так несколько раз. Выручай комната? Да, именно – из каменной стены выкристаллизовывается дверь.

Он ведет себя так, словно не решается войти – медлит, с хрустом ломает пальцы, воровато оглядывается, однако же не видит меня, хоть я и не пыталась особенно прятаться. Прямо всей кожей чувствую исходящее от него напряжение. Наконец, с шумом выдыхает и, потянув на себя резную ручку, шагает через порог. Проход глухо закрывается.

Что произошло, и почему Драко тайком сбегает в укрытие? Нервно поглядывая в сторону Пристанища-Страждущих-И-Обездоленных, теряюсь в догадках, одна абсурдней другой. Будто снова стала малявкой, лезущей в то, во что мне не положено. Поганой дрянью, которая когда-нибудь за это заплатит. Дрянь – вот она я. Букашка, паразитирующая на чужих жизнях за невозможностью привести в порядок свою.

С другой стороны звучит шлепанье чьих-то шумных ног. Едва углядев лохматую макушку и зеленые глаза за уродскими круглыми очками, я сжимаюсь до размеров ладони, бархатной черной полуночницей-бабочкой взлетая высоко под потолок.

Поттер, видимо совершенно потеряв страх перед возможным наказанием в случае появления завхоза или кого-то из преподавателей, бежит так, будто на него спустили дюжину-другую дементоров, желающих полакомиться его мелкой однобокой душонкой. Перед дверью останавливается, чтобы сравнять дыхание, но терпит фиаско и врывается в комнату – запыхавшийся, раскрасневшейся, рвано теребящий рукав мантии, будто не зная, куда деть руки. Влетаю за ним, едва успев до того, как массивная дверь опасно запечатывается в паре сантиметров от моего крыла.

И оказываюсь в нашей факультетской гостиной. Но, не успеваю я удивиться толком, откуда этот пронырливый гриффиндорец узнал, как она выглядит, происходит невероятное. Золотой мальчик, общепризнанный феномен магического мира, предводитель трио Самых-Сильнодействующих-На-Нервы-Идиотов, торопливо подскакивает к Драко и, выглядя совершенно обезумевшим, впивается ему в губы.

* * *

Он с неистовством прижимает свой рот к его, врываясь языком, будто стараясь стереть малейшие признаки расстояния, притягивает к себе еще ближе, если это вообще возможно. Тот отвечает с не меньшим жаром, хоть и едва держится на ногах от ненормального напора Поттера. Руки выправляют рубашку из его растянутых маггловских джинсов, тот обхватывает ладонями его голову, путаясь в снежных волосах, так рьяно, что ему наверняка больно.

Пуговицы, видимо, оказываются слишком тугими, так что Драко просто дергает в стороны мешающую тряпку. Мелкие препятствия рассыпаются по полу, за секунду до того, как туда же следует верхняя часть непослушного одеяния. Он снова с жадностью набрасывается на губы Гарри, проводит пальцами по худым плечам, груди, подтянутому животу, двигаясь вниз; тянется к пряжке ремня на брюках, но тот останавливает его, поймав за запястье. Задирает ему мантию и стаскивает ее, запустив в сторону так яростно, что с каминной полки падает сбитая статуэтка, разбиваясь вдребезги.

Но эти двое не обращают на это никакого внимания, полностью поглощенные поглощением друг друга, снова бешено целуясь, медленно, то и дело спотыкаясь, приближаясь к одному из кожаных диванов. Поттер толкает любовника на скользкую поверхность, торопливо стягивает с него брюки, носки, ботинки. При виде обнаженного, вальяжно откинувшегося на спинку, раскрасневшегося от желания Драко во мне что-то судорожно сжимается. Видимо, на шрамоносного выскочку это тоже производит нехилое впечатление, так как он опускается на колени и, осторожно проведя языком от основания до блестящей, розовой головки ровного длинного члена, погружает его в рот.

Приглушенный грудной стон. Шире раскидывает ноги, безотчетно протягивает руку к Гарри, направляя его. Тяжелое дыхание, выступившая на лбу испарина, запах страсти, витающий в воздухе, характерные изнемогающие от похоти звуки; полуоткрытые, припухшие от поцелуев губы, от которых я никак не могу оторвать глаз. Драко резко выдыхает и охрипшим голосом приказывает:

— Трахни меня.

Поттер поднимает встрепанную голову, не отвечая, приникает к его животу, засасывая кожу, неспешно ведет дорожку вверх, обводит языком сосок, хулигански прищурившись, легонько прокусывает, зажав зубами маленькую выпуклость, что заставляет хрупкое тело выгнуться и затрепетать. Резким движением вскидывается, снова завладевая его губами, врываясь долгим и каким-то отчаянным поцелуем, почти ласково обводя контуры бледной щеки.

Гремя застежкой, дергано распутывает пояс, высвобождая налитой, влажный от вожделения член, устраивается между разведенных бедер; прошептав какое-то заклинание, умащает пальцами маленькое, сморщенное отверстие. Внимательно посмотрев с полсекунды в выжидающе распахнутые серые глаза, не спеша толкается внутрь; останавливается, давая привыкнуть, и делает более сильное движение, входя глубже, по всей вероятности, задев простату, так как Драко сдавленно охает и нетерпеливо подается ему навстречу.

Ускоряется, обхватывает ствол любовника, с нажимом поглаживая в одном темпе с собственными рывками. Тот что-то бессвязно шепчет, мечется под ним, совсем как девчонка оставляя неглубокие красноватые царапины на спине Гарри. Несколько резких, мощных фрикций, Драко заходится в мелкой дрожи, и ладонь гриффиндорца окропляет горячая сперма, а комнату оглашает долгий стон наслаждения. Несколько мгновений, и к нему присоединяется второй.

Поттер покидает ослабевшее тело, обессилено падая рядом. Спустя некоторое время, наполненное хриплыми частыми вздохами и короткими взглядами в сторону друг друга, очкарик внезапно предупреждает:

— Я все еще тебя ненавижу.

Драко насмешливо фыркает и выдает:

— Это не мешает тебе меня хотеть.

Ответом ему служит раздраженный взгляд, в котором, однако, нет злости.

Они одеваются в полной тишине, так же беззвучно выходят в пустой темный коридор. Вылетаю над их головами, лавируя, чтобы не попасться в поле зрения. Неловко потолкавшись на месте и кивнув в качестве прощания, избранный придурок разворачивается и уходит в темноту. Драко, вздохнув, удаляется в противоположном направлении.

Мягко планируя, лечу за ним. К черту ревность, потрясение, боль, все к черту. Бабочки не плачут. Да и единственное, чего я могу по-настоящему желать – чтобы он был счастлив. Неважно, с кем. Будь то Не-Такой-Уж-Святой-Поттер, или сам Мерлин.

Без приключений дойдя до портрета, проскальзывает в нашу гостиную. Здесь тихо, слышно только умиротворяющее потрескивание дров в камине. При виде этой комнаты, в точном близнеце которой не так давно творилось нечто невообразимое, меня начинает разбирать истерический смех, и я благодарю Моргану, что мне досталась такая неэмоциональная анимагическая форма.

В глубоком кресле с какой-то толстой, судя по всему, древней книгой восседает Блейз. При виде Драко, расплывается в многозначительной улыбке, но не комментирует. Тот холодно кивает в знак приветствия, удаляясь в спальню, а я за каким-то гоблином подлетаю к Забини, кружа вокруг изжелтевших тонких страниц. Он замечает меня и почему-то сосредоточенно уставляется, в то время, как я пристраиваюсь на ветхом фолианте.

— Летает тут всякая дрянь.

Мощный удар переламывает внутренности, свозит с крыльев пыльцу, заставляет взорваться на миллионы осколков страшной горящей боли. Последнее, что я успеваю подумать: спасибо. За то, что избавил от необходимости постоянно быть лишней.

Приоткрытая дверь в неизвестность пропускает полоску тусклого света…