Грань

Гермиона всегда грызет ногти, когда волнуется. Иногда она сгрызает их до крови — мне нравится смазывать кончики её пальцев бадьяном, мягко журя за очередной срыв. А когда уходит Рон, вся её жизнь превращается в один сплошной срыв.

Я дико ревную — и дико скучаю по другу. Разрываться между двумя самыми дорогими мне людьми невыносимо, но процесс необратим — я полюбил Гермиону Грейнджер. Да и как её можно не полюбить — такую хрупкую, но старающуюся казаться сильной, чуть неуклюжую, но невероятно изящную, совсем не чувственную, но очень цельную?

Джинни — набатом отдается у меня в ушах. Джинни — выбивает дождь по крыше палатки над головой. Джинни — поет ручей где-то в лесу. Джинни ждет меня, а я с содроганием жду момента, когда Рон снова будет с нами и я стану не нужен Гермионе.

— Джинни? — я не слышу, что она говорит — читаю по губам.

— Прости, — убираю руки с её плеч, избегая смотреть в любимые глаза, отворачиваюсь и произношу, стараясь, чтобы голос прозвучал как ни в чем не бывало: — Моя очередь дежурить. Дай мне свою палочку, Гермиона.

Срыв. Её имя обжигает горло, губы и вырывается на свободу сгустком пламени — это горит моя душа. Гер-р-рмиона. Выскакиваю на улицу, рывками глотая морозный воздух — по легким будто бритвой полоснули, но в груди по-прежнему пылает пожар. Любовь, сказал бы Дамблдор. Ты, наверно, заболел, друг, сказал бы Рон. Температуры нет, сказала бы Гермиона, касаясь своей маленькой прохладной ладонью моего лба. А сердце забилось бы, как птица, угодившая в силки, от этого невинного прикосновения.

Её рука ложится на мое плечо. Оборачиваюсь — в больших карих глазах нет осуждения, лишь бесконечное понимание.

В горле растет огромный ком, который я не в силах проглотить.

— Отдай мою палочку, Гарри, — говорит Гермиона обманчиво спокойным тоном и уже через миг визжит, как разъяренная вейла: — Отдай мне мою палочку, Гарри Поттер!

Прячу руки с зажатой в них волшебной палочкой за спину, ловлю короткий благодарный взгляд Рона и негодующий — Гермионы. Она вдруг замирает и съеживается, становится совсем маленькой. Рон смотрит на неё с опаской, точно спрашивает — буря миновала? Я знаю точно — да.

Проходит совсем немного времени — а она уже позволяет ему держать себя за руку. Словно и не было долгих нескольких недель его отсутствия, словно и не было её неровно остриженных ногтей.

Сижу под деревом, уткнувшись носом в какую-то книгу — слова скользят мимо меня, но я упорно продолжаю делать вид, что увлечен чтением. Потому наверно, что слышу за спиной её легкую поступь и чувствую едва уловимый запах ванили.

— Я сменю тебя, Гарри, иди в палатку — тут слишком холодно.

Протягивает руку, чтобы забрать у меня плед и свою палочку, с которой я все никак не могу расстаться — она хранит тепло Гермиониных прикосновений. Я ловко перехватываю её запястье и быстро его целую — под губами пульсирует тонкая голубая вена. Гермиона обескуражена, но я уже отпускаю хрупкое запястье и ухожу в палатку.

— Гарри, нам нужен план, мы не можем...

— К черту план! Когда мы проникали в Министерство, у нас тоже был план и куда он привел? — раздраженно обрываю Гермиону на полуслове, в её глазах обида и непонимание, но мне уже все равно. Пустое и замерзшее сердце ничего не чувствует.

— Мы пойдем, — решительно заявляет Рон, пристально смотрит на Гермиону, и через несколько мгновений она кивает. Сдается.

Она держит Рона за руку — почти постоянно. "Мы можем умереть еще до рассвета, — говорит её взгляд, — я хочу насладиться последними мгновениями".

— Нам нужно вывести домовиков из замка, — серьезно говорит Рон в какой-то момент, — они не должны умирать.

После этих слов она смотрит на него по-иному, я уже знаю, что произойдет в следующее мгновение — но не успеваю отвернуться.

Сердце разлетается на миллион осколков, застарелые рубцы вновь вскрываются и начинают кровоточить, едва поутихнувшая боль возвращается и запускает свои острые зубы в мою истерзанную душу.

— Как будто меня тут вообще нет, — произносят онемевшие губы, точно повинуясь воле совершенно другого человека, живущего внутри меня. Это сказал Гарри, который любит Джинни. Это сказал Гарри, для которого Гермиона — свой парень.

— Мы ведь на войне, забыли? — раздражение рвется наружу — и на этот раз мое. Они смущенно отстраняются друг от друга, но рук не размыкают. Их сплетенные пальцы теперь — одно целое. Мне в этом новом мире, родившемся так внезапно и забравшим с собой двух самых дорогих мне людей, места нет.

Мы куда-то бежим, выкрикиваем какие-то заклинания и вдруг оказываемся в Большом зале. Холодный голос Волдеморта, кажется, идет от стен, раздается отовсюду.

— У тебя есть время до полуночи, Поттер.

— Ты не пойдешь, Гарри, — голос Гермионы срывается от волнения, Рон напряженно сжимает кулаки. — Не пойдешь, — она упрямо выпячивает подбородок.

— Я скоро вернусь, — обещание повисает в воздухе — никто не поверит в такую жалкую ложь. Но мне все равно.

Мантия-невидимка зажата в руке, выхожу в коридор — там никого нет, все собрались в Большом зале и оплакивают жертвы, которых не было бы, сдайся я чуть раньше.

Слышу гулкие шаги, эхом отдающиеся от каменных стен, а потом знакомые ладони оказываются у меня на плечах и разворачивают к себе. Её лицо так близко от моего, что я могу разглядеть каждую веснушку на вздернутом носу.

— Не ходи, слышишь? — лихорадочно шепчут бескровные губы, я, как завороженный, смотрю ей в глаза. За её спиной стоит Рон — только это мешает мне сделать еще один шаг. Вместо этого я отступаю.

— Я вернусь, обещаю, — отстраняю её, почти отталкиваю, она оборачивается, проследив за моим взглядом, но не говорит ни слова. Ей не удастся меня остановить — она уже поняла это.