Лежать неудобно, жёстко, сыро и холодно, но не это мешает Гарри уснуть. И даже не Упивающиеся, шаги которых слышны так явно, словно они проходят по его голове, тревожат парня. И не дикий вой неизвестного животного (оборотня?) не даёт ему благополучно отбыть в объятья Морфея. Отнюдь.
Выдох.
Единственный причиной его бессонницы стало мерное дыхание подруги детства. Той самой, которая ещё вчера была лишь другом. Да и кем ещё она могла быть, если они практически выросли вместе и вместе же вечно влипали в неприятности? Вот только одна беда — раньше Поттер не придавал значения такой важной детали как местоимения. Она. В этом и вся загвоздка...
Вдох.
Никогда раньше не воспринималось её дыхание, как дыхание девушки, как и сама Гермиона не воспринималась девушкой. Никогда Гарри не следил так пристально и жадно за циркуляцией чёртова воздуха на её губах.
Выдох.
Даже когда она прижалась к нему, накинув маховик времени. У неё уже была грудь — весьма заметная, надо сказать. И тогда она тоже дышала. Громко, прерывисто, взволнованно, но это было обычно, ничего женственного.
Вдох.
И когда Гермиона рыдала у него на плече от обиды на придурка-Рона, она всё ещё оставалась просто другом. Бесполым таким другом. Да, Поттер знал, что с ней не поиграешь в квиддич, не обменяешься парой бессмысленных фраз в общей спальне перед сном, да и ещё много чего не сделаешь. Но девушкой-то она от этого не становилась!
Выдох.
А теперь вот как-то так вышло, что лежит Гермиона совсем рядом, используя его вместо подушки, её привычно буйные кудряшки уже полчаса нестерпимо щекочут ему нос, а острая коленка совершенно некстати упирается ему в пах. И он не смеет даже дотронуться до неё.
Вдох.
Бледная кожа словно светится в редких лучах лунного света, проникающих в их жалкое пристанище. Губы чуть приоткрыты, словно в немой мольбе, страждущие ласки. Мимолётный поцелуй, который мог бы перерасти в нечто куда более страстное, интимное...
Выдох.
Как сладко было бы поймать эту слабую струйку воздуха, перехватить с её губ. Но не о его поцелуе молят эти губы. Запретные — для него. Девушка лучшего друга. А сестра была ещё не самым плохим вариантом! Хочется послать всё куда подальше, вместить всю нерастраченную страсть в один-единственный поцелуй, а там — будь что будет!
Вдох.
Нельзя. Мысленный запрет кажется таким зыбким, незначительным, но Гарри цепляется за него изо всех сил. А предательская фантазия уже прокручивает перед его внутренним взором запретные образы. Гермиона. Обнажённая. В его постели. Волосы неукротимой волной разметались по подушке. И она горяча, нетерпелива в ожидании его...
Выдох.
Вот так, выдыхает, протяжно, чуть жалобно — почти стон. «Возьми меня...», или она так никогда не скажет? Нет, конечно же, не так. Она будет стеснительна, скромна и мила, когда присядет на самый краешек пугающе большой кровати и скажет, что читала где-то...
Вдох.
Или возьмёт всё в свои руки, опять же, потому что читала? Прижмётся, дыша прерывисто и жарко ему в шею, пробежится пальчиками по его плечам, опасаясь продвинуться дальше. Или, быть может, опустится на колени...
Выдох.
Нет, нет, нет. Надо прекратить даже думать об этом, иначе он точно рехнётся к утру. Или сделает что-нибудь, о чём потом будет очень сильно жалеть. И какого чёрта Рон бросил их. Буквально оставил наедине, ублюдок! Сам виноват.
Вдох.
Шаги. Гулкие, уверенные шаги. Совсем рядом, и страх сжимает ледяной рукой внутренности. Гарри бережно обнимает Гермиону за плечи, мечтая укрыть её от всего мира. Этого злого, жестокого мира, ополчившегося против них и несущего лишь смерть.
Выдох.
Она вздрагивает от резкого шума, с прищуром глядит на незванного гостя, внезапно заливается громким, полубезумным лающим смехом, откидывает голову на плечо Гарри и даже касается мимолётно губами его щеки. Случайность?
Вдох.
— Хватит валяться, Поттер! — раздражённо шипит посетитель, стоящий так, что из-за яркого света за его спиной невозможно разобрать ничего, помимо силуэта. Но язвительные интонации Снейпа не узнать невозможно.
Выдох.
Снейп говорит что-то ещё, но Поттер не слушает, всё его внимание сосредоточено на Гермионе: её выдох пропитан облегчением столь же, сколь язвителен Снейп. Она будто даже счастлива его слышать, но жмётся при этом к нему, к Гарри, в его объятиях находит утешение. Он зарывается лицом в её кудри, и становится вовсе неважно, что они лезут в нос, в рот, в глаза. И это почти прекрасно.
Вдох.
— Идиот, чёртов гриффиндорский идиот, — бормочет Снейп себе под нос, грубо хватает Поттера за плечо, рывком поднимает на ноги и безапелляционно тащит за собой.
Все мысли Гарри сосредоточены на Гермионе и её вздохах, потеря которых равносильна смерти. И когда он пробегает вслед за Снейпом коридоры, арки и галереи, и когда смотрит дерзко и хладнокровно на Упивающихся, в центре которых стоит Волдеморт, и когда вскидывает палочку, которую так своевременно вложил в его руку профессор, и когда — несусветная бессмыслица — выкрикивает разоружающее заклинание против Авады, и когда останавливает отсутствующий взгляд на горстке пепла, бывшей минуту назад величайшим тёмным магом столетия — всё это время он думает лишь о Гермионе.
Сколько её вдохов-выдохов он пропустил? Дышит ли она ещё?
* * *
Когда Гарри врывается в камеру, где они с Гермионой провели несколько жутких часов, она лежит не шевелясь. И вздохи — те самые заветные вздохи, которые он так трепетно отсчитывал — не срываются с её губ. Над её телом склонился Снейп, лица его не видно за каскадом волос, плечи сгорблены так, словно неискупимая вина многотонным грузом лежит на них.
— Что с ней?!
— Не будьте идиотом, Поттер, она мертва, — даже обычный сарказм звучит больше похожим на похоронный марш, а Гарри никак не хочет верить.
— Вы лжёте! Вы лжёте! Я же жив...
— Она сказала, что Волдеморт наложил проклятье, но я успел снять лишь половину — связующую половину.
Гарри молчит, не в силах поверить. Проклятье — идиотская шутка Волдеморта. Возжелав проявить милость, он наложил неизвестные Гарри тёмные чары и отправил «сладкую парочку», как он сам их охарактеризовал, в отдельную камеру.
Превозмогая боль, которая лишь читалась на её лице, Гермиона уже в камере пояснила, что проклятье действует так, что сердце Гарри будет биться, пока она дышит. О второй части проклятья она ничего не сказала, но Поттер и сам видел, какой ценой даётся ей каждая порция воздуха, насильно проталкиваемая в лёгкие. И он лежал, отсчитывая вздохи-удары, и не смел просить её дышать, но в глубине души неистово боялся, что очередной вздох станет последним.
— В смысле, половину? — переспрашивает Гарри, хотя и так всё понимает.
— В смысле, дышать ей было всё так же больно, но к вам это отношения уже не имело.
В камере стоит звенящая тишина. Поттер не смеет разрушить мгновение, Снейп не желает, а Гермиона уже не может. Дыхание не срывается с её приоткрытых губ — и для Гарри это дикость, невероятнейшее явление. Ведь он так сильно привык к её дыханию рядом, как к неотъемлемой частице себя.
— Я мог бы начать с неё, но тогда был бы риск, что погибните вы... я действительно хотел так сделать, но она попросила спасти вас, Поттер. — он выплюнул ненавистную фамилию словно ядовитую ягоду, и Гарри вздрогнул от той огромной по силе ненависти, какую Снейп вложил в эти шесть букв.
— Спасибо.
— Не благодарите, — бросает тот, торопливо поднимаясь. — Вы жалкий эгоист, и я не стал бы спасать вашу жалкую шкуру, будь на то моя воля.
— Я любил её! — кричит Поттер, но лишь эхо свидетель его признания, и даже оно, разнося отчаянный крик по пустым коридорам, словно не верит.
Vova
