Красным по белому

Когда Малфой нарывается, его хочется хорошенько приложить головой об стенку – даже без магии. Просто взять за грудки, тряхнуть как следует – так, чтобы глаза закатились, и от всей души стукнуть белобрысым по серому каменному.

Может быть, даже до крови.

Когда Малфой нарывается, поневоле думаешь о том, что лучше бы родители отдали тебя (или его) в какую-нибудь другую школу. В Шармбатоне зубодробительный французский, в Дурсмтранге невозможная дисциплина, но при всём при том Малфоя там точно нет, а значит – оно того стоит.

Когда Малфой нарывается, достаётся всем без разбору. Ему ничего не стоит довести до слёз, например, Паркинсон, хотя он прекрасно знает, что с неё станется донести Снейпу или угостить каким-нибудь крошечным, но неприятным проклятием. Малфой спокойно дерзит Крэббу и Гойлу, хотя оба способны размазать его по всё той же воображаемой стенке одной левой. Малфой…

Кажется, он только к Тео не приближается.

Тео следит за ним издалека – почти незаметно, из-под ресниц. Ресницы у него длинные, тёмные, бархатные, и зрачки тоже бархатные – расширенные, чёрные, окружённые тонкой золотисто-зелёной каймой. Глаза яркие, и потому он постоянно их прячет. Видел на ком-то из гриффиндорцев маггловские солнечные очки – вычурная оправа, матовое стекло, подойти бы и отобрать, но кровь не одобрит.

Не того, что подойти и отобрать, это пожалуйста, а того, что маггловские.

Кровь вообще очень многого неодобряет.

Малфоя, например. Он – некоронованный король Слизерина, бесцветный самозванец. Но девочкам нравится, а мальчики предпочитают лишний раз не соваться. Такой авторитет дорогого стоит, если заслужен кулаками или ярким пламенем на кончике волшебной палочки – или крутой игрой, или умением ставить на место. Но когда вот так вот, с подачи могущественного отца, со своего собственного милостивого разрешения, такой авторитет вообще ничего не значит.

Для Тео, по крайней мере.

Если бы не Крэбб с Гойлом, они с Малфоем, наверное, уже давно подрались бы.

Хотя… Малфой к Тео не приближается.

Малфой – хорёк, профессор Грюм тогда всё правильно сделал. Малфой – хорёк, и у него хорёчьи инстинкты. Он лезет, провоцирует, нарывается, во всё суёт наглую заострённую мордочку, а чуть что не так – пушистым хвостом заметает следы. Курицы начинают кудахтать, когда он появляется рядом, а мыши – пищат, и даже более крупные хищники готовы свалить куда подальше – только бы не вцепился заострёнными зубками в нос.

Тео не сваливает. Тео ничего не боится.

С рысью хорёк не справится, даже если к нему применят Энгоргио.

Хорёк, правда, почему-то решает иначе. То ли ему не хватает настоящих противников – Поттер в этом году в Хогвартсе так и не появился, то ли ещё чего, но в один прекрасный день, возвращаясь после ужина в Слизеринские подземелья, он нарочно задевает Тео плечом.

У хорьков сильные, широкие лапы с крепкими когтями – чтобы удобнее было копать себе норы.

У Малфоя тонкие, почти девчоночьи руки с длинными пальцами – но копать себе могилу у него тоже выходит неплохо.

Тео не собирается ему этого спускать. Но при этом Тео вообще не собирается с ним связываться.

Брезгливо отряхнув плечо, он ускоряет шаг. В драку Малфой не полезет, это не его вотчина. Почти семь лет они учатся вместе, и если Тео и успел что-то понять за это время, то это «что-то» заключается в следующем: Малфою нужны чужие эмоции. Ему нужно бесить, нужно доводить, нужно раздражать, впиваться острой занозой в чью-нибудь задницу – всё, что угодно, только чтобы чувствовать себя значимым.

Нет, не значимым, он и без того себя таким мнит, а просто… живым.

Только когда кто-то на него реагирует, в рыбьих глазах вспыхивают хоть какие-то эмоции.

Можно оглянуться, чтобы проверить, какие на этот раз, но Тео просто уходит. Мантия бьётся по голеням в такт шагам, книги оттягивают руки – последнее время он изо всех сил старается учиться. «Последнее время» длится у него курса с четвёртого, потому что именно тогда он обнаружил, как сильно Малфой его бесит.

Главное, чтобы этого не обнаружил сам Малфой, иначе от него не отвяжешься.

Гулкий топот сзади не отстаёт, а на последнем повороте и вовсе неожиданно обгоняет. В окружении верных Крэбба и Гойла Малфой обходит Тео по внешнему радиусу – и оборачивается через плечо. Плечо у него худое, острое, без одежды наверняка ужасно костлявое, улыбка – плохая, взгляд ничего хорошего не предвещает.

Лучше бы собой занимался, чем чужую жизнь портил.

Тео знает, прекрасно знает – видел в горьких складках у уголков губ, что на самом деле Малфою есть, чем заняться. У них у обоих родители – Пожиратели Смерти, и секретов тут никаких нет: один из самых древних родов сейчас у Повелителя далеко не на самом лучшем счету. Старший что-то там провалил, младший что-то там провалил, только одна миссис Малфой ведёт себя умницей, но от неё ничего ведь и не требуют? Правда, если корабль пойдёт на дно, она утонет вместе со всеми: вместе с постаревшим (Тео видел его в сентябре), исхудавшим, затравленным мужем – и вместе с сыном, который пытается что-то из себя изобразить, как будто на сцене.

Здесь не сцена. Здесь подземелья, что хуже.

И Тео, наверное, никогда не поймёт, зачем нужно изображать из себя невесть что и доставать окружающих, когда можно быть тем, кто ты есть, или хотя бы просто заткнуться.

Малфой подходит к нему вечером. В библиотеке. Тонкий, нервный, натянутый как струна, дрожащий, как слабый огонёк Люмоса. Его кожа в полумраке отливает, кажется, таким же синеватым свечением.

Это, кстати, всегда удивляло Тео. Нет, не кожа Малфоя, а полумрак.

В библиотеке вроде как должно быть постоянно светло…

— С эссе поможешь? – В воздухе повисает знак вопроса, но, судя по малфоевскому лицу, это всё равно утверждение.

Тео нравится определённость и чёткость, но не нравится, когда на него давят. Он не ищет ссоры, а ссора обязательно случится, если сейчас отказать, но и помогать ему ни кната не хочется. Если хорёк сядет на шею, он обернётся вокруг пушистой удавкой – и задушит, щекоча хвостиком подбородок, заглядывая чёрными бусинками в глаза.

Малфой перекатывается с пятки на носок, чуть дрогнув коленями, и вдруг улыбается:

— Тео, пожалуйста.

Эту улыбку настоящей не назовёшь, но и на оскал она почти не похожа. Верить ей, конечно, не стоит, но что-то внутри Тео сдаётся.

— Ладно, — говорит он и сдвигается к стенке. – Садись.

Малфой опускается рядом, и мантия у него шелестит так громко и так сухо, будто сделана не из ткани, а из пергамента – старинного, тонкого и потрёпанного, к которому даже просто прикоснуться без шума уже не получится.

Тео косится на тонкий профиль.

— Что у тебя там?

— Зельеварение.

— Зельеварение? – Тео недоверчиво хмыкает.

— Что? – Малфой ощетинивается моментально, от улыбки и следа не остаётся.

— Ничего. Просто не ожидал.

Это действительно неожиданно: с зельями у Малфоя всегда было лучше всех на факультете. Ну, до прошлого года, до тех пор, пока в Хогвартсе не появился Слагхорн. Может быть, Малфою просто стало не до того, может быть, не до того стало Слагхорну, но так или иначе…

— Давай сюда. – Тео тянется за пергаментом.

Малфой молча отдаёт ему свиток, и на секунду их пальцы соприкасаются. У Тео только две мысли, и первая заключается в том, что пальцы у Малфоя холодные, как у лягушки, а вторая – в том, что отдёргивать руку тот не спешит. Наоборот, как будто специально задерживает.

Воздух вокруг словно сгущается, и темнота разом становится плотной, почти ощутимой. Она влажно оседает на волосах, липко давит на плечи, тягуче перехватывает дыхание.

Тео забирает пергамент и разворачивает.

Он ни разу до этого не видел почерк Малфоя, но почему-то всегда думал, что он будет ровным, мелким, убористым. Он ошибался. Буквы у Малфоя размашистые, крупные, чуть дрожащие, их наклон постоянно меняется – ничего сверхъестественного, это даже не выглядит неаккуратно, но… В этом есть что-то не то. Какая-то еле уловимая нотка, какая-то почти незаметная грань – что-то, что отделяет нормальное от ненормального, просто дрогнувшее перо от руки человека, которого постоянно что-нибудь беспокоит.

Что может беспокоить Малфоя?

О, многое. Чтобы догадываться об этом, за ним даже не нужно следить.

А Тео следит. Вот уже несколько грёбаных лет.

На эссе он тратит намного меньше времени. Там и делать практически ничего не надо: открывай учебник да переписывай, немного интерпретируй, добавляй из старинных книжек подробные описания ингредиентов и прочее. Половина у Малфоя уже готова – и, сделав пару поправок, Тео аккуратно заполняет оставшиеся дюйм за дюймом.

Ровно сорок минут.

И все эти сорок минут Малфой сидит неподвижно – разве что голову иногда поворачивает, чтобы заглянуть через плечо. Тео старается не отвлекаться, и у него почти получается, только иногда – где-нибудь между щупальцами растопырника и слизью книжного червя, — мелькает один-единственный вопрос.

Что, мать его, здесь происходит?

Малфой, который молчит. Который не нарывается. Ершится – да, но не нарывается. Который сидит неподвижно, весь бледный и сухой в этой темноте. Сидит, зажав Тео между своей непонятностью и холодной стеной, сидит и смотрит на то, как Тео…

Стоп. Выдохнуть. Досчитать до десяти и обратно.

Малфой умеет бесить. Даже когда молчит и не нарывается.

Если уж на то пошло, Малфой умеет бесить, даже когда ничего для этого не делает. Даже когда его вообще рядом нет.

Тео аккуратно сворачивает пергамент и перевязывает его тёмной ленточкой.

— Тебе придётся его переписать.

— Я понимаю, Нотт, — Малфой ухмыляется. – Давай.

Он снова забирает свиток так, что его пальцы проходятся по ладони Тео, а Тео снова вздрагивает. Из-под ресниц, незаметно, он смотрит Малфою в лицо – так, как привык это делать, и видит в бесцветных глазах странный огонёк. Они снова живые. Хотя Малфой сейчас вроде бы не играет, не доводит, не провоцирует.

Вроде бы.

Или?

Тео вырос из игрушек, когда ему было четыре. Стихийная магия тогда заставила каменного дракончика воспламениться. Мама потом говорила, что камень не должен гореть, но это смотрелось неубедительно, потому что у Тео обгорела правая бровь.

— Эй, — тихо окликает Малфой, осторожно качая свиток, который Тео всё ещё держит в руке. – Нотт. Не спи, — его голос скатывается куда-то ближе к свистящему шёпоту, похожему на парсалтанг, и у Тео по спине пробегают мурашки.

Скорее приятные.

Тео хмурится, а обожжённая давным-давно бровь, кажется, снова горит.

— Спасибо скажи, — глухо бормочет он. Всего два слова, но каждое бьёт по ушам. Как если бы кулаком и об стену.

— Спасибо, Тео. – А вот это уже что-то вроде оскала. Ассиметричная улыбка, один уголок выше другого, и в глазах столько жизни, что становится страшно.

Что он упустил? В чём игра? Это – то самое «ничего хорошего», что ли?

Ладно, он так долго сдерживался, что ему ничего не стоит продержаться ещё. Но пальцы сами сжимаются в кулаки, и пергамент мнётся с жалобным хрустом, и нижняя челюсть твердеет, упрямо выдвигаясь вперёд, а глаза, кажется, стекленеют от злости.

Малфой отшатывается. Но не пугается.

И руку не убирает.

— Нотт, — говорит он и, поднимаясь, тянет Тео за собой.

Тео выпускает пергамент. Тео послушно встаёт. Только держаться. Только держаться.

Если он не вытерпит и врежет Малфою, то не оберётся проблем. Будет в курсе директор, будет в курсе вся школа, будут в курсе родители и… Тёмный Лорд тоже наверняка будет в курсе. А у Малфоя – метка.

Это не рационально. Не нужно с ним связываться.

И потом, Тео вовсе не уверен, что сможет только «врезать Малфою». Один раз. Он сильнее и он уже на пределе, а значит… Не нужно.

— О чём ты думаешь? – Малфой осторожно обходит его по кругу, хотя выход с другой стороны.

Раньше Тео всегда было интересно, почему этот вопрос задаётся только тогда, когда ты думаешь о чём-то, что лучше не говорить вслух. Теперь ему наплевать, но сказать вслух тоже не получится, потому что в горле пересыхает.

Темнота снова обхватывает его липкими лапами.

Свободной рукой Тео откидывает волосы со лба и поправляет воротник мантии. Жарко, но у Малфоя по-прежнему холодные пальцы.

Лягушка. Хорёк.

— Тео, — звучит безразлично, но лёгкая дрожь говорит, что не стоит верить звучанию, — тебе самому это не надоело?

— Что?

— Следить за мной. Прятаться от меня.

— Что?

— Не делай вид, что не понимаешь, о чём я, Нотт. Мы могли бы с тобой быть друзьями.

Таким тоном предлагают не дружбу, и темнота расставляет у Тео на лбу мелкие точки холодного пота.

— Я не хочу, чтобы ты был моим другом, Малфой.

«Я не хочу, чтоб ты был», — заканчивает он про себя. Шармбатон, Дурмстранг, ужасный французский язык и безумная железная дисциплина, но это действительно было бы проще. Даже Гриффиндор был бы проще, наверное.

Но этого бы не одобрила кровь.

— А чего ты хочешь? – Малфой спрашивает в самое ухо.

«Я хочу, чтобы тебя не было».

Тео молчит.

— Сделай то, что ты хочешь. – Холодные пальцы Малфоя скользят вверх по его запястью, и Тео кажется, что на коже должны будут остаться следы.

Сделать то, что он хочет? Отлично.

Он сдерживал себя несколько грёбаных лет. Но больше не будет, раз уж сам хорёк его просит об этом.

Резко выдернув руку, Тео чуть разворачивается и бьёт. Ему всегда нравилось драться без магии – дерзкая, первобытная сила, ничего утончённого, только злость, растекающаяся по венам, расползающаяся по коже, наполняющая кулаки мощной энергией. Голова Малфоя дёргается, сухие губы лопаются – алые капли расцветают на белом. Тео бьёт ещё раз, а потом ещё и ещё, и Малфой отлетает к стене.

Свалится – наделает шуму, так что Тео бросается к нему, что успеть подхватить. Успевает. На руках повисает костлявое, лёгкое, тонкое, и кровь оказывается прямо перед глазами. Только моргни – и испачкаешь красным ресницы.

Тео моргает.

Он держит Малфоя за мантию, несколько раз сильно встряхивает, а потом – как и хотел – прикладывает к стене. Точнее, нет, не так, не прикладывает – а прижимает. И наваливается сверху, не понимая, что делает. Тео разрывает на части: ему хочется душить, ему хочется бить, ему даже хочется по-девчачьи кусать и царапать.

Вместо этого – Тео целует.

Кажется, только поцелуй может вместить в себя все желания сразу.

Он знает, он уже целовался. Правда, целовался с девчонкой – с пятикурсницей из Равенкло, и это было совсем по-другому. Она хихикала и смущалась, её губы были тёплыми и мягкими, пахли мёдом и молоком, а Малфой… а Малфой упирается рукой ему в грудь, больно тянет за волосы, его губы такие же холодные, как и пальцы, и кровь разливается по языку металлическим привкусом.

Но так Тео нравится даже больше.

Ему даже не приходит в голову, что может нравиться только ему. Он даже не думает о том, что, может быть, Малфой сопротивляется на самом деле, всерьёз. А потом об этом становится необязательно думать – потому что Малфой сопротивляться перестаёт. Уже не отталкивает – цепляется, уже не дёргает волосы – гладит по волосам, а губы становятся теплее, теплее, теплее – до тех пор, пока Тео не начинает казаться, что он и есть тот самый, неожиданно загоревшийся дракон из камня.

Камень не должен гореть. Кровь не одобрит.

Ох.

Тео отшатывается. Несколько секунд они смотрят друг на друга шальными глазами, а потом Малфой, вытерев окровавленный рот рукавом, отлепляется от стены и медленно, очень медленно, тянется к ближайшему стеллажу.

Не отрывая взгляда от Тео, он сбрасывает на пол несколько книг.

Тео не успевает ничего даже сообразить, а мадам Пинс уже рядом.

Малфой, насвистывая, уходит, а Тео остаётся. До вечера он помогает библиотекарше расставлять старинные фолианты – пыльные, грязные, с пожелтевшими страницами и растрескавшимися обложками.

Губы горят. Руки немного трясутся, а на костяшках – сбитые ссадины. Тео, наверное, должен быть очень доволен – ещё бы, наконец-то сделать то, о чём так долго мечтал, но вместе с тем чувствует голодное разочарование: Малфой, в отличие от него самого, вышел сухим из воды.

Да ещё и с эссе!

А вот с Тео теперь неизвестно, что будет дальше. Малфой подошёл – Малфой не отвяжется. Хорёк обвился вокруг шеи – хорёк будет душить. Холодными пальцами.

Холодные пальцы хватают его за запястье возле двери в гостиную Слизерина. Уже поздно, и большинство парней и девчонок разбрелись по спальням, и у камина наверняка никого нет, но Малфой всё равно почему-то ждёт его в коридоре.

Тео вообще-то ждал проклятия в спину, а не вот этого вот: решительно сжатые губы и абсолютно живые глаза. Не бесцветные. Серые.

Пальцы Малфоя скользят вверх по его запястью.

— Я тебя ненавижу.

— Бывает такая ненависть, Нотт, с которой даже любви не надо.

Тео качает головой. Ему-то уж точно любовь не нужна.

Кровь не одобрит. Кровь этого ни за что не одобрит.

Ага, а камень не загорится.

Но ведь горел же.

Fin~