Чародеи

Верхушки вековых деревьев сплетаются в ажурное кольцо, опоясывающее виднеющийся с поляны кусочек бархатистого ночного неба. Природа живет своей жизнью – шуршат листья, перешептываясь между собой, стрекочут сверчки, где-то вдалеке ухает филин, и наверняка, сойди я с круглого островка затишья, наткнулся бы на гигантских пауков или еще какую-нибудь жуткую тайну, спрятанную под темным пологом старого леса. Я сижу на полувросшей в землю коряге, частично покрытой мягким зеленым мхом, и задумчиво смотрю вверх, прямо в белый безумный глаз луны, кажущийся круглым, однако мне ли не знать – до полнолуния еще три дня. Оно стало моим проклятьем уже давно, настолько, что с трудом помнится время, когда жизнь не была связана с капризами серебряной богини.

Мне нравится приходить сюда. Здесь нет людей с их вечными проблемами, нет серых стен и бесконечных норм. Запретный лес одинаково суров как к чистокровным волшебникам, так и к тем, в чьих жилах течет кровь магглов; ему все равно, кто ты и что о тебе думают. Только тут можно почувствовать себя тем, кем ты являешься, без оглядки на других и лишних прикрас.

Я улавливаю звук мягких лап, отталкивающихся от влажной после дождя земли, хоть чувства и не так обострены, как в обличье зверя. Бродяга. Пожалуй, единственный, кого я ни за что не прогнал бы из этого хрупкого уголка гармонии. Заминка. Видимо, превращается. Легкий шорох кустов дикого неизвестного мне растения по левую руку, и хмурый Сириус появляется в поле зрения.

— Она согласилась.

Два слова вместо приветствия. Он вообще редко начинает разговор с банальных «приветов» или вопросов о жизни, переходя сразу к главному. Вот и сейчас – небрежно брошенная фраза объясняет и его лихорадочный бег сквозь чащобу, выискивая меня по запаху, и напрочь убитое выражение лица. Лили Эванс все-таки уступила ухаживаниям Сохатого.

Я молчу. Да и что сказать? Что бы ни сорвалось с моего языка, будет либо жалостливым, либо фальшивым, а он ненавидит подобное. Остается только молча наблюдать, как друг размашистым шагом пересекает поляну, закусив губу и потухшим взглядом смотря в пространство. Тут я бессилен. Ведь я – не Джеймс.

— Эта чертова дура сообразила, наконец, что к чему! – с внезапной злостью проорал Сириус. – Столько времени плевать она хотела, еще немного, и он бы перегорел, невозможно же добиваться вечно! Ну конечно, кому не нравится, когда его обожают! Лунатик, это конец.

Закончил он хрипло и почти шепотом, смотря на меня с тоской и какой-то отчаянной надеждой. Ну конечно, привык, что я всегда нахожу нужные слова. Что вытаскиваю их обоих из того дерьма, в которое они ныряют с завидной регулярностью. Но разве могу я вырвать из груди горящее сердце, охладить и безболезненно вернуть на место? Это не под силу даже Мерлину.

— Ты знал, что это случится. – Мой голос звучит тихо и неожиданно спокойно. Это то, что я должен сделать – успокоить его. В таком, мягко говоря, невменяемом состоянии, он способен на все, и моя задача – предотвратить возможные последствия.

— Разве от этого легче? – горько усмехается. – Я улыбался, как идиот, когда он заливался соловьем о своем невозможном счастье, Эванс смущенно краснела и хлопала ресничками, а весь этот цирк скрашивала только мысль о том, что я сделал бы с ней, будь она парнем!

М-да, Бродяга, не выйдет в этот раз поссорить их, как тогда на озере – слишком уж явный маневр. На этот раз твоя ревность безвыходна – и от этого еще более разрушительна. По отношению к тебе самому.

Я встаю и приближаюсь к нему. Плечи поникли, голова опущена – и куда только подевался весь лоск представителя древнего чуть не королевского рода? Упрямо смотрит вниз, не поднимая на меня взгляд обреченных синих глаз. Я знаю, что больше никто не имеет права видеть его таким. И я не позволю этому мрачному и уничтоженному Сириусу покинуть пределы леса.

Кладу руку ему на плечо и кончиками пальцев другой поднимаю подбородок. Его нужно отвлечь, чтобы, не дай Мерлин, не сотворил чего-нибудь, о чем потом будет жалеть. Он уставляется на меня с каким-то отстраненным удивлением.

— Рем…

— Тссс. – Мягко прижимаю указательный палец к его губам. — Ты мне доверяешь?

— Да, но…

Ты не Джеймс. Именно так заканчивается эта фраза. Ты дорог мне и все такое, но никогда не займешь места Сохатого – а тот бездарно протрачивает это преимущество, в упор не видя очевидных вещей. Вот такая вот смешная в своей абсурдности история.

Я не даю ему досказать, накрыв его губы своими. От неожиданности он замирает. Легкий медный привкус крови, видимо раскусал изнутри, и сигаретная дымка. Несколько секунд он стоит молча, не отталкивая, но и не поощряя. Я углубляю поцелуй, легко провожу языком по внутренней части его верхней губы, вдыхая запах боли, перебитой непониманием. Сириус несмело приоткрывает рот, подаваясь мне навстречу, и отвечает – с какой-то обреченностью, будто ему уже все равно.

Мои пальцы вплетаются в его длинные волосы, он обхватывает меня руками за шею, привлекая еще ближе к себе, впиваясь с горьковатой страстью. Рваные вздохи спотыкаются о внезапно проснувшееся желание, чтобы это не прекращалась. Пусть я об этом пожалею, когда буду ловить на себе его косые взгляды. Есть только здесь и сейчас.

Он первый тянется к застежкам на моей мантии, практически сдирая ненужную и мешающую ткань, отбрасывает ее в сторону, приникая губами к моей шее, засасывая кожу; проводит пальцами по животу, к светлой дорожке волос, уходящей вниз. Тело недвусмысленно реагирует на его прикосновения. Сириус чему-то невесело усмехается и сбрасывает куртку, следом за ней спутанным комком летит и рубашка.

Мысли уносятся куда-то вдаль, а мир сужается до размеров лесной проталины. Мы опускаемся на примятую желтоватую траву, я покрываю поцелуями его живот, слегка покусывая; прихватываю соски, вызывая слабые стоны. Он переворачивает меня на спину, подминая под себя, быстро справляется с ремнем на джинсах, стягивает их и отшвыривает куда-то, после чего повторяет то же самое с остатками своей одежды.

Он прекрасен. Высокий, стройный, и снова величественный, будто и не было этой вспышки, и все мне привиделась. Полуприкрытые глаза, иссиня-черные волосы в отблесках лунного света, мягко сияющая кожа. Я знаю, что на моем месте он был бы рад видеть другого, но это отступает на дальний план и теряется где-то за стеной полуночного кружева деревьев. До моего слуха доносится его приглушенный шепот, но я не могу разобрать слов. Да они и не играют роли.

Неверное ночное светило озаряет ковер из травы, мха и нескольких золотистых опавших листьев, на котором сплетаются воедино наши тела. Он входит в меня медленно, понемногу, покрывая поцелуями шею и плечи, лаская мою возбужденную плоть. Я почти не чувствую боли, отдаваясь новым ощущениям, и не шепчи он этого имени, даже поверил бы, что жажда близости, этот почти голодный блеск в темных, как ночная высь, глазах, действительно устремлены ко мне.

Сириус начинает двигаться, его неторопливые, выверенные движения сводят меня с ума. Я слегка постанываю, подаваясь ему навстречу, стремясь еще больше слиться с ним, и он уступает, делая толчки глубже, а темп – быстрее. Я мечусь под ним, выкрикивая какие-то бессвязные глупости, то прося не жалеть меня, то умоляя быть нежным. Чувствуя подступающую горячую волну, я выгибаюсь, судорожно вцепляясь в чуть жухлую траву, а с губ слетает исступленный вопль.

— Джеймс... – у него вырывается полустон-полувсхлип, в момент, когда судорога оргазма сотрясает его тело, и он изливается в меня, с силой прижимая к себе. Перекатывается на спину и молча смотрит в глубину рассеянной синевы с рассыпанными по ней искорками звезд, а я столь же беззвучно наблюдаю за ним и вновь сетую на жестокую несправедливость, вынуждающую такое совершенное существо страдать.

А потом мы соберем раскиданные вещи, приведем себя в порядок и уйдем рука об руку в сторону таинственного силуэта замка, освещенного всевидящей луной. Нам не страшны скрывающиеся во мраке твари – куда ужаснее одиночество, скрытое в наших душах. Оплетенные сомнениями, скованные кандалами невзаимности и провожаемые неотвратимой усмешкой серебристого света – вот они мы, всемогущие чародеи.