Утро было светлое и душное

То утро было светлое и душное. И я не могу знать, что заставило появиться Джеймса в моей скромной обители в такую рань. К тому же в воскресенье.

Тогда он просто завалился в мою комнату, стянул толстое одеяло с постели на пол и начал трясти меня за плечо. В такие моменты ему, честно говоря, жутко хочется врезать. Ведь знает же, что я поздно ложусь спать. Ах да, я забыл упомянуть, я — начинающий художник. Как и у любого художника лучшие работы выходят у меня только с присутствием вдохновения. А вдохновение посещает меня исключительно в темное время суток. К сожалению, не все понимают такие простые вещи. Вот родители мои не понимали. Собственно поэтому мне и пришлось переехать. Сейчас я снимаю небольшую однокомнатную квартирку в маггловской части Лондона. Отец, конечно, предлагал подыскать вариант получше, но я решительно отказался. Финансовая независимость для меня очень важна, а эту квартиру я вполне мог содержать из своей зарплаты (я подрабатываю официантом в дорогом ресторане) и стипендии.

Первые минуты я притворяюсь, будто не замечаю его попыток разбудить меня, но он (гриффиндорец, что с них взять) не ослабляет напор. Поняв, что другого не остается, я медленно приоткрываю один глаз. Солнечный свет, льющейся из окна, тут же ослепляет меня. Неужели братик уже успел распахнуть шторы?..

Я приподнимаюсь на локтях и пытаюсь рассмотреть Джеймса, который широко улыбался, явно радуясь достигнутому таким наглым образом, пробуждению. На нем простая одежда: белая мятая футболка, синие джинсы. Его куртки я не вижу ни на вешалке, ни на кресле, куда обычно он ее клал приходя ко мне. Из всей моей семьи он навещал меня чаще всего. Обычно Джеймс заходил на чай после учебы. Всегда в свежих отутюженных рубашках и начищенных оксфордах, с портфелем надетым на длинном ремешке через плечо. Только торчащие во все стороны кудряшки и пирсинг на языке портили образ идеального ученика. Также он не снимая носил кулон подаренный дядей Чарли — зуб Венгерской Хвостороги. Сейчас же он и его забыл одеть. Неужели так торопился? И для чего?

— Доброе утро, Альбус,— тихим голосом говорит мой гость. Он уже забрался на кровать с ногами и устроился среди подушек, обняв колени. Его карие глаза внимательно изучают мое лицо, шею, ключицы, отчего к щекам приливает румянец.

— Доброе. Зачем ты пришел?— спрашиваю я в лоб, все еще щурясь.

— В гости,— быстро проговаривает он. Я вздыхаю.

— Чаю?

Ответом мне служат два торопливых кивка.

Вот такой вот странный скомканный диалог.

Я вскакиваю с постели и направляюсь в сторону кухни, попутно натягивая первую попавшуюся под руку тряпку на себя и пытаясь не краснеть. Ну да, я, как и все великие, привык спать обнаженным. А что такого? В своей квартире можно. А Джеймсу надо научиться соблюдать правила этикета и заранее предупреждать о своем визите.

Мне лень искать в своем творческом беспорядке палочку, поэтому я собственноручно, по-маггловски наполняю чайник и ставлю его на плиту. Пожалуй, в последнее время я делаю это слишком часто. Возвращаюсь в спальню.

Джеймс, тем временем, опустившись на колени, разглядывал мои недавно сделанные рисунки, лежащие на низком журнальном столике. Так приятно было смотреть, как он внимательно разглядывал изображения на светлых листах, как иногда проводил кончиком пальца по рисунку, будто проверяя, настоящие перед ним или нарисованное.

Некоторое время просто не могу оторвать взгляда от чуда, которое я привык называть братом. Каштановые, спадающие на лоб кудряшки, кремовая кожа, полные, чуть красноватые губы— это от того что он часто их кусает. Вот, и сейчас тоже.

Так вот любоваться Джеймсом я начал недавно, около полугода назад. Себе я говорил так: "Я художник. Это моя обязанность замечать красоту во всем". А о том, что я замечаю эту самую красоту только в брате, предпочитаю не думать.

Чайник закипел спустя несколько минут. Я разлил воду по чашкам и опустил в них пакетики с заваркой. Другой чай не держу— слишком хлопотно.

Захватив кружки с кипятком, я отправился обратно и очень удивился обнаружив разъяренного брата посреди комнаты, сжимающим в руке что-то красное. Я даже чай пролил.

— Что. Это. Такое,— говорит Джеймс тихо. Я гляжу на папку в его руке. Черт.

Эти мои творения не были рассчитаны для показа публике. Дело в том, что в этой папке находилось домашнее задание по теме "Обнаженная натура". Натура была мужская. Я начинаю лепетать что, мол, это по учебе, что тема сложная... И тут братишку прорвало: "Что это, твою мать, такое?!" и "А если отец узнает?!".

Наверное, весь дом его слышал. А я лишь вжался в стенку и наблюдал за истерикой (по-другому не назовешь). Так бы до вечера могло продолжаться, если б я не понял, в потоке ругательств, фразу:

— ... поменьше рисовал своих гребанных любовников...

Кого? Любовников? То есть он думал что я рисую... И поэтому...

В груди сладко защемило. Я заулыбался как умалишенный и крепко схватил брата за плечи, не давая возможности вырваться. Хотя, он и не пытался, пораженный моим поступком. Я затараторил, принялся объяснять, что нет никаких любовников, что это академия нам натурщиков предоставляет, что он дурак. К концу моей исповеди у Джейми совсем заалели щеки, да и у меня, наверное, тоже.

Он сполз на ковер и достал из кармана зажигалку и пачку сигарет. Я опустился рядом с ним, пытаясь поймать взгляд таких знакомых карих глаз. Но Джеймс, либо не замечал этого, либо хорошо игнорировал.

Прервать тишину брат решился только спустя две сигареты. Он довольно хмыкнул и поднялся на ноги. Лениво стянул с себя футболку.

— Что ты делаешь?— спросил я, когда мой потерявший голову братец начал расстегивать джинсы.

— Ты будешь рисовать только меня.

— Но...

— Рисуй.

— Джейми...

— Заткнись и рисуй.

конец