Контакт

Ее появление было необычным — в последнее время редко кто попадал в Малфой-менор на своих ногах, да еще и без видимых повреждений. Она же не просто шла сама, но еще и каким-то образом умудрялась сохранять спокойствие — скорее всего, просто еще не успела понять, что ей грозит. Окруженная людьми в капюшонах, кажущимися такими огромными по сравнению с ней — миниатюрной и худенькой, одетой в мантию, один рукав которой был разорван, она удивленно оглядывалась по сторонам, словно бы не понимая, как в таком страшном неприветливом месте вообще могут жить люди. Словно инопланетянка, о существовании которых я читал в какой-то маггловской книжке, странным образом нашедшейся у нас в библиотеке, оказавшаяся в плену у грубых и нецивилизованных землян.

Она не сопротивлялась, когда ее забирали, и это само по себе уже странно. Она не делала ни малейшей попытки к бегству, не умоляла, не плакала. Видимо, только ее покорность и спасла ее от расправы Пожирателей. До поры до времени.

Она была всего лишь способом влиять на ее отца, публикующего какие-то статейки о Мальчике-Который-Все-Никак-Не-Сдохнет. Вещью, которую можно просто запихнуть в холодную темную камеру — и забыть, будто ее нет, но на которой можно и попрактиковаться в круциатусе, как то любит делать тетушка Беллатрикс.

Крики, дикие вопли, причитания, предсмертные хрипы стали обычной музыкой в нашем имении. Кажется, за последнее время я даже привык. Научился спокойно смотреть на тошнотворное месиво из грязи, крови и обрывков одежды, которое частенько оставалось после пыток, сохранять брезгливо-безразличный вид, когда ко мне взывали с безосновательной, отчаянной надеждой. Это не значит, что мне не снились перекошенные в агонии лица, а в ушах страшным эхом не отдавался безумный истеричный смех, стоило лишь закрыть глаза.

И посреди всего этого кошмара, вдруг появилась она, выглядящая тут так неуместно и нелепо, что захотелось расхохотаться подобно маминой чокнутой сестрице. Сумасшествие — оно заразно, ничего не скажешь. Будь я в здравом уме, никогда бы не подумал, что мне жаль эту блаженную подружку Поттера. И уж точно не возникло бы желания сравнивать ее с ангелом, спустившимся в ад.

В том мире, в котором мне пришлось жить, нет места чувствам, особенно таким низменным, как жалость. Любая открытая эмоция — это брешь, по которой удобнее всего ударить — врагам, или твоим же мнимым союзникам.

Нет, девчонка не стоит того, чтобы забивать ей голову. Пусть делают, что хотят, мне все равно. Убивать ее нельзя — иначе весь смысл похищения приравнивается к нулю. А пытки... Что ж, это тоже можно выдержать.

— Где сейчас Гарри Поттер? Поведай, милая, ты же знаешь, я все равно заставлю! Где он?

Беллатрикс говорит вкрадчиво. Она любит поиграться с добычей, заставить думать, что, быть может, если та будет послушной, ее отпустят. Однако, я знаю, что это заведомая ложь.

— Круцио!

Надрывный полукрик-полуплач, эхом отразившийся от каменных стен, похож на детский. Хочется закрыть руками уши, зажмуриться и вообще исчезнуть, любой ценой прекратить это, но я лишь молча наблюдаю за тем, как девушка в противоестественной позе корчится на полу. Она не знает. И Беллатрикс это прекрасно известно. Но почему бы не попытаться выудить хоть что-нибудь у бесполезной дурочки, заодно вдосталь насладившись ее муками?

Не знаю, зачем я пошел с ней. Может, потому, что меня не очень-то и спрашивали — я разочаровал ее, когда не смог убить Дамблдора, но попыток «сделать из меня человека» в своем извращенном понимании этого слова, она почему-то не оставила. Если честно, у меня до сих пор никак не укладывается в голове тот факт, что эта психованная женщина — моя родственница. Но разве кого-то вообще интересует мое мнение?

Беллатрикс злится, что ее полномочия относительно пленницы ограничены — пытать до сумасшествия, значит привести в негодность. А девчонка должна остаться живой и более-менее здоровой, так приказал ее обожаемый милорд. Его она ослушаться не посмеет.

Она уходит, бросая сквозь зубы, чтобы я запер за собой дверь, если хочу еще полюбоваться. Я и вправду не могу сдвинуться с места, все стою и смотрю на сжавшуюся в комочек девушку, на ее спутанные длинные волосы и грубые ботинки, так сильно контрастирующие с кажущейся невесомостью ее тела. Нет, я не испытываю сочувствия. Мне наплевать на нее, эту лунатичку Лавгуд, а нежелание смотреть на применение непростительного — просто остаточный элемент ненужной и уже почти отмершей части моего разума.

Не знаю, почему, но я наклоняюсь над ней. Может, чтобы проверить, в сознании ли она, хотя, спрашивается, на кой мне это надо? Осторожно убираю с ее лица слипшиеся от пота белые пряди. Я, к несчастью своему, не понаслышке знаю, что такое круцио — Темный Лорд, милейшей души рептилия, весьма щедр на поощрение своих сторонников к вдохновенным и решительным действиям. Сейчас она, должно быть, вообще не чувствует своего тела.

Внезапно она открывает глаза. Серые. Не стальные, как у меня, а чуть затуманенные, будто подернутые легкой дымкой. Их выражение такое спокойное, если не сказать умиротворенное, что я отшатываюсь от неожиданности. Я был готов к чему угодно — к ненависти, отчаянью, страху, боли. Но никак не к этой... безмятежности.

И не к тому, что она поймает меня за бессмысленным разглядыванием ее лица.

— Как много мозгошмыгов.

Видно, что каждое слово дается ей с трудом. Зачем она несет эту чушь? Что прикажешь мне отвечать? И нужно ли отвечать вообще?

— Где?

— Вокруг тебя. Они хотят залезть в твою голову через уши.

Уйти что ли? Слушай ее еще. Но вот взгляд этот — странный, гипнотический, будто глядит она совсем и не на меня, а на что-то, только ей одной видимое. Он не отпускает.

Некоторое время мы просто молча смотрим друг на друга. Ситуация — абсурднее некуда. Хотя, проще вспомнить, что в последнее время не было таковым. Заключение в Азкабан отца — одного из самых богатых и уважаемых магов Британии? Безуспешные попытки покушения на директора? Ужасно горькое разочарование в том, кого мы считали чуть ли не богом, освободителем, ведущим нас к светлому чистому будущему? Или то, во что сейчас превратился родной дом?! Нет, по сравнению со всем остальным какая-то девчонка обращается практически в ничто. Глаза которого внезапно наполняются участием.

— Ты потерялся.

Меня чуть не парализовало. Я что, прозрачный, что она видит меня насквозь? Более точную формулировку того, что творится со мной, и придумать сложно. От этого почему-то хочется встряхнуть ее хорошенько, просто чтобы убедится, что это сказала она, а не мое больное воображение. Вместо этого я напускаю на себя презрительный вид, чтобы не дай Мерлин она не подумала, что разгадала меня.

— Как ты себя чувствуешь?

Пытаюсь вложить в этот вопрос всю издевку, на которую только способен. Она здесь, у моих ног, поверженная и разбитая, еще смеет делать какие-то заявления! Накручиваю себя, чувствуя, как ненужная сентиментальность испаряется, превращаясь в раздражение — состояние куда более привычное по отношению к таким, как она. Безопасное.

Она пытается сесть. Я высокомерно делаю шаг назад, даже не подумав помочь — того не стоит. Наконец, ей это удается, и она прислоняется к холодной стене, обхватывая руками худые коленки, поднимая на меня свой удивительный взор.

— Паршиво. А ты?

— Не твое дело.

— Почему?

Неужели она совсем не понимает, чем это может для нее кончиться? Или, наоборот, понимает, и специально провоцирует? Не похоже. Мутноватый взгляд, устремленный мне прямо в душу, выворачивает ее наизнанку своим выражением, которому я не могу подобрать даже отдаленного названия. Что она там видит?

— Да кто ты такая?

— Человек. Как и ты.

Разве? Люди не такие. У людей не бывает таких странных глаз. Люди пытаются отбиться, когда их похищают, норовят сбежать, когда их запирают, ненавидят, когда им причиняют боль, и уж тем более, не разговаривают так беззлобно со своими палачами.

— Ты здесь — пленница. Не тебе задавать мне вопросы.

Она грустно улыбается.

— Мы оба — пленники. И не говори, что это не так.

Меня злит ее совсем неуместная проницательность. Зачем она говорит все это? Хочет получить еще один круциатус, на этот раз — от меня? Или что похуже? Я многого насмотрелся здесь — десятой части, наверное, уже бы хватило, чтобы сойти с ума. Ха-ха, да я и так не в добром здравии. Иначе не просто не разговаривал бы с ней, даже не взглянул бы в ее сторону — еще чего, Малфой и вдруг какая-то юродивая.

Которая продолжает наблюдать за мной своим рассеянным, но внимательным взглядом.

— Все исправится, вот увидишь. Война закончится...

Это становится последней каплей. Долбаный оптимизм, который не покинул ее даже в полумраке сырого и промозглого подземелья, вызывает желание стукнуть чем-нибудь тяжелым, но я понимаю, что и это не поможет. Она верит в Надежду-Волшебного-Мира, в то, что все может быть хорошо. Но это не так. Я знаю.

— Ни черта ты не понимаешь, Лавгуд! Закончится-закончится. Чем? Победой вашего драгоценного Поттера?

Буквально выплевываю это имя, будто грязное ругательство. Ненавижу. Я был бы только рад, если бы он умер.

— Ты же не хочешь, чтобы все продолжалось так.

Не хочу. Но какая конкретно мне разница? Если Мальчик-Который-Родился-В-Мантии выкрутится и на этот раз, нас отправят в Азкабан, что, в принципе, вполне логично. К дементорам. К вечному кошмару. А выиграет Темный Лорд — и царящий вокруг хаос приобретет ужасающие масштабы.

В голову навязчиво лезет картинка — мир после победы Пожирателей. Он похож на преисподнюю. Существа в капюшонах (назвать их людьми просто язык не поворачивается) прямо на улицах пытают, режут, калечат, здания полыхают, обгорелые полутрупы выползают из них в надежде на последний глоток свежего воздуха, но вдыхают лишь разъедающий легкие дым. То тут, то там мелькают зеленые лучи авады. А на крыше министерства стоит хохочущая тетушка Беллатрикс, выпуская в кроваво-алое небо символ смерти. Меня передергивает.

И к своему удивлению, я с ней соглашаюсь.

— Нет.

Она кивает, смотря куда-то сквозь меня и, видимо, о чем-то задумавшись.

— Ты не такой, как они.

Это она что, решила записать меня в «добренькие»? Завербовать в свой идиотский отряд почившего чудом не от моей руки Дамблдора? Или подлизывается, чтобы я ее выпустил? Дура. Внезапно накатывает дикое и невероятно идиотское желание доказать ей обратное.

С нехорошей улыбкой я подхожу ближе, хватаю за тонкие запястья и рывком поднимаю ее на ноги. В туманных глазах появляется удивление и немой вопрос: «Зачем?» Она не боится меня. Она, похоже, ничего не боится...

— Зря ты так думаешь.

Хочется сломать ее глупые воздушные замки, выдернуть из придуманных иллюзорных миров, сорвать дурацкие розовые очки, сквозь которые она видит все неправильно, включая меня — своего врага. Сделать что-нибудь, чтобы она в конце-концов поняла, куда попала — даже не в смысле собственно места, а мира, в который спустилась с какой-то другой планеты. Ну, или с луны. Усмехаюсь. Лунная Луна свалилась на землю. Придется устроить ей экскурсию.

Поднимаю ее руки и с силой впечатываю в стену. Она тихо вскрикивает — видимо, больно, кроме того, от круцио так быстро не отходят, жуткая слабость и мерзкая ломка всегда сопровождают пост-пыточное состояние. Девчонка не шевелит и пальцем, чтобы вырваться — да от этого ничего бы и не изменилось. В серых омутах вспыхивает какая-то детская обида, недоверие, а еще... сочувствие?

Она. Жалеет. Меня? Меня, в чьей власти сейчас целиком и полностью? Чокнутая.

Я грубо разворачиваю ее лицо к себе и впиваюсь поцелуем в чуть дрожащие полуоткрытые губы, проникая языком в рот и буквально перекрывая ей воздух. Не потому, что мне очень хочется — это просто способ продемонстрировать свое превосходство над ней. Она покоряется, но не отвечает — странно было бы, если б ответила. Ее губы — мягкие и теплые, она пахнет мятой, дождем, чуть-чуть — подвальной пылью, и немножко — другими измерениями, из которых я так бесцеремонно пытаюсь ее вытащить.

И эта странная девушка делает совсем уж неожиданную вещь — обхватывает меня своими тоненькими ручонками, сплетая их на моей спине. Я замираю. Чуть отстраняюсь, чтобы лучше видеть выражение ее лица, но она не дает этого сделать, в довершение ко всему, уткнувшись мне в грудь, и обняв еще крепче.

Мне бы оттолкнуть ее, сказать что-нибудь насмешливо-обидное, или просто уйти — но я почему-то не могу этого сделать. В ней есть что-то особенное, что-то, что мне совсем не хочется выпускать. Прекрасно осознавая то, что по мне плачет Мунго, я осторожно прижимаю ее к себе.

— Драко? Ну где ты там?

Визгливый голос Беллатрикс вышвыривает меня из этого нового, так и не успевшего обрести развитие чувства. Я отскакиваю от девушки, чтобы тетушка не увидела нас, хоть та даже не соизволила спуститься, думая докричаться до меня с верхушки лестницы.

Я прижимаю палец к губам Луны, и она чему-то светло улыбается.

— Это будет нашей тайной, обещаю.

Ее таинственный шепот так тих, что даже я с трудом слышу. Как мимолетный миг упущенной навсегда возможности. Как дуновение ветра.

После, я узнаю, что запытанного до полусмерти Оливандера бросили в подземелья. Теперь она там не одна. Видимо, Беллатрикс потеряла интерес к скучной, на ее взгляд, игрушке — ей нравится видеть отражение ужаса в глазах жертв, чувствовать исходящие от них волны страха. Как раз то, чего она никогда не получит от этой девочки.

Когда-нибудь, если, конечно, мы выживем, я увижу ее снова. Со стороны. Она будет праздновать победу в кругу друзей, а я... я буду рад, что худшее кончилось. Надеюсь, Лав... Луна простит меня и будет счастлива, своим странным недоступным всеобщему пониманию счастьем.

Она навсегда останется в моей памяти — эта инопланетянка, с которой я не сумел, да никогда и не смог бы войти в контакт.