Константа

— Во всём виноват Дамблдор, — тихо и как-то обречённо сказала Амелия.

Было уже далеко за полночь, а мы сидели на кухне и ждали. Мучительно, поминутно оглядываясь на старые часы с кукушкой, прислушивались к звукам, гадая, хлопнет входная дверь или нет.

— Эдгар обязательно вернётся, — в сотый раз повторила я, пытаясь успокоить подругу.

— Так же, как и Фенвик? Или Карадок Дирборн? — едко поинтересовалась Боунс.

Я промолчала: мне было нечем крыть эту карту. Первого убили, второй пропал без вести. И это лишь малая часть наших потерь. В какой-то момент всё пошло кувырком. События наслаивались одно на другое, как снежный ком, грозя погрести под собой остатки нашего самообладания. Теперь ещё и брат Амелии исчез.

Вчера он ушёл на задание. Ничего сложного — слежка. Но прошла ночь, наступило утро, затем — ланч, а Эдгар так и не вернулся в убежище. Ни дома, ни на работе он тоже не появлялся. В Амелию, всегда такую собранную и рассудительную, словно мантикора вселилась. Я думала, она вызовет Альбуса на дуэль за то, что он даже не начинал поиски её брата.

Конечно, Боунс знала о деятельности Ордена, но не одобряла её. Эдгар как-то раз обмолвился, что они с сестрой часто спорили по этому поводу. Амелия волновалась за его жизнь и умоляла бросить всё, оставить борьбу с Пожирателями смерти Министерству. А он смеялся в ответ и говорил, что она ничего не понимает.

И вот теперь Амелия сидела в нашем убежище и вертела в руках чашку с давно остывшим чаем. А что ей оставалось делать? Никто не должен был знать, что её брат состоит в подпольной организации. Боунс прекрасно понимала, чем ему грозит огласка. И тогда за жизнь Эдгара никто уже не даст и кната. Впрочем, как и за наши. Мы давно обесценились, став мишенями для домыслов, сплетен и Непростительных заклинаний.

Поэтому словам я предпочла действия. Встав со стула, подошла к Амелии и обняла её. Крепко, словно пытаясь передать хотя бы часть своей уверенности. Она ничего не сказала, лишь спина напряглась, всего на миг, а потом вновь расслабилась.

Эдгар вернулся под утро: усталый, грязный, в пропитанной дымом и потом мантии, но живой. Амелия порывисто обняла брата и разрыдалась от облегчения. Наверное, всё ещё не верила, что он жив.

Альбус молча наблюдал за Боунсами и улыбался, загадочно так, словно знал какой-то важный секрет. А я, глядя на счастье друзей, ощущала себя лишней. Ведь эти мгновения принадлежали только им двоим, и мы не имели никакого права подглядывать за ними.

* * *

У висельника есть табуретка и верёвка. И пусть он криво вяжет морские узлы — не беда! — удавиться можно и лёжа. Но на лёгкую смерть можно было не надеяться. Недостаток кислорода и болтающиеся в воздухе ноги — совсем не то, о чём стоило мечтать перед смертью.

Любовь похожа на смерть, а влюблённые — на табуретку с верёвкой. И между этими тремя константами застыло счастье, хрупкое и до абсурда глупое. Оно каждый раз пыталось удержаться, балансируя на кончиках пальцев, раскачиваясь туда-сюда. И замирало, улыбаясь доверчиво, радостно, чтобы в следующее мгновение сорваться вниз.

Маленькая клиническая смерть, повторяющаяся раз за разом, не так уж и ужасна. Ведь она длится мгновения, в то время как на кону вечность. Джек-пот для двоих. Вопрос только в том, хватит ли у них смелости взять его?

Моя вторая константа была до обидного стабильной и принципиальной. Всё, что мне оставалось — находится рядом с ней и бережно хранить краткие мгновения счастья в памяти. Вот как сейчас.

— Представляешь, Пожиратели устроили пожар во время маггловского концерта, — рассказывала мне Амелия, размешивая сахар в чашке чая по часовой стрелке. — Заперли все двери и окна с помощью магии и подожгли здание. Более трёхсот магглов оказались в ловушке, но Эдгар их спас.

В её голосе слышалась гордость за брата, но глаза оставались тревожными и воспалёнными. Казалось, что за одну ночь Амелия состарилась на пару лет.

— Да, он вовремя дал сигнал тревоги, — подтвердила я, уныло ковыряя вилкой в тарелке с греческим салатом.

Аппетита не было совершенно, как и желания обсуждать, какой Эдгар смелый и замечательный. Я ревновала к нему, хотя и понимала, что это глупо. Они — родственники, а кем была я? Школьной подругой, не больше.

— Амелия, а ты…

— Что?

— Нет, ничего, — я замолчала, досадливо поджав губы. Не стоило об этом спрашивать: слишком личное.

— Минерва, не темни. Ты можешь всё мне рассказать, — Амелия понизила голос до шёпота, доверчиво наклонив голову. Короткие волосы, скользнув по щеке, свесились вниз, делая Боунс безумно похожей на ту вредную девчонку, которой она была лет двадцать назад.

— Тревожные годы, опасные, — я сглотнула, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза. — Ты не боишься, что они могут поглотить нас?

— Как дементоры? — Амелия светло улыбнулась и, протянув руку, сжала мою ладонь.

Я покачала головой и возразила:

— Нет, дементоры поглощают душу, а война — память. Историю ведь пишут победители.

— Считаешь, мы выбрали не ту сторону?

— Ту, — ответила я, а затем призналась: — Просто всё меньше верю в нашу победу.

— Не нужно верить победу — верь в людей. Без них победа потеряет смысл.

* * *

Ночевать я осталась в доме Боунс. В Хогвартс можно было вернуться и завтра с утра. Бесконечные эссе и лентяи-ученики никуда от меня не денутся. Расчесывая перед зеркалом волосы, я с грустью отметила, что они начали седеть. Пока лишь едва заметная прядь. С неё перевела взгляд на лицо. Оно было усталым, осунувшимся, лишь глаза оставались по-прежнему молодыми.

Амелия поленилась привести в порядок гостевую комнату, поэтому сегодня мы делили одну постель на двоих. Забравшись в кровать и укрывшись одеялом, я на миг замерла, прислушиваясь к её дыханию — оно было спокойным и размеренным. Уснула. Хмыкнув, придвинулась ближе и обняла её за талию. Свежий запах сирени окутал меня, лёгким перышком коснулся чувствительных рецепторов и растворился. Я его больше не ощущала, но знала, что он не исчез, что он по-прежнему здесь, как и Амелия.

Счастье балансировало на сломанной табуретке, пытаясь ослабить узел на шее, но тот как назло не поддавался. Махнув на него рукой, оно нашло точку опоры и замерло, наслаждаясь мгновением равновесия.

* * *

Сидя за столом, я вертела в руках письмо. Глядеть моей визави в глаза совсем не хотелось. Иногда я совсем не понимала её поступков.

— Минерва, послушай, так надо, — говорила Амелия, продолжая сверлить меня взглядом, пытливым и цепким. Как клерк со стажем, она имела в арсенале много таких трюков, но никогда прежде не испытывала их на мне.

— Он — член Ордена Феникса, — упрямо повторила я.

— Он — член подпольной организации, которая подрывает авторитет Министерства Магии.

— Мы спасаем людей, Амелия! Боремся с Волдемортом и Пожирателями!

— Не кричи, я тебя прекрасно слышу.

Боунс поморщилась и, встав с кресла, подошла к окну. Я знала: ей нужно было время, чтобы найти правильные слова. Убедить меня смириться и не вмешиваться в ход событий. Но как? Фабиан был одним из нас — я не могла его бросить. Да и никто из Ордена не закроет глаза на то, что его держат под стражей как какого-то преступника.

— Амелия, а если бы арестовали Эдгара или меня? Чтобы ты сделала? — тихо поинтересовалась я.

Письмо жгло ладонь, поэтому я поднесла его к свече и подпалила. Пергамент почернел, свернулся и пеплом опал на стол.

— Не стоит жечь письма из Министерства, — заметила подруга, пытаясь сменить тему разговора.

— Плевать, — я сердито мотнула головой. — Ты не ответила на вопрос.

— Ничего, — честно призналась она. — Ты и брат всегда будете для меня самыми дорогими людьми во всём мире, но идти против закона я не стану.

— Почему? — полюбопытствовала я.

Конечно, я знала, что Амелия бывала упрямой, строгой и даже жёсткой. И порой её чувство справедливости доходило до абсурда, но чтобы настолько?

— Система стоит на традициях и скреплена законами. Если нарушить одну из составляющих — испортится лишь часть механизма, но её можно будет исправить. Если нарушить всё, — Боунс сделала паузу, — то система рухнет.

— Ты так печёшься о благе Министерства?

— Отнюдь. Просто в эти тревожные годы нам, обычным волшебникам, не стоит надеяться на чудо. Есть лишь система, которая поддерживает видимость порядка.

— А как же люди?

В ответ Амелия лишь улыбнулась, как-то беспомощно, жалко. Она устала быть сильной, стойкой, быть опорой. Боунс отчаянно нуждалась в поддержке, но не стала бы об этом просить. Это ведь слабость, а быть слабой нельзя.

Развернувшись, Амелия подошла ко мне и, помедлив, присела рядом на корточки. Положив голову мне на колени, она попросила:

— Не надо меня ненавидеть.

— Глупая, — я ласково погладила её по волосам, а затем наклонилась и поцеловала в висок.

Она удивленно посмотрела на меня, улыбнулась и благодарно прошептала:

— Спасибо.

Я сглотнула:

— Пожалуйста.

Табуретка качнулась в последний раз и упала на пол. Счастье захрипело, содрогаясь в конвульсиях и до крови царапая горло, а потом обмякло и повисло, раскачиваясь вперёд-назад. Это была еще одна клиническая смерть, вот только отчего же она длилась так долго?

* * *

Волосы давно растрепались и лезли в глаза. Очки то и дело норовили упасть, сползая на кончик носа, и я поправляла их, продолжая вертеть головой. Сообщение пришло неожиданно: Пожиратели напали на Министерство и устроили бойню. Это была официальная версия, как мы узнали позже. Было убито четверо волшебников, из них — двое работников отдела магического правопорядка. Я молилась всем известным мне богам, чтобы они уберегли Амелию от беды.

Попав через каминную сеть в атриум, я ошарашенно замерла, глядя на языки пламени, которые, словно змеи, плясали на полу. Люди пытались их потушить, но наколдованная вода не помогала. Наверное, Пожиратели поставили блокирующие чары, которые искажали магию или делали её неэффективной.

Воздух был тяжелым, отчетливо пахло гарью. Я закашлялась и, сняв из шеи платок, прикрыла им лицо. Дышать стало легче. Нужно было найти Амелию. Конечно, Альбус рассердится, узнав, что я покинула школу без разрешения, но мне было все равно. Ждать, пока он вернется с новостями, было мучительно и невыносимо. Ведь самое страшное — это неизвестность.

Я шла вперёд и вглядывалась в лица людей, которые сидели, стояли, бестолково бегали и пытались что-то сделать. Встречались знакомые лица, но самого дорогого среди них не было. Я не знала, где мне её искать. Можно было спуститься вниз в кабинет Боунс, но я не была уверена, что лифт работает.

Продолжая вертеть головой, я продвигалась вперед. Подняв голову вверх, застыла, рассматривая прекрасное и одновременно ужасающее зрелище. Высокий, как небо, потолок атриума был охвачен пламенем: ярким, багряным, свирепым. Оно скручивалось в тугие спирали и срывалось вниз, но, натыкаясь на прозрачный барьер, отступало, чтобы возобновить попытки. А я-то гадала, почему же так жарко?

Пожиратели и тут продемонстрировали нам свою мощь и знание чёрной магии. Работники Министерства не сумели сами убрать проблему и уничтожить последствия, поэтому вызвали директора Дамблдора из школы. Несмотря на всю нелюбовь к старому чудаку, они не могли отрицать, что он был могущественным волшебником.

Амелия нашла меня сама. Я стояла, словно потерянный беспомощный ребёнок, не зная, куда мне идти и что делать. Боунс подошла ко мне, взяла за руку и сказала:

— Пошли домой.

Я кивнула, не в силах ничего ответить. Дыхание перехватило и ужасно хотелось заплакать, но слёз не было. Казалось, всё внутри заледенело, и по-настоящему важным и осмысленным во мне осталось лишь осознание того, что Амелия жива.

* * *

Боунс тихонько шипела, пока я обрабатывала ей мелкие порезы и ссадины. Выглядела она потрёпанной и одновременно ранимой, в порванной, местами обгоревшей мантии. Ложное впечатление. Достаточно было заглянуть в её глаза, чтобы понять: Амелия всё еще оставалась сильной и непоколебимой.

— Они убили мистера Блэквуда, — тихо сказала подруга.

— Это был твой начальник?

— Да, — кивнув, Амелия призналась: — Мне повезло. Я забыла важные бумаги по делу… Впрочем, это не важно. Я вернулась за бумагами, а мистер Блэквуд с Сэмом пошли к лифту. Там их убили. И ещё двоих авроров, которым не повезло оказаться рядом. — Сглотнув, Боунс продолжила говорить: — Меня бы тоже убили, если бы не случайность. Понимаешь, Минерва? Я должна была находиться в тот момент рядом с Блэквудом!

— Тише, не надо. Ты не виновата, — стала успокаивать её я. — Мы живы. Мы не умрём.

— Да какое там! — она коротко рассмеялась, смахивая с глаз слёзы. — Всё было охвачено пламенем — ты же видела! А ты говоришь, что мы не умрём.

— Амелия…

— Поцелуй меня, мне это необходимо, — попросила подруга.

Я опустила голову, в попытке скрыть свои чувства. Неужели она не понимала, что для меня это значило? Какое утешение? Какая дружба? Мерлин, да мне не это было нужно. Совсем не это.

Она потянулась ко мне первой. Накрыла сухими, потрескавшимися губами мои губы, даря страсть и нежность, которые я всегда так жаждала. Я потянула её на себя, обнимая, защищая своими объятиями от воспоминаний, слишком болезненных и ярких. А Амелия пила меня, как дементор, пыталась вытянуть из меня всю душу, оставляя после себя пустоту. В тот момент во мне окончательно что-то сломалось.

Мое проклятое счастье хохотало, как сумасшедшее, и раскачивалось на табуретке. Верёвка натирала шею, но оно не обращало на это внимание. Его руки были изранены, ногти сломаны, боль — жалящей и колкой, как первые заморозки. Времени до очередной клинической смерти оставалось ничтожно мало, но счастью было всё равно. Оно смеялось, упиваясь маленьким глотком вечности.

* * *

Впервые я поцеловала Амелию ещё в школе. Нам было по пятнадцать. Юные, беззаботные, неопытные девчонки, отчаянно желающие казаться взрослыми. Подруга затащила меня в пустующий класс и вкрадчиво предложила поиграть. Я отказалась: её предложение смутило меня, но она стала настаивать на своем.

«Это ведь понарошку, — уговаривала Боунс. — Мы просто поможем друг другу научиться целоваться. Ты же не захочешь опозориться на свидании?»

Я уступила. Зря, наверное. Целуя её, я больше не чувствовала смущения и робости. Было желание, интерес, азарт и ещё чувство — горячее, терпкое, влажное. А что чувствовала она? Я не знала, спросить же стеснялась. Мне не хотелось быть глупой и навязчивой.

Мы встречались ещё несколько раз, и с каждым разом у нас получалось всё лучше. А потом эти встречи прекратились. Казалось, Амелия забыла о наших играх, невинных, но всё же неправильных. А я не смогла забыть.

Амелией Боунс я болела долго. Когда её не было рядом, становилось немного легче. Проще было сосредоточиться на учёбе, затем работе, личной жизни. А потом она опять врывалась в мою жизнь, нежданная, вредная и безумно желанная. Всё это повторялось раз за разом, сжигая меня изнутри, ломая и исцеляя.

И вот она опять делала шаг навстречу, придерживая табуретку руками и помогая счастью снять верёвку с шеи. А оно, израненное, измученное, полубезумное, наивно надеялось, что теперь всё будет хорошо, что его больше не бросят. Счастье доверчиво тянулось к константе, и готово было простить ей все.