Осколки

Пролог.

Драко моргнул. Отступил на шаг и заглянул за дверь, чтобы убедиться, не ошибся ли он.

Нет, все правильно: вот его имя, заглавными буквами написанное на табличке. Это место бедствия действительно его офис. Листы линованной магловской бумаги устилали стены, стол, половицы.

― Какого черта? ― спросил он в пустую комнату, словно автор всего этого все еще здесь присутствовал.

На каждом листе стояла цифра: перед ним путеводитель по его собственному прошлому. Знакомым почерком были выведены строчки, обличающие все его самые сокровенные тайны.

Отыскав пустое место, он опустился на стул и принялся читать первую страницу.

Один.

Прошлой ночью она рассказала мне о вас все. Мы напились дешевого вина – знаешь, из тех маленьких паршивых магазинчиков на углу, такое вино вообще может легко сойти за растворитель – и, слово за словом, она выплеснула мне всю вашу историю. Я знаю, как вы познакомились, как вы ненавидели, как любили.

Впервые ты увидел ее в Хогвартс-экспрессе: маленькая девочка с растрепанными волосами и властным голосом искала потерянную кем-то жабу.

С тех пор она не особо изменилась.

― Ты тоже идешь на первый курс? ― спросила она.

― Да, ― ответил ты, ― я Драко Малфой.

Держу пари, ты ожидал, что она будет впечатлена. Ты еще не знал, кто она, пока не знал.

Два.

А второй курс оказался значительным для тебя, верно? Первый раз ты играл за сборную факультета, первый раз участвовал в дуэли, первый раз пожелал ей смерти, первый раз пробормотал это отвратительное оскорбление.

Да ты просто молодец.

После того страшного инцидента с «грязнокровкой», она загнала тебя в угол темного коридора. Ты отступал, а она приближалась, высмеивая тебя и выплевывая угрозы, которые ты полностью заслужил.

По ее словам, ты был напуган. Охотно верю.

Она подняла руку, будто собираясь ударить, и провела ладонью по твоему чистокровному лицу. Магловские микробы, нельзя ее трогать.

Ты вздрогнул, замер, словно парализованный ее движением.

Да. Вот что изменилось.

Три.

Третий курс. Звонкая пощечина громко отозвалась по всему магическому миру.

Ну ладно, по твоему маленькому уголку магического мира.

Ты просто не знал, что делать, когда сумасшедшая Гермиона прибегает к физическому насилию, да?Честно говоря, я бы тоже растерялась.

А если уж быть откровенной до конца, ты заслуживал и худшего.

До этого дня она никогда не была тебе врагом. Вовсе нет. Ты жаловался отцу на зубрилу, которая затмевает твои успехи в классе, но чтобы она была врагом? Врагом был Гарри. Она была всего лишь маглорожденной девчонкой, которая только и способна постоянно что-то учить.

Но после этого, один из вас изучил гораздо больше.

Ты изучал ее.

Четыре.

Когда твой отец со своими дружками совершали нападения на Кубке мира по квиддичу, почему ты сказал ей бежать?

Я спросила, что думает она. Между бровей пролегла складка: она вспомнила тебя.

― Не думаю, что он хотел меня предостеречь, ― сказала она, ― он хотел высмеять. Я видела, он следил за нами взглядом, пока мы убегали, но я знаю, он все так же меня ненавидел. Я была ему врагом. Да кто знает? Быть может, я и сейчас его враг.

У меня есть тут одно предположение. Где-то, глубоко скрытое в грудной клетке, у тебя, возможно, есть сердце.

Ну, я же не сказала, что это хорошее предположение.

Пять.

Не прекращай читать. Не выбрасывай этот лист в корзину, даже когда строчки приведут тебя в ярость.

Да, ты понимаешь, к чему я веду.

Вверх-вниз! Вверх-вниз! Вверх-вниз! Удивительный прыгающий хорек!

Она не сдерживала улыбки, рассказывая о твоих приключениях в качестве пушистого грызуна. Она хихикала.

Она все еще тебя любит, даже если и не признает этого никогда. Ее лицо выдает правду. Но все же больше она любит воспоминания.

Не могу ее за это винить.

Она ничего не говорила о Святочном бале, но я и так все знаю. Ты как-то упомянул, что только тогда и подумал, что она не так уж и омерзительна.

Ты всегда был законченным лжецом.

Шесть.

Одно только имя Долорес Амбридж будит воспоминания о тошнотворном розовом цвете, отвратительных котятах и нелепых правилах.

Мне пришлось выслушать об этом длинную диатрибу. Зачем ты стал прислуживаться перед этой жабой, я не пойму никогда.

А еще я никогда не пойму, зачем ты пробрался в больничное крыло, когда там лежала, восстанавливаясь после битвы, некая маглорожденная.

Ты так и не понял, что она тебя засекла, да?

Она думала, ты пришел закончить, что начал Долохов. Логичное допущение, но неверное. Ты просто стоял и хмуро пялился на нее из темноты.

Как бы ты ни был зол, ты продолжал ее изучать.

Семь.

Шестой курс изменил тебя до неузнаваемости. Ты был напуган, не мог справиться с заданием и стал похож на зареванное привидение.

И как-то ты обнаружил в том туалете живую девушку, которая сама горько рыдала из-за мальчишки.Кровь текла из глубокого пореза в руке. Вы оба перестали плакать, уставились друг на друга.

А потом… ничего. Никакого едкого замечания. Ни даже насмешки. Вы будто были опустошены – не последовало никакой борьбы.

― Эпискеи, ― хлюпнув носом, сказала она и вылечила твою рану.

Этот жест сострадания изменил все.

Следующий поступок сулил верную смерть, но запретный плод был слишком соблазнителен.

И ты сорвал его.

Ты ее поцеловал.

Восемь.

Он был совсем легким, этот ваш первый поцелуй. Нежные движения твоих губ, собирающие солоноватые капли слез с ее лица. Вместо того, чтобы прорваться внутрь, ты исследовал поверхность.

Она отступила, задыхаясь.

― Что ты делаешь? ― спросила она.

― Понятия не имею.

Второй поцелуй был словно огонь: укусы, блуждающие по телу руки. У нее было такое чувство, будто ты хочешь запечатлеть на ней отметину, оставить какое-то доказательство, что жив.

Твои пальцы запутались в непослушных волосах. Твои прикосновения она встречала своими пылающими касаниями.

Возможно, ей тоже хотелось оставить след.

Девять.

Не разрывая поцелуй, ты попытался приподнять ее на одну из раковин. Каждым грубым прикосновением к обнаженной коже ты будто хотел наказать ее за то, что она посмела существовать.

Голые ноги коснулись холодного фарфора, и очарование момента было нарушено. Ни слова не сказав, она оттолкнула тебя и вылетела в коридор.

Она бежала до дрожи в ногах, до боли в легких, но ничто не могло стереть из памяти ощущения твоих губ. Призрак этих прикосновений преследовал ее, цеплялся за шею, дорожкой спускался по щеке.

Целующиеся враги. Бред. Тогда вы оба так думали.

Но скоро вы измените мнения.

Десять.

На несколько недель после этой встречи она будто перестала существовать в твоих глазах. Как только недалеко от тебя появлялась грива каштановых волос, твой взгляд тут же пустел, и ты смотрел словно сквозь нее.

Теперь была ее очередь изучать. Она исследовала сгорбившуюся осанку, анализировала хмурый вездесущий взгляд.

Предположение Гарри проникало в глубину ее сознания: Драко – Пожиратель Смерти, одержимый исполнением своей миссии.

Не зная, будет ли от ее слов прок, или, наоборот, они лишь навредят, она поймала тебя в туалете Миртл: на месте вашего общего преступления.

Она должна была попытаться.

― Ты не убийца.

Одиннадцать.

Еще никогда ты не смотрел на нее с такой едкой, неприкрытой ненавистью.

― Ты не знаешь, кто я, грязнокровка, ― сказал ты.

Она была невероятно оптимистична: думала, есть проблеск надежды, что тебя еще можно убедить перейти на сторону Ордена.

Возможно, он бы и был, но Сам-Знаешь-Кто уже занес свой топор над шеями твоих родителей и был близко, как никогда.

― Я знаю, эта миссия тебе не по зубам, ― сказала она, ― и примерно представляю, какое задание ты должен выполнить.

Молчание.

― Это я? ― спросила она. ― Это из-за того… когда мы здесь были в прошлый раз…

Ты рассмеялся.

Двенадцать.

― Ах, если бы, ― ответил ты.Почему-то эти слова больно ужалили. Она прокрутила их у себя в голове, силясь понять, что в них такого, почему она так задета.

Пока продолжались ваши стычки, кожа ее становилось все толще, в точности как череп ее будущего мужа. Твои оскорбления ее больше не задевали.

В конце концов, она решила, что замечание это ранило, потому что ты ее тогда поцеловал. Вы дышали одним воздухом, ты пробовал ее губы на вкус, ощущал мягкость тела.

― Правда? ― спросила она.

― Проще ведь охотиться за животным, чем за человеком, разве нет?

Тринадцать.

Неверный ответ.

Лишь холодные, сырые плиты были свидетелями того, как дернулась ее рука, но она с трудом подавила в себе желание снова залепить тебе пощечину.

Лично я думаю, она сделала неверный выбор. Красное пятно на щеке значительно бы тебя приукрасило.

― Если я животное, кто тогда ты? ― поинтересовалась она. ― В прошлый раз тебя не слишком-то беспокоила моя кровь.

― То есть ты поэтому здесь? Надеешься повторить?

Она прошествовала к тебе, со всем своим праведным гневом и притворной бравадой. Ложь желчью обожгла ей язык, когда она выплюнула следующие слова.

― А что если так?

Четырнадцать.

Почти неуловимое движение. Но она заметила. Ты приблизился к ней.

Возможно, ваши жизни повернулись бы по-другому, если бы она вскинула голову в ожидании поцелуя.

Возможно, вы бы продолжали встречи в этом туалете, тайком целуясь.

Возможно, она бы влюбилась в тебя, несмотря на то, кем ты являешься. Возможно, ты бы влюбился в нее, несмотря на свои предрассудки.

Возможно, ты бы потерял невинность с грязнокровкой.

Но этого не произошло. Вместо того, чтобы довести все до конца, она отстранилась.

Даже не притворяйся, что не был разочарован.

Пятнадцать.

Остаток года ты избегал ее, но ведь начало уже было посеяно, разве нет? Эта мысль засела в глубине твоего сознания, постепенно раскрываясь и укореняясь.

Ты поэтому опустил тогда палочку? Из-за нее или из-за него?

Когда Дамблдор в точности повторил ее утверждение, сказал, что ты не убийца, ты произнес это слово. Грязнокровка. Оно предназначалось ей, конечно, но ее там не было.

А была бы, если бы ты ей позволил? Зашла бы так далеко ради тебя?

Честное слово, не знаю.

Шестнадцать.

А в следующий раз, когда ты видел ее, ты отчаянно желал оказаться где угодно, только бы подальше отсюда. Ты хотел, чтобы она оказалась где угодно, только бы подальше отсюда.

Ты стоял там, опустив взгляд, неохотно распознавая бывших однокурсников. Ты боялся, что Беллатриса выберет ее?

Молил ли ты тетю в самом тайном, скрытном уголке своего сознания, чтобы она пытала двух других? Не ее. Не ее.

У тебя в желудке что-то скручивалось из-за того, как она извивалась на полу под безумными пытками, или тогда весь твой мир заполнил страх, что тебя могут обнаружить? Боялся ли ты, что сейчас ее сознание можно прочесть, словно раскрытую книгу?

Ты целовал грязнокровку. Тебе было стыдно?

Семнадцать.

Твоя тетя была отлично натренирована: настоящий мастер в искусстве пыток. Ее палочка, словно остро заточенный нож, вызывала магией ужасные муки.

Ты изо всех сил старался не смотреть на жертву – лишь тень девушки, которую ты знал. Сейчас она пронзительно кричала, извиваясь на полированном столе, имуществе твоей семьи.

А она смотрела на тебя. Не могла не смотреть.

Боль разрывала тело, а она все ловила твой взгляд, отчаянно пытаясь зацепиться за что-то знакомое. В тот момент, кроме тебя, у нее ничего не было.

Перед тем как потерять сознание, с ее губ сорвалось твое имя. Тихая мольба о прощении.

Ты слышал?

Восемнадцать.

Она сидела на отвесной скале над морем, осторожно касаясь пальцами свежего рубца на шее. Жгучая боль почти успокаивала. Она была естественна – нормальна. Так болела содранная на коленке кожа, или порез от бумаги. Эта боль ни в какое сравнение не шла с дикой пыткой в глубинах сознания, которую вызывал Круциатус. В ушах стучало, и приглушенный звук напоминал ей о том, что она еще жива.

Даже тогда, когда перед ней маячила финальная битва, она думала о тебе.

Если бы она не сбежала, совершил бы ты благородный поступок?

Ты бы спас ее, утешил?

Сомнительно.

Девятнадцать.

Твой друг чуть ее не убил.

Она ожидала, что Убивающее Заклятие будет горячим, как вылетающая из пистолета пуля. Но вместо этого, вспышка зеленого света, пролетевшая мимо нее, обдала холодом, словно дементор.

От столь близкой опасности ты чуть не сошел с ума. Ложная бравада мгновенно исчезла, словно шелуха, и обнажила перепуганного маленького мальчика внутри тебя. Съежившись от страха за большим шкафом, ты видел, как Крэбб вызывает пламя, грозящее уничтожить в комнате все.

Гарри спас тебя, усадил твою бесполезную задницу на метлу и унес подальше от огня. А если бы все сложилось наоборот, ты бы позволил ему сгореть?

Ты бы позволил сгореть ей?

Двадцать.

Когда жизнь Волдеморта подошла к концу, а Гарри ускользнул от его приспешников, ты сидел в Большом зале со своими родителями, неуверенный и разбитый.

Ты следил глазами за девушкой, которую целовал. Она посмела дотронуться до веснушчатой щеки рыжего парня, которого ты всегда терпеть не мог.

Думаю, ты никогда не испытывал к нему такой ненависти, как тогда.

Ужасно вымотанная, она направилась к туалету Миртл. Поприветствовавшее ее в зеркале отражение застало ее врасплох. Эти полученные в битве раны принадлежали незнакомке. Нет, этот бесчувственный грубый воин – не она. Она не могла им быть.

А потом в зеркале появилось еще одно лицо.

Твое.

Двадцать один.

― Я бы это вылечил, ― сказал ты, указывая на рану, рассекающую ее щеку, ― но у меня теперь палочки нет.

Она попыталась рассмеяться. Это ощущение было каким-то чужим – чем-то из прошлого. Смеху нечего делать ни в этом забытом всеми, кроме хнычущего привидения, месте, ни в ее израненном теле.

― Ну, полагаю, мысль вполне достойна.

Ты практически выдавил улыбку. ― Да нет, на самом-то деле. Просто подумал, на суде ко мне отнесутся немного благосклоннее, если ты выступишь в мою защиту.

― А, ― второй смешок дался ей легче.

― Эгоизм все еще с тобой.

― Всегда.

― Ну что ж, я в любом случае выступлю с защитой.

― Спасибо. ― Ты на секунду замолчал. ― Грейнджер?

― Ммм?

― Поцелуй меня.

Двадцать два.

― Зачем?― Не знаю. Потому что мы еще живы. Потому что, возможно, это моя последняя возможность поцеловать кого-то, кроме дементора. Потому что из прошлого опыта ты знаешь: это, черт возьми, просто охренительно.

― Кое-кто слишком самоуверен.

― Грейнджер, не притворяйся, что тебе не понравилось…

― Ты опустишься до того, чтобы целовать ту, что даже человеком не является? Животное? Кажется, ты так меня назвал, когда мы здесь были последний раз?

Ты не потрудился это отрицать.

От гнева у нее руки затряслись. Чем больше она думала обо всем, что ты сделал, тем сильнее звенела от напряжения внутри нее магия, требуя расправы.

Двадцать три.

― Я не поспеваю за резкими сменами твоего настроения, ты как йо-йо*, ― сказала она.

― Йо-йо?

― Это магловская игрушка. К ней прикреплена нитка, и… тьфу. Неважно. Ты не можешь целовать меня, а на следующий день называть грязнокровкой. Определись. Или ты меня ненавидишь, или хочешь. Так что?

Втайне она была ужасно напугана. Она почувствовала, что краснеет до корней волос, когда потребовала решить, хочешь ли ты ее.

― Знаешь что? ― сказала она. ― Неважно. Я не хочу тебя.

Ты еще заставишь забрать ее свои слова назад.

Двадцать четыре.

Вернувшись в Хогвартс завершить образование, она была встречена непрерывными мольбами хотя бы о капле внимания. Каждый хотел быть поближе к девушке, которая прошла с Гарри Поттером худшие дни войны.

У тебя была противоположная проблема. Тебя избегали даже твои дружки-слизеринцы, и завтракал, обедал и ужинал ты в одиночестве. Ты принимал скучающий высокомерный вид, изо всех сил пытаясь убедить всех, что тебе плевать.

Вот уже близился Хеллоуин, и она подумала, что наблюдать за твоими попытками ей надоело.

― Какого черта ты делаешь? ― спросил ты, когда она, усевшись рядом с тобой, принялась за еду.

― Способствую объединению.

Двадцать пять.

― Вот тебе и «я тебя не хочу», ― сказал ты. ― Ну и кто теперь го-го?

― О, это не изменилось, ― хохотнула она, нанизывая на вилку картофельный оладушек. ― И это называется йо-йо.

― Да какая разница? Все равно пользоваться этой штукой я не буду никогда.

― Определенно. Ну, неважно. Я все еще думаю, что личность ты морально несостоявшаяся, но мне ужасно надоело, что все ведут себя так, будто война еще не закончилась.

― То есть то, что ты здесь уселась и портишь мне аппетит, должно каким-то неведомым образом решить эту проблему?

― Не знаю, но большинство из них даже не сражалось. А мы сражались.

― По разные стороны.

― Возможно, сейчас самое время для перемирия.

Двадцать шесть.

Мир – такое забавное, непостоянное понятие. Думаю, между вами двумя его не было никогда. Вам слишком нравилось спорить.

В те дни, когда она садилась рядом с тобой, потому что ты раздражал ее меньше, чем те, кто делал из тебя изгоя, казалось, что вы вот-вот поубиваете друг друга. Об истинном перемирии и речи пока быть не могло, что уж говорить о любви.

Разговоры, конечно, начинались с малого. Ты был не слишком-то вежлив.

― Тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, мне не хочется, чтобы тебя видели рядом со мной, Грейнджер? ― сказал ты.

Ладно, это можно вычеркнуть. Ты не был вежлив вообще.

Двадцать семь.

Ты пытался игнорировать ее, но это не так-то просто, правда?

Поверь, я знаю это чувство. У меня были годы практики.

Но давай не будем об этом, ладно? Несколько месяцев проведенных в молчании трапез, возникающие время от времени язвительные перебранки. Давай заострим внимание на этом.Честное слово, я могу сосчитать все, что ты находишь остроумным.

Следующий решающий момент произошел в туалете плаксы Миртл. Снова.

Мерлин знает, почему вы так часто там бывали. Очень нравилось, когда промокают носки? Наслаждались прекрасным звуком хлюпающего носа Миртл?

Полагаю, это не так важно.

Ты снова обнаружил ее плачущей.

Двадцать восемь.

На краю раковины покоилась открытая коробочка: Зелье Грез Наяву.

― Это подарок, ― сказала она, хоть ты и не спрашивал. ― На нем должны были написать срок годности. Оно, кажется, взорвалось.

― А он на нем написан, ― ответил ты, указывая на мелкие цифры на дне коробочки. ― Апрель, 1997.

― О.

Даже ты понял, почему она рыдала над продуктом Всевозможных Волшебных Вредилок. Ты знал, кто погиб на войне.

Такое нельзя исправить простым Эпискеи, но ты просто не мог видеть ее страдания.

Никогда не мог.

Двадцать девять.― Знаешь, ― сказал ты, ― не только Грюм обращал меня в хорька.

Она приглушено кашлянула. ― Прости?

― Правда. Это было прямо перед началом шестого курса. Не забывай, если расскажешь кому-нибудь – пожалеешь. ― Ты прочистил горло. ― Это было в Косом переулке. Сказать точно не могу, потому что нападавшего не видел, но я абсолютно уверен, что это были близнецы Уизли. К счастью, мать была со мной, а то я бы вполне мог навсегда застрять в этом обличье.

И тут, несмотря на все ваши недомолвки, это сработало.

Она рассмеялась.

Тридцать.

Она и по сей день не знает, правда ли эта история о Фреде и Джордже. Никогда не спрашивала у Джорджа, чтобы проверить. Она держала обещание. Рот на замке, тайна скрыта.

Ну, пока она не рассказала мне.

Во время еды вы не разговаривали, но стали регулярно встречаться в туалете Миртл. Немое соглашение. Вы никогда не теряли бдительности на людях. Вы были осторожны.

Но люди все равно стали считать вас друзьями.

Она надеялась, что, хорошо узнав маглорожденную, ты изменишь мнение и поймешь, что ошибся, выбрав такой путь.Она была так молода.

Тридцать один.

Будто вдруг прорвалась плотина. Неловкие разговоры уступили место горячим спорам и подшучиванию.― Говорю тебе, Грейнджер, это правда.

― Нет.

― Да! Я бы охотно признал, что все, что она несет – несусветная чушь, но не это. Их видели в Швеции несколько очень уважаемых волшебников-естествоиспытателей.

― Которые вернулись без единого доказательства!

― Ну, просто они неуловимые создания. Если...

― Тьфу. Ты бредишь.

― Эй, она твоя подруга.

― Да, и я ее очень люблю, но никаких морщерогих кизляков не существует!

― Еще как существуют.

― Ты просто невыносим.

Тридцать два.

― Нет.

― Грейнджер, если бы ты просто…

― Нет.

― На моем счету в Гринготтсе есть…

― Нет.

Разочаровано застонав, ты отвернулся от нее. Ты тогда еще не привык сталкиваться с людьми, которых нельзя купить.

Да, в общем-то, ты до сих пор к этому не привык.

― Поверить не могу… эта опасная тварь все еще где-то на свободе, ― сказал ты. ― И совершенно свободно может терроризировать, кого ей заблагорассудится.

― Никогда он никого не терроризировал.

― На третьем курсе…

― На третьем курсе ты вел себя как придурок.

― Я отдам тебе…

― О нет, просто оставь себе. Не сработает. Что бы ты ни предложил, я не скажу тебе, где Клювокрыл.

Тридцать три.

Вы стали в своем роде друзьями.

Несмотря на то, что ты еще придерживался своих старомодных взглядов насчет чистоты крови, это не мешало тебе с ней разговаривать. В конце концов, никто другой с тобой бы говорить не стал. Она обманывала себя, думая, что ты изменишься в лучшую сторону.

Через несколько месяцев после того, как вы навсегда покинули Хогвартс, ты столкнулся с ней в Косом переулке.

Вместо того чтобы притвориться, что не заметил ее, ты соизволил поздороваться.

― Я как раз собиралась домой, ― сказала она. ― Не хочешь заскочить?

А в ее квартире ты обнаружил то, что помогло преодолеть пропасть между вами.

Алкоголь.

______

* Йо-йо — игрушка, состоящая из двух одинаковых по размеру и весу дисков, скрепленных между собой осью, на которую верёвка надевается петелькой. http://www.chaskor.ru/posts_images_200811/392_300_1343_yoyoopen392.jpg

Тридцать четыре.

Разум был затуманен Огневиски, и она сама не заметила, как села к тебе слишком близко. Бледные пальцы скользнули по ее колену.

― Министерство? ― спросил ты, делая вид, что заинтересован чем-то, помимо содержимого ее трусов.

Опьянение всегда выпускает на свободу похотливое создание внутри тебя.

― Да, я работаю там с тех пор, как мы закончили школу. Там не так уж и плохо, на самом деле. Должна признать, я рада, что Рон сейчас помогает Джорджу с магазином. Не хочется видеть его на работе, у нас сейчас непростые отно…

Ты заткнул ее поцелуем.

Тридцать пять.

Алкоголь сделал ее уступчивей и не такой сдержанной, но она была не настолько пьяна, чтобы позволить себя использовать.

Из-за этого вся охота лишалась бы веселья. Без вызова нет триумфа.

― Подожди. ― Она прижала ладонь к твоей груди. ― Неужели мы снова свернем на эту дорожку?

― Не думаю, что мы раньше сворачивали на эту дорожку. Мы лишь украдкой бросали на нее взгляды и проходили мимо.

― Может, обойдемся без метафор?

― Сама начала.

― А ты начал это.

Проделывая дорожку поцелуев вниз по ее шее, ты скользнул рукой ей под блузку. Разумные доводы покинули ее.

Она сдалась.

Тридцать шесть.

Эту часть истории она опустила, поспешив перейти к более приемлемым темам.

Но ей и незачем было рассказывать, каково это, правда?

Мне ли не знать, как твои руки скользят по телу после нескольких порций алкоголя, спускаясь на мягкую грудь и раздвигая дрожащие от желания ноги?

Бессчетное количество обеденных перерывов я проводила, согнувшись над твоим столом, позволяя тебе, злому на весь белый свет, отчаянно меня трахать. Ты тянул меня за волосы, кусал шею, оставлял по всему телу отметины.

Ты говорил, что со мной гораздо лучше, чем с женой. Уже. Горячее.

Я молча глотала всю эту ложь.

Тридцать семь.

В качестве места ваших встреч туалет Миртл сменила ее квартира. Прижимаясь друг к другу холодными ночами под ее простынями, переплетаясь телами, вы вернулись к тому, на чем остановились в Хогвартсе.

― Говорю тебе, это так. Видела, как она играет в квиддич?

Она застонала и хлопнула тебя по руке. ― Ты сам-то слышишь, что несешь?

― А как насчет всех тех парней, с которыми она встречалась в школе? Очевидно же, это перекомпенсация.

― Майкл Корнер, Дин Томас и Гарри вряд ли представляют собой...

― И Лонгботтон.

― Они просто сходили вместе на Святочный бал, как друзья.

― Вот именно.

― В любом случае, она — Джинни. Для меня это не имеет значения.

― Так она лесбиянка?

― Ты рехнулся.

Тридцать восемь.

Пэнси Паркинсон закрылась руками, словно щитом, сжавшись в дрожащий комок на каменной дорожке Косого переулка. Без палочки она была совершенно уязвима, у нее не осталось никакой возможности защититься от желающих отомстить девушке, которая пыталась сдать Гарри Поттера Волдеморту.

Ты рванулся вперед, вытащив палочку. Но тебя опередила самоуверенная маглорожденная ведьма, что как раз прогуливалась по «Флориш и Блоттс».

― Прекратите! ― сказала она, вставая между Пэнси и нападающими.

Они повиновались. Заклинания были сняты, послышался удивленный шепот.

― Это Гермиона Грейнджер?

Пэнси так и не поблагодарила ее за спасение, зато поблагодарил ты.

Тридцать девять.

― Я просто сделала то, что на моем месте сделал всякий порядочный человек, ― сказала она.

― Пэнси бы не стала тебе помогать.

― Да, я уже это поняла, когда она отказалась взять мою руку, чтобы подняться. Неблагодарная корова. Что ты вообще в ней тогда нашел?

Ты рассмеялся. ― Думаю, ты не захочешь узнать ответ.

― Нет, я хочу. Так что? Кровь? Положение в обществе?

― Эээ, нет. Ни в коей мере.

― Тогда что?

― Она делала просто потрясающие минеты.

― Драко!

― Ты сама спросила! Седьмой курс выдался тяжелым, а она отлично отвлекала от забот. ― Ты замолчал и спустился губами вниз по ее шее. ― Спасибо, что спасла эту неблагодарную корову.

― Не за что. Свинья.

Сорок.

Могу представить, как ты на самом деле ее отблагодарил за спасение Пэнси.

Сколько раз в награду за хорошо выполненную работу твои губы оказывались между моих ног?

Чаще всего ты довольно эгоистичный любовник. Все для тебя: твое удовольствие, твои любимые позы.

Но когда твоя голова оказывается между женских ног, происходит нечто прекрасное. После того, как я имела подобное удовольствие, я не могла смотреть на тебя на совещаниях: мне казалось, я испытаю оргазм, если ты просто облизнешь губы.

Это было раньше. Сейчас меня бы, пожалуй, стошнило.

Но хватит о нас. Вернемся к повествованию.

Сорок один.

Дорожкой поцелуев ты спустился к ее голени, но она вырвалась из твоих объятий.

― Прекрати, ― сказала она.

― Да ладно тебе. Разве ты меня еще не простила?

― Обычно перед прощением идут извинения. Так что нет, пока не дождусь тех самых извинений

― Это была просто шутка. С твоим идиотским котом все в порядке.

― Гм.

Думаю, именно тогда ты понял, что это уже не шаткая дружба и ничего не значащий секс. Она стала тебе небезразлична.

Спросишь, откуда я знаю?

Ты лег рядом на кровать с ней, твои руки обвились вокруг ее талии и прижали ближе. Позабыв о собственном решении, она тебе это позволила.

― Прости, ― сказал ты.

Вот откуда я это знаю.

Сорок два.

Какое-то время все было хорошо. Даже прекрасно. Днем ты был погружен в долги и обязанности, но ночи целиком и полностью принадлежали тебе. И ты проводил их с ней.

Но хорошо и просто долго не бывает. Нельзя же было провести всю жизнь в ее объятиях, как бы тебе ни хотелось продолжать перебранки и секс. Ты — Малфой. Она — грязнокровка. У ваших отношений был свой срок годности.

Она стала слишком много думать. Ты же довольно хорошо ее знал, мог бы предвидеть это.

А потом, как-то ночью, она задала вопрос, которого ты так боялся.

― И к чему мы движемся?

Сорок три.

У тебя екнуло сердце.

― Я просто должна знать, между нами ничего большего быть не может? Пока я не зашла слишком далеко, ― сказала она.

Она уже зашла слишком далеко. Как и ты.

― Я не могу жениться на тебе, Грейнджер, моя семья…

― Я не спрашиваю о твоей семье! Я спрашиваю о нас! Я все еще для тебя просто грязнокровка?

Ты промолчал.

Катастрофически неверное решение.

― Я так не могу, ― сквозь слезы выдавила она. ― Уходи.

Помедлив у двери, ты прошептал три слова, обличающие правду. Думал, она не слышит.

― Я люблю тебя.

Сорок четыре.

Вот и все. Конец Малфой и Грейнджер. Собрав остатки достоинства, она не позволила тебе больше появляться в ее жизни.

Каждый раз, когда она встречала тебя, в ней трепетал мучительный проблеск надежды о том, как все могло бы быть. Обмениваясь с тобой долгими взглядами в Косом переулке, она видела перед собой ваше невозможное будущее, и это терзало ее.

Здесь она, разочарованно вздохнув, поставила точку. Как бы она ни любила своего мужа — а она его любит — я точно знаю, мысли о тебе ее не покинут никогда.

Для нее ваша история навсегда останется незавершенной.

Сорок пять.

Перемотаем вперед. Твоему сыну двадцать пять лет. Он хороший человек — куда лучше тебя.

Черт, да он лучше меня.

И за это я должна отдать тебе должное, больше и не за что. Ошибок родителей ты не повторил. Скорпиус — лучший друг Хьюго и по уши влюблен в Лили. Оба полукровки, но ты никогда и слова против не сказал.

А что ты? Ну что ж, твоя жизнь — шаблон. Хорошая работа, редеющие волосы, секретарша и любовница по совместительству, которая вдыхает в тебя жизнь и помогает чувствовать себя молодым.

Поправка: бывшая секретарша и любовница по совместительству, которая вдыхала в тебя жизнь и помогала чувствовать себя молодым.

Сорок шесть.

У нас не должно все было так заканчиваться.

Я знала, что это вечно длиться не может. Я никогда не тешила себя иллюзиями о том, чтобы убедить тебя уйти от Астории. Ускакать на лошадях навстречу закату — вовсе не в нашем стиле.

Я должна была тебе просто тебе наскучить, и ты бы нашел себе кого-то еще моложе. Ну а если и нет, то меня должна была бы замучить совесть, и я бы призналась во всем твоей жене.

Это правила для таких романчиков, как наш, Драко. Простые. Стереотипные. Таким образом и заканчиваются подобные истории.

Но у нас с тобой всё не как у людей.

Ведь причиной нашего разрыва стало то, что я узнала: раньше ты трахался с моей матерью.

Ты все еще любишь ее, да?

Сорок семь.

Ты мне отвратителен.

Я знаю, что похожа на нее. Мне всю жизнь об этом твердили. Рыжая, веснушчатая версия мамы.

Вот почему ты всегда так возбуждался, дергая меня за волосы? Хотел вырвать напоминание о ее союзе с Роном Уизли?

Господи, да удивительно еще, что ты не пытался перекрасить меня в шатенку и называть Грейнджер.

Ты должен был мне все рассказать сам. Еще тогда, когда ты в первый раз позвал свой кабинет и приказал стаскивать трусы, ты должен был выложить мне всю историю.

Я бы никогда не стала с тобой спать, знай я все с самого начала.

Сорок восемь.

Прошу расценивать это как мое заявление об уходе.

Я вовсе не намерена соблюдать трудовой договор. В жопу извещение за четыре недели. Я не могу провести еще месяц, размышляя о том, думаешь ли ты о ней, когда пялишься на мою грудь. С завтрашнего дня я начинаю работать во Всевозможных Волшебных Вредилках.

Я буду держать рот на замке о твоем прошлом с моей матерью, но только попробуй меня задержать на работе по трудовому договору, и я расскажу маме о нашей с тобой небольшой интрижке.

И поверь, нарыдаю при этом целое ведро.

Отпусти меня с миром или отвечай за последствия. Не рой себе могилу.

Целую-обнимаю,

Роза.