Не знаю, как так вышло, что я закончил школу. Чья-то ошибка, не иначе. МакГонагалл вручила мне аттестат, улыбнулась и по плечу похлопала. Вот, все, Тедди, взрослая жизнь.
Я удивился — это если выражаться мягко. Стоял, крутил аттестат в руках, обратно к столам не спускался.
— А вы уверены, что не произошло никакой ошибки? — на всякий случай поинтересовался я на весь зал.
Смеялись все — и студенты, и преподаватели. Даже Филч, кажется, усмехнулся. Я пожал плечами — мне было не смешно — и спустился обратно, сел на теплое свое местечко, ногу на ногу закинул.
Аттестат в тот вечер утонул в растаявшем мороженом. Я не переживал.
Честно говоря, никогда не думал, что будет после. Не думал, что после вообще наступит. Но вот оно наступило, и я растерялся. Это хорошо, когда знаешь, чем будешь заниматься по жизни, или хотя бы думаешь, что знаешь. Хорошо, когда твои навыки чуть обширнее, чем умение летать на метле и врожденные способности метаморфа.
Я был никем. И даже не потому, что ничего не умел — нет, умел же кое-что. Мне просто не хотелось ничем заниматься, не хотелось ничему себя посвящать.
Я все лето шатался по городу. Писал грубые ответы на длинные письма Мари-Виктуар, трансгрессировал на прекрасную полянку в нескольких километрах от ее дома и валялся с ней там. Было мило.
Но потом — отстойно. Виктуар была красавицей и умницей, и задница у нее была отличная, и грудь, но… Я возвращался домой, отсиживался в душе, пытаясь забыть всю ту пошлятину, которой мы занимались в тени деревьев. Виктуар была мне вроде родной сестры, а потому все, что мы делали, получалось грязным и неправильным. Я не хотел с ней быть.
Я вообще ничего не хотел.
Не доставал метлу, не заглядывал в гости к Гарри. Существовал на бабушкиных кашах и поцелуях с Виктуар.
Лето закончилось, а Гарри так и не добился от меня ответа, чем я буду заниматься по жизни. Не знаю — отвечал я ему на обратных сторонах его же писем.
Я же и вправду не знал.
*
И так и не узнал.
Шесть лет я жил кое-как. Бабушка умерла моей первой безумной осенью, и мне казалось, что я виноват. Не полностью, но — отчасти. Я продал ее дом, продал все ее вещи и купил себе квартиру в Лондоне. Денег осталось так много, что я не думал париться с работой. Но на самом деле, даже если бы их не было вовсе, я бы все равно не парился.
У меня была квартира в одну комнату, соединенную с кухней. Никакой прихожей, никаких коридоров. Огромная студия, мелкий балкончик, чтобы высунуться и прокричать, как я ненавижу весь этот гребаный мир, и ванная не сильно-то больше балкона.
У меня была гитара, на которой я все шесть лет учился играть, но так особо и не научился — бездарь же. Около входной двери стояла метла, оставшаяся со школьных времен. Подарок крестного.
И ко всему этому у меня была — и есть — дикая привычка трансгрессировать до потери сознания. Я брал палочку, жевал бутерброд и начинал свое путешествие. Траснгрессировать в незнакомые места почти — или совсем — невозможно. Но у меня были открытки с фотографиями разных мест на планете, что неплохо помогало делу. Однажды, правда, я угодил в океан, потому как на открытке воды было больше, чем суши…
После многократной трансгрессии человек начинает валиться с ног. Я падал в обмороки на крышах Нью-Йоркских высоток, топился в Сене, засыпал в сугробах… Я жил.
Гарри писал мне письма, в которых просил сказать, что со мной все в порядке. У меня все просто охуенно — отвечал ему я на обратных сторонах его писем.
Домой я возвращался, чтобы отдохнуть. Рвал струны на гитаре, выл что-то, отдаленно напоминающее песни. Водил к себе маггловских девчонок, показывал, как круто с моего балкона посылать мир к чертям. Обычно им нравилось.
Иногда так случалось, что мы с Гарри встречались. Однажды он даже проговорился, что знает, где я живу — авроры, видите ли, такие умные, что могут меня выследить. Я пожимал плечами. Мы пили кофе в центре Лондона. Гарри рассказывал про семью. Я — про то, как в очередной раз чуть не попал под машину после трансгрессии.
Он спрашивал, не нужна ли помощь, не хочу ли податься в спорт или в авроры. Я бил чашку с кофе о клетчатый пол, оставлял денег и посылал его на хуй. А потом трансгрессировал в какое-нибудь старое знакомое место, напивался до чертиков, впаривал стриптизершам, что волшебник, и крушил все вокруг, пытаясь сотворить чудо.
Утром было похмелье, и обязательно обнаруживались последствия сумасшедшей трансгрессии и неудавшегося волшебства.
Так прошли шесть лет, а я и не заметил. Не стал старше — ни внутри, ни снаружи. Способности метаморфа, знаете ли. И моя тупая башка.
*
Была середина лета. У меня играла музыка на всю квартиру, сквозняк бегал, пахло масляными красками. Я тогда решил, что научусь рисовать. Не научился, но это и не важно — я знал с самого начала, что так будет. Просто хотелось попробовать.
Когда в дверь постучались, я, естественно, не расслышал. Ходил, с умным видом смотрел на разукрашенный в рыжие цвета холст. На голой груди были желтые пятна, на пальцах — красные. Я рисовал закат, но выходил рассвет, да и тот в какой-то мифической стране Кривых Зеркал и Косых Солнц.
Когда дверь открылась, я таки заметил. Повернулся, увидел Гарри и вернулся к своей мазне. Гарри выключил музыку движением палочки, подошел к холсту, со смешком на него посмотрел.
— Это искусство, — сказал я с пафосом.
— Это дерьмо, — ответил мне Гарри.
В общем-то, он был прав. Так что я даже решил не спорить.
— Чего вламываешься?
— Я стучал.
— Так а вламываешься-то чего?
Гарри мне не ответил. Он уселся на высокий табурет у окна с гитарой в руках, перебрал несколько струн. Я со злостью вырвал из рук крестного гитару и кинул ее к себе на кровать. Гарри умел играть — не круто, но всяко лучше, чем я. Я не хотел этого слышать.
— У Лили сегодня день рождения. Она заявила, что разнесет дом, если не увидит своего милого Тедди. Я ее знаю, она разнесет, так что прошу — приходи.
— Я сегодня занят, — отмахнулся я и вернулся к рассматриванию размалеванного холста.
— Тед.
— Эт я. И я не пойду на день рождения к… Лили.
Вообще-то я ждал, что Гарри скажет, что он все равно меня заставит. Не в его стиле, но зато в его духе. Гарри молчал, пялился в окно. Потом вышел на балкон одной ногой — две там помещались уже плохо — и прошептал, как он все это ненавидит.
Я почесал затылок. Подумалось даже — а почему бы, собственно, и не пойти?
— Я не уйду отсюда без тебя, — заявил Гарри, вернувшись обратно в комнату. — Потому что не будет тебя на вечеринке Лили, не будет и моего дома. Так что чего мне туда возвращаться-то?
— Я не пойду, — упрямился я. Вообще-то мне даже захотелось посмотреть на Лили, которую боится сам Гарри Поттер.
— Пожрать у тебя тут есть что-нибудь?
Я смотрел, как Гарри роется в моем холодильнике, нюхает полугнилой салат и неодобрительно ковыряется в заплесневелом сыре.
Да, я был готов согласиться, но мне не хотелось сдаваться. Упрямый я, иногда даже слишком.
Наверное, Гарри меня понимал. Несколько раз он упомянул, что там будет весело — грандиозная тусовка в духе Лили. Я отмахнулся — что я забыл на вечеринке школьников? Потом Гарри сказал, что видел у Джеймса в комнате пару ящиков с алкоголем. Я заинтересовался. Потом — как бы между прочим — он пожаловался, что их с Джинни Лили из дома выгоняет на целые сутки в Нору.
Плевать на школьников, думал я. Такое нельзя пропускать.
— Сколько ей лет-то? — как можно равнодушнее спросил я, поедая пожаренные Гарри сосиски.
— Шестнадцать.
Шестнадцать — лучший возраст. Я так всегда думал. И потому предвкушал что-то невероятнейшее. Да и мне, наверное, все еще было шестнадцать.
— А подарок? У меня же нету для нее ничего, — я посмотрел вокруг, прикидывая, что может сойти за подарок.
— Если придешь, думаю, это и будет самый лучший подарок.
— Мне не в чем.
Честное слово, я просто веселился. Я стоял весь заляпанный в краске, на мне были шорты по колено — в чернильных разводах и с зелеными клетками, я купил их где-то в Европе в конце мая — и больше ничего. А, нет, вру — серебряная цепочка на шее, я ее вообще в наглую спер у одной девчонки, с которой нам посчастливилось встретиться на берегу Средиземного. Я стоял, размахивал уже сухой кисточкой и придумывал, что бы такое подарить Лили, которую я шесть лет не видел. Мысленно я уже был на ее вечеринке, напивался с ее однокурсницами и пошло шутил. А от Гарри я ждал, когда он уже утащит меня на эту самую вечеринку. Ждал, но не ожидал.
Крестный схватил меня за руку и потащил к выходу.
— Э-эй, — запротестовал я и потянулся к барахлу на столе. Стол стоял посередине моей комнаты, длинный и узкий. На нем я складировал привезенные из разных стран безделушки, открытки и пивные крышки. Моя рука нашарила цветок — искусственный, менее фунта стоил — и крепко его схватила.
Гарри выволок меня из квартиры, и мы трансгрессировали прямо к ограде его сада.
Рыжая кисточка осталась валяться на полу перед моей дверью.
— Ты охренел, — сказал я Гарри, как только почувствовал под ногами твердую поверхность.
— А, по-моему, охренел ты, — невозмутимо отозвался крестный и потащил меня внутрь сада.
Я уже успел забыть, какой у Поттеров замечательный сад. В детстве мне здесь нравилось очень. Сад был маленьким, но тенистым, сказочным и пугающе прекрасным. Низкие яблони, заросли кустов, лабиринты дорожек. Клумбы с цветами там, где солнце, и миниатюрные пруды, где тень. Около крыльца — просторная лужайка.
— Лили! — прокричал Гарри, волоча меня по петляющей дорожке к дому. — Я его притащил!
— Что, за ухо, как обещал? — отозвался смешливый голос.
— Увы — нет, — разочарованно ответил Гарри и отпустил меня. — Так, все, миссия выполнена, теперь меня ссылают в Нору?
— О да, — ответил все тот же голос.
И передо мной появилась Лили. Я присвистнул — ну, правда, такая девчонка, не удержался. Гарри влепил мне подзатыльник, усмехнулся и побрел обратно к ограде.
— Постарайтесь не разнести дом, — крикнул он, исчезая за деревьями. Потом послышался скрип калитки и хлопок трансгрессии.
— А ты все такой же придурок, — заявила Лили, оглядывая меня с ног до головы.
Выглядел я…ну да, придурковато. Одни лишь шорты и краска по всему телу. И искусственный цветочек ей протягивал.
— Зато ты теперь красавица.
— Молчи, Люпин.
И Лили кинулась мне на шею. В щеку поцеловала, по голове потрепала. Я аж умилился.
*
Я сидел в беседке в самом углу Поттеровского сада и потягивал сливочное пиво. Подумать только, сколько лет я не пил его. Шесть? Да, чуть больше шести. Но, в то же время, казалось, что последний поход в Хогсмид был только вчера.
Я дико устал. Сначала помогал Джеймсу левитировать столы — Джеймс левитировал, да, а я просто таскал. Потом вместе с Альбусом выносил тарелки с едой на улицу. После начался наплыв гостей, разбили первую бутылку Огневиски, сломали первый стол. Джеймс одолжил мне рубашку, Лили загнала в душ — отмывать краску. Так что я был почти нарядный и весьма приличного вида — пляжные шорты, бледные следы от краски на теле, расстегнутая белая рубашка. По крайней мере, никто не шарахался.
По саду разносилась музыка, школьнички танцевали, в доме кто-то играл в новую игру от Джорджа Уизли — кажется, там горели шторы. Я с удивлением обнаружил в этой толпе однокурсников Джеймса — я помнил их, очень смутно, но помнил. Когда я учился, они были сначала первокурсниками, потом второкурсниками, и бесили меня своими проделками. А после я окончил школу и всех их благополучно забыл.
С Лили мы проболтали часа два. Может, три. Вылезли на крышу, уселись на огромной кирпичной трубе и кидали вниз яблоки. Было неплохо. Она рассказывала мне всякую ерунду, а я делился с ней своей. Оказывается, она видела меня в начале этого лета в Румынии — честно говоря, я даже не знал, что был в Румынии. Но Лили тыкала пальчиком в мои шорты, говорила, я именно в них и был — что ж, я ей верил. Где я только не бываю по пьяни…
Я сидел в беседке, весь вымотанный. Танцевать уже не мог, просто стоять на ногах — тоже. Вечеринка была немного детской, но как раз для меня.
Зашуршали ветки яблони, я оглянулся.
— Не против, если я?...
На вытоптанной дорожке стоял парень, серьезный, светловолосый и со стаканом в руке. Не особо приятный, я бы даже сказал, что особо не… Я равнодушно пожал плечами и убрал ноги, загораживающие проход. Он прошел, уселся напротив, представился:
— Скорпуис.
— Люпин, — отозвался я и залпом допил свое сливочное пиво. — Что у тебя там, Огневиски? — спросил я, указывая на стакан.
— Сок, — усмехнулся Скорпиус.
— Отстой, — заявил я и поднялся. — Пойду искать Огневиски.
Никогда не любил Огневиски. Горькая дрянь. Просто захотелось сбежать, я и сбежал. Сидеть с каким-то «Скорпиусом» мне было не по душе.
У крыльца я нашел Лили — в коротеньком сарафанчике, безумно рыжую и очаровательную.
Она потащила меня к собирающейся на пустыре толпе. Там сидели на застеленной покрывалами земле, в ногах валялись пакеты с маггловскими чипсами и разодранные пачки с волшебным драже. Садились кругом. Я хитро улыбнулся:
— Кажется, я знаю, что это.
— Кажется, это ты меня научил, — отозвалась Лили и уселась рядом с подругами.
Я присел недалеко от нее. Джеймс увеличил пустую бутылку в размерах и положил в центр круга.
— Все в курсе правил? — на всякий случай спросила Лили. — Тогда начинаем.
Бутылка крутилась, выбирая пары. Я следил за тем, как фиолетовое сияние окутывает руки тем, кого выбрало горлышко бутылки — да, мое заклинание. Пары разбредались. Некоторым не везло — попадался человек того же пола. Да, мои шутки…
Бутылка указала на меня. На запястье появилось фиолетовое кольцо. Я выбрался вперед, коснулся рукой бутылки и та закрутилась…
Мне выпала весьма симпатичная однокурсница Лили — темненькая Миранда. Мы побродили по саду, я рассказал ей, как прекрасно есть чизбургеры, сидя на Эйфелевой башне, а после мы поцеловались — секунд десять, чуть коснувшись друг друга языками. Фиолетовое сияние пропало, и мы со спокойной душой вернулись к остальным.
Не знаю, сколько было туров, но…много. Девчонки тихо ахали, когда заколдованная бутылка указывала на симпатичного им парня. Я вовсю наслаждался происходящим, а больше всего — смущенной Лили, уединявшейся с каким-то семикурсником два раза подряд.
А после мне выпал Скорпиус.
То есть ну ладно бы кто другой, но выпадение Скорпиуса показалось мне чем-то вроде насмешки.
Я кивнул ему и отправился к беседке в углу сада. Уселся на бортик, ноги поставил на сидение. Стал ждать. Скорпиус пришел, сел напротив.
— Нам нужно… — пробормотал Скорпиус.
— Я прекрасно знаю, что нужно, — грубо ответил я и сжал кулаки.
Целовать этого «Скорпиуса» мне отчаянно не хотелось, и я придумывал, как бы избежать этого действа. Понимал, что, скорее всего, не удастся, но так надеялся…
Когда он вдруг оказался рядом и взял мое лицо в свои руки, я резко ударил его кулаком в грудь.
— Пошел в зад, — сказал ему я.
— Вот только одно сделаю и пойду, — заявил он и поцеловал меня.
Если честно, я думал, что пяти секунд достаточно. Ну, я так рассчитывал, когда создавал заклинание — после пяти секунд фиолетовые кольца на руках должны были пропадать. Но Скорпус, он…
Я не знаю, что он. Не знаю. Он целовал меня, настойчиво, а я не отвечал, но и не отталкивал. Досчитал до пяти и продолжил отсчет дальше — десять, пятнадцать, двадцать.
Было мерзко и как-то безумно. Почти как трансгрессия до потери сознания, когда по руке течет кровь, тошнит и даже два пальца в рот — не выход. Потому что лучше уже не будет. Но лучше не будет не потому, что все так плохо и может быть только хуже. А потому что дух захватывает и хочется орать на всю планету, какая она охренительно прекрасная.
На сорока я запнулся. Со всеми этими мыслями и числами в своей голове, я не заметил, когда открыл рот, пропуская в него теплый язык Скорпиуса. Не заметил, когда прошелся кончиком языка по внутренней стороне верхнего ряда его зубов и вздрогнул от удовольствия.
Я ударил его кулаком в грудь — повторно — и послал на хуй с этими его поцелуями. И стремительно ушел прочь.
Залез на кирпичную трубу с единственным зеленым яблоком в руке и стал его жевать.
*
От Поттеров я отправился прямиком в Амстердам. Не знаю, почему туда — вспомнилось как-то, вот я и… Заблудился, напился, шлюхам в любви признался.
Насмешка. Нет, правда же, насмешка — я половину своей учебы в школе посвящаю тому, чтобы заколдовать бутылку, а она отправляет меня в руки какого-то малолетнего парнишки, который до этого мне пришелся не по душе. Отлично. Смешно.
Я сидел на набережной, смотрел в воду. Долго сидел, пока не замерз, а после плюнул на все и отправился в бешеный тур по планете.
Много трансгрессий подряд сводили меня с ума — как и раньше. Я оседал в темных переулках, плевался кровью. Наверное, я сумасшедший, но мне нравилось. Все это нравилось. От боли в глазах появлялись слезы, но я смеялся — так хорошо было.
Я вернулся домой в начале сентября. Ввалился в свою квартиру с рюкзаком барахла, наступил на засохшую рыжую кисточку, смахнул пыль со стола. Холст, размалеванный красным и желтым, все так же был повернут к окну. На полу под открытой форточкой валялось письмо. Почерк на конверте принадлежал Гарри.
Я открыл его и быстро пробежался по единственной строчке. Нашел на столе карандаш и угловато написал на обратной стороне свое, обычное уже: Не знаю.
После понял, что совы нет, чтобы отправить ответ, и выкинул письмо в мусорное ведро. Сдалось оно мне.
Гарри появился на следующее же утро: следил за квартирой, наверное. Притащил каких-то пирогов от Джинни, забрался на табурет у окна:
— Знаю, что ты опять ничего не знаешь, но, может быть, ты все же примешь мое предложение?
— Я не могу. Я занят, — отмахнулся я.
Хотелось что-нибудь нарисовать.
— Тед.
— Эт я. И я против.
— Тед…
И Гарри стал меня убеждать. Вообще-то, знаете, иногда наступает момент, когда все прошлые безумства кажутся тебе детскими и глупыми. И ты ввязываешься в новое, ну, просто потому, что хочется осень безумнее, чем была когда-либо раньше.
— Я СОГЛАСЕН! — сорвался я на крик после получасовых препираний. — Только уйди. Сейчас же.
Гарри ушел, а я долбанул гитарой о холст. Придурок я, однозначно — придурок.
Достал из мусорного ведра письмо, открыл его и покачал головой:
«Может быть, ты хочешь поработать в Хогвартсе?»
*
Вернуться в Хогвартс было приятно. Я тащил на плече метлу и рюкзак, шел пешком от Хогсмида, в который трансгрессировал на закате того же дня. До сих пор я не был уверен, что хочу этого. Хочу возвращаться, хочу бродить по замку, хочу рассекать воздух вокруг него на метле… Но теперь я точно знал, что этого я, пожалуй, хотел всегда с тех самых пор, как мне вручили аттестат и выставили за ворота школы.
Учить первокурсников летать, ну, еще некоторых ребят постарше, кто не справился с полетами раньше. И все. То есть, наверное, кроме этого еще и судейство матчей по квиддичу, но это неважно и всего несколько раз. Все остальное время — только мое. И замка, которого мне всегда было мало.
Я шел по берегу озера и думал, что ничего не может испортить моего настроения. Но ошибался.
Это был Скорпиус. И какой-то парень, с которым они целовались за густым кустарником. Мне было противно и неприятно. Вид скользкого поцелуя, движения их рук и то, как что-то неприятно кольнуло внутри, вывели меня из себя. Я прикрыл глаза и сосредоточился.
Подошел к ним уже в образе МакГонагалл и деловито покашлял в кулак. Вообще-то в тот момент я меньше всего подумал о том, как выгляжу, что на плече у меня метла, а за спиной — маггловский рюкзак. Но в том, что на голове появилась шляпа МакГонагалл, а на лице — ее строгая полуубыка, я был уверен.
Парнишка слинял — моментально. Просто вскочил, оттолкнул Скорпиуса и убежал. Скорпиус же сложил на груди руки и прищурился:
— Люпин.
Он знал. И это вывело меня из себя еще больше.
— Минус пятьдесят баллов…
И тут я понял, что не знаю, где он учится. Могу снять эти чертовы баллы, только не знаю, с какого из факультетов…
Скорпиус рассмеялся.
А я вернул себе свое лицо и пошел дальше — к замку, к МакГонагалл, к коморке с метлами.
*
Я поселился в замке. К приятному настроению, слегка подпорченному Скорпиусом, добавились чудесные ощущения от встреч с теми ребятами, что были на вечеринке Лили. Парни, с которыми мы вместе пили, девчонки, с которыми целовались и танцевали. Я растерянно улыбался при встрече, чесал затылок, не зная, как именно с ними себя вести. Они насмешливо улыбались в ответ и шли дальше.
В общем, обходилось. Со всеми, кроме Скорпиуса.
Я не мог смотреть на него, не знал как. Он часто останавливался, завидев меня, прислонялся к стене и ловил мой взгляд. Я не был мальчишкой — ну, был, но не в этом деле — и понимал, чего хочет он. Но понятия не имел, чего хочу сам.
Несколько раз он ловил меня за запястье, проходя мимо. Мимолетно, проводя указательным пальцем по венам — вверх. Немного с нажимом. Я кайфовал. Нет. Я одергивал руку, однажды даже врезал ему, когда дело было на пустой лестнице. Но внутри, внизу живота, в голове… Это было сравнимо с головокружительным полетом строго вниз на метле, с обмороком на краю крыши, когда не уверен, что выживешь.
Я терялся.
Не то чтобы я мучился каким-то выбором — вообще-то нет. Не мучился нисколько — мне была глубоко противна мысль о том, что я могу быть вместе с каким-то парнем. Это было то самое неправильное и грязное, от которого я сбежал летом после школы, когда была почти родная мне Виктуар и изучение ее тела в тени деревьев. Только еще хуже. Потому что мало того, что парень, так еще и «Скорпиус».
Но когда он оказывался рядом, я терялся. На секунды, на мгновения, которые растягивались, а потом дребезжали, как струны гитары — долго-долго, утихая, замирая…
Только случай мог разрядить обстановку. И я ждал этого случая — чтобы не самостоятельно, а как будто отдавшись судьбе. Словно я сам не причем, просто так вышло. Я этого не выбирал — ведь не было передо мной никакого выбора…
Случай выпал. Я только потом подумал, что, наверное, никакой это был не случай, но в тот момент… Ночь. Я вышел из своих комнат — я часто так делал — и отправился бродить по замку. Быть преподавателем и таскаться по ночам по Хогвартсу было не менее забавно, чем раньше, будучи студентом. Я также боялся попасться, может даже сильнее — все же взрослый, должна же быть какая-то ответственность. Я отошел не так далеко, когда налетел на Скорпиуса.
Его пальцы сомкнулись на моих запястьях, я, конечно же, попытался вырваться.
— Люпин, — прошептал он. — Хватит глупостей.
Я толкнул его в грудь локтем, послал. Наступил ему на ногу — случайно, правда, но удовольствие от его хмурой рожи все равно получил.
Я почти выбрался, почти отделался, когда футболка, в которой я всегда таскался по замку, задралась, а пальцы Скорпиуса оказались на моем горячем животе, скользнули вверх-вниз, перебрались к спине.
Вот он, случай — так я решил и дал Скорпиусу притянуть себя. Мы недолго пробыли в коридоре — отталкиваясь от стен, добрались до моих комнат. Я терял сознание, как после десятка трансгрессий на огромные расстояния. Я рвался ему навстречу и отталкивал от себя. Он порвал мою футболку для ночных похождений — на ней был злобный кенгуру с какой-то палкой, я купил ее по дешевке в Австралии. А Скорпиус взял и порвал.
Этот придурок сказал после, что не знает, кто такие кенгуру и ему ни разу не жаль.
А я порвал его рубашку. Что-то подсказывало, что таких рубашек у него чуть ли не миллион, но…просто очень хотелось.
Скорпиус был бледным и обжигающе прохладным. Я чувствовал подступающую к горлу тошноту, целуя его тело. Я хотел его убить — да, за кенгуру, хотел побить — за адски сладкие мучения.
— Ненавижу, сука, ненавижу, — говорил я и царапал его плечи отращенными для игры на гитаре ногтями.
Я хотел заставить его страдать. Я хотел причинить ему боль. Черт бы его побрал, я просто его хотел.
Он ловко и почти неуловимо заставлял меня дрожать и стонать — и я кусал его плечи от кисло-сладкой боли. Во рту оставался привкус его крови.
Скорпиус был лучше любой девушки, с которой я был раньше. И, выгибаясь под ним, я думал, что если и трахаться с парнем, то только с ним.
*
Он ушел почти сразу после. Не было никакой нежности, которая бывает с девушками, была только слепая страсть и желание избавиться друг от друга, получив желаемое.
Я был рад, что так вышло, и мне казалось, что теперь-то все — пройдет. Он не будет на меня смотреть сквозь толпу младшекурсников, я не буду теряться. Но — не вышло.
Спустя несколько дней — два, три или пять, я как-то не считал — мы встретились на квиддичном поле. Я приперся туда перед ужином в поисках потерянного хаффлпаффскими второкурсниками квоффла. А он сидел и чертил на желтоватом пергаменте схемы для предстоящего матча.
— Только ты мог придумать такие дерьмовые схемы, — сказал я ему.
Он поднял на меня глаза, покачал головой и вернулся к пергаменту.
Я прошелся по трибунам, поискал квоффл — нигде не было. Вернулся к Скорпиусу, подошел со спины. Мантия закрывала его плечи, но я знал, что там, на них, были следы от моих ногтей и зубов. Может, немного подлеченные, мало ли, какие он заклинания знает, но боль должна была остаться.
Я подошел и с силой сжал его плечи — Скорпиус зашипел, вырвался, мне даже показалось, что его глаза заблестели… Я убрал руки в карманы и пошел искать квоффл.
Ночью в мою дверь постучали. Я думал о нем, гадал — придет или нет. Пришел. Протянул мне желтоватый пергамент со схемами и спросил:
— Что в них не так?
— Слишком очевидные.
— Но иначе будут слишком сложные для исполнения.
— Боишься сложностей?
Скорпиус смешно помотал головой. Я пропустил его в комнату, закрыл дверь на ключ. Мы сидели на одном диване, и я чертил ему схемы — сложнейшие, запутанные, совершенно бредовые. Скорпиус был слишком серьезен, смотрел на пергамент и заколдованные точки на нем, и я позволил себе нарисовать шуточную схему, всего одну…
Скорпиус порвал пергамент, отобрал у меня перо. Получилась потасовка — руки, ноги, разлитые чернила… Я не заметил, когда прижал Скорпиуса к полу. Я дышал тяжело и, снимая с него мантию, помнил о разодранных плечах — мешал желание разорвать его на части с граничащей с безумием нежностью.
Но Скорпиус снова ушел сразу после — впрочем, я даже был рад. Теперь-то, думал я, хватит.
Полмесяца спустя Скорпиус со своим Слизерином обыграл Равенкло. От их команды были в восторге все, но больше всех, наверное, я. Не ожидал, если честно, что у них выйдет так быстро освоить мои сто раз запутанные схемы.
— Поздравляю, — сказал я ему, когда мы встретились в потоке студентов, идущих на ужин.
Он дотронулся до моего запястья, провел пальцем по венам вверх и задержал на мне свой взгляд — я кивнул и отправился к преподавательскому столу.
Скорпиус пришел ко мне ночью.
*
Если бы кто-нибудь спросил меня, что, черт возьми, Тед, с тобой происходит, я бы ему врезал. Потому что не знал.
Ночью я пускал Скорпиуса к себе. Наутро голова болела от разговоров, тело — от его сильных рук. И было тошно. Я отсиживался в собственной ванной, держал голову под струей ледяной воды из крана. Когда Скорпиус был рядом, мне было на все плевать. Но когда я оставался один и мог рассуждать, я хотел, чтобы ничего не было. Чтобы Скорпиус вообще никогда не появлялся в моей жизни.
Я никогда не был правильным, но от такой неправильности меня тошнило. На выходных я исчезал из замка, выбегал за ворота и трансгрессировал в первое приходящее в голову место. Изводил себя, уводил от ненужных мыслей.
Я не хотел ничего прекращать — если, конечно, вообще было, что прекращать. Но и продолжать не мог. Все мое существо было против. Я всегда был один. Даже если с кем-то, то все равно один. То ли меня к себе никто не подпускал, все боялись, то ли я не хотел ни к кому себя привязывать…
Но Скорпиус… Я не знаю, что он. Не знаю. Он казался мне отвратительным — этот нос, который вечно утыкался мне в щеку, потому что был таким невозможно длинным, эти глаза, которые смотрели цепко и никогда не боялись моей агрессии. Его серьезность выводила меня из себя. А его неожиданный смех — еще больше. И я часто вспоминал того парнишку, с которым Скорпиус целовался в тот день, когда я приехал в Хогвартс.
Я не был у него первым. Я не был для него чем-то неправильным, противоестественным и оттого таким притягательным. Я был для него очередным и это бесило.
Скорпиус бесил меня.
Он был слабым и отвратительно нежным, когда я смотрел на него. Издалека. Но стоило к нему приблизиться, стоило попасться на его прикосновения, он становился другим. Я бы сравнил наши отношения с игрой на гитаре — кажется, что все просто, но берешь гитару в руки и хочется заколачивать ей гвозди, потому как нихрена не выходит.
Скорпиус был таким. Обманчивым, сложным.
И я обманывался.
Я не мог не обманываться. Я говорил себе — все, стоп, Люпин, заканчивай. А после все начиналось сначала…
*
У Скорпиуса были представления о будущем — такие, что я даже завидовал. Скорпиус знал, чего хочет, или только думал, что знал — неважно.
Мое будущее было туманным и задыхалось. В моем будущем были полеты на метле, трансгрессия на огромные расстояние, пиво и футболки с кенгуру. Был ли в нем Скорпиус, я не знал. И знать не хотел.
Вообще-то я не был уверен в том, что хотел бы, чтобы он был там…
А после пришел ноябрь и Скорпиус перестал приходить. Смотреть сквозь толпу, оказываться рядом и смеяться совершенно серьезными глазами — перестал. Я бродил по Хогвартсу и гладил себя по рукам: от запястья и по венам — вверх. Ни капли прежних ощущений. Только ноющая боль.
Скорпиус не обращал на меня внимания, и я бесился даже сильнее, чем когда этого внимания было излишне много. Я не встречал его ночью — ни на лестницах, ни в коридорах, ни в пустых классах. А днем он ходил между кабинетами, гостиной Слизерина и Большим Залом в сопровождении однокурсников, а у меня не было ни единой адекватной причины вытащить его из их компании и отвести в сторону поговорить.
Я сидел в своих комнатах, закинув ноги на подоконник небольшого оконца, и полировал древко своей уже старенькой метлы. Вообще-то я пытался заставить себя не думать о том, почему Скорпиус не приходит. Просто о нем не думать. Не выходило.
Вот, все, он сам с тобой покончил, радуйся, больше не будешь сидеть под ледяной водой и с отвращением вспоминать прошедшую ночь — говорил я себе в надежде, что станет легче. Не становилось. Было обидно и гадко.
Я убрал с подоконника ноги, сложил в коробку полировочный набор, кинул его на заваленный стол и, поудобнее перехватив метлу, отправился на улицу. Было довольно холодно, ноябрь же, снег к тому моменту несколько раз выпадал и даже больше раз таял. Время было уже после отбоя, темно и тихо. Я забрался на метлу, только выйдя из замка, и устремился в небо. Летал над Запретным Лесом и над квиддичным полем, над озером скользил, разводя руки в стороны.
Даже посидел немного на покатой крыше Хогвартса, крепко сжимая метлу.
Вернулся, когда совсем уж замерз. Встретился в холле с миссис Норрис, старой и облезлой, пошипел на нее. Миссис Норрис никогда меня не любила, выгибалась и отступала в тени, думала, наверное, что так я ее не замечу. Дура, а не кошка.
Я поднимался медленно, не спешил возвращаться в свои комнаты. Надеялся, наверное, что Скорпуис все же пришел и сидит сейчас, меня ждет, но боялся узнать, что ничего подобного. Я петлял и намеренно оттягивал момент возвращения.
А на шестом этаже мне встретилась сладкая парочка. Миранда, однокурсница Лили, темненькая и весьма очаровательная, и Скорпиус. Они просто шли по коридору вдоль окон, даже за руки не держались. Говорили о чем-то, Миранда тихо смеялась.
Вот, значит, на кого ты меня променял, подумал я, осторожно положил метлу на широкий подоконник, укутался в мантию и сосредоточился. Пожалуй, в этот раз буду Филчем, а не МакГонагалл, решил я.
К ним я подбежал, хромая и задыхаясь, и резко схватил Скорпиуса за локоть.
— Вот, вот я и добрался до тебя, поганый мальчишка, — забубнил я. — Вот и добрался, все, теперь не отвертишься.
Миранда пискнула и закрыла ладошками рот. Я посмотрел на нее равнодушно, но все же прищурился:
— В гостиную, в гостиную свою. Быстро! Все декану расскажу вашему, все расскажу. А ты, поганый мальчишка, пойдешь со мной, — и я потянул Скорпиуса прочь.
Оглянулся назад, чтобы убедиться, что Миранда исчезла. Скорпиус попытался выдернуть локоть.
— Не дергайся.
— Люпин, перестань, — устало отозвался он.
Я аж вздрогнул — да как же он узнает, что это я?! Схватил оставленную на подоконнике метлу и вернул себе свою внешность, а то не хватало еще встретиться с Филчем, будучи с Филчем. А то было уже однажды, лет семь назад…
Скорпиуса я не выпустил, потащил к себе. Он был весь из себя такой недовольный, дергался, но шел. Мог уже давно вырваться, если бы захотел по-настоящему, но, видимо, не хотел. Его даже в дверь мою проталкивать не пришлось — сам прошел.
Я закрыл ее на ключ и метлу к стене приставил аккуратно. Скорпиус улегся на диван, руки за головой сложил, ноги на подлокотнике.
— Ты теперь с девчонками гуляешь, — констатировал я. — А я?
— А что ты? — устало поинтересовался Скорпиус, чуть наклонив голову в мою сторону.
А что я? По спине холодок пробежал. Мерзопакостный холодок, такой бывает, когда палочка отказывается вытворять чудеса, забывает, наверное, что ты волшебник, а ты сидишь и не знаешь, как реагировать. Неприятно, но не смертельно, а если даже смертельно, то забавляет.
Я забавлялся. Да, немного. Но и обидно было. И непонятно.
— А разве ничего? Мы…разве…нет?
Я выругался и развернулся, подошел к окну, хотел выбить его нахрен, но подумал, что простейшее Репаро мне потом не поможет его восстановить. Я с Репаро был на ножах, как, впрочем, и со многими другими заклинаниями.
Скорпиус не отвечал. То ли не хотел говорить «нет», то ли это было вовсе не «нет». Я запутался.
Не знал, что думать. Не знал, что чувствовать. Мерлин, скажи, ну не этого ли я хотел? Чтобы все прекратилось, чтобы Скорпиус перестал в моей жизни по ночам появляться? Так почему же сейчас все было…так?
— Да прекрати ты меня игнорировать!
Я рванул к Скорпиусу и рывком посадил его на диване. Прижал к мягкой спинке, за горло схватил, заставил смотреть глаза в глаза. Скорпиус смотрел. А что, он никогда меня не боялся, даже сейчас. Скорпиус молчал. Под глазами были едва заметные синяки — от недосыпа, не от меня.
— Скажи, что происходит. Что происходило. Что произошло. Черт, Малфой, что-нибудь уже скажи.
Я никогда не называл Скорпиуса Малфоем. Он меня всегда — Люпином, я его всегда — Скорпиусом. Я никогда не называл его Малфоем даже в мыслях. Скорпиус, видимо, тоже заметил.
Дернулся, сощурился неприятно. Стал мерзким и еще более отвратительным на вид, чем в нашу первую встречу. Гребаный озлобленный гиппогриф. Даже вырваться попытался.
— Тебе не нравится, когда тебя Малфоем зовут? — спросил я шепотом. — Что ж ты так, Малфо-о-ой…
— Прекрати.
— Не-а, — я пожал плечами и отстранился немного. — Нет, Малфой, не прекращу, пока ты не расскажешь мне все.
— Нечего рассказывать.
— Так ли нечего?
Малфой упрямо отмалчивался. Мне никогда не доводилось быть по эту сторону — ждать ответов на свои вопросы, ждать хоть какой-то на них реакции. Я всегда был тем, кто упрямился и отмахивался порой неуместными «я занят». Это казалось простым и непринужденным, я ни разу не задумывался, что может чувствовать человек, от которого отмахиваются.
— Малфой…
— Скорпиус, — поправил он меня.
— Скорпиус был другим, — прошептал я ему на ухо.
Скорпиус и правда был другим. Тот, кому я сдавливал горло, не был им — просто очень похож. В голову пришла дурацкая идея, я сосредоточился. Всматривался в лицо Малфоя, знакомое и чужое, чувствовал, как меняется собственное.
— Я такой же Скорпиус, как и ты, — заявил я. — Понимаешь, о чем я, Малфой?
Малфой понимал. Но смотрел все так же упрямо, рта не раскрывал, ничего вообще не предпринимал. Он просто сидел — подо мной сидел, прижатый к дивану — и смотрел мне в глаза. Глаза у Малфоя были серые — странно, раньше никогда не замечал, насколько серые. Серый мне никогда не нравился, слишком пустой цвет, ничего не выражающий. Такой цвет был как раз для Малфоя, так я думал.
Я посмотрел вокруг в поисках чего-нибудь, что сошло бы за зеркало. Дотянулся до столика, вытащил ложку из своей чашки и попытался рассмотреть в ней себя. Меня там, конечно, не было — был Скорпиус. Я покривлялся, язык высунул, и отражающийся в мутной ложечке Скорпиус повторил за мной. Я присмотрелся к глазам.
Шуршащую тишину разрушил голос Малфоя:
— Они у тебя всегда такие и не меняются.
Я мельком глянул на него и тут же вернулся к Скорпиусу в ложечке. К своему отражению. У Малфоя глаза были серые, у меня — какие-то рыжие. Да, мои глаза, мои обычные глаза. Мой цвет, бешеный.
Стало понятно, как Скорпиус замечал меня в других людях. Хоть что-то прояснилось, усмехнулся я и выкинул ложечку.
— У меня завтра контрольная по Травологии, — монотонно проговорил Малфой. — Хотелось бы выспаться.
— А у меня никаких контрольных завтра нет, — ответил я. — И хотелось бы услышать объяснения.
— Никаких объяснений нет.
— Так не бывает.
Малфой ничего не ответил.
— Так не бывает, — повторил я.
— Люпин, достал.
Малфой неизвестно откуда вытащил свою палочку и оттолкнул меня — магией, сволочь. Я повалился на пол, голова загудела от удара. Малфой дошел до двери, открыл ее — опять же магией — и вышел в коридор. Дверь хлопнула, щелкнул замок. А я лежал и пытался припомнить, когда в последний раз видел свою палочку. И куда дел ключ. И вообще, какого черта?!
Ключ нашелся в кармане, висящий на тонкой темно-синей нитке, как положено. Палочка обнаружилась на столе среди барахла. Я поднялся, добрел до двери и еле вставил ключ в замочную скважину. Нужно было догнать Малфоя, мне нужно было…
Я шел по Хогвартсу с палочкой в зубах, обматывал нитку с ключом вокруг ладони и пытался сосредоточиться на очертаниях спящего замка. Малфоя я догнал. На самом деле, даже особо не спеша, догнать его можно было без проблем — Малфой по замку не бегал, ходил медленно и немного настороженно.
Малфой остановился на несколько ступеней ниже меня. Я взял палочку в руку и покрутил ее, как будто в первый раз. Спустился и подошел к Малфою вплотную.
И опять он ничего не говорил. А я опять ничего не понимал.
— Малфой…
Он даже не поправил, что не «Малфой», а «Скорпиус»...
— Заебал ты меня, Малфой, — сказал я, развернулся и ушел.
*
Я честно старался о нем не думать — забить, как забивал всегда, на всё и на всех. Нет, не выходило. Я держался полдня, а после окончания занятий сорвался и пошел искать Лили. Если уж Малфой был на ее вечеринке, они должны быть знакомы, рассуждал я. Впрочем, ни с кем, кроме Лили, я поговорить бы все равно не поговорил.
На мое предложение трансгрессировать куда-нибудь в Уэльс, Лили покрутила пальцем у виска и рассмеялась. Так что мы устроились на моем диване и выгребли из хлама на столе леденцов.
Я долго пытался подобраться в нашем с ней разговоре к Малфою, ходил вокруг да около. Когда Лили упомянула «Скорпиуса», я оживился и выдал:
— Мутный он какой-то, Малфой этот.
— Скорпиус, — поправила меня Лили. — И ничего не мутный. Это у тебя стаканы вот мутные.
— Малфой не лучше моих стаканов, — пробормотал я, но Лили расслышала.
— Скорпиус, — снова одернула меня и нахмурилась. — Чего ты…Люпин?
— Эт я.
— Люпин?...
Я помотал головой и отвернулся. Возможно, что даже покраснел. Было стыдно-стыдно-стыдно, а Лили рядом сидела.
— Только не говори, что… — Лили замолчала. Потом послышался ее тихий смех. После — неприлично громкий смех.
Трансгрессировать куда-нибудь в Уэльс и немедленно показалось мне единственным выходом. Я даже продумывал, как побыстрее выбраться за ворота…
Я повернулся к ней. Лили потрепала меня по голове и спросила на выдохе:
— Ты спал с ним?
Я кивнул. Лили задумалась.
— Скорпиус…он хороший. Только несчастный очень. Выпендрежник, конечно, но я его понимаю. Он даже преподавателей научил называть его по имени, чтобы только не по фамилии. Ты не слышал эту историю про Распределение Альбуса? Не слышал? Как никто не отзывался на «Малфой, Скорпиус», как Роза с Альбусом косились на Скорпиуса, они же знали, что это он… А Скорпиус стоял как ни в чем не бывало и даже не думал выходить к табурету, пока его не позвали по имени. Позвали — пошел.
Лили улыбнулась и скатала подол мантии в трубочку.
— У него не самые лучшие отношения с семьей, а он их еще сильнее портит. Вот, например, всякими…связями. Преподаватели же часто ловят его, когда он по ночам с парнями…в общем…он же чтобы до отца дошло, ведь МакГонагалл же пишет о таком, не может не писать…Он говорил, что не хочет быть Малфоем ни капли.
Лили вдруг нахмурилась:
— Люпин…ты…ты же…
— Все просто охуенно, — съязвил я и разбил свою чашку о стену. Остались только мутные стаканы.
Лили зажмурилась.
— Во-о-о-от оно как, — протянул я. — Дурак я, Лили. Спасибо.
— Но ты ведь…ты же сам рассказывал про каких-то случайных девчонок, с которыми ты…ну…Люпин, ты вроде легкий, ты…
— Девчонок, — тупо повторил я. — А он Скорпиус. Был. Похуй.
Я поднялся, взял рюкзак и отправился на улицу. К воротам и за них.
— Прощай, Хогвартс, — сказал я, прежде чем развернуться на месте и раствориться в осени.
*
Я снова жил скачками, очертаниями городов на открытках. Собирал крышки от пива, покупал никому не нужное барахло и запихивал его в рюкзак, чтобы потом высыпать все на стол. В мыслях было устроить из этих безделушек что-нибудь потрясающее, но на деле они просто пылились.
Я валялся на свежепокрашенных скамейках, царапал стены, разрисованные граффити, и оставлял на них свою кровь. И улыбался в темноте. И напивался. И клеил девушек на пляжах.
Но было уже не так, как раньше. Все было не так, я не тот был. Я знал, что бывает лучше. Знал, с кем…
Восемнадцать раз я уходил от авроров, меня разыскивающих. Дважды ушел от Гарри. Не прочитал ни одного пришедшего мне письма. Убил трех сипух — случайно, честно.
В Австралии побывал, чтобы купить себе футболку со злобным кенгуру, надеть и не снимать больше. А после разорвал ее в клочья и пустил по ветру.
Очередная трансгрессия привела меня на давно знакомую крышу. Я пошатнулся. Ноги не держали, но это было нормально, так часто бывало. И край крыши, и огни внизу, и тошнота, и кровь — все как всегда…
Только равновесие я не поймал. Сердце заколотилось, я провел рукой по волосам, зацепился за серебряную цепочку на шее — помню ту девчонку, у которой ее спер, до сих пор помню — и полетел вниз.
Как разорванная футболка со злобным кенгуру.
— Прощай, Скорпиус, — прошептал я.
24.07.2012 Эпилог, который, возможно, здесь лишний.
Лили налетела на Скорпиуса у выхода из замка. Пробормотала какое-то извинение, вытерла рукавом мантии красные глаза и попыталась ускользнуть на улицу. Скорпиус ей не позволил. Он не стал спрашивать, случилось ли что-нибудь, и так понимал, что случилось. Лили забила кулаками по его плечам, Скорпиус невольно вспомнил Люпина.
Он вообще часто его вспоминал.
Видел в окружающих отголоски его дерзости и инфатильности, безбашенности и самоуверенности. Он искал его в них и не находил. Люпин был один такой, с рыжими глазами и матом во время секса. Люпин был необыкновенный и непонятный. Не мог собрать вазу из осколков, но придумывал свои заклинания. Говорил, что не знает, чего хочет, но Скорпиусу казалось, что он просто хочет не знать.
Скорпиус приобнял Лили за плечи и спросил, что случилось. Лили ответила что-то невнятное. Люпин тоже так любил…
Скорпиус не хотел о нем думать. С тех пор, как понял, что думает о Люпине все время. Все занятия и тренировки. Двадцать четыре часа в сутки. Его бесило это состояние, оно было чужим и совсем не его.
Скорпиусу казалось тогда, что единственный выход — порвать. Все. Все разорвать и жить, как раньше. Но как раньше не вышло.
Он пытался. Честно пытался. Но после Люпина все казались неживыми. Скорпиус убеждал себя, что так лучше, убеждать еще и Люпина сил не было.
— Так что случилось? — снова спросил Скорпиус.
— Люпин…он…упал…он…всё, — пробормотала Лили.
Скорпиусу показалось, что он не может дышать, будто бладжер ему в клетку грудную попал и дыхание сбил. И не на мгновения, а навсегда.
Люпин не мог «всё». Люпин в представлении Скорпиуса выходил живым отовсюду и без единой царапины. Сколько раз Скорпиус искал на его теле шрамы от расщеплений во время трансгрессий и не находил. Не было их, просто не было.
Так что Люпин не мог "всё".
Лили сбивчиво пересказывала, что случилось, винила себя и обвиняла Скорпиуса. И пыталась вырваться и уйти к озеру. А Скорпиус в ее попытках освободиться от его рук видел такие же точно безуспешные попытки Люпина… Как давно это было, сколько времени назад…
Время…
— Когда он…когда, Лили?
— Вечером, прошлым вечером. В смысле позавчера, не вчера.
Скорпиус задержал дыхание, подсчитал — как раз, даже с запасом. Руки задрожали. Он вообще задрожал весь от осознания, что может помочь Люпину, спасти его может.
— Где? Ты знаешь где?
— Папа знает…
Скорпиус сорвался с места и побежал к воротам. Никогда он не бегал по территории, раньше — никогда. Оказалось — приятно. Скорпиус обещал себе, что после обязательно повторит. Спасет Люпина и повторит.
Ворота были открыты, благо, что суббота и студенты ходят в Хогсмид и из него. Скорпиус выбежал за них и трансгрессировал. Первый раз — к дому Лили, найти там Гарри Поттера. Не нашел. Второй раз — к Аврорату. Поспорил с седым волшебником у входа, чуть не швырнул в него Империо, чтобы тот проводил его к мистеру Поттеру. Обошлось без непростительных.
Разговор с Гарри Поттером не вышел, Скорпиус его и не запомнил. Записал адрес, по которому нашли Люпина, на листочке, поблагодарил и отправился в Малфой-Мэнор.
Без лишних слов, сразу, по прибытию, запустил в отца Империо. Отец не сотрудник Аврората, плевать. Заставил принести Маховик Времени, который тот ему много лет назад показывал — видимо, последний из существующих. Хотел сначала договориться, но… Время, время.
Затем по адресу — хорошо еще, что Англия.
Скорпиус нацепил на себя цепочку и покрутил песочные часики. Люди замелькали, тучи на небе и автомобили.
Потом все прекратилось, и Скорпиус уставился вверх — понять бы еще, которая из крыш. Он стоял несколько минут, пока не увидел, как на краю самой высокой появляется фигура — Люпин.
Vova
