Я ненавижу зеркала, за то, что не вижу в них собственного отражения. На меня чужими глазами смотрит из зеркала она, та, в которой я ненавижу каждую черту. Порой я хочу выколоть себе глаза, что бы больше не встречаться взглядом с чужими карими глазами, в которых, вопреки всему нет моей собственной души. Я хочу вырвать собственные рыжие волосы, я хочу расцарапать себе кожу, я даже готова снова вырезать на запястье ставшую ненавистной мне метку, лишь бы хоть немного стать собой.
Несколько секунд каждый день наедине со своим настоящим отражением, когда спадают чары. Секунды, когда каждый шорох заставляет сердце замирать, в страхе разоблачения. За закрытыми дверями и запирающими заклятиями. Шанс дотронуться до собственного лица, касаясь зеркальной глади. Прежде чем ощутить на губах горький вкус оборотного зелья и снова жить чужой жизнью. Той жизнью, что я украла. Меня нет больше, свое имя я вижу лишь на холодной надгробной плите, до которой нет никому дела. Маска слуги Темного Лорда нравилась мне намного больше. За ней скрывалась моя истинная натура. А сейчас меня нет. Есть лишь она, мертвая, она продолжает портить мне жизнь, которой мы обе оказались лишены. Я никогда не считала ее красивой. Зависть? Только не к внешности. Она была обычной, воплощение той простоты, которую глупцы принимают за искренность.
С эгоистичным сожалением, я тоскую по собственной красоте, мелькнувшей подобно звезде, что оставляет свет в небе и угасает серым осколком в траве. Так и я, едва обретя красоту, должна была с ней попрощаться. Да, я была на редкость уродливым ребенком. Где-то в глубине моей души до сих пор живут воспоминания о том, как кривились эти аристократки, матери моих однокурсников, глядя на меня. Страх перед моим отцом заставлял их говорить пустые бессмысленные комплименты его маленькой дочери, глядя на нее со смесью страха и отвращения. Мне было не о чем разговаривать с другими девочками, увлеченными модой, подобно их пустоголовым матерям. Заколки, прически, бантики и журналы мод прошли мимо меня. Ребенком. Я пыталась быть как все, но потом оставила эту идею, понимая, что за ними мне не угнаться. Дети жестоки, но слизеринские дети жестоки совсем иначе. С самого детства нам вкрадчивым шепотом напевают иную мораль и законы, обучая нас жить — лгать и молчать, тая свои мысли и желания. Грубость, выкрики, бойкоты? Нет, никогда не было со мной ничего подобного. Вопреки всему, я была своей, вопреки всему. Покорные воле родителей, они принимали меня, но принимали с отвращением, каждым своим словом показывая, что я им чужая. Не понимая толком, зачем они это делают, они легко копировали своих родителей, инстинктивно повторяя их слова и поведение. Я сидела рядом с теми, кого обычно называют друзьями детства, слушая их разговоры и не понимая их намеков и фраз из секретов, которых я не знала. Я смотрела на их игры, но никогда в них не участвовала. Они обсуждали при мне свои будущие выходки, но никогда не звали меня с собой. Я была для них гадким утенком.
Но каждый гадкий утенок рано или поздно превращается в прекрасного лебедя. И то волшебное преображение, о котором я так мечтала в детстве, и которого совсем перестала ждать, произошло со мной. Сейчас, уже, не будучи подростком, я могу применить логику и попытаться понять, что на самом деле тогда произошло. Быть может моей матери надоело краснеть за неловкого ребенка, которого стыдно показать на очередном приеме и она подмешала мне в питье какое-нибудь зелье? Быть может, отцу стало жаль одинокую девочку, и он применил ко мне, не подозревающей ни о чем, старые запретные чары? Быть может. Это было лишь случайным эффектом какой-то неведомой мне магии? А может, мелькает иногда совсем уж абсурдная мысль, наш декан, болезненно переживающий собственное одиночество, увидел в маленькой девочке следы своего прошлого и решил помочь ей своим искусством? Я не знаю. Мне до сих пор хочется верить, что мое превращение из некрасивого ребенка в прекрасную юную девушку было подарком судьбы. Недолгим, в любом случае. Но как же я наслаждалась им. Не было ничего чудеснее, чем видеть в зеркале не пухлое детское тело, а хрупкую юную девушку с точеной фигуркой. С длинными, густыми волосами. С пронзительными глазами и бледной, фарфоровой кожей. Одинокая и отстраненная, я могла, наконец, полюбить хотя бы одного человека — себя. Свое прекрасное отражение, которого я впервые в жизни не избегала.
Что ж, преображение было заметно не мне одной. Теперь шепотки девочек за спиной рождались не из насмешек, а из-за зависти. Я затмила любую из них, с детства запоминающих хитрые способы заполучить себе жениха. Они с истинно слизеринским ядом в голосе радостно обсуждали то, что я, вчерашняя дурнушка, не знаю женских секретов и не имею понятия о моде. Но мальчики были другими. Их не смущали ни моя походка, когда я только училась природной грации, которой была лишена, ни макияж, нанесенный не умелой рукой. Они забыли о том, как презрительно избегали меня, сейчас наперебой пытаясь привлечь мое внимание. Я играла с ними, разгадывая их маленькие секреты, узнавая вкус губ каждого из них. В итоге я осталась с Малфоем. Что ж, это была неплохая сделка. Для нас обоих. Стабильность родилась не из огромной любви, а из желания позлить окружающих и покормить собственную самооценку, слегка помноженного на влечение. Что ж, план удался для всех сторон. Вот только я мечтала, совсем не о нем.
— Джинни? — Гарри как всегда робко стучится в дверь, выжидая немного времени, прежде чем войти в мою комнату, а потом заходит со стаканом зелья в руке, нежно улыбаясь мне.
— Я принес тебе, твое лекарство.
Милый, добрый заботливый Гарри, никогда не забывающий принести невесте зелье, которое должно восстановить ей память. Всегда готовый сказать пару ласковых слов и нежно погладить по волосам. Вот только я не хочу закричать о том, что я не Джинни. Мне ненавистен звук этого отвратительного имени. Но я привычно благодарю и выпиваю приготовленное зелье, а Гарри и не догадывается, что оно для меня совершенно бесполезно. Из тех осколков, что я украла, не восстановить целостной картины ее жизни. Да и я не хочу этого, я знаю, что это вгонит меня в тоску. А те моменты, что связаны с Гарри лишь больно меня ранят.
— Спасибо, Гарри, — я целую его в ответ, и мне больше не нужно изображать радость, теперь она искренняя и теплой волной разливается по всему моему телу. Каждый раз, когда мы вместе, мы будто снова становимся восторженными школьниками, впервые познавшими сладкий вкус запретного плода первой любви, такой яркой и неземной. Я чувствую это в каждом взгляде, слове, поцелуе, прикосновении. Несмотря на все, что я сделала, во мне еще жива частичка чего-то светлого, которая радуется каждой секунде, проведенной с любимым.
Но иногда я начинаю задыхаться от этой нежности. Я хочу видеть в его глазах отчуждение, я хочу, что бы искренние слова стали пустыми, а жесты машинальными. Порой меня терзает, как острый нож, мысль о том, что все что, что имею — иллюзия. Ведь эти прикосновение предназначены не для меня. Они для нее. А я? Я хочу, чтобы его глаза иногда туманились, а голос был отстраненным. Это давало бы мне надежду на то, что он все же любит меня. На то, что хоть иногда думает обо мне? Гарри, мой дорогой Гарри, а помнишь ли ты меня?
Как я впервые увидела Гарри? Да так же, как и все, стоя в главном зале Хогвартса, очарованная невероятным звездным небом над головой и ослепленная светом парящих свечей. Наша группка отпрысков чистокровных семей, стоявшая особняком, на первый взгляд отличалась от остальных, однако я прекрасно знала, что это лишь иллюзия. Несмотря на хвастливые речи и ехидные замечания в адрес грязнокровок, в глубине души мы чувствовали то же, что и они — волнение. И страх, того, что на темную мантию не ляжет серебристо-зеленая ленточка. Просто нас с детства учили прятать волнение под маской равнодушия и сарказма. Как сейчас помню, что всем своим существом ощущала гнетущую тоску, камнем, лежавшую на сердце, моя красавица мать, вздыхала, глядя на то, как скомкано сидит на мне дорогая мантия, наверно гадая, в кого я такая уродилась. Я чувствовала себя как никогда одиноко, ожидая, что шляпа вынесет мне неверный приговор, и этим навлечет на мою семью позор. К счастью, шляпа недолго думала над тем, куда меня направить. Хотя бы в этом я не подвела родителей.
Кроме волнения, в воздухе витало еще и любопытство. Гарри Поттер, Мальчик— Который — Выжил, как громко именовали его газеты. Будущие ученики Слизерина не меньше всех остальных интересовались его судьбой. Но не это привлекло меня. Не слухи и фантастические рассказы о его спасении волновали меня, не они заставили меня много лет назад навсегда привязаться к нему. А взгляд. Я не читала романов и не грезила о любви с первого взгляда, но он поразил меня, подобно вспышке. Таких затравленных глаз я не видела больше ни у кого. В них плескалась безумная, совершенно не детская тревога и потерянность. Каким-то шестым чувством я поняла, как ему одиноко в этом невиданном им ранее блеске, как он боится лишиться этого мира. Его движения были скованны и робки. Когда МакГонагл объявила его имя, мое сердце неистово колотилось в груди, разрываемое горячим желанием того, чтобы он учился на моем факультете. Быть может, я хотела помочь ему. А может, эгоистично молила о помощи. Момент его распределения длился долго. Отвратительно долго, стук моего сердца оглушал меня в этой внезапной тишине. Я ждала приговора затаив дыхание, а услышав название ненавистного факультета, я не сдержала разочарованного вздоха.
Но в этом я не была одинока. Драко, как он рассказывал мне много лет спустя, в одну из наших ночей, тоже хотел, что бы Поттер был с нами. Возможно, он не одну меня привлек с первого взгляда.
О боже, конечно же, нет. Та, чьей жизнью я живу, рискуя каждое мгновение, тоже влюбилась в него еще, будучи ребенком. И это обидное родство ранит меня еще больше, чем отвратительная внешность и глупые привычки.
— Ты готова? — спрашивает Гарри.
— Да, — я киваю, снова проклиная внешность этой проклятой девчонки. Как же я мечтаю бросить в камин ее волосы, и больше никогда не глотать мерзкое зелье, от которого я теперь зависима. Каждый час, содрогаясь от боли всем телом. Иногда я еле сдерживаюсь от этого шага. Возможно когда-нибудь, я сделаю это. Вопреки здравому смыслу я мечтаю сделать это на глазах у Гарри, рискуя потерять его навеки ради одного мимолетного взгляда. Но что я увижу в нем? Злость? Разочарование? Отвращение? Ничего нового. Но все же, в моих снах оживает глупая фантазия, о том, что он будет рад, тому, что я, наконец, скинула эту ненавистную оболочку. Соблазн, рождающийся при каждом взгляде в зеркало.
К этому проклятому рыжем цвету волос даже не подобрать платье. Но сегодня я все же решаюсь надеть зеленое с серебряным колье, напоминающие мне о родном факультете. Зря эта дура не любила его, ей он идет. А мне когда-то шли все цвета.
Наверно, ассоциации со слизерином рождаются и в голове Гарри, потому, что он впервые окидывается меня странным, задумчивым взглядом. Впрочем, наверно, мне просто показалось, ведь я столько раз мечтала увидеть что-то подобное в его глазах.
— Ты выглядишь потрясающе, — наконец говорит он.
Не смотря ни на что, я все же люблю приемы. Они превращают тягучий страх разоблачения в захватывающую игру. Они успокаивают меня. Я вижу тысячу лиц, моих бывших сокурсников и знакомых родителей, и никто, ни одна живая душа не узнает меня, и это дает мне короткую уверенность в собственной неуязвимости. Первое время меня колотило от страха, я боялась, что один из внимательных взглядов отметит, что я не я. У меня другие жесты, другая походка, другие интонации. Но со временем я поняла, что хваленая гриффиндорская дружба не стоит ничего. Несмотря на все их показное единство, они оказались бессильны увидеть, что под маской их школьной подруги скрывается совсем другой человек. Наверно, поэтому и не умирает моя надежда, что, быть может, однажды Гарри примет меня. Если бы он так любил Джинни Уизли, то понял бы обман, но все слепо поверили и списали мои странности на потерю памяти, от которой у меня остались лишь осколки.
Осколки, которые я неумело вырвала из ее умирающего сознания, а теперь по ним я должна строить свою новую жизнь. И с каждым разом я все сильнее убеждаюсь, их мир, такой открытый и добрый для всех, такой же пустой, как и наш мир холода и лицемерия. Меня не узнала даже ее мать. Как же так? Неужели она не видела за моей радостной улыбкой отвращения, которое вызывает у меня вся эта семья Уизли, их уродливый дом, заваленный маггловским хламом и дешевой пародией на магию? Нет, не видит, только жалеет свою бедную дочку, но я не верю в эту жалость. Или могу объяснить это лишь безграничной жалостью.
Иногда я задаюсь вопросом, а узнала бы меня моя собственная мать, и не нахожу на него ответа. У меня нет больше семьи. Мои родители погибли на последней войне, как пешки Темного Лорда. Хотя я слышала, что один мой дядя, так же его последователь бродит на свободе. Но он меня мало интересует. Как и я его. Одиночество преследовало меня всю жизнь. Когда я была гадким утенком. Когда я была лебедем. Когда я стала Джинни Уизли. У меня всегда был только Гарри. Один только Гарри.
Я с любопытством рассматриваю бывших однокурсников. Все же меня определенно радует то, что Гарри почти перестал общаться с этими недоразумениями — Уизли и Гренджер, теперь уже тоже Уизли. С каким трудом я вытерпела присутствие на их свадьбе. До сих пор иногда при виде них вспоминаю свою детскую ревность, возникавшую, когда я смотрела, как Гарри общается с ними, а сижу в стороне. Я до сих пор помню, как они отпускали в мою сторону ехидные комментарии. А говорил ли что-то подобное Гарри? Я не помню. Может, не хочу помнить. А может, мне заботливо помогли забыть. А вон идет мой бывший парень, Драко Малфой, со своей женой, Асторией Гринграсс. Забавно, она сделала такую же прическу, какую раньше носила я. Интересно, а они хотя бы иногда вспоминают бывшую подругу?
Я слушаю комплименты о том, как прекрасно выгляжу. Что ж сегодня, я почти готова поверить в это. Сочувствующие пожелания выздоровления и надежды на мое возвращение в квиддич. Глупости. Я никогда не стану больше летать. У меня совсем другой стиль полета, мое тело не знает тех приемов, что знала она. А еще поздравления с помолвкой. Я невеста Гарри Поттера. Своего любимого человека. Обманом. Я мечтаю об этой свадьбе и счастлива от того, что моя мнимая потеря памяти оттягивает ее. Мне невыносима сама мысль о том, что я выйду замуж в этом обличии. Что на моей свадьбе будет лить счастливые слезы все эти бесконечные рыжие родственнички, с которыми я всеми силами избегаю общения. Я не хочу видеть их в самый счастливый день своей жизни. Я хочу, что бы Гарри произнес у алтаря мое имя, а не имя, от звучания которого мне хочется выть. Но это всего лишь глупые мечты.
Страх не уходит, он лишь изменяется от сладкого адреналина до панического ужаса, отступая лишь в минуты моего одинокого созерцания своего настоящего отражения. Слишком за многим приходиться следить. Слишком много нельзя делать. Например, вызывать патронус. Понятия не имею, каким он был у Джинни. Болезнь снова спасает меня. А сейчас я могу закрыть глаза и погрузиться в то самое воспоминание, которым я вызвала свой, представив, что мне снова 14 лет.
Святочный бал взволновал всю школу, ставшую похожей на разворошенное осиное гнездо, где бесконечные обсуждения не умолкали ни на секунду. Младшекурсницы грезили попасть на бал, а мальчики взволнованно искали себе подруг, согласившихся бы их сопровождать. Имя Гарри, и без того бывшего центром внимания, доносилось со всех сторон. Разумеется, о том, что я могу пойти с ним, не было и речи. Драко никогда бы не отпустил меня, никто никогда бы не понял меня. Да и вряд ли он об этом думал. Слишком уж натянутыми были наши отношения, если редкие перепалки между факультетами вообще можно было так назвать. Межфакультетская вражда отдаляла меня от него. Не давая ни одного шанса сделать шаг навстречу. Я боялась подойти к нему, когда была ребенком, зная, что услышу от его однокурсников одни лишь насмешки. А он первый никогда не приблизился бы ко мне, ведь от слизеринцев ему не приходилось ожидать ничего хорошего. А сейчас, когда я неожиданно стала центром внимания, и подавно. Девушка Малфоя не стала бы для Гарри объектом внимания никогда. Мне оставалось лишь затаиться и наблюдать за ним со стороны.
Я никогда не видела его таким одиноким и потерянным, как в тот год, когда на него взвалили это бремя участия в турнире. Драко постоянно отпускал циничные шутки о том, что Гарри в очередной раз ищет вселенской славы, а мне оставалось лишь неловко отмалчиваться. Я не верила, что Гарри сделал это специально. Теперь я знала по себе, о том, что такое популярность. Она грела меня, порождая эгоизм и самовлюбленность, но не давала ничего взамен — слава была бессильная прогнать привычное чувство одиночества, лишь заставляя забыть о нем в фальшивом блеске. Он искал понимания, но все же я тайно злорадствовала, видя, что он поссорился со своим рыжим дружком, таким же глупым и пустым, так же жаждавшим славы, как мои друзья детства. Я злилась, видя Гарри рядом с этой заучкой, тихо и бесполезно ревнуя его. К моему несчастью, на Святочному балу они оба была рядом с ним. Уизел в дурацкой девчачьей мантии и Гренджер в розовом платье. Я усмехнулась, заметив, что она что-то сделала со своим уродливым зубами. Что ж так она стала меньше похожа на бобра.
Зал утопал в украшениях и льющейся музыке, ученики вырядились в яркие наряды и улыбались в предвкушении веселья. Идя по руку с Драко, я наблюдала с другого конца зала за Гарри. Я видела, что, несмотря на атмосферу праздника, я видела его растерянность и тревогу, казалось, что он не понимает, где находится. Что ж, откуда ему было знать о правилах поведения на балах. Но я чувствовала, что дело было не в этом. Забавно, что в своем наблюдении я была не одинока. Эта надоедливая Уизли, так же как и я пожирала глазами Парвати Патил, с которой Гарри танцевал, открывая бал с другими чемпионами. Смешно и горько было наблюдать ее ненавидящий взгляд, устремленный на яркое сари и причудливую прическу соперницы, украшенную золотистыми лентами. Уж лучше бы я жила в ее теле, оно мне нравилось намного больше. Или же Чжоу Чанг, за которой украдкой наблюдал Гарри. От меня не могла укрыться тоска в его взгляде, обращенном на китаянку, вниманием которой полностью владел Седрик. Я до сих пор помню это мерзко разъедающее чувство ревности к тому, на кого у тебя нет никакого права, кто никогда не смотрит с такой грустью на тебя. Она тоже знала это, сколько бы я не пыталась отвлечься и забыться в танце с Драко, мой взор непременно возвращался к Гарри. Глупый замкнутый круг, рожденный наивными мечтами наивных подростков, погруженных в свое одиночество.
Драко ушел за напитками, а я неожиданно оказалась рядом с Чжоу и Седриком. Ожесточенно споря о чем-то, они даже не заметили моего присутствия. Китаянка что-то вещала об опасности. Я почти не слушала ее, наблюдая за перепалкой Гарри и его друзей. Но неожиданно мой слух вырвал из их разговора одно единственное слово. Яйцо. Я вжалась в стул, пытаясь затаить дыхание и еле сдерживая возглас удивления. Седрик сказал, что-то о том, что много раз проверял яйцо в ванной комнате старост. Я потеряла дар речи. Как можно обсуждать подобные вещи при посторонних? Воистину, хафлпафф и есть хаффлпаф.
Гарри все так же сидел, отстраненно наблюдая за танцующими. Безумная мысль о том, что этой единственный шанс, не давала мне покоя, толкая на полную глупость.
— Что, Поттер, потанцуешь со мной? — мой голос звучал дерзко и нагло, а на самом деле я с трудом сдерживала дрожь.
Рыжее недоразумение округлило глаза. Я от души пожелала ему провалиться. Гарри же будто увидел меня в первые в жизни. Ах, если бы так оно и было. Тогда я впервые увидела на его лице интерес. Что ж теперь я уже не была похожа на маленького мопса. Перед ним стояла довольно красивая девушка. Быть может, осознание этого и удивление и заставило его согласиться. Меня бросило в жар, когда он положил мне руки на талию. Я с трудом удерживала на лице холодную улыбку, когда все моя тело горело, а сердце оглушало своим стуком.
— Ну как успехи, — спросила я, пытаясь придать голосу побольше ехидства, — подготовился к следующему туру?
— А какая тебе разница? — нахмурился он.
— Да, просто интересно, — напирала я, — разгадал загадку яйца?
— Не важно.
— Значит, нет?
— Не важно, — ответил Гарри.
Собрав всю свою смелость, я наклонилась к нему и прошептала:
— Яйцо открывается в ванне старост.
Я никогда еще не видела такого безграничного удивления, смешанного с недоверием или даже злостью.
— Что за дурацкая шуточка?
— Это не шутка!
Все его мысли были передо мной как на ладони. Ловушка. Он думал, что я хочу заманить его в очередную западню. Наверняка мысленно он перебирал все ехидные насмешки, которые ему кричали вслед со всех концов школы. Или вспоминал все ссоры между ним и Драко, когда я стояла рядом, не говоря ни слова против, лишь пожирая его глазами. Только он не знал, что движет мной на самом деле.
Танец закончился, и Гарри почти бегом бросился прочь из зала. Я закусила губы до крови, еле сдерживая злые слезы. Я все испортила.
Так я и сидела в полном оцепенении, пока не заметила, что так же стремительно, Гарри возвращается ко мне.
— Откуда ты знала? — спросил он ошарашено. Глаза его сверкали.
— Пойдем отсюда, — попросила я.
Гарри, молча, подал мне руку, и мы вышли из зала во двор. Ночная прохлада приятно успокаивала горящую кожу. Я стояла, стараясь не смотреть в глаза Гарри, боясь выдать себя.
— Почему ты мне рассказала?
— А почему ты мне поверил?
— Седрик сейчас рассказал мне то же самое.
— Как мило.
— Зачем ты это сделала? — повторил Гарри, пристально глядя мне в глаза. Я никогда прежде не видела у него такого взгляда, и я помнила его и по сей день. Впервые он смотрел на меня без презрения, которым одаривал всех слизеринцев. Впервые он видел меня, не считая частью враждебной толпы. Я поняла, как он устал т этой глупой вражды, навязанной нам извне, родителями, верящими в разную правду с одинаковой фанатичностью. Почему же этот момент узнавания, которого я так жаждала в первый день в Хогвартсе, наступил только сейчас, четыре года спустя, когда у нас за спиной тонны надуманных обид и глупых правил, которые было бы так легко сломать тогда, но уже невозможно сейчас?
Зачем я это сделала? Гарри, сказать тебе честно? Рассказать тебе сказку о гадком утенке, который влюбился в прекрасного лебедя, увидев в его глазах привычную тоску и одиночество? Рассказать тебе о том, как маленькая уродливая девочка мечтала о дружбе и понимании, которое кроме тебя никто никогда не смог бы ей дать? О том, что она придумала себе призрачный мир, который вращался лишь вокруг тебя? О том, что она следит за каждым твоим шагом, пытаясь найти в тебе свое отражение, ненавидя всех твоих друзей, которых у нее вообще не было? Рассказать, Гарри?
— Я хотела тебе помочь.
— Зачем?
— Я подумала, что тебе не помешает немного поддержки.
— Неожиданно было получить ее от тебя, — улыбнулся Гарри.
— Почему же? — резко выдыхаю я, — я кажусь тебе надутой слизеринкой, верно?
— Нет, — медленно говорит Гарри, — не кажешься. Правда, не кажешься.
— Да неужели? — я ненавижу себя за то, что порчу все на глазах.
— Точно, — Гарри вдруг подходит ко мне совсем близко, а я замираю, боясь все испортить, чувствуя его дыхание на своей щеке.
Она наклоняется ко мне и целует, а я, долго не решаясь поверить своему счастью и ответить ему, вдруг впиваюсь в его губы, будто желая выпить его дыхание, а объятие наверно больше похоже на хватку. Я забываю все чужие поцелуи, снова становясь неловкой маленькой девочкой, но Гарри не отстраняет меня, гладя меня по спине. Открыв глаза, я замечаю, как что-то рыжие мелькает и уносится прочь.
Да, проклятая Уизли, я выиграла эту битву. Пусть ты мертва и гниешь сейчас под плитой с моим именем, ты выиграла войну, а я всегда рядом с Гарри, ты выиграла эту войну, что б тебе гореть в аду. Но эта битва выиграна мной.
Я знаю, что завтра все будет прежним, меня снова ждет холод и притворство, равно как и Гарри, только лицемерие вокруг него будет прятаться под маской участия. Я знаю, что стена, которую мы сломали, завтра вековые традиции выстроят вновь, я снова возненавижу этот мир, за то, что со своим шумом и суетой он отбирает тебя у меня. Я знаю, но сейчас, обнимая тебя и целуя тебя, я не помню об этом. Я не думаю об этом, идя по коридору, все еще чувствуя вкус твоих губ. Я растворяюсь в сладких грезах, вновь и вновь переживая в памяти этот момент, с каждым разом все ярче и глубже. И как бы я не пыталась, на следующий день, я не могу скрыть дурацкую счастливую улыбку. Которая еще долгое время не исчезала с моего лица.
Это стало моим самым счастливым воспоминанием, моим патронусом, который я никогда больше не вызову. Но мир остался неизменным. Лишь внимательный взгляд Гарри, обращенный на меня, напоминал о том, что это был не мир, не очередной мой сон, которые стали еще ярче. Можно ли было все изменить? Теперь, глядя на то, как на одном и том же приеме кружится вчерашняя чернь и знать, я вижу — можно. Легко. Но я, влюбленная до безумия, не сделала ничего. Я боялась. Я просто боялась снова стать отвергнутым ребенком. Отвергнутой слизеринцами, которые бы вновь презрительно смотрели мне вслед, отпуская насмешки и не доверяя секреты. Если бы я решилась прийти к Гарри, я была бы отвергнута и гриффиндорцами, такими честными и принципиальными до абсурда. Но не это главное. Я боялась быть отвергнутой Гарри, я боялась, что своим отказом, он разрушит весь мой мир, состоявший лишь из грез о нем. А почему он ничего не сделал? Тогда я не искала этому объяснений. Сейчас же, в попытке найти в нем себя, я думаю, он тоже боялся вновь стать одиноким и никому не нужным. А может, просто был ко мне безразличен. Но я, как та четырнадцатилетняя девочка, отчаянно прогоняла эту версию прочь, цепляясь за призрачные надежды, пытаясь отыскать свою правду в осколках воспоминаний.
Что Гарри начинает встречаться с Уизли, становится для меня громом посреди ясного неба. Умом я понимаю, что нам не суждено быть вместе, но это выбивает меня из колеи. Это разрушило ту грустную сказку, в которую я почти поверила. Сказку о черной метке, что горела на моем запястье.
Я не хотела быть упивающейся. Мне куда больше нравился выбор леди Малфой, мамы Драко, я принимала идеи Темного Лорда, но не хотели быть их исполнителем. Однако он решил наказать за провал не только родителей Драко. Мое наказание, как и у половины слизеринцев, было не столь жестоким, но было смертным приговором, лишавшим нас права на нормальную жизнь, я до сих пор с содроганием вспоминаю улыбку Темного Лорда, ставившего нам метку. Я ненавидела улыбку этого красивого мужчины, за то, что он сделал меня игрушкой, возможно, желая превратить меня во вторую Беллатрикс Лестрендж. Но не это было худшим. Не дикая боль, пронзающая все тело волной огненной боли. Не вид собственной изуродованной, дымящейся кожи. А осознание того, что тебя клеймили и продали в рабство, как скотину. Я ревела всю ночь, обнимая и гладя Драко. Мы были вместе три года, но в ту ночь, когда не было сказано не слова, мы впервые были по-настоящему близки, стирая слезы с чужих щек, не замечая их на собственном лице. Гордость заданием Лорда, загадочный вид и высокомерие — все это пришло к нему потом. В ту ночь были лишь потоки слезы и разлитое в воздухе отчаяние.
Но Уизли. Да, это был жестокий реванш. Она сломала мой мир. Точнее не она, но Гарри, которого я по-прежнему искренне любила, я не могла ни в чем обвинять. Новость о том, что они теперь вместе, разлеталась после квиддича. Я верила, что никогда больше не приду ни на один матч. Но Драко изменил мои планы, сказав, что ему нужна на следующий матч замена. Я не играла в команде, но уговорила его отдать место ловца мне. Я хорошо летала, но делала это только для собственного удовольствия. Я видела в полете не глупый спорт, а ощущение свободы, возносящей тебя к небесам. Но теперь я тренировалась до исступления, с нетерпением ожидая следующего матча.
Наконец, он настал. Нет, мне не нужен был снитч. Мне нужна была она. Я специально делала все, чтобы столкнуться с ней. С каким удовольствием я, наконец, столкнула ее с метлы. Как заворожено я глядела на то, что ненавистная девчонка падает вниз, надеясь, что сейчас она разобьется на осколки, как стекло, я была бы счастлива, увидеть, как песок постепенно темнеет от ее крови. Увы, она всего лишь потеряла сознание. Я отдалась стихии ветра и поймала этот дурацкий снитч. Быть может потому, что не хотела смотреть на землю, чтобы не видеть, как Гарри будет бежать к ней. А потом я унеслась в раздевалку и, наконец, смогла разреветься, лежа пластом на полу. Я плакала обо всех своих детских иллюзиях, в которые продолжала верить. О том, что так и не смогла стать нормальным человеком в этом мире, полном преград. О том, что была слишком глупа, чтобы хотя бы попытаться их сломать. О том, что так и осталась забитым маленьким ребенком, готовым в любую секунду получить удар, несмотря на умение лгать и улыбаться.
Я не заметила, когда пришел Гарри. Зачем? Обвинить меня, защищая эту дрянь? Нет, он просто сел рядом со мной, погладив меня по щеке. Я подняла свои заплаканные глаза. Я не видела в них ни злости, ни обвинения. А потом он перевел взгляд на мою черную метку, которую я забыла спрятать заклятьем, когда его срок вышел.
— Как ты могла?
И я поняла, что речь не о Джинни. Я кричала и выла о том, что у меня не было выбора. О том, что всю свою жизнь я бежала за навязанным идеалом. О том, что я была изгоем, слыша вслед лишь насмешки. О том, как я одинока. Я не сказала лишь о том, как я люблю его, но сейчас понимаю, что слова были не нужны. Это было очевидно.
Потом были ласковые поцелуи, плавно перетекшие в нечто большее. Я никогда не думала, что моя мечта сбудется в тот момент, когда я буду лежать разбитая собственной истерикой и никчемностью. Я теряла сознание от эмоций, от прикосновений, от секса, боясь, что сейчас я проснусь в полном одиночестве. Но когда, я открыла глаза, чувствуя боль во всем затекшем теле, мое сердце взорвалось от радости, что Гарри спал рядом со мной. Но я снова оказалась ребенком. Испуганная своими словами, я убежала в спальню, оставив его одного.
И снова, на утро мы не сказали друг другу ни слова. Но он расстался с Джинни. Слабое утешение перед угрозой войны, но для меня оно было всем.
А потом моя черная метка вновь сыграла свою роль. Я не забуду никогда, как била упивающихся, желая помочь ему. Не забуду его взгляд, ставший нашим безмолвным прощанием.
Да, тогда, перед событием, которое историки назовут финальной битвой, я кричала о том, что Гарри здесь. Я лишь хотела его спасти. Я могла его спасти, я могла дать ему шанс сбежать. Но никто этого не понял, мое клеймо горело на мне, обвиняя заранее во всех еще не совершенных грехах и предательствах.
Появление огромной совы, ворвавшейся с громким уханьем в зал, отвлекает меня от воспоминаний. Гарри в руки падает толстая посылка, буквально взрывающаяся в тот момент, когда он прикоснулся к ней. Вопиллер срочно приказывает главе аврората просмотреть содержащуюся папку. Она довольно увесиста на вид. Гарри выходит прочь из зала, в одну из комнат, а я следую за ним. В папке находится дело одного из беглых слуг Темного Лорда, подобное совсем не редкость, но вот имя его выбивает меня из колеи. Мой дядя. Тот самый, единственный оставшийся в живых дядя.
Гарри сосредоточено изучает дело, а я тихо сижу рядом, выхватывая глазами его детали. Мне кажется или, во время чтения этой фамилии, его глаза подергиваются дымкой? Мне чудится, что руки его слегка дрожат, а губы сжимаются в нить? Конечно это не так. Это просто игра моего воображения, вызванная воспаленными воспоминаниями. Мне в глаза бросается строчка о том, что он должен приехать для его допроса. В Азкабан. Немедленно. Сейчас.
— Ты пойдешь?
— Да. Дорогая, я должен.
Сейчас я разрушаю свою новую жизнь, раскрывая себя полностью:
— Можно я пойду с тобой?
— Но зачем?
— Не хочу отпускать тебе к дементорам одного.
Это чистая правда, но звучит она неуверенно, крича о подвохе.
Я ненавижу себя, за то, что этой странной выходкой почти сняла мою маску, почти закричала о том, что я не Джинни Уизли.
Финальная битва вновь сделала ненавистную девчонку моим противником. Вот только цена победы была куда серьезнее, чем кубок школы, а на кону стояло не несколько сломанных костей. Мы были по разные стороны этой войны, я — невольная упивающаяся, она — верный приверженец Дамблдора. Вот только я знала, что ее мысли далеки от войны, так же как и мои. Я уверенна, что в своих мыслях она прокручивала то же воспоминание, что и я. Сцену во дворе после святочного бала. Мое лучшее воспоминание, и ее первое разочарование, ее ночной кошмар.
Я не убивала никогда прежде. Впрочем, я не убила и ее. Формально нет. С моей палочки никогда не слетало смертельное проклятие. Но любой человек назвал бы то, что я сделала — убийством.
Битва шла полным ходом. Глаза болели от вспышек чужих палочек, от запаха дыма. Это была лихорадка, колотившая всех нас, заставляя продолжать этот истерический танец смерти, не прощаясь с павшими, не замечая своих товарищей, которым уже не суждено подняться. У нас была своя схватка, в которой не было смысла, лишь одни эмоции, одно упрямое желание показать, чья детская любовь сильней. Мы ушли от основной массы дерущихся, переместившись в один из коридоров. В этой схватке не было слов, в которых никто не нуждался, безмолвная четность была настолько полной, что от этого становилось жутко. Вся ярость проявлялась лишь в ослепляющем свете заклятий, слетающих с наших палочек.
— Bomdarta! — прокричала я, взрывая потолок над головой Уизли.
Я не рассчитала силу взрыва и, задетая собственной взрывной волной, отлетела прочь, потеряв сознание. А когда очнулась, то кинулась разгребать завал, под которым оказалась погребена Джинни Уизли. Она тоже была без сознания, но еще дышала. Вокруг ее головы виднелась лужа свежей крови. Я могла спасти ее. Я могла позвать на помощь. Но мной владели совсем другие мысли. Эта была всепоглощающая, беспощадная ревность. Передо мной мелькали, разрывая мое сердце, картины о ней и Гарри. Что он ей говорил? Что обещал? Любил ли он ее? Я не могла этого вынести.
Я продана в рабство. Я клейменная скотина без права голоса. Мои родители мертвы. Меня ждет лишь позор и презрение. Но мне на это плевать. Но не Гарри. Передо мной лежит, хрипя и задыхаясь, мой шанс быть с Гарри.
Я кинулась прочь к кабинету зельеварения. Безумная, я ворвалась в лабораторию и громила ее в поисках заветного зелья. Наконец оно оказалось в моих руках.
— Что вы здесь делаете, мисс?
— Помогите, — прошептала я.
Северус Снейп. Наш любимый декан, всегда защищавший своих змеек. Наш новый директор, только благодаря которому благородный гриффиндор не устроил над нами самосуд в темной комнате. Безумно просить помощи. Но я молила о ней.
Голос не слушался меня, я просто бежала в тот коридор, боясь, пропустить нужный поворот, а Снейп бежал за мной. Я привела его к телу Джинни. он прощупал ее пульс, а потом многозначительно посмотрел на флакон с зельем, который я держала в руках.
— Чего вы хотите?
— Гарри.. я защищу Гарри! я смогу!
Снейп жестом указал на мои волосы. Я сдернула волос и отдала ему, а Снейп, прошептав caedo над ее головой, разделил зелье на две части — ту, что влил ей в рот, и ту, что выпила я. Дергаясь на полу в конвульсиях, переживая преображение, я видела, как он тянет тонкие нити мыслей из нее разбитой головы. Потом она начала дергаться всем телом, с ее губ стекла струя крови и она затихла. Нет. Я затихла. Передо мной лежало мое собственное тело. А я стала рыжей Уизли.
— Теперь слушайте меня внимательно. Я сделаю так, что на этот раз зелья хватит больше, чем на час. Но вас будут допрашивать. Вы должны отдать мне свои воспоминания.
С трудом, я кивнула.
— Все ваши воспоминания. До последнего. Когда вас найдут, ваша память будет чиста. Я отдам вам те воспоминания, которые смог получить, но их мало, их катастрофически мало. Я буду давать вам зелье, а потом, когда все уляжется, верну вам память. Вы согласны?
— Да, — прошептала я, — да профессор.
Я смотрела на то, как он вливает что-то в мое горло, а потом забирает мой разум, заполняя им хрустальный флакон, пока все мои мысли не покинули мое сознание. Потом появились другие. Ее воспоминания. Тогда я этого не знала, но чувствовала, что они неправильные, чужие, остатки моей натуры отказывались их принимать. Я с трудом встала, охваченная внезапным порывом. Но эти мысли как осколки кололи и ранили меня, сводя с ума. Не в силах это выносить, я упала посреди коридора.
Когда очнулась в больничной палате, мне рассказали о том, что я пролежала без сознания всю финальную битву. Меня нашли и отправили в больницу Святого Мунго, где я провела несколько дней. Гарри, мальчик из моих редких воспоминаний, был рядом со мной и уверял в своей любви. Я была так счастлива, но все же не могла понять, что во всей это ситуации меня смущает. Я любила его, но не верила любви из осколков моего сознания, будто от меня ускользала какая-то деталь, скрытая для меня моей потерей памяти. Мне говорили, что меня зовут Джиневра Уизли. Осколки памяти говорили о том же. Но я не верила им. Это была какая-то ошибка. Они были чужими для меня. Память не возвращалась.
А однажды ночью в мою комнату влетела сова с большой посылкой для меня. Нет не для меня. На ней стояло имя другой девушки, о которой моя память смутно отзывалась неприязнью, но я, повинуясь какому-то порыву, открыла ей. Ей содержимое оставило меня в недоумении — волшебная палочка, точная копия моей, письмо и рыжие, так похожие на мои волосы и маленький флакон, наполненный сияющей жидкостью.
Палочка легка в руку как влитая, согрев меня привычным теплом, хотя та, что лежала на тумбочке, меня не слушалась. Письмо от Северуса Снейпа объяснило мне все. Я вернула свою память и снова стала собой. Ментально. Не телом, к которому я вновь испытывала застарелую ненависть. Северус обо мне позаботился, подробно объяснив, что мне теперь следует делать, а все улики я по его совету сожгла, как и палочку Уизли. Теперь вся моя жизнь зависела от оборотного зелья и рыжих волос моего бывшего врага. А так же от актерских способностей, которые воспитывал Слизерин в своих детях. Мои забытые чувства, которые бессильны вернуть мне память по-настоящему, нахлынули вновь. А на следующее утро Гарри забрал меня из больницы.
Я была счастлива. Моя детская мечта, бережно хранимая в сердце запуганного и одинокого ребенка, сводящая с ума, наконец-то, сбылась, омрачаемая лишь воспоминанием о моем первом убийстве. Первом и единственном. Я стала невестой любимого человека, ценой обмана и жизни другого человека.
Я еще долго слушала рассказы об итогах войны, усмехнувшись при новости о том, что нашего декана все считали официально погибшим. О моей судьбе никто не сказал ни слова, только декан упомянул о том, где я похоронена. Как странно было смотреть на собственный портрет на надгробной плите, где среди цветов с тяжелым сладким запахом, должно было быть похоронено мое тело, но вместо него были погребены мое прошлое и моя невиновность.
Жаль только, что ее воспоминания так и не дали мне ответов на мои вопросы. Вырванные из умирающего сознания, они были слишком смутными, что бы рассказывать о нем-то и рисовать яркие образы. Я живу, не зная, кого он любит — меня или ее. А любит ли? Я хочу в это верить, но не знаю, чья память может подсказать мне верный ответ.
Лишь в мрачных коридорах Азкабана, меня прознает ужас от мысли о том, что срок действия моего оборотного зелья вот-вот истечет. У меня есть флакон с собой, но здесь, в этих гранитных залах, негде спрятаться от посторонних глаз. Я судорожно пытаюсь придумать, куда мне уйти, отгоняя нарастающую панику. Приближаясь к камере, я делаю глубокий вдох, заставляя себя думать о другом. О цели нашего визита.
Но мне не суждено сказать своему последнему родственнику ни слова. Даже если бы он чудом узнал меня, то сейчас его пустые, закатившиеся глаза не способны узнать даже собственное отражение, а губ, по которым стекает слюна, вряд ли слетит хоть что-то, кроме бессвязного мычания. Мой род отныне угас окончательно, оставшись лишь упоминанием в фамильных древах.
Дементоры. Они словно пообедали дядей Патриком. Но не могильный холод, пронзающих со всех сторон, пугает меня, а лицо Гарри, бледное, без единой кровинки. Дементоры подступают со всех сторон, все плотнее сжимая кольцо холода и пустоты, которой, оказывается, пронизан воздух.
Это ловушка. Ловушка для Гарри, в душе которого так много страшных воспоминаний о смертях и потерях. Я смотрю на тело дяди, гадая, мог ли он, фанатично преданный, пожертвовать собственной душой ради мести главному аврору и убийце его хозяина? Стать приманкой для этих мерзких созданий, чтобы отдать им его?
— Гарри, патронус!
Он же умеет это делать! Его гордость, его лучшее заклинание, вызывающее серебристого оленя. Но сейчас я вижу, лишь как он бессильно падает на колени, едва удерживая палочку в руке. Слишком много воспоминаний.
— Гарри!
Бесполезно. Вот так, просто по глупой случайности, я сломаю свою новую жизнь, вырванную обманом. Но у меня нет другого выбора. Я закрываю глаза, возвращая из памяти любимый образ. Это ловушка не только для Гарри. Это ловушка и для меня.
Заставляя дементоров одним взмахом своих могучих крыльев превращаться в серый дым, серебристый лебедь грациозно порхает по камере. Я на секунду закрываюсь глаза, щурясь от его яркого света, будто желая попрощаться со своей жизнью. В такт моим мыслям, меня начинают бить конвульсии. Я больно ударяюсь о холодный пол, почти смеясь над тем, как ловко судьба исполнила мое самое безумное и запретное желание. Дрожа, я поднимаюсь, видя перед глазами свои черные волосы. Да, мои волосы, наконец-то, черны, как смоль, а глаза серые, холодного стального цвета, а вовсе не теплого карего. Да, сейчас, в помятом зеленом платье, с серебром на шее, я просто воплощение всего слизеринского.
— Пэнси?
Да, я Пэнси Паркинсон, вечный изгой и самопровозглашенная королева всея Слизерина. Дурацкие титулы. Мои родители наверно гордились бы мной за то, что делала и негодовали из-за того, как я легко попалась. Истинно слизеринский обман и истинно гриффиндорская глупость. Впрочем, нет. Жить одной болезненной мечтой — на это не способен ни один факультет. На это способны лишь только маленькие забитые девочки. Гадкие утята.
Теперь мне нет пути назад. Можно даже не уходить из Азкабана — меня теперь оставят здесь.
И все же я могу позволить себе исполнить свое последние желание — заглянуть в глаза Гарри, я откидываю волосы с лица и натыкаюсь на тот самый взгляд, который столько раз видела в своих фантазиях. Будто нет ни преград, ни прошлого, будто мы видимся в самый первый раз. Тот взгляд, который я хотела увидеть в свой первый день в Хогвартсе.
Vova
