Оставшийся в живых (Survivor)

Всё было предопределено, хотя они и не знали точной даты. Они и вправду не понимали, что скоро будут стоять перед его могилой, ведь он так молод, и впереди его ждало такое блестящее и великолепное будущее. Казалось, что имелся шанс на его возвращение из бездны безумия. Безумие – грубое слово... Возможно, одержимость, лучше. Они видели и одновременно не понимали, что он падает всё глубже и глубже в собственную темницу отчаяния, горя, сожаления и боли. Никто не смог вытянуть его обратно — никто из живых во всяком случае. Это она являлась источником всего, и с этим ничего нельзя было поделать. Её смерть стала платой, позволившей победить всю тьму мира и, возможно, таким образом её смерть оказалась благом. Во всяком случае это принесло благо. Но никто не осмелился сказать или даже подумать о подобном в его присутствии. Им даже не позволялось упоминать её имя, если они не хотели, чтобы весь дом обрушился на их головы. Его взгляд сверкал абсолютной яростью когда он слышал его из чьих-то уст. Это постоянное глубокое, подавляющее отчаяние в его глазах скрывалось под щитом враждебности ко всякому, кто осмелился сказать её имя рядом с ним.

Рон смотрел на надгробье Гарри со смесью облегчения и потери. Возможно теперь Гарри перестанет мучиться. Может теперь у него будет время вздохнуть, расслабиться, просто быть. Он провёл первые десять лет в семье где его третировали как раба, где он никогда не ощущал любви. Его били, физически и морально, он видел лишь пыльные внутренности тесного чулана под лестницей. Поэтому открытие, что он волшебник, причем самый известный из современных, казалось сродни попаданию в волшебную сказку. И Рон радовался счастью быть его другом. Сначала потому, что он — знаменитость вместе со своим шрамом-молнией, а потом просто потому, что он — Гарри. Гарри, наслаждавшийся квиддичем, не считавший его самым тупым парнем в округе и получавший наслаждение от его компании тоже. Конечно, они оба ревновали друг друга: Рон жаждал славы, а Гарри завидовал тому, что у Рона есть своя семья, но всё равно они оставались лучшими друзьями до самого конца.

Сказка-мечта обернулась кошмаром, от которого он так и не смог очнуться. Иногда Рон удивлялся – неужели это и есть настоящая цена за жизнь в славе и известности. Он никогда не смог бы стать нормальным, он слишком известен чтобы вести нормальную жизнь. Наибольшей его нормальностью были болтовня с Роном и игра в квиддич вдобавок к постоянной грызне Гермионы насчёт выполнения домашней работы. Всё остальное принадлежало Этому-Гарри-Потеру, и всё это быстро истощало и выматывало его. Это могли быть безумные обвинения и покушения на его жизнь, в или ином виде, но Гарри больше действительно не хотел быть Этим-Самым-Гарри-Поттером. Иногда Рон этого не понимал, ведь сам он жаждал и стремился выделиться, хотя бы на фоне братьев, но моментами это становилось очевидным.

Если попросить описать последнюю битву одним словом, то это слово было бы ужас. Рон никогда не ощущал себя настолько на 'ты' со словами, чтобы выразить все свои кошмары, порождённые ею. Если бы она выжила, то вероятно смогла бы сказать что-то мудрое и проникновенное, что заставило бы людей задуматься. Что-то абсолютно гермионистое, блестящее и исключительное по воздействию. Потому что она была самой выдающейся ведьмой поколения. Чёрт, да наверное ярчайшей со времён Ровены Равенкло. Может мнение Рона предвзято и слегка приукрашено, но он часто получал её мысли и умозаключения из первых рук с полной уверенностью в их исключительности.

Ещё недавно их было трое. Настоящая золотая троица. Герои и героиня Хогвартса и всего волшебного мира. Их имена теперь известны во всём мире, лица всеми узнаваемы, сочинённые про них истории и легенды зажили своей, независимой жизнью. И это нравилось бы Рону. Но стоя здесь, глядя на пару надгробий, он не ощущал никакой гордости. Спасение волшебного мира взяло дань в две трети золотого трио. Разные времена, разные убийцы, разные обстоятельства, но двое мертвы, и ничто уже сможет это отменить. И может быть это сделает легенды ещё более потрясающими. Трагическая история любви вдобавок к приключениям, мужеству и отваге. Рон не хотел и не мог слушать эти разговоры. Никто посторонний не знал, что случилось на самом деле. Они не знали Гарри и Гермиону так, как он, как его семья и друзья. Они стали плодом воображения для украшения волшебной ёлки парадной истории. Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. Ярчайшая ведьма и самый сильный волшебник, безумно влюблённые, погибли и спасли нас всех. Это правда, конечно, но там было больше, гораздо больше...

Рон навсегда запомнил момент своего осознания, что они теперь вместе. И запомнил свою мысль, что он опять проиграл Гарри. Что Гермиона просто ещё одна вещь которую Гарри заполучил, а он не смог. Ему потребовалось некоторое время понять, что Гермиона и он просто не смогли бы слиться в одно целое. Их ждали дни, наполненные пустыми угрозами и борьбой, гневом и заблуждениями. Они разбивали бы лбы друг о друга по мизерным поводам, не говоря уже о серьёзных вещах, и не было у них ничего, кроме конфликтов, которые ошибочно считались многими романтическими противоречиями, мол милые бранятся – только тешатся. И невозможно оказалось не замечать как Гарри и Гермиона подходят друг другу как две половинки, которые всегда находились лишь в паре шагов от неизбежного объединения в конце истории, жаждавшей написания себя или хотя бы намёка, что кто-то наконец взялся за перо. Рон видел это давно, просто предпочитал не признавать. То, как они разговаривали без слов или ссорились по действительно важным причинам, или как они боялись друг за друга сильнее чем за весь остальной мир. Это существовало всегда, пока не стало наконец всем заметным и очевидным.

Если остальные на площади Гримо называли случившееся с Гарри и Гермионой удивительным или не ожидали этого, значит они хорошо это скрывали. Он то знал, что Гарри и Гермиона проводят ночи вместе. Гарри тогда занял комнату для себя одного после их возвращения на площадь Гримо, сказав, что ему нужно своё пространство. Они вернулись после нескольких месяцев охоты на крестражи и жизни в грязных номерах разного толка ночлежек, все в одной комнате для экономии денег и постоянной охраны друг друга. Спали в разные смены, чтобы хоть один всегда оставался начеку на случай появления упивающихся или самого Волдеморта. Несколько раз их почти поймали, но им всё-таки удавалось улизнуть. Незадолго до начала весны им удалось уничтожить их все. Случившееся стало настоящим потрясением основ – осознание, что осталось лишь пара шагов до последней битвы. Они выполнили задание, которое поставили перед собой давным давно, но в то же время только вчера они тайком вылезли из общей для Гарри и Рона спальни. И вроде бы сразу же после этого они возвращаются в Нору, где их встречают крики, слёзы и объятья. Потрясающе, на самом деле, после привыкания, что вокруг, кроме них троих, никого из своих.

Иногда, пока они были на охоте, Рон одновременно с любопытством и ревностью разглядывал их. Их близость очень сильно отличалась от таковой между ним и Гермионой. Ему казалось, что у них есть свой собственный способ общения с помощью глаз. Они всегда прикрывали друг другу спину на всякий случай или практически приклеивались друг к другу в неизвестных и опасных местах. Рон примечал мелочи, например, как он радостно принимал еду от неё и хмурился на шутки официантки или упоминание Рона о желании поесть. Трудно не замечать, что Гермиона — единственная, кто мог вывести его из приступов хандры или глубокой задумчивости.

В одну из его ночных смен он заметил, как естественно они спят вместе. Одеяло лежало ровно, и изгибы их тел совпадали друг с другом как-то одновременно интимно и невинно. Гарри часто держался за неё во сне, рука вокруг талии, ладонь прижата к её животу. Иногда, правда, он лежал на спине, скрестив руки на груди – в те ночи, когда он страдал от болезненных кошмаров. Но до того, как они полностью завладевали им, Гермиона как-то обёртывалась вокруг него, гладила ему волосы, шепча ‘шшш’ мягким, невнятным, усталым голосом. И он успокаивался, прижимал её покрепче и мирно засыпал. У Рона никогда не случалось подобных ночей с Гермионой и, естественно, никогда с Гарри. Каждый держался своей стороны кровати, и руки всегда оставались далеко друг от друга. Он часто размышлял о том, как бы она среагировала на его попытку обнять её как Гарри, и каждый раз его воображения рисовало себя на полу с жёсткой подушкой и горящей щекой.

Когда они вернулись на Гримо он привык слышать как Гермиона прокрадывается из их общей с Джинни комнаты в комнату Гарри. Первые несколько раз она тихонько стучала, а потом она просто заходила. Рон некоторое время успокаивал себя, что это просто отсутствие кого-то рядом не даёт ей уснуть и привычка быть рядом с Гарри. Но вскоре стало ясно, что они ходят друг к другу не только спать рядом с кем-то,хотя это, возможно, и явилось первичным побудительным мотивом.

Это случилось поздно ночью когда Рон выполз из своей комнаты и попытался добраться до лестницы. Его мучила жажда, да и мамин шоколадный торт не лез из головы. Облизав губы он потёр рука об руку в предвкушении, а вовсе не от озноба из-за прохлады в доме. Он почти спустился с первой ступени когда услышал первый звук.

Бормотание и громкие вздохи отчётливо выделялись в тишине дома. Потом воздух наполнился стонами удовольствия. Сбрасываемые простыни или одеяло заполнили шелестом и шорохами тишину. Хорошо ему знакомый тонкий женский смешок и глубокий добродушный смех. Ещё вздохи, стоны, и потом вскрик ‘Гарри!’ и протяжное ‘Гермиона’. Рон примёрз к месту с внезапно пересохшим ртом и окаменевшим телом. Он вдруг понял степень их близости, и внутри всё перевернулось. Ведь и вправду, это так не похоже на Гермиону — пробираться в комнату парня поздно ночью, каждую ночь. И Рон сначала глупо разозлился на них. Он ощутил как кожа покраснела в тон его волосам или ещё темнее. Забыв про шоколадный торт и холодное молоко, он вернулся в свою комнату и угрюмо попытался заснуть, надеясь, что это всего лишь ночной кошмар.

На следующее утро он наполовину ожидал танца переплетенных рук между ними, но ничего подобного не случилось. Это было бы слишком ярко, слишком очевидно, слишком непохоже на Гарри и Гермиону. Вместо этого, пока он угрюмо ел свой завтрак, набив рот хлебом, он услышал её спокойный приближающийся голос и увидел, как они заходят, совершенно не касаясь друг друга. Гарри подошел за ней к раздаточному столу, и она налила им по чашке чая. Рон видел как его ладонь устроилась у неё на пояснице и он прошептал ей что-то пока она наливала. Она развернулась к нему, улыбаясь, их носы почти дотронулись, но ничего не сказала. Её глаза блестели весельем и, к огорчению Рона, любовью. Он удивлялся давно ли они занимаются этим или этой ночью у них первый раз. Может он не замечал этих легчайших и совершенно интимных касаний уже давно?

После возвращения к столу они продолжили обмен взглядами и легкие и быстрые касания кистями и пальцами. Потом сели рядом и слегка вдали от остальных обитателей дома. Рон осмотрелся чтобы понять – замечают ли остальные, но увидел лишь заговорщицки перешёптывающихся Фреда и Джорджа, видимо не замечающих ничего необычного. Билл и Флер сидели на дальнем конце стола, ведя себя как и положено молодожёнам, на что Рон привычно округлил глаза. Его брат Чарли сидел в сторонке и читал почту, хмуря брови. Его мама и папа обсуждали что-то важное у плиты и совсем не выглядели счастливо. И Джинни ела свой завтрак, изредка бросая взгляды на Гарри и Гермиону, но помалкивала. Рон спросил себя, что она видела и слышала, и заметила ли она, как Гермиона выбиралась ночью из комнаты, но счёл за лучшее не спрашивать.

Так это и продолжилось, когда каждый день являл ему признаки близости между ними, но все в доме, казалось, пребывали в неведении. Рон просыпался много раз, слыша их через коридор, но раз собравшись крикнуть им, чтобы наложили Silencio, тут же залился краской осознав, что придётся признать, что он знает о них и может их слышать. В одну очень сердитую ночь он решил — достаточно. Топая, он вышел, чтобы велеть им заткнуться. За ложь ему каждый день и игнорирование его, когда они отказались от трио и играли дуэтом по ночам. А он как всегда в стороне и никакой не герой. Герой получил девушку, а Рону приходится дёргаться и ворочаться в постели, ворча по поводу, что он теперь один и, кажется, его лучшие друзья не нуждаются в нём.

На полдороге по коридору, с перекошенным от злости лицом он вдруг остановился как вкопанный. Его мать стояла у лестницы, комкала в руках складки ночной рубашки и печально хмурилась. Она, казалось, застыла между желанием остановить происходящее и просто притвориться, что ничего не знает об этом. Когда она взглянула на него, то тяжко вздохнула и кивком пригласила его последовать вниз, и он, согласившись, медленно двинулся за ней. Но он не успел уйти настолько далеко, чтобы не услышать Гарриного выкрика имени Гермионы. Звучало это с необычной открытостью, как будто он обнажал свою душу одним этим словом, и Рон ещё больше расстроился. Он зашел на кухню и рухнул в кресло, пока мама наливала им чай. Он неловко молчал и надеялся, что она не собирается говорить ему о том, что надо ждать женитьбы и что секс – это плохо и вредно. Ему такой разговор не нужен, ведь это не он в постели наверху с хорошенькой девушкой. К сожалению.

Мама тихо вздохнула, поставила дымящуюся чашку перед Роном и села со сжатым от беспокойства ртом:

— Как давно ты знаешь? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

— Достаточно, — ответил Рон, пожимая плечами когда и ёжась на сидении. — Обнаружил недели две назад. Знал, что она ходит спать с ним, но не знал, что они...— он замолчал, покраснев. Она просто кивнула, сделав глоток:

— Твой отец считает, что нужно оставить их в покое. Они теперь взрослые по волшебным законам. Они...— она покачала головой и нахмурилась. — Они знают, что делают, и у них ещё много всего впереди, поэтому... — она опять тяжело вздохнула, с таким видом, как будто она потеряла часть себя. — Наверное я никогда не смогу запомнить как вы выросли или как много вы видели и сделали. — Она закрыла глаза, прижав ладонь ко рту. Рон поёжился, не зная, что сказать и успокоить её:

— У тебя ещё есть Джинни, мам. Она всё ещё очень молода.

— Всего на год моложе тебя, Рон. И она не такая, как другие шестнадцатилетние. — Её лицо потемнело от грусти и осознания. — Волдеморт забрал невинность жизни у стольких... Ты уже не маленький мальчик, Рон. И Гарри тоже. Я хотела бы надеяться, что однажды всё вернётся к тому прекрасному дню, когда я отправляла тебя в Хогвартс, и опять всё будет так молодо, так ярко, так... непорочно... Но теперь это всё потеряно, дорогой. Вы никогда не будете теми людьми снова. Возможно, это хорошо. Наверное, мне надо привыкать к тому, какие вы сейчас, а не желать вашего возврата к тем, одиннадцатилетним, — она вздохнула и поникла плечами, потом всмотрелась ему в глаза и задала так долго избегаемый им самим вопрос: — Я просто хочу самого лучшего для тебя, Рональд. Как ты думаешь... они любят друг друга? — Она смотрела на него желая быть увериться, что у двух человек, которых она считала приёмными детьми, не просто буйство крови, что часто случается во времена смертельных опасностей с молодыми из-за слишком большой ответственности.

Рон выпрямился, готовый сказать, что нет, Гарри и Гермиона просто друзья, нашедшие утешение на некоторое время в объятьях друг у друга. Но не смог. Он всё ещё помнил, как они смотрели друг на друга этим утром. Как они всё время пытались коснуться, ощутить другого рядом ещё и кожей, хоть чуть-чуть, хоть слегка. Как они заканчивали мысли друг друга с пониманием, которого Рону никогда не достичь и не выучить. Каков был их путь друг к другу. И матери ответил не обычный, а вдруг неведомо как обретший толику мудрости Рон:

— Да, мам. Гарри и Гермиона любят друг друга. И очень сильно.

— Хорошо — кивнула она и улыбнулась. Затем глотнула чая и потихоньку, на материнский манер, мягко похлопала его по руке с сожалеющей улыбкой. — Если мир и может принять что-то сверх нормы, то это любовь. Я не знаю двух людей, кто бы сделал больше для этого. Ты отличный друг, Рон. Замечательный сын и всё более заметная другим личность. Гарри получил девушку, но это не значит, что нет девушки для тебя. Может быть... Может быть эта твоя настойчивая убеждённость в твоём будущем вместе с Гермионой закрыла тебе глаза на другие варианты, да? — спросила она с видом, что знает что-то недоступное ему. И прежде чем он смог ответить, она встала. — Не вини их за молчание, Рон. Вся жизнь Гарри слишком публична и открыта всем. Почти все, кого он любил, ушли. И это он понимал слишком поздно. Пусть у него будет она, только для него. Настолько долго, насколько для него это возможно.

Она покинула кухню, оставив сына обдумывать её слова. Рон не хотел признаться себе, что она права и что он — эгоист. Он перестал отключать голос рассудка, который говорил ему почему Гарри и Гермиона стали отличной парой, что они созданы друг для друга. А он всё слушал и слушал как голос, подозрительно похожий на голос полоумной Луны Лавгуд, информировал его о всех причинах почему Гарри и Гермиона будут лучшей парой, чем она и Рон когда либо смогли бы. Рон уступил мечтательному голосу, который напомнил, как он мало заботился о книгах и учёбе. Что ему никогда не нравилась властная Гермиона и как он постоянно считал её всезнайкой-зазнайкой. И он признал факт, что Гермиона улыбалась гораздо чаще рядом с Гарри, и Гарри не выглядел таким опустошённым пока она рядом. Рон наконец пришёл к согласию с самим собой, что у его лучших друзей любовь и что они подходят друг другу.

Мать была права. Вернувшееся с охоты трио стали привлекать к обсуждению стоящих перед Орденом задач и проблем. К удивлению многих, но не Рона, очень быстро предложения и мнения сначала Гарри, а потом во всё большей мере Гермионы стали во многом определяющими при принятии множества решений. Львиную долю своего времени эта пара теперь работала в качестве генераторов собственных идей и своего рода диспетчеров усилий других людей, например близнецов. Не было двух других людей, кто работал бы упорней для общего дела чем они. Он, по крайней мере, не знал. Если бы он упомянул об этом Гермионе, она, без сомнения, выдала бы огромный список трудившихся на благо остальных. Она не привыкла к похвале и знала столько обо всём, что не могла принять идею, что она сама – герой. Обязательно напишут книгу о ней, где её обрисуют таком же виде, как и всех тех, о ком она читала. Герои и героини, те, кто мало думали о себе и много о других. Гарри конечно же думал о том, насколько лучше будет его жизнь без Волдеморта, что у него появится личная свобода, но он боролся и за всех остальных тоже. На самом деле, если бы он не желал спасти всех, он мог бы исчезнуть уже давно. Бросил бы всё и смылся. Но громадная доброта и мужество не позволили ему оставить их страдать. И у Гермионы тоже сердце кровью обливалось при мысли, что можно бросить надеющихся на тебя людей. У Гарри — храбрость, у Гермионы – разум, и вместе они спасут мир. Только справедливо, что при этом они нашли свой личный кусочек счастья.

Во множестве ситуаций и моментов Рон по-настоящему беспокоился, что Гарри сломается, сдастся. Он потерял уже слишком многих, он жертвовал собой изо дня в день для дела. Увы, но у него отсутствовал реальный выбор из-за сделанного ещё до его рождения пророчества. Его вера или ощущения, что он может и хочет, не имели значения. Он должен. Он или никто. Он сделает это или все умрут. И этот крест взвален на плечи ещё мальчишки. Слишком много для любых плеч. Но Гарри принял ношу, хотя она его пугала и придавливала вниз каждый день, но он не уступал и не сдавался. Гермиона поддерживала его, придавала ему спокойствия и прочности, и на деле приняла на свои плечи бремя доброй половины его ноши. И внезапно пропало ощущение ничтожности, пустоты и неумолимости. Стал виден свет в конце тоннеля, стало возможным мечтать.

Гарри заслужил любовь, ведь он всегда нуждался в любви других. Он искал её у разных людей – учителей, подруг или друзей. И хоть нашёл семью среди Уизли и наставников в Дамблдоре и Люпине, он до недавнего времени всё ещё не обрёл той желанной всеобъемлющей любви, которая освещала жизнь его родителей и о которой он мечтал для себя. Рон не знал когда Гарри обнаружил в Гермионе девушку, которую он всегда искал. Что она умна, она красива красотой горения жизни в ней, и что она не задумываясь отдаст жизнь за него. Теперь очевидно — Гарри в конце концов разглядел и понял, что он нашел то, что всегда искал, что подтверждалось и тем, как он теперь смотрел на неё. Рон нахмурился и задохнулся, когда поймал жаждущий постоянного подтверждения её любви взгляд своего лучшего друга на совсем ещё недавно всего лишь книжного червя из их трио, но потом разглядел, что стоит за этим взглядом. Гермиона была будущим Гарри, источником его борьбы, жизни, желания просто существовать каждый день.

Со временем Рон даже стал ощущать благодарность Гермионе за то, что она рядом с Гарри, потому, что он сам ощущал себя не слишком хорошо во всех этих эмоциональных вещах. Он находился рядом с Гарри ради Гарри, он всегда будет, но все эти чувства, эмоции и заботливые разговоры — ерунда с точки зрения Рона. Он веселил и развлекал, удерживая их от постоянно серьёзного поведения. Он ощущал, что вполне доволен своей ролью внутри трио. Ведь куда б они делись без его поддержки их улыбок, или смеха, или напоминания, что им каждый раз, что они могут позволить себе быть не совсем взрослыми? Они бы заблудились, усталые и подавленные в библиотеке, в окружении книг, рвя на себе волосы от разочарования. У него была своя цель. Может она не такая уж большая, как у Гермионы, не такой глубинная или ценная, чтобы попасть в легенду, но Гарри нуждался и в нём тоже.

Но с другой стороны ему всё чаще и болезненней вспоминался разговор с Гермионой, один из тех редких действительно серьёзных разговоров один на один, когда она приоткрывала свою маску зубрилы-командирши и пыталась обсудить с ним действительно важные вещи. Тогда, после очередной нотации о пользе учёбы она вдруг потухла и заговорила другим своим голосом, который он слышал считанные разы за всё время их совместной учёбы. Спокойно и слегка отстранённо, но с непоколебимой внутренней убеждённостью она начала:

— Рональд, если ты действительно желаешь в дальнейшей жизни иметь со мной что-то общее, то приложи усилия, чтобы стать человеком. Извини, но пока в тебе гораздо больше от зверя. Часто смешного, любящего развлекаться и играть, но всё-таки животного. Зверёнышу в тебе доступны лишь простейшие желания: поесть и поспать всласть, отдохнуть и поиграть, покрасоваться перед другими самому и похвастать своей самкой, чтобы другие звери позавидовали. Вот, собственно, и все его цели и интересы в жизни. Да, ты мне друг, твоя оптимистическая любовь к жизни буквально заражает. Но с тобой мы только развлекаемся и расслабляемся – квиддич, болтовня и ничегонеделание – и всё! С тобой практически невозможно никакое совместное действие, от любого труда и напряжения ты бежишь, как чёрт от ладана. — Голос её постепенно набирал силу – чувствовалось, что она обдумывала эти мысли давно. — Я верю, что люди приходят в этот мир, чтобы сделать его лучше. А для этого надо работать, и над собой в том числе. Чтобы дети, внуки, да просто другие люди брали с тебя пример, чтобы эта эстафета жизни не прерывалась. Я очень радуюсь, когда встречаю людей, прошедших по дороге к добру, справедливости дальше меня, и очень счастлива учиться у них и делать вместе с ними этот мир лучше и чище от всякой гадости. Тебя же, пока ты зверь, не касаются многие трудности и разочарования людей, но ты и даже не представляешь, сколь многое непонятного и недоступного тебе теряется, в том числе радости и счастья – от правильно законченной большой и тяжёлой работы, от узнавания нового и собственных открытий мира и его тайн, от мук творчества и их реализации – ведь зверям недоступно сознательное раскрытие своего таланта, своей искры божьей, того, что делает человека равны творцу. Многие людей перестают восприниматься как соперники, а становятся соратниками и друзьями, семьёй, по крайней мере по духу – точно. Я вижу, как моя вера в хорошее в людях действительно проявляет это в них – они становятся лучше, чище и добрее. Просыпайся, Рон. Становись человеком.

Он, конечно, сразу обиделся, что-то малоприятное ей наговорил, а она восприняла его слова как-то неожиданно для него спокойно. Это видимое отсутствие реакции тогда ещё более взбеленило Рона, и он ушёл, хлопнув дверью. После этого Гермиона только изредка, взглядом, напоминала Рону о том разговоре и не пыталась более его возобновить. А Рон постепенно забыл, точнее почти забыл вплоть до момента открытия, что Гарри с Гермионой теперь вместе и, как быстро стало ясно всем, вместе навсегда.

Когда Гарри и Гермиона наконец объявили о своих взаимоотношениях, Рон подозревал, что все уже знали. Услышали ли они их еженощные интимные упражнения или просто заметили мелкие моменты их близости? Неизвестно. Он отследил обмен понимающими ухмылками Фреда и Джорджа, хотя это могло быть и намеком на очередной розыгрыш. Он увидел, как улыбнулся сам себе читающий Ежедневный Пророк Ремус. Что и неудивительно, ведь Рон был уверен в его мыслях о том, что Гарри и Гермиона поладят друг с другом. Мама Рона даже не сморгнула, и его папа просто кивнул паре с добрым утром. Казалось, что только Джинни получила какое-то откровение, увидев их вместе, и ей всё стало ясно. Она не стала далее показывать своих чувств, а, пожав плечами, вернулась к еде, на что Рон немного удивился, ведь он ожидал большего от неё. Но может быть его сестра рассматривала такую возможность уже давно и, как и Рон, просто решила принять всё как есть.

Гарри с Гермионой не обратили никакого внимания на отсутствие реакции на их взаимоотношения, они просто держались за руки, а потом сели за стол. Они тихо говорили себе, улыбались и посмеивались, полностью погруженные в свой маленький мир. И тут, на мгновение, его ревность подняла свою уродливую голову, но прикосновение руки мамы к его плечу напомнило ему о наличии в мире другой девушки для него, той, что не слишком увлечена зеленоглазыми героями. Поэтому он ел свой завтрак и привыкал к новой реальности, и тому, что он мало что мог предпринять.

В следующую пару месяцев Рона ещё глубже допустили в их святая святых. Они открыли ему, что сошлись уже давно, ещё во время охоты. Рон расстроился и обиделся, что они скрывали это, но понял. Потому, что он — Рон Уизли — знал их более шести лет. К тому времени он уже понял, что они значили друг для друга и что они принадлежали друг другу гораздо дольше самых смелых предположений. Далеко в прошлом, ещё когда они смеялись над статьями, называвшими их любовниками, они уже тогда были вместе, просто не осознавали этого. А теперь пришлось привыкнуть, как Гарри играет её волосами, или как Гермионе всегда необходимо коснуться его – держать за руку, за ткань рубашки или цепляться пальцем за ременную петлю на его брюках. Просто она ощущала необходимость и потребность быть рядом с ним либо знать, что он где-то поблизости. Рон уже почти не замечал, как часто они целуются или как Гарри оттаскивает Гермиону от её занятий для того, чтобы побыть с ней наедине хоть несколько мгновений. Стала так привычна их нежность друг к другу, их потрясающая сосредоточенность друг на друге и непоколебимая окончательность их союза.

Рон долго никогда особенно не был силён в умении выразить свои ощущения и понимание окружающего его мира словами, понятными всем. Это всегда осталось прерогативой Гермионы, да и Гарри не раз проявлял это умение, особенно в сочетании с его неповторимой харизмой, заставлявшей признавать его лидерство и идти за ним даже много более взрослых и умудрённых опытом людей. Но в конце концов Рон смог оформить, то что он ощущал в отношении Гарри и Гермионы. Помогли, как ни странно, рассказы Гермионы о жизни магглов, об открытиях их науки и тех курьёзах, которые привели к этим открытиям. Резонанс. Вот то понятие, которое наиболее применимо в отношении силы их чувств.

Её отчаянно храброе сердечко начало биться в унисон с сердцем Гарри ещё с самого первого года их дружбы. Она постоянно стремилась узнать его, как просто человека со всеми его как достоинствами, так и "психами и тараканами". Привязанность становилась всё более взаимной. Постепенно в его душе всё больше места стали занимать вызываемые ею чувства. Его магия, сила и воля возрастали с каждым их совместным и синхронным действием. Появилась та постоянная причина, тот источник для действий и подвигов, который и напитал силой того, кто смог стать победителем Тёмного Лорда.

Как ни странно, но и для других они тоже стали единой личностью — Гарри-и-Гермионой, как будто некая сила объединила их так, что стало невозможно вернуться к прежнему состоянию. И Рон привык тоже, даже стал иногда думать о них как об одной личности. Стало понятно, что он не потерял двух друзей и даже приобрёл ещё одного. Он по-прежнему играл в шахматы с Гарри, да и в квиддич тоже, если взрослые обеспечивали безопасность. Он по-прежнему цапался с Гермионой и увиливал от чтения и копания в книгах, как только мог. Но они оставались вместе, а не развалились, как он предполагал. Они всё ещё составляли трио, ведь, невзирая на единство их пары в новой личности, они всё ещё оставались двумя разными людьми. Они могли слишком уж волноваться, если другой уходил надолго и не возвращался абсолютно вовремя, могли постоянно говорить о другом, если того не оказывалось рядом, но каждый жил и своей отдельной жизнью тоже.

Гарри нравилось проводить время с близнецами, планировать шутки и болтать об их бизнесе. Он всё ещё любил обсуждать квиддич и выпить сливочного пива с друзьями. Он поддержал близнецов, когда они предложили попробовать огневиски, сам напился в дымину и даже улыбался всё время, пока натолкнувшаяся на них Гермиона читала лекцию, а потом признавался ей в любви, говоря, что в гневе она прекрасна. А Гермиона по-прежнему наслаждалась чтением, всегда выкраивая время просто почитать для удовольствия, на свой извращенно-книжный манер, историю мира волшебников или о магии вообще. Она выкраивала время просто поболтать с Джинни о парнях или косметике, или ещё о чём-то своём, девичьем. Так что Рон не завяз в общении только к новой личностью — Гарри-и-Гермионой. Иногда он имел дело только с Гарри, иногда с Гермионой, и ему нравилось это. Они не были абсолютно идеальной парой. Случались и ссоры. Они кричали и вопили друг на друга, а затем часами дулись друг на друга, а один раз размолвка затянулась на пару дней. Но они всегда возвращались друг к другу, взаимно винились и прощали. Рон осознал, что это ещё одно доказательство плохой совместимости его и Гермионы. Когда она бранились с ним, то после ссоры с его стороны почти никогда не звучало искренних извинений, а если и случались, то напоказ, для Гарри. Просто прекращалась междуусобица, и всё шло далее своим чередом. Гарри и Гермиона же по-настоящему обдумывали проблему и желали её решить, и поэтому могли понять друг друга. И они возвращались друг к другу, возвращались к прикосновениям и поддержке, опять в его постель, наконец отбросив фальшь проживания Гермионы в одной комнате с Джинни. Назад к поцелуям в каждом закутке дома, к совместному чтению, объятьям в кресле и тихим шепоткам, чтобы не тревожить окружающих.

Внезапный, как всегда, визит Луны внёс разнообразие, и Рон нашел с кем ещё провести время. Без отвлечения внимания на Гермиону он нашёл Луну весьма обворожительной, на свой сумасшедший и странно мудрый манер. Она оказалась неплоха и в шахматах, что также поддержало интерес. Он навсегда запомнит её слова после того, как она узнала, что Гарри и Гермиона теперь пара. Она тихо вздохнула и, мечтательно улыбаясь, сказала:

— Звёзды никогда не лгут, — потом она кивнула ему и двинула свою фигуру. – Шах и мат, Рональд. Теперь как насчёт сливочного пива – наполнить твой слегка истощённый источник гордости?

Он согласился всё ещё глядя на доску, пытаясь вспомнить, что же она сделала и как ей удалось выиграть. Она вытащила его до того, как он полностью завис, и затем он поймал понимающий взгляд матери, когда они выставили пиво на кухонный стол.

Они не сразу поняли, что приблизился конец учебного года в Хогвартсе. Или должен был приблизится, если бы школа не закрылась на год. Слишком многие родители опасались за безопасность своих детей, и МакГонагал просто отменила занятия до дальнейшего уведомления, что в действительности означало до момента победы Гарри над Волдемортом. Каждый ощущал приближение этого, война вставала на грань финального взрыва, и Рон ощущал вместе с остальными обитателями площади Гримо настоящий зуд от неминуемого водоворота смертей.

Взрослые почти всегда заполняли кухню, обсуждая стратегию или отдельные стычки. Ежедневный Пророк зачитывали до дыр в поисках новой информации, все в напряжении ожидали и всегда настороже. Многое взрослые скрывали, желая пощадить чувства Гарри, Гермионы, его и Джинни, но он не мог не думать, что они и сами боятся многое озвучить и тем самым дать ему место в реальности. Они до сих пор вздрагивали при звуке имени Волдеморта, и признать, что Гарри придётся ещё один, последний раз встретиться с ним, ощущалось ими как кошмар неизбежной смерти. Но как бы они ни пытались скрыть, сделать вид, что это не нужно, решительное противостояние приближалось. Они, естественно, не знали – когда, не существовало высеченной где-то на камне даты. Они просто ожидали чьей-то вести, что Волдеморт ждёт, или чего-то подобного кличу "Время сразиться!" И они, конечно, не собирались идти туда вслепую. Гермиона выискивала защитные заклинание и учила им его и Джинни, как только урывала время. Рон был уверен, что иногда ночью, когда они не лежат обнявшись, Гарри и Гармиона дуэлируют или как-то ещё готовят себя к бою. Он как-то не мог представить себе, что Гермиона не обучает Гарри всему, что знает, ведь времени оставалось всё меньше и меньше.

Взрослые, не признавая приближение, как однажды сказала Гермиона, горячей фазы войны, тем не менее участвовали в их подготовке каждый день. Рон стал ещё больше восторгаться Биллом когда брат тренировал его защите и движению в бою. Брат был большой, сильный и умный, так что Рон не мог не пожелать себе стать похожим на него. Но Билл мог быть и свирепым при необходимости, шрамы сделали его более чем раздражительным. Рон слушал каждое его слово, зависая на каждом с большим вниманием, чем уделял самым строгим из профессоров в Хогвартсе. Билл не унимался пока не ощущал, что Рон знает, что делает, а не идёт в бой в роли пушечного мяса. И Рон уходил с занятий всё более довольным собой и со посвежевшим ощущением гордости за брата.

Ремус тоже вернулся в свою профессорскую ипостась и учил их всему, что нужно знать по защите от тёмных искусств, и Рон почти поверил, что через пару месяцев он сам сможет стать профессором ЗОТИ. Он мог бы сдать экзамены, о которых до сих пор беспокоилась Гермиона, хоть они и не учились в школе в этом году, и впервые ощущал свою уверенность в их благополучном исходе. Тонкс иногда приходила на занятия, но, по мнению Рона, только для того, чтобы полюбоваться Ремусом в роли учителя. Иногда она задавала вопрос из чисто хулиганских побуждений, просто чтобы прервать его объяснение своей поднятой рукой. Метаморфомаг и оборотень выглядели не самой явной парой, но иногда Рон закатывал глаза на их флирт вместо рассказа о тёмном проклятии или опасном существе. Обычно они старались действовать профессионально, но однажды Рон застал их в объятьях в кабинете, которые он внезапно прервал своим появлением. Застигнутая врасплох Тонкс вскочила, стукнулась своей головой о голову Ремуса, опрокинулась на книжную полку и сорвала портьеру. Каждый раз, вспоминая эту сцену, он заходился истерическим смехом, хотя постарался забыть как выглядит целующийся Ремус.

Хмури не отказал себе в удовольствии, появившись из ниоткуда и испугав их до полусмерти громким криком "ПОСТОЯННАЯ БДИТЕЛЬНОСТЬ!" Рон ржал минут десять после того как Гарри почти вырубил старика, выбив ему его магический глаз. Хмури ничуть не обиделся, издал грубый, скрежещущий хохоток, счастливо оскалился, хлопнул Гарри по плечу и поковылял себе, предварительно вернув себе глаз на место почти незаметным движением палочки. Используя свой богатый опыт, он учил их как защищаться в наихудших ситуациях. Рону нравились его истории из аврорского прошлого, невзирая на большое количество крови и мрака. У Гермионы его истории вызывали тошноту, но она никогда не пыталась увильнуть под этим предлогом. Рон чувствовал, что она пыталась себя подготовить к тому, что она увидит или услышит в бою. Гарри же часто выглядел задумчиво, как будто пытаясь представить это всё. Может готовясь, а может уже казнясь за ещё не случившуюся, но неизбежную гибель людей.

Близнецы не оставались в стороне, постоянно улучшая свои задумки для использования в сражении. Гермиона с некоторой ревностью оценила блеск их ума, и Рон подумал, что семья Уизли стоит больше, чем кажется на поверхностный взгляд других. У его братьев ум не книжный, как у Гермионы, и они не могли добывать оттуда странные, но обычно полезные сведения, но они могли забабахать шалость как никто другой, они могли создавать гениальные вещи потому, что являлись блистательными изобретателями по призванию. Достойны уважения, смелы, настоящие герои, которые идут в бой с гордо поднятой головой и с юмором, спасающим от полного отчаяния.

Когда наконец пришло время сразиться, Рон уже не сомневался, что они победят. Он помнил, как Гарри уверенно сказал ему, что имеет силу, о которой не знает Волдеморт, и что Дамблдор уверял его, что это любовь. Видя Гермиону и Гарри вместе, Рон почти полностью поверил, что Волдеморту ничего не светит.

Эту уверенность в победе Гарри над Волдемортом невольно и практически бессознательно ощущали в последнее время перед решающей битвой все обитатели площади Гримо. Ощущение его магии пронизывало весь дом. Ведь что такое магия – это природный талант, умноженный на силу чувств, воли и воображения волшебника. А уверенность Гарри, приумноженная его любовью, давала ощущение неизбежности его победы — ведь Солнце восходит каждое утро, а значит Гарри победит с такой же предопределённостью.

Поэтому Рон вышел во двор Хогвартса с высоко поднятой головой, грудь распирало от гордости, а лицо являло образец мужественности. Он увидел Гермиону с другой стороны от Гарри, её рука цеплялась за краешек его рубашки, просто пытаясь удержать какую-то его часть около себя. А Гарри смотрел вперёд, весь его вид излучал решительность и готовность. Да, они готовились. Жёстко и непреклонно. К чарам, заклятьям, непростительным и всему, что они могли вообразить. Они учились как защищаться, когда заклятье направлено в тебя, пригибаться низко и шустро двигаться, как не терять голову от страха, игнорировать несущественное и сохранять ясность ума. Они ощущали себя готовыми как никогда ранее.

Все они пришли защитить мир добра. Волшебники и волшебницы с зажатыми в руках палочками и тонкой вуалью страха на лицах. Профессора и студенты, владельцы магазинов и авроры, друзья и знакомые стояли позади них. Рон видел множество знакомых лиц гриффиндорцев прежних выпусков. Кто-то очень скоро погибнет. Наверняка всё-таки многие. Но Рон верил, что когда всё будет позади, он всё ещё будет в трио. Он шёл с двумя лучшими друзьями, и пусть тьма впереди уже распахнула свою пасть в предвкушении поживы, но они всё равно будут вместе. И взглянув на свою семью, таких ослепительно рыжих и потрясающе смелых, он почти полностью был уверен, что не потеряет никого из них. Потому что они Уизли, а Уизли сильны, сообразительны и храбры. В конце концов все они гриффиндорцы, и верят правое дело свободы и равенства. Если суждено им погибнуть, то они храбро уйдут во тьму, захватив с собой свою долю и ещё чуток.

— За Седрика, — уверенно сказал Невилл рядом с ними.

— За Лонгботтомов, — заявила Джинни, подняв подбородок.

— За Сириуса, — добавила Гермиона, обозревая даль, откуда приближались упивающиеся смертью.

— За Дамблдора, — вставил Рон, успокаивая дыхание и расправив плечи.

— За моих родителей, — завершил Гарри, его палочка поднялась и лицо окаменело.

А Луна промолчала, вынула палочку из-за уха и ослепительно улыбнулась бросившему на неё взгляд Рону.

Когда-то они все были детьми. Сидели в классах и болтали о мелочах типа квиддича и школьных заданий. Ходили по коридорам на занятия, делали домашние задания, а потом отдыхали и отрывались. Наслаждались праздниками в Большом холле, где студенты и профессора обсуждали новый год и целый мир возможностей. Их ждало будущее. К которому не имели отношения никакие Тёмные Лорды, и которое выглядело ярким и открытым для всех. Они однажды могли стать кем угодно – зельеварами, работниками Министерства, укротителями драконов, взломщиками заклятий, да много кем. Но теперь они шли на войну. Семнадцати— и восемнадцатилетние, все вместе бежали убивать или умирать. Жить или сгинуть. Когда-то они были детьми, и вот перестали ими быть. Теперь они солдаты на поле боя. Поле боя, когда-то бывшее дворами школы, полной яркого будущего и ярких умов. Это всё было, и они могли только надеяться, что это будет завтра и что не будет этому конца.

И они бежали через это поле, навстречу смерти и разрушению. Пространство заполнилось яркими цветными лучами, приносящими смерть и потери, победу и погибель. Упивающиеся Смертью, упрятанные в свои чёрные хламиды и серебряные маски, бросились на них с палочками наготове, и зло распространялось от них. И голоса вздымались к небесам, проклиная и убивая, сражаясь за каждый за своё дело. Рона толкали, заколдовывали, отбрасывали и пытались причинить иной вред отовсюду. Но он прорывался, боролся и ни разу не подумал лечь и переждать, надеясь, что его не затопчут до смерти. Он мог видеть копну волос Гермионы, слышать её ясный голос, как она выкрикивала различные заклятия, спасая себя, других, чтобы мир продолжал своё вращение на знакомой им оси. Рон заметил Гарри, как тот проталкивался сквозь толпу и его знакомый глубокий голос сметал препятствия с пути, ведущего всё ближе и ближе к предназначенному ему сопернику.

В поредевшей вокруг него толпе Рон смог двигаться более свободно и уже не беспокоился о том, что не сможет себя защитить из-за зажатой кем-то руки. Стало понятно, почему освободилось место – земля покрылась телами павших. Людей, которых он знал, и теперь нужно сражаться и за них тоже. Он сошёлся в схватке с упивающимся довольно невысокого роста. А насмешливый голос противника заставил его тряхнуть головой и выплюнуть имя:

– Малфой!

— Как дела, Уизел? — ответил Драко, смеясь. — Это не твою мать сейчас сшибли заклятием?

Игнорируя непреодолимое желание оглянуться на всякий случай, вспомнив девиз Хмури "Постоянная бдительность!" он обнаружил, что слова звучат не в его голове, а наяву — старик кричит их прикрывающему его тыл Кингсли, сойдясь в схватке с целой группой упивающихся.

— Не знаю, это не она стоит, наступив на твою мать? — вместо этого ответил Рон и ухмыльнулся, когда заметил закаменевшие плечи и общее напряжение Драко.

Драко сдёрнул маску, очевидно отказываясь от претензий на анонимность. Он притворно улыбался Рону, медленно поднимая палочку:

— Не волнуйся, Уизел, это случится быстро. Тебе не придётся быть свидетелем кончины Поттера. Хотя было бы забавно полюбоваться на твою заплаканную физиономию, когда он умрёт, — сказал он злобно.

— Болтаешь много, Малфой, — ответил Рон.

И в конце концов ему удалось попасть разоружающим в платиноволосого. Пока тот летел, Рон выцелил его связывающим, рванул к лежащему ничком противнику и добавил оглушающим. Уверившись в надёжности упаковки и невозможности освободиться своими силами, с помощью чар левитации он запрятал противника куда-то в кусты, просто для уверенности, что того не найдёт другой упивающийся и не пробудит. Ухмыльнувшись свой победе и пнув Малфоя ногой в живот, он побежал продолжать сражаться.

Оглянувшись вокруг, он повеселел, видя, что свои начали одолевать упивающихся смертью и оттеснили тех от замка. Вокруг, куда ни глянь, лежали тела павших. Вдалеке Рон видел Гарри, с поднятой палочкой стоявшего перед Волдемортом. Даже глядя издалека Рон сглотнул. Взгляд человека по имени Волдеморт или Том Марволо Ридл вызывал страх. Он же не человек, захотел поправить себя Рон. Выглядит наполовину ящерицей – тело человека и морда чудища с полностью лысой головой и красными глазами-бусинками на змеевидном лице. Он стал высматривать Гермиону. Он мог поклясться, что только что мазнул взглядом по её густым волосам.

Его быстро отвлёк другой упивающийся смертью, справиться с которым оказалось значительно сложнее чем с Драко. Он тяжело дышал и вспотел, пытаясь уклониться от многочисленных проклятий и пары авад. Попытка сравнятся в ловкости забирала слишком много сил, более простым выходом оказалось просто заваливание соперника всеми приходящими на ум заклятьями. Неспособный увернуться от всех, упивающийся вырубился и остался валяться кучкой уродливых и трясущихся отбросов, как результат странной комбинации нескольких заклятий Рона. Слава Мерлину, его хорошо натренировали авроры и профессора. Но слишком много оказалось не столь удачливых, кого ему приходилось перепрыгивать или переступать. В нём нарастало ощущение неправильности случившегося с ними. Они пришли поддержать, пришли бороться за своё существование, но они не тренировались и не были готовы так, как он. Не получалось сейчас задуматься о собственной выделенности, кроме того простой констатации факта его дружбы с Гарри. Всё ещё продолжался бой, кровь, своя и чужая, где-то мазками, а где-то толстым слоем покрывала его. Рука болела, пораненную щеку жгло, и вдобавок он охромел. Он не замечал боли до этого момента, но теперь он не мог уже двигаться так же быстро, как ему с неудовольствием пришлось отметить.

Он обернулся на зов матери, испугавшись сначала, но успокоился, убедившись в её безопасности. Рядом с ней он увидел отца, и они беспрепятственно двигались к нему. За ними он видел отступавших и попадающих в плен упивающихся. Светлая сторона старалась избегать убийства, но, судя по количеству тел на поле, множество раз избегнуть этого не удалось. Возможно это чистая удача, но все Уизли были налицо. Рон вздохнул облегчённо и повернулся к остаткам упивающихся смертью. Он заметил Гарри вдалеке, с хмурым и ожесточённым выражением лица. Казалось он разговаривал с Волдемортом, но никто не слышал — о чём. Рон мог сказать, что Гарри пришлось уклониться от нескольких атак, мантия в подпалинах, лицо забрызгано грязью, окровавленный рот и прищур говорили о только что разбитых очках. Его посетила неуместная мысль, что Гермиона должна знать как починить их, ещё до того как он стал оглядываться в поисках её, своего другого лучшего друга.

Она оказалась ближе к Гарри, чем он, занятая схваткой с упивающимся, в котором Рон без особого удивления узнал Люциуса Малфоя, и держалась достаточно уверенно, но Рон подумал, что безопаснее не оставлять её наедине с таким жестоким и хитрым противником. Он глянул через плечо на родных, убедившись, что они добивают последних рассеянных по полю упивающихся. Видимо Волдеморт не заметил уменьшения числа своих последователей, слишком занятый с Гарри. Рон усмехнулся когда Волдеморт, видимо потеряв терпение, попытался попасть авадой в Гарри, потому что его друг, ожидая такую атаку, легко избег её, а его ответ ударным оказался несравненно более точен.

Рон вернул своё внимание Гермионе и задохнулся. С маниакально радостным выражением на худом лице к ней сзади подбиралась Беллатрикс Лестранж. Гермиона слишком увлеклась заклятьями и проклятьями Люциуса, чтобы обращать внимание на свой тыл или окружающих. Рон крикнул ей, пытаясь привлечь её внимание и заставить повернуться, но крик умер в звуке внезапного взрыва справа, сопровождавшегося вспышкой зелёного света. В секундном оцепенении Рон ужаснулся, что вот сейчас он увидит Гарри мёртвого на земле. Он застрял, желая одно временно убедиться, что Гермиона в порядке и что Гарри победил. Когда свет потух, случилось так, что он смотрел на Гарри, который стоял один, живой,его палочка направлена на чёрную кучу перед ним на земле, безвольную и мёртвую. Сердце заколотилось как бешеное, и он выкрикнул клич победы. Рука взметнулась в воздух и внутри как будто случился взрыв счастья. Всё закончилось. Наконец-то! Всё действительно завершилось.

Он повернулся в уверенности, что увидит Гермиону улыбающейся, возможно бегущей к Гарри, чтобы обнять его, поздравить. Но она не двигалась, она застыла, выгнувшись дугой вверх и раскинув руки в стороны от запущенного Беллатрикс Круцио прямо ей в спину. Гермиона тряслась и дрожала, погружённая в немыслимую боль. Рон поднял палочку, намереваясь отбросить Беллатрикс, но та прекратила Круциатус и повернулась с кривой усмешкой. Но она смотрела не на Рона, а на то место, где должен стоять Волдеморт. Её выражение сменилось на страдальческое, и она издала крик поражения и агонии. Мрачно глянув на Гарри, она обернулась обратно к Гермионе, которая стояла на коленях, задыхаясь от истощения сил и боли. Одновременно, с одинаковыми усмешками, Люциус и Беллатрикс запустили зелёные заклятья в девушку.

Гарри просто не успел понять, что происходит. Рон видел, что тот всего лишь заметил Гермиону и Беллатрикс, когда безумная женщина выразила в крике своё страдание по своему потерпевшему поражение господину. Рон бежал через поле, слыша за собой шаги других бегущих и предполагая, что это его семья или хотя бы соратники. Гарри побежал к Гермионе сразу же, как заметил её, но он оказался недостаточно быстр, чтобы остановить Люциуса или Беллатрикс. Убивающие заклятья нашли свою цель и мгновенно выпили жизнь из Гермионы, оставив взамен только смерть. Опустевшая оболочка рухнула на траву сломанной куклой.

Красные и зелёные всполохи метнулись мимо Рона к двум убийцам, стоявшим по разные стороны от Гермионы, так много, что он не смог сосчитать. Некоторые из них даже столкнулись и взорвались, не попав в цель. Другие попали в землю перед Беллатрикс и Люциусом, но только два попали, оставив Люциуса без кисти, а Беллатрикс получила Редукто в плечо и отлетела в сторону. К сожалению, врагов поразили не убивающие проклятья. Гарри не атаковал их, слишком потрясённый, чтобы сделать хоть что-то. Рон добрался до Гермионы и увидел Гарри на коленях, руки безвольно свисали по сторонам, лицо бледное и искажённое. Рон не знал, куда двинуться – к живому лучшему другу или к мёртвому. Это уже слишком. Они должны были уйти с этого поля живыми. Все трое. Золотое Трио.

Рон замедлился и остановился в трёх-четырёх шагах от неё, бесполезные уже руки беспомощно обвисли. Он смотрел вниз на безжизненное лицо Гермионы с широко открытыми глазами и с тошнотворной прозеленью в зрачках. Пришлось проглотить комок желчи, поднявшийся до самого горла. Люди позади него пробежали мимо, преследуя убегавших с поля боя, истекающих кровью и покалеченных Малфоя и Лестранж. Он не присоединился к погоне, слишком потрясённый, чтобы делать что-то, кроме как смотреть на Гермиону. Её руки неестественно изогнулись, одна из них придавлена телом, а ноги согнуты так, что казалось она собирается бежать. Неизвестно, сколько он так стоял, пока не пришёл Гарри и не упал около неё на колени. Рон проглотил нарастающую в нём вспышку отчаяния и позволил себе также упасть на колени. Он теперь видел только одержимость Гарри Гермионой.

Дрожащей рукой Гарри убрал мягкий локон её волос со щеки. Его пальцы нежно касались её лица, а зелёные глаза вобрали всю её, пытаясь найти нотку фальши в смертельном оцепенении. Повернув, чтобы видеть лицо, он притянул её к себе на колени, прижал обмякшее тело к груди и уткнулся лицом в её шею. Рон мог слышать его вздрагивающие всхлипы и бормотания сквозь плач: "Нет, нет, не её, пожалуйста, нет". Рон даже не пытался что-либо сказать, потому что нечего. И нечем было утешить и обнадёжить. Это Гермиона могла совладать с его эмоциями, утешить и успокоить. Но она теперь мертва. Она мертва, и ничто, что он мог бы сделать или сказать, не изменило бы этого. Он вдруг поймал себя на том, что сам качается на коленях вперёд-назад, потом опять вперёд-назад, не в силах поверить в случившееся и совладать с этим. Она же здесь, прямо перед ним. Он же кричал ей, правда ведь? Уйди в сторону, уклонись, обернись. А потом она выгнулась от Круцио, и он побежал, но недостаточно быстро. Он сам был рядом и в то же время слишком далеко, и он не спас её, не смог.

Гарри тряс её, чередуя прижимания к груди и опять встряхивания:

— Я ведь говорил, говорил тебе, что за тобой будут охотиться, — хрипел он искаженным от муки голосом. — Господи, вернись, вернись, — он молился и прижимал её крепко к себе, положив подбородок ей на темечко. Глаза его были закрыты и очки, как заметил Рон, разбились. Починкой очков Гарри всегда занималась Гермиона. Может он уже и не починит их никогда?

— Я не знаю, что делать без тебя. Не знаю, не знаю, — горестно бормотал он всё более безумным голосом. Он ещё потянул её на себя, пока она вся не поместилась у него в руках, рука зарылась в копне её волос, лицом к лицу, щека к щеке. — Я люблю тебя. Я тебя люблю. Ты должна жить! Только ты одна... Только тебя одну я не могу потерять. — Он потряс головой, плача, рука прижала её ещё сильнее, почти раздавив.

Рон открыл и затем закрыл рот, не найдя ни слова. Наверное, надо почувствовать боль ревности, что его смерть Гарри мог бы пережить, но Рон не ощущал ничего на фоне вдруг осознанной боли от потери главных опор в его жизни. Он понял. Гермиона. Рон знал её почти семь лет крепкой дружбы. И он обнаружил, что её надоедливая грызня – это то, по чему он скучал в наибольшей степени. Кто же скажет ему сделать домашнюю работу сейчас? Кто объяснит, что он выглядит идиотом? Что он будет делать, когда нет её, чтобы поправить его ошибки и указать на заблуждения? С кем теперь спорить? Над кем он будет шутить о боязни полётов на метле? Или об одержимости книгами и учёбой? Теперь нет никого рядом. Нет троицы, тройки, трио. Просто два парня. Две стороны треугольника, третья сторона которого только что разлетелась вдребезги у него на глазах. Что они теперь сейчас? Чем они могут быть без Гермионы? Она была определяющей их частью. Она была частью, которая делала их всех целым. Без неё они только сила и храбрость, так ведь? И что? А ничего. Нет ничего. Что может сделать храбрый здоровяк, если у него нет рассудка? Ничего. Они превратились в ничто. Спаси их Мерлин, думал он, качаясь. Мерлин, спаси их всех.

Гарри поднял ей левую руку, и Рон зацепился взглядом за изумрудный блеск колечка на её испачканном грязью пальце. Гарри прижал её ладонь себе к лицу, всё ещё покачиваясь вместе с ней, плача и бормоча ей и себе. Рон с трудом сглотнул. Гарри-и-Гермиона, женитьба, дети, будущее. Теперь это ушло. Они перестали быть одним целым, целое разбилось, разлетелось. Это неправильно. Так быть не должно. Ведь это финал истории, в которой они — главные герои, ведь так? Они заслужили эпилог, где все они счастливы, где больше нет места тьме в их жизни. Как же это случилось? Это неправильный, совсем неподходящий им финал.

— Я не могу без тебя, совсем не могу, — уговаривал её Гарри, мотая головой и выдыхая воздух с прерывистым свистом. — Ты же обещала, обещала, ты говорила... Гермиона, — он опять прижал её к себе, а своё лицо к её плечу. Рон не смог услышать его следующие слова, слишком приглушённые телом Гермионы в его руках. Отдельные слова — "женаты", "навсегда", "дети" и "любовь" — добрались до него, но всё остальное не дошло.

Как и любая мрачная и мучительная сцена, эта выглядела бы не законченной без гнева природы – небеса разверзлись, и плотный дождь хлынул на них, мигом превратив землю в грязь и лужи. Гарри совершенно не обратил внимания на слёзы неба, будучи полностью поглощён своим монологом, сквозь боль его слов всё сильнее прорывался гнев. Рон знал, что направлен тот, конечно, не на девушку, а на тех, кто стал причиной её состояния. Каждый раз когда он рыдал, что она обещала не оставить его и быть с ним до конца, живой, Рон замечал мрачный и дьявольский блеск в его глазах, когда Гарри переходил к словам о мщении и возмездии, объектами которого несомненно являлись Люциус и Беллатрикс. На мгновение он почувствовал сочувствие к паре упивающихся, но оно полностью испарилось после взгляда Гермиону.

Чем дольше Рон находился рядом с Гарри, тем больше погружался в состояние ужасного и тоскливого прозрения настоящего и будущего Гарри. Он почти видел как мается его душа, не найдя своей второй — и главной — половины. Как слепой волчонок носом тычется в тело убитой охотниками матери и не находит там привычного тепла, ведь теперь уже мёртвая плоть не даёт молока, так и душа Гарри стремилась прикоснуться к душе Гермионы, и не находя её рядом, в гневе грызла саму себя, истекая кровью. Душа стремилась воссоединиться со своей теперь уже мёртвой половиной и сама умирала, пусть не мгновенно, ведь её присутствие в Гарри ощущалось Роном всё меньше и меньше, а все действия его тела — всего лишь агония. Рон не мог помочь Гарри, ибо и сам не был полноценным якорем, держащим того в мире живых, потому, что у Гарри после смерти Сириуса оставался всего один такой – Гермиона. Произошёл обрыв якорной цепи, и теперь шторм смерти уносил обречённый корабль по имени Гарри Поттер в неизвестность. У самого Рона, как он вдруг понял, главными якорями уже давно стали они, Гарри и Гермиона. Теперь он с трудом преодолевал великий соблазн самому плюнуть на всё и всех и вместе с Гарри отдаться на волю уносящих в неведомое волн. И там обрести покой — рядом с Гарри и рядом с Гермионой.

Неизвестно, сколько они оставались под дождём, Гарри держал Гермиону, а он смотрел на его потрясение и шок. Наконец члены его семьи решились подойти, с ними пришли Ремус, Тонкс и Хмури без Кингсли. Рон мрачно уставился на них, с полной неспособностью сказать или спросить – не ранен ли кто? Он с трудом отмечал их повреждения или болезненные гримасы. Они стояли здесь все, все живые. А потом его мать обняла его и заплакала. Она плакала о нём, о Гарри, о Гермионе. А Рон занемел в её объятьях, утешенный, но не способный поблагодарить за помощь. Сидя в грязи, он смотрел на Гермиону и на Гарри, а его мать держала его и снова и снова повторяла, что он сделал всё, что мог, что Гермиона уже в лучшем мире, что она гордилась им и любила его.

Краем глаза Рон увидел приблизившегося к Гарри Ремуса, но, учитывая уже плещущуюся в глазах у Гарри истерию, решил, что станет только хуже:

— Не трогай, — предупредил он, отрицающе мотнув головой. Было больно говорить, собственный голос жёг горло. — Он тебя убьёт, — уже прямо предупредил он Ремуса.

— Он не станет... — вздрогнул Ремус.

— Станет, — глядя Ремусу прямо в глаза ответил Рон. — Потому, что Гермиона мертва, — голос дрогнул, — Он сейчас думает только об убийстве Люциуса и Беллатрикс. Дотронешься до него – и ты покойник.

Ему хотелось, чтобы всё это исчезло – люди, вся эта сцена вокруг. Ему захотелось оказаться одному в тёмной комнате, где он не видел бы мёртвую Гермиону и умирающего Гарри. Может быть пока не физически, но Рон видел, как жизнь вытекает из его глаз. Всё кончилось сегодня. Война, блистательное будущее, их трио. Он потерял всё это.

Ремус посмотрел пристально на него, потом на Гарри и, кивнув, отступил назад.

— Мы не можем оставить его здесь, — сердито бросил Хмури. — Он заболеет и умрёт до того как мы отпразднуем его победу.

— Он не будет праздновать, — ответил Рон. Сам он тоже отмечать ничего не будет. Победа над Волдемортом казалась теперь тусклой и незначительной по сравнению с остальным. Двое его лучших друзей, определяюще влиявших на его личность на протяжении последних семи лет, теперь потеряны для него. И он теперь ждёт приглашение от смерти. Рон испытывал уверенность, что тоже хочет смерти вместе с Гарри. Сколько ещё проживёт Гарри, Рон не знал, но точно не до старости – без Гермионы, безо всех тех, кого он потерял и кем пожертвовал. Слишком много он отдал, и у него не осталось никого и ничего.

— Рон, — начал было отец, но прервался, поймав выражение его лица, сглотнул и отвернулся.

Рон не понял, видит ли его отец как сильно он изменился с момента, когда ступил на это поле. Странно. Он потерял часть себя, и ему уже никогда не вернуть её. Как будто почти всего его заменил кто-то старше, жёстче и бесчувственнее. И та небольшая часть, всё ещё остававшаяся Роном, уже больше не нуждалась в веселье или надежде. Она укрылась на задворках и могла только горько плакать, покачиваясь взад-вперёд.

— Может быть его отлевитировать? — хрипло предложила Тонкс.

— Обоих? — спросила Джинни, блестя глазами, на лице её всё еще написано потрясение. Она не замечала, что плачет, всё равно дождь скрывал это.

— Остальные плохо воспримут, увидя своего спасителя с его мёртвой подругой, — заметил Хмури.

— Невестой, — поправил Рон, и все вздрогнули.

— Мы же должны что-то сделать, нельзя же оставить его здесь просто так, — сказал Билл, выйдя вперёд. Все стали переглядываться, что кто-то из семьи и друзей предложит решение.

Вздохнув, Джинни подобралась поближе к Гарри и Гермионе:

— Гарри, — позвала она мягко и уговаривающе. — Гарри, дождь идёт, надо идти внутрь. Сражение закончилось.

Отрицающее движение головы и усиленное покачивание Гермионы было ей единственным ответом, его губы что-то говорили мёртвой девушке на его руках, но никто ничего не слышал из-за шума дождя.

— Давай, Поттер, встряхнись, — сказал Хмури, попробовав деловой подход. — Вылезай из грязи и пошли внутрь. Гермиону надо приготовить к похоронам, — он напрягся в ожидании ответа от парня, а чуть погодя без экивоков выдал: — Думаю, ему снесло крышу.

Артур согнулся и придвинулся к Гарри настолько близко, насколько он чувствовал это безопасно:

— Гарри, это Артур, — он говорил сказал он медленно и мягко. — Гермиона слишком намокла. Может... может ты хочешь занести её внутрь? Согреть её? — спросил он, оглянувшись на бормочущих своё согласие остальных. Глянув снова на Гарри, он буквально отпрыгнул в ужасе. Гарри уставился прямо на него, его изумрудно-зелёные глаза были темны и безжизненны.

Рон вздохнул, глядя на эту сцену и продолжая думать, насколько это всё неправильно. Не предназначалась Гермионе смерть! Она должна праздновать сейчас вместе с ними. Она должна обнимать Гарри, целовать и тискать его, делать всё, чтобы он стал ещё счастливее. Всё неправильно. Совершенно неправильно. Им надо бы сейчас сидеть в Трёх Мётлах, пить пиво и орать Ура! Победа! Потом воздать должное погибшим, помянуть потерянных друзей и всех остальных воевавших хороших людей. Вспомнить Дамблдора и Сириуса и порыдать над потерями. Но они должны быть друг с другом потому, что они всегда были и всегда было так. Но этому уже не суждено случиться. Этого не случится никогда.

Вместо ответа Артуру Гарри кивнул, но когда человек, которого он считал в чём-то заменой отца, попытался дотронуться до Гермионы, Гарри направил палочку ему прямо в сердце.

— Я же сказал, — тихо произнёс Рон. — Я сказал, а вы не слушаете. Гермиона мертва, — он не мог остановиться и всё повторял им эту истину. — Гермиона была нашим разумом, но и у меня есть здравый смысл. Она, конечно, знала Гарри в чём-то лучше меня, но и я тоже его лучший друг уже семь лет. Если не хотите умереть – держитесь от него подальше, — сказал Рон своему отцу практически бесчувственным голосом.

Гарри следил за Артуром с мёртвым лицом, и когда тот отошёл на достаточное расстояние, убрал палочку и его рука вернулась к поглаживанию её щеки.

— Они думают – ты мертва, но ты не можешь, потому, что ты обещала, — сказал он ей, и внезапно стало так тихо, даже стук дождя на минуту почти прекратился, чтобы все услышали. Все слышали его неверие и скорбь, и сердце каждого получило ещё одну рану от боли за мальчика-который-любил-и-потерял-ещё-раз.

Что произошло потом осталось для Рона как в тумане. Наверное Гарри принёс Гермиону в замок, но осталось неясно, куда он дел её тело. Он знал, что Гарри не говорил и не желал видеться ни с кем. По возвращении в замок Рон засунул сам себя в мальчишечью спальню Гриффиндора, где свернулся клубком на своей старой кровати и упорно уставился в никуда. Он не слышал, чтобы Гарри приходил в башню, а когда его спросили где тот может быть, он посоветовал искать в библиотеке – любимом месте Гермионы. Тогда он так и не узнал, где в замке находились его друзья, живой и мёртвая. Он просто лежал и ждал, сам пока не слишком понимая — чего же ждёт. Конца света, наверное. Потому, что закончилось всё нехорошо, и, значит, что-то во вселенной отключилось, был прерван нормальный ход вещей, и когда-нибудь мир от этого рухнет. Глаза жгло, когда он думал о Гермионе и как бы она ответила на это своим чётким и ясным голосом: "Не болтай глупостей, Рональд, существованию мира не будет конца. Ты стал похож на Трелани, а ты же знаешь, как я отношусь к этой... этой... женщине".

Мать зашла к нему, но он не сказал ей ни слова – сказать было нечего. Она сидела рядом с ним, гладила его по волосам, и какая-то его часть захотела опять стать тем мальчишкой одиннадцати лет, кого она вспоминала совсем недавно. Но ведь она же сама сказала, что возврата туда нет, и он вдруг возненавидел её правоту. Он снова хотел быть тем невинным оболтусом, которому не нужно сражаться с упивающимися смертью или смело смотреть в лицо гигантским паукам, или жить, каждый день пытаясь бороться за лучший мир и будущее для всех. Но быть нормальным означало отсутствие в его жизни Гарри и Гермионы, и он сейчас не знал, что лучше, а что хуже. Быть нормальным – и нет сегодняшней боли, не было и нет Гарри и Гермионы, совсем нет... А может именно это хуже всего остального вместе взятого? Не было бы воспоминаний о ругани с Гермионой и о её назойливости. Или о постоянном беспорядке копны её густых волос. Или как упирались в бёдра её руки и раздражённый голос: "Да? Правда что ли?" И не было бы времени с Гарри – квиддича, шахмат, болтовни, шатаний без дела. Не было бы семи лет дружбы и почти родства с Гарри. Смог бы он сам справиться без всего этого? Лучше быть любимым и потерять, чем не иметь любви вообще, правда? Он не знал. Просто было очень больно.

Неясно, когда Луна пришла к нему, в комнату, но запомнилось, что стало немного легче в объятьях её рук. Он не вымолвил ни слова, она и не просила слов. Прижав лицо к его спине, она мычала ту самую дурацкую мелодию "Уизли – наш король", и это, как ни странно, успокаивало и утешало. Крепко зажав её руку, он плакал. Горячие слёзы текли по щекам, грудь сжималась и болела от ужаса потери. Ему хотелось сказать как это всё неправильно, но слова не приходили. А она шептала: "Я знаю, знаю..." И что-то делала. Он не понимал как, но она делала. Не стало лучше, не возникло даже мысли, что сможет быть лучше. Но она оказалась рядом, успокаивая небольшой кусочек старого Рона. И он больше не заходился рыданиями в уголке, а только всхлипывал.

Хоронили Гермиону через несколько дней, отдельно от остальных погибших: большинство из них предали земле в одной большой церемонии. Ремус организовал всё как частное дело, закрыв доступ прессе и официозу. Гарри ни с кем не разговаривал после войны, не сказал никому ни единого слова. Он почти ни на кого не смотрел и ничего не ел, невзирая на все попытки Молли покормить его. В Хогвартсе он вправду скрывался в библиотеке, сидя за столом в окружении стопок книг. Близнецы сказали Рону, что он ничего не делает, просто сидит на месте с отсутствующим взглядом. Их попытки разговорить и подбодрить провалились, как и у всех остальных. Джинни тоже пыталась накормить, поговорить, отправить спать, но неудачно. Молли и Артур проходили, сидели с ним и часами говорили, что надо смотреть в будущее, жить ради Гермионы и всего того, что они с ней намечали сделать. Но уставившийся куда-то вперёд Гарри остался полностью безразличен к их словам. Тонкс нарочно спотыкалась, опрокидывая стулья и книги для привлечения его внимания, но Гарри только собирал их обратно, нежно протирал и ставил обратно в аккуратные стопки. Рон верил, что делал он это потому, что Гермиона не выносила пренебрежительного отношения к книгам. Ему наверное казалось, что Гермиона здесь, просто отгорожена от него стопками книг, как обычно. Рон не ходил к Гарри, хотя его и умоляли. Наверняка Гарри не хочет его видеть, да и он сам, если честно, не хотел видеть Гарри.

Щемило сердце, когда он стоял около её могилы с ещё не опущенным вниз гробом. Гроб казался большой жемчужно-золотой шкатулкой, чистой и блестящей под ярким солнцем. Вокруг неё цветы – букеты, корзинки, венки. Застывшие небольшие взрывы цвета – розовый, жёлтый, ярко красный и пурпурный. Рон чувствовал, как рука Луны плотно сжала его руку, пока мужчина в белой мантии говорил о смерти и о Боге, и месте, где Гермиона упокоится в мире. Мама постоянно смотрела на стоявшего в одиночестве Гарри – он не хотел никого рядом, его прямой и мёртвый взгляд возвращал любого пытавшегося приблизиться на его прежнее место. Они хотели дать ему любовь и поддержку, ненужную этому, совсем другому Гарри, и у всех в голове звучали слова Рона: "Гермиона мертва. Если хотите жить – держитесь от него подальше". Может Гарри и не убьёт, просто отбросит или покалечит слегка, но у Рона не знал в точности.

Гарри смотрел на гроб с таким бледным и непроницаемым лицом, что напоминая собой ожившего мертвеца. В ладонях он сжимал всего один цветок – великолепную белую лилию, резко выделявшуюся на фоне его абсолютно чёрного наряда. Другие цвета в его одеждах теперь отсутствовали. Он выглядел как тень самого себя, бредущая сквозь жизнь в ожидании конца. Рону хотелось бы вытащить Гарри из всего этого, но он и сам ощущал себя ненамного лучше — смотрел на всех отстранённым взглядом, почти не спал и ел только под прямым принуждением. Спать он мог только, если Луна касалась его. Это было трудно объяснить его матери, да и девушка не могла быть рядом с ним всегда. По крайней мере у меня есть Луна, думал он горечью, а у Гарри нет никого.

После того, как человек в белом закончил свои речи, каждый стал подходить, класть цветы на гроб и прощаться. Облегчением для Рона стало отсутствие родителей Гермионы на похоронах — даже если бы их удалось найти, не факт, что в точности известные только Гермионе чары памяти удалось бы убрать без последствий. Теперь же они так и не узнают о настоящих обстоятельствах смерти дочери. Было бы немилосердно восстановить им память и тут же навсегда отнять дочь. Невзирая на их отсутствие Рон и без личной встречи чувствовал сожаление и вину перед ними: они не принадлежали его миру и не смогли бы понять, что происходит на самом деле и почему погибла их дочь. Двое магглов потеряли дочь из-за сумасшедшего, злого колдуна, возомнившего себя выше всех остальных. Потому, что он убедил чистокровных волшебников, что он даст им власть. Они никогда не увидят своей дочери из-за чужой жадности.

Рон внимательно следил за каждым из своей семьи, как они подходили, клали цветы и прощались с девушкой, так много значившей в их жизни. Он услышал как близнецы говорили, что будут скучать по её лекциям о соблюдении правил, и хотели бы даже послушать ещё одну или две, чисто ради неё. Слова Молли потонули в её рыданиях, и Артур успокаивал её, не способный сам передать свои чувства к той, которую ощущал второй дочерью. Билл и Чарли сказали что-то о мужестве, о сожалении, что не узнали её получше, и том, что потеряли умнейшую из почётных Уизли, что они знали. Джинни бормотала о сёстрах и дружбе, о привязанности, которой не ощущала больше ни с кем. Они подходили и отходили, ибо слова оказались бессильны. Как можно взаправду сказать кому-то прощай? Это не так просто как кажется – Рон не знал, что ждут от него.

Он наблюдал как шмыгающий носом Невилл бормотал благодарности за помощь, за то, что всегда оказывалась рядом, когда надо, избавляла от ощущения ненужности, и положив букет жёлтых цветов, спотыкаясь, отошёл к Джинни и вытер слёзы рукавом. Подошли Ремус и Тонкс, и бывший профессор смотрел вниз с застывшим в напряжении лицом. Сказал что-то, звучавшее как "умнейшая ведьма, которую я знал со времён Лили", и вместо цветов положил тонкую книжицу с незнакомой обложкой. Перед тем, как отойти, Ремус добавил: "Высший балл, мисс Гермиона. Все сделано на отлично".

Луна на мгновение сжала ему руку, когда он пошёл попрощаться с лучшим другом. Колени подгибались, сердце выпрыгивало из груди, и он даже подумал, что может быть он сможет, пожелав сильно-сильно, призвать магию, которая всё исправит. Как его мать целовала его раны и становилось легче, вот и он закроет глаза, пожелает, и вся магия мира подарит ему желаемую отсрочку. Она встанет из своего оцепенения и обнимет Гарри. Трое воссоединятся, жизнь пойдёт дальше, и ему никогда не придётся вспоминать этот день. Но он стоял около гроба с закрытыми глазами, руки висят неприкаянно, а глаза зажмурены до боли, он желал и молился, и ничего не произошло. Ветер обдувал его лицо, позади слышался плач, и тьма продолжала царствовать в мире. Тогда он положил свой букет из алых и белых роз на крышку и смотрел на них, чувствуя боль и отвращение от того, что она лежит внутри.

— Я должен был делать домашние задания, как ты мне говорила, — сказал он ей дрожащим, постоянно пропадающим голосом. — Я должен был слушаться тебя, когда ты говорила мне делать что-то. И я не должен был обзывать тебя, как я делал часто в эти годы. Надо было читать больше и учить больше заклинаний, и может быть я смог бы что-то сделать до того, как они убили тебя. Я должен был кричать громче, когда увидел Беллатрикс, и я должен был убить её в ту же секунду, когда я её увидел. Если бы я был хоть немного ближе... — Он помотал головой, разбрызгивая лившиеся слёзы. — Дышалось с огромным трудом, и горло болело от рыданий: — Я должен был чаще говорить тебе, что ты мой лучший друг, даже если я насмехался над тобой за сверхъестественную любовь к книгам.

Он хлюпнул носом, закрыл глаза на мгновение, перед прерывистым вдохом и продолжил шёпотом:

— Больше всего я хочу поменяться с тобой местами, чтобы там, внутри, был бы я, а не ты. Потому, что миру нужны умные волшебницы, которые не сдаются и желают самого лучшего этому миру, — он слегка поднял подбородок и глаза зацепились за Гарри. — Потому что Гарри нужна ты, а я не... Я просто не смогу быть для него тем, кем была ты. Надёжность, терпение, доброта и понимание. Я не думаю, что кто-то сможет быть. Где бы ты ни находилась, хочу, что бы ты знала, что книги и ум – это лишь малая часть тебя, и я... я всегда восхищался тобой. И буду это делать всегда. А пока – до свидания, Гермиона, — коротко поклонившись, Рон отпустил гроб и шагнул назад. Луна вышла к нему, положила что-то разноцветное возле его цветов и, взяв за руку, отвела его к родным.

Гарри оставался последним, и все напряглись ожидании, когда он вышел к гробу. Часть Рона ожидала взрыва страсти, вспышки накопившегося горя в крике или слезах. Он ждал Гарриного всплеска, но ничего не произошло. Гарри опустел и отделился от остальных, но это не было уединение для размышлений. Он не пытался привлечь внимание или вызвать жалость к себе, чтобы получить ободрение от кого-либо. Просто здесь и сейчас присутствовала лишь оболочка того парня, которого Рон знал до войны и уже не верил в возможности его возврата к прежнему себе. Те времена закончились, и вот что они оставили после себя. Может Гарри исцелится, родители Рона надеялись на это, но сам он так не думал. Слишком много и слишком поздно. Гарри приближался к гробу очень медленно, края его мантии очень драматично взвивались и опадали под сильным ветром. Он подошёл к изголовью гроба и положил полностью распустившуюся, матовую лилию на белую верхушку. Рука осталась на стебле цветка пока он печально смотрел на гроб и желваки перекатывались по его лицу. Две слезы скатились по щекам, и впервые за три дня он заговорил хриплым и почти невнятным голосом:

— Я буду с тобой, любимая. Скоро.

Не сказав больше ни слова и не взглянув ни на кого, Гарри ушёл с кладбища, держа спину прямо и глядя только вперёд. Рон слышал как его мать заплакала громче, словно напоминая отцу, что она не может потерять ещё и его. Рон мог сказать, что Гарри уже потерян, но не стал. Он стоял неподвижно, с тяжестью в груди, глядя как уходит его лучший друг. Его дальнейшие действия Рон мог предсказать не хуже Трелани. Беллатрикс и Малфой всё ещё скрывались. Они сумели сбежать, хотя Хмури и сомневался, что они выжили в Запретном Лесу. Гарри казался полностью заторможенным и погружённым в себя, но Рон знал, что он только ждёт подтверждения – живы или мертвы Малфой и Беллатрикс. Если бы предъявили точные доказательства их смерти, Гарри похоронили бы сегодня вместе с Гермионой. Но поскольку Гарри верил в обратное, он будет жить. Столько, сколько нужно.

Рону вдруг почудилось, что кто-то дотронулся до его руки. Показалось, а ведь он испугался, что это вдруг появившиеся из ниоткуда родители Гермионы. Что бы он им сказал в этих обстоятельствах. Что Гарри — жених их дочери, но после её смерти настолько не в себе, что даже пару слов не сможет им сказать? И был бы смысл в его словах? И утешило бы их то, что жених скоро уйдёт вслед за невестой? Он сомневался, что вообще смог бы сказать хоть что-то вразумительное.

Все Уизли, включая Рона, после похорон отправились в Нору. Сам он ещё не съехал с площади Гримо – возможно и не будет. Он чувствовал необходимость быть около Гарри настолько долго, насколько сможет. Он не будет вмешиваться – нет смысла, но он будет рядом, если будет нужен другу, или если случится чудо, и тот изменится. Рон сидел на кушетке пока все вокруг кружили и говорили об ушедшей или о том, каким мир должен быть теперь. Он не слишком обращал внимание на разговор людей, бывших когда-то его одноклассниками, и говоривших с Невиллом и Джинни о Гермионе в школе и о последнем сражении, каждый со своей страшной историей. Отсутствовал Симус Финнеган – он не пережил бой, как и Лаванда Браун – она погибла в числе первых: Рон вспомнил, что видел её тело на земле в самой гуще боя. Погибли обе сёстры Патил, Сьюзан Боунс, Чо Чанг и её подруга Мариэтта Эджкомб. Рон услышал, что Чо была великолепна, и лишь чуть не дотянула до финала. Слизеринец Блейз Забини, что удивительно, сражался на их стороне, но пал от руки Драко Малфоя ещё до того, как Рон добрался до этого мерзкого ублюдка.

Драко сидел в камере Аврората до суда, и Рон задавался вопросом, что может стоило просто прибить его на месте. Это его отец убил Гермиону. Потом думал, что Гермиона обязательно сказала бы, что нельзя переносить чувства к одному человеку на другого. Иначе Сириуса можно обвинить в сумасшествии Лонгботтомов или смерти иных жертв Беллатрикс. Или через Нарциссу во всех деяниях Малфоев. Поэтому не стоило ненавидеть Драко за его отца, но это не значило, что он бросил ненавидеть самого Драко. У Драко имелся собственный список злодеяний, но у Рона отсутствовали доказательства, что он заслуживает смерти. Но Азкабан, несомненно, будет его ближайшим будущим.

Общался Рон только с Луной, хотя всё общение заключалось в том, что они просто сидели вместе на кушетке. Иногда она говорила. О странных существах, описываемых ею и её отцом в Придире, о каких-то странных событиях в истории, в реальность которых Рон не верил, о чём угодно, кроме войны, смерти Гермионы и состоянии Гарри. А он сидел и слушал её мягкий, мечтательный голос, который умиротворял и успокаивал его. Она приносила блюдо с едой и скармливала ему по кусочку, ибо сам он не слишком верил в то, что съест хоть что-то. Это казалось бессмысленным, живот слишком сводило, чтобы есть. Гермиона больше не может, и Гарри тоже не есть – почему он должен? Это было по-дурацки, нелогично, но логичной была среди них Гермиона, так? Он ел, когда его кормили, и ощущал облегчение матери, знавшей, что он сегодня поел. Кажется, именно отсутствие аппетита испугало её больше, чем остальные его странности позже — неизменно отменный аппетит присутствовал всю его предыдущую жизнь. Рон ведь никогда не пропускал приём пищи и никогда не ел по чуть-чуть, поэтому отсутствие интереса к еде выглядело слишком необычным.

Когда стемнело Рон сказал, что возвращается, чтобы быть рядом с Гарри. Не собираясь комментировать изумлённые взгляды со стороны членов семьи, он направился камином на Гримо. Луна отправилась домой раньше, поэтому он в одиночку навестил уединение своего лучшего друга. Присутствие там Ремуса не меняло сути – тот оказался не способен извлечь Гарри из скорлупы. Будучи очень хорошим человеком по мнению Рона, он не собирался оставлять Гарри одного надолго, хотя все его усилия пропадали впустую. Они не могут спасти Гарри, они могут только ждать. Возможно это жестоко, а может та его часть, что отвечала за сострадание, уже давно мертва. Но, считая, что знает Гарри, он хоть немного, но мог представить, что тот должен ощущать. Рон знал Гермиону так же долго. Может не так хорошо, как Гарри, но всё равно значительно лучше, чем остальные. Кроме Гарри, Рон являлся самой близкой ей личностью. Да, у них оставались проблемы в общении, и они конфликтовали слишком часто, чем большинство достаточно близких людей, но в конце концов они оставались лучшими друзьями. С уходом Гермионы ощущение потери пронзало его когда он просыпался и с каждым следующим вздохом. Может он ощущал всё и слабее Гарри, но если он ощущал, что смерть всего лишь отложена на время, то без сомнения Гарри чувствовал это тоже.

На Гримо его встретили тишина и темнота. Единственным светлым пятном оставалось пламя очага в камине гостиной. Было не слишком поздно, но он знал, что Гарри уже ушёл в свою комнату. Комнату, которую он ещё недавно делил с Гермионой. То, что окружить себя её вещами — это плохая идея, которая приведёт только к ухудшению его состояния, стало очередной чужой мыслью, противоречивый клубок которых постоянно крутился где-то на краю его сознания. Но потом пришла собственная мысль о бессмысленности попытки высказать её Гарри. Дом казался пустым, но пока он шёл всплыли воспоминания о временах, когда он наполнялся жизнью и уютом. Сейчас всё ощущалось таким же, как после смерти Сириуса, когда дом явно скучал по его счастливому присутствию в своих стенах, каждая комната хранила свои воспоминания о нём, а стены – его тайны и скрытый смех. Поскольку дом оставался штаб-квартирой ордена, Гарри пришлось вернуться в него и терпеть эту пытку памятью. С течением времени и с помощью близнецов, Рона и Гермионы, он даже смог опять смеяться здесь. Рон тогда надеялся, что никогда больше не будет кошмаров на Гримо и тех мрачных дней, когда Гарри не мог выдавить из себя даже намёк на улыбку. Но они вернулись с лихвой, и хотя после смерти Сириуса Гарри избегал Гримо, теперь он этого делать не будет. Он верил, что Гарри сам загонит себя в нору их общей с Гермионой спальни и будет там погружаться в пучину безумия, безнадёжности и депрессии, которые всегда держались стаей всего лишь в двух шагах позади него и ожидали только команды "Фас!"

Рон смотрел на диван, глаза щипало глядя туда, где она сидела последний раз на его памяти. "Если честно", — сказала она тогда, её голос шелестел у него в голове, — "эта игра – сплошное варварство. Я предпочитаю маггловскую версию, и до сих пор содрогаюсь, когда вижу разрушение фигур противника". Рон всхлипнул, дёрнув головой, и повернулся уходить, но встал как вкопаный. Он мог поклясться, что видит Гермиону, сидящую в кресле на коленях у Гарри, спина прижата к его груди. Гарри положил подбородок на её плечо, она прислонилась щекой к его лбу и читала книгу у себя на коленях. "Я люблю тебя", — сказал Гарри. Мягкая улыбка скользнула по её губам, она оторвалась от книги и взглянула на него: "Я знаю". Довольная ухмылка Гарри продолжила диалог. Громкое "Хватит!" Рона прошлось наждаком по пересохшему горлу.

"Рон, не играй с этим. Это же старинная вещь! Ты же разобьёшь её!" Он услышал её раздраженный вздох. "Смотри, что ты наделал. Ты же знаешь, что это нельзя починить через Репаро!" Потом он робко извинялся, закатив глаза глаза про себя. "Ладно, всё нормально, вряд ли нам эта штука понадобится. Но будь, пожалуйста, впредь осторожен, хорошо?"

"Да, Гермиона", — ответил он тогда, вздохнув страдальчески, как он всегда делал при разговорах с ней.

Рон закрыл уши, желая забыть хоть на миг как звучал её голос. Он не хотел больше думать. Ему нужно поспать. Во сне он не чувствовал, не думал и не помнил потому, что у него был неистощимый запас зелья сна без сновидений. Гермиона обязательно сказала бы: "Ты не должен бежать от этого, Рон. Ты же гриффиндорец. Борись с этим лицом к лицу! Я буду рядом и помогу тебе!" Но её не будет. Она ушла. Больше не будет она держать его за руку или искать рецепт лечения в книге для него. Больше она не поможет ему.

— Потому, что она мертва! — сказал он громко дрожащим и безумным голосом. Может, оставшись в доме, он будет видеть и слышать её везде и всегда? А у Гарри — то же самое? Если да, то он, наверное, уже мёртв в своей комнате. Острая боль в сердце и ненависть к себе возникли просто за мысль о том, что Гарри прикончил сам себя.

Рон оставил гостиную в надежде, что голоса также останутся в ней. К несчастью он сразу же почти наткнулся на неё, стоящую, уперев руки в бока, и хмуро разглядывающую группу пьяных мальчишек. Гарри опирался на плечо Рона и глупо улыбался ей. Рон же сам держался за стену, таким образом создавая опору и для Гарри. Позади них близнецы размахивали бутылками с огневиски и страшно фальшивя пели что-то дурацкое с растянутыми до ушей улыбками на покрасневших лицах.

"Ну и что вы удумали?" — спрашивала она, покачав головой под одновременный постукивание подошвой туфли на правой ноге. "Вы вообще хоть чем-то думали, как опасно просто находиться снаружи? Пьяными вас могли просто застать врасплох!" — восклицала она, сверкая расширившимися глазами. Щёки её покраснели от гнева и прищурив глаза, как будто прицелившись, она продолжила: "Вас могли на раз вырубить простейшим отключающим заклятьем. И что тогда? Все вы четверо оказались бы в плену или даже погибли!" — уже орала она, надвигаясь. "Вы даже маленькой записки не оставили! Мы тут головы сломали – что случилось и куда же вы делись! Или.. ФРЕД, ДЖОРДЖ, НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ВСЁ ЭТО!" — грохнуло, и она вздрогнула, а потом потёрла пальцами переносицу. "Ладно, оставьте это, ребята. Это же стекло, порежетесь... Ну что я вам говорила!" Она вздохнула и повернулась к лестнице наверх. "Ложитесь спать. Утром поговорим". Потом топнула ногой: "Ещё один смешок, Рональд, и я вышибу смешинки из тебя ступефаем. И, Гарри, это не смешно", — она смягчила голос. "Что же мне делать с тобой, Гарри Поттер?" — удивляется она, демонстрируя усталые поникшие плечи, но на губах едва заметная улыбка.

"Забери меня в комнату и ограбь меня", — произнёс он заплетающимся языком. "Я чис-ик-чста-ик-чстосрдечно признаюсь во всём, любовь моя". Он расплылся в улыбке и, оторвавшись от Рона и заплетая ногу за ногу, подошел, обнял свою подругу и смачно поцеловал её в шею. "Ты –ик— прекрасна в гневе".

Рон закрыл глаза и двинулся на кухню. Ему определённо надо выпить чего-то покрепче. Попробовать залить горе? Нет! Гермионе там на небесах ну очень не понравится, если он станет пьяницей. Раздражённый, он протопал на кухню и склонился у холодильника, выискивая какое-нибудь питьё. Обнаружил тыквенный сок, несколько бутылок сливочного пива, большой кувшин морса из смеси фруктов, обзывавшегося Гермионой воркующими (прим. переводчика: игра слов, дословно ‘coo laid’ = ‘воркующе приготовленный’ или ‘воркующе уложенный’, незнакомое Рону и потому искажённое им по звучанию название американского напитка из сухого фруктового порошка Kool-Aid). Вздохнув, он хлопнул дверкой и пошел к буфету поискать чайных пакетиков. Он наполнил водой пустой серебряный чайник, грохнул его на плиту и включил нагрев на полную. Потом опёрся спиной о стойку, пока вскипала вода, ладонями обхватив край столешницы так, что пальцы побелели. Челюсть сжалась, когда он снова увидел её, сидящую за столом и слегка постукивающую пером — она читала что-то и делала заметки на куске пергамента.

"Торт будем есть после обеда, Рональд", — прозвучал её голос, хотя она даже повернула головы к холодильнику.

"Ну Миона, ну хоть кусочек", — застонал он, с надеждой глядя на неё.

Она отрицательно качнула головой: "Торт испечён специально как послеобеденный дессерт. Ты испортишь себе аппетит, а ведь твоя мама приготовила восхитительную запеканку".

"Ещё же целый час ждать", — захныкал он, нахохлившись в унынии. "О! Я и тебе дам куснуть", — предложил он.

Она фыркнула, закатывая глаза: "Вали от холодильника".

"Да ладно, ты же тоже хочешь кусочек. Ты не скажешь и я не скажу. Я поделюсь. Напополам. Мама наверняка решит, что это близнецы", — сказал он озорным тоном, не спуская глаз с вожделенного торта.

Она оторвалась от чтения и прищурилась, глядя на него: "Рон, это настоящее злодейство".

"Дык, они же так и не понесли наказания за свою последнюю шуточку. Ты чё, не помнишь, как долго пришлось вытаскивать навоз из твоих волос?" — напомнил он, почувствовав слабину.

"Три часа", — ответила та раздосадовано.

"И этот торт смотрится так вкусненько, Мион. Двухслойный, с шоколадной глазурью и с начинкой из клубничного желе. Мой любимый", — добавил он. Рот наполнился слюной при воспоминании, а пальцы вцепились сильнее в край столешницы, когда он сглотнул через боль в горле, вспоминая этот вечер.

"Тыквенный пирог – вот мой любимый десерт", — проинформировала она, а потом улыбнулась. "Но и от шоколадного торта по случаю я не откажусь". А потом пожала плечами: "Ладно, ладно, но только мааааленький кусочек, и мы никому не расскажем!", — сказала она предупреждающим тоном.

"Замётано", — согласился он, нагнувшись, чтобы вытащить торт.

Чайник пронзительно засвистел, и Рон, всхлипнув, повернулся и налил кипяток в чашку. Окунув пакетик несколько раз, он отнёс чашку на стол и вернулся к холодильнику взять сливки. Присев за стол, он вынул пакетик из чашки, долил сливок пока чай не стал светло-коричневым, положил две чайные ложки песку из сахарницы и размешал. Вздохнул, глядя на горячий чай, и закрыл глаза. "Надо держать себя в руках, иначе сойду с ума сам. Может хороший сон поможет. Наверное, это всё из-за похорон. Я слишком сильно ощущаю её отсутствие. Придётся привыкать. Надо жить дальше, и боль притупится. По крайней мере до ухода Гарри, а там посмотрим. Но когда это случится... Если!" — напомнил он себе. "Нельзя так мрачно. Гарри может совладать. Если Гарри умрёт, клянусь никогда не приходить на Гримо". Слишком много воспоминаний, связанных с этим домом, и слишком много теней и кошмаров, готовых поглотить его.

Рон пил чай быстро, безразлично ощущая обжигающий нёбо и язык жар. Надо чем-то заняться, например попить и идти спать. Попытавшись вспомнить, где его зелье сна без сновидений, понял, что, возможно, он его вообще забыл. Вроде бы он обитал в Хогвартсе несколько последних дней. Мог он оставить зелье там? Покончив с чаем он обшарил карманы и нашёл флакон в кармане штанов. Хорошо, а то его бы не хватило бы на всю ночь без этой штуки. Почти у всех оказались похожие проблемы. Близнецы заливали горе огневиски. Они поминали своего лучшего друга Ли Джордана, погибшего в нескольких шагах от них, своих подруг Алисию и Анжелу, Оливера Вуда, Хагрида, всегда строгую и ответственную директрису Минерву МакГоннагал. И конечно Гермиону, хоть она и любила покомандовать, но всегда оставалась для них любимой сестрёнкой. Он знал, что Невилл тоже пьёт зелье сна без сновидений, это он сказал Рону об этом и принёс его ещё в Хогвартсе.

Невилл также сказал ему, что у Гарри кошмары хуже тех, которые он испытывал, когда Волдеморт мучил его видениями во время учёбы. Можно слышать, как его крики из библиотеки отдавались эхом по замку. Ремус попытался было разбудить его разок, но получил оглушалкой в грудь, отлетел и опрокинул стеллаж с книгами, который развалил ещё один. Вместо извинений Гарри поставил шкафы на место и принялся ставить книги туда, откуда они выпали. Рон объяснил недоумевающему Невиллу:

— Потому, что Гермиона ненавидела, когда так обращались с книгами.

Прояснивши всё для себя, Невилл дал ему ещё несколько флаконов зелья сна без сновидений, сказав:

— Я тоже вижу Гермиону в снах чаще всех. Это одновременно утешает и ужасает. Я постоянно что-то взрываю, а она успокаивает, что однажды у меня обязательно получится правильно, — Невилл ушёл в слезах с поникшим видом.

Рон чувствовал, как будто старается что-то сломать, но не может потому, что Гермиона говорит ему: "Разрушением вещей ты не решает проблем, Рон, а просто создаешь хлам и мусор. Но ты же сам ненавидишь убираться!". Поэтому он поставил чашку в мойку и покинул кухню, потирая лицо ладонями. Поднявшись наверх он помедлил, пока не убедился, что не слышит голосов Гарри и Гермионы, как в те ночи, когда он застревал без сна, слушая, как они наслаждаются друг другом. Однажды он, подумав, что избавлен от невольного подслушивания и что они скорее всего спят, собрался было прошмыгнуть к приготовленному вечером мамой сливочному пирогу. Но ошибся и смог их услышать, и, казалось, звуки из их комнаты эхом отдаются по всему дому. Он предполагал, что они специально не накладывают заглушающие чары, чтобы потихоньку и невзначай освежать в памяти всех мужчин в доме, что он не ‘бедный маленький Гарри’, а ‘чёртов счастливчик Гарри’. Сразу захотелось убежать, невзирая на громкий топот, но потом он услышал их голоса, дребезжащие и хриплые, и ноги приросли к полу, потому, что он почти не слышал их разговоров до того – они всегда шептались в присутствии остальных, сохраняя слова своей любви только друг для друга.

"Я хочу, чтобы это не кончалось", — он задыхался, и голос его был хриплым от этого.

"Не закончится. Мы не позволим", — отвечала она полустоном.

"Я просто..." — простонал и он, задыхаясь, перед тем как Рон услышал явное движение, как будто кто-то перекатился по кровати. "Когда в-всё закончится, я не... Я не хочу это потерять. Нас". Гарри выкрикнул ругательство. "Я не могу тебя потерять. Не могу. Не буду".

"Не будешь", — сказала она перед тем, как громко всхлипнуть. "Я навсегда т-твоя, Гарри", — пообещала она и застонала низким голом. "Гарри", — выдохнула она. "Гарри", — немного громче. "Господи, я люблю тебя. Люблю тебя, Гарри!"

Гарри зарычал, и эхо звука шокировал Рона. "Я хочу тебя навсегда, Гермиона", — сказал он ей низким и охрипшим голосом.

"Навсегда", — повторила она, задыхаясь. Она тихонько засмеялась, и кровать заскрипела под ними, и Рон мог слышать невнятное бормотание Гарри. Разговор закончился, хотя всё остальное между ними оставалось очень далеко от завершения. А Рон рванул к себе в комнату, стараясь вспомнить заглушающее заклинание.

Пока Рон стоял на лестнице, вспоминая ту ночь, он упёрся взглядом в дверь спальни, где теперь остался один только Гарри. Он ненавидел эти ночи, ненавидел, что они наслаждаются и друг другом, и взаимной любовью, а он он застрял в пустой спальне, где никто его не любит. Вспомнив Луну, он подумал, что она может стать стать его девушкой. Не время было думать об этом, и слишком погаными оказались обстоятельства, что свели их вместе, но он всё равно размышлял. У Гарри же теперь никого не осталось, и больше никогда не будет. Рон это просто знал, и тупая боль в груди от этого знания мешала дышать. Он ревновал своих лучших друзей, но глядя назад, всё, что он желает для них – быть счастливыми и быть вместе. Он привык к ним, но, хотя они и уже ощущались единым целым, он всё ещё раздражался по ночам за своё отделённость от той громадной части жизни, что они делили только друг с другом. Теперь всё закончилось, и хотя он знал, что никогда больше не увидит их держащимися за руки, или перешёптывающимися в уголке, или обнимающимися в кресле, ему очень хотелось вернуть это всё. Он снова хотел видеть их вдвоём, улыбающимися и смеющимися над понятным только им. Хотелось, чтобы где угодно, но Гермиона оказалась в безопасности в объятьях Гарри. Потому, что по всем законам должно быть именно так.

Сжав челюсти, Рон забрался выше по лестнице и направился в свою комнату, смахивая слёзы. Открыв дверь толчком, он обнаружил комнату в затхлом и непонятном состоянии. Но пузырёк в кармане обещал мирное ничто после глотка и до самого утра. Будет ли лучше завтра? Всего один день. И много ли перемен он принёс? Вот и Гермиона – один день она была, а на другой — её уже не было. Минуту назад она мужественно сражалась с Люциусом и, казалось, побеждала, и в следующую она после авады лежала на земле. Один день были живы МакГоннагал, Хагрид и остальные, а на следующий они не вернулись из боя. Они были живы, были рядом с друзьями и родными, счастливые и одушевлённые, смеющиеся и готовящиеся.

Влюблённые Алисия и Анжела вместе с Фредом и Джорджем надеялись на будущее. Ли Джордан выпивал в пабе с друзьями, подшучивая над готовящимся сделать предложение Фредом. Хагрид рассказывал Ремусу о новом питомце и своих надеждах, что тот будет обитать в мире без угроз и войны, в мире, где нет Волдеморта. А МакГоннагал провела ночь в своём кабинете, беседуя с портретом Дамблдора на стене. Она успела сказать им, что готова к любому исходу, но твёрдо верит, что Гарри победит. Она крепко обняла их всех, сказала, что гордится ими и пообещала увидеться после, чтобы поздравить каждого. Копилки факультетских баллов замерли в ожидании, и она верит, что Гриффиндор будет победителем в следующем году. Но она этого уже не узнает. Так много не вернулось. И всё это за один день.

Рон сел на жёсткую кровать, стряхнул туфли, стянул через голову рубашку и бросил её куда-то не глядя. И сразу же услышал в голове голос Гермионы, что её достала безалаберность мальчишек и их нежелание просто положить вещи на место. Будет ли он всегда теперь слышать её критику? Он угрюмо хохотнул в ночь – лишиться возможности слышать её пугало его едва ли не больше чем мысль о том, чтобы слышать её постоянно. Откинувшись назад на постель головой на сплетённые руки, он слепо уставился на потолок и размышлял – какой теперь будет его жизнь? Что осталось в нём нормального? Трио уже не трио с двумя оставшимися, и пока лишь на мгновение он почувствовал себя единственным живым. Гарри стал далёкой тенью самого себя, просто ходячим инфери, которых Гермиона называла странным, но звучным словом зомби. Рон закрыл глаза и тяжело выдохнул. Один день может многое переменить, может завтра и вправду принесёт новизну. Он глотнул зелье и залез под одеяло. Он же может надеяться.

Следующий день и впрямь принёс изменения. Гарри вышел из спальни. Он никому ничего не сказал и проигнорировал попытавшегося завести разговор Ремуса. Вместо этого он нашёл сову в кабинете и отправил с ней записку. Потом он взглянул на Рона с непонятным никому, кроме, наверное, Гермионы выражением и опять скрылся в своей комнате. Он не спустился есть и выходил только в ванную. Ремус отнёс еду к нему, стучался в дверь, но не получил ответа. Попробовал, но не смог преодолеть поставленные ещё Гермионой чары. Смог бы это сделать, пожалуй, лишь кто-то из разрушителей заклинаний, но это было бы уж слишком. Единственным утешением для них оставался редкий скрип половиц, показывающий, что Гарри двигается, ходит, живёт. Рон читал явное облегчение на лице Ремуса, когда тот слышал какой-то звук от Гарри, и ощущал жалость к нему, когда тот ничего не слышал.

На следующей неделе сова принесла письмо Гарри, а Ремус удивлялся — с кем это он общается, меряя пол шагами. Гаррино состояние обсуждалось в ордене, но теперь, когда перед ним не стояло задачи победить Волдеморта, никто не хотел слишком напрягать Гарри при попытке вывести его из депрессии. Несколько действительно близких ему людей пытались его приободрить. Даже Фред и Джордж пытались, хотя им самим было не до веселья. Выглядели они дико с длинными волосами и грязными всклокоченными бородами. Они потеряли своих подруг и лучшего друга, но они всё-таки не умерли внутри. Они хотели удержать Гарри в этой жизни, чтобы замечательный парень, бывший им как брат, вернулся к ним. Мама Рона каждый день приносила еду и улыбалась Гарри, но Гарри продолжал игнорировать всех. Семья Уизли стала ужинать на Гримо, надеясь уговорить Гарри присоединиться к их утешительным голосам и тёплому семейному единству. Понадобилось четыре дня, прежде чем Гарри появился на кухне когда они были там, и он пришёл не за едой.

Он зашёл, и Молли настолько поразилась его виду, что застыла с открытым ртом прямо посреди фразы — она отчитывала Чарли за то, что тот попробовал соус пальцем. Разговор за столом внезапно смолк, но затем Артур прокашлялся и стал рассказывать что-то о своей работе. Гарри не обратил на них никакого внимания, прошёл к холодильнику и достал сливочного пива, казалось это и единственная причина его появления. Он не сразу нашёл желаемое из-за большого количества еды, наготовленной Молли. Рон следил за Гарри, вяло ковыряясь в своей тарелке. Он не принимал участия в разговоре и никогда не отвечал своей матери, когда та предлагала как-то помочь ему или Гарри. Он просто сидел и ждал. Казалось, он теперь всё время ждёт. Чтобы замолчал голос Гермионы в его голове, чтобы не звучал больше внезапно скрип пола из комнаты Гарри, чтобы ушла боль из груди. Он теперь много спал, но каждый день просыпался усталым и вялым. Он не ощущал готовности поговорить с Гарри и знал, что Гарри не готов к разговору с ним. Он даже не знал, будет ли сожалеть, когда Гарри не станет.

Гарри был на полпути из кухни, когда кто-то сказал это слово. Рон не прислушивался и поэтому не знал – кто это сказал, он просто смотрел в свою тарелку. Но кто-то сказал её имя, и он тут же замер и вскинул голову. Все вдруг оцепенели. Лопнула бутылка в руке у Гарри, и весь дом внезапно содрогнулся. Гарри повернул голову и давящим предупреждающим взглядом прошёлся по каждому из сидящих, все отчётливо слышали его тяжелое дыхание, и все сглотнули почти одновременно. Никто больше не издал ни звука. Гарри медленно повернулся и вышел, не обращая внимания, что идёт по осколкам стекла. Молли присела рядом с разбитой бутылкой и заплакала, убирая следы пива и крови. Рон смотрел на дверь и вспоминал навсегда запечатлённые горе и вину в его глазах, на фоне которых вспыхнул гнев к произнесшим её имя.

Хотелось оказаться подальше, и Рон встал со своего места. Чудился лязг в каждом лёгком стуке вилки о тарелку. Он так устал. Приостановившись, он протянул руку, чтобы открыть дверь. И тут мать позвала его:

— Рон? — Он развернулся к ней и увидел, что она плачет на полу, с извиняющимся и горестным видом. Хотел бы он сказать ей, что всё будет хорошо, что это не её вина, что однажды Гарри поблагодарит её, но не получалось:

— Спасибо за обед, — сказал он ей, повернулся и вышел. Это не было ни прощением, ни пониманием, это было ничем. Он ей что-то сказал просто потому, что она ожидала каких-то слов от него, и такая вот неискренняя благодарность – это всё, что он смог.

“Как грубо, Рон! Твоя мама хотела сделать лучше для тебя”, — вновь услышал он голос Гермионы. Разве она не говорила этого раньше? Разве она не просила его быть вежливым и благодарным? Он вздохнул, забираясь по лестнице в свою спальню. Ему надо поспать. Провалиться в мирное ничто. И будет хорошо.

Прошла ещё неделя, когда Гарри замечали только при его выходах в ванную. Первые разы Ремус спешил к нему и пытался уговорить его отвлечься – хотя бы сыграть в шахматы или квиддич в Норе с близнецами. Предлагал поесть или принести чаю. Или разрешить Джинни или Луне навестить его. А может он предпочтёт близнецов? Но Гарри не обращал на него внимания и едва ли глянул на его голос. Рон сидел на диване и читал так настойчиво рекомендованную Гермионой “Историю Хогвартса”. Скучно, долго и однообразно, по его мнению. Но очевидно и другое – Гермиона всегда им говорила: "Ну сколько раз ещё можно повторять? Это есть в “Истории Хогвартса”, разве вы не читали? Совершенно невозможно аппарировать внутри Хогвартса!" Как обычно, она оказалась права. Он никогда не говорил Ремусу, что его попытки бесполезны, потому что бывший профессор чувствовал их необходимость хотя бы для себя самого. Он должен хотя бы попытаться. Приложить усилия. Возможно он знал или понимал, что скоро Гарри уже не будет. Тогда он сможет, хотя бы частично, успокоить себя тем, что он не сдавался и пытался заинтересовать и вытащить Гарри обратно в мир.

В конце двухнедельного пребывания Рона на Гримо Гарри опять спустился во время ужина. Уизли продолжали заходить, но почти не заставали Гарри. Они стучались, безуспешно пытались открыть дверь, иногда даже вели с ним односторонние разговоры в коридоре. Бесполезно. Поэтому все очень удивились, когда он почти слетел по лестнице вниз, в пальто и с палочкой. Все поспешили в прихожую, где он надевал туфли с мрачным выражением на лице. На вопросы куда он идёт и когда вернётся ответов не последовало. Он просто открыл дверь, выбежал и оставил их не у дел. Молли заламывала от горя руки, не зная что сказать или сделать.

— У него не взял ничего с собой, мама. Он вернётся, — сказал ей Чарли.

— А ему что-то нужно? — хриплым от долгого неиспользования голосом спросил Рон.

— Ты можешь говорить не так угрюмо? — вспыхнув, набросился на него Билл, которому явно надоело поведение Рона.

— Нет, — совершенно безразлично ответил Рон. Ответ привёл Билла в чувство:

— Извини, Рон. Я не хотел...

Рон ответил пожатием плеч и, глядя на дверь, из которой вышел Гарри, озвучил вполне банальную для него вещь:

— Он вернётся.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся один из близнецов.

— Он же не в себе в последнее время, — тут же добавил другой.

— Гарри покинет этот мир только находясь в своей комнате, там, где он был вдвоём с Гермионой, — Рон попытался сказать это как можно спокойнее, глядя матери в глаза.

Молли не согласилась:

— Он будет в порядке, Рон. И я была бы благодарна, если бы ты не озвучивал иного. Мы все будем в порядке. То, что случилось – печально. Но мы... всё будет хорошо. Просто нужно время. Время и усилия. Ведь правда? — добавила она, повернувшись ко всем остальным.

Ответом ей стало общее молчание. Каждого одолевали свои демоны и болели свои раны от потерь, и, наверное, они пока ещё не могли признать, что некоторые из них не могут быть исцелены, чтобы позволить себе жить с улыбкой дальше. Рон вернулся в гостиную. Он всё ещё не закончил "Историю Хогвартса", но собирался обязательно прочитать. Чувство вины было источником его упорства, но он не собирался ни признавать, ни отрицать этого. Он будет читать, пока слышит в голове её голос. Сколько бы времени это ни заняло.

Гарри вернулся около полуночи в слегка порванной одежде, с пятнами непонятно чьей – своей или чужой — крови на рубашке. Дождавшиеся Уизли засуетились вокруг, желая знать, что он в порядке. Он хромал на правую ногу, тяжело дышал, по искажённому гримасой лицу стекала кровь из раны на щеке. Гарри захлопнул входную дверь за собой и медленнее обычного двинулся к лестнице наверх, мельком взглянув на собравшихся в гостиной.

Рон с досадой смотрел, как мама метнулась к нему, и не стал останавливать её.

— Гарри, — с расстроенно воскликнула она. — Ч-что случилось? Где ты был? Тебе нужен целитель? — и ещё до того, как он смог ответить, она развернулась к остальным: — Фред, Джордж, отправляйтесь камином в Хогвартс и пригласите мадам Помфри.

Гарри отрицательно покачал головой и начал подниматься по лестнице.

— Гарри! — её голос стал заметно сердитее. — Не уходи от меня. Ты ранен. Тебе... Пожалуйста, Гарри. Позволь нам позаботиться о тебе.

Он глянул на неё стекляными глазами и отвернулся, продолжив свой путь наверх.

— Чёрт побери, Гарри! Гермиона не единственная, кто любил тебя. Она не вся твоя семья. Разве ты не видишь этого? — разразилась рыданиями Молли.

Гарри резко развернулся, лицо окаменело, а глаза превратились в ледышки. Дом задрожал, треснули перила, портреты попадали со стен, а люстра, висевшая в фойе, упала прямо на пол и разлетелась на куски.

— Она не хотела тебя расстраивать, — крикнул ему Рон из гостиной, он впервые за долгое время обратился к Гарри. — Она просто хочет, чтобы вернулся прежний ты, — сказал он со вздохом, даже не моргнув глазом на содрогающийся от гнева дом вокруг него. Он сейчас вообще мало на что реагировал, бредя по жизни бесцельно и неторопливо. — Ты же знаешь – ты как сын для неё, — добавил он тихо. Дом успокаивался, а Рон смотрел на тяжело дышащего Гарри. Тот не извинился и не выглядел расстроенным. Он просто глянул на Молли и скрылся в своей комнате, как всегда.

О том, что Люциус Малфой найден убитым, Рон прочитал на следующий день. Тело лежало на поле боя у Хогвартса. Очевидно, не зная всей подоплёки и подробностей последнего сражения, в газете написали, что руку он потерял непосредственно в процессе умерщвления. Согласно Ежедневному Пророку его тело было выгнуто, с явными следами неоднократного применения Круцио, а лицо выражало ужас и боль. Убили же его Авадой. Рон не испытывал к нему никакого сочувствия, и не сомневался, что Гарри сражался без всякой жалости и других ограничений против злобной сволочи, участвовавшей в убийстве Гермионы. Стало очевидным, что приходящая Гарри почта сообщала, где видели Люциуса и Беллатрикс или где они могут скрываться. Прочитав газету Ремус только выругался сквозь зубы, но даже не стал пытаться добраться до Гарри, чтобы выяснить. Он, естественно, даже не подумал поступить "правильно" — не стал сообщать в министерство, что мальчик-который-спас-их-всех хладнокровно убил Малфоя. Он отхлебнул чаю, хмыкнул в качестве комментария и сложил газету.

Молли игнорировать случившееся не стала. Она появилась в обед с покрасневшим лицом и Ежедневным Пророком в руках.

— Это вы видели? — напала она на Ремуса, когда тот помешивал суп в кастрюле на плите.

— Конечно, — спокойно ответил тот.

— И? — потребовала она, потемнев как грозовая туча.

— И – что, Молли? Хочешь, чтобы я сказал ему, какой он плохой? Что нельзя убивать? — Он прислонился к стойке. Рон наблюдал сцену из-за стола, где читал изрядно потрёпанную книгу. — Я не в силах. Сам бы сделал то же самое. Я убил Червехвоста в ту же секунду, как я его увидел. И я убил бы его ещё раз, даже если бы я его встретил на улице, а не в бою, — он спокойно глядел ей в глаза. — Думаешь, легко было с Питером? Думаешь, я жалел его, когда он хныкал и умолял оставить его в живых? Думаешь я сожалею? Хоть каплю? Или что я хоть на миг подумал связать его и позволить ему гнить в Азкабане за его грехи? Даже когда он был безоружен и свернулся клубком?.. Все мы грешны, Молли. У каждого своя месть и свои кошмары по ночам. Я не думаю, что Гарри поступает правильно, но и назвать его неправым я не могу. И... И мы не в силах остановить его даже если захотим.

Нараставшее по мере произнесения монолога напряжение вдруг растаяло, когда он услышал скрип из комнаты Гарри.

Молли вся поникла и заговорила осипшим голосом:

— Он совсем уже не тот Гарри, которого я знала? Он никогда не будет прежним Гарри. Никогда не... Я чувствую, что скоро его потеряю, да? — она зарыдала, закрыв лицо руками. Потом мама обернулась к нему, стёрла с лица слёзы и печально вгляделась в него. — Но ведь ты, Рон, не покинешь нас, правда?

“Не знаю,” — не стал произносить вслух свой ответ Рон, после паузы встал и, не глядя ни на кого, вышел из кухни. Он вправду не знал ответа на вопрос. Он возненавидел ощущение вялости и тупости, в которое он, казалось, был закутан. Ведь тяжёлые мысли никуда не девались, ворочались и постоянно давили и давили. Он думал о том, что же Гарри делает в своей комнате? Дышит ли ещё? Думает о ней? Слышит её голос? Читает “Историю Хогвартса”? Рон заходил в кабинет и писал Луне время от времени, тщась передать, как одиноко вокруг него. Но ещё больше он не писал, а тихо говорил, не заботясь рядом она или нет. Он говорил ей о Гарри и о том, что они не разговаривают с момента, как это случилось. Как непросто увидеть Гарри, не говоря о том, чтобы спросить как он. Он говорил, что иногда слышит Гермиону у себя в голове, но пока больше не видел её с того вечера, когда вернулся на Гримо. Он не видел её в каждом углу дома, вновь переживая воспоминания, и это печалило его. Луна же в ответных письмах всегда постоянно делилась как странными истинами, например что наши видения — это духи звездочаек, так и вполне обычными советами, что стоит, например, попробовать недавно сделанный его мамой мягкий домашний сыр. Так или иначе, это слегка подбадривало его.

На третью неделю Луна появилась во время ужина. Она пришла через камин, своим присоединением к компании удивив почти всех кроме Рона — он с трудом изображал какие-то чувства вообще. Обычно он просто сидел со спокойным и неестественно бледным лицом. Мама говорила, что надо бы укоротить ему волосы, когда шум из камина привлёк их внимание. Луна вошла с видом, что это обычное каждодневное дело, но, заметив Рона, она сразу переключилась на него. Стул рядом с ним оставляли всегда свободным — для Гарри, — по крайней мере мама так заявляла, и Луна мигом уселась на него.

— Привет, – сказала она всем. Выслушав удивлённо-приветственное бормотание, она улыбнулась Рону. — Тебе надо добавить картошки, — сказала она, протянула руку к миске и плюхнула большой ком пюре ему в тарелку, а потом добавила ломоть окорока. — Скоро от тебя только кожа и кости останутся, и как ты тогда будешь играть вратаря в Пушках Педдл? Теперь ешь, потом я хочу сыграть в шахматы, а затем ты мне почитаешь главу из “Истории Хогвартса”. Договорились? – спросила она с милой улыбкой.

Рон вгляделся в неё и ощутил, как слегка отступили от него вялость и неудобство. Он смутно слышал, как мама начала оправдываться за него. Всем казалось, что он быстро выдыхается, потому что он рано ложился и поздно просыпался. Он почти не разговаривал, не играл в шахматы и ел едва ли больше минимума для поддержания жизни. Должно быть он удивил всю семью, когда ответил: “Договорились”. Вернувшись к еде он подумал, что возможно, только возможно, он попробует съесть немного больше обычного. И даже даст шанс десерту.

После случившегося Луна осталась. Она не покинула его, и когда его мама начала намекать, что уже поздно, и когда братья тоже отправились домой. Казалось она совсем не поняла, когда Молли сказала, что и сама собирается уходить. Она осталась с Роном, упомянув странную причину пока он вслух читал “Историю Хогвартса”: “Я здесь как то видела пупанцев”, — и ткнула в книгу на картинку с сидящей статуей. Он не спросил, кто такой пупанец, только улыбнулся краешком губ и продолжил читать. Она вытащила его с дивана, когда он начал зевать, и они побрели в свою комнату. Рон притормозил около комнаты Гарри, стараясь услышать какой-нибудь шум, доказывающий, что Гарри ещё жив. Он услышал шорох того, как Гарри переворачивался на кровати, и почувствовал, что и сам он слегка расслабился. Он не готов к его уходу прямо сейчас. Луна спала, обвив его руками и уткнувшись лицом ему в спину, так же как в тот первый раз, после последней битвы. Она позволила ему выпить зелье сна без сновидений, предупредив, что это только пока, ненадолго. Он не ответил и накрыл её руку своей, прижав к животу, и ощущая почти незаметную удовлетворённость от того, что он больше не один. Хорошо быть рядом с тем, кто может обнять и утешить. Ощущал ли Гарри то же самое, когда была жива Гермиона? А ведь это, наверное, лишь малая часть чувств Гарри. И Рон уверился, что его лучший друг сейчас разваливается на куски, лёжа в своей постели в полном одиночестве.

В середине четвертой неделе, во время ужина, Гарри спустился из своей комнаты. Он остановился у кухонной двери, оглядел их, в то время как они все уставились на него. До его прихода все смеялись над историей, недавно случившейся в магазине Фреда и Джорджа. Молли стала подниматься из-за стола, одновременно предлагая присоединиться к трапезе. Он ничего не ответил, но отказался, мотнув головой, всё-таки признавая её усилия. Молли помедлила и села, признавая поражение. Гарри повернулся и посмотрел на Рона, тому стало ясно — Гарри нашёл Беллатрикс. Рон не мог ничего сказать вслух, зная, что остальные немедленно вскочат со своих мест, чтобы остановить его или помочь ему, так что он просто кивнул. Гарри кивнул в ответ, поблагодарив. Как будто он беспокоился о том, что Рон может подумать о нём, или что Рон не согласился и будет считать его монстром или кем-то похуже. Затем Гарри ушел, захлопнув за собой дверь с громким щелчком.

Мать повернулась к Рону в то же мгновение, как Гарри вышел:

— Что такое? Куда он?

— Закончить дела, — ответил Рон, гоняя овощи по тарелке. Теперь он мог съесть немного больше, но горох никогда не входил в список его любимых блюд.

— Закончить свои... — она запнулась, и лицо её побледнело. — Он пошёл за Лестрейндж! Один! — закричала она, бросила салфетку на стол и поспешила за ним.

— Он уже ушел. Аппарировал, — безразличным тоном сказал Рон.

— Почему ты промолчал? — спросила она, обернувшись и глядя на него. — Ты мог бы предупредить нас до того, как он вышел из дома! Ты мог бы его остановить! – она уже орала, и её лицо быстро покраснело.

— Молли, это не вина Рона, – постарался успокоить её отец.

— Перестань, — крикнула она отцу, махнув рукой, чтобы он бросил оправдываться, а потом переключилась на Рона. — Ты отвечаешь за него. Он твой лучший друг. Все это время ты находился здесь, и ты даже не пытался поговорить с ним. Ты не пытался вытащить его из этого состояния, позволив ему падать все глубже и глубже. Ты ведь просто ждешь, не так ли? Ждешь пока он умрёт? — запричитала она, сердито вытирая слезы.

— Мама! — раздался нестройный хор потрясённых голосов остальных её сыновей.

— Да, — чуть погодя признался Рон, спокойно глядя ей в глаза.

— Что!? — в ином месте и в иное время Рон сполна бы насладился редким зрелищем ошеломлённых близнецов, но теперь он просто продолжил:

— Я не разговаривал с ним. Я не пытался заставить его почувствовать себя лучше. Я не предлагал ему еды и не пытался уговорить его поиграть в шахматы. Я жду, когда он умрёт.

— Как ты мог!? Ты же его друг, — не хотела сдаваться мать.

Рон продолжал смотреть на неё, не обращая внимания на выражение лиц остальных. Все, кроме Луны, были слишком ошеломлены его словами.

— Я поступаю так, именно потому, что он мой лучший друг.

— Но это же бессмысленно! Ты должен ему сказать, что когда-нибудь боль пройдёт. Надо ему напомнить, что у него до сих пор есть ты. Что есть мы. Ты должен помочь ему, Рональд, — раскритиковала она его.

Рон медленно поднялся со своего места, намереваясь уйти в свою комнату. Там пусто и темно, и нет ничего. Может Луна пойдёт за ним, хотелось бы побыть с ней ещё немного.

— Нет! — Молли бросилась к двери, чтобы помешать ему. — Ты не уйдёшь! Ты не можешь просто пойти спать. Я не позволю тебе избежать объяснений. Ты скажешь мне, почему! Почему позволяешь ему умирать? Почему ты сдался? Почему? — она уже кричала, лицо покраснело, глаза налились кровью.

— Уйди, — сказал он ей глухим голосом.

— Не смей говорить со мной таким образом! — взвилась мама. — Я же твоя мать.

Рон скрипнул зубами, впервые ощутив гнев. Как давно он не чувствовал ничего, кроме одиночества и отчаяния.

— Пожалуйста, отойди — попросил он ее.

— Нет, — ответила она со слезами.

Рон хлопнул рукой о стену, и все подпрыгнули.

— Уйди! — крикнул он ей в лицо.

— Нет!!! — крик в ответ.

Рон оступился назад, тяжело дыша, и ощущая текущие из глаз слезы.

— Ты не понимаешь, — сказал он ей, пытаясь заглушить только что глубоко похороненные эмоции.

— Тогда объясни мне, — сказала ему мать, шагнув вперед, — расскажи мне — чего я не понимаю?

Рон тряхнул головой, поиграл желваками, глаза излучали злость и отчаяние. Он стал говорить, не слишком подбирая слова и постоянно запинаясь от невозможности выразить свое состояние и понимание какими угодно словами:

— Ты считала Гермиону ещё одной дочерью. Но ведь у тебя уже была дочь. Она была похожа на идеал, и это совершенство стало частью нашей семьи. Ты ворковала над ней, восхищаясь её умом и сообразительностью. Её умением вносить порядок в мою и Гарри жизнь. Но для нас она была другой. Мы видели её не только в дни радости или горя. Мы жили рядом с ней каждый, каждый проклятый день! Семь лет командования властной и настырной заучки! Не трогай это, Рональд. Делай домашнее задание, Рон! Пиши конспекты сам! Квиддич – ерунда, лучше почитай книгу! — Он запнулся, делая шаг назад, уши глохли от бешеного стука сердца, слёзы мешали видеть. — Мы все будем в порядке, Рон. Мы уйдём отсюда. Я куплю тебе сливочного пива. Разве я когда-нибудь тебя подвела? НЕТ! Нет, она никогда не подводила меня. Следи за Гарри, Рон. Не позволяй ему предаваться тёмным мыслям. Развесели его. Сделай его счастливым! А я не могу! Это она могла. Она всегда могла. Она всегда могла прочесть его, как книгу. Расстроившись, он всегда шёл к ней. Это ЕЁ он любил, — голос предательски задрожал. — А я... Я просто Рон. Прикольный кореш, оторваться и расслабиться, в шахматишки там или в квиддич. Мне не обнять его, как это делала она. И не удержать его, как могла она. Я никогда не говорил с ним, как она. Так и логично и одновременно искренне, от души. Я не могу. Я НЕ Гермиона! Ему нужна она! А я ему не нужен!

Горло першило, и слова цеплялись за шершавинки. Ему приходилось напрягаться и орать, чтобы вытолкнуть их наружу. Братья хмурились и глядели на него сочувствующими взглядами. Отец кивал головой, и тоже хмурился, держа за руку рыдающую Джинни. Луна же сидела спокойно, сложив руки и глядя перед собой, как будто ожидала этого. А Рон, отходя дальше, вдруг упёрся в стойку и прислонился к ней, чувствуя себя как будто из него выпустили воздух.

— Ты хочешь, чтобы я спас его, но спасать нечего. Он жив только чтобы отомстить за нее. Он бы не прожил столько, если бы Малфой и Лестрейндж умерли.

— Его можно спасти, — попыталась сказать она, но уже без прежней убеждённости в голосе. — Надо всего лишь напомнить ему всё, что счастливые моменты прошлого...

— В прошлом жила Гермиона, но её больше нет, — он сам удивился чеканности и неумолимости собственной речи.

— Её нет, и без неё Гарри тоже не будет. Почему ты не понимаешь? Он уже не здесь! Ничто для него не имеет смысла без неё. Ты хочешь объяснить ему, что у него есть мы. Но что мы ему можем дать?

Ну почему никто не видит, что заходивший несколько минут назад сюда человек — это уже не Гарри, а его призрак, пусть пока и материальный! Его душа агонизировала, а тело ещё двигалось, дышало и что-то делало в рамках последней в жизни задачи. Видели его состояние все, но роковую немолимость его ненадолго отложенного ухода понимал только Рон.

— Семью, — от наплыва эмоций голос отказал ей и сорвался на шипение.

— Нет, — ответил он, шагнув вперед и желая хорошенько встряхнуть её. — Семья для него — это Гермиона, мама, и только она. Она могла бы стать его женой, и вообще всем для него. Их ждало будущее, с детьми и работой. Чисто семейные обеды по воскресеньями и празднования юбилеев! Добро пожаловать в дом Поттеров! Хотите чаю!? — воскликнул он, размахивая руками вокруг. — Солнце, радуга и вся любовная херня. Теперь всё по-другому. Гибель, мрак и темнота спальни. Еда без вкуса. Пустота внутри, которая всегда с тобой. Тени, ждущие только момента, чтобы проглотить тебя, и отчаяние, жадно поедающее тебя изнутри. Сердца разорваны, а голоса в голове сводят тебя с ума. Видения. Я вижу, как она сидит на диване и предлагает почитать книгу или... ещё что-то сделать для собственного обучения. Это знать, что он в своей грёбаной спальне выплакивает глаза, потому что её больше нет. Это думать, что лучше вообще не просыпаться. Хочется закрыть глаза и не видеть ничего, кроме темноты, чтобы не проживать ещё один долбаный день, — он натужно дышал, обхватив себя руками.

— Э-это т-ты так себя чувствуешь? – дрожащий голос и округлившиеся от удивления глаза матери.

— Каждый день... Каждый долбаный день. И если это я себя так чувствую, как ты думаешь чувствует себя он? – спросил он, чувствуя себя сдувшимся шариком. — Он её любил. Я даже не знаю насколько сильно. Насколько по-настоящему. Но, чёрт побери, мам, он её так любил!.. А я теперь жду. Потому, что я уже потерял одного лучшего друга, и другой... туда же. И потом я опять буду один. Буду видеть их тени за каждым углом, перешёптывающихся и обнимающихся. А я в стороне. Ещё живой. Треть трио, оставшаяся в живых, помнящая и каждое мгновение ощущающая их отсутствие. Никогда уже не будем просто мы — Гарри, Гермиона, Рон. Навсегда теперь — Гарри-и-Гермиона, а я — отдельно... Ну не могу я быть просто Роном, не могу! – он обошёл её, намереваясь выйти из кухни, но Луна перехватила его.

Он почти уже вышел из двери, когда она обвила его руками, и он остановился. Только пока она прикасалась к нему, он действительно что-то ощущал. Наполовину это сон, в этом сне её руки обнимают его, и он сползает в это тёмное и безболезненное забытьё. Она всегда дарила ощущение тепла, когда ему было холодно. Он смотрел на её мягкие светлые волосы, и сердце на мгновение сбилось с ритма. Часть его хотела оттолкнуть её, чтобы его затянуло поглубже в отчаяние. Другой его части хотелось держаться за неё и брать от неё силу, которой она всегда щедро делилась.

— Ты никогда не был просто Рон, ты всегда был их частью и они были частью тебя. И ты часть семьи, которая любит тебя. Ты — Уизли. Сильный, гордый, умный Уизли, — она повернула голову и легонько прижалась подбородком к его груди с обычной своей лёгкой улыбкой. — И я всегда буду здесь с тобой, Рунил Уэзлиб. Мы можем стать Луна-и-Рунил, если тебе нравится. Я не уверена, что мне нравится больше — Рон или Рунил. Выбирай сам, — мечтательная дымка в её глазах озарилась сиянием.

Рон судорожно перевёл дыхание, его руки медленно легли ей на талию. Он наклонился, уткнулся лицом ей в шею и сильно прижал её к себе. Грудь сжалась, и ему хотелось плакать — долго, горько и навзрыд. С недавнего времени он стыдился выставлять напоказ свои истинные чувства, только слегка выпуская их наружу, когда никто не видит. Но сейчас хотелось вырыдать, раствориться, чтобы она впитала всё, а взамен подарила ему спокойствие, забрала усталость в обмен на силу, чтобы хотелось проснуться утром. Его ладонь крепко сжалась вокруг кончика пряди её волос.

— Он умирает, покидает меня. И у меня никого не останется.

— У тебя буду я, — пообещала она, нежно поцеловав его шею.

— Надолго? — он не успел укорить себя за глупый вопрос, когда она ответила.

— Пока ты хочешь быть Луна-и-Рунил, — и стала мягко гладить ему спину.

— Я не хочу начинать как Луна-и-Рунил. Предпочитаю Луна-и-Рон, — фыркнул он ей в плечо и прижал её чуточку посильнее. Может быть он сможет стать этим. Может быть.

— Ну... если ты так уверен, — сказала она скептически.

— Уверен, — она, не глядя почувствовала кивок, колыхнулась, и его обдало запахом мёда. Её редисочные серёжки щекотали ему кожу.

— Тогда не желаете ли вы, милорд, пойти и почитать главу из “Истории Хогвартса”, — спросила она, слегка откинувшись назад, чтобы видеть его лицо. Он кивнул, и молча вышел из комнаты вместе с ней, держа её руку в своей руке.

Он знал, что его матери найдётся, что сказать. Братья тоже всё ещё не могли успокоиться, хотя близнецы и смотрели понимающе. У Билла была Флер, и скоро в их семействе ожидалось прибавление, конечно, если считать признаками этого нерегулярные прикосновения и поглаживания Флер своего живота. Для Чарли существовали только драконы, и не ощущалось, чтобы он нуждался в ком-то или чём-то ещё. Джинни... Она любила Гермиону, любила как сестру, может и не так сильно, как его или Гарри. Рон обоснованно подозревал, что она и Невилл стали весьма близки за последнее время. Он мог бы быть недоволен и Невиллом, и любыми иным, но его останавливал звучащий в голове воркующий голосок Гермионы: “А я думаю, что это очень мило!” И он нехотя признавался сам себе, что Невилл не такой уж и плохой парень, и, возможно, Джинни будет счастлива с ним. Он не собирался затыкать своей матери рот, зная, что она любит их всех без меры. Но иногда ему казалось, что она просто не придаёт значения тому, как много значила Гермиона в его и Гарри жизни. И как много она значит до сих пор.

Остаток вечера он провёл сидя на диване вместе с Луной, читая отрывки из Истории Хогвартса и тихонько их обсуждая. Остальные постепенно отважились проникнуть в гостиную, расселись и занялись разговорами друг с другом. Близнецы притащили шахматы и бросили вызов Чарли и Биллу. По крайней мере честно — против этой парочки только вдвоём и играть. Флер присела рядом с Молли, пытаясь невинно выпытать подробности о младенцах и их воспитании. Молли отвечала рассеяно — её глаза пытались уследить одновременно за Роном и за входной дверью. Артур сидел на своём стуле, сплетя пальцы на животе, и тихо обсуждал что-то с Ремусом. Рона удивило отсутствие Тонкс — обычно она появлялась к ужину. Днями она занималась аврорской деятельностью, но при малейшей возможности она старалась Ремуса навестить, и большинство ночей она оставалась в его комнате, стараясь делать это незаметно. Она несколько раз пыталась поговорить с Гарри, но в конце концов именно она уговорила Ремуса не маячить у его двери, сказав, что Гарри нужна свобода на некоторое время.

Никто не расходился, дожидаясь возвращения Гарри, хотя это и заняло гораздо дольше, чем ожидалось. Фред и Джордж прикорнули прямо на полу, Флер крепко спала в объятьях Билла, также дремавшего на кушетке. Чарли читал книгу о драконах, сидя в кресле и борясь со сном подхихикиваниями над книжными заблуждениями, а Джинни спала, привалившись к его ногам. Ремус устало прислонился к стене, разговаривая с Артуром о том и сём. Молли ходила туда-сюда, поминутно глядя в окно, заламывая руки и бормоча, что он может где-то рядом, раненый, прямо сейчас, а мы ничего не делаем. Артур успокаивал её, что Гарри в порядке, в конце концов он победил величайшего чёрного мага всех времён. Хотя сам тоже начал тревожиться, когда время приблизилось к четырём утра.

Гарри возвратился только в пять. Руки-ноги казались невредимыми, хотя присутствовали несколько пятен крови на коже. Правую руку он прижимал к груди, и пальто ему пришлось стаскивать очень осторожно. Гарри глянул удивлённо, когда Молли молча помогла ему осторожно стянуть пальто с плеч и с повреждённой руки. Она повесила пальто на вешалку и со слезами на глазах повернулась к нему. Рон стоял в дверях пока его мать молча осматривала Гарри с макушки до пяток. Одежда его была порвана в разных местах, кровь сочилась из разбитой губы и из глубокого разреза по линии волос, кожа под глазом надорвана. Содранные рёбра виднелись сквозь рубашку, а опирался он только на левую ногу, что означало рану и на правой ноге тоже.

— Я не хочу знать... — сказала ему тихо Молли. Она несколько раз быстро зажмурила глаза и ладонями накрыла его лицо. — Ты все эти годы был мне как сын, и всегда будешь, что бы ни случилось, чтобы ты ни делал и куда бы ты ни пошёл, — она на мгновение втянула дрожащие губы в рот, сильно зажмурила глаза, а потом призналась: — Я знаю — тебе больно. И я, наверное, не понимаю — насколько. Но чтобы ни случилось... я хочу, чтобы ты знал, Гарри, я люблю тебя. Как только мать может любить.

Её слеза упала на щеку Гарри и оставила след сквозь засохшую и свежую кровь. Затем она отпустила его, поцеловав в лоб, и ушла в гостиную и села рядом со своим уснувшим мужем. Всё семейство уже погрузилось в сон, включая Ремуса, присевшего на пол и привалившегося к стене. Луна свернулась калачиком на диване, с “Историей Хогвартса” в качестве подушки.

Гарри встал в дверях рядом с Роном и оглядел всех спящих в комнате. На его лице читалось сожаление и прощание одновременно. Он вздохнул, когда его взгляд упал на глубокое кресло рядом с Луной, в котором они с Гермионой частенько сидели обнявшись, и опять Рону стала видна его боль, глаза, наполнившиеся слезами, и искривлённый в гримасе рот. Но мгновение прошло, и его взгляд заледенел, а лицо приобрело спокойное и одновременно решительное выражение. Он обернулся к Рону и взглядом позвал его за собой. Затем ушёл в свою спальню, но оставил дверь открытой. До этого Рон только однажды видел Гарри в его комнате после возвращения на Гримо. Это случилось поздней ночью, когда он неожиданно для себя проснулся и пошёл вниз чего-нибудь попить. На обратном пути он заметил, что дверь Гарри приоткрыта и подошёл к ней, не думая, что и как будет объяснять Гарри, лишь надеялся не попасть под заклятие. Он медленно толкнул дверь и оглядел комнату, в которой почти не бывал.

Кровать была не заправлена, но Гарри в ней отсутствовал. Он сидел на полу в одних трусах и тихо плакал с закрытыми глазами. Обстановку дополняли выдвинутые ящики комода, распахнутый настежь одёжный шкаф около окна, дверка которого болталась на одной петле, готовая рухнуть в любой момент. Вокруг Гарри лежали стопками предметы девичьей одежды — блузки и кофточки, юбки и брюки, нижнее бельё и школьные мантии. Гарри не глядя резко, как снитч, хватал что-нибудь из стопок, прижимал к лицу, мгновение держал и с коротким раздражённым всхлипом отбрасывал скомканную одежду в сторону, очевидно не находя в ней желаемого. Наконец он добрался до её гриффиндорской мантии, и тут замер. А потом разрыдался. Звуки не проникали сквозь плотную ткань, но характерные содрогания тела не оставляли в этом сомнений. Затем Рон заметил на полу перед ним альбом с колдографиями, на которых они трое год за годом смотрели, улыбались и махали руками. Зачарованные страницы перелистывались сами.

Гарри стёр слёзы сдвинутой мантией, открыл глаза, наклонил голову и теперь безотрывно вглядывался в картинки прошлого. Его рука дёрнулась и остановила движение страниц, дав возможность подольше разглядывать выбранную. Рон придвинулся поближе, стараясь не потревожить Гарри. Это была одна из последних, где они втроём сидели на диване и улыбались в камеру. На ней Гарри обнимал Гермиону за талию, та повернулась к нему и положила подбородок ему на плечо. Гарри случайно двинул Рона в плечо, а потом с усмешкой обернулся к нему. Рон погляделл на своих лучших друзей, закатил глаза, а потом подмигнул в камеру. Все улыбаются, у всех игривое настроение. В этот момент нет никакой тьмы, только дружба и счастье.

Рон посмотрел на приоткрытую дверь, затем бросил взгляд на своё семейство, на мать, молча плачущую в ладони. Затем медленно двинулся вверх по лестнице, внутренне готовясь к тому, что он увидит в комнате. Прошлый раз он перенёс очень тяжело и сбежал от того Гарри, который обводил пальцем лицо Гермионы на фото, а потом резко отбросил альбом, даже не прореагировав, когда тот разлетелся, врезавшись в стену. Он просто сидел среди её одежды, качаясь и что-то неразличимо бормоча. Рон ушёл сразу же после этого, насколько мог тихо, устремившись в спасительное ничто своих собственных снов. Но теперь он не может убежать. Гарри знает, что он здесь, и, наверное, нуждается в нём. У них всегда находилось время друг для друга. За исключением последнего месяца. Но Рон оставался рядом, не убегал все три раза, когда Гарри чуть не разрушил дом, услышав имя Гермионы из чужих уст. Оставался, когда сам Гарри уходил убивать этих двух уже едва ли людей. Оставался, когда его лучший друг едва замечал его и что он ещё жив. Может Рон и прятался, сводил себя с ума депрессией и безразличием, но он всё ещё здесь. Ждёт.

Рон задержался перед дверью на мгновение, чтобы собраться, затем вошёл внутрь. Одежда была убрана, гардероб починен и закрыт. Восстановленный фотоальбом лежал на прикроватном столике поверх “Истории Хогвартса”, и Рон догадался, что той стороне кровати спала Гермиона. Он зашёл внутрь, закрыл за собой дверь и остался стоять в замешательстве как раз на том самом месте, где предыдущий раз сидел Гарри. В комнате до сих пор чувствовалось присутствие Гермионы. Её расчёска лежала на комоде, несколько разноцветных резинок для волос обёрнуты вокруг ручки. Рядом стояло фото с ней и её родителями. Живоглот спал в кровати около ног Гарри, свернувшись в оранжевый меховой шар. Сундук Гермионы стоял рядом с Гарриным в головах кровати, и несколько учебников лежали на его крышке. Мягкий халат гриффиндорских цветов висел на одной из вешалок на стороне Гермионы. Чистый пергамент и полбутылочки чернил вместе со старой, скосившейся от потёкшего воска по причине частого пользования, долгогорящей свечой расположились на столе под окном.

Гарри лежал на кровати на животе, глядя на место, где она спала и пытаясь пальцами руки, лежащей на половине Гермионы, медленно загрести что-то в горсть с одеяла. Щека лежала на подвёрнутой под голову другой руке, очки сидели криво из-за сдвинутой дужки. Тишина ощущалась как удушье, и Рон нашёл это странным, ведь и он сам теперь всегда стремился к тишине. Он предпочитал тишину потому что и вправду нуждался в ней. Обычно он слышал голос Гермионы, хотя и нерегулярно, но сейчас она молчала. Рону хотелось сказать что-то, что угодно. Он так долго не разговаривал с Гарри, но теперь он не думал, что этот человек — тот Гарри, которого он совсем недавно знал. Кукла, проигравшая в игрушечной войне, и за это бессердечно выпотрошенная, выброшенная и забытая во дворе равнодушными к её жертвам детьми.

— Она ложилась вот сюда, — наконец сказал Гарри первые слова, которые услышал Рон с момента обещания на похоронах Гермионы. — Всегда одевала много одежды, говорила что в комнате слишком холодно. Хотя когда мы окончательно засыпали — от одежды ничего не оставалось. И она никогда не жаловалась. — Он не хвастался, не напоминал, а просто констатировал факт. — Первый раз, когда я проснулся рядом с ней, то увидел только волосы. Помню, подумал, что они могут и задушить меня во сне, если я позволю, — он хмыкнул, но прозвучало это пусто и механически. — От неё всегда исходил аромат ванили и чернил. И она всегда писала. Письма, даже при невозможности их отправить — она всегда надеялась, что они когда-нибудь найдут адресатов. Дневник, который она любила перчитывать. Конспекты и целые выписки из книг для себя и для других. Кончики пальцев у неё всегда были в чернилах, и частенько она в задумчивости пачкала ими себе нос и щёки.

Рон шагнул вперёд, вытянул стул из-под стола и поставил его около кровати, чтобы лучше слышать Гарри. Тот говорил тихо и хрипло, то ли от долгого молчания, то ли от эмоций, вызванных воспоминаниями о Гермионе. Когда Гарри замолчал, Рон сам стал говорить, чтобы заполнить тишину, сохранить эту наметившуюся открытость в разговоре, да и неизбежность скорого его окончания тоже приходилось учитывать.

— Я слышу её... иногда, — Гарри взглянул на него своими покрасневшими глазами. — Её голос возникает у меня в голове и разговаривает о происходящем. Говорит, что я груб с матерью, или что принимаю слишком много зелья сна без сновидений, а это вредно для меня. Велит сне есть побольше. И что лучше читать, чем просто сидеть без дела. — Он вздохнул и положил подбородок на переплетённые пальцы, локтями упёршись в колени. — Она говорит, что я смешон, когда убегаю от мамы и прячусь в своей комнате. Или ругает меня за разбрасывание одежды. И мне хочется сказать ей замолчать, отстать от меня. Но я ненавижу... ненавижу даже мысль о том, что в один из дней я больше не услышу её, и... — Он резко всхлипнул и руками вытер лицо. — Мне так её не хватает, вас обоих не хватает.

— Ты знаешь, что произойдёт, да? — тихо спросил Гарри, перевернушись на спину и не отрывая взгляда от Рона.

— Да, — хрипло ответил Рон.

— Мне бы хотелось, что бы всё случилось не так, — признался Гарри, его взгляд вернулся на покрывало. — Я лежал здесь и думал, как бы всё было, если бы она всё ещё была здесь. Я представлял, как держу её, как слушаю её голос. Я помню ощущение её тела в моих руках, и как она мечтала, что станет так здорово, если ты и Луна будете вместе. Я думал о том, какой она видела свою свадьбу, когда всё закончится. Маленькая церемония, может быть в церкви, хотя она была уверена, что твоя мать всенепременно захочет провести её в Норе, — он вздохнул, звук получился неровным и сдавленным. — Я сделал ей предложение прямо здесь. Кольцо я две недели держал среди носков. Глупо, ведь там же лежали и её носки тоже, — признался он со сдавленным смешком. — Она наполовину спала, но её пальцы рисовали что-то на моей груди, кажется что-то из арифмантики. И я спросил её как она видит будущее для нас двоих. И знаешь, что она сказала? — он взглянул на Рона сквозь стекающие по лицу слёзы.

Горло у Рона перехватило, глаза немилосердно жгло, и он не смог ответить. Взамен он отрицающе помотал головой.

— Она сказала, что это зависит от времени. Потому, что первые несколько лет после поражения Волдеморта она хочет заняться карьерой, или может быть открыть книжный магазин, или что-то ещё... А когда придёт стабильность, и она будет уверена, что мы готовы, вот тогда мы можем завести детей. Она хотела не меньше двух — обязательно и мальчика, и девочку. И что она видит нас в доме, не огромном, а удобном. Она хотела, чтобы наши дети знали всё о мире магглов тоже потому, что это несправедливо растить их только в волшебном мире, тогда как мы оба выросли среди магглов. Она хотела, чтобы они знали обе стороны и не полагались только на магию. Она говорила, что наши дети будут сами убираться за собой, сами решать свои проблемы и полагаться на себя, а не на волшебную палочку. А ещё она заявила, что им не будет позволено летать на метле по крайней мере до десяти лет. Тут я сказал — пять, а она — девять. И в конце концов мы сошлись на семи. Тогда я достал кольцо и попросил её обещания, что всё это у нас будет. Она засмеялась, таким милым и мягким смехом. И согласилась пообещать, если я постригу свои слишком длинные волосы. Я предложил обрить голову, если ей это угодно, но она пообещала в таком случае забрать своё согласие назад. Мои волосы очень нравились ей, — голос Гарри становился всё более хриплым и неразборчивым. Он прикрыл лицо руками, грудь содрогалась, пока он пытался успокоиться.

Рон всхлипнул, потёр глаза и выпрямился на стуле:

— Я думаю, что я буду с Луной, — сказал он наконец, пытаясь облегчить то давление, что окружало Гарри и не давало ему вздохнуть. Гарри засмеялся в ладони, затем опустил их.

— Да уж, — он покачал головой. — Она всегда знала, что вы споётесь. Предлагала поспорить на галеон... Мы немного отодвинули тебя после того, как стали... парой. Я сожалею и... извини меня за это.

— Да чего уж там, — пожал плечами Рон. — Я расстроился, но я... пережил. Ты с Гермионой — это было так, как... оно должно было быть. Как неизбежность. Наверное я заметил это ещё несколько лет назад, но мне просто не хотелось остаться в стороне. Думал, что потеряю вас, если вы будете вместе. Что вы станете... только вы двое, а я окажусь за бортом, временами заглядывая внутрь и надеясь, что я всё ещё часть команды.

— Ты всегда был нашим лучшим другом и всегда будешь. Мы никогда не хотели тебя оттолкнуть, никогда не хотели, чтобы ты себя так чувствовал. Иногда мы слишком увлекались друг другом, и тогда забывали обо всём и обо всех. Иногда я с ней отключался от окружающего, но ненадолго и тем более — не навсегда... Она тогда пообещала мне, что она обязательно будет здесь, и я ей поверил. Думал, что если буду верить крепко-крепко, то её не смогут у меня отнять, — его голос дрожал от тяжёлого дыхания.

Рон кивнул, и его спина вдруг одеревенела, когда он вспомнил, как она выгнулась дугой, перед тем, как упасть на колени. Зелёные вспышки настигли её с двух сторон и безжалостно умертвили, прямо у него на глазах. И он был там, так близко и так далеко. Он не добрался до неё, не заслонил, не спас и не отомстил ни одному из её убийц. Он просто был там, наблюдал.

— Я не могу остаться тем Гарри, каким я был, Рон, — голос Гарри вырвал его из печальных воспоминаний. — Я теперь уже не он в прошлом. Но и возможности не быть им у меня нет. Я не выдерживаю, когда просто вижу всех тех, кто внизу. Живых, дышащих, здоровых, смеющихся. Я не могу слышать их голоса, потому что среди них нет её голоса. Кто-то другой может. Кто-то другой из знавших её может жить дальше. Кто-то, да, наверное, все они желают мне помочь, но я знаю, что это — не в их силах. Невозможно сделать лучше по их желанию, забыть случившееся. Они не могут исцелить эту жуткую, изматывающую боль в груди или убрать то, от чего раскалывается моя голова. Они не могут забрать мои сны без зелий и магии. А я не хочу полагаться на них. Потому что когда я сплю, даже если она умирает прямо на моих глазах — она здесь, рядом. Я могу видеть, дотронуться, обнять и поцеловать её. Она мне нужна. Я не могу... Я не могу существовать без неё. Просто не могу.

— Я знаю. Всё время знал.

Гарри глянул на него, лицо горестно искривилось, и он кивнул собственным мыслям.

— Да, конечно знал... А теперь я просто хочу покоя.

— Ты его заслужил, — сквозь слёзы сказал Рон.

Гарри сел, наклонился вперёд и вытер лицо.

— Там пара писем на столе для тебя и остальных наших. Одно написала Гермиона, и я... Я тоже написал одно... после её смерти.

Рон кивнул, бросив взгляд на стол, а потом решился:

— Я знаю, я никогда по настоящему не говорил этого, но... — он обхватил себя руками, чувствуя собственную уязвимость.

— Я тоже люблю тебя, Рон. Ты всегда был мне братом. Брат нам обоим.

Рон всхлипнул, вытер глаза, встал и попросил:

— Ты... Ты скажешь ей, что я её люблю? Что очень скучаю по ней?

— Обязательно, — согласился Гарри, тоже встав с кровати. Он смущённо попереминался с ноги на ногу, затем вздохнул. — Я хочу, чтобы ты знал, что я завещал тебе половину всего, — он провёл пятернёй по волосам до затылка. Рон протестующе помотал головой, но Гарри прервал его не высказанный отказ: — Не хочу с тобой спорить. Мне деньги не нужны. Они были для меня с Гермионой. Другая половина — Ремусу. Делай с ними что хочешь. Купи экипировку для квиддича, хорошую метлу, сходи в бар с близнецами, купи дом, устрой отпуск, да что угодно, только трать их как-нибудь. Нам будет приятно. Да, и обязательно купи родителям хорошую, симпатичную одежду, своди их пообедать или ещё куда. Я бы предложил найти домашнего эльфа для них, но Гермиона точно будет против, — улыбнулся он.

Рон судорожно кивнул, грудь сдавило и глаза опять наполнились слезами:

— Я не хочу, чтобы ты... ушёл, — признался он, горло вдруг перехватило, и последнее слово он с трудом просипел. Бесполезно просить Гарри жить дальше, не бросать его. Даже с очевидностью понимая, каков будет ответ. Но он бы ненавидел себя всю оставшуюся жизнь, если бы не сделал даже такой слабой попытки.

— Я знаю, — ответил Гарри, — но я не думаю, что смогу и дальше выносить всё это.

— Я буду скучать по тебе, приятель, — на этот раз Рону удалось удержать плач.

— Я тоже буду скучать по тебе. Позаботься о Луне. Она будет любить тебя. Она позаботится о тебе, только позволь ей это.

Рон покивал головой, зажмурив глаза. Он сильно обнял Гарри, содрогаясь от плача:

— Скажи Гермионе, что я читаю “Историю Хогвартса”, без шуток читаю. Самая скучная из написанных книг. Скажи ей, что она права насчёт аппарации и что Томас Корнелл не должен был пытаться сотворить это дурацкое заклятье в туалетной комнате. Да и что он делал в умывальнике девочек? Она поймёт, — он в который уже раз громко всхлипнул, ощущая, что слёзы льются как из крана.

Гарри крепко обнимал его в ответ, кивал, соглашаясь передать послание, даже хохотнул при упоминании случая в туалете. Но через мгновение он отстранился, вытерся рукавом, перед тем, как сесть обратно на кровать. Нервно вдохнул и проговорил:

— Не позволяй никому зайти сюда пару часов, хорошо?

— Ладно, — ответил Рон. — Мама расстроится.

— Думаю, она справится.

— Наверное, — допустил Рон.

— Последи за Ремусом. Он тоже потерял очень многих в жизни. Хоть сейчас у него и есть Тонкс... Думаю, он подозревал и тоже... ждал, — Гарри пожал плечами и отвернулся. — Он хороший человек. Я ценю его попытки, но... — он мотнул головой, закрыл лицо ладонями на секунду, прежде чем провёл ими по по волосам. — Я пуст и я устал. Я отдал всего себя, и тем не менее потерял её. Я не могу просуществовать тридцать-сорок лет без неё. Её ведь не оказалось здесь, когда всё закончилось, поэтому я... Я ухожу к ней.

Рон помолчал и наконец сказал:

— Хорошо.

Может быть он теперь готов позволить Гарри уйти. Будет больно, но жизнь не была бы так важна, если бы смерть не забирала нас из неё в конце концов. Гарри совершил великие дела, и за это его всегда будут помнить. Он и Гермиона скоро станут героями легенд. А история их любви будет описана в книгах, которые сама Гермиона читала бы и перечитывала не раз. Если бы осталась жива. Глубоко вздохнув, Рон закрыл глаза и вспомнил тот день, семь лет назад, снова в поезде, первый раз везущем его и Гарри в Хогвартс.

– Ты и вправду Гарри Поттер? – выпалил Рон.

Гарри кивнул.

– А… ну хорошо, а то я думал, что это очередная шуточка, – пробормотал Рон. – И у тебя действительно есть… ну, ты понимаешь…

Он показал на лоб Гарри.

Гарри отвел в сторону прядь волос, чтобы стало видно шрам. Рон смотрел во все глаза.

– Это где Сам-Знаешь-Кто?…

– Да, – кивнул Гарри, – но я этого не помню.

– Совсем? – с интересом спросил Рон.

– Ну – я помню яркий зеленый свет, а больше ничего.

– Ух ты! – воскликнул Рон. Он замер и некоторое время смотрел на Гарри, а потом, как будто опомнившись, быстро отвернулся к окну.

Кто же знал, сколь много воспоследует из этой встречи?! Настоящая дружба длиною в семь лет. В неё вместилось и неоднократное спасение Хогвартса и множества жизней в бесчисленных приключениях. Он сам боролся с тёмными колдунами, стал частью Золотого Трио, сыграл заметную роль в последнем сражении с Волдемортом. Он был здесь, рядом с Гарри Поттером, в рядах Ордена, готовый отдать жизнь за лучшее будущее волшебного мира. Кто бы мог вообразить, что его храбрость зайдёт так далеко? Он, обычный мальчишка, встретил Гарри Поттера, которым давным давно восторгался. Герой магического мира потряс его тем, что заинтересовался им, бедным и маленьким, хотя бы на короткий разговор. Но это случилось, и он приобрёл лучшего в мире друга, а теперь он теряет его. Он, в-общем, всегда понимал, что Гарри может погибнуть внезапно, в любой момент, и, скорее всего, так и случится. Но сейчас всё по-другому. Он ждал этого месяц, и этот момент настал, и с ним вернулось ощущение пустоты, которое — он знал — теперь будет с ним до конца времён:

— Я останусь совсем один, — пробормотал он вслух.

— Нет, пока ты сам не позволишь себе, — отрицающе качнул головой Гарри.

Рон взглянул на него, вздохнул и кивнул. Ему теперь суждено стать Луна-и-Рунил. Или Луна-и-Рон, что более приемлемо.

— Я тебя никогда не забуду, — сказал он, чувствуя себя сентиментальным глупцом.

— Ты храбрейший мальчишка из известных мне, — Гарри смотрел ему прямо в глаза. — Я горжусь, что ты был моим лучшим другом, Рон.

Рон кивнул, сжал на секунду челюсти и протянул руку:

— Прощай, Гарри Поттер.

— Когда-нибудь встретимся, Рон Уизли, — и Гарри в ответ крепко пожал ему руку.

Рон всмотрелся в него прежде, чем решительно кивнуть:

— Да, — прохрипел он, перед тем как отпустить руку своего лучшего друга и позволить своим рукам бесполезно повиснуть. Он подошёл к столу, подобрал письма и положил их в карман. По дороге к двери он ощутил, как наливаются тяжестью ноги и сжимает грудь.

— Найди себе покой, Гарри, — выдыхнул он дрожащим голосом.

— Благодарю тебя, — ощутимо тяжело отозвался Гарри. — За всё.

Рон оглянулся, подбородок дрожал, когда он кивнул. Выйдя из двери и закрыв её за собой, он привалился к стене. Колени ослабли, и Рон сполз на пол, закрыв лицо ладонями. Он плакал молча, слёзы стекали с лица или застревали в его грубых ладонях. Живот скрутило, грудь теснило и боль долбила в голову в ритме ударов сердца. Он всхлипнул, задержав рыдания в горле, и сжал челюсти, чтобы не поддаться давлению потери. Тело хотело развалиться на части, выпустить всё скопившееся внутри на волю, но он не мог позволить себе этого. Не сейчас, когда Гарри рядом и может услышать его. Он слизал все слёзы, вдохнул ставшего тяжёлым вокруг него воздуха. и сглотнул боль в горле. Встал, дошёл до лестницы, спустился и зашёл на кухню.

Он наполнил чайник и поставил на плиту, сел за стол и уставился на сиденье напротив. Он мог видеть их там: Гарри, с полуулыбкой передвигающий куски яичницы по тарелке, и Гермиону, привалившуюся к нему, держащуюся обеими руками за его руку. Она кладёт подбородок на его плечо и что-то шепчет ему в ухо. Её тело по-смешному изгибается, чтобы она могла разговаривать с ним, но ей — всё равно. Гарри легонько смеётся, но так тихо, что Рон почти не слышит. Губы Гермионы изгибаются в ответной улыбке, и Рон сглатывает комок в горле. Она наконец отодвигается от Гарри, чтобы позавтракать, но рука Гарри скользит под стол и задерживает её руку. Они замирают на некоторое время, потом обмениваются взглядами и лишь после этого приступают к еде.

Скоро, очень скоро они снова будут вместе, успокаивал себя Рон. Он уже не пытался как-то остановить или просто вытирать текущие слёзы — бесполезно. Гарри-и-Гермиона. После свистка чайника он на автомате сделал себе чашку чая и стал прихлёбывать горячее питьё. Потом смотрел на поверхность стола, барабаня по ней пальцами, пока сидел и ждал. Ждал целую вечность, когда проснутся все, и мама приготовит завтрак, и кто-нибудь спросит о Гарри. А вот Ремус, Ремус будет сидеть и вслушиваться, ждать скрипа половиц. Но не будет больше звуков из его комнаты. И он поймёт, и все поймут, что Гарри больше нет.

Через несколько часов, когда он выпил уже пару чайников чаю, его семейство начало просыпаться. Скрипы прекратились уже довольно давно, но он заставил себя не думать об этом. Луна пришла первой, села рядом и взяла его за руку. Она молчала, но её присутствие было ему нужно. Следующим зашёл отец, бросил на него взгляд и плюхнулся на стул во главе стола. Луна достала чашку и налила ему чаю. Тихонько переговариваясь зашли явно невыспавшиеся Билл с Флер. Флер сказала, что “Дьиваан биль слишком тъвьёрды”, и Рон воздержался и не сказал, что она спала на Билле. Следующими зашли Джинни с близнецами, сели и тихо стали болтать, Фред с Джорджем слегка поприкалывали её на тему использованной ею подушки. Последними зашли мама, Чарли и Ремус. Мама просила Ремуса есть побольше и собиралась приготовить большой и вкусный завтрак, а Чарли растирал заспанное лицо руками.

Мама нежно поцеловала Рона в лоб и подошла к плите.

— Гарри вернулся этой ночью, — сообщила она всем. — Он помят и поцарапан, но жив, — продолжила она старательно весёлым голосом.

— Это здорово, — сказал Чарли. — Вот теперь, когда их больше нет, он сможет... — он не стал договаривать, так как все и так поняли общий смысл.

Рон уставился в свою чашку и сглотнул комок в горле.

— Что с тобой? — спросил кто-то из близнецов.

— Да уж, это первый раз, когда мы видим тебя так рано, с тех пор как ты пошёл в Хогвартс, — добавил с лёгкой усмешкой другой.

Рон с трудом выпрямился и достал письма из кармана. Он оглядел всех, остановившись на Ремусе. Тот вдруг сел очень прямо и явно стал внимательно вслушиваться и ждать. Он ждал, ждал и ещё ждал. Но он ничего не слышал, ибо невозможно услышать полное отсутствие звуков.

— Скрипов нет, — наконец сказал он потерянно. Грохот уроненной матерью сковороды прозвучал подтверждением его догадки. Рон покачал головой и стиснул крепко зубы. Дыхание участилось и слёзы опять наполнили глаза:

— Он... Он хотел, чтобы я прочитал эти письма вам, — сказал он глухо. — Одно написала Гермиона, а... он написал другое, после того как она... — он снова сглотнул, зажмурив глаза.

— Когда? — хрипло спросил Ремус.

— Часа два уже, — Рон заставил себя смотреть ему прямо в глаза. — Он попросил меня не давать вам зайти, если проснётесь, но все спали, поэтому...

Ремус дёрнулся, не дослушав, и, опрокинув по дороге стул, выбежал из двери. Остальные без промедления бросились за ним. Рон медленно поднялся со своего места, и Луна тут же вцепилась ему в руку, как утопающий за соломинку. Он вяло карабкался вверх по лестнице, уже слыша всхлипы собравшихся вокруг Гарри. Рон вошёл в комнату, но спины братьев заслоняли ему почти всё. Они обернулись, и он увидел горестное непонимание в их глазах, но они всё-таки расступились, чтобы он смог подойти. Ремус с опущенной головой стоял на коленях на том же месте, где Гарри оплакивал Гермиону. Рон увидел лицо матери в слезах, с прикрытым ладонями ртом. Она прижалась к отцу, который обнял её, а сам печально смотрел на Гарри.

Потом он увидел Гарри. Он лежал на кровати, запястья разорваны, и кровь уже застыла сгустками на них. Его бледное и уже посеревшее лицо обрело покой, глаза закрыты, а губы застыли в едва заметной улыбке. Одной рукой он прижимал к себе “Историю Хогвартса”, но на книге не было крови. Гарри наверняка наложил заклинание, чтобы не испачкать любимую книгу Гермионы. Он оделся в подаренную Гермионой на это Рождество пижаму, светлый, почти белый верх и чёрные штаны с золотыми снитчами. Кровь пропитала рубашку и стекала на покрывало. Рон просто смотрел, охваченный странным ощущением. Ожидание закончилось. Не пришло ощущение успокоения, но и ужаса не ощущалось, просто появилась возможность дышать самостоятельно. Он уже ощущал потерю, ведь совсем недавно они разговаривали здесь, живые, оба. Но он знал, что где бы ни оказался Гарри, Гермиона тоже там. И эта мысль приносила хоть какое-то облегчение.

Он ушёл из комнаты вниз и стал ждать их возвращения. Очень медленно они возвращались в кухню, бледные, со следами слёз на щеках. Потрясение и печаль выражали их лица, и Рон удивлялся — неужели для них всё случилось так уж неожиданно? Он дождался пока все рассядутся, прислонившись к стойке и прихлёбывая чай. Он уже знал, что Гарри нет, и даже чуть-чуть привык к этому. Он просто существовал. Без ощущений, а все мысли только о дыхании — вдох-выдох, и ещё раз вдох-выдох. И так много-много раз. Наконец, когда все уставились на него в ожидании, он достал письма и разгладил их дрожащими руками.

“Если вы читаете это письмо, значит кое-что наполовину ожидаемое и очень печальное случилось со мной. Я лишь надеюсь, что Рон и Гарри живы, как должно быть. Жертвы неизбежны на войне, мы знали это, и мне жаль, что я одна из них. Конечно, это не планировалось. Сожалею, Гарри, что я обещала и не справилась. Я никогда не хотела умереть и покинуть вас. Война – великая трагедия, но вы же знаете меня. Наше дело стоит того, и я согласна за это умереть.

Я знаю как закончится эта война. Волдеморт сгинет и Гарри победит. Я просто знаю и не сомневаюсь в нём. Потому что мир не может жить в темноте. Я должна верить в добро. Я должна думать, что будет что-то более великое в конце нашего пути. Я верю в Гарри. Я всегда верила в него. Волдеморт процветает на страхе и ненависти, но у Гарри столько любви... Пока существует любовь, Волдеморты будут всего лишь ничтожной декорацией. Предполагаю, что когда вы читаете моё письмо, победа достигнута, а я – одна из потерь. Не рыдайте по мне и не погрязните в скорби. Я не слишком наслаждалась вечеринками, но я верю, что праздник должен быть. Я требую, чтобы Фред и Джордж обязательно устроили торжество. Обязательно пунш и, конечно, со стряпнёй Молли, ибо нет ничего вкуснее, и пусть все смеются, танцуют и наслаждаются жизнью. Я хочу, чтобы вы жили. Каждый день и всю жизнь живите за тех, кто погиб. Не плачьте, вспоминая обо мне, помните, что я боролась за счастье и радость.

Фред, Джордж — вы восхитительны. Может я не прощаю надувательство и проказы, но я верю, что у вас выдающиеся мозги, и они не должны пропадать зря. Надеюсь, ваш бизнес процветает, хотя я в этом и не сомневаюсь. Расширяйтесь, мир заслуживает, чтобы узнать о вас и вашем великолепии. Я люблю вас обоих. Вы были самыми замечательными братьями мне. Я уверена, что буду ужасно скучать без вас.

Билл, Чарли, я сожалею, что не смогла узнать вас получше, как остальных ваших братьев и сестру. Я надеюсь, что у Билла и Флер всё хорошо и их любовь пережила войну. Слишком редко встречается то, что случилось меж ними, я знаю. Флер любит Билла гораздо сильнее, чем ожидал любой из нас, и я сожалею о моих сомнениях относительно неё. Она прекрасный человек и заслуживает такого умного и замечательного мужчину, как Билл. Чарли, я хотела бы поговорить с тобой побольше о драконах. Хоть они ужасают меня, но мне хотелось бы встретиться с одним. Не вплотную, но всё же. То, что ты делаешь — удивительно и очень рискованно, и я восхищаюсь тобой. Ты невероятно храбрый человек.

Джинни, ты так долго была моей лучшей подругой. Я надеюсь, что ты уже разрешила себе быть с Невиллом. Он такой милый и, я знаю, как он заботится о тебе. Мне хотелось стать такой же независимой как и ты, когда-нибудь. Я знаю, что ты иногда чувствовала себя на втором плане, в тени остальных членов семьи, и даже со мной, Роном и Гарри, но ты знай, что мы никогда не забывали о тебе. Так или иначе, но ты всегда была с нами. Тебя ждут великие дела и свершения, я уверена.

Мистер и миссис Уизли, я даже не могу сказать сколь много вы значите для меня. Вы самые замечательные родители, о которых я могла бы мечтать. Мои родители не могли понять нас, и вы оказывались рядом со мной тогда, когда я особенно нуждалась в этом. Я буду всегда благодарна за каждый миг, что я провела с вами и с вашей замечательной семьёй. Нет другой такой семьи, чистокровной или нет — неважно, в которой было бы больше достоинства и искренней любви, чем у вас. Вы оба — единственные в своём роде, и я благодарю бога за то, что ощущала себя частью вашей семьи в эти годы. Я безмерно люблю вас обоих и буду скучать по вам.

Профессор Люпин — Ремус. Вы — один из величайших героев для меня. Мир, волшебный или нет — неважно, очень многое потерял, сосредоточившись на таком пустяке, как ликантропия. Наверное я никогда не набралась бы храбрости сказать, но я всегда восхищалась вашей силой воли. Никогда не поддавайтесь унынию и не ограничивайте себя сами. Вы — выдающаяся личность, с этим или без этого, пусть это и помеха, но это просто другая часть того, кто вы есть. Вы — один из умнейших и добрейших людей, встреченных мной. В один прекрасный день мир откроет наконец свои глаза и увидит настоящего Ремуса Люпина — человека, волшебника, философа по жизни, друга.

Профессор МакГоннагал, директор, вы тоже были выдающимся наставником для меня. Я не могу передать всю ту благодарность за то, что вы помогали нам в самые тяжёлые дни. Я равнялась на вас с момента, когда моя нога ступила в Хогвартс, и буду делать это всегда. Пусть я не всегда соблюдала правила, даже если это и преуменьшение, я всегда испытывала почтение к ним. Я очень горжусь, что вы, в отличие от многих, не давили на нас об обязательности победы и снисходительно прощали иные нарушения правил. Вы всегда оставались справедливы, и именно это так нужно всем.

Луна, нам не повезло стать близкими друзьями, но думаю что смогу немного помочь с информацией. Рон не слишком быстро соображает, но прояви чуть-чуть настойчивости, и я не сомневаюсь, что вы станете прекрасной парой. Он замечательный человек и ты немного необычная (в наилучшем смысле слова), и думаю вы будете хороши друг для друга. Ему нужно мудреть, хотя это будет странновато для него. Я всегда знала о твоих чувствах к нему, так что такой поворот замечателен и логичен. Удачи.

Невилл, я не верю, что ты получаешь то, что заслуживаешь. Ты слишком спрятался за неуклюжестью и застенчивостью, но это же не весь ты. Я знала тебя семь лет, Невилл, и даже не смей позволять и далее спихивать тебя на второй план. Ты так же силён как и смел, и так же умён, как и любой другой волшебник. Ведь тебя не зря распределили в Гриффиндор. Я была благословлена твоей дружбой, правда-правда. Все эти расплавленные котлы и мелкие ошибки — ерунда, за этими деревьями просто не видно леса, того, что ты обязательно станешь великим волшебником. Я верю в тебя, и ты верь в себя. Я когда-нибудь ошибалась в тебе? Конечно, нет. Поэтому лучше послушай меня и иди по жизни прямо и гордо.

Хагрид, ты, честно, самый приятный человек из всех кого я имела удовольствие знать. Ты всегда верил в меня, заставлял меня чувствовать себя значимой для мира. Хоть ты и любил считать весьма злобных существ милыми пупсиками, но, к сожалению, большинство не видели самого главного — нежности в твоём сердце. Не жалей, что ты полугигант, ведь именно из-за этого так в тебе много доброты и дружбы. Я надеюсь, что ты будешь осторожен со своей новой зверушкой, и я не сомневаюсь, что как и прежние под твоей опёкой, она вырастет такой же доброй и приветливой, как ты. Я буду жутко скучать по тебе, позаботься о Гарри и Роне ради меня, пожалуйста.

Рон, мне так жаль, что я подвела тебя. Мне не следовало давать обещаний перед лицом того, что должно было случиться. Я хочу, чтобы ты надеялся и не хочу, чтобы ты даже на минуту обеспокоился тем, что всё могло быть по-другому. У меня абсолютно нет сомнений, что когда я погибла, ты сделал всё, что мог изо всех своих сил, понимаешь меня? Не вини себя — для этого нет причин. Когда я погибла — это либо по моей вине, либо вся вина на моём убийце. Очевидно и вполне логично, что ты не мой убийца. Следовательно, тебе совершенно не за что винить себя. Если же ты всё равно ощущаешь за собой вину, то я не разрешаю тебе этого делать и приказываю тебе прекратить. Я хочу, чтобы твоя жизнь наполнилась счастьем, Рон Уизли. Хочу, чтобы ты смеялся и играл в квиддич (да, ты прав, я сейчас сказала тебе играть в эту дурацкую игру), и хочу, чтобы ты что-то сделал со своей жизнью. Ты умнее, чем сам о себе думаешь, сильнее чем знаешь, и можешь творить удивительные вещи, если сам себя настроишь. Я верю в тебя, и всегда верила.

Я буду скучать по тебе, уже скучаю. Я скучаю по всем этим смешным спорам и твоей раздражающей манере не соглашаться со мной во всём. Я буду скучать по замечаниям, чтобы ты чего-то не делал, и по напоминаниям, что книг не стоит бояться, а их стоит просто читать. Я буду скучать по твоему неистребимому аппетиту и привычке говорить с набитым ртом. Я буду скучать по тебе. Но это в порядке вещей, и не может измениться. Поэтому — поднять голову, Рон Уизли, и смотри на мир, каков он есть. Помни всё, чему я тебя старалась учить, и помни, что ты сильный, умный, и заставь считаться с собой.

Гарри. Мой милый, замечательный Гарри. Думаю, что более всего я буду скучать по тебе. По настоящему, я хотела остаться с тобой навсегда. С маленькими детьми, у которых твои волосы и глаза и моя любовь к книгам, ведь, говоря честно, мои волосы уж слишком мешают, а тебя так трудно уговорить учиться, и я предпочла бы, чтобы, учась, дети были счастливы. Мне так хотелось всего этого для нас, и я сожалею, что у нас этого не будет. Я знаю — ты победил. Я никогда не сомневалась в тебе. Ты можешь так много дать миру, что просто не можешь проиграть. Я люблю тебя. Я буду всегда любить тебя. Смерть может забрать моё право дышать и ходить, читать и взрослеть, но никогда не отберёт мою любовь к тебе. Знай это, помни это, дорожи этим. Но не смей делать ничего непоправимого, Гарри Поттер! Не смей следовать за мной, я не вынесу мысли, что ты умер из-за меня! Я знаю! Знаю, что ты чувствуешь. Я думала об этом не раз, и сама не смогла бы пережить потерю тебя.

Ты был для меня всем с одиннадцати лет. Я несомненно любила тебя почти семь лет. Сначала я не замечала этого и долго не осознавала, что в этом есть что-то помимо дружбы. Но любовь всегда таилась рядом, просто ждала, когда же я её замечу. Последние несколько месяцев стали самыми лучшими в моей жизни. Любить тебя, быть с тобой — ничего не может быть лучше, Гарри. Это так больно, просто мысль, что тебя нет рядом, рвёт мне душу на части. Значит есть причины этому так же как есть причины для твоей победы над Волдемортом.

Я никогда не забуду тебя. Я сожалею, что покинула тебя, но ни за что не подумаю, что я погибла напрасно. Я хотела, чтобы в мире не осталось того ужаса, что принесли Волдеморт и его приспешники. В мире, где мы могли бы растить детей и где над тобой не нависла эта непосильная ноша всеобщих ожиданий. И если ты это читаешь, значит этот мир уже есть, правда? Не будет моего будущего рядом с тобой, не будет моих детей и семьи, о которых я мечтала, но мирная жизнь моей мечты ведь наступила? Пожалуйста, Гарри, ради меня, живи в этом мире, живи и разреши себе снова мечтать и любить. Потому что я не могу представить мир без твоей любви. У тебя так много всего и ты так много можешь подарить всем. На меня спустилась благодать лишь частицы твоего громадного чувства, и я благодарна за каждый день с тобой. Просто не могу представить дня, когда я не любила тебя и не хотела любить. Я ушла, но я всегда буду с тобой. Знай это, любимый мой. Найди себе счастье и спокойствие.

Мне нечего сказать более, кроме того, что я надеюсь на то, что вы все выжили, вы порядке и празднуете. Надеюсь, что новый мир будет лучше прежнего, и что все вы насладитесь той жизнью, которую вы заслужили. Удачи вам всем. Прощайте.

С любовью, навеки ваша,

Гермиона Джейн Грейнджер.”

Рон вытер лицо, сложил листы, засунул письмо в карман и вынул оттуда другое. Пока читал, он слышал её голос у себя в голове, произносивший написанные слова. Он буквально видел её сидящей за столом, сочиняющей это всё и вкладывающей свои эмоции и мысли в каждое слово. Гермиона поступила благородно, завещав им светлую и чистую от сожалений и горечи утраты память о себе. Она указала им на светлую сторону, пытаясь ободрить их даже в том будущем, где её уже нет. Он восхитился её силой духа, потому что его собственное подобное послание содержало бы гораздо меньше уверенности и заботы. Рон поднял голову и увидел плачущих близнецов, хоть те и пытались это скрыть постоянным смахиванием слёз со щёк и бормотанием чего-то похожего на шутки. Мама рыдала в носовой платок, а отец похлопывал её по плечу и всхлипывал себе под нос с грустной улыбкой на лице. Ремус, с ошеломлённым лицом, беспомощно уставился в стол перед собой. Джинни плакала на плече у Чарли, а тот успокаивающе поглаживал её по спине. Напоследок Рон взглянул на Луну, и та, улыбнувшись сквозь слёзы, утвердительно кивнула. Тогда он поднял письмо Гарри к лицу и откашлялся, зная что прочесть его будет тяжелее.

“Я никогда не думал писать что-то подобное. Гермиона настолько воодушевила меня, что я и вправду не думал, что кто-то из нас может умереть. Наверное я знал, что будут потери, ведь мы же собирались на войну. Предполагаю, что у меня были фальшивые надежды, что среди них не будет тех, кого я люблю и о ком беспокоюсь. Мне жаль Хагрида и профессора Макгонагал, таких надёжных и храбрых, двоих самых сильнейших и преданнейших из всех встреченных мною людей. Меня огорчила потеря Фредом и Джорджем Анжелины и Алисии, мне трудно представить иных девушек, так для них подходящих. Я скорблю о множестве тех, кого я знал и кого уже никогда не узнаю. Мне есть за что каяться и извиняться.

Полагаю, я всегда ожидал, что погибшим в результате буду именно я. Думал, что Рон и Гермиона будут жить вечно, помня о том мальчишке, которого они знали в Хогвартсе. Не думаю, что я позволял себе хоть тень мысли о том, каково это — потерять её. А теперь это случилось, и я сам совершенно потерялся. Я в библиотеке, ведь она всегда была здесь, и я ощущаю себя под защитой её памяти. Как будто я точно знаю — где я , и не могу заблудиться. Здесь просто полки со множеством томов, большинство из которых, я уверен, она читала. Здесь пустые столы и обрывки пергамента там и сям. И это успокаивает. Я всё ещё вижу её образ, как она старательно работала над домашним заданием прямо напротив меня. Как, обернувшись, внушала Рону, что тот тоже должен его делать, а потом продолжала писать гораздо более необходимого, в конце концов делая многое и для нас тоже. Я до сих пор прекрасно слышу её голос и вижу её лицо. И это не утешение, это — боль.

В тот миг, когда её не стало, я понял, что это значит для меня. Мне нечего делать в этом мире, и миру я уже не нужен. Сомневаюсь, что был нужен вообще. Только цель, к которой я стремился, оправдывала моё существование. Единственная причина, по которой я задержался здесь так надолго — это она и её любовь, которой я так жаждал, а она бескорыстно дарила её мне. Это она хотела спасти мир, я стал инструментом, которому суждено это сделать. Ведь люди, такие как она и вы, не заслуживают жить в мире где царит Волдеморт. Она верила в меня, и именно она убедила, что мне это по силам, что я могу спасти мир. Это громадная ответственность, совершенно мне не нужная. Просто мир нуждался в изменении, а в моих силах оказалось помешать этому изменению стать разрушением. Ради неё. Чтобы не осталось тьмы, и смерть не поджидала на каждом шагу. Чтобы в прекрасном будущем проснуться в своей постели рядом с ней и знать, что она — моя жена и мать моих детей, и мы живём дружной семьёй. Своё будущее я видел рядом с ней, и только с ней. И когда этого будущего не стало, я не хочу ничего. Просто не осталось ничего, чего бы я хотел. Я ещё здесь, без неё, и мне с этим не справиться. Я знаю, что это тяжело понять, что вы все думаете, мол я смогу, как-то, со временем, пережить, успокоиться и, проснувшись однажды, перестану ощущать боль. Но я то знаю, что этот день не придёт никогда.

Вы многое сделали для меня, все вы, так или иначе. Вы стали семьёй, в которой я так нуждался. И мне, и вам хотелось бы, чтобы этого было достаточно. Увы, нет. Мне жаль. Я засыпаю и вижу её, и всей душой я желаю только одного — вернуть её. Я просыпаюсь один, всё, о чём я могу думать — как запредельно хорошо просто быть рядом с ней, обнимать и ощущать её. Я не могу есть, потому что без неё рядом это не имеет смысла. Не могу говорить с вами, потому, что каждый раз, когда я вас вижу, возникает ощущение, что вы сжульничали. Ведь вы живы, а она — нет. Нет, конечно это не ваша вина, и я не хочу вашей смерти. Я очень рад, что вы живы. Что в этом мире, новом мире, где всё обязательно будет лучше, будут жить такие люди как вы. Храбрые и умные, те, кто не позволят разрушить его ненависти, жадности и всему тому, что разъедало его раньше. А я ощущаю лишь ненависть и чувство потери.

Я принял решение, которое вам не понравится. Я узнал, что Беллатрикс и Люциус выжили. Не знаю, где они, но я их найду. Неважно, сколько это займёт, но я их найду и убью. Я понимаю, кем я становлюсь в глазах некоторых из вас. Хотелось бы сказать, что это сдерживает или беспокоит меня, но это не так. Когда их не станет, то всё закончится и для меня. Я жалею, что не смогу быть сыном для вас — Молли и Артур. И что не смогу быть братом вам — Рон, Джинни, Фред и Джордж, Чарли и Билл. И что не смогу быть другом вам — Луна и Невилл. Но я — ничто без неё. Мне нужно это сделать, и я надеюсь, что вы поймёте.

Я так давно люблю её, что мне просто физически больно не видеть её. Она была частью меня с одиннадцати лет, и с каждым годом эта часть становилась всё больше и больше. Первый человек, кто обнял меня, полюбил меня, полностью верил мне, с кем я ощутил себя нужным и желанным. Её мнение по важным вопросам всегда оказывалось верным, и её слово стало законом. Она была такой умной и любящей, что мир без неё стал более ничтожным, равнодушным и чужим для меня. Она хотела, чтобы я жил дальше, нашёл новую любовь и обрёл счастье, но, я не думаю, что она полностью представляла всю глубину моей любви к ней. Я мог и говорил ей “я люблю тебя” каждый день, а теперь жалею, что не каждую минуту. Я шептал ей эти слова, когда она спала. Но невозможно понять правду из слов и из дел, всегда есть что-то ещё. Правда в том, что я не создан для того мира, в котором нет её. Поэтому я пойду туда, где она. Это эгоистично, я знаю. Но я разок побуду эгоистом. Я собственник, и никогда не хотел и не хочу расставаться с тем, что ощущая своим. Я с трудом отпускаю от себя, и она не тот человек, кого я отпущу по своей воле.

Мне очень жаль покидать вас. Всех вас. Я не смог бы прожить так долго без вас. И знайте — я вас всех люблю. И что вы любите или ещё полюбите кого-то так же сильно, как я её. Я сожалею о своём поведении в отношении вас в последнее время. Хоть я не был никогда пай-мальчиком, но тут я вёл себя себя как настоящий ублюдок. За всё, что случилось с вами в результате и особенно за последнее зрелище моего тела, я глубоко извиняюсь. Я не хотел бы причинять вам боль, но, без сомнения, я уйду вполне успокоенный. Она велела найти мне своё счастье, и этим счастьем была, есть и всегда будет только она. Поэтому я ухожу, чтобы найти её.

Спасибо вам всем,

С любовью, Гарри.

P.S. Мистер Уизли, назначение резинового утёнка, по моему мнению, составить компанию сидящему в ванне. От одиночества страдают все, даже магглы. А так как ванна — дело очень личное и персональное, то плавающий вокруг тебя резиновый утёнок не даёт ощущать себя совсем уж одиноким таким вот дурацким способом. У некоторых из них есть дырочка в боку, и они свистят при нажатии, но это несущественно. Я надеюсь, что это ответ на ваш вопрос.”

Рука Рона упала безвольно вместе с последней произнесённой фразой, а глаза безразлично отследили, как Луна вынула у него из пальцев письмо и аккуратно сложила. Горло болело, а отсыревшие глаза видели плач и скорбь его семьи. Подумалось, что надо что-то сказать, успокоить, уверить, что Гарри теперь счастлив там, куда он так стремился. Но язык не поворачивался извиняться за лучшего друга. Гарри ушёл, а ему теперь блуждать в одиночку с опять вернувшейся болью в груди. Наверное надо уйти к себе в комнату и заползти под одеяло, а там зелье сна без сновидений унесёт его в непроглядное чернильное ничто. Он проснётся в мире, осознавшем, что Гарри и Гермиона здесь больше не живут, и он остался один из Золотого Трио. Но по крайней мере ещё один день будет прожит.

Двадцать четыре часа, за которые он не последует за ними. Потому, что он останется в живых. Ведь кто-то обязан выжить. Две трети уже ушли, но что они оставили миру, что не успели сказать и сделать? Ну и кроме того, разве не Гермиона велела ему сделать что-то со своей жизнью? Ведь не зря же она сказала ему не лениться и показать теперь уже всему миру то, что она в нём видит и хочет видеть. Конечно, сначала вспоминалось, как она частенько обзывала шутом и отпускала колкие замечания на тему каким дураком он может быть. Но ведь она сама упомянула в письме, что он сообразительный, и нужно только направить это свойство в желательном направлении. А почему нет? Почему и не пойти по этому пути? Почему бы и не жить ради Гарри и Гермионы, как они просили и как они сами уже не смогут никогда?

Один день за один раз, думал он. Луна обнимала его сбоку обвитыми вокруг его талии руками — она держалась за него, чтобы не упасть, одновременно удерживая его самого. И он благодарил небеса, ибо не был уверен, что продержался бы так долго без неё, без её поддержки в эту длинную-предлинную ночь. Он ответно обнял её, как знак надежды на будущее с ней. То, где вместо троицы Гарри-и-Гермиона с Роном будут просто Луна-и-Рон. Рон, единственный выживший из трио, лучший друг легендарных Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер, великий Рунил Уэзлиб. И может быть и он станет героем по праву, тот, кто пережил и войну, и потерю самых верных и любимых товарищей. Он всё держался и держался за Луну, позволив горячим слезам стекать по щекам, а рыданиям вырываться из горла, потому, что он больше не мог удерживать их. Ожидание закончилось. Гарри ушёл. Вместе с Гермионой в пресловутый закат небес.

А потом нахлынули воспоминания и мысли, и от них всё больше и всё тяжелее становился груз на душе. Рон вдруг стал замечать, что временами он становится другим, совершенно новым Рональдом Уизли. Этот новый Рон думал: о себе, о друзьях, об окружающих людях и событиях, и даже иногда пытался просчитывать реакции остального мира на свои поступки. Неважно, собирался ли он на самом деле так поступать или нет. Это было похоже на его любимые шахматы, а ведь ему и в голову до недавнего времени не приходило применить этот свой талант к чему-то, кроме непосредственно игры. Жизнь и игра казались несовместимыми. Размышления опирались на память. Целые эпизоды, казалось давно и прочно забытые, всплывали и проигрывались вновь и вновь, каждый раз открывая новое направление для размышлений.

И по горячим следам полуобморочно, и много после и спокойней Рон неоднократно размышлял о победе Гарри, её истоках и причинах. Да, Дамблдор очень много и взволнованно говорил Гарри о силе, неведомой Волдеморту, и считал, что это любовь. Но какая любовь и к кому могла быть у мальчика-сироты, которого даже не воспитывали, а просто держали у себя дома на каких-то совершенно птичьих правах и впроголодь совершенно не любящие его родственники. Он не представлял, что такое любить самому и что его тоже кто-то может любить. О том, что родители любили его и погибли, защищая его жизнь, он узнал только в Хогвартсе. Рон пытался представить его победу, если бы Гермиона выбрала не Гарри, а его, Рона. И всегда сердце замирало от странной зыбкости бытия, просыпался страх в душе и полная неуверенность в собственном существовании. Возможно, Гарри и смог бы победить, но только за счёт какого-то сумасшедшего трюка, так любимого маггловскими режиссёрами в их боевиках, когда сильно уступающий во всём "положительный" герой в финальной схватке насаживает глупого злодея на предусмотрительно торчащий из стены штырь. Так и схватке с Волдемортом Гарри оставалось бы уповать на разве что на очередной фокус с палочками, как в их же схватке на кладбище после возрождения Тёмного Лорда.

Рон также обдумывал кощунственный вариант "замены" Гермионы, нет не замены – это неправильное слово, а представлял кто бы ещё смог бы стать и другом, и любовью для Гарри. Среди их сверстниц он не видел кандидатур на эту роль. Даже его собственная сестра не стремилась узнать его, хотя бы просто поговорить с ним по душам, она стремилась в первую очередь приобщиться к славе мальчика-который-выжил-и-победил. Как ни странно, но практически единственной кандидатурой на "замену", в его понимании и представлении, оказалась Луна. Но после довольно долгих размышлений и она отпала. Главной же причиной стала, как ни странно, её слишком большая похожесть на Гарри. Слишком близкими оказались жизненные их перипетии, вот только Дурслькабаном для неё стал Хогвартс, ведь до знакомства с Гарри у неё не было друзей в замке, и относились к ней её соученики не лучше, чем Дурсли к Гарри. Даже Джинни избегала тесного общения с подругой детства. И поэтому не возникало ощущение взаимодополняемости, того, что их пара станет чем-то большим, чем просто сумма этих двух людей с их весьма похожими достоинствами и недостатками, что их возможный союз перейдёт в новое качество, как очевидно для всех почти мгновенно перешли в него Гарри-и-Гермиона.

Рон весьма быстро понял, что никогда не смог бы открыть Гермионе дверь во вселенную счастья, как это получилось у Гарри. И это было бы ужасно несправедливо. В таком случае, возможно, неосознанное ощущение нереализованности могло бы загасить внутренний огонь Гермионы, тишиной безразличия отравлять их теперь уже невозможную совместную жизнь. Не мерцали бы в её глазах искорки радости и не светилась бы на её лице лёгкая улыбка счастья, ведь не замечал хоть чего-то похожего, когда ему случалось быть с ней наедине даже в самой спокойной или романтической обстановке. Теперь-то собственные представления о совместной жизни с Гермионой вызывали только горький смех, звук которого даже не походил на человеческий, а больше всего напоминал горловой клёкот давно погибшей Букли. Та неоднократно так потешалась над регулярно попадавшими впросак мальчишками из Гриффиндора.

Если бы Гермиона осталась с ним, может быть она бы и не стала такой желанной мишенью и может быть у них была бы в будущем совместная жизнь. Но тогда неясно, откуда бы Гарри черпал силы для своей победы. Наверное, из присущего ему чувства справедливости и готовности в любой момент отдать за это всё, и свою жизнь тоже — он не считал это слишком большой платой. Такие рассуждения не меняли ощущение жути потери, не делали легче, но, наверное, честнее, оправданнее что-ли. Рон понимал, что во многих его мыслях противоречит сам себе, но такова реальная жизнь, в которой есть место и таким вот несовместимостям.

Вообще, после ослепительно яркого и тёплого света чувств Гарри к Гермионе кощунственна сама мысль, что их можно со временем заменить чем-то похожим, развить новое чувство к другой женщине. Этому другому чувству нужно суметь приблизиться, найти и затронуть в сердце Гарри струны, чтобы их мелодия заставила откликнуться его душу, разум и тело. А что, если не на чем играть, если все струны сгорели или лопнули?

И вот спустя три дня, Рон обнаружил себя стоящим около надгробия могилы со свежей землёй на одной её половине и покрытой месячной давности на другой. Тихое прощание с немногими приглашёнными избранными уже закончилось. Пресса лезла из кожи вон, пытаясь получить интервью от любого из Уизли или сокурсников Гарри и Гермионы. Статьи писались и печатались в сумасшедшем темпе. Смерть Беллатрикс удостоилась лишь небольших заметок на последних страницах, а всё остальное занимало самоубийство Гарри. Они вообще впервые написали правду о Гарри и Гермионе объявив, что он покончил с собой с горя от потери подруги. Каждый день статья за статьёй рассказывали об их невероятной любви и верности, заполняя собой всё газетное пространство. А вот тут, в подробностях, они уже почти во всём ошибались, выдавая собственные выдумки вместо фактов. Но они-то и не знали фактов. Никто из них. Всё что они знали, что Гарри с Гермионой любили друг друга, вместе воевали за лучшее будущее, что Гермиона пала в борьбе за общее дело, а Гарри убил себя, чтобы быть вместе с ней. Но они не знали подробностей. Как они полюбили, как сильна была их любовь и какими они были — любящие друг друга Гарри и Гермиона. Никто не понимал Гарри и Гермиону, и Рон не собирался делиться с миром своими лучшими друзьями. Все известные только ему подробности он решил оставить как есть, исключительно в своём, личном пользовании.

Рону хотелось рассердиться на Гарри, но не получалось. Он всё время знал, что всё закончиться Гарри-и-Гермионой вместе, в любви и навсегда. Надеялся, что это будет не трагедия, и он ещё увидит, как они состарятся вместе, как и он сам, когда станет дядюшкой и крёстным их детям. Но получилось по-другому, и бессмысленными стали все вопросы “А если?” Всё, они уже ушли и целуются где-то на небесах. Или перешёптываются в укромных уголках, сидят, обнявшись, в кресле и читают что-то интересное друг другу. А может даже занимаются любовью на подходящем облаке, нарушая покой других обитающих там душ. На краткий миг он удивился — что же подумает о них Сириус? Ожидал ли он этого? В памяти всплыли понимающая ухмылка на его лице, когда тот наблюдал разговоры Гарри с Гермионой или их бессловесный обмен взглядами, который частенько им эти разговоры заменял. А Лили и Джеймс? Гордятся ли ими? Считают ли они, что Гермиона идеально подходит Гарри? Уже ненужные по большому счёту вопросы. Невозможно повернуть всё вспять.

Вздохнув, Рон опустился на колени между могилами на основание их совместного надгробия. Он заменил одиночный камень Гермионы другим, общим для обоих. На чёрном мраморе только имена, даты рождения и смерти и лаконичная эпитафия: “Вместе они нашли покой.” Его взгляд блуждал от одного имени к другому и обратно. Какие-то деятели в министерстве загорелись желанием забабахать что-то экстравагантное на его могиле, типа громадного мавзолея или мемориала, но Рон сразу же велел им отвалить. Гарри будет похоронен рядом с Гермионой под обычным надгробным камнем со стандартной надписью — имена и даты. Гарри никогда не хотел ничего величественного и сумасбродного для себя. Он наслаждался малым и уютным. И не хотел бы быть нигде, кроме как рядом с Гермионой. А на предложение сделать их совместный мемориал Рон чуть не порвал представителя министерства на месте. Он похоронил их рядом, и никто не посмел возразить. Его родители уважили просьбу Гарри и на похороны надели купленные им новые мантии. Он пытался всучить им ещё что-то, но получил отказ и решил перестать спрашивать, а просто давать им то, что считает нужным, игнорируя протесты и отказы.

Рон пока ещё тратил остатки денег, снятых Гарри перед походом за крестражами, не заходя в Гринготтс для улаживания дел по наследству. Он уже знал, что это большая сумма. Гарри получил деньги от родителей и ещё больше от Сириуса. Похоже он и Ремус стали богатейшими из живущих, особенно учитывая количество богатых чистокровных семей, уничтоженных под корень во время войны. Но деньги уже не имели такого значения для него как то, что он мог с их помощью сделать. Он мог помочь своей семье, хотят они этого или нет. Откуда-то вдруг возникли планы открыть пару магазинов. Первым книжный магазин с предварительным названием “Умные книжки”, в котором будут продаваться и магические, и маггловские книги. Он собирался улучшить его интерьер от стандартного, чтобы Гермионе было бы удобно посидеть, развалясь, разбирая стопку толстеньких томиков. Будут удобные кресла, зачарованные стеллажи, все книги будут самосортироваться по жанрам и авторам. Тона убранства будут выдержаны в карминно-золотой гриффиндорской гамме со всем возможным уютом и комфортом. Ещё планировался магазин для квиддича, который он думал назвать просто — “Золотой снитч”. Чтобы там продавалось всё для квиддича, а на стенах — картины Гарри-ловца, и чтобы обязательно была в продаже книга с описанием всех матчей Гарри, а также эпизодов из игр в Норе и тренировок команды Гриффиндора. Хоть он и питал надежды на магазины, но не расстроился бы и в случае коммерческой неудачи. Ведь он собирался их открыть не ради денег, а ради удовольствия сделать что-то посвящённое его лучшим друзьям и наверняка бы им понравившееся.

— Я надеюсь, что вы счастливы, — сказал он наконец и положил букет цветов. — Я это знаю... Ну типа того... Я имею в виду... ожидаю, что вы там вместе, это же невозможно, чтобы вы остались несчастны, когда вместе. Без вас всё не так. Более пусто и дышать труднее. Иногда мне кажется... может быть Гарри сделал правильный выбор. — Он втянул воздух со всхлипом, глаза жгло слезами, и он стал яростно моргать. — Но потом сразу представляю, как бы стала прессовать меня Гермиона за то, что я тоже умер, и поэтому я перестал думать об этом. Ну и с Луной рядом всё-таки полегче большую часть времени. — Он глянул через плечо на симпатичную блондинку, вместе с Джинни и Невиллом стоящую поодаль у деревьев. Они ждали его, чтобы вместе отправиться в Три Метлы — помянуть, утопив в пиве и огневиски воспоминания и печаль.

— Как же мне погано без вас, ребята. И, наверное, всегда будет, — признался он, кусая губы и глотая всхлипы. — Я понемногу оживаю, но пока всё, что я могу — это плакать и ощущать как рвётся сердце. Это очень больно — всё время чувствовать. Не знаю, как девчонки живут так всё время? — Он усмехнулся, зная как Гермиона ненавидит такие комментарии. С натугой вдохнув, он глубоко выдохнул и закрыл глаза. — Мне хотелось, чтобы вы знали, как больно понимать, что я неполон... без вас, но примерно представляю — почему. Теперь-то я уже и не вижу тебя, Гарри, без Гермионы. Это был бы чистый, по твоему, Гермиона, выражению, сюр, и мне бы это в конце концов не понравилось. — Он повернулся к могиле Гарри. — Знаю, ты тогда был бы ненастоящий. И... И я уже теперь и Гермиону не могу представить без тебя. — Он положил руки с нервно подрагивающими пальцами на колени. — Я должен это сказать... Я рад, что вы вместе, даже если я не могу быть рядом с вами, — он сбросил слезу кивком головы и медленно поднялся с земли. — Я встречу вас когда-нибудь. — Он оглянулся, и Луна легко улыбнулась ему. — Но это случится не сегодня и, наверное, не завтра. — Он ещё раз прошёлся взглядом по надгробью и печально улыбнулся. — Мы всё-же навсегда останемся трио. — И, внезапно подмигнув, добавил, — Забьёте мне местечко там, на небесах, ладно?

Повернувшись, от отправился проч от двух своих лучших друзей, чувствуя как спадает мучительная тяжесть и печаль. Они теперь где-то там, вместе. Неведомо как, но похоже весь этот месяц он чувствовал боль и Гарри, и Гермионы, их пронзительную боль одиночества. Гермиона, которой не о ком заботиться, и Гарри, за которым некому присматривать. Они пропадали друг без друга, и это просто неправильно для них быть поодиночке. Боль ещё не ушла. Помимо желания Рон просыпался теперь каждое утро с ощущением того, как одиноко ему будет без них. Иногда он всё ещё слышал порицающий голос Гермионы, хотя в последнее время его всё чаще замещал голос Луны. Он больше не вернулся на Гримо после того дня, но и в Норе его настигали воспоминания и видения, стоило только слегка отвлечься.

Уже подходя к Джинни, Невиллу и Луне, он обернулся взглянуть на могилы. Там, перед общим камнем — он мог поклясться в этом — стояли Гарри и Гермиона, взявшись за руки и улыбаясь. Сердце дрогнуло, и опять, на краткий миг захотелось быть там, вместе с ними. Гарри приобнял Гермиону за плечи, поцеловал её в лоб, она же улыбалась ему, а потом прощально помахала Рону рукой. Он было поднял руку махнуть в ответ, но вместо этого смахнул слезу со щеки.

— Рон, — услышал он голос Луны, — ты готов?

— Да, — тихо ответил Рон. Он всё смотрел на тающие в воздухе фигуры Гермионы и Гарри. — Я готов.

Готов встретить новый мир лицом к лицу. Где от Гарри и Гермионы остались лишь легенды и память. Мир, где он всё ещё жив, всё ещё может стать кем-то помимо воина. Рука Луны скользнула в его руку. Он отвернулся от кладбища и увидел, как Невилл и Джинни тоже держатся за руки, всем своим видом демонстрируя, что в этом нет ничего особенного. Да уж, некоторые вещи не меняются. Были бы тут Гарри с Гермионой, непременно бы сказали, что они и это предсказывали.

Они, скорее всего смотрят и улыбаются на нас, утешаясь тем, что они всё-таки вместе, и Рону уже нечего более желать для них, разве что жаль, что не могут они пойти со всеми в Три Метлы или отпраздновать окончание тёмных дней. Один день за один раз. Сегодня было тяжко, но завтра может быть лучше, в конце концов и вчерашний день тоже не вызывал восхищения. С каждым прожитым днём жилось всё легче, ведь он становится всё ближе и ближе к тому дню, когда наконец присоединится к Гарри и Гермионе. Но ещё лучше оказалось то, что он становился на день ближе к блестящему будущему. Тому, которое они желали для него. Он сможет, он добьётся. Ради них, ради себя, ради всех погибших за правое дело. Потому, что он выжил не для того, чтобы их смерть стала напрасной. Весь мир расстилался перед ним, готовый принять его, и он обязательно покажет всем нового, настоящего Рональда Уизли. Он сделает то, что ждут от него Гарри-и-Гермиона, и ни за что не подведёт их.

Конец.