Принцип меньшего зла

— Гарри, Хогвартс-экспресс отходит через пять минут! Или ты поторопишься, или мы опоздаем!

Бегу, Гермиона, бегу, можешь не тренировать на мне свой учительский тон. Хогвартс — я привык к нему, мне спокойно там, пусть и не всегда старый замок справлялся с ролью надёжного убежища. И я не хочу опоздать. Я даже наплюю на то, что хочется курить.

Вламываюсь на платформу девять и три четверти, влезаю в исходящий последним гудком поезд, иду вслед за джинсовой спиной подруги. В свободном купе она падает на сидение, отдувается и не может удержаться, хихикает:

— Как подростки, честное слово. Где б мы ещё за поездом побегали...

Да, Миона, мы не подростки. Мы старые и умудрённые годами. Нам уже восемнадцать. Нас состарил седьмой курс, которого не было. Отчаяние и смерть, которые были. Мы не сможем забыть, но можем хотя бы надеяться, что всё закончилось. Немного надежды — это то, что не давало нам сойти с ума.

Я что, вслух сказал?

— Всё закончилось, Гарри. И начинается, — Гермиона разом становится серьёзной. Она тоже помнит. — Теперь только хорошее.

Миона — упорная девушка. Сказала — и будет добиваться этого хорошего.

Состав трогается, убегает платформа девять и три четверти.

И конечно же:

— Печенье? Шоколадные лягушки? — это тележка возникла в дверях купе и пестрит там яркими бумажками.

— Гарри, будешь что-нибудь?

Мотаю головой, хотя отчаянно хочется спросить — а виски есть? Я даже чувствую его во рту, тяжёлый сивушный дрянной вкус, который въелся в нас за время одержимой беготни за крестражами. Нам было безразлично качество, мы пили, чтобы согреться. Это вкус наших тогдашних путешествий. Но теперь мы едем в Хогвартс. Теперь только хорошее, я помню, Миона. Шоколадные лягушки, да.

Гермиона выполняет обещания. Пальцы и губы испачканы шоколадом, стопка вкладышей на столике растёт, а с верхнего, как нарочно, брезгливо смотрит оправданный и награждённый Снейп. Его, наверное, поймали в кадр сразу после вручения ордена Мерлина — сомневаюсь, чтобы этот мизантроп добровольно согласился позировать на вкладыш для шоколадных лягушек. Снейп противоречит разноцветным взрывам праздничных шутих за спиной, он словно говорит — я не имею к этому балагану никакого отношения. Орден на чёрной мантии говорит об обратном, но с лицом Снейпа не поспоришь.

Впрочем, оглушительная и навязчивая радость поредевшего послевоенного магического общества никак не затронула и меня. Сыграв с Волдемортом в детскую игру "Отбери палочку" и перенаправив зелёный поток Авады аккурат в солнечное сплетение Тёмного Лорда, я успел увидеть, как оседает на землю уродливое тело, и впал в беспамятство. Глубокое, качественное беспамятство — финальные стычки с Пожирателями обошлись без участия героя, как, впрочем, и последовавшие за ними празднества и ликования. Уж не знаю, огорчил ли последний факт министра Шеклболта и его команду... Возможно. Орден Мерлина они на меня заказали, а мантия, к которой его надо было прицепить, пылилась в больничном хранилище. Туда, знаете ли, посторонних не пускают. Хотя я бы не удивился, если бы министр воспользовался своим чином и удачным отсутствием в этой мантии непосредственно героя. Потому что магический мир не особо знал, что же ему теперь делать с Гарри Поттером.

Я валялся в Мунго два месяца, изредка и ненадолго приходя в себя, и мучился в эти моменты незнанием — а исполнено ли условие пророчества. И только в четвёртый раз вынырнув из блаженного бездумья, догадался просто спросить.

А поскольку именно в этот, четвёртый, раз, я обнаружил сидящего у моей постели Снейпа, то у него и спросил. Правда, первым вопросом было:

— Вы что — живы?!

Потому что я своими глазами видел, как ручная тварюшка Волдеморта перегрызла Снейпу горло, своими руками запечатывал фиал с воспоминаниями, и даже, кажется, вступил тогда в растёкшуюся по полу тёмную кровь, испачкав ботинок.

— А вы? — спросил Снейп недовольно.

Понятно, по-прежнему не расположен отвечать на глупые вопросы. Тогда я решил найти ответ сам, протянул руку и цапнул острое худое колено, обтянутое чёрными брюками. Колено вздрогнуло и отодвинулось.

— Поттер, у вас... вам... это зачем? — изумлённо произнёс Снейп.

— Проверка, — прошептал я. — Вдруг я брежу, а вы — покойник...

Зельевар искривил тонкие губы, крылья носа поднялись — такую великолепную в своей брезгливости гримасу умеет делать только он, я потом специально наблюдал — и холодно обронил:

— Вы, Поттер, бредите. Как, впрочем, и всегда. И тот факт, что я жив, вряд ли может этому помешать.

— Но как?!

— Что — как?

— Я видел... видел! Вы умерли! Отдали мне воспоминания и умерли!

— Кстати, о них. Я вам, Поттер, благодарен, конечно, за реабилитацию в глазах магического общества. Но что подвигло вас на идиотские откровения перед толпой народа? Тянули время перед последней схваткой с Волдемортом?

В палату заглянул колдомедик, привлечённый сигнальными чарами. Он всегда появлялся, стоило мне очнуться. Увидев Снейпа, колдомедик почему-то возражать не стал, в ответ на успокаивающий жест зельевара кивнул и скрылся. А лечить меня? Или тут теперь Снейп главный?

— Я слушаю, Поттер. Что это за нелепые домыслы о любви до гроба и прочая чушь?

— Но ваш Патронус... лань!

— Я осведомлён о форме своего патронуса. И что?

— У мамы тоже лань... была... И вы сказали тогда Дамблдору...

Он фыркнул.

— Поттер. Мне хотелось бы сообщить вам, что вы — идиот. Но вы, безусловно, это и так знаете. Поэтому я промолчу. Дамблдору я сказал то, что счёл на тот момент целесообразным. Вы сейчас способны воспринимать информацию?

— Кхм... — сказал я. — Вообще-то...

Но вопрос, видимо, был риторическим, поэтому весть о том, что я вообще-то только что очнулся, причём в первый раз так надолго, благополучно скончалась, не дойдя по назначению. Он просто не слушал, а снова заговорил сам, ровно, но без обычного пренебрежительного тона, словно убеждая:

— Я уважал вашу мать и ценил дружбу с ней. Мне до сих пор больно сознавать, что её нет — и нет по моей вине. Не нужно путать эти чувства с чем-то иным, основываясь только на сходстве патронусов.

Снейп говорил о чувствах? Своих чувствах? Мне говорил? Это должно что-то означать? Но думать о том, что именно, я был не в состоянии. Реальность перед глазами стала плавать, я испугался, что снова отключусь, и быстро сказал:

— Ладно, я понял. Вы живы и я идиот. Но Волдеморт-то хотя бы мёртв?

— С ним вам повезло больше, Поттер, — невозмутимо ответил Снейп. — Он — мёртв.

Глупо вышло, конечно. Ведь совсем не так хотел сказать. Но не извиняться же было... Зато удовлетворить любопытство можно:

— Сэр, а вы зачем пришли? — и ответа уже не услышал.

Правильно, в общем-то, я боялся. Колдомедики возились со мной ещё неделю, прежде чем добились устойчивого результата. А Снейп больше не появлялся. Так что через два месяца со дня смерти Тома Риддла в длительные обмороки я уже не падал, а что иногда срочно требовалось присесть, так это только остаточные явления.

В дом номер двенадцать на площади Гриммо я попал ещё через неделю, имея в карманах ключ от входной двери, свою палочку и бумажку из Святого Мунго с заключением комиссии — к работе аврором непригоден. О, они долго ходили вокруг меня, читали записи лечащего колдомедика, спрашивали всякую ерунду... И отбыли из палаты, ничего не сказав. Бумажку я уже потом прочёл, когда вещи забрал и на солнышко вышел. А меня, кстати, перед выпиской всё-таки навестил Шеклболт, и Персика с собой зачем-то привёл. О, простите, заместителя министра Уизли. Звали в аврорат, обещая диплом об окончании Хогвартса без экзаменов. Наверное, уже знали, что непригоден. Я, признаться, и не стремился, и даже намекнул об этом Рону с Гермионой, когда те выпали из плохо чищеного камина в моей гостиной, отряхнулись, наобнимались, успокоились, прочли выписку и снова разволновались.

— Вот чёрт! А меня взяли, с сентября занятия в Школе Авроров... — это Рон. Смущается.

— О, Гарри! Ты же так хотел... — это Гермиона. Сожалеет.

— Поздравляю, Рон. Миона, вспомни, когда я этого хотел. Третий курс? Четвёртый? Сейчас я хочу только одного — покоя.

Кажется, они мне не поверили тогда, и не верят до сих пор. Как будто я сам не знаю, что мне нужно.

Кингсли Шеклболт тоже считал, что знает. Но на всякий случай спросил и у меня, вызвав через каминную сеть и пригласив в свой кабинет.

— Хочешь вернуться в Хогвартс, Гарри?

Стать аврором уже не предлагал — теперь это однозначно было бы издевательством.

— А как же обещанный диплом без экзаменов? — прищурился я.

— О, конечно... Прости, что напоминаю о неприятном, но если бы ты мог работать, то в Школе Авроров наверстал бы всё пропущенное за седьмой год. Я подумал, возможно, теперь ты сам захочешь доучиться... Вот и мисс Грейнджер тоже возвращается, тебе не одиноко будет.

Так. И тут обманули. Но Хогвартс, седьмой курс — идея действительно была неплоха. Побыть ещё немного учеником, уже не ребёнком, но ещё и не взрослым. Не думать. Не ощущать ответственности. Не чувствовать собственную беспомощность. Не корчиться от боли в шраме. Не заботиться о завтрашнем дне больше, чем того требуют домашние задания. Не... Это я и сказал Кингсли. Не все мои "не", конечно, а только то, что вернусь в Хогвартс. И спросил:

— А учителя всё те же? Никто не...

— Нет, Гарри, никто не погиб, к счастью. Минерва МакГонагалл теперь директор. Да, Слагхорн ещё ушёл, сказал, достаточно с него.

— Кто же преподаёт Зельеварение?

Шеклболт помолчал, словно решал, говорить правду, или я, как обычно, обойдусь. Но глупо скрывать то, что я, несомненно, обнаружу на первом же занятии. И он сказал:

— Всё так же профессор Снейп. Я понимаю, Гарри, ты ненавидишь этого человека, но он отличный зельевар и педагог. И ты сам вернул ему доброе имя, помнишь?

Насчёт ценности Снейпа как преподавателя я бы поспорил, но в голове вертелась только мысль, что сведения о моей ненависти устарели. Кажется.

Да, Снейп был виновен в смерти моих родителей — но виновен лишь по стечению обстоятельств. Чуть не вышиб из меня дух возле горящей хижины Хагрида — но я сам бежал за ним, ослеплённый яростью, и он долго щадил меня, всего лишь разоружив, и взъярился только после того, как я назвал его трусом. Он ведь тоже человек. Он во многом ошибался — ну так и Дамблдор не без греха. Был.

Кстати, этот пункт — убийство Дамблдора — из списка обвинений я вычеркнул ещё после просмотра воспоминаний Снейпа, а призрачный разговор с мёртвым директором и вовсе прошёлся по нему жирным чёрным маркером.. Да, я восхищаюсь Дамблдором как магом и сожалею о его смерти, но из моих чувств ушла теплота. Как нами поиграли, Мерлин мой! И мной, и Снейпом... Это было, наверное, необходимо, и привело к победе, но... Как хотите, а мне неприятно, что меня несколько лет называли "мой мальчик", поили чаем с конфетами, улыбались, и всё это время знали, знали, знали, что мальчику предстоит умереть. Да, я не умер. Вернее, умер, но ненадолго. Всё равно неприятно. Потому что если бы для победы мне предстояло умереть насовсем, ничего бы не изменилось. И улыбки были бы, и чай, и ложь. А я предпочитаю честность. Я, в конце концов, гриффиндорец. Или уже не совсем? Потому что тот я, которому предстояло умереть, уверял бы Кингсли, что от ненависти ничего не осталось. А нынешний я промолчал.

Промолчал, опустив голову и глядя на приколотый наконец к моей мантии без суматохи и пафоса орден Мерлина первой степени. Спасибо министру, не ставшему устраивать из этого очередное праздничное сборище. Всё равно я, выйдя из министерства, положил его в карман.

Ещё Шеклболт, теребя серьгу и глядя мимо меня, как бы между прочим осведомился о моей палочке. Слушается ли она меня, как прежде. И о шраме. Не болит ли. И о сне. Не мучают ли кошмары. Ещё бы патронуса попросил показать, дипломат хренов, и поинтересовался бы, не хочется ли мне крови магглорожденных. Пикси меня пощипай, если я не увидел тогда в его лице чуть уловимый страх. Всего лишь тень, но мне этого хватило, чтобы рассмеяться и сообщить, что палочка слушается, шрам не болит, кошмары не мучают. И добавить:

— Не беспокойтесь, господин министр, у меня всё в порядке.

— Пожалуйста, Гарри, просто Кингсли, хорошо? Ведь мы же соратники, разве нет?

Конечно. А то, что он меня боится, это пустяки. Разве нет?

— Гарри, приехали! Ты что, спишь?

— Первокурсники! Первокурсники! — сзывает на перроне малышню зычный голос Хагрида.

Я вздрагиваю — на мгновение показалось, что мне снова одиннадцать, и всё ещё впереди. Но лицо великана обезображено шрамами, он хромает, и я эгоистично рад этим знакам сбывшегося. Прости, Хагрид.

Разговаривать с кем-то, даже если это старый друг, совершенно не хочется. Успею ещё. Ну что, прямо к воротам Хогвартса? Миона согласно кивает. Как там это делается?

Обнимаемся. Apparate.

Итак, в Хогвартс меня отправили больше для присмотра, чем заботясь об образовании героя магического мира, это я понял. Директор МакГонагалл всё ещё совмещает новую должность с заботами декана Гриффиндора, так что ей как раз нечем заняться, только следить за Гарри Поттером.

Но я честно стараюсь не доставлять хлопот женщине, которую уважаю безмерно. Я даже записался на факультативный курс Высших Зелий. Не то чтобы я воспылал внезапной любовью к зельеварению, но... я ведь так и не услышал ответа тогда, в Мунго. Поверить, что суровый Снейп приходил только чтобы отчитать Поттера за неуместную откровенность и рассказать правду о своих чувствах к Лили Эванс? Я не могу.

Однажды мы с Гермионой сидим у озера. Курим молча. Где-то в глубине барахтается кальмар. Ему нет до нас дела. Нам до него тоже. Осеннее солнце ещё способно согреть спину, занятий сегодня больше не будет. В общем, приятно.

И тут Гермиона, в паре с которой так хорошо добавлять в котёл ингредиенты, но которой иногда хочется заклеить рот особо липким пластырем, спрашивает:

— Скажи мне, Гарри... С чего это ты стал ходить на Зелья?

Я удивляюсь, едва не подавившись дымом:

— Мион, ты чего? Сама же говорила всегда — Гарри, надо учиться, надо учиться, Гарри! Я и учусь.

— Зелья тебе нужны были, чтобы поступить в Школу авроров. Но тогда ты ними не интересовался. А теперь, когда от отметки по зельеварению ничего не зависит, упросил профессора МакГонагал поговорить со Снейпом, который и брать-то тебя на Высшие Зелья не хотел...

— Не хотел?.. — растерянно переспрашиваю я, не понимая.

— Упирался как мог. Я слышала их разговор в коридоре.

Я не знал. Не знал, что он настолько не хотел. И я не просил никого. Просто вписал своё имя в расписание факультативов, в колонку "Высшие Зелья". И на первом занятии посчитал, что раз уж меня впустили, хоть и с недовольной гримасой, то беспокоиться не о чем. На уроках Снейп всё так же жёлчен, скуп на похвалы даже своим слизеринцам, не говоря уже о нашем факультете. Но почти перестал доставать меня беспричинно, как на младших курсах. Просто смотрит сквозь меня, даже если обращается ко мне. И я уж было подумал, что и его ненависть тоже ушла в прошлое — теперь, когда не нужно подогревать её в угоду ситуации. Да и не могу я до конца поверить, что это возможно — ненавидеть человека и постоянно спасать ему жизнь. Что-то из этого должно было быть показным, искусственным. А поскольку я до сих пор жив...

— Мне просто стало интересно, — отмахиваюсь.

— Ты слишком рассеян на занятиях, чтобы я могла в это поверить, Гарри, — говорит Гермиона, терзая лист лопуха.

Стараюсь не смотреть ей в глаза. Тяну ещё одну сигарету. Молчу.

Поскольку не то что Гермионе — я себе не спешу признаться, что стал находить зрелище "Зельевар за работой" охренительно завораживающим. На уроках по Высшим Зельям Снейп, объяснив нам сложный рецепт, обычно варит то же зелье сам, чтобы в конце занятия мы могли в полной мере насладиться своей неполноценностью. Наши поделки обычно схожи с эталоном, как Хагрид — с фиалкой.

И Гермионе, уставшей ожидать очередной ингредиент, действительно часто приходится толкать меня в бок. Потому что руки Снейпа, бледные, с длинными узкими пальцами, во время работы обнаруживают столько эмоций, что кажется — это не может быть его руками. Меня затягивает. Оценить противоречие, понять, что страсть не может взяться из ниоткуда, предположить её где-то в глубине самого мрачного преподавателя Хогвартса — и млеть, наблюдая. И представить — что, если бы эти руки коснулись меня? Вот так, как они сейчас касаются невзрачных сухих корней и листьев, бережно и аккуратно. Или так, как помешивают особо вязкое зелье — сильно, с нажимом. И хотеть, чтобы они коснулись. Хотеть.

Отчего-то именно после разговора с Гермионой мою крышу сносит окончательно. Признаваться себе всё же приходится. Никогда не был гомофобом, но предположить, что я — я! — буду интересоваться представителями собственного пола? Нет, не так. Я не гомосексуалист. Даже на фоне моего постоянного отчаянного одиночества мужчины мне не интересны. Как, впрочем, и девушки. Мне интересен Снейп. Снейпосексуалист, да? Дожили.

Если бы прижались к моей обнажённой коже тонкие, бледные, откровенно мужские губы — что бы я почувствовал? То же, что и каждый вечер, когда представляю это в темноте своей спальни? Отчаянное, болезненное желание узнать эти прикосновения наяву я бы списал на свои восемнадцать, не до конца осознанную ориентацию и гормоны — но это разве гормоны требуют слышать его голос, видеть профиль, склонённый над котлом или книгой? На уроках этого катастрофически мало. Как исправить положение, не знаю. Не взрывать же нарочно котёл, верно? Это уже будет попахивать безумием.

А отработок за прочие промахи он мне не назначает. Ни одной. Кажется, весь Гриффиндор только тем и занимается, что драит по вечерам котлы, а я бешусь и не могу понять — это он меня просто игнорирует? У меня по-прежнему есть к нему вопрос. Даже два, но спрашивать, не поцелует ли он меня, было бы чересчур. Даже для сумасшедшего, каким я, похоже, становлюсь. И остаётся только набраться храбрости, отправить Гермиону обедать в одиночестве, закрыть дверь класса, прислониться для уверенности и, не обращая внимания на негодование, рвущееся из тёмных глаз, спросить:

— Зачем вы приходили тогда в Мунго, сэр?

Но Снейп не тот человек, которого можно взять внезапностью. Он только приподнимает бровь и ровно произносит:

— Не вижу причин, по которым вас может это интересовать.

— Но приходили-то вы ко мне!

— Вы забываетесь, Поттер. У вас есть вопросы по теме прошедшего занятия?

— Нет, сэр.

— Вы свободны.

— Но сэр!

— Скучаете по мытью котлов, Поттер? Я вам обеспечу пару вечеров, невзирая на ваше хлипкое здоровье.

Что? Ушам своим не верю. Он меня щадил. Он...

— Пока вы не вообразили себе невесть что, скажу, что мадам Помфри показала мне вашу медицинскую карту, которую передали из Мунго, и очень просила излишне не напрягать больного героя.

— Я не болен, — говорю. — И я не герой.

— "Сэр"!

— Я не герой, сэр.

— Охотно верю. Однако хамства вам по-прежнему не занимать. Идите, Поттер, не искушайте судьбу.

Я могу сказать ему, что это не я, это меня искушают, и отнюдь не судьба. И сказал бы, если бы не считал, что эти слова станут последними в моей жизни. Так и представляется, что вот он я — заикаясь, признаюсь в нежных чувствах и пламенной страсти, а вот — профессор Снейп, абсолютный натурал, в тот же миг авадит меня и брезгливо отряхивает руки. И плевать ему на Азкабан, тем более, дементоров там уже нет. Мало того, подозреваю, что нарвался бы на непростительное даже в том случае, если бы Снейп оказался геем.

Я уже сожалею, что у меня нет иных забот, кроме учёбы. Возможно, дело в этом. У меня в будущем всегда была схватка с Волдемортом, я не привык думать, что будущее может быть другим, я сам лишил себя жизненной цели, убив Тёмного Лорда. Я ищу якорь, ищу точку, до которой снова сможет сузиться мой мир. Теперь я желаю сражаться со Снейпом? Хотя почему только теперь... Он всегда умел взбесить меня. А сейчас холод редких обращённых ко мне замечаний задевает больнее, чем привычный яд, предназначенный другим. Разгадать Снейпа? Да. Хочу его разгадать.

К Рождеству я успешно довожу себя до ручки.

Хагрид примеривается к ещё живым ёлкам в лесу, эльфы затеяли что-то грандиозное, что нужно начинать готовить за неделю, и поэтому по коридорам Хогвартса плывёт приторный запах миндаля и ванили, въедаясь в мозг. Ванилью пропиталось всё, и я бы дорого дал, чтобы вдохнуть чего-нибудь горького. Например, полыни.

Именно поэтому мне хочется на занятия по Зельям.

Шеклболт зря интересовался моей палочкой — она настолько невинна по сравнению с тем, что проснулось во мне однажды днём за неделю до Рождества! Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы меня накрыло на Чарах. Профессор Флитвик прекрасно управляется с палочкой, но с этим?! Вряд ли.

Класс зельеварения. Пыхтят над котлами студенты, которых Снейп счёл не полными бездарностями и взял на курс Высших Зелий. Между ними странным образом затесался я — выходит, что благодаря стараниям профессора МакГонагалл, но это сейчас неважно. Я не слышу, что втолковывает мне Гермиона, которая с некоторых пор предпочитает работать отдельно, но не оставляет попыток расшевелить меня. Я смотрю, как Снейп помешивает в котле образец. Это его стихия. Рука уверенно держит деревянную лопаточку, а сам он, сосредоточенный и забывший о студентах, втягивает ноздрями запах. Наверное, определяет степень готовности зелья. И когда он поворачивает голову в мою сторону, я всё равно не могу оторвать глаз, и облизываю пересохшие губы. Под рёбрами скручивается тяжёлый ком. Сейчас он убьёт меня и будет прав. Или не убьёт — и я смогу жить до конца учебного года.

Он изгибает бровь в немом вопросе, не знаю, каком — но он смотрит, смотрит не сквозь меня, как с начала курса, а прямо в глаза. И я слышу:

— Мистер Поттер, вы закончили? Или мисс Грейнджер, как обычно, выполняет всю работу за вас?

Я хотел этого яда, хотел вместо льда и равнодушия. Но почему-то именно сейчас меня оглушает — всё напрасно. Всё. Абсолютно. Это не обида, это не печаль. Это пустой холод внутри отплясывает безумный танец. Меня нет. У меня никого нет. Меня ни для кого нет. Меня нет и для него тоже, и никогда не будет, а если так, тогда зачем это всё? Что-то говорит Миона, но я занят. Я держу пустоту. Пустота издевательски щерится и рвётся выйти. Я до крови прикусываю губу, слышу, как истерично дребезжат склянки с травами. По ушам хлещет голос, полный холодной ярости:

— Все вон отсюда. Вон!

Грохот стульев, топот ног. Значит, и я — вон. Вон, пока я ещё знаю, что все — это и я тоже. Встаю. Кожа зудит нестерпимо, глаза сухо жжёт — я почти не вижу, медный привкус во рту — это я всё ещё сжимаю зубами нижнюю губу, и по подбородку течёт, быстро остывая, капля. Щекотно. Стираю пальцами. Липкая. Я есть?

Что-то трещит и осыпается с ледяным хрустом, ноги обжигает варевом из чьего-то котла, но это пустяки, я заталкиваю, заталкиваю в себя пустоту, потому что если она выльется вся, что же останется мне? Я из неё сделан, я это понял, это единственное, что у меня есть, не отдам, не пущу. Пустота замирает внутри, но это покой натянутой тетивы, на которой уже лежит стрела.

Тёмное пятно встаёт перед глазами, с меня снимают очки, на плечи опускается властное тепло, притягивает, прижимает, носа достигает вожделенный запах полыни, а слуха касается:

— Ты справишься, вот так, дыши вместе со мной, ты же чувствуешь, как я дышу, дыши, Хэрри...

Да, я чувствую, я дышу... Моё имя, сказанное так, возвращённое с выдохом, проносится по телу острым горячим потоком. В волосы на затылке зарываются пальцы, то ли ласкают, то ли держат. На спину ложится ладонь, я чувствую её тепло сквозь одежду, это моё тепло, моё, правильное и необходимое. Опускаю голову, прижимаюсь щекой к его плечу, попадаю в такт, вдох, выдох. Он отдаёт мне своё дыхание, заполняет им, и это так... так хорошо, что глаза щиплет, а ткань под щекой намокает. Закрытых век касается шершавый палец, вытирает влагу и исчезает. Поворачиваю голову, не открывая глаз, благодарно и слепо тычусь губами в прохладную кожу шеи, обхватываю его руками, я приклеился к нему, пусть попробует оторвать...

Он пробует. Он вряд ли любит подобные истерики и вряд ли расположен успокаивать меня, но мне плевать, я буду успокаиваться сам, пусть только стоит и не отнимает себя у меня. Я есть.

— Хэрри... — выдох. Ему приходится наклонять голову, чтобы сказать это тихо, прямо мне в ухо. И правильно, потому что это только для меня. — Открой глаза. Всё прошло.

Всё прошло. Тетива обвисла и свернулась в безобидный клубок, стоило ему прижать меня к себе.

— Я знаю — отвечаю почти беззвучно, но он слышит.

— Тогда отпустите меня и приведите себя в порядок, мистер Поттер. Ваши очки, — на переносицу ложится холодная оправа. — Устроенный вами разгром избавит третий курс от контрольной, а мне бы этого не хотелось. Да отпустите же!

О, это снова привычный Снейп. Но вместе с тем — есть что-то новое в его тоне. И, возможно, в выражении лица? Только для этого я открою глаза.

Мерлин мой! Потрясённо смотрю на осколки, усыпавшие каменные полы, на свитки, мокнущие в лужах — это котлы опрокинулись и исторгли из себя недоваренное зелье. Что это, что здесь было?!

— Чей-то котёл взорвался? — спрашиваю хрипло, забывая, что хотел что-то там обнаружить в его лице.

Он хмыкает, с силой отдирает от себя мои руки и отстраняется:

— Вы взорвались, Поттер. Вы этого не поняли?

— В смысле, мой котёл? — нет, не может быть, я не положил ни одного компонента, ждал, пока закипит вода, а потом забыл, потому что пялился на него.

Краснею отчаянно, я же не смогу, просто не смогу объяснить, но Снейпу безразлична причина моего смущения. Он руками подымает опрокинутый стул, вылавливает из лужи какой-то свиток и задумчиво смотрит на него, словно решая, мусор это или ещё нет.

— Профессор... сэр, я всё уберу, — говорю я и достаю палочку.

И сжимаюсь от окрика:

— Не сметь!

Он отшвыривает свиток — теперь это однозначно мусор, после такого-то броска — и шипит:

— Я предполагал в вас лень и отсутствие прилежания, Поттер, но теперь вижу, что ошибался. Следовало с самого начала понять, что причина в отсутствии мозгов. Что, по-вашему, здесь произошло?

Я не знаю. Я сообщаю ему именно об этом, потому что если скажу, что он унимал мою истерику, выгнав остальных из класса и позволив мне обнять его, плакать на плече и целовать в шею — заавадит. Это даже мои скудные мозги понимают.

— Не знаете. Печально, Поттер.

— Так объясните мне... сэр.

Я наглею, но топтаться вот так, придавленным его молчанием, под его пристальным взглядом, не зная, куда девать глаза, руки и палочку — невыносимо. Надо либо бежать, либо ждать объяснений. Бегать мне надоело. Я жду.

Снейп тоже знает, что я жду. И неохотно произносит:

— Стихийный выброс вашей магии. А моя помогла вам справиться.

Это его магия была?

"Дыши со мной, Хэрри..."

Бережные пальцы на моём затылке.

Да?

— Ваша сила, Поттер, не соответствует вашему образованию и уровню самоконтроля. С последним у вас особенно плохо. В отсутствии знаний не могу вас винить — вам явно никто не рассказывал, что следует делать, когда магия вырывается на волю, пренебрегая посредниками.

— Посредниками?

— Палочка и слова заклинаний, Поттер, — он презрительно кривит губы: — Должен ли я говорить, что магия — не их порождение, что она только в самом чародее?

— Я знаю, сэр.

— Тогда не прикидывайтесь большим идиотом, чем это необходимо. И спрячьте палочку — колдовать там, где только что схлестнулись две силы, по меньшей мере неумно. Я сейчас же поговорю с МакГонагалл, пусть как можно скорее подберёт вам наставника. Не сомневаюсь, что Хогвартс ей дорог, как и мне — подземелья.

— Не надо директору, сэр!

— Поттер... — он, кажется, смягчился, по крайней мере, слова не жалят, а лицо не выражает презрения, — я ведь только что велел вам прекратить изображать дурака. Никто вас не станет наказывать. Вам и не могло хватить опыта и знаний, чтобы справиться со стихийным выбросом. И вам крайне необходим наставник.

Я не боюсь наказания. Я только не хочу длинных разговоров, где меня будут спрашивать, что я чувствовал. И что там про наставника? Зачем мне кто-то ещё? Говорю:

— А вы?

Он не понял, да? Моя вина, я так невнятно изъясняюсь. Подхожу ближе, меня покачивает, и я говорю его мантии, не поднимая глаз:

— Вы могли бы меня этому научить.

— Я?!

Отшатывается, словно я предложил ему поцеловать змею. Или меня.

— Вы же смогли справиться с моей... моим... с выбросом. Вы можете. Почему нет?

— Я многое могу, Поттер. Но это не означает, что стану делать. Боюсь, что не располагаю достаточным запасом терпения для предлагаемой вами роли. Или вы уже забыли уроки окклюменции?

Нет, я не забыл. Орал он на меня тогда на каждом занятии знатно. Но мне казалось, что-то уже сместилось в нашем восприятии друг друга. В нашем? Да я оптимист...

Он больше ничего не говорит, наверное, полагает, что привёл достаточно доводов, чтобы я отстал. А я отстану? И больше никогда не услышу, как он зовёт меня по имени? Ну да, можно подумать, если бы он стал со мной заниматься, так я услышал бы... Дурак ты, Хэрри. Вспомни, как и предлагал Снейп, окклюменцию, и угомонись.

Пока я уговариваю себя — опять же по рекомендации Снейпа — не идиотничать, он ищет что-то в не до конца разгромленном шкафу. А когда подходит ко мне, в руках у него зелёный фиал и крошечный кубик чего-то белого.

— Идите, Поттер, — говорит он устало. — Примите вот это и идите.

— Зачем? — изумляюсь я.

— Чтобы дошли.

Что-то белое оказывается сахаром. Дожили. Снейп кормит меня сладким. А зелье — дрянь неимоверная.

Но я дошёл.

И даже пережил вопросы Гермионы, притащившей мне с обеда бутерброды. Она что, всерьёз считает, что можно есть, когда вот так смотрят?

— Да ничего такого, Миона, правда.

— Угу, — говорит она, гипнотизируя взглядом бутерброд, который я держу и никак не соберусь откусить. Во рту ещё живёт резкий вкус зелья, сдобренный сахаром, и мне не хочется осквернять его едой. — Именно потому, что ничего такого, Снейп в мгновение ока вышвырнул всех из класса, едва задребезжали стёкла. Всех, кроме тебя. Ничего такого, да, Гарри?

"Дыши, Хэрри" Вот так, Миона, звучит моё имя, но тебе это ни к чему знать.

— Гарри! Да что с тобой?!

Придётся признаваться, иначе мне не уйти живым.

— Снейп сказал, что у меня был стихийный выброс магии. Пообещал сказать МакГонагалл, чтобы та нашла мне учителя.

— Учителя чего?

— Да фиг его знает. Самоконтроля, наверное. Сказал, если оставить всё как есть, могу однажды разнести Хогвартс по камушку.

— И это называется "ничего такого"?! — вопит Гермиона и стучит ладонью по столу.

Раньше она была менее эмоциональной. Хорошо ещё, что Рона здесь нет, сейчас бы огрёб от двоих. Ага, теперь я радуюсь тому, что друга нет рядом. И ловлю себя на мысли, что вот если бы и подруга оставила меня в покое... Всё. Приехали. Пойти попроситься жить в подземелья?

— Не вздумай отказываться от учителя, Гарри, слышишь? Даже если это будет сам Снейп!

— Да, мамочка, — ворчу я, пытаясь сдержать рвущийся наружу смешок.

Если это будет Снейп... Если бы это был Снейп!

Ну вот — Гермиона обиделась. Упрекает в том, что раньше я всё ей рассказывал, а теперь клещами ничего не вытянешь, что я стал скрытным и себе на уме, как слизеринец. Спасибо, родная. Только это я не сейчас стал. Просто раньше мы делились друг с другом мечтами и планами проказ, вроде того, как насолить Малфою, потом планами операций Ордена, виски и сигаретами. А сейчас — сигаретами могу поделиться. Пять блоков лежат в спальне под кроватью, бессовестно нарушая школьные правила. Больше мне нечем делиться, Гермиона. Совсем нечем. А тем, что есть — не с тобой.

Снейп не солгал по поводу срочности — уже вечером меня вызывают к директору. МакГонагалл не предлагает ни чаю, ни конфет. Дамблдор укоризненно смотрит, возмущаясь нелюбезностью преемницы, но ей наплевать на мнение портрета в этом вопросе. Она не любит тратить время. Его у неё мало, а свободного — нет совсем.

Хочется курить, но этого точно не предложат.

Кажется, не будет тянущих душу вопросов и мучительного подбора ответов — около опустевшей жёрдочки феникса сидит Снейп, который, без сомнения, уже всё рассказал. Он настолько мрачен, что я подозреваю худшее. Что? Не знаю. Но с таким лицом сидят у осквернённых могил предков.

— Гарри, — говорит директор МакГонагалл, — присаживайся.

Что, всё-таки надолго? Сажусь поодаль. Место не настолько хорошо, чтобы можно было смотреть на Снейпа, не поворачивая головы, но мне это сейчас и не нужно. Не хватало только поплыть в директорском кабинете.

— Профессор Снейп рассказал мне о сегодняшнем происшествии. Твоя сила значительно выросла, Гарри, но ты понимаешь, что из-за этого на тебя ложится огромная ответственность? — спрашивает МакГонагалл.

— Да, профессор.

Можно подумать, мне привыкать. Только ответственность на меня и ложится.

— Маг такой силы не может позволить себе ограничиться только палочкой и заклинаниями, как другие. Твои знания о магии и контроле над ней должны быть гораздо глубже, чем предполагает школьный курс.

— Да, профессор.

Интересно, чем же я занимался шесть лет в Хогвартсе?

— Это действительно очень важно, мой мальчик, — говорит портрет Дамблдора, и мне хочется скрипнуть зубами. Не мог удержаться, вставил-таки свои пять пенсов...

— Я понимаю, сэр.

Да что они меня уговаривают! Согласен я, согласен, неужели не понятно? Мне тоже дорог Хогвартс.

МакГонагалл строго и очень по-директорски смотрит поверх очков, но не на меня, а на Снейпа:

— А поскольку профессор Снейп — превосходный специалист в беспалочковой магии, он и станет твоим наставником.

Да-да-да-да-да.

— Ты не возражаешь, Гарри? — спрашивает МакГонагалл, теперь изучая меня.

— Вы же сами сказали, что это необходимо, профессор, — я пожимаю плечами как можно равнодушнее.

На Снейпа я не смотрю. И так понятно. Видимо, именно кандидатура будущего наставника обсуждалась до моего прихода. Оттого и траур на лице. Инициатива наказуема, профессор, сэр.

— Мне по-прежнему кажется, что это не лучший выход, Минерва, — говорит Снейп, скривив губы. — Я всё-таки профессор зельеварения, а не психиатрии.

— Северус! — в один голос восклицают МакГонагалл и портрет Дамблдора.

— Сорок лет Северус! — отвечает он, и я начинаю понимать, что мне досталось редкое зрелище, Снейп искренний, Снейп не в роли. А он продолжает: — Неужели я всё ещё что-то должен вам, Альбус? Минерва? Почему бы не оставить меня в покое для разнообразия, а? Неужели это так много? Оставить. Меня. В покое!

МакГонаналл замирает, поражённая этой вспышкой, видимо, ей тоже нечасто доводится видеть Снейпа таким, и даже Дамблдор изумлённо поднимает седые брови, обе сразу, только Снейп умеет подымать одну.

Мои руки стынут, хотя в кабинете тепло. Оставить в покое. Я понимаю вас, сэр. Возможно, как никто другой, понимаю. Покой — это много, почти роскошь, сэр. Ни вам, ни мне роскоши не достанется. Я бы обрадовался этой участи, но вы — не хотите, и пусть никто не смеет принуждать вас, мне этого не нужно, я не хочу насилия над вами, и я выталкиваю из себя:

— Н-не надо... — губы не слушаются, пальцам больно — я цепляюсь ими за деревянные подлокотники кресла, меня встряхивает, а по коже растекается знакомый ледяной зуд, но я должен договорить, должен: — Его заставлять... не надо...

Обхватываю себя руками, закрываю глаза, хотя и открытыми сейчас вряд ли увижу что-нибудь, дышу так, словно к моему выдоху сейчас присоединится ещё один, дыши, Хэрри, дыши, ты можешь даже без него, Хэрри. Но без него не получается, я даже не могу произнести своё имя как он, что-то с грохотом рушится слева и ещё где-то вдали, а внутри меня туго сжимается пружина, я не удержу её от выстрела, а должен, Хэрри, дыши, держи.

Меня сгребают за мантию на груди, поднимают одним рывком, шею сзади захватывают сильные безжалостные пальцы, сжимают до боли, треплют, как нашкодившего щенка. Оказывается, он — а это точно он, я слышу, как МакГонагалл просит — аккуратнее, Северус! — он может и так, жёстко, без намёка на тепло, чтобы зубы стукнули... а то ты раньше не знал... Гарри. Горло прорывает всхлипом, меня бьёт крупная дрожь, но всё уже позади, спасибо ему, это не магией меня колотит, это к психиатру, вы правы, сэр. Только зачем же, профессор, было там, в классе, показывать, что может быть по-другому? Что мне делать теперь с этой разницей, сэр? С этой новой разновидностью Круцио? Добавить к списку своих вопросов? Нет, не стоит, не думаю, что задам ещё хотя бы один. Я с трудом поднимаю веки, и когда нечётко, сквозь мокрые стёкла очков и слипшиеся от слёз ресницы, вижу перед собой два чёрных провала, я выдыхаю прямо в них, чтобы кануло, достало до дна, проняло даже эту тьму:

— Ненавижу...

Мне холодно, подземелья холодны, хозяин их холоден, когда, презрев каминную сеть, по бесконечным лестницам почти волоком тащит меня в свой кабинет. Через камин быстрее, но тогда ему пришлось бы отдать в моё распоряжение гораздо больше своего тела, чем сейчас, когда только его пальцы тисками сжимают запястье. По дороге он не говорит ни слова, он выговорился у МакГонагалл, наверное, на годы вперёд, а бешенство можно выразить и так, плотно стиснув бледные губы, раздувая крылья носа.

Там, наверху, пока я никчёмной тряпкой валялся в кресле, Снейп дал согласие и пресёк упрёки двух директоров, мёртвого и нынешнего, одной фразой:

— Ни с вами, Минерва, ни, тем более, с вами, Альбус, я не стану обсуждать свои методы, и если вас это не устраивает, ищите другого... наставника.

Мне показалось, он хотел сказать "дурака". Всё-таки показалось, наверное. Дурак здесь я, едва поспеваю перебирать ногами по ступеням, но если упаду, он не станет меня подымать, ведь я его ненавижу, я ему это бросил в лицо там, при МакГонагалл, когда корчился от его жестокости. А он только дёрнул краем рта — улыбнулся так, наверное. Плевал он на мои чувства с Астрономической башни... Особенно теперь, получив от МакГонагалл карт-бланш и имея возможность сотворить со мной всё, что пожелает. Мне ведь больше не нужно убивать Тёмного Лорда, а угомонить непослушную магию можно и радикальным способом.

В кабинете Снейп коротким взмахом палочки и резким "Инсендио!"разжигает камин, толкает меня на жёсткий стул и нависает сверху, упираясь руками в стол за моей спиной. Он так близко, что я мог бы сейчас дотянуться губами, если бы совсем чуть-чуть подался вперёд. Но моего безумия на это не хватает, я только слушаю, как колотится в рёбра сердце, растираю запястье, на котором к утру, без сомнения, нальётся синяк, и упускаю момент, когда ещё мог отвернуться и не смотреть ему в глаза.

— Не знаю, в какие игры вы играете, Поттер, — выплёвывает Снейп мне в лицо, — но имейте в виду следующее: я не Минерва, на меня это не действует. Вам понятно?

— Да, сэр, — какие же ещё здесь варианты ответа...

— Надеюсь. Далее. Вы будете слушаться меня беспрекословно. Вы прекратите изображать из себя истеричную обморочную мисс — это ваше первое задание. Вы отставите в сторону метания вашей нежной души, или что у вас там имеется, и сосредоточитесь на занятиях. Это не девичий будуар, это школа магии. Я напоминаю, вдруг вы забыли.

— Я помню, сэр.

Он бы меня сейчас ударил, наверное, но у него ведь поразительный самоконтроль, не то что у меня. Он просто отходит к камину и говорит уже оттуда :

— И ещё, Поттер. Если вы ещё хоть раз позволите себе на Высших Зельях игнорировать задание и смотреть... по сторонам, я тут же отстраню вас от занятий.

И вдруг добавляет с кривой усмешкой:

— Если вы, конечно, сами не желаете прекратить изучение моего предмета. Диплом вам дадут и без этого.

Даже оттуда, издалека, слова горчат, словно я опять вдыхаю запах полыни, которым пропиталась его мантия. Что он говорит? Я не хочу...

— Я не хочу прекращать занятия, профессор. Позвольте мне продолжать курс.

Снейп нехотя кивает.

Он заметил, что я смотрел на него на уроках, заметил, иначе не было бы той едва уловимой заминки в суровом предупреждении. Я так часто пытался понять Снейпа, что, наверное, могу различить в его словах даже самую лёгкую тень истинного смысла. Не сметь на вас пялиться, профессор. Я понял. Я попробую. Я начну прямо сейчас. Возможно, так и вправду будет лучше.

И следующие наставления Снейп даёт моей макушке:

— Очищайте сознание ежевечерне, перед сном, приступайте прямо сегодня. Если среди дня почувствуете, что нервничаете, раздражены или злитесь — не ждите вечера, начинайте сразу же. И не вздумайте посчитать это поводом отменить вечернее очищение. Вам напомнить, как это делается?

— Я помню, сэр. Я иногда пользуюсь этим, чтобы...

— Лжёте, Поттер, — перебивает он. — Или ваше "иногда" означает не чаще, чем раз в году. Иначе вы были бы в куда лучшем состоянии.

Я только пожимаю плечами, глядя в пол. Снейп волен верить или не верить мне, а я не лгу.

— Извольте смотреть на меня, когда я с вами разговариваю.

Что ж вы, профессор, никак не определитесь, а?.. То не смотри на вас, то смотри...

— Хорошо, сэр.

— Я жду вас в этом кабинете завтра и ежедневно в семь вечера. Идите, вы свободны.

Он размашисто шагает к столу, садится, берёт перо, разворачивает свиток — стол завален ими — и почти без паузы раздражённо в нём черкает. Я не свободен, сэр, я пересмотрел своё решение, мне ведь запретили смотреть только во время занятий, я же не могу лишить себя...

— Поттер! Вам ещё что-то нужно от меня?

Нет, сэр, я только посмотреть...

Но, конечно, вместо этого говорю:

— Мне жаль, сэр.

— О чём это вы?

В его голосе предупреждение и угроза одновременно, но мне не страшно.

— О том, что вас вынудили заниматься мной. Я не хотел, чтобы... чтобы так.

Этот взгляд мог бы посоревноваться в действии с Сектумсемпрой, если бы Снейп наполнил его магией.

— Ни ваши, ни мои желания не являются центром мироздания. Можете успокоить то, что у вас там вместо совести, Поттер. Идите.

И Снейп снова утыкается в чьё-то, без сомнения, бездарное, эссе.

Спокойно. Он всегда такой. Он со всеми такой. А то, что я не хочу быть со всеми — так это не его забота. Мерлин мой, да он прибил бы меня на месте, если бы знал, чего я хочу. Надо уходить, пока я не сказал что-то, что спровоцирует атаку посерьёзнее, чем швыряние банками с сушёными тараканами. Я ещё помню, он может. И я ухожу.

Гермиона ведёт себя так, словно я тяжело болен и мне стоит только попросить чего-нибудь, стакан воды, к примеру, и подруга тут же сорвётся выполнять. Мадам Помфри требует, чтобы я приходил чуть ли не каждый день на осмотр. Не знаю, что она хочет обнаружить — физически я в порядке. Тёмные круги под глазами, встречающие меня каждое утро в зеркале — это оттого, что я допоздна очищаю сознание, не иначе. Я за три дня окончательно вычислил и рассмотрел спусковой механизм своих стихийных выбросов. Меня не накрывает ни на Чарах, ни в теплицах профессора Стебль, ни на Трансфигурации. Потому что катализатор моих срывов остаётся неизменным, и никто другой не способен настолько вывести меня из равновесия.

На следующий же день Снейпу приходится применять Репаро к своему книжному шкафу. Отчего-то первыми всегда страдают стёкла. Я и сам себя чувствую стеклом, готовым разбиться от лёгкого щелчка. Если только щёлкать будет он. Сравню язык его с кнутом... м-да.

Но даже если Снейп молчит, мысли нельзя выставить из головы так же легко, как закрыть за собой дверь кабинета и убрать зельевара с глаз долой. Они не оставляют мою голову в покое даже вечером в спальне, благо она у меня отдельная — я же герой и всё такое... И вместо того, чтобы послушно исчезнуть из головы, как и положено при правильно исполненном очищении, мысли скачут как блохи. Вот совсем как сейчас.

Я лгу, когда говорю мадам Помфри, что не болен. Имя моей болезни — Снейп, и я не знаю, как мне вылечиться. Не знаю, хочу ли выздоравливать. Угроза отстранить меня от занятий не выглядела шуткой, и на Зельях я старательно измельчаю то, что нужно измельчить, сыплю в котёл, помешиваю, нюхаю. Но краем глаза цепляю чёрную фигуру, не могу не зацепить, могу только усилием воли остановить поворот головы и смотреть в котёл, в котёл смотреть, Гарри.

Зелья и вправду получаются уже лучше, Гермиона приходит в восторг, а Снейп ничего не говорит. И я не знаю, молчит он оттого, что не к чему придраться, или потому что тоже понял, вычислил и хочет сохранить в целости класс. Его заботит это, а вовсе не я, а ежевечерние занятия с ним проходят так, словно и не было никогда мягкого, окатывающего жарким пряным потоком "Хэрри". И я забыл бы, если бы не жаждал снова услышать. Забыл бы, и в памяти жил бы только голос МакГонагалл — аккуратнее, Северус! — и жёстко вцепившиеся в мой загривок пальцы. Но сейчас я был бы рад и этому, потому что он не коснулся меня с тех пор ни разу. Даже когда объясняет, как нужно правильно дышать, и велит следить за ритмом, хотя мог бы и проверить, так ли я выполняю указания. Мог бы. "Я многое могу, Поттер, но это не значит, что стану делать" Я помню, профессор, сэр. Конечно, он не станет. Я Снейпу ни к чему. Он сохранил себя, ухитрившись не сойти с ума за столько лет подчинения Тёмному Лорду и Дамблдору, а я, наверное, так живо напоминаю ему о прошлом и о том, ради чего он это делал. Я нарушаю его покой, таскаясь в его кабинет, а он не может мне отказать, потому что боится за Хогвартс. Может быть, больше, чем профессор МакГонагалл, боится. Снейп и в праздники здесь, может, ему больше некуда идти?

Хотелось бы мне знать, чего он боится ещё. Отпрянет ли как от грязного бродяги, если я сам прикоснусь к нему. Вот так, запустив пальцы в длинные неубранные волосы, вцепившись в мантию, чтобы не дать отодвинуться, прижавшись, как тогда, в классе, отдавая всё, что он захочет взять.

А он ничего от меня не захочет, сейчас, лёжа в полумраке спальни, разбавленном мягким светом ночника, я особенно чётко это осознаю. Ничего и никогда, никогда, Хэрри, никогда плюс ничего равняется пустоте, она снова взводит невидимый арбалет, накручивает пружину. Сознание может забыть об очищении, я способен только дышать через зубы, опять сжав ими многострадальную нижнюю губу. Боль физическая отвлекает, и тогда я впиваюсь ногтями в ладони, этого мало, мало, на тумбочке у кровати колется на части чашка, из которой я пил перед тем, как лечь, пил разведённое в воде успокоительное, и я думаю, если добавить прямо в кровь те капли, что остались на черепках, всё будет хорошо. Всё будет хорошо, если взять вот этот, взять и макнуть в кровь, продираясь через кожу, она мешает... мешает войти сваренному ним зелью, а ведь он — зелье и есть, он весь в нём, я принимаю его в себя, хоть так, хоть каплю. Капли Снейпа и боли хватает, чтобы из глаз потекло, я уже привык к этим слезам, они топят и уносят лёд, они означают, что я смог, я остановил.

Открывается дверь, оглушающе бьётся о стену, но мне лень поднимать голову, и я сообщаю длинным бледным пальцам, выдирающим из моей руки окровавленный черепок:

— Я остановил. Остановил.

А дальше мне не хочется ни смотреть, ни слышать. И я закрываю глаза и проваливаюсь в безмолвие...

... которое длится мгновение, а может, гораздо больше, потому что теперь в глазах лунные сумерки спальни — свет погашен, я лежу, укрытый одеялом, а у изголовья кровати, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, кто-то сидит. Я тянусь за палочкой, чтобы сказать "Люмос", но кто-то голосом Снейпа тихо спрашивает:

— Хочешь пить?

— Нет, — шёпотом отвечаю я.

— Тогда лежи спокойно. Спи.

Это не может быть Снейп. Чтобы убедиться, не нужен свет, я подвигаюсь к краю кровати, утыкаюсь носом в пахнущую горько и пряно ткань, подтягиваюсь ближе и сворачиваюсь калачиком, почти положив голову ему на колени. Это точно не Снейп, потому что он остаётся сидеть, вздыхает и натягивает мне на плечи одеяло.

— Спи, — повторяет он и опускает тёплую ладонь на мою макушку.

И я сплю.

Просыпаюсь не оттого, что выспался. Утро. Сердце почему-то заходится в рваном ритме, рука затекла, словно я ухватил ночью край чёрной мантии, да так и спал, сжимая. Но в спальне нет Снейпа, как нет и крови на полу, и я теперь не знаю — может, это мне привиделось в бреду?

Разминаю пальцы, морщусь — от нестерпимо острого покалывания в руке, а не оттого, что вспомнил: сегодня нас с Геримоной ждут в Норе. И мне не удастся заглянуть зельевару в глаза — а вдруг там ещё есть тень ночных событий. Это было бы подтверждением их реальности. Но даже если бы и удалось — ты всё такой же наивный дурачок, Гарри, ничего там нет. Ничего. Нет-нет-нет-нет, мы сейчас отправимся в Нору, там шумно и весело, там много еды, там сладости, там карамельные Санта-Клаусы, фонарики и бутафорские толстозадые олени. Там нужно будет разговаривать, чтобы не огорчить миссис Уизли и не обидеть друзей. Хорошо. Я буду.

Я уверен в этом в Сочельник, я даже выполняю данное себе обещание думать о празднике и о друзьях, но хватает меня только на день, вечер и ночь вынужденного веселья.

— Что ты будешь делать в Хогвартсе, Гарри? — недоумевает Гермиона, выйдя со мной и Роном на морозный воздух после позднего завтрака. — Все наши разъехались по домам.

Можно подумать, когда "все наши" были там, я с кем-то общался...

— Ты забыла, Миона? Занятия со Снейпом. Каждый вечер. Я вчера и так пропустил.

— Вот уж приятная компания на Святки, — фыркает Рон. — Зачем тебе вообще понадобилось оправдывать этого ублюдка? Вёл бы у вас сейчас Зелья кто-нибудь нормальный...

Мой друг Рон, несмотря на войну, стажировку в аврорате и совершеннолетие, по-прежнему имеет психологию подростка. Вот бы противному учителю на голову упала сосулька — уроки бы отменили. Это же главное — чтобы уроки отменили...

— Снейп вполне нормальный, — спокойно отвечаю я. — И я оправдал его потому, что у меня были доказательства.

— Да ну какие там доказательства! — отмахивается Рон. — Подумаешь, воспоминания. Он их мог и подделать.

Мог. Наверное. "Я многое могу, но это не значит, что стану делать"

— У меня были доказательства, — упрямо повторяю. — Уизенгамот признал их подлинными. Ты считаешь, стоило утаить фиал, промолчать и отправить Снейпа в Азкабан, только чтобы он не вёл Зелья? Очень по-гриффиндорски, Рон. И метод — как раз для аврора. Этому вас учат, да?

Рон вспыхивает, заливается краской до корней рыжих волос, растерянно смотрит на Гермиону, а та молчит, потому что я прав. Да, Миона?

Наверное, Рон обиделся. Но это помогло мне аппарировать без выяснений и упрёков.

Хогвартс тих и почти безлюден. А подземелий вообще не коснулся дух Рождества. Ни одной ёлки, ни единой ветки омелы, коих в изобилии натыкано в Большом зале, коридорах и башнях.

Снейпа нет в кабинете. Или он просто не хочет отзываться на стук. А я не решаюсь постучать громче — я и так чувствую себя слишком навязчивым. Он ничего не сказал о праздниках, может, ему всё же есть куда поехать, а я, как идиот, притащился и стою теперь, уткнувшись лбом в прохладную дверь, и никак не соображу — мне возвращаться к себе в башню или стучать дальше.

— Полагаете, ваша голова крепче дерева, Поттер?

— Нет, сэр. С Рождеством, сэр.

Наверное, я при этом слишком глупо и широко улыбаюсь, потому что Снейп хмурится, не отвечает на поздравление, аккуратно отодвигает меня с дороги и произносит пароль, слишком тихо, я не слышу какой. Он входит в кабинет и я почти жду, что дверь захлопнется перед моим носом, и стою, и продолжаю ждать, и дожидаюсь ещё одного вопроса:

— Желаете заниматься в коридоре?

— Нет, — хрипло говорю я, вхожу и честно признаюсь: — Я не думал, что занятие будет.

Снейп посылает Коллопортус на дверь и фыркает:

— Зачем же пришли? Вчера, я так понимаю, вы успешно обошлись и без этого. Или вы развалили пристанище Уизли и поэтому так скоро вернулись в школу?

— Норе ничего не угрожало. Вы не сказали, будем ли мы заниматься во время праздников, и я подумал, что вы будете рады избавиться от меня хоть на один вечер. Сэр.

Нора стоит невредима, ведь там его не было и я старался о нём не думать. А он — он думал обо мне, когда я не пришёл? И что сейчас в его лице? Неужели мне удалось удивить Снейпа?

Но он, конечно, никогда не признается даже в таком чувстве. Тот разговор в палате Мунго — абсурд, небыль, бред, как и ощущение, что Снейпу зачем-то было нужно дать мне знать: его любовь к моей матери имеет совсем другие оттенки. И я никогда не узнаю, зачем ему это было нужно.

— Садитесь, — говорит Снейп и сам устраивается в кресле, поближе к камину. — Сегодня мы рассмотрим возможность направить силу стихийного выброса вместо того, чтобы крушить всё вокруг, если уж остановить выброс не удалось.

— Но... я думал, что его обязательно нужно погасить...

— Поттер, вы... гм... К сожалению, бывают случаи, когда обратить процесс не представляется возможным без ущерба для мага. То, что устроили позавчера у себя в спальне вы, ни в коей мере не может стать выходом из положения. Вы сожжёте себя изнутри или истечёте кровью однажды, когда некому будет помочь.

Горячая волна приливает к лицу. Значит, я действительно уснул тогда, положив голову ему на колени. Это было, это реальность, и я не собираюсь от этого отказываться, пусть даже сейчас он так далеко, что не дотянуться, хотя кресло его на расстоянии вытянутой руки. Излагать Снейпу безумную суть моего поступка, ту самую, где есть капля его зелья, успокоившая выброс, я не собираюсь. Я бы спросил, как он узнал в своих подземельях, что мне нужна помощь, но кое-что меня интересует больше:

— Сэр, а вы... вы ушли сразу же, как только я заснул?

— Нет, Поттер, я провёл с вами полную страсти ночь, а утром наложил Обливэйт, — говорит он, ухмыляясь.

О! Я думал, больше уже покраснеть нельзя, но теперь вспыхнула кожа даже под расстёгнутым воротником маггловской джинсовой рубашки. Это потому, что у меня хорошее воображение, и перед глазами сразу возникает картинка, предложенная Снейпом в качестве шутки. Моё тело шутить отказывается и реагирует вполне однозначно. Хорошо ещё, что я всё-таки надел сегодня мантию.

— Но вы... но я... — а слов-то и нет, и теперь он окончательно убедится в моей тупости.

— Мерлин великий, Поттер! Вы всегда так туго понимаете юмор?

— Только если шутите вы... — выдавливаю я из себя, рассматривая тёмно-серый ковёр под ногами. — Вы нас к своим... своему юмору не приучили... сэр.

Он говорит совсем серьёзно, изучая меня глазами:

— Я запомню, что с вами шутить не нужно.

И опять у Снейпа получается странная фраза, но прав он в любом случае, что бы ни подразумевал: так со мной шутить не нужно, и вообще со мной лучше не шутить, я же нервный, у меня и справка из Мунго есть.

Отвечаю ему прямым взглядом, сам удивляясь своей смелости. Или наглости, как наверняка подумал Снейп. Но раз уж он снизошёл до такой шутки, то потерпит. Я хочу на него смотреть.

— Пффф... — фыркает зельевар, насмешливо кривя рот, но презрения в этой гримасе нет. — Значит, поговорим о серьёзном.

И рассказывает, как направить рвущуюся на волю магию без членовредительства. Мне нужно слушать внимательно, ведь я здесь именно для этого. А о его шутке я подумаю потом, ночью, анализируя, снимая слои, сопоставляя с выражением лица. Если смогу трезво мыслить и уйму воображение.

Зима тянется медленно, но всё же не бесконечно. Гермиона настойчиво передаёт мне приглашения от миссис Уизли, которая вообще не в курсе нашей с Роном размолвки. Рона я не видел с того самого рождественского утра. Ему самому, наверное, неловко появиться передо мной первым после моих обвинений. А я не стану делать первый шаг. Не потому, что я обиделся, как, без сомнения, считает Рон. Я просто уверен, что он так меня и не понял. И наше примирение состоится по стандартному плану — он извинится, не зная за что, я скажу "проехали, дружище", и он опять будет раздражать меня детскими рассуждениями, и я опять вспылю. Не хочу начинать заново.

Гермиона тоже не понимает, всё допытывается, с чего это я стал защищать перед Роном ненавистного зельевара, доказывает, что не стоит он того, чтобы из-за него ссориться с другом. Что скоро мы покинем Хогвартс, моё вынужденное общение со Снейпом закончится, а друга я теряю уже сейчас. И всё это так наивно звучит... Когда я стал чувствовать себя старым? Когда в моих мыслях о друзьях появилось пренебрежение пожилого циника? И не так ли чувствует себя Снейп, общаясь с мной?

И не потому ли, что устал от меня, сокращает занятия до трёх раз в неделю?

— Ты молодец, Гарри, — говорит как-то весной директор МакГонагалл, вызвав меня к себе в кабинет. — Профессор Снейп сообщил мне, что в ваших занятиях наметились некоторые успехи, а он просто так хвалить не станет, ты же знаешь.

Я знаю. Я только не знаю ничего о тех самых успехах, расписанных Снейпом директору, мне о них не сообщали. Разве что я прекратил при каждом резком слове зельевара закатывать глаза и неосознанно разрушать всё вокруг. Но это оттого, что он стал придерживать своё жало в отношении меня.

И ещё Снейп ошибся, так странно пошутив тогда. В голове моей прочно поселилась мысль, что не станет подобным образом шутить тот, для кого предмет шутки однозначно неприемлем. В общем, у меня появилась новая цель. "Найди в Снейпе гея" называется. Теперь я задумываюсь над тем, как истолковать тот или иной взгляд, слово или гримасу, подсмотренные за день, перебираю их как святоша чётки. От этого у меня ещё больше сносит крышу по вечерам, и простыни на кровати ко дню смены постельного белья удивляют хозяйственных эльфов — ещё бы, столько раз пережить Скорджифай, конечно, они будут выглядеть чистыми.

Очищение сознания и регулярная практика беспалочковой магии тоже, наверное, приносят пользу. И этой весной я почти спокоен. Вот только что я буду делать летом, когда получу диплом? И следующей весной? Как обойдусь без Снейпа три раза в неделю вечером и столько же днём, в классе? Закажу колдографию и запрусь у себя на Гриммо? Попрошусь у МакГонагалл остаться в Хогвартсе каким-нибудь третьим помощником второго ассистента и стану подглядывать в окна? Или Снейп всё же гей, и тогда есть крохотная, где-то на грани подсознания, надежда? Ты сумасшедший, Гарри, но — ты помнишь? надежда всегда позволяла тебе выживать, какой бы призрачной ни была.

— Гарри, ты слышишь меня?

О, я же всё ещё у директора!

— Простите, профессор, я задумался.

МакГонагалл смотрит своим фирменным поверх очков. Не беспокойтесь, директор, я научился сдерживаться. Даже Снейп вам это сказал.

— Сова принесла письмо, — наконец сообщает она, наверное, уже не впервые. — Оно отправлено директору Хогвартса, но содержимое адресовано тебе.

— Почему? — удивляюсь я.

МакГонагалл легко, едва уловимо пожимает плечами:

— Наверное, потому, что ты всё ещё ученик и я за тебя отвечаю, а может, чтобы ты не смог проигнорировать вызов в Министерство.

— Так это от Кингсли?

— От Министерства Магии, Гарри. Министр Шеклболт вряд ли стал бы вызывать тебя лично. Впрочем, я не знаю, смотри сам. Всё, что я видела — это пропуск для каминной сети Министерства и ещё один запечатанный конверт. Возьми. Можешь отправиться из моего кабинета, когда соберёшься. У тебя нет больше сегодня занятий?

Надо же. Такая спешка.

Собираюсь я быстро. Всего-то сунуть в карман джинсов пригоршню галеонов — пройдусь потом по Косому переулку — и накинуть мантию, потому что хоть и весна, а всё ещё холодно. Не забыть пропуск, там зачарованный лично на меня пароль для камина.

А письмо действительно от Кингсли. И ничего такого в нём нет — Кингсли добродушен даже письменно. Не зайдёшь ли ты, Гарри... Зайду, конечно. А что через директора — так это, наверное, секретарь пропуск делал и пересылал, не могу же я в самом деле претендовать на то, что министр магии лично отправится на совятню, чтобы послать письмо ученику седьмого курса Гарри Поттеру.

Добираюсь наконец до Шеклболта через дюжину секретарей и помощников. Хорошо хоть Персика нет на месте, а то бы дело затянулось. Редкостный он зануда, помощник министра Уизли.

— Чем будешь заниматься после школы, Гарри? — спрашивает Кингсли после приветствий и усаживаний.

Я знаю, на такой вопрос надо отвечать чётко и без заминки, иначе всю душу вынут. Но я сегодня на редкость спокоен, мне и душеспасительные беседы по фигу, а вот лгать не хочется. Машинально тру шрам на руке и говорю:

— Для начала сдам ТРИТОНы, а там по результатам. Карьера аврора мне по-прежнему не светит, — тут надо вздохнуть обязательно, и я вздыхаю. — Так что я не определился пока.

— Работа клерка, как я понимаю, тебя не порадует, — вздыхает и Шеклболт.

Я неопределённо пожимаю плечами, мол, что ж вы, сами не понимаете? Какая в этом радость?

— А ты не хотел бы остаться в Хогвартсе? — господин министр может не изображать скорбь, плевать ему на мою несбывшуюся аврорскую карьеру, я точно знаю, а вот это предложение он определённо подготовил заранее.

— В Хогвартсе? В качестве кого?

Не может быть, чтобы небеса, бог и кто там ещё есть всерьёз озаботились делами моего сердца. Которое сейчас, кстати, так бултыхнулось, что Кингсли мог и услышать.

— Мне говорили, ты неплохо поладил со Снейпом. Кстати, как твоя магия, Гарри? Больше не хулиганит?

Что за идиотская манера уводить в сторону разговор, самим же и начатый? И кто это ему говорил, интересно? МакГонагалл?

— Нет, не хулиганит, — отвечаю. — Профессор Снейп очень мне помог.

— Хорошо. Так, может, пойдёшь работать его ассистентом? Раз уж ты смог преодолеть свою ненависть и принять от него помощь...

Он что — шутит?! С каких это пор в министерстве решают, нужен ли штатному хогвартсовскому зельевару ассистент? Да ещё кому? Снейпу!

Я так и спрашиваю:

— Вы что, шутите?! Какой из меня зельевар? Не говоря уже о том, что Снейп заавадит и на чины не посмотрит, если к нему подкатятся с таким предложением.

— Заавадит — посадим! — неожиданно жёстко говорит Кингсли. И добавляет проникновенным басом: — Могу я говорить с тобой откровенно, Гарри? Как с членом Ордена Феникса?

И ждёт ответа. Действительно ждёт. А мне как-то не очень хорошо. Что ещё за разговоры?

— Конечно, Кингсли.

Выговорить имя получается легко, ведь тогда мы все его так называли.

— Мне жаль, что так вышло с авроратом, Гарри. Но у меня есть для тебя работа в Отделе Тайн.

Кажется, у меня отвисла челюсть и выпучились глаза. Я? Я невыразимец? Очень смешно, Кингсли, просто до истерики смешно! Ещё смешнее, чем я-зельевар.

— А при чём тут тогда профессор Снейп? Что-то я запутался, — говорю я министру. Сижу и предчувствую что-то очень нехорошее в собственном будущем.

Шеклболт сначала интересуется, не хочу ли я чаю, и только потом отвечает:

— Профессор Снейп, конечно, был оправдан на основании представленных тобой доказательств. И я верю, что Дамблдор вполне мог таким образом использовать его в своей игре много лет. В конце концов, портрет Альбуса всё подтвердил. Но вместе с тем Снейп остаётся одним из сильнейших учёных нынешнего времени — как в области зельеварения, так и в тёмных искусствах, и в беспалочковой магии. Не могу не уважать его гений, вот только результатами своих исследований профессор Снейп делиться с Министерством и Отделом Тайн не жаждет.

— И вы ждёте, что он поделится ими со мной? — от изумления даже горло перехватило. — Кингсли, вы сошли с ума?

Нехорошо так говорить министру, человеку вдвое старше и с огромным аврорским опытом, но он определённо сумасшедший. А я-то ещё себя ненормальным считал... Да по нему Мунго рыдает взахлёб! По нему и по тому идиоту, которому пришла в голову эта идея. Ведь не сам же Кингсли это придумал. Или сам? А может, это шутка такая?

Развелось юмористов вокруг меня — не протолкнуться...

Шеклболт хмурится, ему неприятна моя грубость, я вижу, но он сам виноват.

— Конечно, Снейп не будет тебе докладывать. Но ты мог бы, находясь близко к нему, сообщать нам, если что-то заметишь.

Находиться близко к нему я хочу. Но не для того, что мне предлагают. Это... это же мерзко... Но... но я буду близко к нему. И потом, не сам ли я признавался себе, что мой внутренний гриффиндорец стал сонным и податливым? Сообщать об этом Шеклболту я, конечно, не стану.

— Ты ведь по-прежнему член Ордена, и я не многим доверяю так, как тебе, Гарри.

А зря, Кингсли. Потому что Снейп не будет докладывать мне, а я не буду докладывать вам. То, чего вы ждёте — точно не буду. Он заслужил если не признание, то покой точно, и даже ради всего магического мира я не нарушу этот покой больше, чем уже нарушаю.

Мерлин мой, о чём я думаю! Надо отказаться, отказаться, отбросить с негодованием предложение стать при Снейпе шпионом Отдела Тайн, это невыносимо гадко — лгать и притворяться.

Снова тру шрам на руке. Я не должен лгать. Я помню.

Но если я и откажусь от предложения, они уж точно от своей затеи не откажутся. И найдут кого-то ещё, кто не будет таким непроходимо тупым гриффиндорцем, кто будет близко к нему — вместо меня. И будет вместо меня лгать и притворяться, но только перед Снейпом, с Отделом Тайн он будет честен, конечно же.

— Я не буду торопить тебя, — говорит Кингсли отеческим тоном, — понятно, что ты сейчас растерялся. Подумай, но, пожалуйста, недолго. Через неделю жду твоего ответа.

Неделя... Да я совсем рехнусь за эту неделю...

— А кто будет моим начальником в Отделе Тайн?

— Твоим начальником буду я, Гарри. Любой сотрудник Отдела Тайн может подчиняться министру напрямую.

Значит, коллег своих будущих я никогда не увижу. И они меня тоже. Невыразимцы, одним словом. Невидимые мелкие пауки-призраки ползают по паутине и собирают информацию, и сносят её в липких лапках большому чёрному пауку Кингсли.

Меня передёргивает, надеюсь, незаметно для министра. Когда-то я считал Отдел Тайн этаким оплотом науки, где среди могущественных артефактов сидят умные чародеи и познают секреты мудрости и прочих загадочных штук. Не исключено, что такое тоже есть.

А я — поползу по паутине. Липкими лапками.

— Хорошо, я подумаю, — говорю я наконец. — Я и правда не ожидал... Только как я смогу стать ассистентом профессора Снейпа? Ему никогда никакие ассистенты не требовались, насколько я знаю. А моя кандидатура у него вызовет только приступ смеха.

— Вот это пусть тебя не волнует, Гарри.

— Нет, Кингсли, — возражаю я. Я не могу допустить, чтобы мной, как раньше Дамблдор, вертели вслепую. — Я должен знать. В конце концов, если я соглашусь, это будет моё задание.

Шеклболт удивляется, но как-то нерадостно. Да, Кингсли, теперь мне нужно гораздо больше объяснений и аргументов, чем "так надо, Гарри", "это пророчество, Гарри" и "это для победы, Гарри".

— Ты прав, — министр признаёт это неохотно, наверное, сожалеет, что мне не одиннадцать и я научился хоть немного думать. — На самом деле, Снейп подал прошение директору МакГонагалл о введении должности ассистента в штат школы. Он собирается вплотную заняться наукой — это его объяснение. Ты понимаешь, Гарри?

— Уж скорее Снейп выберет Малфоя, — говорю. — У него СОВы на "Превосходно", и ТРИТОНы будут, понятно, такими же.

— Ничего, — снисходительно смотрит на меня Шеклболт. — Снейпу не придётся выбирать. Кандидатуры преподавателей и школьных служащих обычно утверждаются Министерством.

Когда я покидаю кабинет министра, ни в какой Косой переулок мне уже не хочется.

Хочется побиться головой о стену.

А сегодня вечером мне идти к Снейпу.

Вы просили покоя, профессор Снейп? Ваш покой ценой моего? Время отдавать долги, сэр? Что я буду с этим делать?

Что делать... Ведь смог же Снейп столько лет играть на две стороны, пусть не ради меня, а ради поражения Тёмного Лорда. Так неужели не смогу я — ради него? Пусть и солгав ему самому.

Впервые за весь год меня не тянет в подземелья, мне не хочется видеть Снейпа, мне хочется умереть раньше, чем я посмотрю ему в глаза.

И к вечеру я довожу себя до полного раздрая.

— Сегодня, похоже, не ваш день, — это Снейп говорит мне после трёх неудавшихся попыток управиться с невербальным воздействием на предметы и после того, как магия чуть снова не вырвалась поплясать на воле.

Знали бы вы, сэр, насколько сегодня не мой день...

— Что с вами происходит, Поттер?

Этот обманчиво мягкий вопрос бьёт поддых, он заметил, конечно, он же не слепой, но я знаю, как ответить, чтобы остаться в живых:

— Ничего, сэр.

— Поттер... Вы странно ведёте себя с начала года, но в последнее время это переходит все границы. Извольте отвечать, я спрашиваю не из праздного любопытства.

Да, конечно.

— Всё в порядке, сэр.

— Мистер Поттер, вы обещали мне подчиняться. Вы забыли, что я могу применить к вам легилименцию?

Легилименцию? Даже так, профессор?

Ну и пусть. Я ему ничего не сказал, и не скажу, а если он сам узнает, это его личная беда. Я же со своей как-то выживаю, и он сможет, хотя что ему до моих бед. Он просто вышвырнет меня и запросто выживет. В отличие от меня. А Шеклболт найдёт кого-нибудь более подходящего. И я упрямо молчу, сидя напротив него в привычном, но неуютном сегодня кресле, а он продолжает:

— И меня простят, потому что вы — угроза, — Снейп не кричит, ему это не нужно, тон его ровен, словно он в очередной раз твердит тупым студентам о свойствах дигиталиса. — Вы нестабильное, расхлябанное существо, которому по недоразумению достался мощный дар и которое не желает понять, насколько опасно для окружающих. Мальчишка, избалованный славой и титулом героя, полагающий, что мир обязан вертеться вокруг его персоны, и не стоящий ни минуты потраченного времени.

И это так обидно и несправедливо — всё, что он говорит, он даже не знает, на что я буду вынужден пойти ради него, и я не могу сдержаться, это уже не выброс, нет, это обычная человеческая злость. В ушах грохочут барабаны, я вскакиваю и кричу:

— Так заприте меня!

Снейп поднимает одну бровь, презрительно кривя губы, да, это так глупо — стоять перед ним и орать, подтверждая его характеристику, но меня уже не остановить:

— Слышите?! В Мунго! в Азкабан! на необитаемый остров, куда угодно! лишь бы подальше от этого долбаного магического мира! от славы героя, которая так колет вам глаза! она мне на фиг не нужна, и я здесь не нужен, и вам не нужно будет тратить своё драгоценное время на нестабильное расхлябанное существо. У меня что-то там вместо мозгов, что-то там вместо души, что-то там вместо совести, я весь — что-то вместо, я никогда не стану для вас человеком, да, профессор? Так не стесняйтесь, убейте меня прямо сейчас, вас же простят, да?!

Снейп встаёт слишком быстро, я даже не осознаю его движения до момента, когда он хватает меня за плечи, так, что отлетает пуговица и трещат прочные швы на джинсовой рубашке, припечатывает к стенке камина, нависает, держит и шипит, дёргая верхней губой в дюйме от моей щеки:

— Ещё раз посмей заорать на меня — и я твою просьбу выполню.

Злость испарилась, когда Снейп чуть не пробил моей спиной камин, теперь я только передёргиваю плечами, распластываясь по стене, чтобы ему было удобнее на меня шипеть. Я точно ненормальный, потому что вместо злости накатывает не страх, а возбуждение, я уже почти хочу, чтобы он сейчас вышвырнул или убил меня, так, как захочет он, потому что это близко, слишком близко, его дыхание — кофе и коньяк, его одежда и голос — полынь. И я говорю только для того, чтобы он отошёл, не заметил, оставил меня:

— Хорошо, сэр.

Зря это я... Снейп издаёт гневный рык, снова встряхивает меня, и задевает бедром мой напряжённый член, и я уже не могу удержаться, выпускаю стон, давно рвущийся наружу, и мало что соображаю, глядя, как ярость уходит из его черт. Я только ищу и боюсь найти брезгливые оттенки в его изумлении, но их там нет, он просто замер, не отстраняется, изучает моё пылающее лицо.

— Вот оно что... — тихо говорит Снейп, едва шевеля губами, таким низким голосом, что его слова вибрируют во мне и вырывают ещё один глухой стон, и я, окончательно сойдя с ума, тяну его к себе. У меня нет сил для удивления или смущения, когда он поддаётся, когда его рука ложится на мой затылок, оберегая от удара о стену, словно это не он только что впечатывал меня в камень. Я обхватываю его талию, вжимаюсь пахом в ногу, разделяющую мои колени, прихватываю губами кожу шеи и про себя умоляю его не двигаться, потому что если он пошевелится, то... о! надо было умолять ещё и не дышать, потому что когда он хрипло вздыхает мне в ухо, я уже не могу, я сам толкаюсь в его бедро раз, и второй, и коротко всхлипываю. И кончаю.

Утыкаюсь лбом Снейпу в плечо, поднять сейчас глаза — невыполнимо, мысли возвращаются и я жалею, что у меня есть голова. Потому что больше у меня не будет ничего, и не нужно будет лгать ни министру, ни Снейпу, ведь Снейп, без сомнения, сейчас велит убираться навсегда, вот только уничтожит все следы моего подросткового идиотизма, я уже слышу очищающее заклинание. Нам с ним ведь даже палочка не нужна.

Нам с ним, как же...

Ты идиот, Поттер. Идиот и позорище. Нестабильное глупое существо.

— Поттер, — зовёт Снейп и пытается отцепить меня. Я подчиняюсь, а он оставляет меня у камина, отходит и садится, и говорит: — Полегчало?

Снисходительно, без упрёка, словно это в порядке вещей — когда студент вот так... Бред какой-то.

— Вы способны продолжать заниматься? — спрашивает Снейп.

Я смотрю в пол и молчу.

— Мда, — хмыкает он. — Идите, Поттер. Придёте завтра. И не забудьте об очищении сознания перед сном.

— Хорошо, сэр, — выдавливаю я, пугаюсь своего голоса и, не поднимая глаз, ухожу.

Вечернее очищение светит только простыням.

Шеклболт не напоминает о предложении, словно и не было разговора. А отпущенная мне неделя подходит к концу. Но ведь я сам сказал ему, что подумаю и отвечу, Мерлин мой, я тупица, зачем я это сделал. Надо было отказаться сразу же. А теперь вряд ли смогу. Наверное, я превратился в мазохиста, раз нахожу привлекательной постоянную угрозу рассудку и жизни.

О том, как я кончил, едва прижался к его бедру, я себе думать запрещаю, это невыносимо стыдно. У меня был шанс, а я повёл себя как... озабоченный сопляк. И тем хуже — а может, лучше, я уже ничего не знаю — что Снейп ничего никогда не говорит по поводу того вечера в его кабинете, и я не знаю, что он об этом думает. И думает ли. И что это было для него. Акт милосердия к гормонально и психически нестабильному существу? Жалость по-снейповски? Он избегает прикасаться ко мне, по-прежнему убедительно холоден, и я бы поверил в его равнодушие, если бы не было там, около стены камина, того рваного хриплого выдоха. Выдоха, который выдал Снейпа и добил тогда меня.

О том, что его выдержка могла дать сбой конкретно из-за меня, а не, допустим, из-за отсутствия постоянного партнёра, я тоже запрещаю себе думать. Чтобы не расслабиться. Не поверить в состряпанные собственным мозгом иллюзии. Потому что потом, когда надуманные мной миражи развеются, будет слишком больно, гораздо больнее, чем я смогу выдержать.

— Очень неплохо, Поттер, — говорит однажды Снейп на практическом занятии по Высшим Зельям, взглянув в мой котёл.

Стараюсь справиться с лицом, на котором вместе с изумлением расплывается улыбка. Загоняю ликование вглубь, не хочу, чтобы кто-то увидел. Кто-то из тех, чьё удивление совсем не приправлено радостью. Гермиона не в счёт, ей тоже приятно, не зря же я изводил её вчера вопросами по теме сегодняшнего занятия. А вот парочка слизеринцев брезгливо кривит губы, и, конечно же, Малфой, да. Возможно, он действительно метит к Снейпу в ассистенты, потому что слышит от зельевара "очень неплохо" гораздо чаще меня. Да у меня вообще сегодня премьера. Внутри бурлит что-то новое, от чего приливает жар к кончикам пальцев, и когда я понимаю, что это такое, уже почти поздно. Моя же магия обманула меня, в этот раз взметнувшись не ледяной пустотой, а раскалённой лавой. Я дышу этим жаром, сцепив руки в замок. Если поднести сейчас к моему рту пергамент — вспыхнет?

В этот раз Снейп не выгоняет никого из класса, только замер в напряжённом ожидании — верит в меня, что ли?

А я смогу?

Я смогу.

Обходится всего лишь одним треснувшим стеклом в шкафу с готовыми зельями и одной опрокинувшейся пробиркой на моём столе.

И я вижу, как расслабляются его плечи и руки, когда он чувствует конец выброса.

— Занятие окончено, — говорит Снейп, словно выплёвывает. — Благодаря мистеру Поттеру. Рабочие столы магией никому не чистить. Поблагодарите его же.

Наблюдаю, как студенты покорно убирают свои рабочие места, бросая на меня злобные взгляды, собирают тетради, наконец и сам отмираю, кладу свои вещи в сумку и направляюсь к выходу. Милосердная Гермиона вытерла лужу и смахнула в мусор остатки ингредиентов и с моего стола. Надо будет ей что-нибудь хорошее сказать.

— А вы, Поттер, задержитесь.

Сердце падает вниз, стремительно и болезненно, будто остриём пробивает себе дорогу. Возвращаюсь на место, кладу сумку на стол. Стою. Жду.

Снейп подходит очень близко, смотрит на меня в упор, потом зачем-то заходит за спину и оттуда прямо в ухо спрашивает:

— Ну и что мне с вами делать, Поттер?

Я чувствую его дыхание, я вообще чувствую его всей спиной, хотя Снейп и не прикасается совсем. Но от него ко мне словно дует тёплый ветер — так я чувствую.

Уйми свои фантазии, Поттер, немедленно, а то опять опозоришься. А твоё везение не бесконечно.

— Молчите? — он снова перемещается так, чтобы посмотреть мне в глаза, потом отходит, садится за свой стол и устало говорит: — Вас ругаешь — у вас выброс. Вас хвалишь — у вас выброс. Мне казалось, наши занятия всё же принесли пользу. Видимо, я ошибся. Как с вами остальные преподаватели справляются?

Не может быть, чтобы Снейп не знал. Не верю. Это издевательство такое, да?

— Я жду ответа, — напоминает он.

Да, издевательство. Надо непременно озвучить? Ему мало того вечера?

— Рядом с остальными преподавателями у меня не бывает выбросов, — говорю я, прикрыв глаза, а голос такой — вороны позавидуют.

Сам не верю, что я это произнёс. Потому что теперь из категории догадок моё сумасшествие можно смело переводить в ряды свершившихся фактов. Я ведь практически подтвердил, что это всё из-за него, теперь он свяжет с моими словами тот вечер... и ответит? Внутри ноет от ожидания, сердце колотится в горле. Пусть бы, в конце концов, сказал, что я идиот, что я не привлекаю его ни в каком смысле, но только бы ответил. Чтобы я знал точно.

А ответом мне служит тишина. Быстро открываю глаза, чтобы увидеть на его лице — что? Удивление? Отвращение? Гнев?

А вот фигу тебе, Гарри. Нет там ничего. Обычная мрачная маска, без тени эмоций. Только смотрит Снейп не на меня, а на ту трещину, результат моей сегодняшней промашки. И говорит так же не глядя:

— Идите.

Бесчувственное чудовище, вот он кто. Я могу порваться в клочья рядом с ним, а он будет всё так же бесстрастно взирать своими глазами-безднами. Вот на это я хочу себя обречь после выпуска? Я ненормальный.

И в подтверждение своему безумию я посылаю Шеклболту сову. В письме всего четыре слова и одна точка. "Я согласен. Гарри Поттер"

Ответ от министра приходит быстро, следующим же утром:

"Гарри, ты поступил очень правильно. Ты настоящий гриффиндорец. Учись и ни о чём не беспокойся. Сразу же после экзамена директор МакГонагалл тебе всё объяснит. К.Ш."

О, вот этого бы не надо — "настоящий гриффиндорец", "правильно"... Особенно меня умиляет предложение не беспокоиться. Сейчас, только переключатель найду.

Дни проходят как в тумане. Я не появляюсь в Хогсмиде, не пользуюсь привилегией совершеннолетних — аппарацией, чтобы пить огневиски в барах Косого переулка. Не хожу по ночному Хогвартсу, не нарушаю школьных правил, разве что сигареты тают неумолимо, уходя дымом в открытое окно спальни. Хорошо, что тогда, в начале года, я подавил первый дурацкий порыв и не стал отказываться от отдельной комнаты.

Только занятия со Снейпом, да-да, три раза в неделю днём в общем классе и столько же по вечерам, но наедине с ним — только они служат мерилом времени и заставляют меня выныривать из вязкого киселя самокопания. Я не хочу разочаровать Снейпа окончательно, а для этого мне необходима собранность, внимание и эмоциональная отстранённость. Я словно окружаю себя бронёй, через которую не пробьётся ни злое, ни ласковое слово. Снейп, кажется, несколько удивлён, это заметно во время занятий, особенно когда он в очередной раз сообщает своё мнение о моём зелье, сообщает осторожно, подбирая слова. и когда я сдержанно киваю, подняв взгляд от котла, его бровь ползёт вверх. Совсем немного, но я вижу.

Безумие моё приобрело новые черты. Спасибо Кингсли Шеклболту и его затейникам, родившим идею подкинуть меня Снейпу, как недотопленного котёнка. Сердце моё по-прежнему сбивается с ритма, стоит остановиться на мне глазам, в которые я однажды уронил своё "ненавижу". Не исчез жгучий стыд, неизменный спутник возбуждения и памяти о худом жёстком теле, прижавшем меня к тёплому камню камина. Только теперь всё это, кажется, потеряло остроту, подёрнулось пеплом.

Потому что думать я могу только о том, что будет, когда Снейп узнает имя своего будущего ассистента. Он ещё не знает, ведь если бы знал — знал бы и я. О, уж он бы мне сказал...

Неделя до экзамена.

Снейп сообщает, что мои вечерние занятия окончены. Без предупреждения, после того, как я, не прибегая к палочке и вербальным формулам, потратив всего несколько мгновений, трансфигурирую жёсткий стул в мягкое кресло. Вот в него-то Снейп садится и сообщает. Это что, финальный тест? Проверка на крепость стен темницы, в которую я запираю свои эмоции? Если так, то тест провален, у меня на лице, наверное, всё написано, но я сейчас не могу заботиться о мимике.

— Поттер, — предостерегающий тон, приподнятая бровь. — В чём дело? Выбросы вас больше не тревожат. Вы получили от меня достаточно знаний и практических навыков, чтобы держать свою магию в узде и уметь нею пользоваться. Всё остальное с лёгкостью найдёте в библиотеке.

— А если... если мне будет что-то непонятно, я могу спросить у вас, сэр?

Лучше бы он съязвил по поводу "что-то", сказал бы, что я идиот, что он удивится, если я хоть что-то пойму из прочитанного. Но Снейп просто морщится молча, как будто у него ноет зуб, и неопределённо пожимает плечами.

Можно, я расценю это как согласие?

— Вам нужно готовится к экзамену. Идите.

Иду.

Занятий больше нет вообще. Все зубрят, читают, бубнят, повторяют.

Гермиона почти поселилась в библиотеке. Она охотно поселила бы там и меня, но я не хочу зубрить и повторять. Меня не интересуют высокие баллы. Если Шеклболт не передумал, моё будущее уже решено. И снова не мной — мне только предоставили выбрать лучшее из худшего. Это вызвало бы во мне протест, если бы я сам знал, чего хочу. Те желания, в которых я уверен, никакого отношения к профессии не имеют.

А профессия моя будет называться странно и знакомо: шпион и зельевар.

Я буду совсем как вы раньше, профессор, сэр.

В чулане на Привэт-драйв была старая картонная коробка, в которой хранились мои сокровища. Убогие, недоломанные Дадли, но мои. Я перебирал их, когда оказывался заперт, или просто перед сном, и не было в тот момент ничего важнее. Сейчас, когда я вижу Снейпа лишь мельком и издалека, я занимаюсь тем же. Я перебираю всё, что скопилось в коробке памяти, все прикосновения, взгляды, слова, моё имя, произнесённое им — этого ничтожно мало, я сам себе жалок, я похож на нищего, ласкающего пальцами мелкие монеты подаяния в рваной шляпе. Но это моё, останется с мной, не отдам.

Конец мая. Я неожиданно тихо веселюсь, когда, показывая профессору Флитвику практическое задание на экзамене, взмахиваю ненужной палочкой. Но так положено, и я не хочу расстраивать профессора, не представляющего себе магию без посредников. МакГонагалл кивает, принимая у меня теоретическую часть билета, и, кажется, чем-то недовольна. Но мне безразлично, тем более, она ставит "Превосходно".

Мне хорошо. Ровно до тех пор, пока я не подхожу к столу Снейпа, сжимая во влажной ладони склянку со свежесваренным экзаменационным зельем. Нет, он не придирается. Он молча берёт у меня склянку, не глядя ставит её в ряд уже сданных, резко черкает в моей карточке "выше ожидаемого" и выплёвывает:

— Свободен.

Всё. Он знает. Он знает, и я ему не нужен, он не хочет, но ничего не может сделать. Чем-то Кингсли его прижал. Меня, как министру кажется, взяли разговоры о доверии, а чем можно было вынудить Снейпа? Или его причины согласиться так же непрозрачны для министра, как и мои? И что это за причины? Уж конечно, не желание видеть рядом с собой Гарри Поттера ещё неопределённое количество лет, в этом я уверен, я не настолько безумен, чтобы даже предположить такое.

— Гарри, зайди ко мне в кабинет через час, — это директор МакГонагалл выдёргивает меня из ступора, оказывается, я всё ещё стою перед столом зельевара и хорошо, если не пялился на него всё это время.

Этот час я трачу сначала на то, чтобы отбиться от Гермионы, тянущей меня в Нору праздновать сдачу экзамена, а потом, остаток времени, — на бесцельное блуждание по переходам, лестницам и коридорам.

Гермиона обиделась, конечно. Словно она ожидала, что экзамен станет переломным моментом, и я опять превращусь в того Гарри, которого она знает. А со мной нынешним ей трудно, я сочувствую ей, но облегчать не хочу. Мне лень, правда, Миона. Единственное, чем могу помочь — остаться в Хогвартсе, чтобы вы с Роном не видели мою физиономию. А впрочем — кому я лгу? Я просто эгоистично избавляю самого себя от необходимости делать радостный вид. Потому что я направляюсь сейчас к МакГонагалл, и речь явно пойдёт не о пряниках.

Чаю снова не предлагают. Не думал, что буду скучать по навязчивому потчеванию Дамблдора. Одно хорошо — Снейпа здесь нет.

МакГонагалл велит мне сесть, а сама нервно кружит по кабинету. Наконец находит слова:

— Гарри, что это за история с профессором Снейпом?

Странные слова, однако.

— Какая история, профессор?

— Гарри! — она гневно смотрит на меня, но быстро сникает: — Послушай... Я не знаю, что там себе думают в Министерстве... но ты уверен, что хочешь быть его ассистентом? Министерство, конечно, утверждает кандидатуры служащих Хогвартса, но навязывать?! Это просто неслыханно. Я хочу, чтобы ты знал — в моих силах всё отменить. Подумай, Гарри. Хочешь, я подберу тебе другую должность в школе?

А, понятно. МакГонагалл будет соревноваться с Шеклболтом, кто из них главнее в магическом мире. А поводом изберут меня. Нет уж. И потом, своими руками отдать возможность понять Снейпа? Я ведь именно этого хочу, я себя убедил. А для директора сойдёт вот так:

— Мне и правда не хочется уезжать из Хогвартса. Это же мой дом, вы сами всегда так говорили. Но, профессор, я действительно задумался о карьере зельевара после того, как узнал, что не смогу стать аврором. Ведь я же неспроста записался на факультатив по Высшим Зельям на седьмом курсе. А когда Кингсли, — да, сейчас нелишне назвать министра по имени, — сказал, что есть вакансия ассистента, причём у такого специалиста, как профессор Снейп... Конечно, я уверен!

МакГонагалл стоит и смотрит на меня в упор, она не намного выше меня сидящего, и я в деталях могу разглядеть её лицо. Мы все постарели за последний год, хотя это и смешно звучит в мои восемнадцать, но она выглядит так, словно с моего поступления в Хогвартс прошло лет сорок. Мелкая сетка морщин, почти незаметных раньше, сейчас взрезала щёки гораздо глубже. И губы её слегка подрагивают — а ведь никогда прежде я не мог прочесть признаки слабости на лице МакГонагалл.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Гарри, — тихо говорит она. — И ты, конечно, догадываешься, что профессор Снейп не в восторге от подобной перспективы. Он надеялся действительно получить помощника.

Я киваю. Конечно, догадываюсь. Если бы Снейп мог, он бы вылил мне на голову моё же зелье там, на экзамене, и поставил бы тролля. Наверное. И дописал бы в дипломе... как это там... а, "нестабильное существо", чтобы я не только у него, но и вообще не нашёл пристойной работы.

Но он не может. Почему? Я не знаю. Знаю только, что постараюсь действительно стать тем помощником, на которого он рассчитывал. Пусть даже буду засыпать сидя, обложившись энциклопедиями и справочниками по зельеварению.

— Ну что ж, — тон директора сух как камыш зимой. — Диплом свой получишь завтра. В министерстве зарегистрируешь его сам, коль так уж дружен с Шеклболтом. По крайней мере, обойдётся без проволочек.

МакГонагалл садится за стол и вертит в руках перо, потом, видимо, решает, что это недостаточно выражает степень её занятости, принимается покрывать пергамент мелкими строчками и говорит, не отрывая взгляда от написанного:

— Ты можешь идти.

— Куда? — тупо спрашиваю.

— Видимо, знакомиться с будущим местом работы. А впрочем, как знаешь. У тебя ещё есть время до завтра. Пока твой диплом не подтверждён печатью министерства, в должность ты вступить не можешь. Так что иди, развлекайся, празднуй сдачу экзамена, или что там ты считаешь поводом для веселья. Пока есть время.

Прекрасно, Кингсли. Это называется "директор МакГонагалл тебе всё объяснит". Да?

Но, Мерлин мой, я ещё никогда такого тона по отношению к себе от профессора МакГонагалл не слышал. Ни когда получал от неё заслуженную выволочку во время учёбы, ни когда она была вынуждена снимать баллы со своего собственного факультета из-за наших выходок. Даже тогда в её глазах скакали неуловимые чертики, исподтишка подстрекающие к новым проказам. Теперь этого нет и в помине. Надо как-нибудь присмотреться, думаю я, уходя из директорского кабинета — появятся ли они, когда МакГонагалл будет общаться с кем-то другим. А если да, что ты будешь делать, Гарри?

Плюнешь, как уже плюнул на мнение о тебе Гермионы и Рона?

Останется ли хоть один человек, чьё мнение для тебя важно?

Останется. Один останется.

Ты болен, Поттер. И не лечишься.

Зачем лечиться, если можно прямо сейчас пойти и нарваться на непростительное? Прекрасное решение проблемы. Я весело хмыкаю и отправляюсь в подземелья, мурча под нос разухабистую маггловскую песенку. Не так страшно, знаете ли. И мозг занят — я текст песенки весь не помню, приходится додумывать на ходу.

Потому что если не буду этого делать, стану придумывать другое. Например, что скажу сейчас Снейпу. И тогда я до подземелий не дойду. Я тихо скончаюсь где-нибудь по дороге. И тем самым отдам Снейпа в жадные руки Шеклболта, отдам всего, с потрохами, со всеми его проектами и исследованиями, со всем, что он хочет скрыть от министерства.

А вдруг ему нечего скрывать? А, Гарри? Вдруг ты, как последний идиот, ломишься защищать того, кто в твоей защите не нуждается, как не нуждается и в тебе самом? И не нуждался никогда?

Что-то не помогает песенка. Но я уже дошёл.

Дошёл и стучу в дверь кабинета, как делал десятки раз за этот год. Как привык. Но повод визита другой, и чем закончится этот визит, неизвестно.

Мерлин мой, дай мне сил, а? Мои как-то кончились.

— Войдите, — слышу.

Сердце исполняет ритуальный танец, а я тяну на себя тяжёлую дверь и вхожу.

Снейп, конечно же, проверяет чьи-то работы. Наверное, даже на последнем занятии давал каким-нибудь несчастным второкурсникам контрольную.

— Присаживайтесь, — велит он, не поднимая головы.

Я умру сидя? Ладно.

За неимением лучшего занятия смотрю, как работает Снейп. За год не насмотрелся, не иначе. Но перед смертью, как известно, не насмотришься. Он отшвыривает простое чёрное — кто бы сомневался в цвете? — перо, складывает на столе перед собой руки и наконец смотрит на меня.

Не знаю, чего я ждал. Интересно, я хоть когда-нибудь смогу понять, что у него на уме? Потому что на лицо Снейп надел обычную пустую маску, за которой не различишь даже, удобно ли ему сидеть.

— Поздравляю, мистер Поттер. С окончанием Школы и с новой интересной работой. Итак. Чего я жду от вас как от своего ассистента. Первое...

Он говорит отрывисто, словно бросает дротики. Я ждал, что меня станут убивать, но не ждал, что станут делать это лишь интонациями. А в смысл услышанного я поверить не могу.

— ... после недолгой стажировки читать Зелья первокурсникам. В ваши обязанности будет входить также проверка их заданий. Практические занятия...

Что, он даже не выразит возмущения тем, что меня ему навязали? Так и будет просто излагать мою должностную инструкцию, сухо, будто документ читает? Будто я ему незнаком? Что же такое нашёл Шеклболт на Снейпа?

А Снейп тем временем встаёт, подходит к полкам, и я снова начинаю слышать слова:

— ... здесь ингредиенты для сложных зелий, которые мне не хотелось бы держать в классных шкафах. Поскольку у вас будет доступ в кабинет, я рекомендую их не трогать без консультации со мной, тем более, первому курсу они не понадобятся...

Хочется закричать. Его руки касаются полок, указывают на надписи, но пальцы сведены судорогой напряжения, как и плечи, и спина, обтянутая чёрной тканью, и я больше не могу этого выносить, я встаю, делаю шаг и тихо прошу:

— Пожалуйста, не надо так.

Он умолкает резко, на полуслове, но не поворачивается — там что-то безумно интересное на полках, раз он продолжает показывать мне спину. Безумно. Вот ключевое слово, определяющее всё, что происходит.

Тогда я подхожу ещё ближе, повторяя как заведённый:

— Не надо, только не так, пожалуйста.

Потому что так — я не выдержу.

Других слов у меня нет, я, наверное, и сам не знаю, о чём прошу, то есть, я точно знаю, как не надо — а как надо-то?..

Снейп всё ещё изучает склянки и пакеты, вцепившись пальцами в дерево полок. Он нарочно не поворачивается, да? Боится не сдержаться и заавадить меня тут же? Ну и пускай.

Я даже помогу ему. Вот так, приблизившись, став совсем вплотную, обхватив руками. Мерлин мой, какой же он худой и высокий...

Он вздрагивает, когда я утыкаюсь подбородком меж острых лопаток, и произносит:

— Мистер Поттер, я ещё не договорил. Но, кажется, вам неинтересно. Понимаю. На сегодня можете быть свободны. Присоединяйтесь к вашим приятелям, вам есть что отпраздновать, я полагаю.

Невозмутимость, да. А та дрожь, что пробежала по его телу под моими руками — это от подземных сквозняков. Да? Или от ненависти? А то, что он до сих пор стоит и позволяет себя обнимать? Я осознаю этот факт так внезапно, что крышу мою сносит напрочь, я уже забыл, что хотел защищать его от министерства, я сейчас хочу только, чтобы он хоть немного перестал меня не любить.

— Прости меня, пожалуйста, — говорю, прижавшись к жёсткой, как одеревеневшей, спине и закрыв глаза, чтобы не отвлекаться ни на что, иначе решимость меня покинет. — Прости, прости, прости, я не отказался, правда, я не смог тогда. Но, знаешь, пока диплом не зарегистрирован в министерстве, я ещё не твой ассистент, мне МакГонагалл только что сказала. Я думал, что смогу, но, ты знаешь, нет, я завтра пойду и откажусь, правда, вот прямо с утра пойду к министру и пошлю его, в грубых выражениях, чтоб уж наверняка, и у тебя будет другой ассистент, не я, раз тебе так ненавистно моё присутствие...

Дышать всё-таки надо, хотя бы ради того, чтобы продолжить говорить глупости, и он этим пользуется. Расцепляет мои руки, наконец-то поворачивается, наклоняется к моему лицу — глаза в глаза — и задумчиво сообщает, почти касаясь тонкими бледными губами моих, искусанных и дрожащих:

— Гриффиндорство неизлечимо. Да, Хэрри?

Вдохнуть я забываю.

Министерство сегодня многолюдно. Или я это именно сегодня замечаю — потому что потащился через центральный вход. А ведь мог послать сову Кингсли, чтобы он назначил время и отправил мне пароль для камина в своём кабинете. Но я утром забрал у директора МакГонагалл диплом и не раздумывая — наверное, оттого, что нечем — рванул сюда, ставить министерскую печать. И говорить с министром.

Сам Шеклболт неуловим — вместо него в качестве собеседника мне достаётся Персик, а Персик, знаете ли, несколько не то, что нужно для хорошего утра. Ждать? или уйти, и пусть мой диплом путешествует по инстанциям вместе с остальными? Но для этого придётся снова пойти к МакГонагалл. Не хочу. Хотя к ней в любом случае придётся, раз уж я теперь штатная единица Хогвартса.

Ничего, подожду. В ушах лёгкий звон, глаза слипаются — ночью я уснуть так и не смог, решал задачу похуже экзаменационного билета: почему Снейп — такой гад.

В приёмной чванливо поглядывает на посетителей Персик, поэтому там неуютно. Зато вот здесь, в коридоре, на широком подоконнике вымытого до абсолютной прозрачности окна — в самый раз.

Сажусь, опираюсь спиной, закрываю глаза и в который раз со вчерашнего вечера этот самый вчерашний вечер перебираю, раскладываю, потрошу на оттенки, эпизоды и интонации.

Стоит лишь зажмуриться — и тут же возникает озвученная картинка...

— ...Да, Хэрри?

... и я тянусь к нему, присмиревший, растёкшийся от осознания, что теперь его прикосновения — точно не случайность, но Снейп отстраняется, придерживая меня за плечи, проводит шершавым пальцем по моим губам и усмехается:

— На вашем месте, Поттер, я бы не спешил посылать министра. Он, как я слышал, ваш хороший приятель, а такими приятелями не разбрасываются. И должностью моего ассистента тоже.

— Вы же меня не хотите... — отвечаю растерянно, он меня совсем запутал, а это лишнее, я и сам справляюсь, и неотвратимо заливаюсь краской, понимая, что сказал.

Снейп кривит левую половину рта в ухмылке, его большой палец чертит линию от моего подбородка до ямки между ключицами и устраивается там. Чтобы рассылать по всему телу мурашки.

— Ну почему же не хочу... — говорит тягуче.

Привычные пляски сердце уже не устраивает, теперь оно поднялось куда-то вверх и там замерло в ожидании, совершенно забыв, что ему вроде положено биться.

А Снейп после паузы добавляет: — Вы, Поттер, по крайней мере, зло известное.

Он сейчас вообще о чём?

— Я не зло, — моргаю, глотаю комок в горле и ещё отчётливее ощущаю, как этот чёртов палец едва заметно поглаживает мою кожу.

— А известное зло, Поттер, — продолжает Снейп, оставляя без внимания моё возражение и не прекращая ласки, — сами понимаете, лучше неизвестного. Тем более, в последнее время вы делаете успехи в зельеварении. Это немного примиряет с вашим присутствием в моей лаборатории. Специально готовились?

Палец замирает. Мне кажется, или Снейп с большей охотой сжал бы моё горло вместо этого лёгкого касания?

Качаю головой. Нет, профессор, я не специально.

— Лжёте, Поттер, — констатирует Снейп, притягивает меня ближе и говорит: — Я давно заметил, что вы любите лгать. Особенно мне.

Если бы он облил меня ледяной водой, эффект был бы тем же. Всё возбуждение, какое было, разом ушло и больше ничто не мешает мне вспомнить, что Снейп прав. И съёжиться — он что, знает? Знает о маленьких тайных деталях предложения Кингсли?

Но вопреки этому подозрению — к тому же, кто не пойман, тот не вор, сэр — я снова упрямо мотаю головой. Это не очень-то получается, у Снейпа сильные руки, он как зарылся левой пятернёй в мои волосы на затылке, чтобы притянуть к себе, так и не отпускает.

Самое время сказать "Легилименс", профессор, чтобы покончить с этим фарсом раз и навсегда.

Но Снейп не говорит "Легилименс". Снейп вместо этого склоняет голову, чтобы легко мазнуть губами по моей шее, мгновенно вернув меня в прежнее растёкшееся состояние, шумно втянуть носом запах моей кожи и жарко выдохнуть:

— Взорвёшь лабораторию — убью.

И на долю секунды накрыть мои губы своими.

Этой доли секунды мне хватает, чтобы внутри всё перевернулось, голова поплыла в тумане, а рот приоткрылся — ответить, впустить, отдать...

Размечтался, Поттер.

Он тут же убирает руки, губы и самого себя, пружинисто выворачивается из тесного пространства между мной и полками и невозмутимо усаживается за рабочий стол, и говорит оттуда, снабдив тон сухой официальностью и едва уловимой насмешкой:

— Так как, мистер Поттер, я могу на вас рассчитывать? Или завтра откажетесь от должности?

А я стою столбом, так, как он меня оставил, только прижимаю ладонь к губам, словно надеюсь сохранить на них запах полыни.

Стоять так вечность — заманчиво, но глупо, а Снейп и так невысокого мнения о моих умственных способностях. Я подавляю вздох, заставляю себя сдвинуться с места, трясу головой, пусть хоть чуть-чуть включится способность думать, и подхожу к его столу.

— Да. Вы можете на меня рассчитывать, профессор.

Во всех смыслах. Но этого я, конечно, не говорю.

Надо уходить, потому что если останусь, непременно сотворю какую-нибудь глупость. Снова полезу к нему обниматься, например. Или ударю. За то, что он устроил. За эти контрасты. За эти качели для рассудка.

А перо он напрасно взял в руки. Оно длинное. И когда я ухожу, очень хорошо вижу, как кончик пера мелко подрагивает.

Я и сейчас это вижу, даже открыв глаза. И сейчас могу вспомнить всё в мельчайших деталях, как будто где-то внутри меня стояла маггловская камера и снимала, снимала, лично для меня, на будущее, если вдруг больше он никогда не позволит приблизиться. Сам бы я вчера не запомнил, растворённый в Снейпе.

Как я не рассказал ему всего — не понимаю, в том состоянии, в которое привели меня его губы, намеренно и так ненадолго прижавшиеся к моим.

Он играл со мной — Снейп ведь ничего не делает просто так. И сегодня мне кажется, что его вчерашняя оплошность, то, что он подпустил так близко, случайно дал заглянуть за маску — тоже часть игры. И чтобы не быть игрушкой, а играть наравне с ним, надо правила этой игры понять и...

— Гарри?

— Здравствуйте, Кингсли.

Министр сегодня просто роскошен в своей ярко-синей мантии. Ему кто-то сказал, что синее хорошо сочетается с чёрным? Или это для дела? Синий цвет располагает к доверию и создаёт ощущение безопасности. Откуда-то я это помню, Миона, что ли, говорила... Начинать расхаживать перед Снейпом в синем?

Министр не спрашивает, почему я жду здесь. Наверное, сам всё про Персика знает. Он просто говорит:

— Пойдём, — и я следую за ним, провожаемый взглядами.

— Ты так больше не приходи, будь добр, — велит Шеклболт, когда за нами закрывается массивная дверь кабинета. — Посылай сову, и я с тобой встречусь. А в коридорах министерства светиться не стоит, привыкай к тому, что ты сотрудник Отдела Тайн.

— А я по официальному поводу, — сообщаю и добываю из кармана форменной школьной мантии диплом. — Директор почему-то считает, что вы запросто поможете мне зарегистрировать вот это в Министерстве.

— Но мы ведь друзья, Гарри. Конечно, помогу, — говорит чёрный паук в синей мантии, поглаживая тонкое кольцо серьги. — Минерва была очень недовольна?

Это он меня спрашивает? А самому подумать трудно?

— Не так чтобы слишком, — отвечаю, сделав честные глаза. — Наверное, ей и самой не хотелось морочиться с подбором кандидатур, которые могут удовлетворить запросы Снейпа.

Внутри пронзительно ёкает от того, что я о нём вспомнил. Как ещё ухитрился не дёрнуться... Вот Шеклболту было бы развлечение. Ну, он-то наверняка бы подумал, что это меня от ненависти корёжит.

— Наверное, — охотно соглашается министр. — Давай свой диплом.

Персик, вызванный немедленно, становится свидетелем причины моего появления в министерстве. Пока он и диплом где-то бродят, выполняя задание, мы почти не разговариваем, Кингсли только уточняет, всё ли мне понятно.

— ... Да, Гарри, и не нарывайся слишком, что узнаешь — то узнаешь. Давай там без этих шпионских страстей вроде вскрывания шкафов тайком, ладно? Мне не хотелось бы терять агента.

Вот, оказывается, как я теперь называюсь. Ну спасибо, господин министр. Буду теперь знать, чем заменить слово "шпион", когда особенно накроет отвращением к себе. Вдруг поможет.

Из министерства выхожу с пустой головой, придерживая в кармане диплом, чтобы не помялся. Это, как-никак, мой пропуск в жизнь Снейпа, пусть хоть он будет в приличном состоянии.

Косой переулок — несмолкающая цветная чехарда. Меня узнают, раскланиваются, я не узнаю, но тоже раскланиваюсь, какое-то дитё лет семи пищит:

— Мама, мама, смотри, там Гарри Поттер, спроси, у него нет вкладыша с Вольдемортом?

Хрюкаю от неожиданности.

— Тихо, Дилси! — велит мать.

— Но теперь же можно? Он же умер? Ну спроси, мама!

— Дилси! Вкладышей с Вол... О Мерлин!.. Да не бывает таких вкладышей!

— А я хочу! Ну мааааа!

Дитё получает подзатыльник и обиженно хнычет, а я улыбаюсь — надо же, вкладыш с Вольдемортом. У меня. А что, как-то тоскливо пророческая дуэль прошла, непразднично, надо было журналистов позвать заранее, пусть бы интервью взяли, колдографий наделали... Я представляю, как они кричат Тёмному Лорду "Встаньте левее, а то на вас тень падает, лица не видно будет!" и уж совсем неприлично громко ржу.

— ... ну хоть автограф у него давай попросим. Пока не ушёл...

Мать смущённо мне улыбается, конечно, ей не до подобных глупостей, а девочка шустро подсовывает вкладыш. Шоколадно-лягушечный я глупо улыбаюсь и нервно щурюсь из-под очков, а я реальный притворно сожалею:

— У меня нечем подписать, извини, малышка.

— Да? — на розовой мордашке отражается лихорадочная работа мысли. — Ну тогда.. тогда... а подарите мне свою колдографию! Такую, чтоб ни у кого не было...

— И колдографий у меня нет, извини, — развожу руками.

Дитё начинает морщить личико, не иначе, сейчас расплачется, я уже собираюсь уйти и вдруг слышу:

— Как это прекрасно! Герой магического мира делится опытом с подрастающим поколением! Фрэнки, лапочка, это надо срочно запечатлеть!

Легка на помине.

Я всегда подозревал, что Скитер — дура, но чтобы настолько? Каким опытом я могу поделиться? Как убивать Тёмных Лордов? Так я вроде уже справился, больше не требуется. Как выжить, когда на тебя охотится стая Упивающихся? Как лечиться в Мунго и стать непригодным для аврората? Как влюбиться в самого мрачного типа на свете, причём одного с собой пола? Так, вот об этом лучше даже не думать, Скитер, конечно, дура, но хватка у неё бульдожья, ей и тени реальности хватит, чтобы раздуть на всю первую полосу.

— Вы так хорошо спрятались от моих коллег, мистер Поттер, — мурлычет тем временем Рита, подобравшись поближе. — Куда же вы пропали? Чем занимаетесь?

Да-да, так я сейчас и рассказал. А завтра под воротами Хогвартса появятся эти самые коллеги, да и ты сама не задержишься вдалеке, больше того, первой будешь, а то сведения о герое подостыли за год, можно снова разогреть и подать публике. Благо та моими интервью не избалована.

— Рита, никаких интервью, пожалуйста, — прошу я.

— Гарри, ну хоть два слова, пожалуйста, — в тон мне говорит Скиттер, — чтобы люди знали, что с тобой всё в порядке.

— Со мной всё в порядке, — улыбаюсь. — Вот, доучился, диплом Хогвартса получил.

— Замечательно! Это же яркий пример для всех детей! Герои тоже учатся! Да не оттуда снимай, Фрэнки, так я в кадр не попадаю!

— Поучи, поучи меня работать... — огрызается тощий Фрэнки.

Оказывается, пока Рита заговаривала мне зубы, её спутник-колдограф пристроил рядом со мной счастливую Дилси, которая всё-таки получит снимок, которого ни у кого нет, и вовсю занимается своими обязанностями. Чувствую, как лицо заливает краска. Мерлин мой, зачем меня сюда понесло! Я уже представляю завтрашние заголовки...

Выдавливаю из себя:

— Извините, мне пора, — и скрываюсь за первой же попавшейся дверью.

Ирония жизни. Да. Это магазин готовых мантий. Надо было аппарировать. А теперь я не могу удержаться. Новая, не такая яркая, как у министра, а глубокого синего цвета длинная летняя мантия — это как раз то, что нужно выпускнику Хогвартса, начинающему шпиону и зельевару. Разве нет?

Что-то там щебечет хозяйка, кругленькая невысокая ведьма средних лет, убеждая, что мне лучше бы не такую, а под цвет глаз. И даже притаскивает и прикладывает к моим плечам в доказательство что-то изумрудное, и серебряную круглую брошь для застёжки. Но мне втемяшилась в голову именно синяя, к тому же ещё не хватало явиться в Хогвартс в цветах Слизерина. Впрочем, брошь я беру. И мантию тоже. Синюю.

Хозяйка откровенно любуется, хоть и не под цвет глаз, наверное, ей положено так искренне любить вид клиента в обновке, спрашивает с сожалением:

— Упаковать? — и уже с надеждой: — Или так пойдёте?

— Упаковать, — говорю я и морщусь. Выйти из магазина на улицу, красуясь новенькой мантией, когда там, небось, окопалась и ждёт цепкая терпеливая Скиттер? Впрочем, есть и другой выход: — А можно прямо от вас аппарировать?

Ведьма аккуратно выглядывает на улицу через витрину, в просвет между манекенами в вычурных одеждах. Потом хватает со столика у двери большую книгу, перо и волочёт ко мне, прижимая к объёмной груди:

— Конечно, можно. Только черкните пару слов, умоляю!

Ну, если мой покой оценивается в пару слов... Беру перо. Пишу на услужливо подставленной пустой странице: "Был. Понравилось. Купил мантию. Синюю. Гарри Поттер."

Оставляю хозяйку рассматривать мой дурацкий отзыв и аппарирую к Хогвартсу.

— О, Гарри, приятный цвет! Новая? — спрашивает наша штатная прорицательница, остановив меня в коридоре и окутав облаком хересного духа.

Отделываюсь коротким кивком и сбегаю от неё, словно за мной бешеный фестрал гонится. На всякий случай. А то вдруг новое пророчество выдаст, а я ещё от тех не отдохнул.

— Новая мантия, Гарри? — сухо спрашивает МакГонагалл, к которой я иду сразу же, чтобы не затягивать с неприятным.

Мерлин мой, теперь они все будут спрашивать? Смущённо киваю и объясняю:

— Меня Скитер поймала прямо на улице, пришлось в магазине прятаться. Вот, купил.

Взгляд директора немного смягчается, я ей, видимо, сейчас напоминаю прежнего Гарри Поттера.

— Я знаю, ты не любишь шума вокруг себя, — говорит профессор МакГонагалл. — Ну ничего. Что ты ей сказал?

— Да так, — пожимаю плечами. — Что доучился и получил диплом. А потом они стали снимки делать, и я сбежал.

Я даже получаю от директора скупую улыбку, которая, впрочем, увядает, когда я показываю ей диплом.

— Не передумал? — спрашивает она, зачем-то трогая пальцем министерскую печать.

— Нет, профессор, — мотаю головой.

Теперь, когда Снейп намекнул, что не нужно излишне гриффиндорствовать и ссориться с министром, мне как-то полегче не передумать. Может, он сам хочет что-то получить от моей мнимой дружбы с Кингсли?

— Сотрудники обычно называют друг друга — и директора тоже — по имени, — сообщает МакГонагалл.

— Даже ассистенты?

— Ну, до тебя у нас ассистентов как-то не водилось. Так что, видимо, да.

— Хорошо, профессор... простите. Минерва.

— Да. Хорошо, — как-то неосмысленно повторяет она, наверное, думает уже о чём-то другом. И точно: — Завтра выпускной, Гарри. Будешь прекрасно смотреться в новой мантии.

Чёрт. Выпускной. Я и забыл.

— Ага. Выпускной. Мне так жаль, пр.. Минерва, что я не смогу повеселиться вместе со всеми...

— Что значит не сможешь?

А правда, куда бы мне деться? Если останусь в замке, придётся идти.

Дожили, Гарри. Легче солгать, чем потерпеть один вечер, всего один несчастный вечер. Нет. Не хочу. Мне лень терпеть.

— Мне нужно навестить дядю с тётей, — сообщаю директору.

Мирно дремавший до этих слов Дамблдор чуть не выпадает из нарисованного кресла.

МакГонагалл медленно шалеет от моей идиотской придумки, но берёт себя в руки:

— Я рада, конечно, что у тебя наладились отношения с родственниками, семья многое значит в жизни. Но в другой раз нельзя?

— Я уже пообещал. Тётя пирог собиралась испечь.

Мерлин мой, Поттер, ты тупица, что ты несёшь... Какой пирог... Тут бы в дом впустили... Хотя я ведь туда не собираюсь, в самом-то деле...

МакГонагалл больше не допытывается, хотя, наверное, ей очень хочется спросить, когда же я успел пообещать, и почему именно в вечер выпускного. Только качает головой неодобрительно:

— Ты так молод, Гарри, успеешь ещё спрятаться от мира. Почему бы не повеселиться последний раз с товарищами? Выпускной бывает один раз в жизни.

Согласно киваю, развожу руками — словом, всем видом выражаю сожаление, что ж поделаешь, Минерва, если я такой рассеянный, вот и о собственном выпускном забыл, пообещал, а обещания надо выполнять, я же с Гриффиндора выпускаюсь, я помню.

Она вздыхает:

— Ладно, если ты так решил, не заставлять же тебя праздновать...

— А когда мне приступать к работе? — спрашиваю я.

Взгляд поверх очков.

— А что сказал Северус?

Северус. Мерлин мой... Северус.

Он же теперь будет Северус.

Не профессор Снейп, и даже не сэр.

Северус.

Во мне мощно вскипает... чёрт его знает, что это, но оно густо замешано на самой настоящей панике. Я же никогда не осмелюсь вот так, я онемею раньше, чем даже подумаю, что это можно произнести вслух.

Северус.

А мне и Снейпа хватало для безумия.

— Он... — откашливаюсь, голос дал такого петуха, даже МакГонагалл поморщилась, — он ничего не говорил. А я забыл спросить.

— Тебе нужно становиться собраннее, Гарри, — директор качает головой укоризненно, — тем более, ты собираешься работать с профессором Снейпом. Он не терпит расхлябанности в учениках, и уж тем более, не потерпит в собственном помощнике.

Мерлин, как я устал...

— Я устал, — сообщаю. — Извините, Минерва. Что-то совсем голова не соображает. Наверное, перед экзаменом перенервничал.

И ведь даже не лгу, такая редкость в последнее время.

— Я понимаю, Гарри, — говорит МакГонагалл и встаёт. — Хорошо. Я жду тебя в замке через неделю. Считай это последними каникулами.

Поблагодарить и уйти. Пока не передумали. Может, мои мозги придут в норму за эту неделю, пока я не буду видеть... никого из Хогвартса не буду видеть.

— Но профессору Снейпу скажешь о своих каникулах сам.

Кто бы сомневался.

За всё надо платить.

Но сегодня вечером платить я не решаюсь. Я скажу ему утром, перед тем, как улизнуть из Хогвартса.

Не знаю, оттого ли, что не спал накануне, или это эмоции уже зашкалили за предел прочности, но я засыпаю, едва успев раздеться и рухнуть в кровать. Мне снится какая-то муть, от которой я то и дело выныриваю из сна и ворочаюсь, а уже под утро — почему-то Снейп в синей мантии.

Я так выворачиваю шею, чтобы незаметно посмотреть, появился ли в Большом зале Снейп, что этот последний в жизни завтрак за гриффиндорским столом может стать вообще моим последним завтраком. Сел я так, чтобы видеть дверь. Но вдруг пропустил, отвлёкся, и он уже успел усесться за преподавательский стол?

Его нет.

И Гермионы нет, она, наверное, аппарирует вечером прямо из дому, нарядная и красивая. Жаль, предупредить о том, что меня на выпускном не будет, я не успею. Можно, конечно, сейчас послать сову, но это как-то глупо. К тому же — я знаю Миону. Она бросит всё и примчится убеждать.

Семикурсники — нет, уже выпускники — дурачатся, предвкушают сегодняшний праздник. Они тоже больше никогда не придут утром, чтобы сесть за этот стол. Но их, похоже, этот факт не трогает. Я в веселье не лезу — мне нечего им сказать. И меня тоже не втягивают в разговор. Наверное, знают, что нечего.

Ковыряю вилкой омлет. Если Снейп не появится на завтраке, исчезнет последний шанс поговорить с ним в коридоре. Придётся идти в подземелья. От воспоминания о последнем таком визите по спине бегут мурашки и что-то переворачивается внутри, но мозг протестут. Мозг не хочет снова отключиться.

Мысль о том, что я снова буду выставлять себя полным идиотом, потому что не могу при нём контролировать эмоции, хоронит и ту тень аппетита, что ещё была в начале завтрака.

Я ещё раздумываю над возможностью всё же показаться на выпускном. Если меня там не будет, это значит — Гермиона пойдёт одна и меня заест совесть. Спутник из меня плохой, танцевать я не стану, пить тоже не буду — я и трезвый-то себя пугаю иногда... Но ей хотя бы будет с кем войти в зал. А потом можно и сбежать. Снейп вряд ли соизволит посетить настолько шумное сборище. А может, его обяжет быть на празднике Минерва, он всё же декан Слизерина.

Так. Ну-ка, Гарри, подумай, ты из-за Мионы сомневаешься? Точно из-за неё? Не из-за того, что сможешь незамеченным, без последствий, целый вечер наблюдать за Снейпом?

Я не должен лгать. Хотя бы себе.

Тупо смотрю на лохмотья, в которые превратился омлет. Зверски я его...

Снейп на завтраке так и не появился.

Иду по направлению к подземельям. Под ноги стелется серый камень, исхоженный сотнями студентов. Левая, правая. Левая, правая. Левая... Ой.

— Замечтались, Поттер?

Ну конечно. Кому ещё так везёт?

Я смотрю, как Снейп наклоняется и собирает оброненные при столкновении бумаги. И говорю, чтобы не стоять без дела, раз уж не кинулся помогать:

— Меня Минерва отпустила на неделю. Можно?

— Минерва? Быстро вы освоились, — Снейп хмыкает, распрямляется и я вижу, что у него в руках.

"Герои тоже учатся!" — орёт первая полоса "Ежедневного пророка". Скитер явно сочла свою фразу гениальной. Или поленилась придумать другой заголовок.

Неужели не нашлось новостей погорячее?

Неужели газетная колдография, на которой Гарри Поттер испуганно косится на маленькую девочку, может кого-то удивить?

— Зачем вам неделя, Поттер? — интересуется Снейп, проследив мой взгляд, брошенный на газету. — Отправитесь пожинать плоды популярности?

И словно в доказательство этой самой газетой помахивает.

Да что он, в самом деле, со мной, как с мальчишкой!

— Нет, — отвечаю резко. — Запрусь на Гриммо и отдохну. От всех.

Ох, не стоило бы хамить... Голова непроизвольно втягивается в плечи. Но Снейп неожиданно мирно говорит:

— А. Ну отдохните, Поттер. Отдохните.

Поворачивается и уходит, больше не сказав ни слова.

Чувствую себя зайцем, который долго собирался с духом напасть на волка. Волк посмотрел вскользь, потрепал легонько за уши и ушёл по своим делам.

Иди и ты по своим, заяц. Хотя дел у тебя — меньше твоего куцего дрожащего хвоста.

В доме на Гриммо-плейс пусто, пыльно и тихо. Это даже хорошо, что я не стал забирать Кричера из Хогвартса. Ныл бы сейчас над ухом. А так можно не раздеваясь упасть на диван, взметнув облако пыли, чихнуть, распугивая мошкару, неизвестно откуда налетевшую в гостиную, и лечь, и затихнуть, задрав и подстелив под щёку полу синей мантии.

Из меня как будто разом выдёргивают стержень, который держал всё это время. Благодаря которому я даже в своей школьной спальне не мог расслабиться до конца — всё ждал неосознанно, вот я расклеюсь, а тут кто-то войдёт. Хотя бы для того, чтобы проверить, не взбрело ли в голову Гарри Поттеру снова раскроить руку, чтобы запихнуть назад в себя силу выброса. Глупо, конечно. Кому бы понадобилось? Никому, Гарри.

Трусь щекой о синий шёлк, он собрался мелкими складками и щекочет шею. Как раз там, где позавчера... Нет, Гарри, ты разве для этого сбежал из Хогвартса? Чтобы вспоминать? Не проще ли было остаться, выпить на выпускном чего-нибудь для храбрости, пойти к нему в подземелья и будь что будет? Потому что никакая сила теперь не убедит меня в том, что я ему безразличен. Разве что я не знаю, и он так не только со мной. То, что этого никто не видит, не значит, что этого нет. Меня с ним тоже никто не видел. К собственной выдумке ревновать Снейпа глупо, так что это не ревность. Просто почему-то больно.

Нет, я ему не безразличен. Хотя бы в качестве игрушки. С неинтересными игрушками не играют, их запихивают в дальний угол, куда даже ради уборки не заглядывают.

В камине гремит. Слышу оглушительный чих и возмущённый возглас:

— Гарри! В этом доме когда-нибудь чистят камин?

Зря я тебе всё-таки послал сову, Миона. Ведь знал же, знал, что ты этого так не оставишь.

— Что за фокусы, Гарри? — спрашивает Гермиона, стряхивая сажу с джинсов. — Ну что опять такое? Ты что, только что пришёл? Или ты спишь в таком виде? Ну что ты молчишь?

Если она помолчит пару секунд, я даже смогу ответить. А пока просто смотрю на неё и понимаю, что соскучился.

— Гарри, ты меня пугаешь! Скажи что-нибудь! Ну чего ты улыбаешься?

— Я так рад тебя видеть, Миона!

Она резко выдыхает:

— Ты меня в гроб загонишь, Гарри Поттер. У тебя всё нормально?

Нет, поскольку "нормально" — не то слово, которым можно описать мою нынешнюю жизнь. Но я привык, и поэтому:

— Всё хорошо.

Гермиона рассматривает мою измятую мантию:

— Сомневаюсь. Так что это такое? — и потрясает в воздухе каким-то листком, наверное, моей запиской. — С чего это ты решил не идти?

Пожимаю плечами.

— Не хочу портить тебе праздник своей мрачной физиономией, — отвечаю.

— Пфффф... Чушь какая! И ничего она у тебя не мрачная. Пойдём, а?

Мотаю головой. Если буду вынужден сейчас придумывать правдоподобную причину, просто взвою.

— Так, — Гермиона озирается, подходит к дивану, хлопает рукой по диванной подушке. Диван и ей выдаёт щедрую порцию пыли. — А где твой эльф?

— Остался в Хогвартсе.

— Завтра же отправлю его сюда. Безобразие какое! Фу, грязища!

— А как же права эльфов, Миона?

— Ты мне дороже, — отрезает она и спрашивает, не меняя тона: — Чаю дашь?

Чаю. Конечно. Раз велели. Если он есть.

— Если он есть, — повторяю последнюю мысль.

— Поищем, — Гермиона устремляется по узкой лестнице вниз, на кухню, она, конечно же, знает, где это, мы изучили когда-то все закоулки старого дома, пока он был нашим относительно надёжным пристанищем.

— Ничего у тебя нет, — резюмирует она, обшарив полки. — Ты вообще надолго сюда?

— Пока на неделю.

— Понятно.

И Миона развивает бурную деятельность. Связывается с кем-то через камин, заказывает доставку продуктов — конечно, ей плевать, что завтра весь магический Лондон будет знать, где живёт Гарри Поттер, — тратит силу на многочисленные Экскуро и Скорджифай, чтобы привести в порядок хотя бы минимум мебели и посуды. Я не мешаю. Гермиона любит спасать.

Из камина вываливается посыльный с объёмными пакетами.

Моих мозгов хватает, чтобы отдать ему деньги без подсказки подруги, а потом я всё так же безучастно наблюдаю, как она разворачивает покупки, ставит на чудовищную древнюю плиту чайник, строгает какие-то бутерброды, сыплет в заварочник крупные чёрные сухие листья.

— Тебе, наверное, надо домой? А то на выпускной опоздаешь, — напоминаю я, когда она наливает в две уродливые щедро раззолоченные чашки исходящий бергамотовым запахом чай.

— Нет уж, Гарри Поттер. Если я у тебя сегодня вместо эльфа, так давай расплачивайся. Что с тобой творится?

Я бы лучше лежал на пыльном диване и не платил. Но Миону обижать не хочется.

— Как там Рон? — спрашиваю, чтобы оттянуть неизбежное.

Потому что Гермионе иногда присущ характер танка.

— Рон хорошо, спрашивал о тебе, — она облизывает ложечку и осторожно отхлёбывает из чашки. — Он до сих пор не может понять, чем это так тебя обидел, что ты полгода носа не кажешь. И Джинни о тебе вспоминала. Представляешь, как мне приятно было сообщать им, что я и сама ни черта не знаю и не понимаю? Я тебя не трогала, думала, может, опомнишься, но это уже ни в какие ворота не лезет. Так что, давай, Гарри, зубы мне не заговаривай, а рассказывай, от кого это ты вздумал прятаться. Или я тебе уже не друг?

Смотрю в чашку.

— Гарри, — мягко начинает следующий раунд Гермиона. Предыдущие я выиграл. — Ты влюбился, да?

Закатываю глаза к потолку.

— Ой, так это же чудесно! А я уже всяких страхов напридумывала...

Чудесно, Гермиона. Просто изумительно. Особенно если учесть, в кого.

И, конечно же, я предвидел этот вопрос:

— Кто она, Гарри? — допрашивает меня сияющая подруга. — Она что, с младших курсов? Или она не хочет с тобой встречаться? Не хочет? Вот дура, а!

Так. Ну, чтобы иссякли разом все вопросы:

— Не она, Гермиона. Он.

Ложечка с дребезгом падает, бьётся о край чашки и летит на пол. Я веду за ней глазами, наклоняюсь, подымаю, аккуратно кладу на стол.

— Круто, — говорит Гермиона. — Ты хоть предупреждал бы.

— Как?

— И правда — как... Джинни, я так понимаю, может не приходить.

— А что, собиралась?

— Ну, между вами же что-то там начиналось... Во всяком случае, Джинни так думает. Просто она не хотела на тебя давить.

Начиналось. Думает. А я о ней с самого Рождества не вспоминал. Да и до Рождества тоже. То-то она на меня так смотрела тогда в Норе, а я плавал в своих бредовых желаниях и ничего не понимал.

Но, в конце концов, между нами ничего не было, кроме поцелуев. И то — целовала она. Я ещё помню своё смущение. От того, что это было не так, как я ожидал. Как будто я был виноват, что это было не так. Я не виноват. Ко мне просто прикасались чужие губы. Мягкие, тёплые, наверное, привлекательные — но с тем же результатом Джинни могла просто похлопать меня по плечу. Только не было бы так... неудобно.

К тому же, теперь я знаю разницу. Знаю, как может быть.

А Гермиона в очередной раз доказывает, что она мне всё же друг, говорит:

— Ладно, я поняла. Вопрос с Джинни как-нибудь утрясём. Она ведь тоже не заслужила ждать тебя вечно. Да и смысл теперь? Так что, он с тобой не хочет встречаться?

Я представляю, как прихожу к Снейпу и говорю — не хотите ли со мной встречаться, профессор? Истерически ржу, изумляя Гермиону, и признаюсь:

— Я не спрашивал.

— Он не знает? Ну ты даёшь!

— А то, что это мужчина, тебя не смущает?

— Главное, Гарри, чтобы это не смущало тебя. Но, судя по твоему поведению, это больной вопрос. Да?

Проницательная моя. Пальцем в небо. Не могу я тебе сказать, что меня вообще больше ничего не смущает. И никто. Кроме него.

Гермиона подхватывается, берёт меня за руку и тащит за собой. Указывает палочкой на огромное, в полный рост, зеркало в прихожей, почти кричит "Скорджифай!" и выталкивает меня вперёд.

— Ты посмотри на себя! Красивый, интересный парень, а ведёшь себя так, будто урод распоследний. Пойди и скажи ему, слышишь? Ну чего мучиться? Вот пойди и скажи! Самое страшное — откажет он тебе. Так это не смертельно!

Знаешь, Гермиона, иногда кажется, что смертельно. Но ты, конечно, не знаешь. Поэтому я отхожу от зеркала и мягко прошу:

— Я сам разберусь, ладно?

— Я вижу, как ты разбираешься, спрятался тут, на выпускной идти не хочешь — потому что там будет он, а ты боишься. Значит, это кто-то из наших?

— Гермиона, время, — напоминаю я. — Не успеешь переодеться.

Она фыркает, показывая, что не оценила моего грубого маневра, потом неожиданно сдаётся:

— Ладно, Гарри, ты большой мальчик, думай сам. Но я бы на твоём месте...

— Я понял. Понял.

И она скрывается в камине, напоследок велев присылать сов почаще. Ведь видеться мы теперь будем только если договоримся заранее.

Всё же Гермионы иногда бывает слишком много.

Нахожу палочку, блокирую камин. И иду в прихожую — рассматривать себя в зеркало.

Снимаю мантию, в которой так и пробыл всё это время. Немного подумав, раздеваюсь почти полностью. Пожалуй, я впервые рассматриваю себя вот так.

Очень просто не спорить с Гермионой, когда она стоит за плечом, как персональный ангел-психолог, и убеждает в твоей привлекательности. Теперь я сомневаюсь в её правоте ещё больше.

Мерлин... Ну и что тут хорошего?

Под одеждой этого не видно, а теперь в зеркале отражаются не только привычные непослушные вихры и глаза под очками, но и, вопреки всем представлениям о героях, ни разу не мускулистые руки с крупными кистями, бледные ноги с узлами коленей, худой незагорелый живот, дорожка редких тёмных волос. уходящая под плавки, слегка сутулые плечи. Угловатая фигура без намёка на изящество. Хочется прикрыться. За спиной отражается просторная прихожая. Я сам себе сейчас напоминаю макаронину, сиротливо вытянувшуюся на немытой со вчера тарелке.

Ты прекрасен, Гарри Поттер.

И ты ещё думал, что можешь кого-то соблазнить?

Убиваю вечер, бездумно проветривая и убирая в спальне.

В школе мне почему-то хотелось попробовать спать без ничего, но я себе этого не позволял. Теперь мне никто не может помешать.

Я вспоминаю своё отражение, привычно пялю на себя пижаму и на удивление спокойно засыпаю.

А утром иду на кухню, делаю чай, машинально жую засохший бутерброд, смотрю в грязное окно под потолком.

Зачем мне нужно было время, если я так быстро всё о себе понял?

Зачем мне эта неделя? Что я стану делать на Гриммо? Спать? Есть? Убивать себя самокопанием?

И в мою больную голову приходит идея, которая тоже не блещет здоровьем.

Но, в конце концов, я же себе обещал.

— Вы возьмёте все? — спрашивает продавец во "Флориш и Блоттс" и удивлённо поглядывает на внушительную стопку книг и журналов. На обложке верхнего журнала со стремительным наклоном бегут зелёные изящные буквы, складываясь в слово "Зельевар".

Киваю. А иначе зачем бы я просил их принести? То есть, не конкретно эти, я просто пришёл и спросил — что у них есть по зельеварению. Потому что вообще слабо представляю себе, что по зельеварению может быть помимо конспекта. Продавец так шустро метнулся к полкам — я едва успел крикнуть ему вслед, что антикварные издания мне не нужны. Наверное, не так уж популярна моя будущая профессия. Или только подобные мне жалкие профаны покупают литературу здесь.

Так, куда там дальше?

Уменьшенный вместе с черпаком и лопатками для помешивания котёл уже прячется в кармане.

"Всё для квиддича". Нет, мимо, мимо, Гарри, теперь тебе это не светит. Прийдёшь — почитай свою справку из Мунго. Да и беды в том нет, квиддич перестал быть мне интересен. И вообще — Гермиона вон вообще не летает, и ничего.

— Вы в курсе, что аконит — ядовитый ингредиент? — осведомляется ехидный аптекарь, выкладывая пакеты и фиалы на аптечную стойку.

У меня что, на лбу написано, что мне даже простенькое зелье сварить — полдня конспект читать, что бы там ни говорил Снейп о моих успехах в зельеварении? Ну и ладно. Я даже возьму у старого лиса "магически доочищенную воду, незаменимую в любом зелье на водной основе". Хотя и не помню, бывают ли вообще такие зелья. Особенно для первого курса. В голове живут только рецепты седьмого — три или четыре, не больше. Те, что пришлись на два последних месяца и которыми я просто извёл Гермиону, выпрашивая объяснения по каждому ингредиенту.

Всё-таки хорошо, что я послал ей сову. Школьную, конечно, свою я заводить не решаюсь. Я не готов о ней заботиться. А больше всего боюсь, что она мне будет напоминать о Хедвиг. Странно. Её смерть, такая маленькая и незначительная на фоне всего остального, потрясла меня едва ли не больше, чем смерть Дамблдора. Почему-то видеть МакГонагалл в его кабинете мне не больно.

Чёрт знает что. Мысли скачут как блохи. Куда я ещё собирался зайти прежде, чем отправиться на Гриммо? А то стою на улице с большим пакетом в обнимку и, наверное, очень глупо выгляжу.

— Гарри! А мне на вас везёт!

— Здравствуйте, Рита, — обречённо говорю я.

— Вы хоть сегодня поговорите со мной нормально? А то сбежали тогда, ребёнка расстроили.

— А мне показалось, что вы всё успели. Я тороплюсь, извините, — похоже, я сейчас копирую чей-то до дрожи холодный тон, но, наверное, не выходит, потому что Рита не сникает, а продолжает разглядывать меня.

Поправляю уползающий вниз пакет из аптеки — Мерлин мой, и почему я его не уменьшил ещё там? Россыпь запечатанных склянок внутри пакета брякает о бутыль с "магически доочищенной", а Скиттер довольно жмурится:

— Это у вас там что? Вино? Огневиски? Гарри, вы к романтическому свиданию готовитесь?

Нет, это уже предел. Если из факта моего общения с ребёнком Скитер умудрилась сделать передовицу, то что же она сотворит теперь?

И я молча аппарирую.

Дома увеличиваю покупки, кладу на кухонный стол, притягиваю стул, сажусь, смотрю на эту груду. Запал прошёл и теперь мне всё это кажется бессмысленным. Если я вчера так явно осознал собственную физическую непривлекательность, то что теперь? Я хочу поразить Снейпа знанием зелий?

Это бред, Гарри. И ты сам об этом знаешь.

Бред. Но я всё равно попробую.

Два дня проходят в относительном спокойствии.

Книги, купленные в идиотском порыве, написаны не для идиотов. Поэтому я начинаю с собственного конспекта.

А конспект сообщает, что на первом курсе мы, оказывается, варили массу всякой полезной дряни. И большую часть этой дряни я, оказывается, помню, стоит только взглянуть на рецепт. Поэтому я копаюсь в справочниках, запихиваю в голову дополнительные сведения о компонентах, словно мне опять предстоит экзамен. А возможно, и предстоит. Вряд ли Снейп выпустит меня к первокурсникам, не проверив сперва, что я им там могу понарассказывать.

Снейп. Профессор Снейп.

Северус.

Которому вряд ли понравилось бы, что я привыкаю к его имени. Но это мелочи, если я могу изредка повторять его здесь, в тишине полуподвальной кухни. В моём личном подземелье, в моей смешной, нелепой лаборатории, где я третий день шуршу страницами и тренирую руку — "медленно помешивать против часовой", "помешивать не торопясь по", "быстро размешать"... и понять разницу между "медленно" и "не торопясь", ощутить её на собственной шкуре, зашипеть, стирая с кожи возмущённое небрежностью кипящее зелье. Выругаться — почему, болван, заодно с ингредиентами не купил заживляющее, раз уж сварить ума пока не хватает. Посидеть в гулкой тишине перед следующей попыткой. И сказать:

— Северус.

Просто так сказать. Чтобы понять, как это звучит из собственных уст. И улыбнуться — вот бы он взбесился, если бы услышал. Наверное. Или нет?

Не знаю.

Потому что поступков Снейпа в последние мои дни в Хогвартсе я не могу понять совсем.

Ничего. Я вернусь и пойму. Может быть.

Опять мечтаешь, Поттер? А время положить очередной компонент в котёл ты прозевал. Вот теперь лезь, открывай окно и жди, пока через узкую амбразуру, по недоразумению возомнившую себя окном, выветрится невыносимая вонь испорченного зелья.

Лезу, стараясь дышать ртом. Открываю. И тут же в лицо врезается что-то живое и когтистое. Скатываюсь со стула, пытаюсь сохранить равновесие, взвываю — плохо пытался, а ткань на джинсах хоть и плотная, но удар не держит. Теперь копчик ноет, я сижу на полу, пробую пальцем длинную царапину на щеке и смотрю, как по кухне кружат совы.

Две.

Интересно, там осталось печенье, которое Гермиона заказывала? Или я всё сжевал, ленясь выходить за нормальной едой?

В большом ярком пакете сиротливо болтаются три галетных кругляша.

Совы охотно меняют ношу на печенье, невозмутимыми круглыми гляделками провожают в мой рот третью галету и улетают, нагадив на пол.

Я убью Гермиону. Потому что её увесистое письмо плюёт в меня сложенной газетой — хоть бы сову пожалела! — и превращается в вопиллер, и орёт:

— Гарри Поттер! Если последняя строчка этой статьи — правда, я тебя придушу! Чем ты там занимаешься?! И что ты сделал с домом?! Я не могу к тебе попасть!

Конечно, не можешь, думаю я, запоздало закрыв ладонями уши. Потому что Фиделиус тебя не остановил бы, а вот дополнительное защитное заклинание — запросто. Нужно только не очень хотеть попасть. Да и то — неприглядная это роль, быть при мне нянькой и домовым эльфом.

Которого Гермиона, к счастью, так и не прислала.

Зато она прислала мне свежую прессу.

Нет. Не очень свежую. На выпуске "Ежедневного пророка" стоит вчерашнее число, а с первой страницы смотрит — угадайте кто?

Нет, я не стану убивать Гермиону.

Я убью Риту Скитер. И всю редакцию "Пророка".

В этот раз они напечатали старую колдографию, даже не знаю, откуда выкопали. Чёлка у меня здесь вразлёт, шрам виден отчётливо, улыбка героически-глупая. Как обычно.

А заголовок спрашивает:

"Любовь Гарри Поттера: девушка или...?"

В висках стучит, на уши накатывает пульсирующий шум. Медленно, очень медленно читаю.

Сначала Скитер красочно, с собственными домыслами, излагает подробности нашей нечаянной встречи.

"...У Гарри был такой вид, будто его застали врасплох."

Какой — такой? Ага, читаем — бледный, глаза бегают... И бутылки в пакете друг об друга стучат. Красавец. На свидание собрался, наверное. Девушку вином поить.

Затем Рита методично перечисляет всех особ женского пола, в кого, по её мнению, мог влюбиться Гарри Поттер и пригласить на романтический ужин. Странно, а МакГонагалл в списке нет. Непорядок.

Вытираю влажную руку о колено, в другой пляшет газета, едва ловлю глазами следующий абзац.

Так. Девушек оставили в покое, теперь надо обмусолить моё прошлое.

После войны долгое время скрывался от внимания журналистов... Ну, хоть тут правда...

Мечтал стать профессиональным ловцом. Ну было, ладно.

Гм... Оказывается, я всегда мечтал стать ещё и аврором. Прямо каждую минуту мечтал.

Ага, даже убивая Волдеморта. Вот убью, думал, сейчас по-быстрому — и в аврорат, на работу устраиваться. Не слезая с метлы и со снитчем в зубах.

Список лиц, из-за которых я буду сидеть в Азкабане, растёт.

Потому как сведения о том, что "прошедшая война и решающая схватка с тёмными силами настолько пагубно отразились на здоровье героя, что он не может ни играть в квиддич, ни работать в аврорате", могли быть получены только у колдомедиков из Святого Мунго. Больше никто откровенничать со Скитер не стал бы.

Ну и завершает статью то, из-за чего Миона пообещала меня придушить:

"Так, может, не для романтического ужина покупает Гарри Поттер алкоголь? Может, он скрывает от мира не любовь к девушке, а страсть к огневиски? Ведь не каждый способен достойно пережить крах мечты."

Нервно смеюсь. Хорошие новости, Гарри, это вовсе не то, о чём ты подумал, увидев заголовок. Всё прекрасно. Оказывается, Гарри Поттер — всего лишь инвалид и алкоголик.

Само собой — какая уж тут любовь!

Скитер, наверное, своё Прыткое Перо не в чернила макает. А в то самое огневиски, которое ей привиделось. Трезвое перо такого не напишет.

Швыряю газетой в стену. Газета летит, но как-то вяло, планирует и обнимает лживыми крыльями древний медный таз.

Нет, этого мне недостаточно.

— Аксио газета!

На шестнадцать частей хватит? Или попробовать помельче? Кто бы подумал, что можно получить такое удовольствие от вида кучки бумажных ошмётков?

— Инсендио!

Летает "Пророк" плохо. А горит хорошо. Кашляю, вдохнув едкого дыма, и едва успеваю выхватить из огня второе письмо. Я и забыл о нём совсем, оглушённый вопиллером Гермионы и идиотской статьёй. Хлопаю по тлеющей бумаге, обжигаю пальцы, но спасаю — мне слишком редко пишут, чтобы дать вот так сгореть чьему-то посланию.

А когда я понимаю, чьему — в голове становится пусто и звонко.

Он мог и не подписываться.

Разбираю мелкие злые буквы:

"Поттер, откройте камин. Необходимо поговорить. С.Снейп"

Даты нет. Сколько кружила сова над домом, прежде чем я открыл окно?

Аккуратно складываю записку — край обгорел всего ничего.

Поговорить. Необходимо.

Как под Империо иду и открываю камин.

И что, спрашиваю себя через полчаса, ты теперь так и будешь сидеть, курить, пялиться в каминную пасть и ждать, пока он с тобой поговорит? Не сходи с ума, Гарри. Во всяком случае, больше, чем уже есть.

Ещё через полчаса я убеждаю себя встать. Не будет же Снейп всё время проверять, открыл ли камин его непутёвый ассистент.

Почему-то подташнивает. И слуховые галлюцинации, да. Стоит отойти от камина — и немедленно кажется, что пропустил, что там уже кто-то вызывает, а я, дурак, прошляпил. Кидаюсь обратно — нет. Тихо.

Когда за окнами темнеет, я прекращаю бессмысленные метания. Ожидание перегорело, болит голова, в желудке тянет, нужно бы поесть, но печенье закончилось, а представив вкус бутерброда, понимаю — никакими судьбами мне в себя еду не запихнуть.

Ещё раз курю у камина — последний шанс, профессор, мой, не ваш — и спускаюсь на кухню. Чай в меня, наверное, влезет. Пока вскипит вода, тихонько ною от ломоты в висках, бездумно листаю самый тонкий из купленных журналов — еженедельный "Юный зельевар", и такой есть, даже смешно. Глаза натыкаются на слово "туман". Зелье Тумана. Не помню такого.

Безобидное зелье, говорит журнал, вполне по силам даже новичку. Добавки могут окрашивать туман в приятные пастельные тона. Прекрасно подходит для создания романтической обстановки. Они что, издеваются? Я скоро буду заикаться, услышав слово "романтический". Лихорадочно листаю конспект. Нет, не было такого. Ладно. Теперь будет.

Зажигаю горелку, ковыряюсь в коробках с ингредиентами, снимаю охлаждающие чары с пакета со "льдом со дна Серебристого Озера".

Вот чем надо было заниматься, а не наматывать круги возле камина. Голова по-прежнему болит, но уже как-то привычно, такие боли меня часто доставали в последние дни в Мунго, да и теперь ещё иногда. Так что ничего особенного.

Зелье получается с первого раза. По крайней мере, жидкость радует глаз обещанным в журнале "мерцающим льдисто-голубым светом" и ничем не пахнет, втекая в тонкостенный прозрачный фиал. Теперь закрыть пробкой и надписать. Всё.

Ну и что мне теперь с этим зельем делать? На кой фиг я его сварил?

Я всё ещё сжимаю фиал в руке и решаю эту сложную задачу, когда за спиной низкий тягучий голос говорит:

— Поттер, мне... Что это у вас здесь?

Вздрагиваю — никак не ожидал, что, потребовав открыть камин для разговора, он явится лично.

Фиал выскальзывает, тонкое стекло мелко колется о каменный пол и тонет в луже мерцающего зелья. Мгновенно снизу подымается непроглядная влажная завеса. Вот и романтическая обстановка, профессор, добро пожаловать.

Мой туман отчего-то ужасно горек на вкус и резко пахнет грейпфрутом. Почему грейпфрутом? Я не клал туда грейпфрут, хочу сказать я, и вместо этого кашляю — горечь перехватила горло.

Цепкая сильная рука ухватывает меня за шиворот, волочёт так, что я спотыкаюсь. Вытереть слёзы не выходит, я занят, я переставляю ноги и кашляю.

Резко захлопывается дверь, меня протаскивают на несколько ступенек вверх по лестнице и прислоняют спиной к перилам.

Пытаюсь проглотить вязкую слюну. Перед глазами всё ещё мутно.

Ему тоже так?

Откуда-то у моих губ возникает холодный стеклянный край стакана. Не открывая глаз, жадно пью, вода проливается, стекает по шее, но мне не до аккуратности.

— Откуда здесь вода? — спрашиваю, пересиливая кашель, когда стакан исчезает так же неожиданно, как и появился.

— Вы не поверите, Поттер — это магия, — он говорит насмешливо, но медленно и хрипло, наверное, его тоже зацепило.

Снимаю очки, на ощупь протираю полой рубашки. Это она из джинсов выдернулась, когда он меня тащил, не иначе. Хорошо. Можно и глаза от слёз протереть.

Когда я снова могу видеть, лицо Снейпа ещё хранит непонятное выражение. Будто он только что еле сдержался, чтобы... чтобы что? Отчитать меня за неприглядный раздёрганный вид? А вид у меня ещё тот, наверное.

— Бестолочь, — вдруг ласково говорит Снейп и вытирает большим пальцем мой влажный подбородок, а второй рукой всё ещё придерживает меня за плечо.

— Я не клал туда грейпфрут, — зачем-то сообщаю я, обмирая от тона и прикосновений.

— Ваша избранница предпочитает другой вид цитрусовых?

— К-какая избранница? — Мерлин мой, о чём он говорит!

— Представьте, что было бы, разбей вы этот фиал именно в тот момент, для которого он был предназначен, — продолжает Снейп, в его голосе теперь нет ни тени нежности, в нём течёт вязкий яд, но рук он не убирает. — Ваша любовь сбежала бы от вас навсегда.

Ах да, думаю я, заворожённо глядя на его губы — Мерлин, как близко — он же тоже читает этот проклятущий "Пророк". Значит, в мою страсть к огневиски он не поверил, а в это...

— А потому — вы мне должны, Поттер.

Что? Что я ему должен?

Спросить я не успеваю.

Он жадно впивается в мой рот, язык врывается внутрь и творит там что-то невообразимое.

Тёплые пальцы обхватывают затылок, держат так крепко, что останутся следы, наверное, чтобы я не отстранился, это глупо, Мерлин мой, неужели я стал бы...

Ни он, ни я не закрываем глаз, и когда я сцепляю руки у него за спиной и тяну ещё ближе, совсем тесно, чтобы теперь уже он не смог никуда деться, вижу, как ползёт вверх его надменная бровь... а я больше не могу и стону ему прямо в рот, когда даже через всю ткань, что между нами, чувствую его стоящий колом член.

В голове шумит, я ничего не соображаю, только хочу, хочу прикоснуться, тяну руку туда, вниз, но он не даёт, перехватывает, сжимает запястья, отпускает мои губы, лизнув напоследок.

Рвано дышит и рассматривает моё лицо.

Никогда не видели безумного Поттера, профессор? Смотрите, я здесь, а разум возвращаться не собирается. Зачем, если я тоже хочу вас. Видеть. Видеть такого.

— Я сварил его просто так. Ни для кого. Просто. Попробовать, — сообщаю я, как будто это что-то может для него значить.

Или может?

Потому что Снейп глухо рычит. Мерлин мой, он рычит и вцепляется диким, острым поцелуем в плечо над ключицей. Горячие руки гуляют по моей спине под рубашкой, они мнут, плавят кожу и рассудок, вырывают из меня стоны и всхлипы. А когда пробираются вниз и с силой сжимают ягодицы, рывком поднимая туда, где у него так каменно-твёрдо, я уже больше не могу, я кончаю и, кажется, кричу, но всё равно слышу — он что-то шепчет почти беззвучно. Ухо цепляет слово "мальчик", от этого я готов стечь к его ногам и...

— Гарри, ты где? Ты дома? Гарри!

Чёрт. Я же открыл камин.

Снейп зло шипит сквозь зубы, отпрыгивает мгновенно вниз, почти к кухонной двери, я смотрю, как он машет палочкой, выговаривает очищающее, на моей рубашке сами собой застёгиваются пуговицы — когда они успели расстегнуться?

У верхних ступеней лестницы уже слышатся шаги, а он говорит ровно и невозмутимо:

— Да, так я хотел сказать вам, что уезжаю.

— К-куда? — ошалело спрашиваю, держусь за то место на шее, куда он только что целовал, облизываю саднящие губы, мне сейчас плевать, что у нас появился зритель.

— На конференцию по зельеварению, хотя это и не вашего ума дело, Поттер. Это не означает, что ваше присутствие на работе отменяется. Пароль от кабинета спросите у Минервы, на моём столе найдёте коробку с эссе за прошедший год. Разложите по курсам и оценкам. Я вернусь через неделю. А вы работайте и думайте, нужно ли вам... В общем, работайте. У вас... гм... должно получиться.

И он уходит, уходит, даже не оглянувшись, мимо меня...

— Мисс Грейнджер.

...мимо остолбеневшей Гермионы.

На неделю.

Оставляя меня вот так... и себя... Мерлин...

— Гарри! Что тут происходит? Или, может, мне тебя теперь называть Синдереллой? А дорожки ему не подмести?

Я не знаю, Гермиона. Я даже не знаю, чего мне сейчас больше хочется — убить тебя или сказать спасибо?

За то, что ко мне — медленно, но всё же — возвращается способность думать. Хотя бы о том, что я чертовски хочу курить.

Гермионе, которую черти принесли на ночь глядя, надо что-то объяснять. Она так считает.

Не знаю, каких откровений она ждёт, стоя сейчас на лестнице и глядя на мой встрёпанный вид, а говорю я только:

— Хочешь чаю? Но печенья нет, последнее твоя сова сожрала.

— Не хочу я чаю. И печенья тоже. Я хочу понять, что с тобой такое. И что тут делал Снейп.

Надо же... Представляешь, Миона, я и сам этого хочу.

— А я хочу курить. Идёшь?

И осторожно заглядываю в кухню.

Романтическая горечь уже рассеялась, поэтому можно спокойно поставить чайник. Сесть, откинуться на спинку стула, упереться ногами в край стола, курить и покачиваться, балансируя на двух шатких ножках. И раздражать Гермиону. Тем, что смотрю на свою тлеющую сигарету, а не на неё.

Мне сейчас нельзя думать о том, что произошло на лестнице, поэтому я нахожу себе идеальное занятие. Я перебираю в уме травы на букву А из новенького справочника. Гермионе хуже — она может думать только о том, что я такого скрываю. В конце концов она не выдерживает:

— Ты будешь со мной разговаривать, или мне уйти?

— Смотря о чём ты хочешь разговаривать, — я выпускаю струйку дыма и смотрю, как она растекается над головой. Может, Гермиона сообразит, что ей пора уходить в любом случае, буду я разговаривать или нет? Всё, что могла, она сегодня уже сделала.

— Нет, ну это же невозможно! Гарри!

Она вскакивает, присаживается рядом со мной на корточки и снизу вверх заглядывает мне в лицо.

— Гарри, а... а у тебя шрам не болит?

Шрам. Ну да.

Я хохочу так, что подо мной трещит и шатается стул.

Гермиона вспыхивает, подымается, подхватывает рюкзачок, а я уже отсмеялся, мне стыдно и уже не хочется, чтобы она обижалась и уходила.

— Миона, подожди. Постой, я больше не буду, правда. Просто ты так забавно про шрам спросила...

— Ничего забавного, — она хмурится, но садится, теребит тонкими пальцами застёжки рюкзачка. — Неужели ты не понимаешь, мы о тебе беспокоимся.

— Мы?

— Может, ты думаешь, что Рон перестал быть тебе другом? Только из-за того, что ты себе кажешься слишком взрослым? — резко спрашивает Гермиона. — Думаешь, мы этого не видим?

И мне опять стыдно. Я так действительно думал. Я баюкал свои переживания, я тонул в своей... нет, нет, вот об этом сейчас не надо... в общем, чуть не утонул совсем. Ничего не замечая вокруг.

— Скитер ещё эта со своей статьёй... — жалобно говорит подруга. — Нет, я знаю, что ей в принципе нельзя верить, но ты был в таком состоянии в прошлый раз...

— Да всё у меня нормально, — перебиваю я Гермиону и в ответ на её недоверчивый взгляд добавляю: — Просто я теперь работаю в Хогвартсе. Ассистентом зельевара.

Гермиона смотрит так, будто у меня из шрама на лбу полезли полчища Волдемортов, открывает рот, закрывает, снова открывает и обретает дар речи:

— А... а... Снейпа?

Киваю.

— Это... это... Гарри, я прямо не знаю, что и сказать.

Туш. Фанфары. Гермиона не знает, что сказать.

Подозреваю, правда, что это ненадолго.

Гермиона говорит:

— Извини, Гарри, просто я не подозревала... никогда не думала, что ты...

— Что я смогу заниматься чем-то более серьёзным, чем погоня за снитчем?

Она слегка смущается и спрашивает:

— Но почему со Снейпом?

Слова "заниматься" и "со Снейпом" включают в голове картинку, которой сейчас там совсем не место, в ушах снова его хриплый шёпот, а по спине...

— А почему бы не учиться у лучших? Ты же не будешь отрицать, что Снейп отличный зельевар? — спрашиваю я, положив ногу на ногу. И рубашка навыпуск, это хорошо.

— Я слышала, как ты учишься, — фыркает Миона. — Вот коробка, Поттер, разложите эссе, Поттер. Так что, это всё для работы?

И она кивает на мою мини-лабораторию.

— Нет, это я Феликс Фелицис себе варю, — говорю я, вижу, как вытягивается лицо подруги, мысленно даю себе пинка, я ведь обещал не издеваться над ней, и признаюсь: — Ну конечно, для работы. Снейп сказал, что я буду читать Зельеварение первому курсу. Должен же я сам знать то, чему учу других.

Миона качает головой:

— Я думала, мне удивляться уже дальше некуда. Но ты смог. Если есть ещё что-то, пожалей меня, пожалуйста, дай переварить хотя бы это.

Можно подумать, я хватал её за руки и насильно удивлял. Сама ведь стала спрашивать.

— Ну и ну, — говорит она. — Гарри Поттер — зельевар и учитель. А я ещё не отошла от того факта, что ты гей.

— Я не гей, — возражаю я. — Я... Просто мне нравится один человек. Я не виноват, что он оказался мужчиной.

— Ага, просто, — кивает Гермиона. — Я и забыла, что с тобой ничего обычного и простого не случается. Простая девушка Джинни тебя не устроила, тебе понадобился кто-то посложнее.

Да, Миона, понадобился. И ты не представляешь, насколько сложнее.

— Так ты наконец признался ему?

Ну, можно и так сказать. Я же признался? Как он ещё мог расценить мои стоны и... и всё остальное? Поэтому я киваю.

— И правильно, — хвалит меня подруга. — А что теперь?

— Не знаю, Миона, — честно признаюсь я. — Теперь я буду просто ждать.

— Чего?

Вместо ответа я подымаюсь и говорю:

— Ночь на дворе. Проводить тебя до дома?

Гермиона удивляет меня, не настаивает на продолжении разговора, не обижается, что я её выпроваживаю, и улыбается:

— Ну я же не маггла, как-нибудь через камин доберусь.

И уходит, чмокнув меня напоследок в щёку.

А я сижу, уставился на грязный котёл, помыть нет сил, могу только пялиться и вяло думать. Когда-то у меня был к Снейпу детский наивный вопрос, я его ещё помню — зачем вы приходили ко мне в Мунго, сэр? Этот вопрос, собрав всю решимость, я смог тогда задать, хотя и не получил ответа.

Зачем он приходил сегодня — этого я не спрошу никогда. Не спрошу, несмотря на то, что не понимаю. Не за тем же, чтобы спасать меня от моего же зелья, а потом яростно целовать на лестнице? Сообщить, что он уезжает, можно было и совой, в той же записке. Или через МакГонагалл, вместе с паролем.

Снейп столько лет играл, что теперь ему скучно? Только теперь, в отличие от тех, смертельных игр, в этой он может себе позволить быть котом. Мышь у нас я, меня поймали, урчат мне на ухо, сжимают-разжимают когти, отпускают побегать. Недалеко. А мышь и рада, и сама хочет — чтобы недалеко, и только и ждёт, чтобы снова прижали лапой.

Вот как сегодня.

Заставляю себя встать, отмываю котёл от остатков дурацкого зелья и иду в спальню. Верчусь в кровати, сминаю простыни, охаю, когда подушка задевает краем основание шеи — у Снейпа острые зубы и ненасытный язык, что он творил им со мной сегодня, Мерлин мой... о нет, так я никогда не усну...

Но я себе лгу. Я всё-таки засыпаю, но не раньше, чем довожу себя, сначала мыслями — до какого-то дикого, болезненного возбуждения, а потом рукой, всего за несколько мгновений — до сокрушительного горячего оргазма.

Хогвартс встречает меня тихими коридорами. Лето.

МакГонагалл спрашивает, какие комнаты я предпочитаю занять, в башне или в подземелье, и недовольно морщится, когда я выбираю второе. Ну а что? К работе ближе, и вообще, у меня и дом есть, я же и там иногда могу спать, если захочу чего-то с окнами.

Ещё директор осведомляется о здоровье моих родственников, бросает острый взгляд, когда я отвечаю:

— Спасибо, всё хорошо.

И спрашивает:

— Северус заходил к тебе на Гриммо?

А она откуда знает?!

— Д-да.

А, он же через директорский камин, наверное... Только этот подключён к общей сети...

— Хорошо. Нам очень не понравилась последняя статья о тебе в "Пророке", и мы решили, что надо бы тебя проведать. Ну, думаю, если что, профессор Снейп меня бы уведомил. Что-то Скитер разошлась...

Получи, Гарри. Именно такой ответ и не возникал в твоей голове, да? Ему велели, он зашёл. Надеюсь, хоть всё остальное тогда он сделал по собственному желанию.

— Вы что, поверили? Скитер — дура.

— Гарри!

— А что, нет? Услышала, как у меня в пакете гремят склянки с ингредиентами и уже целую историю сочинила. Алкоголиком назвала...

В моём голосе сейчас натуральная, искренняя обида. А что относится она не к Скитер и её глупым домыслам, так об этом директору знать не нужно. Тем более, обида не менее глупая. А чего я ждал?

МакГонагалл сожалеет, что-то там говорит о необходимости публичного опровержения, которое меня абсолютно сейчас не волнует, и сообщает пароль от кабинета Снейпа.

— Что? Какой?

МакГонагалл невозмутимо повторяет, глядя поверх очков.

— Почему? — спрашиваю.

Она пожимает плечами:

— Может, чтобы ты точно его не забыл? Очевидно, Северус зачаровал дверь этим паролем лично на тебя. Я, к примеру, воспользоваться им не смогу.

А пытались? — вертится у меня на языке, а потом в мыслях, когда я иду в подземелья и говорю знакомой двери:

— Это Поттер.

Прекрасно, профессор. Я не могу запомнить нормальный пароль, я теперь, как идиот, всю неделю буду представляться двери вашего кабинета.

Нет, я плохо его знаю. Он не только это устроил. Он ещё и записку оставил на огромной коробке с эссе:

"Поттер, вот вам работа. Если закончите раньше — под столом ещё одна коробка. Пароль только для кабинета, не пытайтесь лезть в мои комнаты и лабораторию. Громите свой подвал на Гриммо, если придёт охота портить ингредиенты. С.Снейп"

Вот так. Добро пожаловать на службу, Гарри.

Неделя ползёт медленно, как раненная во все лапы черепаха.

Я разбираю эссе, сплю, ем, и так втягиваюсь в монотонный унылый ритм, что только в последний день осознаю — завтра. Меж рёбер всю неделю словно жила сосулька, а теперь, когда я вспоминаю о завтра, меня окатывает жаром. Завтра он появится, и я не знаю, чего мне ждать. И что мне делать, я тоже не знаю. Он сказал — подумайте, но что я могу придумать, если всё зависит только от него? Будет ли он таким, как в тот вечер на Гриммо, и я окончательно потеряю всякую рассудительность, или опять включит холодную язвительность, и я не посмею подступиться?

Снейп выбирает третий вариант.

Ему некогда.

Он врывается в свой кабинет вечером того самого завтра, когда я уже извёлся, напридумывал себе реплик для встречи с ним и примериваюсь, не разложить ли эссе в стопках ещё и по алфавиту.

— Разобрались? — спрашивает Снейп вместо приветствия.

Я справляюсь с глупым трепыханием внутри, открываю рот, чтобы ответить, но Снейпу ответ не нужен, Снейп говорит:

— Вот и прекрасно, я в вас не сомневался. Можете быть свободны. До завтра, Поттер.

Разворачивается и уходит, и полы его мантии коротко и совершенно издевательски машут мне на прощание.

Не сомневался он... В каком-то отупении я смотрю на дверь, потом медленно встаю и ухожу к себе в комнаты. Снова ждать завтра.

И завтра, и весь следующий месяц я привыкаю к тому, что Снейп если и решил со мной играть, то игру выбрал не ту, к которой я успел приготовиться за неделю его отсутствия.

Новая игра называется "Профессор занят, или Гарри Поттер — мальчик на побегушках". Я даже не могу выбрать время, чтобы попросить его сменить дурацкий пароль. Мало того, с вредной руки Снейпа я теперь и лабораторной двери так отчитываюсь.

И мне ничего не остаётся, как принять новые правила, по которым я сортирую старые записи, нарезаю не особенно ценные ингредиенты, мою колбы, котлы и лопатки — как правило, в его отсутствие. Что он станет делать, когда его будет держать в замке должность декана, а котлы будут доставаться не мне, а нерадивым ученикам в качестве отработки? И когда он успевает их пачкать? По ночам, что ли? А днём Снейп обычно появляется редко, раз или два, чтобы выдать мне новое задание, наспех проверить предыдущее, задать два-три вопроса о свойствах компонентов или зелий — мне мгновенно вспоминается мой первый урок Зельеварения, потому что вопросы внезапны, как и тогда, только теперь я знаю на них ответ.

— Хорошо, — бросает Снейп, и я смотрю, как он забирает из стола какие-то пергаменты, если это кабинет, или рассовывает по карманам фиалы с зельями, если копошусь в лаборатории, и снова отбывает непонятно куда.

Вот бы Шеклболт заметался, если бы я ему об этом рассказал. Потому что Снейп отвратительно доволен, не знаю, то ли собой, то ли обстоятельствами, о которых мне не говорит, а может, и тем, и другим сразу.

Я знаю, как отвечать на его лёд и его яд, на его огонь моё тело отвечало само, не спрашивая мозг, а что мне делать с этим Снейпом?

Невыносимо.

Невыносимо, поэтому однажды я почти решаюсь.

— Профессор, — зову я, когда он в очередной раз готовится убраться от меня подальше. От меня? Или к кому-то? Внезапная мысль простреливает ужасом — а ведь вполне может быть. Вполне.

— Да? — Снейп останавливается, смотрит на меня своими невозможными глазами и слегка усмехается. Или насмехается? Нет, это не явная ухмылка, это всего лишь тень, но я вижу, и думаю, он тоже знает, что я вижу. Но дела ему до этого нет.

— Что такое, Поттер? Я тороплюсь. Вам что-то неясно?

— Я... — я хочу сказать ему, что да, мне неясно, что так больше нельзя, я ведь живой, я не игрушка, которую можно спрятать в коробку, мне плохо в коробке, сэр, нельзя сначала позвать, а потом забыть об этом, что...

Но Снейп не хочет ждать, пока я соберусь с духом, всё это сформулирую и озвучу.

Он прячет и тот намёк на ухмылку, который был, и говорит серьёзно:

— Вы перетрудились, Поттер, — смотрит на часы и советует: — Пойдите отдохните. Я вас отпускаю. Сходите, что ли, куда-нибудь, где там вы обычно развлекаетесь. От переутомления и до стихийного выброса недалеко. А мне моя лаборатория ещё пригодится.

И уходит.

Он меня отпускает.

С неинтересными игрушками не играют, я помню. А ты, Поттер, даже не игрушка.

Ты тряпка, Гарри.

Снейп был прав когда-то, я действительно рассчитываю, что мир будет вращаться вокруг меня, а когда этого не происходит, я сникаю и впадаю в тоскливый ступор вместо того, чтобы дать миру хорошего пинка и запустить его в нужную мне сторону.

Тряпки не развлекаются, но я буду. Например, пойду в гости. В конце концов, Снейп не виноват в моей нерешительности и косноязычии, не должен их терпеть, равно как и мои комплексы. И я несу их туда, где слишком давно не был, и не очень-то знаю, имею ли ещё право появиться.

— Гарри! — всплескивает руками миссис Уизли. — Что ж ты нас забыл совсем?! Есть будешь? Да конечно, будешь, что я спрашиваю, мальчишки всегда хотят есть!

В Норе всё по-прежнему. Только я, как дурак, притащился сюда слишком рано, и часы сложили почти все стрелки на отметку "На работе". Только одна, подписанная "Джинни", нахально воткнула остриё в слова "На свидании". Что-то я такой отметки раньше не видел, но кто знает, на что ещё способны эти часы. Я помню, как они выпендривались, когда был жив Риддл.

Молли, проследив мой взгляд, истолковывает его по-своему — ставит передо мной тарелку с мясным пирогом и говорит:

— А чего ты ожидал, Гарри? Тебя слишком долго не было. У девочки своя жизнь, ты для неё уже не центр мира.

Возможно, ей хочется задеть меня, но я слишком оброс бронёй, которую Молли не пробить. Может, я и сюда пришёл, чтобы это понять. Это у меня развлечения такие. Граничащие с самоистязанием.

— И с кем? — интересуюсь я, хотя мне, слава Мерлину, совсем неинтересно, просто мне кажется, что она этого вопроса ждёт.

— С Невиллом, — отвечает Молли.

Правильно, зачем снижать уровень? Один герой пропал — с другим попробуем. Умно. Это только я могу выбрать себе центр мира и упорно виться вокруг него, даже понимая, что горю.

— ... был в Африке, изучал тропические ядовитые растения, а теперь вернулся и...

Молли рассказывает и рассказывает, о Невилле, о том, что Рон неплохо справляется в аврорате, что Гермиона стажируется в Министерстве, а Джордж совсем захандрил после Дня памяти погибших — она говорит без упрёка, просто сообщает факты, которых я не знал, но мне в каждом слове слышится подтекст — свинья ты, Гарри Поттер, бросил тех, кто тебя поддерживал столько времени, даже не вспомнил, что вот уже год, как нет Фреда, а ведь он тоже умер за то, чтобы ты исполнил пророчество. За тебя.

Я и вправду не вспомнил, и бросил, и вцепился только в одного, того, кто тоже спасал мне жизнь, но чувства к нему всегда, с самого начала, были острее, чем к кому-либо, и никуда не исчезли, они только вывернулись наизнанку, как и вся моя жизнь, теперь я это понимаю. Все остальные скатились, а он удержался. Или это я удержался за него.

Так что я таки свинья, Молли, но от осознания этого валяться в грязи не перестану. Свиньи — они такие. Им вообще в доме делать нечего.

Я поднимаюсь и миссис Уизли умолкает.

— Мне пора, — говорю. — Спасибо за пирог, Молли. До свидания.

Она растерянно смотрит на нетронутый кусок и говорит:

— Ты бы сходил к колдомедикам, Гарри.

Мне действительно нужно лечиться, думаю я, уходя от Норы пешком. Но мне в этом идиотском поступке — покинуть дружеский когда-то дом вот так, а не через камин — на мгновение привиделся символ окончательного моего ухода, хотя внятно объяснить, почему, я не смог бы даже себе. Вроде как уйдя пешком в никуда, я сам себя от них отсёк окончательно, потому что с ними мне не хочется, а лгать им низко. Это же ещё не безумие, правда?

Теперь придётся аппарировать, а при моём нынешнем раздрае недалеко и до расщепления. Несмотря ни на что, жить я всё же хочу.

Заканчивается июнь, вязко течёт июль, ничего не принося, кроме жары, одиночества и сонной усталости. Снейп уже не так тороплив и деловит, но не даёт мне ни малейшего намёка, что он помнит. И я не решаюсь ему напоминать. Наверное, боюсь, что всё окончательно прояснится.

Неотвратимо приближается мой девятнадцатый день рождения.

И так же неотвратимо за три дня до него мне напоминают, что я не только ассистент зельевара, но и шпион.

Традиционный завтрак в Большом зале Хогвартса и летом в ходу. Для тех, кто в замке. Сова жадно давится булкой, как будто их не кормят там, в министерской совятне, МакГонагалл косится на листок в моей руке, Снейп методично, ложка за ложкой, отправляет в рот овсянку, глядя перед собой, а я стараюсь спрятаться за чашкой с кофе и думаю — Шеклболт это специально? Чтобы все видели, и Гарри Поттеру пришлось лгать больше, чем необходимо?

Но, в конце концов, на сове клеймо министерства не стоит, а я не обязан никому отчитываться, посмотрю на любопытного взглядом, украденным у Снейпа — и всё, нет любопытного. Да и не волнует никого, что и откуда мне прислали, я в этом уверен. Поэтому я так дёргаюсь, когда на выходе из зала со мной равняется Снейп и спрашивает:

— Не оставляют в покое поклонники, Поттер?

На Снейпа снейповские взгляды не действуют, можно и не пытаться. Но я испуган и зол, и на него я тоже зол, уже давно, и меня словно пикси за язык дёргают.

— Мерлин! Вам-то какое дело?!

Тут же проклинаю себя, ведь он сам спросил что-то помимо работы, пусть даже вот так, но это впервые за столько дней, и хочу извиниться, но Снейп уже уходит, бросив:

— Вы правы, абсолютно никакого. Не забудьте погасить огонь под котлом, меня сегодня не будет, а зелье должно настояться.

Хочется со всей силы врубиться лбом в серый хогвартский камень, но в лаборатории второй день булькает какое-то зелье, к которому я имею касательство только вот так — прибавьте огня, Поттер, убавьте огонь, Поттер. А к девяти часам вечера в дом на площадь Гриммо заявится Шеклболт. Поэтому я подавляю желание убить себя об стену. Мне тоже некогда, как и Снейпу.

Впрочем, вечером это желание возвращается, и я даже всерьёз начинаю подыскивать для этого время.

— Что вы хотите чтобы я сделал?! Кингсли, я же буду умирать долго и мучительно, если он узнает.

— Ну зачем так мрачно... Это очень важно, Гарри. И потом, я ведь не прошу тебя взять всё. Немного, всего каплю. Мы должны узнать, что это, раньше, чем разработка твоего профессора уйдёт на сторону.

— Почему вы так уверены, что она не достанется Министерству? — спрашиваю, а сам прикидываю, удастся ли мне заавадиться без посторонней помощи.

— Потому что есть сведения, что это зелье Снейп разрабатывает на заказ. А заказчику вряд ли понравится идея делиться с Министерством тем, за что он заплатил деньги, — терпеливо разъясняет Кингсли.

— Что хоть за зелье? — обречённо спрашиваю я.

Шеклболт смотрит как на идиота, но говорит ласково:

— Если бы я знал, разве стал бы посылать тебя?

Созерцает мою унылую физиономию и заботливо спрашивает:

— Очень трудно, Гарри? Может, подыскать тебе замену?

Да, хочу заорать я, мне с ним трудно, мне с ним невозможно. Но и без него тоже, хуже того, без него мне будет вообще никак, поэтому я мотаю головой и выдавливаю:

— Нормально. Я справлюсь.

После ухода Кингсли я наконец-то окончательно осознаю, что моя служба в Отделе Тайн — самая что ни на есть реальность и правда. Почувствуй себя нужным, Гарри, ты же хотел этого?

Нет, так нельзя. Я сейчас пойду к Снейпу и всё ему расскажу. Я твержу себе это битый час, прекрасно понимая, что никуда не двинусь. Потому что если я ему скажу, он, несомненно, тут же вышвырнет меня вон. Ведь он мне доверял. Бумаги, ингредиенты, зелья, пусть не все, но многие — доступа к этому не удостаивался раньше ни один человек из Хогвартса. Кроме, может быть, Дамблдора.

А я даже на Миссис Норрис не тяну.

Но доступ у меня есть.

Каким бы тупым ни считал меня Снейп, в честности моей он, похоже, не сомневался.

И я прийду и скажу — знаете, профессор, вообще-то я невыразимец и всё это время шпионил за вами для Отдела Тайн. Но вы не волнуйтесь, я ещё ничего не успел украсть или подсмотреть. А теперь они хотят от меня невозможного, поэтому я решил вам признаться. Можно, я останусь?

Нет, я, конечно, останусь. В живых. Не станет он об меня после этого руки марать. Я бы не стал.

Мерлин мой, я идиот, действительно идиот и тупица, меня поймали и я влип. Я влип так глубоко и надёжно, что сейчас Авада кажется мне благом.

За всё надо платить, Поттер. За то, что близко к нему — в особенности.

Шеклболт думает, что я согласился из верности Ордену. И ещё из ненависти, на это меня тоже когда-то можно было купить, когда-то я бы с удовольствием шпионил за Снейпом и был бы этим горд. Да я, собственно, и делал это, причём по собственной инициативе — и был взбешён всякий раз, когда Дамблдор его защищал.

Теперь же, когда всё изменилось, я уже готов ради Снейпа лгать другим.

Так что честность моя предвзята, однобока и ущербна. Всегда была такой, теперь я это понимаю. Вам подсунули порченый товар, профессор Снейп.

Но, Мерлин мой, я же не мог допустить, чтобы ему навязали не меня, кого-то ещё, кто сейчас не раздумывая побежал бы красть образец для Отдела Тайн.

Прекрасно, Гарри, а ты это сделаешь, хорошо подумав, да? Снейпу будет гораздо приятнее, если его зелье украдёшь именно ты.

Меня передёргивает от этого слова, но я твержу его себе как ненормальный — украдёшь, украдёшь, — пока голова не начинает раскалываться так, что во рту становится горько.

— Поттер, вы, кажется, слишком буквально восприняли мой совет развлечься, — недовольно морщится Снейп, когда я утром прихожу к нему в кабинет. — С вами всё в порядке?

Да, я хорош сегодня, под глазами залегли чёрные тени, зеркало утром в ванной отвернулось бы, да не смогло.

— Прежде чем начать работу, придите в себя. Антипохмельное зелье в лаборатории, второй шкаф, верхняя полка.

Я не пил, хочу сказать я, но он уже ушёл.

В лаборатории стоит на едва заметном огне котёл, поверхность зелья чуть подрагивает, щекочет нос лёгким мятным запахом. Это оно?

Наверное.

Руки не подымаются что-то делать. Я до полудня сижу у стола, согнувшись в три погибели, положил голову на руки и смотрю на этот чёртов котёл, и хороню себя.

— Постигаете секреты мастерства, Поттер?

Секреты. Ну да. Скажи ему, Гарри. Скажи — и всё будет кончено. Во всех смыслах.

Я не хочу заканчиваться. Я спрашиваю:

— А что в котле?

— Зелье, — говорит он и, кажется, никуда не собирается уходить. Впрочем, точно я не вижу. Я на него не смотрю.

— Какое?

— Не могу поверить, Поттер, что вы об этом спрашиваете. Проснулся интерес к работе?

Мерлин мой, как он сам не травится своим же ядом... Но другого я и не заслужил, поэтому я просто говорю:

— Да.

И стараюсь не думать, зачем он это спросил, почему просто не отправил меня мыть очередную партию склянок.

А когда он хмыкает и отвечает, я наконец подымаю голову. Я не могу поверить. Совсем не могу.

Он же меня убивает просто. Вот прямо сейчас берёт стул, садится и убивает, этим своим рассказом. Про заказчика и про то, как долго искал недостающий для приемлемого результата компонент.

И мне действительно, окончательно и насовсем, хочется умереть, когда он ехидно спрашивает:

— Хотите посмотреть рецепт, Поттер?

— Нет! — с ужасом каркаю я.

Он сошёл с ума?

Если бы не было в голосе Снейпа этого ехидства, я бы так и подумал.

А так в голове каша, его откровенность совершенно не вяжется с его тоном, выбросьте мою голову на помойку, кто-нибудь, пожалуйста, я сам не дойду.

— Поттер, с вами точно всё нормально? — спрашивает Снейп.

Оказывается, я сижу, ткнувшись лбом в стол, а он уже встал, и подошёл совсем близко, и теперь кладёт руку мне на голову, вынуждает повернуться и рассматривает. Нет, сэр, со мной всегда всё ненормально.

— Что вы пили вчера?

— Ничего, — отвечаю я, и снова закрываю глаза, и хочу застыть навсегда, и чтобы он тоже застыл и не смог убрать руку.

Но так, конечно же, быть не может.

— Идите-ка вы домой, — говорит он. — Мне совершенно не нужно, чтобы вы здесь устроили погром. Дать вам зелье от головной боли?

Во мне подымается глупая, нерациональная, детская обида.

— Не нужно, — хрипло отвечаю, направляясь к двери. — Я сам себе сварю.

— О да, — говорит Снейп мне в спину. — Вы, пожалуй, сварите. Это будет новое слово в науке зельеварения.

У меня нет сил ему ответить, я не спал ночью, я не хочу говорить, я хочу лечь.

Иду к МакГонагалл, прошу разрешения воспользоваться камином, обещаю лечиться, черпаю дымолётный порошок из грубой керамической миски.

— Площадь Гриммо, двенадцать.

Синяя мантия измазалась в саже, надо бы её почистить, думаю я и валюсь на диван. Больше в голове не живёт ни единой мысли, только фраза Снейпа вертится и вертится, постепенно теряет сарказм и обретает смысл.

Кухонная лаборатория успела запылиться, но это не страшно.

Кингсли хотел новую разработку? Он её получит.

Оно должно пахнуть мятой.

Пусть это фальшивка, бред бредовый, а не зелье, но мятой пахнуть оно должно.

Не думать о том, что будет со мной, если Шеклболту известен состав настоящего заказа, трудно. Риск, конечно, есть, но у меня есть и оправдание. Я его уже заготовил и отрепетировал, пока копался в рецептурах. Не будет же Кингсли меня допрашивать под веритасерумом...

С ингредиентами я не заморачивался. Я просто выискал в справочниках все средства, магические и маггловские, которые могут помочь от всяких хворей вроде мигрени и бессонницы, и теперь крошу в кипящий котёл то, что нашлось у меня. Сказал же, что сварю средство от головной боли, могу я хотя бы в этом быть честным?

Меня распирает нехорошим воодушевлением, словно я всю жизнь мечтал оставить с носом Отдел Тайн.

— Только бы не взорвалось, — бормочу, добавляя к адскому вареву растёртую мяту как завершающий штрих.

Не взрывается.

Это, наверное, единственный плюс. Запах того зелья мягко втекал в нос, моё же разит наповал. Наверное, поэтому я даже не могу подняться в спальню, а трансфигурирую из стульев широкий уродливый зелёный диван, почему-то покрытый тёмно-оранжевым мохнатым пледом, и валюсь тут же, не раздеваясь. Зачем мне понадобился плед, если в кухне так душно — непонятно. Игры не слишком здорового подсознания.

А голова, кстати, не болит.

Не болит она и утром. Может, моё зелье нужно только вдыхать? Хотел бы я взглянуть на смельчака, который отважится его попробовать на вкус... Ну не станут же они там, в Отделе Тайн, на себе испытывать... В крайнем случае какой-нибудь мышке дадут лизнуть.

Продолжаю твердить себе успокоительную чушь и после того, как пробрался тайком на школьную совятню и отправил Кингсли крошечный фиал. И за завтраком. И когда смотрю, как Снейп процеживает своё зелье, льёт его в тёмный гранёный флакон, запечатывает и исчезает за дверью.

Пообедать нормально мне не дают.

То-то МакГонагалл, наверное, удивляется — к Гарри Поттеру совы зачастили.

А Гарри Поттеру нехорошо, в ушах звенит, в глазах пляшет сердитая записка Шеклболта, а ноги уже несут к границе аппарации, благо, Снейпа нет и отчитываться об уходе некому. Кроме директора — но я специально не пошёл через камин из её кабинета. Заодно и успокоюсь по дороге.

Аппарирую на Гриммо, и уже там пользуюсь присланным Кингсли паролем для каминной сети. Вываливаюсь на светлый ковёр, который тут же перестаёт радовать глаз чистотой, чихаю и говорю:

— Здравствуйте, Кингсли.

— Добрый день, Гарри, — мягко басит Шеклболт. — Будешь чай?

— Вы меня для этого с работы выдернули с такой срочностью? — изумляюсь я искренне.

— Ты же понимаешь, что нет, — он барабанит тёмными узловатыми пальцами по столу.

Отчего-то мне совсем не страшно, я спокоен, словно это не меня сейчас просвечивают насквозь глазами. Что вы, Кингсли... Я тренирован другими взглядами, ваши мне нипочём.

— Что ты прислал, Гарри?

— Зелье, — отвечаю.

— Какое?

— Какое просили.

— Я просил тебя взять образец нового зелья Снейпа. А это — вообще неизвестно что! Состав определился, но ни один специалист не смог сказать, для чего оно.

— А то, что у Снейпа — оно для чего? — парирую я.

Я помню, Кингсли, вы этого не знаете. Будем азартно лгать друг другу?

— Послушай, Гарри... Мои ребята сказали, что многие составляющие очень похожи на компоненты целительного зелья. Анальгетики, укрепляющие и прочая ерунда. Покупатель — очень серьёзный человек. Подумай сам, зачем бы ему понадобилось заказывать у такого специалиста, как Снейп, такую простую вещь? Может, ты взял не то зелье?

Теперь давайте делать из Гарри Поттера дурачка. Бесполезное, между прочим, занятие. Поздно.

— Другого не было, — брякаю я. — Вы же сами говорите, что вещь неизвестная. Может, ваши специалисты не все ингредиенты узнали. Может, заказчику понадобился индивидуальный подбор компонентов, с учётом хода планет. Может, он вообще не хотел афишировать, что болен, вот и договорился со Снейпом.

Шеклболт выслушивает эту дичайшую дичь и задумывается.

Он молчит минуту, две, а когда я покашливаю — я ещё здесь, Кингсли, забыли? — выныривает из важных размышлений, говорит:

— Да, с учётом некоторых... эээ... Спасибо, Гарри. При случае проверь свою ячейку в Гринготтсе, — и торопливо прощается.

Спасибо и ячейка в банке — это за зелье или и за идею тоже? На кого, интересно, я только что переключил пристальное внимание начальника паутины? Или Шеклболт сказал неправду, и дело изначально было не в зелье, и не в Снейпе, а в личности заказчика? Подставил незнакомого человека, Поттер?

Плевать.

Котел из-под снейповского зелья в лаборатории чист. Значит, он вернулся и заметил, что меня нет. Сделал мою работу и теперь где-то ходит, готовый излиться ядом при встрече.

Ну и пусть. Мне сейчас всё нипочём. Даже Снейп.

Однако же зарываться не стоит, и я усердно растираю заждавшиеся меня сухие листья лопуха, Arctium lappa, планета Венера, входит в состав зелья для защиты от злых сил, видите, я всё помню, сэр, всё помню и знаю.

Я только не знаю, зачем вам был нужен тот поцелуй.

Ничего, что задание Кингсли больше не пожирает мой мозг, я, конечно же, нахожу тему, которой меня накрывает гораздо серьёзнее. От которой мысленно бежал всё время, занимал себя бесполезным ожиданием хотя бы тени страсти, бушевавшей на тёмной полуподвальной лестнице — когда? Сотни лет назад?

"Вы мне должны, Поттер"

Видимо, больше не должен.

Ему не нужен несдержанный щенок, готовый взорваться от одних только прикосновений? Он предпочитает опытных партнёров? Или просто предпочитает не иметь абсолютно никаких отношений с Гарри Поттером? За исключением — ну конечно же — уберите здесь, Поттер!

Это всё несправедливо, всё, что я думаю, он только вчера дал понять, что готов отвечать, если я стану спрашивать. Но это касалось зелий. Готов ли он ответить, если я спрошу о другом? Нет, он бегает от меня уже два месяца, а ведь как взвился когда-то, когда я назвал его трусом. О том, что я и сам хорош, и столько времени жду непонятно чего, я думать не хочу.

Я пережёвываю, перетираю свои мысли по десятку раз, как этот несчастный лопух, он уже превратился в пыль под пестиком. И с каждым разом пестик стучит всё громче, если я сейчас не уйму свою злость, от тяжёлой каменной ступки начнут откалываться куски. Наверное, надо идти домой, иначе за такую работу он меня разжалует в поломойки.

— Аксио мантия, — говорю я и протягиваю руку.

Надо её всё же почистить, вот по подолу и след белёсый от пепла... И купить серую, на ней грязь не видна.

Вот что бы мне было уйти пятью минутами раньше? Как всегда, не везёт.

— Вы закончили с ингредиентами? — Снейп, вошедший в лабораторию, лаконичен и раздражён. Да, я не почистил тот котёл, профессор.

Сейчас, в этот самый миг, мне странно и непонятно, как я мог ждать часами, чтобы он только появился, а потом перебирать в памяти скупые слова, потому что он сказал их — мне.

— Закончил, — нахально говорю, натягивая мантию. — Могу я идти?

Наверное, так всегда, если долго и страстно чего-то хочешь, желание затирается, тускнеет, превращается в обыденность, и однажды понимаешь, что всё. Перегорело, истлело, осыпалось. Нет его. Есть только злость, на себя, не на вас, профессор, особенно если вы помолчите.

Он действительно молчит, рассматривает останки лопуха в ступке, дёргает два раза щекой, опирается руками о стол, мне виден только резкий носатый профиль во всём его уродливом великолепии, и наконец произносит:

— Я давно хотел спросить вас, Поттер. Зачем вы носите эту синюю пакость? Вы в ней похожи на министерского служащего из Хозяйственного отдела. Бирки на спине не хватает.

Не хватает. Бирки. А с меня, может, всё же хватит? С меня — хватит. Ему даже мантия не угодила, не говоря уже о том, что под ней.

— Как же вы меня достали, сэр, — шепчу я.

— Как же вы меня всё-таки достали, профессор, — говорю я, снимая и комкая в руках мантию.

Синяя пакость неуклюже летит и разливается по полу шёлковой лужей.

Мне же не нужна палочка, правда? И традиционное Инсендио ни к чему, так будет забавнее.

— Достали, — громко говорю я, вдруг он не слышит.

Уставился на полыхающую у своих ног ткань и не слышит.

А мне надо, пусть я его больше не хочу, но хочу, чтобы он меня слышал. Хоть иногда слышал.

— Достали! — я уже кричу, кричу каким-то отвратительным фальцетом, выскакиваю за дверь, несусь через ступеньку вверх, к выходу из замка, вдохнуть. Где-то там за спиной мне слабо слышится окрик, но это не меня, меня уже здесь нет.

Пока второй раз за день дохожу до границы аппарации — вот она, польза прогулок — на голову сваливается осознание того, что я сейчас натворил. И на что это было похоже. А похоже это было, Гарри, на истерику и полную потерю самоконтроля, и сам ты был — как истеричная девчонка, всё-таки никудышный ты ученик, простите, профессор Снейп, вы старались, я знаю. Не ваша вина, что у ученика нет мозгов, одни нервы, слюни и сопли.

Сажусь под цветущий мелким и жёлтым куст. Дышу.

Дышу, пока не понимаю, что вот теперь уже можно аппарировать. Как я теперь осмелюсь появиться на глаза Снейпу — понятия не имею. Может, горящая синяя пакость сойдёт за заявление об увольнении?

Дом на площади Гриммо впускает меня, словно глотает. На улице тепло и солнечно, и в спальне, наверное, тоже, но в спальню я не хочу. Надо, наверное, пойти и уничтожить остатки моего идиотского зелья, оно мне сейчас тоже будет напоминать, зачем я всё это затеял.

Лестница вниз чудовищно длинная, целую секунду мне кажется, что я опять спускаюсь к нему в подземелье. Я даже останавливаюсь на той самой ступеньке и нарочно вызываю в памяти всё. Не ёкает. Не чувствую. От этого почему-то не легче. Просто минус одна причина жить.

Нужно было специализироваться в прорицании — плед на диване в кухне очень кстати. Меня колотит так, что стучат зубы и дрожат очки на переносице, наверное, я всё-таки перенервничал там, у Кингсли. Оттого и сорвался в ответ на в общем-то безобидную фразу. Ну не нравится человеку моя мантия, ну и что? Колдомедики, Гарри, колдомедики и полный курс успокоительных зелий.

О своём зелье я, конечно, забываю, бреду по сумрачной кухне к дивану, на ходу снимая очки. И тут же надеваю снова, потому что примерещилась длинная фигура в чёрном, там, у котла. Ах да, зелье же...

Но как отчётливо мерещится! Или у меня тут боггарт завёлся и пугает карой за немытый котёл? Второй немытый котёл за сегодня, между прочим.

Я всё же добредаю до дивана, сажусь, заворачиваюсь в плед и только потом говорю:

— Почему от вас нигде нет покоя, а?

— Кто бы говорил, Поттер, — фыркают мне в ответ. — Устроил пожар в лаборатории, нахамил — и думал, что я это так оставлю?

— А, — безразлично говорю я и закрываю глаза. — Ну давайте. Не оставляйте. Только быстро, ладно? А то у меня голова болит.

У меня действительно дико болит голова, меня трясёт, я не хочу пререкаться с собственной галлюцинацией.

Подсунутый под нос фиал с чем-то отвратительным подтверждает, что галлюцинации бывают не только зрительными, но и обонятельными. И осязательными тоже, потому что он садится рядом, придерживает мне голову и вливает в рот то самое, отвратительное, из фиала, а когда я пытаюсь воспротивиться, говорит:

— Пейте. Не бойтесь, это не ваше зелье.

Я покорно глотаю, сижу, прислонившись к твёрдому тёплому телу, дрожь уходит, мне наконец-то спокойно, жаль, такие видения нельзя вызывать на заказ. Может, в Мунго умеют? Пытаюсь умоститься так, чтобы и лечь, и не прекратить этот странный контакт, а когда он хочет отодвинуться и исчезнуть, удерживаю, бормочу:

— Нет уж, ты моя галлюцинация и я тебя не отпускаю. Давай хоть ты побудешь со мной, раз он не хочет.

И стараюсь подгрести как можно ближе, под голову, на манер подушки. Я когда-то уже засыпал так, и тогда, наверное, это тоже не было реальностью.

Симптом моего безумия тихо фыркает, снимает с меня очки и говорит:

— Подвинься, несчастье.

Откуда-то под головой появляется настоящая подушка, он ложится рядом, почти не касаясь, натягивает на меня плед, но я выворачиваюсь, обхватываю его рукой и даже ногой прижимаю для верности, чтобы не исчез.

— Вот так — хорошо, — сообщаю я, сую нос куда-то ему в шею и закрываю глаза.

И почти сквозь сон слышу:

— Безумно этому рад, Поттер.

Если бы я этого не услышал, это уже была бы совсем не та галлюцинация, верно?

Просыпаюсь, конечно же, один.

В джинсах тесно, рубашка липнет к спине, очень хочется вымыться, а до ванной два пролёта вверх по лестницам, чёрт меня дёрнул снова улечься здесь и в одежде. Вспоминаю свой вчерашний бред, неизвестно для чего глажу ладонью подушку.

С днём рождения, Гарри.

Где-то в глубине кухни звякает.

Я подскакиваю.

Запутываюсь ногами в пледе.

Падаю.

Больно бьюсь локтем о каменный пол, издаю вопль и пытаюсь нашарить очки.

Мне водружают их на нос, втаскивают назад на диван и суют в руки тёплую чашку.

— Вы когда-нибудь убьётесь, — говорит Снейп.

Я смотрю на него, на чашку, шарю глазами по кухне — ищу котелок со своим варевом. А ничего штучку я приготовил, это ж надо так, с одного запаха...

— Это зелье надо вылить, — велю сам себе.

— Я уже вылил, — усмехается он. — Кстати, зачем вы туда напихали столько всего? Хотели сварить панацею?

— Нет, не хотел.

— Тогда для чего?

— А чтоб никто не догадался, — честно отвечаю я.

И окончательно понимаю, что никакой это не бред. То есть, бред, конечно, Снейп в моём подвале, без мантии, в чёрных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, готовит чай. Почему-то у него влажные волосы, будто он только что из душа, с пряди, прикрывающей ухо, вот-вот капнет на рубашку, и конечно, тут же капает, расходится по тонкой ткани. Это такой вот бред, специальный. Реальный.

— Поттер, не уплывайте снова, вы и так проспали до полудня. Лучше пейте, — командует он.

— Как вы здесь оказались?

— Как ни странно, через камин.

— А... а вчера?

— Именно вчера. Не мог же я допустить, чтобы вы разнесли полгорода своим настроением, — сообщает Снейп. — Как вы себя чувствуете?

Как я себя чувствую... Как будто я вчера заснул, почти улёгшись на него всем телом, безнаказанно и нагло облапил свою, как мне казалось, галлюцинацию, а теперь понял, что это всё проделал с ним самим. Вот так я себя чувствую. Краской я сейчас заливаюсь, уткнувшись в чашку и боясь поднять глаза, вот как.

— Вчера вы были гораздо смелее, — в его голосе течёт-растекается лёгкая насмешка, такую я у него люблю, если бы я осмелился посмотреть, то и в глазах она была бы тоже.

— Вчера я думал, что брежу.

— Я уже говорил когда-то, Поттер, вы обычно бредите независимо от обстоятельств.

Он что, помнит, что говорил мне тогда в Мунго? Ну ладно я, у меня же копилка, там он всякий есть, и со словами, и без, даже несколько улыбок можно найти, я всегда могу вспомнить. А он? У него, что... тоже?

Смотрю.

Оказывается, насмешка даже и не в глазах, а прямо во всём лице, именно такая, как мне нравится, это страшная редкость — такое выражение лица у Снейпа. Это мне подарок такой ценный на день рождения, да? Спасибо, сэр.

Мы молчим так, наверное, лет сто по моему внутреннему времяисчислению, он в кои то веки даёт себя рассмотреть. Это я вчера говорил себе, что всё сгорело и ничего не ёкает? Ложь.

Мы молчим.

А наверху молчать не хотят.

— Гарри! Гарри! — зовут на разные голоса. Уже долго зовут, наверное.

Мне безразлично, чего им нужно. Я не хочу это выяснять. Я хочу смотреть. Но Снейпа вопли, видимо, раздражают.

— Сидите и пейте, в конце концов, иначе остынет и можно будет выбросить. Я сам взгляну, что там такое.

— Не надо, — прошу. — Пожалуйста!

Потому что у меня такое чувство, что он выйдет за эту дверь — и всё. Пью, не отрывая от него взгляда. Я бы и не пил, а совсем бы наоборот, но уйти я тоже боюсь.

— Как знаете, — пожимает он плечами. — Это же ваши друзья там дом обыскивают.

Какие друзья? Я никого не жду, хочу я сказать, и вспоминаю, что Гермиона присылала сову, спрашивала, не хочу ли я наконец-то опомниться и отметить свой день рождения вместе. Чтобы не сидел один, я тебя насквозь вижу, Гарри Поттер, писала она, закроешь камин и начнёшь рефлексировать. Молли не промолчала тогда о моём странном визите, следующим же вечером и Миона, и Рон были здесь, и ушли растерянными, и оставили в растерянности меня — я-то думал, что уже попрощался с ними, поэтому вечер вышел скомканным, совсем не таким, как раньше. Но Гермиона — девушка настойчивая, если уж выбрала кого-то в друзья, то будет спасать, пока не спасёт. И её сова улетела с ответом — почему бы и нет, Миона? Конечно, отметим. Мне тогда внезапно расхотелось закрыть камин и рефлексировать в свой девятнадцатый день рождения, хотя именно так я и собирался праздновать. Наверное, надоело делать то, чего от меня ждут.

Вот что бы мне тогда было прищемить пальцы и ничего не написать?

— Гарри, Гарри, с днём рожденья, Гарри! — орёт весело и дурашливо Рон, распахивая дверь в кухню. — Не говори мне, что тебя и здесь нет!

Меня здесь нет.

— Я здесь, Рон. Привет, Миона.

— Ээээ... профессор Снейп?! — это Рон.

Понимаю Рона — сам ещё не могу придти в себя от вида Снейпа без мантии у меня дома.

— Здравствуйте, профессор Снейп, — говорит Гермиона. — А мы к Гарри.

— Мисс Грейнджер. Мистер Уизли. Естественно, вы к... Поттеру, это же его дом.

— И у него сегодня выходной, — Рон выступает на шаг вперёд, словно сию секунду готов выдернуть меня из лап чудовища, аврорская выучка, не иначе. — И день рождения.

— Что ж вы, Поттер, сразу не сказали? — Снейп смотрит на меня и в то же время куда-то вдаль, совсем как в начале учебного года. — Празднуйте. Только постарайтесь не пить алкоголь, он даст нежелательную реакцию со вчерашним зельем.

И начинает озираться, наверное, в поисках мантии.

— Зельем? Гарри, ты заболел? — спрашивает Гермиона. Беспокоится, конечно.

А я не могу ответить. У меня оборвалось всё внутри, мне нечем разговаривать. Я испугался так, как не пугался никогда в жизни. Этих слов. Этого мягкого тона его. Взгляда мимо.

Если я сейчас промолчу, он и дальше будет вот так. Мимо.

И я говорю, глядя не на Гермиону, а на него, не отрываясь, надеюсь, он меня слышит там, где бродит сейчас со своими непонятными мыслями:

— Да, Миона. Я заболел. Извините, ребята, я помню, мы договаривались. Но давайте в другой раз. Ладно? Завтра. Или на следующих выходных. Да. На следующих точно. Я же выздоровею до следующих выходных, профессор?

Если он сейчас скажет — не прикидывайтесь, Поттер, веселитесь себе — и уйдёт, я не знаю, что я сделаю и кого я убью. Его — точно!

— Сомневаюсь, — говорит Снейп, теперь он смотрит именно на меня и в тёмных зрачках пляшут пикси.

Выдыхаю.

— Да ты что, Гарри! А подарки? Мы их там у камина оставили, мама пирог передала! А что у тебя болит? Если температуры нету, можно всё-таки посидеть немножко!

Энтузиазмом Рона можно зарядить половину артефактов магического мира.

— Мистер Уизли, если мистер Поттер плохо себя чувствует, вашу вечеринку необходимо отложить, — говорит Снейп.

— Да, мне стало хуже, — подтверждаю я, не сводя с него глаз.

Он стоит, сложил на груди руки, обнажённые предплечья с тёмными волосками переходят в узкие кисти, голова надменно поднята, гримаса на лице... невообразимая какая-то смесь издёвки и презрения, Рон такой всегда пугался.

Снейп защищал меня от Волдеморта и от Пожирателей, а теперь он стоит и защищает меня от моих настойчивых друзей. И, кажется, не хочет уходить.

Я совершенно неожиданно, неосознанно и невольно расплываюсь в идиотской улыбке.

Гермиона, кажется, оценила представление в полной мере. Но мне неважно, что она подумает.

— Так, понятно, — говорит Гермиона. — Рон, пойдём. Пойдём, говорю! Гарри... гм... лечись, пожалуйста. И про пирог не забудьте. Он там, в гостиной, вместе с подарками.

— Вас проводить? — интересуется Снейп невозмутимо.

— Нет, профессор, спасибо, — вежливо отвечает Гермиона, уцепив Рона за локоть. — Мы знаем, где камин.

— Спасибо, Миона, — говорю я.

— За что? — она уже тянет Рона к выходу, но оборачивается, ей интересно.

— За подарки. За пирог. За всё.

— Не за что, — говорит Гермиона, выталкивает Рона, смотрит на меня совершенно шальными глазами, бросает быстрый взгляд на Снейпа и сама скрывается за дверью. Дошло, наверное, окончательно.

Я подтягиваю ноги на диван, в руках всё ещё чашка, теперь уже точно остыло, но мне удобно разглядывать Снейпа поверх неё. И сегодня мой язык словно отвязался, поэтому я спрашиваю, дурея от собственной наглости:

— Профессор Снейп... Пирог будете? У меня всё-таки день рождения...

— Пирог? — он всё ещё стоит посреди кухни, будто не знает, куда ему прислониться, и смотрит на меня как на внезапно заговорившую рыбу. — Буду.

Вот теперь я точно рыба. На берегу.

— Ну тогда... тогда я принесу. И вообще...эээ... мне надо... — это я вспомнил, что таки надо, причём срочно. Но я ещё помню, я боялся уйти, чтобы он не исчез. И боюсь до сих пор. На то, чтобы пугаться чего-то другого, меня уже не хватает, и я выпаливаю: — А вы не уйдёте? А то я и дверь могу зачаровать!

Снейп хмыкает себе под нос и говорит:

— Иди уже. Чародей.

Я не иду. Я лечу.

Привыкшая к моему утреннему вялому умыванию ванная, наверное, удивилась бы, если бы могла.

Возвращаюсь отмытый, с тёплым, пахнущим ванилью пакетом в руках, и перед тем, как войти, глубоко вдыхаю, будто собираюсь нырнуть.

Снейп не ушёл. Он копается, конечно же, в пакетах с ингредиентами, словно у себя в лаборатории. Выдыхаю облегчённо .

Мне совершенно не хочется предлагать ему перебраться наверх, в столовую. Для праздника, состоящего из вишнёвого пирога, чая, заваренного Снейпом, и самого Снейпа, столовая не подходит. Он вроде бы не возражает, он вообще не любит официальных церемоний.

Пироги у Молли потрясающие, но есть я не могу. Могу только ковыряться в тарелке, отхлёбывать чай и исподтишка пялиться на Снейпа. Мысль, что я всё же мог бы съесть что-нибудь, взяв ртом прямо с его длинных пальцев, прикусить слегка зубами, слизнуть каплю сладкой вишнёвой начинки, медленно сползающую по шершавой подушечке — эта мысль простреливает тело от макушки до паха, но мне что — предложить ему есть руками? А сам Снейп не станет.

Он неторопливо и молча крошит свой кусок тонкой серебряной вилкой из фамильного набора Блэков, сортирует вишни по какому-то своему принципу, катает их в сиропе, я не заметил, чтобы он положил в рот хоть что-то.

Снейп некрасив. Резкие складки от крыльев носа до твёрдой линии рта, резкие скулы, конечно же, нос его, чудовищно выдающийся вперёд, жёсткие тёмные глаза, мрачная гримаса, изжелта-бледная кожа — попробуйте торчать в подземельях столько лет. Снейп некрасив абсолютно. Совершенно.

Но мне не хочется видеть никакое другое лицо на этом месте. Осмелься я объяснить ему — он бы понял? Не знаю. Молчу.

Так и сидим в сумрачной тишине, с одного края длинного стола — мой набор безумного зельевара, с другого — Снейп. И я. Тоже тот ещё набор.

Не то чтобы я был против такого молчаливого праздника, но я не представляю, что мне делать дальше. Когда закончится пирог. Если закончится — кажется, пирогу сегодня не везёт. Его никто не хочет.

Снейп вдруг аккуратно откладывает вилку и говорит:

— Мне показалось, Поттер, или вы чего-то ждёте от меня?

Мне бы ответить — жду, конечно. А в меня словно Ступефай попал. Смелость испарилась, и способность говорить тоже, и вряд ли я могу внятно сформулировать, чего же именно хочу. А он, кажется, напрочь утратил способность понимать. Мне что, вслух сказать — я вас люблю, поцелуйте меня снова, профессор?

— Понятно. Конструктивного диалога не выйдет, — резюмирует Снейп и встаёт.

Для этого нужно задавать конструктивные вопросы, мелькает у меня в голове и тут же исчезает, когда он берёт свою мантию.

— Мне пора, — говорит. — С днём рождения, Поттер.

— Сэр, я...

— Ещё достаточно рано, успеете отпраздновать с Уизли. Предупреждение по поводу алкоголя в силе.

— Сэр!

— Со мной, как вы могли заметить, менее весело. Не опаздывайте в понедельник.

И идёт к двери. Действительно идёт к двери. Да что же это такое, в конце-то концов!

Я обгоняю его, в два немыслимых прыжка, в один выдох.

И закрываю дверь собой.

— Дайте пройти, Поттер, — мягко просит он.

Я мотаю головой, нет, профессор, не получится, я сросся с этой дверью.

— Поттер, вы вынуждаете меня аппарировать прямо отсюда, но я бы всё же предпочёл камин.

— Из дома нельзя аппарировать, — хрипло говорю я. — Барьер пропускает только меня. И лучше бы вам не проверять, а поверить мне на слово.

Моё сердце забыло про привычное тоскливое нытьё и выбивает под рёбрами истерический степ.

Да. Вместо незнакомца, позволившего обнимать себя ночью и весело лгавшего моим друзьям, передо мной стоит Северус Снейп. Мастер Зелий, Тёмных Искусств и невербальной магии, легилимент, изобретатель Сектусемпры и ещё Мерлин знает чего, столь же опасного. Я сейчас как-то забываю, что, возможно, не менее опасен сам.

Мы с ним оба ненормальные.

Я оттого, что дразнить Снейпа — всё равно что лизать кинжал.

Снейп — потому что оживает, только если его дразнить.

Вот как я сейчас, заслоняя ему путь.

Он не любит неволю, хотя мог бы привыкнуть за столько лет.

Не привык.

— Итак, — говорит Снейп очень спокойно, видимо, справившись с желанием отшвырнуть меня с дороги как надоедливого щенка, — герой магического мира выбрал себе игрушку. Игрушка может больно укусить, но герою того и надо. Надоела спокойная жизнь, Поттер?

Я?.. Я выбрал себе игрушку?..

Я больше не могу. Правда.

Глаза жжёт, нос щиплет, колени трясутся, если бы не дверь, я бы свалился, я по-прежнему подпираю её плечами, а на самом деле держусь за неё.

— Я не играю вами, сэр, — говорю, глядя ему куда-то в ноги. — А вы... вы приходите, уходите, а я потом собираю себя по частям, и не факт, что нахожу все детали. Вы поразительная сволочь, профессор.

— Я дал вам достаточно времени, чтобы осознать это. Однако же до вас всегда доходит с трудом. Хорошо, что хоть когда-то доходит.

Он произносит это... тоскливо, что ли, но я не могу взглянуть, в глазах отвратительно близко слёзы, только сморгнуть — и хлынут, а я не собираюсь плакать перед ним.

— Вы дали мне достаточно времени, чтобы сойти с ума, — говорю я, ну вот, кажется, всё таки потекло, ну и плевать, что он, слёз моих не видел, что ли, зато я наконец-то говорю, я устал стесняться и ждать. — Вы же поняли, вы всё давно поняли... Но вам нравится меня дразнить. Заставлять выходить из себя. Доводить до того, чтобы я умолял — возьмите меня. Я понял, вам нравится, когда вас умоляют, да?

— Дразнить вас, Поттер — слишком лёгкое занятие. Хотя и опасное, — говорит он, подходя ближе. И добавляет задумчиво: — Значит, хотите, чтобы я вас... взял.

Вскидываю голову, упрямо смотрю на него. Я уже всё сказал, даже больше, чем следовало. Что мне делать, если он сейчас заявит, что я сошёл с ума, что он не гей, или — что я ему не нужен?

— Ну что же. Раздевайтесь.

То есть как это — раздевайтесь? Он это сказал? Почти скучающим тоном?

— Что такое, Поттер? Вы ожидали чего-то другого? Вам, может быть, цветов принести? — он стоит, издевательски кривит плотно сжатые губы, в глазах та самая пропасть, а я застыл, я не могу поверить, что он вот так...

— А, ясно, — Снейп щедр на отравленные слова, и все они попадают в цель, — как всегда, считаете излишним думать перед тем, как сказать. С дороги!

— Нет, стойте!

Я знаю, что я хотел не так. Не цветов, конечно, я же не девчонка. Но и не этого холодного "раздевайтесь". Мне сейчас больно, мне бы отпустить его, скорчиться на полу и повыть, но тогда он уйдёт, и я не решусь никогда снова, и не пойму сам — чего я ждал от него всё это время.

Сдираю рубашку через голову, роняю на пол, кажется, там пуговицы посыпались... Ну не расстёгивать же их — руки трясутся. Мерлин мой, что я делаю... Ещё очень кстати накатывает воспоминание — отражение в зеркале, тогда, в прихожей, когда я понял, насколько непривлекательно моё тело, а он же сейчас не отступит, мы оба сейчас берём друг друга на слабо, только он сделает это ещё и из жалости... Снейп — из жалости? Ха-ха.

— Поттер. Вы ненормальный?

Я не могу ответить, у меня зуб на зуб не попадает, сердце громкими толчками гонит кровь прямо в уши и виски, но я смотрю прямо в его лицо — изумлённое, ошарашенное, только ради этого стоило, сэр...

И берусь за пуговицу джинсов. Я буду продолжать, даже если искрошу себе все зубы.

Он перехватывает мою руку:

— Вы понимаете, что делаете?

— Раздеваюсь, профессор, что ж тут понимать, — язвительность вкупе с трясущимися губами выглядит, наверное, смешно, но мне как-то не до смеха.

И Снейпу, кажется, тоже.

Он, наверное, зол — я не отступил сам и не даю отступить ему, я чувствую горячее дыхание голым плечом, но тон его вкрадчиво-мягок, когда он склоняется совсем близко, сам кладёт руку на застёжку моих джинсов, засылает большой палец под пояс, водит им там по моему животу, у меня дрожат колени, а он тихо говорит:

— Знаете, а ведь это провокация — то, что вы творите. Если бы на моём месте был кто-то другой, вас бы уже имели в вашу симпатичную задницу так, что у вас искры бы из глаз сыпались... Вы бы потом до-о-олго не смогли присесть... Тем более, вы давно нарываетесь...

То ли от этой неожиданной похабщины, которую Снейп говорит так свободно, будто лекцию читает, то ли оттого, что он дышит прямо в ухо, или из-за его пальца, который гладит и слегка царапает ногтем кожу, — член мой встаёт так, словно ему скомандовали. Встаёт и упирается прямо в этот палец.

Снейп дышит будто шипит, зло, сквозь зубы.

Мерлин... Я бы должен смущаться или злиться за унизительное "раздевайтесь", но я не могу, я откидываю голову, вздыхаю и закрываю глаза, будто предлагая себя, хотя почему будто — я предлагаю, откровенно и нахально, и говорю ещё:

— Кто-то другой не был бы на вашем месте. Я хочу вас.

— Конечно, Поттер, это же вы, мальчик — который — любит — получать — всё — что — хочет...

Он сдался. Плевать на язвительные несправедливые слова, я это понимаю — по оттенкам голоса, а потом — из-за его губ, они захватывают мочку уха, теребят, пуская по телу пронзительные волны... Мерлин мой, он сдался, уступил, не мне уступил — себе, я хочу в это верить, я буду в это верить, и отвечаю всхлипом, когда его ладонь через джинсы сжимает мой ноющий от возбуждения член.

Всё. Мозг отключается, никаких бесед ему уже не осилить...

Взрываюсь сразу же, стоит ему, не отпуская губами моего уха, сделать несколько движений рукой. Это так остро, что сводит бёдра, и когда он подталкивает меня к моему чудовищному творению, зелёному дивану с оранжевой горкой пледа, я не уверен, что дойду, да что там, он почти доносит меня. Усаживает, сам устраивается рядом, я заливаюсь краской, когда он достаёт палочку и небрежно швыряет в меня очищающим заклинанием. И молчит. Даёт отдышаться и посмущаться вдоволь.

Прихожу в себя и тянусь к нему — это ведь не всё, правда? Этого мало, и потом — а как же он?

И наталкиваюсь на его руку. Он меня не подпускает. Говорит сквозь зубы:

— Мерлин... Вы вообще соображаете, на что нарываетесь?

Я и правда не очень-то знаю, что меня ждёт. Но он — знает, а я — я сделаю так, как он захочет. Поэтому закусываю губу и киваю.

Он всё ещё не убирает руку, жжёт меня глазами, говорит медленно и подчёркнуто чётко, наверное, чтобы даже до меня дошло:

— Поттер. Ещё есть время остановиться. Потому что потом — клянусь вам чем угодно — не остановлюсь я. Как бы вы ни просили.

Нет-нет-нет, меня не напугать. Пусть и он знает:

— Я не попрошу.

Снейп шипит что-то ругательное, толкает, вынуждая лечь, стаскивает с меня джинсы, и говорит:

— Испорченный мальчишка...

Ну да. Я же натянул джинсы просто так — после того, как торопливо принимал душ, забив голову размышлениями, с чего вдруг он согласился есть со мной пирог. Нет под ними ничего, в общем. Я только теперь об этом вспомнил.

Но мне уже без разницы, что он там подумал. Во мне вскипает лёгкой пеной бесшабашная храбрость, и я брякаю:

— Пока ещё нет. Но вы обещали не останавливаться.

И попадаю в шторм.

Медленный, беспощадный, жаркий, уносящий его одежду и остатки моих мыслей.

Я только и могу, что беспомощно скулить и поддаваться. Задыхаться от снова накатившего возбуждения. Стонать под его руками, губами, языком, облизывать его пальцы и чувствовать их в себе, и кусать собственные, потому что это всё же больно.

Податься к нему, когда он входит, так медленно, что нет сил терпеть, податься, дёрнуться, зажмуриться — потому что больно, да ещё как, и услышать:

— Ш-ш-ш, тихо, тихо, не надо торопиться...

Покоряюсь и только всхлипываю, когда он медленно движется, раз за разом задевает во мне что-то, что постепенно превращается в ослепительно яркую точку, она сжимается сладко от каждого толчка, смешивается с болью, встряхивает всё тело пронзительной дрожью, вырывает из меня протяжный стон, почти вой...

Он слышит и, наверное, тоже чувствует эту мою дрожь, срывается с неторопливого ритма в быстрые, жёсткие, глубокие толчки, выдыхает хриплое короткое:

— Хэрри.

Обнимает так, что я пищу, прихватывает зубами кожу на плече, дышит всё ровнее, ровнее. Лежу под ним потный, горячий, липкий, абсолютно без сил, отголоски оргазма коротко и остро пробивают тело, заставляют вздрагивать, шумно и прерывисто вдыхать сквозь зубы.

Снейп отпускает меня, ложится рядом, подпирает ладонью голову, он уже успел вернуть себе привычное непроницаемое лицо, и спрашивает:

— Понравилось, Поттер?

Спрашивает таким тоном, что хочется сбежать, но он, наверное, этого и ждёт от меня, и я вздёргиваю подбородок, смотрю в глаза, пусть это вызов, но мы же с ним ненормальные, мы без вызова, похоже, не можем.

А ещё я могу вот так, собрать остатки себя, повернуться, обхватить его руками, уткнуться лбом и попросить:

— Давай ты начнёшь обрастать своим льдом завтра, а? Пожалуйста. Сделай мне такой подарок, ладно?

Снейп молчит. Долго.

За это время я успеваю приготовиться к чему угодно, даже к собственным похоронам, но только не к этому — он касается губами моей макушки и спрашивает:

— Скажи мне, будь добр, в этом доме есть другие места? Например, спальня. А то я начинаю чувствовать себя домашним эльфом.

Пробуждение уносит даже малейшие следы вчерашней эйфории, в которой мне казалось, что теперь всё ясно. Ничего мне не ясно. Я в тупике.

Снейп никуда не исчез, спит в моей кровати, волосы рассыпались чёрным по белому, длинная худая рука обнимает подушку, и едва я всё это вижу, внутри подымается тёплая волна.

Во сне он теряет свою зловещую мрачность.

Во сне он просто устал и хочет покоя.

За окном сереет. Утро?

Как бы встать, чтобы не разбудить...

Душ.

Ох, как всё болит-то...

Чай.

Нет. В кухню я зайти не могу. Он прав — это была чудовищная провокация. Щёки опаляет жаром. Чего я добился? Свидетельства того, что и в выдержке Снейпа можно проделать дыру? Да. Точно. Можно. И что теперь?

Теперь, Поттер, ты стиснешь зубы, войдёшь, сделаешь себе чаю и станешь его пить.

На сделать чаю меня ещё хватает.

Если трансфигурировать диван обратно, в стулья, отпустит?

Нет.

Он проснётся — и всё будет как раньше. День рождения прошёл, подарок вскрыт и истрачен. Вчера почему-то казалось, что вот же я, весь для него, это всё доказывает, всё объясняет. А что можно доказать похотью? Только её и можно.

Любовь доказывают по-другому, если она вообще нуждается в доказательствах.

Если бы я мог забыть о том, как оказался в его послевоенной жизни — но я не могу, и почему-то сегодня утром я слишком отчётливо это понимаю. А он — если бы он знал, как — он бы и на милю не приблизился. Не то что...

Ковёр в гостиной — гораздо лучше. Сидеть, курить, вертеть перед собой чашку и смотреть в холодный камин. Через который он вчера ушёл бы, если бы я не устроил истерику. Если бы я не выпросил у него подарок — такие подарки не для лжецов, а он не знал и был вчера... не знаю, бывает ли он таким вообще хоть с кем-нибудь. Когда не шипит сквозь зубы, не окатывает ледяным безразличием, всё-таки ест этот чёртов пирог, выплёвывая вишнёвые косточки, когда в его глазах нет бесконечного чёрного провала. И оттого, что я обманом снял с него маску — от этого меня сегодня накрывает стыдом. Долго ли я так выдержу? Успокаивать совесть, говоря себе — всё, что я делаю против своей природы, я делаю ради него? Точно ли ради него? Может, всё же ради себя, Гарри?

Ради него — это было бы прийти сразу же после предложения Кингсли и сказать ему всё. Ведь Отделу Тайн толку от меня нет, и если они интересуются делами Снейпа, у Шеклболта должны быть ещё источники информации, и моя причина быть рядом рассыпается трухлявой пылью. А опасность остаётся. Я действительно глуп, если осознаю это только теперь. Привык быть единственной надеждой, Поттер? Подвёл гриффиндорскую основу под неблаговидный поступок и успокоился?

Успокоился... Эти несколько месяцев превратили меня в совершеннейшего психа. Одна сожжённая мантия чего стоит... И вчера, да...

Я всё ещё сижу, тяну которую уже сигарету, когда он спускается. Полностью одетый. В мантии, застёгнутой под горло. И он — тоже наглухо? Северус Снейп. Моё личное — что? Безумие? Болезнь? Зависимость? Всё сразу.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает, останавливаясь в шаге от меня. Даже какое-то подобие беспокойного участия достигает слуха. Где-то осталась незастёгнутая пуговица? Лично для меня?

— Нормально.

— Уже жалеете? — а это без интонаций, ровно и невозмутимо, почти утверждение, как будто он того и ждал.

— Нет.

Да.

Нет.

Не хочу, чтобы он думал, что я сожалею о том, что был с ним. Я сожалею вовсе не об этом.

— Тогда бросьте сигарету и подымайтесь, — велит он. — Давайте, давайте, без драм.

Встаю. Бросаю. Смотрю под ноги, где оставил почти полную чашку с уже холодным чаем. В неё и бросил. Молодец. Зато погасла.

Снейп стоит близко-близко, откидывает мою чёлку, поднимает мне подбородок, рассматривает пристально. Вот отчего он сейчас хмурится? Пусть бы уже шёл, если собрался. Я люблю его, но мне нужно подумать. Обо всём.

— Ну вот что, — он всё ещё касается меня, и это сбивает, не даёт сосредоточиться, — собирайтесь. У вас же есть комнаты в Хогвартсе. Этот дом кого угодно сведёт с ума. На кой чёрт вам четыре этажа, если вы всё равно живёте в кухне?

Четыре этажа и подвал. Совершенно ни к чему. Так будет даже лучше, мне будет легче решиться вне этих стен. Здесь бродят мои бессвязные выкрики и хриплые "...ещё...", и его голос, и его имя, освобождённое на пределе. Северус.

Мне нужно ещё чуть-чуть времени.

Чуть-чуть выливается в четыре дня.

За это время я успеваю истолочь миллион фунтов корней и листьев и ловлю на себе долгие задумчивые взгляды Снейпа. Словно он решает, что со мной делать.

После всего, что уже произошло — я не знаю. Дикое, отключающее мозг вожделение не возвращается, я его оставил, наверное, в доме на Гриммо, а вместо этого меня заполняет какая-то тоскливая нежность. Я замечаю то, чего не замечал до сих пор, или, может быть, этого раньше не было? Снейп откидывается на спинку стула — засиделся, трёт уставшие глаза, расправляет плечи и морщится, теперь он позволяет себе всё это при мне. И не идёт в больничное крыло, а ругается и шипит от боли, когда я накладываю заживляющую повязку на свежий ожог, у него, оказывается, тоже бывают неудачные зелья. И слегка поднимает уголки губ, это называется у него — улыбнуться — если я не могу понять очевидного. И говорит:

— На следующую конференцию поедете со мной, Поттер. Посидите, послушаете заумные доклады наших коллег и поймёте, что мои лекции — верх понятности и доходчивости. Заодно в вашей голове поселится побольше уважения к терминологии и вы наконец станете именовать вератрум альбум как положено, а не "вот та ядовитая хрень".

Раньше бы я удостоился лишь холодного взгляда и двух-трёх слов сквозь зубы.

Зачем тебе это теперь, Гарри? Запомнить, только запомнить.

О том, что было между нами в тот нереальный день, не упоминаю ни я, ни он. Мне слишком стыдно — я практически вынудил его к близости и вряд ли решусь повторить. А он... Кто может понять, что на уме у Снейпа... Может, думает, что теперь его очередь сделать ход, и не знает, ходить ли. Или вообще решил — и может, так было бы лучше — что я наигрался и успокоился. И теперь только заботится о том, чтобы я не натворил ничего в результате осознания ошибки.

Ошибки не было, Северус.

Просто я сам — одна чудовищная ошибка. Мне всё не впрок.

Раньше меня терзало его равнодушие и холод. Теперь убивает тепло, прорывающееся сквозь трещины в ледяной броне. Они зарастут, совсем скоро. Мне только нужно ещё чуть-чуть времени.

За это время меня дважды допрашивает директор МакГонагалл — как мне работается да как я себя чувствую. Вряд ли её устраивает мой невнятный лепет о том, что всё прекрасно, она качает головой и велит сходить к мадам Помфри, ты плохо выглядишь, что-то не так, Гарри? — да, не так, совсем не так, Минерва, но я пока не могу ничего сказать, мне нужно... да, ещё чуть-чуть.

За это время один раз прилетает сова от Гермионы. "Гарри, это что — Снейп?!" — лаконично и яростно. Значит, додумалась позже, не тогда на Гриммо. Или только сейчас решилась спросить.

За это время один раз присылает сову и Шеклболт. Она долго кружит над столом, будто не узнаёт, но всё же садится, отдаёт крошечную записку и благосклонно принимает печенье.

"Есть какие-нибудь новости? Если нет, просто отпусти сову"

Я мотаю головой. Никакого ответа не будет, Кингсли. Ничего не будет. Мне только по-прежнему нужно ещё чуть-чуть времени.

Запомнить и добавить к тому, что уже есть. Я жаден.

В четвёртый вечер я долго хожу у озера, сижу на камнях, курю до тошноты.

Теперь будет хуже во сто крат, теперь, когда я знаю, как это — быть с ним.

Завтра. Точно. Завтра точно.

Возвращаюсь к себе и понимаю — завтра не будет.

На секретере лежит свёрток в тонкой хрустящей бумаге. На нём пристроилась записка, знакомые мелкие буквы приказывают:

"Поттер, прекратите своим видом позорить должность моего ассистента. С.С."

Инициал сливается с фамилией, добавляя шипения, смысл тупо и тяжело бьёт в голову. Я прекращу, Северус, честное слово.

А из упаковки, стоит только вскрыть, льётся на пол, шелестит матовый тёмно-зелёный поток.

Просто стою и смотрю под ноги.

Я так и не купил новую мантию. Таскал эти дни старую, чёрную, ну и что, что коротка — в Хогвартсе летом все свои. Да мне вообще было как-то не до мантий.

Но это... это... Мерлин...

Пытаюсь сглотнуть, в горле ком, во рту пересохло, от сигарет, наверное.

Записка — ерунда, слова — лгут, по-другому он и не стал бы, и не сам же принёс, наверное, через эльфов, а мне бы сейчас срывало крышу, даже если бы ткань у моих ног не была зелёной. Но она зелёная.

Под цвет глаз. Чёрт.

Он всё же решил сделать свой ход. Или это моё сумасшествие заставляет видеть то, чего нет, и в записке правдиво объясняется смысл нежданного подарка?

Внезапная мысль заставляет истерически хохотнуть — хозяин подарил Гарри одежду...

Действительно — пора. Я мог вынести его презрение и равнодушие, но это... он всё же оставил часть себя открытой — для меня, а я не имею на это права.

За этой дверью я никогда не был, это личные комнаты Снейпа. От моих — четырнадцать шагов по коридору, хогвартские подземелья глухо вторили каждому шагу, каждый из дней, и издевательски ухали на обратном пути — трус, трус, трус...

Сегодня время вышло и я стучу. И вхожу, когда дверь открывается. Странно — даже сердце не колотится, только всё время хочется глубоко вдохнуть, но что-то мешает, что-то застыло в груди, ничем не пробить.

Его гостиная не больше моей. Стандартный хогвартский набор — книжные шкафы, секретер, диван. Камин. Два тёмно-серых кресла.

В одном из них — Снейп греет в руке пузатый бокал, откинулся расслабленно, длинные рукава скрывают запястья, на белой рубашке расстёгнуты две пуговицы, повернул ко мне голову.

А я замер в трёх шагах от него, я помню, зачем пришёл, я не могу — к нему. Выдавливаю из себя:

— Я... хочу сказать спасибо. За мантию.

— Пожалуйста. Что-то ещё?

— Она зелёная.

— Конечно. Какой же ещё цвет может выбрать декан Слизерина.

Его глаза, кажется, откровенно смеются, это совсем новое и бесценное, черт бы тебя побрал, Гарри Поттер, сейчас они перестанут, сейчас я сам это уничтожу...

— Что вы застыли, Поттер? Сядьте, не стойте столбом...

Это последние минуты, когда он разговаривает со мной так — небрежно, снисходительно, но не зло. Мне бы ещё чуть-чуть...

Сделать эти три последних шага — до него, опуститься на пол, стиснуть ладонями ноющие виски. Так и сижу, упираюсь в его ногу. Спиной упираюсь, потому что даже представить себе не могу, как скажу то, что собираюсь, в глаза. Снейп ногу не отодвигает. Мне бы сейчас обернуться, уткнуться ему в колени, выложить всё скороговоркой, и покорно ждать — а вдруг не выгонит... Но я сижу, показываю ему затылок. Капля гордости, всё остальное — трусость.

— Я имел в виду кресло, — тихо говорит Снейп.

— Я знаю, — отвечаю я. — Простите. Я только немного ещё так посижу, можно?

И обмираю, когда его рука тёплой тяжестью ложится мне на голову, а пальцы, иногда касаясь моих, напряжённых и онемевших, ерошат волосы.

Наконец удаётся вдохнуть глубоко, почти до боли.

— Я больше не могу работать с вами, сэр. Я хочу уйти из Хогвартса.

Всё. Его рука замерла и исчезла. Я слышу, как Снейп ставит бокал. Наверное, медленно, почти лениво. Сейчас он там, наверное, сложит руки на груди.

— Я... мне нужно уйти. Вам не нужно было... я о мантии, сэр...

— Поттер, какое слово в записке вам непонятно? — фыркает Снейп, от его сарказма горько во рту даже у меня, — Какое-то из них заставило вас предположить иной смысл? Или вообразить, что вы мне что-то должны? Крайне глупо, Поттер. Не нужна — выбросьте к чертям и спокойно ходите на работу в старой. Хогвартс видел и не такие лохмотья.

Его слова снова лгут, почему-то я это понимаю, это больно — понимать и знать, что мои слова сегодня всё равно должны быть правдой.

— Не в мантии дело.

— Тогда прекратите мямлить и потрудитесь внятно объяснить причину, — резко приказывает Снейп.

Можно, я умру прямо сейчас? Но я уже решил, мне рано умирать, я должен.

— Сэр... Я правда больше не могу. Простите меня, пожалуйста, если сможете. И... не доверяйте следующему ассистенту, он тоже будет подослан Отделом Тайн. Вы их очень интересуете. И вообще... осторожно, ладно?

Всё, нужно уходить, ещё только секунду — и уходить. Хорошо, что я его не вижу, его взгляда я бы сейчас не вынес, мне достаточно этого молчания. Хоть бы наорал, что ли... но я и этого не стою. Столько времени не мог осилить несколько простых слов...

Давай, Гарри, ну же, вставай, дверь там, и когда я уже почти совершаю невозможное, в плечо впиваются жёсткие пальцы и не дают подняться:

— Я не разрешал вам идти.

Замираю.

— Так почему вы не можете больше работать, Поттер?

Молча пожимаю плечами. Я признался, предупредил. Меня нужно или убить, или послать подальше. Он что — не понял?

А Снейп добивает:

— Что изменилось с мая? Вас, быть может, совесть замучила?

"Вы, Поттер, по крайней мере, зло известное" — пробивается из памяти сквозь ядовитую жуткую смесь — боль, обида, облегчение, злость, и всё это оттого, что он — знал. С самого начала.

Только я не хотел этого понимать.

— Вы знали, — говорю онемевшими губами, я почти обвиняю, у меня нет такого права, но он знал и не сказал, знал — и его это забавляло, наверное.

— Естественно, — его голос не холоден, но меня бьёт озноб и без этого: — Ваша внезапная страсть к работе с зельями насторожила бы и идиота. А я не идиот, Поттер. Я привык проверять свои подозрения и находить им подтверждение.

— Какое?.. — наверное, мозг нарочно интересуется несущественным. Чтобы не было больно.

— Это не вашего ума дело.

Да, конечно. Не моего. Какие дела у того, чего нет... А то, что есть, дёргает за язык:

— Наверное, вы неплохо повеселились, наблюдая... Могу я идти?

Теперь мне точно пора. И я снова порываюсь встать, и снова твёрдая рука не даёт, а голос командует:

— Сидеть, я сказал.

Что вы, профессор... Я же не собака... Я мышь, вы забыли? Фальшивая заводная мышь, из которой только что вынули ключ. Такой мышью любой кот побрезгует. Тем более вы — я же больше не нужен, правда? Со мной неинтересно уже играть, я хочу уйти на остатках завода. Или вам зачем-то требуются и эти крохи?

Ладно.

Мне всё равно.

Снейп пересаживается в кресло напротив, конечно, это уже испорчено, о него я теперь опираюсь спиной, чтобы не упасть, пересаживается и говорит:

— На самом деле, Поттер, было не так уж и весело. Клоун из вас неважный.

Пожимаю плечами. Почему-то не обидно. Какой есть.

— Зачем же было испытывать своё терпение, сэр... Я ведь говорил вам тогда, после экзамена, что откажусь. Вы сказали — не надо. Зачем?

Он хмыкает:

— И допустить, чтобы... допустить в свою лабораторию вообще неизвестно кого? Причём тоже человека Шеклболта? Я уже сказал вам, Поттер, я не идиот. Даже если министр думает по-другому, поручая вам шпионить за мной после того, как...

А меня осеняет, так ярко и внезапно, что я перебиваю, он этого не терпит обычно, но, наверное, я себе уже могу это позволить:

— Это у вас договор с ним такой, да? Я якобы приношу пользу Министерству, вы этого якобы не замечаете — и все довольны? Да, профессор?

— Поттер, прекратите нести чушь! — резко велит Снейп. — Да, я догадывался, что Министерство будет за мной следить. И, как уже сказал, получил этому подтверждение, ещё до того, как вы с перепуганными глазами пришли ко мне после экзамена. Но ни о чём подобном я с Шеклболтом не уговаривался. Этого ещё не хватало!

Он хищно раздувает крылья носа, есть у него такое, и щека дёрнулась, почти незаметно, но я знаю весь его арсенал. Он действительно возмущён.

— Сперва мне было любопытно, — он продолжает, не прекращая сверлить меня взглядом, — как далеко может зайти герой в стремлении оставаться полезным Министерству и после войны. Например, наконец-то выучить нудные Зелья, чтобы стать ассистентом зельевара. Или повести себя так, будто готов на всё, лишь бы стать... ещё ближе. Добраться к цели, используя своё тело — метод не новый и совсем не удивительный, но, знаете, лично вам я тогда охотно свернул бы за это шею, если бы мог.

Лично вам...

— Это Шеклболт вас надоумил, Поттер? Ещё до того, как вы вернулись на седьмой курс? Хотел облегчить задачу, сообщив о моих сексуальных предпочтениях?

— Нет! — этого я уже вынести не могу, бью кулаками по полу, меня обжигает, захлёстывает злость и отчаяние, как он может, если бы он только знал... И тут же остужает мысль — он многое знал, помогло тебе это, Гарри? Я смотрю на него и спрашиваю: — Если вы знали, зачем Кингсли велел вам взять меня в ассистенты... если вы так обо мне думали... зачем же вы остались тогда, в мой день рождения, и... и всё остальное...

Он ехидно кривит губы, услышав моё ханжеское "всё остальное", наверное, вспомнил, как я развратно стонал под ним, умоляя — ещё...

— На ваше счастье, Поттер, к тому моменту так я о вас уже не думал. Это ваши собственные гормоны не давали вам покоя. Вы вообще устроены странным образом, как будто нарочно, чтобы ставить меня в тупик. Каждый раз, когда я начинаю думать, что знаю, что вы такое — вы ухитряетесь выкинуть что-нибудь совсем невообразимое. Я говорю сейчас, Поттер, о вашем ужасном зелье, которое вы подсунули Отделу Тайн под видом моего изобретения.

— Откуда вы...

Голос срывается, но Снейпу не нужно окончание вопроса, у него уже есть ответ, не отличающийся разнообразием:

— Я сказал, это не вашего ума дело. Просто примите как факт, что я об этом знаю. Сегодняшнее ваше признание тоже ни в какие ворота не лезет, хотя это единственный ваш разумный поступок... Поттер, — вдруг говорит Снейп и мрачно усмехается, — поверить не могу, вы вынудили меня оправдываться. Но, кажется, это вам нужно объясняться, не мне. И теперь-то вы объяснитесь до конца. Какого чёрта вы полезли в эти дела? Что вам пообещал Шеклболт?

А действительно — что? Только то, что если я не соглашусь, они и сами справятся.

— Н-ничего...

— Поттер! — и внезапно сообщает: — Как всё-таки с вами трудно... Иногда я отчаиваюсь понять, что творится в вашей голове. Зачем вам всё это было нужно, если вы не собирались бегать с докладами к начальству? И что вас вдруг сегодня понесло признаваться? Вы хоть изредка приходите в согласие с собой?

Выходит, что никогда, Северус. Но надеюсь придти.

Я устал. Я чудовищно устал. Я тру виски, закрываю глаза, в горле будто царапается битое стекло, но я продавливаю сквозь него слова и фразы, складываю из них сбивчивую, невнятную исповедь, она долгие дни звучала в моей голове и наконец получила своего слушателя.

Мне нужно, чтобы он окончательно узнал и понял — что я такое. Я сам не понимаю, но вдруг он всё-таки сможет.

Я признаюсь сейчас в ненависти своей, давно передуманной и переиначенной.

В своей глупости, в своём безумии и самонадеянности — защищать того, кому это не нужно, верх глупости, правда, Северус?

В трусости, ведь если бы не его подарки — кто знает, когда бы я решился...

Даже в своей обиде признаюсь — он знал и не сказал, знал — и смотрел, как я схожу с ума, и мне от этого больно...

Я ничего не скрываю и ничего не жду в ответ, я просто люблю его, и об этом я говорю тоже, чтобы все мои поступки были ясны до конца хотя бы ему.

Он молчит так долго, что я уже устал от темноты под веками, открываю глаза, а у него на лице странное выражение, такого я ещё не видел, то ли ему хочется убить меня прямо сейчас, то ли самому убиться безотлагательно.

И тут Снейп начинает говорить, безразличным ровным тоном, и я понимаю, что лучше бы он меня убил.

— Очень трогательно. А вы, Поттер, оказывается, жадный мальчик... Я позволил вам вторгнуться в мою жизнь, но следовало предвидеть, что вам будет этого мало. Вы всегда хотите больше, верно? Вам требуется и моя душа.

Он прав, он несколькими словами дал характеристику всему, что я на него обрушил, но его слова — злое обвинение, оно впивается в мозг холодными клыками, а он встаёт и продолжает говорить, сверху вниз, и каждое слово — новое остриё:

— О вас беспокоились совершенно напрасно — вы не потеряетесь, Поттер, вы далеко пойдёте, возможно, даже дальше учителя, а Альбус был большой мастер играть душами. И поскольку именно я лишил вас возможности взять у него ещё несколько уроков, вот вам от меня совет на будущее — не торопитесь вываливать на человека всё сразу. В душу лучше проникать исподволь. Это вам не постель.

Всё. Наверное, всё. Я смотрю, как он садится за свой секретер, и пишет что-то, резко черкая пером и, наверное, сажая кляксы и прорывая пергамент, я не вижу отсюда, снизу, но мне так кажется.

О, он знал, о чём говорил. Он умеет — исподволь...

Я не собирался признаваться ему в любви — так вышло, он сам спросил, что творится в моей голове, но мне в голову точно не приходило, что можно так правильно понять — и так чудовищно извратить...

— У вас нет причин верить моим словам, я об этом не прошу. Но вы же можете посмотреть, — говорю я тихо, я зарекался просить, но сейчас нарушаю, это последнее, что я могу. — Окклюмент из меня никакой, но я и не буду защищаться. Вы же можете...

— Это лишнее, — роняет он. — Идите, Поттер. Искусству блефа вам ещё учиться и учиться. Уверен, вы уже передумали увольняться, а я не стану от вас этого требовать. Теперь вам не мешает угроза разоблачения с моей стороны, вы наконец-то сделали хоть что-то разумное, и, к досаде Шеклболта, мы вполне можем ужиться. Во всех смыслах. Если вы, конечно, прекратите применять ко мне методы Дамблдора.

Мерлин мой, как же дышать-то, а?

Я самонадеянно ошибся, я идиот, я сам себе придумал трещины в его защите и незастёгнутые пуговицы — для меня.

Он сказал, что впустил меня в свою жизнь, но дальше порога и думать не смей, Поттер, верно? Мне не нужно — так. Я устал — так. За что он меня наказывает сейчас? За то, что сам проявил слабость, позвал — мантией этой чёртовой зелёной, и ждал от меня совсем другого, и ошибся? За правду, которой не желал?

Встаю, пережидаю темноту и мельтешение светящихся мошек в глазах, злость ушла, обида испарилась, осталось только ощущение безнадёжности, подташнивает, будто я выкурил две пачки сразу, но это ещё впереди.

— Да, мне нужно больше, — говорю я, не глядя в его сторону. — Это что, преступление? Чёрт вас возьми, как мало вы себя любите сами, если не допускаете, что вас можно любить просто так, без цели, потому что это — вы. Легче лёгкого убедиться, что я не лгу и не блефую, один взмах палочкой, одно слово. Но вам это не нужно. Вам было бы удобнее, если бы я молчал и дальше. Обо всём. Простите, сэр. До меня туго доходит, вы же знаете. Но уже дошло. Точно, дошло.

Я несу эту ахинею, не ему, ему не нужно, я себе, я цепляюсь за свой голос, ведь пока человек говорит, он вроде бы жив. Цепляюсь и иду к двери, она далеко, давай, Гарри, одна нога, другая,уйти отсюда, это сейчас главное дело, и совсем не готов услышать:

— Поттер.

Мерлин мой, что же ещё?

Оборачиваюсь.

— Легилименс!

Он неспешно сдирает с моего рассудка слои. Он препарирует и рассматривает, отбрасывает и берёт новые. Меня корчит от всего, что я помню и чувствую, выворачивает наизнанку, оно теперь не размыто временем, выжимка, дьявольский экстракт, всё, сразу, больно. Он продвигается осторожно, вряд ли из боязни навредить, скорее, ждёт, что я опомнюсь и кинусь подымать хоть какие-то щиты. Или просто наслаждается процессом. Я люблю чудовище. Эта мысль как выключатель. Больше ничего нет. Я умер.

Прихожу в себя, как ни странно, на ногах. Стою, таращусь в дальнюю стену через чужое плечо, дышу в белую ткань рубашки, морщусь от противной дрожи в ногах, колени как кисель. Спустя много вдохов понимаю, почему стою — Снейп меня держит. Держит так, как когда-то в классе, во время первого моего выброса, когда впервые назвал меня — по имени, свои прикосновения — магией. И слова, другие, но от них почему-то пахнет полынью:

— Какой дурак... маленький глупый гриффиндорец...

Я выжат, пуст, упаковка от Гарри Поттера, можно выбросить. Пытаюсь отстраниться, совсем как он тогда, но ничего не выходит, он не спешит выбрасывать, держит.

— Отпустите меня, пожалуйста, — я даже могу говорить, надо же...

— Куда-то собрался? — спрашивает он тихо.

— Придумать, что сказать завтра МакГонагалл... уложить вещи, отправить Кингсли последнюю сову... у меня много дел, сэр. Если вы, конечно, не хотите убить меня за всё, что я сделал и сказал. Тогда дела отпадают.

— Отпадают, — говорит Снейп, его руки жгут даже через одежду, он там, кажется, усмехается, прижимает к себе сильнее и добавляет: — Пойдём спать, Хэрри. Поздно.

Спать. Я долго не могу понять, что же он всё-таки сказал, послушно переставляю ноги, и осознаю, что — только когда Снейп уже открывает передо мной дверь своей спальни и мягко подталкивает в темноту, разбавленную тёплыми всполохами из камина. Торможу на пороге, оглядываюсь на него, я ещё помню, что должен был уйти, я готов только к этому, мне дико понимать другой исход.

— В чём дело? — резкие нотки заставляют меня вздрогнуть. — Поттер, я сказал — просто спать. Не бойтесь.

Не бойтесь. Это забавно, Северус, это охренеть как забавно — предположить, что мне станет страшно именно теперь.

Я действительно смеюсь, смеюсь долго, взахлёб, но Снейпу почему-то не смешно, он хмурится, этого я тоже уже не боюсь, меня просто трясёт, сгибает от хохота, ему, наверное, очень трудно волочь такого меня.

— Мерлин... Да стой же спокойно, — шипит он, с трудом снимая с меня одежду, и это тоже смешно, когда он такой по-ненастоящему сердитый, воюет с пряжкой ремня и моей истерикой одновременно — каким-то очень дальним краем разума я понимаю, как выглядит мой смех, но остановиться не могу, даже забираясь под одеяло, и начинаю успокаиваться только когда Снейп вливает мне в рот вязкую горько-кислую дрянь, ложится не раздеваясь, поверх одеяла, почти накрывает меня собой, молча прижимает к жёсткой кровати, вздрагивает одновременно со мной от последних моих смешков-всхлипов, или это я слишком сильно хватаюсь за него, я, оказывается, и правда хватаюсь. Его лицо белеет рядом, размывается, тонет в полумраке, сахар в чашке с кофе, почему-то думаю я, но на вкус он совсем не сладкий, понимаю, дотянувшись и лизнув. Это последнее, на что меня хватает, всё уплывает, конечно же, сахар растворяется без остатка...

Просыпаюсь в мягком полумраке. Пару секунд не понимаю, как ухитрился спать на спине — обычно удаётся уснуть только свернувшись калачиком. Пытаюсь перевернуться, вспоминаю, где я. И почему. Где-то, наверное, стоит ночник, светит желтовато-красным, или это камин ещё не погас. Здесь, в подземельях, никогда не поймёшь, наступило ли утро. Снейп так и не разделся, всё так же держит меня, даже во сне, кровать неширокая, он втиснул колено между моих ног, привалился к моему боку, рукав рубашки сливается с одеялом, а кожа руки — с моим голым плечом.

Конечно же, я его разбудил своим ёрзаньем.

Снейп моргает спросонок, спрашивает хрипло:

— Хочешь уйти к себе? — и пытается отодвинуться.

Ловлю его ногу коленями, перехватываю ускользающую руку и спрашиваю в ответ:

— С ума сошёл? — потому что именно так и думаю, это же надо, такое предположить. Он недоверчивая мрачная сволочь. Но это моя недоверчивая мрачная сволочь, моё личное чудовище, мне без него никак и он теперь об этом знает.

— Видимо, да, — говорит он, усмехаясь, и совсем не возражает, когда я нахожу его губы своими. Может, и ему без меня...

К завтраку мы, конечно, опаздываем.

К завтраку мы, конечно, опаздываем, потому что, оказывается, давно уже утро, я после его поцелуев мало что соображаю — и в Большой зал мы входим вместе.

МакГонагалл смотрит так, будто у меня на лице написано, что я вот только что целовался со Снейпом в подземельях.

— Гарри, всё хорошо? — спрашивает она.

Может, и у Снейпа написано?

Нет, у Снейпа на лице гримаса, будто он только что целовал в подземельях жабу, то есть обычная. Поэтому тайна остаётся при нас. Я киваю, тяну к себе тарелку, размазываю ложкой остывающую овсянку, а Снейп говорит:

— У Поттера получилось особо сложное зелье. Он онемел от счастья.

Минерва ещё что-то там говорит, вычитывает Снейпу, что по ночам надо не зелья варить, а спать, тем более мне, Снейп спокойно мажет джемом тост и вонзает в него зубы, а меня как молнией пронзает воспоминанием почти недельной давности — так кусаться, когда кончаешь, Мерлин мой, кто бы мог о нём такое подумать...

Северус Снейп.

Особо сложное зелье.

Я вложил в него всё, что у меня было. Всё — и себя, я киплю в этом зелье, и, может, когда-нибудь буду уверен сам, что я — не лишний компонент.

Это тоже сложно. Когда, расставляя чистые колбы по местам и уже придумав продолжение для утренних поцелуев, я спрашиваю, что мы будем делать в выходные, тушуюсь под его взглядом и бормочу, что, может, в лаборатории помочь или ещё что-то, Снейп говорит:

— Если мне не изменяет память, вы должны своим друзьям встречу. И именно в эти выходные.

— Забыл, — я растерянно смотрю на него, я действительно забыл, столько всего... — Я напишу Гермионе, что не могу пока...

— Не выдумывайте, всё вы можете, — отвечает Снейп. — Минерва права, вам не следует проводить всё время в подземельях.

Когда это она такое говорила...

Ставлю последнюю колбу, опираюсь ладонями о стол, стою, созерцаю крошечную выбоинку в камне столешницы. Я и не ждал, что он отдаст мне всё своё время, просто слишком рано, я ещё не до конца поверил, что всё будет хорошо... я же не могу вот так, взять и отпустить его, и уйти хотя бы на день... а он, конечно же, может... и вдруг я вернусь — а всё по-старому...

— Поттер, — раздаётся у самого уха, он умеет подходить неслышно, или это я ушёл в себя. — Ну что опять такое?

Я сам понимаю, что маюсь сейчас надуманной ерундой, даже признаться стыдно, поэтому не отвечаю.

— Поттер, что вы там себе вообразили?

Стоит только повернуть голову, чтобы зацепиться за его взгляд, внимательный и настороженный.

— Всякую чушь, — отвечаю.

— Значит, выбрасывайте её из головы поживее, — велит он. — Сегодня ляжете пораньше, выспитесь, завтра успокоите ваших друзей, иначе они скоро сами явятся — проверять, не опоил ли я вас чем-нибудь. А я не жажду видеть у себя в подземельях аврорские мантии.

— Хорошо, — говорю я, обхожу его и плетусь к выходу, надо отправить Гермионе сову.

— И чтоб вернулся завтра не позже десяти вечера, Поттер, я приду и проверю, — доносится вслед.

— Куда?.. — спрашиваю, обернувшись и тупо уставившись на него.

— Поскольку выходной и послезавтра тоже, в ваш безумный дом на площади Гриммо, я полагаю, — говорит Снейп.

А... Э... Что?! ...Ооо! Йееееее!

Всё это чехардой мелькает, вопит в голове, едва не выплёскивается наружу. Снейп, кажется, старается не улыбнуться, у него получается, а у меня, конечно, нет — губы сами собой растягиваются в идиотскую улыбку до ушей.

Я бы мог и раньше, я бы мог и с утра, но в десять так в десять.

Утром сова приносит ответ от Гермионы.

Они с Роном ждут меня в "Дырявом котле" к четырём, и, пикси меня пощипай, я не знаю, что им говорить. И куда себя девать до четырёх — тоже. После завтрака суюсь в лабораторию, но Снейп завис над крохотным котелком, капает туда что-то синее из флакона, отворачивается после каждой капли — сколько капель до взрыва, сэр?

Мешать Снейпу во время эксперимента — самоубийство. Поэтому я тихо забиваюсь в уголок, сажусь на жёсткий табурет и просто смотрю.

— Поттер, вы во мне дырку просмотрите, — говорит Снейп и гасит огонь.

— Получилось? — спрашиваю, кивая на котелок.

— Нет, — коротко отвечает он, ведёт пером по записям, жирно черкает, словно ставит крест. — Вы ещё здесь? Вам что, делать нечего?

Киваю.

— Мне к четырём, — говорю.

Снейп уничтожает содержимое котелка, шарит взглядом по полкам, призывает откуда-то сверху небольшую жёлтую коробку и всовывает мне в руки.

— В общий каталог, Поттер. Всё, что здесь найдёте. Информацию по каждому на отдельные карточки и перечень.

И принимается готовить набор ингредиентов для очередной попытки.

Коробка битком забита маленькими неразборчиво подписанными пакетиками. Видела бы Гермиона — опять бы Синдереллой обозвала.

Спросить, помнит ли он про десять часов вечера, я не решаюсь.

В лабораторию заглядывает директор МакГонагалл, неодобрительно качает головой, увидев меня, копошащегося в груде неописанных ещё ингредиентов, довольно холодно спрашивает у Снейпа какое-то снадобье и уходит. А, да, я же торчу в подземельях в выходной... догнать, сказать, что Снейп не виноват? Ладно, не буду... потом скажу.

К четырём успеваю едва-едва. "Дырявый котёл" сегодня полон, нахожу нужный столик по рыжей шевелюре Рона, они сидят с Мионой, касаясь друг друга плечами. Плюхаюсь напротив, говорю:

— Привет.

Они, кажется, рады, я тоже рад их видеть, даже когда Рон говорит:

— Ну как тебе там, Гарри? Сильно тебя Снейп достал?

— Скорее, я его, — улыбаюсь.

Думаю, Миона сейчас меня понимает, она умная девушка, хотя я и не ответил на её "Гарри, это что — Снейп?!!", а Рону, конечно, ничего не известно.

Так я думаю примерно до второй пинты эля, а потом Рон спрашивает вместо очередной истории из жизни авроров:

— Гарри, чего ж ты не сказал, что тебя ещё тогда повело на Снейпе? Ай! — это Гермиона его локтем в бок пнула. — Герми, больно! Я что, спросить не могу? Я себе, между прочим, всю голову сломал, а оно вон как, оказывается!

— Я, кажется, и Гермионе ничего такого не говорил, — отвечаю, глядя в упор на подругу. — Миона, кто-то ещё в курсе твоих догадок?

Гермиона слегка смущена, но только слегка.

— Я только Рону, — говорит она и укоризненно смотрит на друга. — Который, кстати, обещал тебя не трогать по этому поводу. А вообще ты мог бы и сам нам сказать, сразу.

— Точно, — кивает Рон и забрасывает в рот золотистый ломтик картофеля.

— И что бы изменилось? — спрашиваю.

— Ну-у-у, — говорит мой друг, — я б решил, что ты амортенции хлебнул. Извини, Гарри, была б это симпатичная девчонка, или пускай даже симпатичный парень, хоть мне и от такого было б не по себе... А то Снейп. Но Герми говорит, что ты вроде как сам... Зато не было б этой идиотской затянувшейся ссоры. Гарри, а может, это всё-таки амортенция?

И кажется, он надеется, что так и есть.

Но меня сейчас трудно вывести из себя, я, похоже, все эмоции трачу в подземельях, для других не остаётся.

— Нет, не амортенция. Я действительно сам, Рон. Так трудно это принять?

— Вот, — говорит Рон, — ты становишься похож на Снейпа. Я так и вижу, как он спрашивает: "Вы такой тупой, Уизли, что не можете понять элементарного?"

— Я этого не говорил.

— А интонации те же, — бормочет мой друг, разглядывая остатки эля в кружке.

— Даже и не думай, Рональд Уизли, — говорит Гермиона. — Двух вполне достаточно.

Мне тоже так кажется, я давно не пил даже эль, поэтому мне сейчас хватает самого лёгкого сорта. Ничего, до десяти должно выветриться, как и чувство, что я всё же обидел Рона.

— Как скажете, миссис Уизли, — отвечает Рон.

— Что, уже?! — поражаюсь.

— Не слушай его, он дурачится. Хотя я бы не удивилась, если бы ты и этого не заметил, — улыбается Миона. — Нет, Гарри, ещё нет.

— Пока — нет. Но она сказала мне "да", мы поженимся в октябре, — гордо сообщает Рон, обнимая Гермиону за плечи. — Вот, хотели тебе рассказать...

— Я так рад за вас, ребята, — говорю я.

Стыдно, потому что к этой радости примешивается ещё одна — мы меняем тему и говорим о чём угодно, не касаясь моей личной жизни. И Рон не настолько ужаснулся вести обо мне и Снейпе, как я предполагал. Ему сейчас не до того, у него скоро октябрь и Гермиона Уизли.

И когда нас несёт гулять в Сент-Джеймсский парк, а Гермиона, умница, активно втягивает меня в разговоры, я всё равно чувствую себя третьим на свидании. Но у меня сегодня вечером — тоже свидание? Или как?

Около девяти аппарирую в дом на площади Гриммо.

Девять ноль семь.

Девять одиннадцать.

Девять тринадцать.

Иду принимать душ, переодеваться в мягкие домашние брюки и футболку, а потом делать чай и курить, потому что пялиться на часы — это не то, что помогает времени течь быстрее.

Без четверти.

Сверху стопки книг ехидно желтеет "Юный зельевар", листаю, ага, конечно, зелье Тумана, обжигаюсь чаем, я идиот, тут же написано — хранить в керамической посуде, а я его тогда во что перелил?!

Понимание съедает минуту, медленно подняться наверх, сходить и снять запирающее заклинание с входной двери, вдруг он не через камин — ещё пять.

Без шести.

Без двух.

Десять.

Десять ноль две.

Он не сказал — в десять, Гарри, он сказал — я приду и проверю. Может, он вообще... просто так сказал. Займись чем-нибудь, вот хоть спать иди, только прекрати считать минуты. Позорище.

Дребезжит дверной колокольчик в прихожей. Не через камин. Мерлин мой, тут же темно, как...

— Люмос.

Это не я сказал, перед глазами резко вспыхивает голубой свет, подаюсь назад, цепляюсь за что-то ногой, падаю, падаю...

— Поттер, — говорит Снейп, помогая мне устоять на ногах, — непонятно, как вам вообще удалось выжить. И что это за беспечность — держать входную дверь отпертой и без защиты?..

Он ворчит, а мне сейчас очень удобно обхватить руками, прислониться щекой к чёрной ткани, под которой выстукивает его сердце. Слушаю, не вникая в смысл, и не сразу осознаю, что остался только этот ритм, что он чаще, чем вначале, что Снейп молчит, давно или умолк только что, не знаю.

Стоять так — ему неудобно, наверное, поэтому я спрашиваю, не поднимая головы:

— Хотите чаю?

— Пфффф, — говорит Снейп мне в макушку и проводит пальцами по спине, тонкая футболка крадёт долю ощущений, но мне хватает. — Можно и чаю. Если вам действительно кажется, что мы с вами сейчас станем его пить.

Тихо смеюсь ему в мантию.

— Тогда, Поттер, давайте для разнообразия начнём сегодня вечер не с кухни. Или это у вас фетиш такой?

— Нет, сэр, можете выбрать любую комнату на любом этаже, включая чердак, кладовую, все коридоры и лестницы.

— Поттер, — усмехается он, — вы шутите. Значит, всё лучше, чем я думал.

Да, всё лучше, Северус. Хотя я и не шучу.

Сегодня всё по-другому.

Сегодня всё не случайно, сегодня я знаю, что он этого тоже хочет, и не потому, что я его спровоцировал или застал врасплох. Он пришёл, как обещал. Ко мне.

Обходится без выбора, Снейпа вполне устраивает та же спальня. Его мантия осталась внизу, рубашка белеет в полутьме лестницы за моей спиной, и мне немного неловко от того, что и он, и я знаем, зачем подымаемся.

Закрывается дверь, вспыхивает камин и на неловкость не остаётся времени и мыслей — Снейп не даёт обернуться, стягивает с меня и отбрасывает футболку, кожа мгновенно покрывается мурашками, я не вижу, что он собирается сделать, и охаю, когда его язык касается шеи. Он возбуждает меня моментально, почти не прикасаясь, Мерлин мой, я же так не выдержу, надо подумать о чём-то другом, но он уже толкает меня на постель, раздевает полностью, раздевается сам, обнимает — и думать о чём-то другом не выходит совсем.

Жёстко прихватывает губами ключицы, соски, кожу на груди, неторопливые поцелуи-укусы спускаются вниз, вниз, вниз. Я смотрю, не в силах оторвать взгляд и унять всхлипы, что ты делаешь, Сев... о... о!.. его волосы рассыпались, закрывают, но я бы и так уже ничего не видел, это влажно и горячо, и заставляет вскидывать бёдра... Северус, Северус, Северус. Сееееевееееер...

А когда открываю глаза — он смотрит на меня, наверное, всё время смотрел, как я кричу в потолок его имя.

Шепчу:

— Северус...

Он возвращается к моим губам тем же путём, он знает все места, откуда можно извлечь мой стон. Но я о нём знаю так мало, а сегодня всё по-другому, и я хочу узнать. Если прижать его плечи к кровати, провести губами по шее, так, как делал он, слегка всосать кожу над ключицей — пробьёт его, как пробивает меня, дрожью? И если я сам поцелую, а не просто отвечу на поцелуй?

Он, кажется, удивляется, но даёт проверить, и я завожусь снова только от того, что могу это делать. Тёплые руки легко бродят по моему телу, пока я исследую его — а когда, оставляя на бледной коже влажные следы, добираюсь языком до его члена, он чуть подаётся навстречу, это значит, можно, да, Северус? Вбираю в рот, глубоко, как могу, это странно, непривычно ощущать, но я слышу шипящий выдох, пьянею от того, как напрягается, подталкивает, задаёт ритм его рука на моём затылке, а пальцы другой — сгребают под собой простыню.

У этого человека нечеловеческая выдержка, если ему хоть вполовину так, как было мне. Он говорит сипло:

— Хэрри, хватит... если хочешь ещё чего-то...

Я только хочу, чтобы ему нравилось, я приподымаюсь и отвечаю:

— Как хочешь ты.

И оказываюсь распростёртым навзничь.

Он говорит:

— Унгерефактум, — и его пальцы обволакивает светло-розовая маслянистая дымка, а на мой удивлённый смешок, потому что тогда я такого не заметил, я сегодня вообще замечаю больше, отвечает: — Ничего смешного. Я всегда считал, что любриканты из флаконов и тюбиков — для магглов...

Я не знаю, как и что там из флаконов, а в спальне пахнет мускусом и совсем чуть-чуть — вишней, и мне не смешно, мне немного больно, очень жарко, очень остро и сладко, когда я нанизываюсь на эти пальцы, и наконец прошу — пожалуйста, пожалуйста...

Он понимает, ему и самому, наверное, уже не хватает терпения, я бы не смог так, но он по-прежнему нетороплив и осторожен, губы крепко сжаты, и когда он входит, заполняя собой, меня захлёстывает каким-то диким восторгом пополам с нежностью, приподымаюсь, он прикрывает глаза, говорит:

— Чшшшшш... — а я слизываю прозрачную каплю, медленно стекающую по его виску и сводящую меня с ума, и, кажется, это сводит с ума его. Он коротко рычит, а потом остаётся только неровное шумное дыхание, мощные глубокие движения, и стоны — наверное, мои, я не знаю, его пальцы, обхватившие мой член, мне нереально хорошо — с ним, и я ещё успеваю увидеть складку меж бровей, закушенную губу, а потом он прячет лицо где-то над моим плечом, резко выдыхает, содрогаясь, и я перестаю соображать окончательно, цепляюсь за него, скуля в пронзительном всплеске.

Он гладит меня по щеке, пока я прихожу в себя, а потом хочет подняться, но я не даю, обнимаю, прижимаюсь губами к его покрытой испариной коже, я бы сказал ему, что люблю — но он знает, а потому — говорить нечего, да и не нужно, наверное.

— Хочешь спать так? — спрашивает он. — Или всё же в душ?

— Ммм... — говорю я, в душ, конечно, но нет никаких сил шевелиться.

— Ясно, — говорит Снейп и тянется за своей палочкой, где-то она там на полу вместе с одеждой.

Сегодня всё по-другому, Северус, думаю я, уткнувшись носом в его плечо и засыпая. Сегодня не он меня брал — мы занимались любовью.

А просыпаясь, понимаю — впереди целое воскресенье, мы можем... чёрт, да мы всё можем. Валяться до полудня, неторопливо пить кофе, разговаривать, если, конечно, Снейп сочтёт это интересным, знаю я его, уткнётся в какую-нибудь книгу — и всё. А книг здесь много. Ну и ладно, я тоже в какую-нибудь уткнусь и буду за ним подглядывать из-за страниц. И надо заказать еды, потому что в кладовке у меня мышь повесилась...

И вообще — впереди ещё куча таких воскресений. И суббот. И будней.

Глаз я не открываю, лежу себе в своём придуманном мире, а когда всё же решаю, что хватит грезить, вижу — за окном давно рассвело, и Снейп не спит. Он подпёр голову рукой и рассматривает меня — и я ещё успеваю заметить, как его лицо приобретает знакомое снейповское выражение. Это он увидел, что я открыл глаза.

— Нет-нет-нет, — говорю я, — студентов теперь так будете пугать, профессор. Меня пугать поздно.

— Неужели? — спрашивает он, поднимая бровь и уголок губ одновременно.

Ну конечно, по-другому он не может, даже когда лежит в постели совершенно раздетый.

— Неужели, — соглашаюсь я, подвигаюсь ближе, притыкаюсь ему под бок, а он — он молча обнимает.

Может, не такой уж он придуманный, мой мир.

В Хогвартс возвращаюсь совершенно обалдевшим, будто плаваю в каком-то счастливом мареве. Состояние моё нарушается только мыслями о том, как отказаться от работы на Отдел Тайн.

Я перебираю в голове варианты, и когда Шеклболт за неделю до конца августа назначает встречу, я всё ещё не готов, я не знаю, что сказать.

Два ехидных предложения Снейпа — сказать чистую правду или продолжать морочить Кингсли голову — я отметаю сразу. Он хмыкает, а потом говорит совершенно серьёзно:

— Хотите, Поттер, я схожу с вами? Шеклболта удивим. Заодно выскажу ему некоторые соображения о его пригодности на должность министра.

— О, — говорю, — я себе представляю. Он удивится, точно. Не каждый посетитель с порога скажет министру — вы идиот, Кингсли.

Снейп слегка ухмыляется, наверное, я угадал, а я целых две секунды думаю над такой изумительной возможностью, а потом отвечаю:

— Спасибо, но нет. Я сам.

— Сами скажете Шеклболту, что он идиот? — невозмутимо говорит он.

— Сам разберусь, что ему сказать, — говорю твёрдо.

Во взгляде Снейпа откровенно светится — да уж, ты разберёшься, Поттер, ты это умеешь, разберёшься, а потом не соберёшься... Но он больше ничего не говорит, может, в кои-то веки подумал, что я уже вырос...

Шеклболт встречает меня в своём кабинете озабоченным отеческим взглядом.

— Гарри, — говорит он после недолгих церемоний, — скажи, профессор Снейп... тебе не показалось, что он тебя в чём-то подозревает?

— В отсутствии мозгов, — честно отвечаю я. — А в чём дело-то?

— Всё нормально, — говорит Шеклболт. — Ты просто будь осторожнее, Гарри, помни, что я говорил, не играй там в профессионального шпиона, подожди немного.

А то он за эти месяцы не понял, что я и без предупреждений не стану... Если бы не его заказ на зелье, не дождался бы он от меня сов. Но что-то всё-таки случилось.

— Нет, Кингсли, подождите. Вы меня вызываете, говорите о том, чего я не понимаю, и отправляете без объяснений. Я же должен знать, каких сюрпризов мне ожидать.

— Ну хорошо, — говорит он. — Есть подозрение, что профессор Снейп может быть осведомлён о твоей миссии.

Миссии. Слово какое-то... нешпионское.

— Только подозрение? Откуда? Почему? — спрашиваю. Я уже запутался во всех этих подозрениях и тайных играх, не надо меня в них вовлекать, ну пожалуйста, и у меня будет всё хорошо.

— Я не могу сказать тебе всего, Гарри. Просто прими к сведению.

Ну да, прими к сведению и опасайся Авады в спину, это вы хотите сказать, Кингсли? Выспрашивать подробности после чёткого отказа я не решаюсь.

— В любом случае, если это и так, профессор Снейп не давал мне понять, что осведомлён, — отвечаю, и не лгу, он не давал понять, он мне в лоб сказал, стоило только признаться. — Кингсли, вы же знаете, насколько разговорчив и доверчив Снейп. Мне кажется, вы вообще слишком многого ожидали от моей должности. Ассистент профессора Снейпа может вам рассказать, сколько котлов и реторт отмыл, сколько флобберчервей порезал, сколько истолок сушёной травы и прочей дряни, ну и ещё какие элементарные зелья для больничного крыла варит. Я не работаю с частными заказами, я и близко не касаюсь ни к каким новым разработкам, меня даже заподозрить не в чем. С тем зельем вышло только потому, что меня оставили за горелкой под ним следить.

Вот я и тут признался. Да, Кингсли, я бесполезен в роли шпиона. Абсолютно. И даже придумывать ничего не надо. Конечно, картина выходит жалкая и неприглядная, но это лучше, чем убеждать Шеклболта в том, что профессор Снейп не имеет никаких тайн от Министерства, и вообще невинен как ребёнок. Это сказка для людей, со Снейпом не встречавшихся. Не для Кингсли.

— Я понимаю, Гарри. Да, что и говорить, тут получилось не так, как я думал, видимо, профессор Снейп не собирался привлекать помощника к своим исследованиям. А тут ещё... Что ж, не всё можно предвидеть, так бывает, а попробовать стоило. Придётся искать другие пути. Я бы отозвал тебя оттуда, но уволиться сейчас было бы слишком подозрительно.

Уволиться? Я не хочу увольняться!

Шеклболт оценивает мой испуг по своему тарифу. Он говорит:

— Нужно немного подождать. Тебе, конечно, неприятно без какой-либо значимой цели работать с человеком, к которому не испытываешь дружеских чувств, да ещё с таким, как Снейп, но, видимо, пока придётся.

Никаких дружеских чувств, Кингсли. Это по-другому называется, но я не скажу вам, как.

— Такая работа, конечно, не для тебя. Можешь не сомневаться, Гарри, я не забыл, что ты сделал для магического мира. Но ты сам отчасти виноват, и я здесь ни при чём — мир может забыть тебя, если ты не будешь появляться на праздниках и приёмах, не как помощник зельевара, конечно, а как герой и кавалер ордена Мерлина.

Так. Сейчас меня будут журить за то, что я не удовлетворяю потребность мира в героях. Что у Кингсли за привычка постоянно съезжать с начатой им же самим темы... И что же мне сейчас сказать...

— Кингсли, — говорю я, — вы же знаете, слава мне не нужна. И деньги мне не нужны, я и те, что есть, не знаю куда тратить...

Он кивает, говорит:

— Ты всегда был скромным мальчиком.

Хвалит вроде.

— Я не в обиде на вас за то, что работаю незаметным помощником зельевара, пусть даже и не вышло ни с авроратом, ни с работой на Отдел Тайн.

— Это временно, Гарри, — говорит Шеклболт.

Нет-нет, я не хочу — временно, не надо!

— Кингсли, вы в курсе моих проблем с магией после войны. Профессор Снейп помогал мне не один раз, вы знаете, он умеет справляться со стихийными выбросами, а я в себе не очень уверен. Поэтому мне будет спокойнее за весь мир, и не только магический, раз уж на то пошло, оставаться в Хогвартсе.

Пока там остаётся Северус, но этого я, конечно, не говорю, а добавляю только:

— Я не для того мир спасал, чтобы однажды самому его разрушить.

— Гарри, тебе бы ещё один орден Мерлина, за самоотверженность... — говорит Кингсли, то ли шутит, то ли издевается.

Трёпки мне хорошей, а не орден Мерлина. Вроде бы и не солгал почти, а вывернул всё так, что самому сейчас мерзко.

— Впрочем, есть ещё один выход, — словно только сейчас вспоминает Шеклболт. — Директор МакГонагалл была не в восторге от того, что Министерство воспользовалось правом диктовать Хогвартсу даже в мелочах и, несомненно, предлагала тебе другую работу. Я прав?

Молчу.

— Гарри, я тоже уважаю Минерву и понимаю, почему ты не хочешь отвечать. Поверь, в этом предложении нет ничего, что скомпрометировало бы её в моих глазах. Наоборот, я рад, что не ошибся в выборе нового директора, первой задачей которого является защита интересов Хогвартса. Так всегда поступал Дамблдор, а МакГонагалл — его достойная преемница.

— К чему вы мне это говорите, Кингсли?

Я и сам знаю, что Минерва — прекрасный директор.

— К тому, Гарри, что ты через пару месяцев спокойно можешь принять её предложение. Скажешь, что работа со Снейпом оказалась тебе не по душе, и, заметь, скажешь правду. Это будет разумно и правильно. Да и твоё намерение остаться в Хогвартсе исполнится.

А, теперь мне нужно будет шпионить за директором, раз уж с зельеваром не вышло? Знакомьтесь, Гарри Поттер, переходящий шпионский вымпел. И заодно освободить место при Северусе, для внедрения нового агента, раз уж обо мне он, по мнению Шеклболта, может откуда-то знать... А всё-таки интересно, откуда?

Конечно, в следующий раз они отправят профессионала, а не глупого мальчишку. С наскока не вышло, теперь они тщательно подготовятся, чтобы комар носа не подточил.

Обойдутся. Это моё место. И мой зельевар.

В конце концов, можно объяснить всё Минерве, и у неё просто не найдётся другой должности, и вообще, почему я раньше до этого не додумался — объяснить всё Минерве... Почему, Поттер? Да потому, что изложить ей правдиво причины твоих идиотских поступков будет затруднительно. Здравствуйте, Минерва, я люблю профессора Снейпа. Очень хорошо, Гарри — так она, что ли, сказала бы?

Обещаю Шеклболту быть осторожным и подумать. Я и не рассчитывал, что он просто оставит меня в покое вместе со Снейпом, но это гораздо лучше, чем было вначале.

В тёмную громаду Хогвартса возвращаюсь почти бездумно. Не будет больше никаких заданий. Не будет сводящих с ума противоречий.

Снейпа нет дома.

Снейпа нет в кабинете.

Лаборатория. Если его нет и здесь, я не знаю, что делать с переполняющей меня лёгкостью. Мне срочно нужны несколько фирменных язвительных слов от Снейпа, иначе улечу за Астрономическую Башню и буду там болтаться в небе, может, встречу того, кто так срочно озаботился проблемами Гарри Поттера, всеми сразу.

Он есть. Значит, и я — есть. Надо только дождаться, пока он отставит реторту с мерзко булькающей слизью.

— И чего от вас хотел Шеклболт на этот раз? — спрашивает Снейп.

А выслушав, говорит, без насмешки, без ехидства:

— Вы поразительно наивны, Поттер. Вам показалось, что Шеклболт отпустил вас навсегда?

— Нет, но...

— Поттер... Неважно, будете вы работать со мной или на другой должности. Вы уже попали в эту систему, а система — страшнейшая в мире вещь, — он смотрит куда-то мимо меня, на полки, где им самим всё расставлено и изучено, и вряд ли видит хоть одну банку. — Пока Шеклболт уверен в вашей лояльности, он будет о вас помнить. Это как заряженный артефакт. Он может годами лежать без использования, но однажды придёт и его время сработать. Я своего времени ждал пятнадцать лет.

Я растерянно слушаю, я хотел, чтобы он спустил меня на землю — как он умеет, но оказалось, что умеет он чересчур хорошо.

— Шеклболт, конечно, не Тёмный Лорд, и не потребует от вас крови магглорожденных. Но и методы светлых сил не всегда так светлы, как хотелось бы думать их приверженцам. Впрочем, не буду вас пугать. Ничего непоправимого у вас не случилось. Вам не пришлось платить за ошибки смертью, ни чужой, ни своей. И, надеюсь, не придётся.

Я понимаю, о чём он говорит, и это действительно страшно, но больше всего меня сейчас пугает он сам. Слишком давно я видел такой его взгляд. Слишком — и успел отвыкнуть. Раньше я бы попятился и сбежал, это тоже было давно, а теперь я просто иду к нему, обнимаю, говорю:

— Я сам виноват, сам влип, надо было никого не слушать тогда, в мае, я бы всё равно до тебя достучался, по-другому, не так, но достучался бы, я упрямый, ты знаешь.

— Я начал с того, что вы поразительно наивны, Поттер, — он усмехается так, что меня будто иголкой ткнули там, под рёбрами. — И снова вы это подтверждаете. Вы, по вашему выражению, влипли ещё тогда, когда в ваш безмозглый младенческий лоб попало заклятие Риддла. А то и раньше. Как знать...

— Но ведь это всё закончилось, Северус, — говорю я, кажется, как-то жалобно, я не так хотел, и, возможно, это только кажется.

Он переводит на меня взгляд, смотрит, словно только что заметил, проводит пальцами по моей щеке и говорит:

— Это закончилось. Иди, разожги камин, я сейчас тоже приду.

Я не хочу больше ни о чём думать, мне важна только последняя фраза.

Я иду разжигать камин.

Начало учебного года заполнило коридоры Хогвартса привычным галдежом, Большой Зал снова полон три раза в день и есть приходится, ощущая на себе любопытные взгляды. К любопытным взглядам мне не привыкать, но теперь, за преподавательским столом, кажется — они множатся стократно.

Слышу за спиной на входе в Большой Зал:

— Смотри, это Гарри Поттер.

— А я знаю, он учился с моим братом.

— Врёшь!

— А вот и не вру, и если хочешь знать, они вообще дружат!

Дети, я в очках, но не глухой же... С кем это я там дружу?

Оборачиваюсь. У меня не получается так эффектно, как у Снейпа, но всё равно две первокурсницы-хаффлпаффки делают большие глаза и пытаются затеряться среди других спешащих обедать учеников. Смешно. Сколько у меня таких друзей, интересно...

Хорошо, что Снейп пока не посылает меня вести занятия, а то бы я оброс новыми слухами. Я ещё помню, что говорили обо мне все годы учёбы. И помню, что мы воображали о преподавателях, особенно о самом Снейпе. Вплоть до стакана крови на завтрак.

Хмыкаю и иду смотреть, как Снейп препарирует бифштекс. Прожаренный, между прочим.

МакГонагалл цепким взглядом окидывает столы факультетов, у неё прибавилось работы и поводов для беспокойства, я помню, я виноват перед ней, я себе обещал если не объяснить ей всё, то хотя бы извиниться.

И когда Снейп после обеда сгружает мне кипу пергаментов и уходит на следующее занятие, я уменьшаю их, чтобы спокойно донести до кабинета, а МакГонагалл это видит, и я говорю ей:

— Эссе второго курса. Тема "Что я забыл за лето".

Директор сдержанно усмехается, а я говорю ещё:

— Простите, что так нехорошо вышло с моим назначением, Минерва. Я не понимал, что это может задеть вас.

Понимал. Понимал, но это мелькало где-то в глубине сознания, мелькало и не заботило. Я был занят — я терял разум. Но это не оправдание, этого я не скажу.

МакГонагалл смотрит так, что я спрашиваю:

— Я ошибся?

— Рада, что ты наконец собрался сказать это, — сухо отвечает она.

— Простите, — говорю снова, — я виноват перед вами...

— Это не тема для беседы в коридоре. Пойдём-ка в мой кабинет, — говорит МакГонагалл.

По дороге я молчу, эта тема и не для лестниц тоже, МакГонагалл говорит горгулье:

— Ванильный пудинг, — наверное, решила не менять сладких традиций Дамблдора.

По винтовой лестнице вверх, портреты в кабинете привычно спят, дремлет и Даблдор, уронив руки на подлокотники массивного кресла, у него и стол — полная копия того, за который сейчас садится Минерва.

— Простите, — говорю снова, остановившись посреди кабинета. — Я дал Кингсли возможность продемонстрировать свою власть над школой, но Хогвартс — мой дом, настоящий дом, я никогда не считал по-другому.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Но человеку, для которого, как ты сказал, Хогвартс является домом, не стоило бы забывать об этом так надолго.

Ничего, кроме ещё одного "простите", в голове не возникает.

— Сядь, Гарри, — смягчается Минерва. — Желание Министерства указывать мне, как вести школьные дела — не новость и, конечно, не твоя вина. Но ты мог бы поговорить со мной гораздо раньше, у тебя было много шансов. И я предлагала тебе выход, помнишь? С твоими знаниями и опытом нет нужды быть на посылках у Северуса, нужно лишь немного подготовиться — и я со спокойной душой отдала бы тебе занятия по ЗОТС, тем более что после смерти Риддла проклятие должно было разрушиться.

Директор говорит со мной так, словно давно уже ждала моего прихода.

— Мне действительно нужно было работать с профессором Снейпом, Минерва. Мне интересны зелья и...

— И твоему другу Кингсли очень интересны дела Северуса, так?

Да, Гарри Поттер, хреновый из тебя шпион. Все всё знают, даже противно. Может, хоть здесь скажут...

— Откуда вы знаете?

— Гарри, — качает головой директор, — Хогвартс — и мой дом тоже, знать, что в нём происходит — моя обязанность, и беспокоиться за тех, кто в нём живёт — естественно.

Очень информативно.

— Зачем же вы позволяли мне работать до сих пор?

— Во-первых, профессор Снейп просил дать тебе время и пока не вмешиваться. А кроме того, я полагала, что достаточно хорошо тебя знаю. И тот Гарри Поттер, которого я знаю, не сделал бы ничего против своей совести.

Хочется пойти и срочно умереть со стыда. Тогда я точно ничего не сделаю против совести...

— Я не докладывал и не буду докладывать Шеклболту, Минерва, если вы это имели в виду. Я всего лишь хотел... работать с профессором Снейпом и не нашёл другого способа не допустить на эту должность человека Министерства.

— Вот как... — говорит МакГонагалл, внимательно глядя поверх очков. — Что ж, это многое объясняет... Хотя и не всё. Однако плохо то, что ты решил справляться в одиночку и забыл, что есть люди, всегда готовые тебя поддержать. И тебя, и Северуса.

— Простите...

— Но в любом случае, учитывая твоё состояние и настроение весь послевоенный год, я не считала и не считаю твоё намерение запереться в хогвартских подземельях хорошей идеей, независимо от цели. Шеклболт об этом, конечно, не заботился, когда посылал тебя, а для профессора Снейпа не покидать подземелий вполне привычно. Случилось так, как я предполагала — теперь и ты оттуда почти не выбираешься. Это нехорошо для молодого человека, и совсем никуда не годится, если нужно покончить с затянувшейся депрессией.

— У меня нет депрессии, — отвечаю.

У МакГонагалл на лице мелькает что-то вроде жалости.

— Мы все прошли через страшные события, Гарри, и здесь нечего стыдиться, а тебе в особенности. Стихийные выбросы просто так не возникли бы, — говорит она. — Северус помог тебе с этим справляться, я понимаю, ты ему благодарен, хотя и не предполагала, что ты настолько изменил своё отношение, чтобы сознательно ограждать его от внимания Министерства. Но это не значит, что ты должен перенимать его образ жизни.

— А ведь я тоже просил вас не вмешиваться, Минерва. Может, мальчику удастся и Северуса вытащить из подземелий, — замечает Дамблдор, он уже не спит, наклонился вперёд в своём кресле, словно сейчас может запросто спуститься и пройтись по бывшему кабинету. Иллюзия, конечно. Магия.

— Пока я вижу, что всё наоборот, — резко говорит МакГонагалл. — Гарри, тебе бы не сидеть в лаборатории до ночи, а встречаться с хорошей девушкой, создать семью — я неоднократно говорила об этом профессору Снейпу.

— Могу поспорить, профессор Снейп сказал, что мне самому ещё нянька нужна, — бормочу.

От портрета Дамблдора доносится смех. Я угадал?

Бубенец, вплетённый в бороду, издевательски дребезжит, МакГонагалл неодобрительно косится на веселье мёртвого директора и говорит:

— Я так не считаю. Поэтому снова предлагаю тебе место преподавателя ЗОТС. Забудь эту историю, с Шеклболтом и его интересом к профессору Снейпу всё уладится без твоего участия.

— А можно я останусь на прежней должности? — спрашиваю. — Я старался убедить Кингсли в том, что ассистент зельевара не может предоставить никакой информации, так что он даже настаивал, чтобы я попросил у вас другую работу. Не знаю, что это значит, но... можно, я не буду идти туда, куда он меня подталкивает?

— Настаивал? Вот как? — Минерва поджимает губы, раздумывает какое-то время, а потом говорит: — Всё это сложно, Гарри. Но ты должен понимать, если министру понадобилось освободить твоё место, он найдёт способ.

— Я понимаю.

— С профессором Снейпом ты уже объяснился?

— Да.

— Хорошо, — говорит МакГонагалл. — Оставим пока всё как есть. Но если Шеклболт чего-то от тебя потребует, немедленно сообщи. Ты понял?

Снейп фыркает, когда я полирую мягкой тряпочкой выпуклый бок особо ценного котелка и рассказываю о визите к директору.

— И что, Поттер, теперь совесть вас не колет? — спрашивает он ехидно, не отвлекаясь от процесса превращения порошка чемерицы в густую кашицу и только бросив на меня недолгий взгляд.

— Я себе обещал извиниться перед Минервой, — говорю.

— Конечно. Обещания себе — страшная сила, — шпатель продолжает мерно позвякивать о фарфор. — Теперь пойдите попросите прощения у Шеклболта, за то, что сдали его Минерве с потрохами. А потом опять к Минерве — извиниться за то, что ходили к Шеклболту. Когда-нибудь этот круг прервётся — вам всего лишь нужно дождаться, когда кто-нибудь из них помрёт — и тогда будете в расчёте с совестью.

Чёрт.

А ведь я только что был спокоен.

— Поттер, не сопите так укоризненно, ничего нового я вам не сообщил.

Молчу. Полирую котелок. Вот здесь ещё мутно. И здесь. И...

Котелок у меня отбирают.

Сдёргивают с табурета.

Поднимают мне голову.

Смотрят в глаза.

— Послушайте меня, Поттер, — говорит Снейп. — Никогда не получится быть хорошим для всех. Я хочу, чтобы вы это поняли и не терзались напрасно.

Смотрит серьёзно-серьёзно, он умеет, большой палец пристроил у меня под подбородком, а остальными поглаживает за ухом, как кота, и продолжает:

— Ни у кого не получается, зачастую приходится выбирать. Нужно определить для себя приоритет и следовать ему, и не метаться во все стороны.

— А вы? — спрашиваю. — Вы для себя смогли определить?

И ожидаю привычного — это не вашего ума дело, Поттер.

Но Снейп вдруг говорит просто:

— Да.

Отпускает меня и снова идёт к оставленным ингредиентам, и произносит:

— Значит, Минерва предложила вам преподавать Защиту.

— Предложила, — говорю, ещё чувствуя его прикосновение, это такая редкость, если мы в лаборатории.

— Поттер, я вас только научил правильно держать лопатку при помешивании, а вы уже рвётесь сбежать на проклятую должность. Полагаете, там лучше?

— Я не рвусь, — отвечаю.

— Но я вам всё равно раньше будущего года преподавать Зелья не дам, так что если срочно требуется восхищение публики...

— Не требуется. Я уже отказался. Правда.

— Ну а коль правда, довольно бездельничать, — говорит Снейп, и заметив мой взгляд, брошенный на стеллаж с уже чистыми ретортами, добавляет: — Мне нужен ассистент, а не посудомойка, поэтому не отбирайте работу у гриффиндорских лентяев, а извольте помогать всерьёз. Идите сюда, сейчас здесь будут желательны четыре руки.

Не знаю, что на него нашло. Но с этого дня начинается ещё одна новая жизнь.

В которой Снейп влетает утром в лабораторию, я — за ним, он выкладывает на рабочий стол рецепт и велит:

— На сегодня это. Мне нужно вдолбить в десяток пустых голов свойства Перечного Зелья, так что начинайте сами.

Я пугаюсь сложности рецептов, она возрастает с каждым днём, а Снейп однажды спрашивает:

— Поттер, что, по-вашему, является одним из главных условий успешного результата?

Я уже оставил привычку мямлить и заикаться при нём, он этого терпеть не может, поэтому отвечаю сразу:

— Правильный состав и соблюдение алгоритма.

— Уверенность, Поттер. Уверенность в себе, безусловно, подкреплённая тем, что назвали вы. Поэтому бросьте прикидываться, у вас всё есть. Вперёд.

И уносится на занятия.

Вперёд, конечно, ведь назад уже не хочется и некуда, но я замечаю, что с каждым удачным снадобьем трясусь и ожидаю его неодобрения всё меньше. Такое ощущение, что Снейп вплёл в свои слова магию, которая заставила меня поверить. Или это оттого, что я всё чаще слышу от него:

— Ну что ж, приемлемо.

У меня всё есть.

Две моих новых жизни, я-настоящий-ассистент-зельевара и мы-с-Северусом, друг друга почти не касаются, но всё же иногда одна ухитряется наложиться на другую. Это когда, например, Снейп заглядывает в котёл, стоя за спиной, и ненароком — совершенно случайно, я понимаю — кладёт руку мне на плечо. Лежать просто так ей неинтересно, поэтому пальцы поглаживают ключицу, а я проклинаю толщину лабораторной робы, всего двенадцатый час и сдвоенные Зелья у четвёртого курса после обеда.

Снейп по-прежнему не называет меня по имени, нигде, кроме постели, я по-прежнему говорю ему — профессор, сэр, и только иногда — Северус. Отчего-то эта возможность, говорить ему — Северус, кажется мне слишком ценной, чтобы использовать её повсеместно, а тем более публично.

Но я могу придти к нему вечером — просто так, потому что мне невесело проверять эссе первокурсников в одиночестве, и он не станет возражать, и потом, если не нужно ничего добавлять и помешивать в очередном зелье, сидеть с ним у камина допоздна, и болтать всякую ерунду, а он будет совать свой выдающийся нос в горло бокала, тянуть оттуда густой коньячный дух, усмехаться или вставлять ехидные реплики, или вообще заявит:

— Поттер, нет от вас покоя. Если не намерены идти к себе, сидите, но помолчите хоть десять минут.

Это если я мешаю ему читать.

Я не обижаюсь. Потому что это он так... Чтобы я не слишком наглел, вторгаясь в личное пространство Северуса Снейпа.

Он привык не делиться собой с окружающим миром. А меня, бывает, заносит, и тогда я хочу его всего. И знать, о чём он сейчас подумал, и понимать его до конца, а менять привычки трудно, и Снейпа это раздражает. Из большого арсенала кривых полуухмылок, поднятых бровей, дёрганий щекой и прочих выражений для демонстрации недовольства он выбирает комбинацию едва уловимых гримас номер два и номер одиннадцать, надевает её на лицо и отказывается снимать до тех пор, пока я не отстану.

Отстану, конечно, куда же мне деваться...

Потому что его редкие улыбки — только для меня, и это стоит всех самых открытых и покладистых характеров мира.

Проходит день рождения Гермионы — замшевый чехол для волшебной палочки в подарок и сотня шоколадных лягушек для смеха.

— Я помню, как ты их в поезде уплетала, — улыбаюсь, высыпая перед ней всю сотню.

Гермиона зарывается пальцами в блестящие обёртки, говорит:

— Гарри... Я же лопну!

— С Роном поделишься.

— Нет уж! — говорит Миона. — Я лучше лопну.

Смеёмся. Легко.

Празднуем около Норы, на большом столе в саду примостились бутылки с вином, сливочным пивом, кувшины сока, Молли носится с пирогами, смотрит в небо, просит Гермиону проверить, как там погодный щит, не ослаб ли, веселиться под сентябрьским дождём не слишком приятно. Миона здесь уже своя, полностью и окончательно.

— Гарри, — говорит Гермиона, — ты не обиделся, что я только тебя пригласила?

Сегодня Нору трудно назвать малолюдной, я удивлённо оглядываюсь, Гермиона перебирает ещё спелёнутых упаковкой лягушек, а меня осеняет:

— Ты о Снейпе, что ли?

Представляю, что он сказал бы, если бы я тянул его сюда. Смеюсь и говорю:

— Я жутко обиделся, Миона, разве незаметно? За это пригласишь нас на свадьбу.

Не думаю, что он и туда пойдёт, но вдруг?

— О! Гарри! Свадьба! Мы же её на конец ноября перенесли, хотим сразу в свадебное путешествие, до самого Рождества.

— А не слишком?

— Ты что! Море, тёплое, прозрачное, надолго! Какое там слишком... Ой, Джинни с Невиллом...

Они опоздали. И изменились. Оба.

Невилл — высокий, загорелый, наверное, в Африке собрал всё тропическое солнце, улыбчивый, совсем растерявший неуклюжесть.

Пожимаю руку.

Давно не виделись, Джинни. Она отчего-то становится всё больше похожей на девушку, которую я знаю только по . На мою мать. Тянет где-то под рёбрами. Не потому ли...

Обнимаю.

— Но-но, — говорит Невилл, — ты свой шанс упустил, дружище.

— О-о, Невилл, ты невозможен, — стонет Джинни. — Это же Гарри!

И обнимает в ответ.

"Это же Гарри" из уст Джинни звучит совсем не обидно, хотя она, несомненно, знает, отчего я исчез из её жизни. Знает — и не сердится.

А шанс свой я не упустил.

Когда я по субботам уже привычно тяну Снейпа из лабораторно-учебного безумия в тишину особняка на Гриммо, этот трудоголик почти не сопротивляется. И говорит однажды, мы пьём кофе в гостиной, я в кресле, с сигаретой, он — на диване, с книгой из нескончаемого фамильного запаса Блэков, да, так он говорит:

— Пожалуй, в следующий раз нужно предупредить Минерву, где искать меня в выходной день, если потребуется.

Затяжка становится поперёк горла, кашляю, расплёскивая кофе, Снейп злорадно замечает:

— А сколько раз было сказано бросить эту маггловскую дрянь?

— Нет, это не... — выжимаю я из себя, вытирая слёзы. — Неожиданно просто... очень.

— Что же здесь неожиданного? Нехорошо оставлять факультет на два дня без связи с деканом. Бывают случаи, когда сова — слишком медленное средство.

— Но если вы... она же... она тогда всё поймёт. Ну, догадается... о нас... что мы...

Кажется, я утратил способность выражаться связно, а Снейп против обыкновения по этому поводу не язвит, а только, приподняв бровь, говорит насмешливо после паузы:

— Вас это смущает, Поттер?

А меня это смущает? Мочалю сигарету о дно пепельницы, крошки табака мешаются с пеплом... Я как-то не готовился к такому, я всё больше старался, чтобы не заметили... И думал, что и он тоже — чтобы не заметили...

А он говорит ещё:

— Что ж, могу вас понять. Не пугайтесь так, я найду другое решение.

Снейп теперь пьёт свой кофе так, будто в чашке не эфиопский тёмной обжарки, а стрихнин, он всегда так пьёт, если вокруг люди.

А я понимаю, что я только что сделал.

Мерлин мой, я идиот.

— Северус.

— ... да? — с заминкой, словно он и не здесь.

Иду. Отбираю книгу. Отбираю чашку. Отдаёт, а взгляд такой, что меня затягивает в провал — но я знаю, как не упасть. Держусь за его плечи, теперь можно смотреть прямо в глаза, смотреть и говорить:

— Меня — не смущает. И не пугает. Правда. Обязательно скажи ей. А то я возьму и повешу объявление в Большом Зале — чтобы все знали, где тебя искать, если что.

Снейп что-то там ворчит о глупых гриффиндорцах и о крайностях, но уголки его рта неумолимо ползут вверх, а я отчего-то чувствую себя рыцарем, спасающим из драконьей пещеры дракона.

МакГонагалл если и догадалась, то мне об этом не сообщила, а вернувшееся после моих извинений тепло никуда не исчезает, когда она говорит со мной.

Не идёт, летит осень, и прилетает ноябрь, Кингсли о себе не напоминает, я уже вполне уверенно чувствую себя в лаборатории, а Гермиона присылает приглашение на свадьбу. Гермиона — храбрая девушка, приглашение действительно на двоих.

Снейп разглядывает открытку, куда вписаны наши имена, и вполне ожидаемо спрашивает:

— Поттер, я вынужден буду полдня общаться с толпой Уизли. Возможно, мы сможем обойтись Круцио?

— Сэр, а без вас — некомплект, Гермиона с Роном хотят пригласить весь Орден Феникса, — говорю.

— Подумать только, я считал мисс Грейнджер здравомыслящей особой, — кривится Снейп.

— Северус. Пойдём, а? Пожалуйста.

Снейп дёргает краешком рта и бровью одновременно, я и так знаю, что это значит, но он говорит сам:

— Вы ведь не отвяжетесь...

Киваю.

— Чёрт с вами. Но ни в каких свадебных забавах я не собираюсь участвовать. Если у вас где-то там родилась мысль, что можно сейчас кивнуть, а потом всё же попробовать привлечь меня к публичному веселью — гоните её тут же. Она бесперспективна. Поттер, это понятно?

Понятно, конечно. Никаких забав, профессор, обещаю. Я же не самоубийца.

И до самой свадьбы я всё боюсь, что он передумает. Но Снейп не оставляет на день, указанный в приглашении, ни одного дела, хотя и язвит по любому поводу, от выбора подарка до моего намерения одеться парадно.

Самого его надеть что-то, отличающееся от чёрной мантии, не убедишь, да я бы и не стал предлагать другой цвет. Ему идёт чёрный.

Но когда уже пора, и я захожу к нему, а он привычно, без всяких зеркал, одевается, кое-что предложить хочется, очень хочется, и удержаться нет сил, и я спрашиваю:

— Можно я кое-что сделаю?

— Поттер, — говорит Снейп, — когда вы научитесь не задавать идиотских вопросов? Кое-что — это что? Если разрушить Астрономическую Башню — то нет, нельзя.

— Всего лишь это, — отвечаю, откалываю серебряную фибулу от своей мантии и цепляю туда, где сходятся края его чёрной.

Снейп накрывает заколку пальцами, ощупывает, спрашивает вкрадчиво:

— Поттер, не можете дождаться Рождества? Я кажусь вам похожим на ёлку, которую срочно требуется украсить?

— Возможно, сэр. Но если украсить меня — будет больше похоже.

И в доказательство машу перед его носом тёмно-зелёным рукавом той самой мантии, я и не надевал её до этого дня.

— Маленький паршивец, — шипит Снейп. — Научился... на мою голову...

Но фибулу не снимает. И попробуй пойми, нравится ему или нет...

Молли, увидев нас со Снейпом, выступивших из камина, говорит:

— Северус! Как приятно! А мне тут твердили, что вы не любите таких шумных праздников...

— Не люблю, — вежливым тоном отвечает Снейп. — Добрый день, Молли.

И мы отходим от камина, потому что следом за нами появляется Минерва МакГонагалл, мы все отправлялись из её кабинета, поправляет сбившуюся на сторону лиловую шляпку, говорит:

— Молли, Артур, поздравляю с новобрачными — от имени всего Хогвартса.

— А я хочу вас поздравить от имени всей магической Британии, — раздаётся от камина мягкий бас.

Моё сердце кидается вспугнутым зайцем во все стороны сразу, Снейп спокойно поворачивается на голос, Молли всплескивает руками, говорит:

— Сегодня сюрприз за сюрпризом, вам всё-таки удалось найти для нас время, Кингсли!

Его приглашали, ну конечно.

— Для друзей всегда время найдётся, — отвечает Шеклболт. — Это честь — вместо отца передать мисс Грейнджер в надёжные руки вашего сына.

Вот как... Гермиона так и не решилась привести сюда своих родителей.

МакГонагалл слегка склоняет голову, произносит:

— Здравствуйте, господин министр.

— Госпожа директор, — белозубо улыбается Шеклболт и стряхивает тёмную точку с ярко-синего рукава, — зачем же так официально... Вы уж не обижайте меня, Минерва, зовите как прежде хотя бы здесь.

МакГонагалл, кажется, забавляет это "как прежде", а Шеклболт просто лучится добродушием:

— Гарри, Северус, рад вас видеть.

— Взаимно, Кингсли, — говорит Снейп с таким лицом, словно желает министру удавиться.

И так мы все раскланиваемся ещё минут пять, а потом эффект от внезапного появления министра в Норе затухает, в саду, зачарованном от холодного зимнего ветра, звучат голоса, там белый шатёр и золочёные ленты, там всё почти так же, как было у Билла и Флёр, только теперь финал будет совсем другим.

Рыжие лохмы Рона собраны ради церемонии, лисьим хвостом спускаются на тёмную ткань парадной мантии, он сегодня импозантен насколько это вообще возможно для Рона. Гермиона в свадебном наряде — как кремовое пирожное. Миона, это точно ты?

Бокалы, хохот, танцы, время идёт незаметно, и понемногу гости разбредаются по дому и саду, веселье уже не общее, музыка уже не гремит, музыканты что-то тихо наигрывают, так, для фона, где-то слышен гулкий смех Хагрида, он всё же успел на церемонию — кто-то напугал его нового любимца, дириколя Флаффика, и Хагрид, расстроенно размахивая оставшимся на месте исчезновения пером, наотрез отказывался покидать Хогвартс, пока не отыщет "бедную лапушку, которую любой, любой может обидеть". Хагрид добродушен — он не пообещал заодно найти и того, кто испугал птичку.

.

Присутствие Кингсли меня больше не волнует, да он и не появляется в саду, может, вообще ушёл, торжественно провёл Гермиону по проходу к Рону, немного посидел для приличия и ушёл. Министр же. Дела и всё такое.

Давно стемнело, дом светится крошечными многочисленными огоньками, и от этого Нора кажется сказочным дворцом, плывущим сквозь мрак.

По фасаду между окнами, складываясь из тех же огоньков, бегут два имени, бегут навстречу друг другу, перемигиваются разными цветами, смешиваются и вспыхивают фейерверком. А на смену уже торопятся следующие "Рональд" и "Гермиона", чтобы снова слиться и взметнуться искрами...

Кому это такое в голову взбрело...

— Габриэль постаралась, — раздаётся рядом со мной женский голос с сильным акцентом. — Всё надеется удивить Джорджа хоть чем-то, маленькая глупышка.

Флёр.

Гермиона, наверное, была вне себя от невозможности не позвать её.

— Ну, она совсем ещё ребёнок, подрастёт и сможет, — отвечаю, встречаясь взглядом с невероятно синими глазами.

— Вряд ли, — говорит Флёр. — Если Джорджа что-то ещё заинтересует в этой жизни, то это будет не Габи, сколько она ни жди. Можешь мне поверить, я такие вещи сразу чувствую. Вот ты со своим зловещим профессором, например... Между вами словно воздух кипит, ты знаешь?

Смеётся, чуть запрокинув голову, ерошит мне волосы:

— Ладно-ладно, не буду тебя смущать, лучше Билла поищу, как бы он не начал делиться с Роном впечатлениями от семейной жизни... Напьются ещё с горя.

И уходит, её светлые волосы хорошо видны в саду, освещённом теперь только творением малышки Габриэль и огнями из шатра. А вот где Снейп? Его я не видел уже давно.

Я не ждал, конечно, что он будет развлекаться вместе со всеми, а ближе к вечеру гости разделились на поколения, и я как-то упустил его из виду, но надеялся хотя бы уйти вместе. Не мог же он просто оставить меня здесь, мы вроде на Гриммо собирались после того, как уедут Рон с Мионой...

— Флиртуете с девушками, Поттер?

Я и не заметил, как он вышел.

— Нет, не флиртую. Ты где был? — спрашиваю, не оборачиваясь. Смотрю, как мигают огни.

— Тебе недостаточно того, что сейчас я здесь? — отвечает Снейп и его пальцы сжимают мои плечи.

Мне давно уже наплевать, что кто-то там что-то увидит. Это наша жизнь, а кому не нравится, пусть отойдут, захлопнут рты и не смотрят. Трусь щекой, касаюсь губами тонкого шрама на сгибе указательного пальца, наверное, не поддаётся мазям, или он и не пытался его сводить. Откидываю голову, чувствую затылком его ключицу даже через мантию, говорю:

— Флёр сказала, что между нами воздух кипит.

— Вейловские причуды, — тихо говорит Снейп.

— Я люблю тебя.

Он молчит, дышит мне в висок. Ты же не ждал ответа, Гарри, нет?

Нет.

Так стоять можно долго, но из дома уже выходят Рон с Гермионой, им пора, их ждёт море — тёплое, прозрачное, надолго. До самого Рождества. Тяжёлая парадная мантия Рона осталась где-то в доме вместе с кремовым великолепием, оба в джинсах и куртках, у Мионы в руке наш подарок — крошечный чемоданчик, в который можно уложить полдома при желании.

— Ну, давай, дружище, — рукопожатие Рона крепкое, как всегда, но взгляд слегка плывёт, а рот разъезжается в улыбке. Рон не вполне трезв.

Наверное, поэтому Гермиона не вполне счастлива. Это мягко сказано, не знаю, что там у них произошло, в доме, но когда я обнимаю её на прощание и желаю счастливого медового месяца, она как-то странно морщится, словно готова плакать, выдавливает:

— Мне бы с тобой поговорить сейчас...

— Мион, ну ты что? — спрашиваю. — Это ты просто устала, нервы, куча народу. Отдохнёшь и всё будет хорошо, вот увидишь. А когда вернётесь — поговорим, конечно.

— Поговорим, поговорим, — торопливо кивает Рон. — Идём, Герми. Разрешение на международную аппарацию взяла?

Сложные слова получаются у Рона не с первого раза. Кажется, Билл всё же успел хорошенько поделиться с ним опытом семейной жизни прежде, чем их нашла Флёр.

Снейп ограничился коротким:

— Удачной поездки, мисс Грейнджер, мистер Уизли,— принял скучающую позу и ждёт неподалёку, пока я попрощаюсь.

Он привык так называть Миону — мисс Грейнджер, он же не будет менять привычки.

Рон дёргает её за руку, мол, давно пора отправляться, на крыльце Молли с Артуром стоят, обнявшись, вышли проводить.

Миона на Снейпа смотрит крайне неласково, бросает раздражённый взгляд на Рона, мне достаётся тяжёлый вздох, и поцелуй в щёку, и просьба:

— Береги себя, Гарри.

— И ты себя, Миона.

— Да я... — она запинается и умолкает, и даёт Рону себя увести.

— Что-то Гермиона не выглядела счастливой новобрачной под конец, — говорю позже, лёжа в постели. — Поссорились, что ли...

— Или наконец сосчитала, сколько Уизли теперь с ней в родстве, — привычно язвит Снейп.

Я привычно не обращаю внимания, это ничего не значит, он, вопреки ядовитым словам, общался сегодня и с Молли, и с Артуром, он вообще стал... не знаю... слово "мягче" вряд ли подходит Снейпу... но что-то изменилось, то ли оттого, что нет больше постоянной угрозы жизни и рассудку, и он потихоньку избавляется и от памяти об этом... то ли...

Предполагать, что это из-за меня, было бы слишком самонадеянно, правда? Но эта крошечная глупая искра застенчиво и упрямо живёт где-то глубоко внутри, и мне совсем не хочется её гасить.

Время несётся как ненормальное, исчисляется зельями, Снейпом и выходными. Чуть больше недели остаётся до Рождества, и внезапно наваливается куча работы, как будто все одновременно решили встретить Рождество без головной боли, колик, прыщей и изжоги. А уж Перечное, наверное, пьют вместо чая — с такой скоростью оно расходится. В двух аптеках, которые мы со Снейпом снабжаем зельями, говорят, впрочем, что это обычное явление перед праздниками, и просят ещё антипохмельного про запас, а то Новый Год на носу. Мадам Помфри требует того же Перечного и других зелий от простуды, Снейп чертыхается и в который раз обещает проклясть безмозглых студентов, которые упрямо шляются по холоду в тонких мантиях, а я говорю, что достаточно добавить в тыквенный сок за завтраком слабительного и уже никто нигде шляться не будет. Снейп велит оставить подобный юмор за дверью лаборатории и заниматься делом, а сам едва заметно ухмыляется. Сварить, что ли...

Выбраться в дом на площади Гриммо вместе нет никакой возможности, но это хорошо — я затеял нечто страшное. Ради этого аппарирую туда один и тайком.

Шустрые ребята из фирмы "Магический ремонт за час" действительно потратили всего час на ремонт спален и перепланировку первого этажа. Кухня теперь там, а в подвале притаилась и ждёт настоящая лаборатория, с мощной вытяжкой и большим покрытым гранитной столешницей рабочим столом. Котлы и котелки, от крошечного, на пинту, до пятигаллонного, висят на крючках, блестят новыми боками. Горелки, колбы, реторты, пробирки, лопатки, шпатели, ступки и ножи — я чуть с ума не сошёл, вспоминая, что может понадобиться. Каморка Кричера и кладовка превратились теперь в хранилище ингредиентов, там всё разложено по полочкам и подписано — как любит Снейп.

Кричеру, вызванному из Хогвартса, потому что какой же это дом без домашнего эльфа, досталось новое жилище при новой кухне, Гермионе бы понравилось, а сам эльф долго трёт слезящиеся глаза и в конце концов заявляет, что кровать — это слишком роскошно, хозяин Гарри так по миру пойдёт, а виноват будет он, старый домашний эльф, которого наконец-то вернули в дом, по которому он так скучал, так скучал, потому что в Хогвартсе, конечно, хорошо, но дом — это совсем другое дело, хоть с каким хозяином, и он может спать на полу, лишь бы оставаться здесь, потому что хозяин Гарри должен хорошо кушать, а то он такой худой, такой... Поток прерывается только когда я велю эльфу спать где нравится, хоть под кроватью, и сделать так, чтобы окна стали чистыми.

А спальни — сомневаюсь, чтобы нам с Северусом нужны были две, но не может же человек обходиться без собственной комнаты, тем более, если этот человек не выносит долгого общения с другими. Поэтому и секретер, и шкаф, и пока пустые книжные полки, всё строгое и дубовое, уже поселились на втором этаже, первая дверь от лестницы. Я мысленно обзываю это его кабинетом и трясусь в ожидании реакции Снейпа, и когда вспоминаю, что всего-то осталось несколько дней, сердце начинает биться сильно и часто, а я успокаиваю себя тем, что он, возможно, и не станет долго смеяться над наивностью и прозрачностью намёка, когда увидит лабораторию и кабинет. А, может, просто обнимет за плечи, скажет тихо — с ума сошёл, Поттер? — и не удержится, и зароется в ингредиенты, там несколько совсем редких, и я буду идти на ухищрения, чтобы выманить его наверх...

Я знаю, что Снейпу Рождество безразлично, или он привык так думать, ежегодно отсиживая в Хогвартсе обязательный праздничный ужин, удаляясь к себе в одиночестве и не ожидая никаких чудес. Но так уж вышло, с ним случился я, не бог весть какое чудо, конечно, и Санта-Клаус из меня хреновый и эгоистичный — рождественский подарок неотделим от моего дома. Напрямую я никак не решусь сказать, а так, может, Северус привыкнет к тому, что он здесь не гость. Привыкнет, как привык к совместным выходным в этом, по его определению, безумном месте.

Наконец я улучаю момент, когда моя работа уже разлита по флаконам и закупорена, а Снейп занят очередным зельем из разряда даже-не-дыши-на-него-Поттер, сообщаю, что сегодня последний предрождественский выходной и что я отправляюсь на Гриммо наряжать ёлку, для порядка спрашиваю, не хочет ли он присоединиться, и облегчённо выдыхаю — похоже, сюрприз в подвале останется сюрпризом. Потому что Снейп оставляет ненадолго своё зелье, поворачивается и говорит:

— Ради всего святого, Поттер... Я не стану скакать и развешивать блестящую ерунду по веткам, я не белка. А вы идите. Только занесите к Шенгли полсотни флаконов Перечного, сегодня даже его сова была в истерике, когда принесла письмо. И оденьтесь как следует, не хватало ещё вас лечить.

Я говорю:

— Да, профессор, хорошо, профессор.

Ещё обещаю завернуться в шарф по самые брови, и ещё говорю, что быть белкой ему не светит в любом случае, они обычно собирают, а не развешивают, говорю это, подойдя вплотную, привстав на цыпочки и дыша туда, где у него заканчивается ворот лабораторной робы и начинается шея. Снейп проводит указательным пальцем по моему носу, от переносицы до самого кончика, улыбается на присущий ему манер, так, намёк на улыбку, отворачивается и снова утыкается в котёл.

Отправляюсь в аптеку Шенгли, придерживая в кармане уменьшенный пакет, и уже оттуда, вытряхивая из ушей вопли аптекаря на тему "Спаситель вы наш!" — на Гриммо.

Там в гостиной подпирает верхушкой потолок ель, ещё не украшенная, тёмная и строгая, чем-то похожая на Снейпа. Я вспоминаю, как цеплял на его мантию серебряную фибулу три недели назад, улыбаюсь. Оставить, что ли, так?

Нет. Пусть будет традиционно. К тому же, я вполне могу избежать еловых игл и карабкания по стремянкам. И это занятно — когда совсем не нужно размахивать палочкой и принимать картинные позы. Сижу в кресле, скрестив на груди руки, теперь уже сам себе напоминаю Снейпа, а с дивана к ели стартуют мохнатые мишурные змеи, опутывают хвою в художественном беспорядке, белые птички машут ажурными крыльями и рассаживаются по веткам...

Под конец, когда верхушка-звезда занимает положенное ей звёздное место, меня можно расстелить где-нибудь у входа вместо коврика. Надо чаще практиковаться, Северус как-то сказал, что с палочкой и стандартными заклинаниями каждый дурак сможет быть магом. Правда, он имел в виду свои зелья, которые, кажется, только он может варить, даже не касаясь палочкой котла, и, конечно, он им там шепчет что-то своё, нестандартное, мне до этого и пытаться не стоит допрыгнуть, но я по-прежнему хочу, чтобы он не считал меня бездарностью. Даже больше, чем раньше, хочу.

А ещё я думаю о том, что понятия не имею, как он относится к подаркам. Та фибула не в счёт. Вернуть её Северус не пытался, и я даже не знаю, воспринял он её как подарок или просто снял с мантии и забыл где-нибудь в ящике стола, как совершенно бесполезную вещь.

А потом приходит Гермиона.

Вернее, вначале оживает камин и голосом Гермионы интересуется:

— Гарри, ты здесь?

— О, Миона! Вернулись?!

— Да, вчера. Можно к тебе?

— Можно, конечно!

— Снейпа нет? — через несколько минут спрашивает Гермиона, выходя из камина и оглядываясь.

Снейпа нет. Есть только Кричер, он обвязался кипенно-белым полотенцем и слоняется по комнатам с метёлкой для пыли, ворча, что его новая каморка слишком просторна, в новой кухне слишком светло, а к хозяину Гарри ходят одни... дальше неразборчиво, но я на всякий случай посылаю эльфу неласковый взгляд, велю принести кофе, а Гермионе говорю:

— Снейп в Хогвартсе. А ты почему без Рона?

— Да так... А что твой эльф бурчит о новой кухне?

Экскурсия по дому Гермиону в восторг не приводит. Собственно, расчёт был не на неё, хотя на явное выражение восторга у Снейпа тоже надеяться не приходится.

Усаживаемся в гостиной, кофе в крошечных чашках пахнет так, что кружится голова, Гермиона крошит на салфетку рядом с блюдцем тонкий, почти прозрачный крекер и спрашивает:

— Ты что, хочешь, чтобы Снейп тут жил?

— Да, — я даже себе не говорил этого так решительно. — Если он согласится.

— У вас всё так серьёзно? — интересуется подруга почему-то очень невесело.

— Серьёзно. Миона, что за настроение такое? Плохо отдохнули? Или что-то случилось? Ты с Роном поссорилась?

Гермиона разглядывает нетронутый кофе в своей чашке, а потом говорит, не подымая глаз:

— Рон не знает, что я здесь, потому что... потому что не знает. В общем, я долго думала... Гарри. Послушай, пожалуйста. Я не думала, что будет так трудно тебе это сказать, но дальше тянуть — будет только хуже. Ты и так слишком далеко зашёл... вернее, тебя завели... — она наконец-то смотрит на меня: — Скажи, ты знаешь, что тебя отправили работать со Снейпом, чтобы он за тобой присматривал?

От затылка по позвоночнику бежит противный холодок. Он всё-таки не сказал мне тогда правду.

— Присматривал, — повторяю. — С чего ты взяла?

— Мне, Гарри, на собственной свадьбе очень не вовремя захотелось переодеться. Или вовремя, смотря как взглянуть. Шеклболт разговаривал со Снейпом в гостиной у бара, думал, что в доме никого нет. Там действительно никого не было. Кроме меня. А из спальни Джинни всё очень хорошо слышно.

Да, я знаю. Дверь в комнату Джинни ведёт прямо из гостиной, Гермиона называла её спальню "условно отдельной", а Джинни это раздражало...

— Гермиона, — говорю я, — а... а зачем за мной присматривать?

Хотя и понимаю, что спрашиваю ерунду...

Гермиона смотрит с жалостью, говорит:

— Знаешь, мне иногда странно, что ты забыл, кто ты такой. Не на это ли был расчёт... Ты хоть помнишь, что ты хозяин Старшей палочки? И вообще Даров Смерти?

А. Об этом я как-то не думал. Даров Смерти. Ну да.

— Помню, — говорю. — Но камень я потерял тогда, мантия мне без надобности, где-то валяется, а палочка... Ну, где-то она тоже есть. Наверное. Мне в Мунго мою отдали. Так что хозяин я постольку-поскольку... Гермиона, ты к чему ведёшь?

— К тому, — говорит подруга, — что пока ты остаёшься владельцем Даров, даже если разбросал их, как ненужный хлам, и не собираешься становиться Повелителем Смерти, никто другой не сможет ими воспользоваться тоже. Но тебя можно обмануть, приворожить, убить, в конце концов. И тебя взяли под надзор. Ты не думал, что это может быть Снейп?

Ха. Нет, Гермиона. Я думал, что это меня отправили присмотреть за Снейпом. Потому что я такой взрослый дипломированный маг и член Ордена Феникса. И я подумал — а дай-ка я спасу Снейпа, я же привык спасать. Спасатель. И в угаре собственной страсти плюнул на все несуразности неожиданного назначения. И пошёл, как телёнок на верёвочке. И чуть с ума не сошёл. Шпион хренов. А он не сказал мне правды. И когда уже знал обо мне всё — не сказал.

— К тому же, я думаю, Шеклболту удобно держать тебя про запас, причём так, чтобы ты не осознавал своей реальной силы. Так с тобой не нужно считаться. Посмотри — твоё нынешнее положение никак не соответствует твоим возможностям, ты забился в подземелья и сидишь там, и тебя убедили, что это нормально, вот что гадко. Снейп же и убедил.

Убеждать меня не требовалось. Я сам прилепился к нему так, что не отдерёшь. А он же в подземельях...

— Гермиона, ты всё это услышала? Или это твои личные выводы? — спрашиваю. — У тебя ведь было много времени, чтобы их сделать, да?

— Да, у меня было время, — вскидывается Гермиона. — Весь медовый месяц, между прочим! Я же не могла сказать Рону, он сгоряча знаешь что может вытворить! А Шеклболт всё-таки министр. Я уже жалею, что это он на свадьбе вёл меня к Рону вместо отца...

Я подкуриваю сигарету, говорю:

— Ну довёл же... Ладно, Миона. Я не должен верить Снейпу, да? Я правильно понял? Ты услышала, что Шеклболт велел Снейпу за мной присматривать. Пусть так. Но это совершенно не доказывает того, что ты пытаешься доказать.

Мало ли что кому велели...

Я всегда подозревал, что Северус ведёт собственную игру...

— Как же не доказывает, Гарри? Снейп играет на твоих чувствах, чтобы ты никуда не делся, он привязал тебя к себе, ты же о нём только и думаешь, и о зельях его. Хорошо ещё, что ты в безопасности, потому что Снейп точно попытался бы стать хозяином Даров, если бы не мешала клятва, которую с него взял Дамблдор.

Почему-то сразу проходит обида на то, что он, возможно, не сказал мне правду о договоре с министром.

Как бы приказать сердцу не проламывать рёбра...

Клятва. Почему-то сейчас это слово кажется хищным и отвратительным.

— Какая клятва?

— Гарри, ты же не думаешь, что они там вечер воспоминаний устраивали, специально для тех, кто подслушивает? Просто Шеклболт был недоволен тем, что, как он сказал, Снейп тебя совратил. Сказал, что они с Дамблдором ему этого точно не поручали, и что Снейп хочет обойти клятву и... и приручить собственного карманного Повелителя Смерти, раз уж прямым путём ему Дарами не завладеть. Ну, Снейп, конечно, был в своём репертуаре, сказал, что Шеклболт идиот, и что если Шеклболту не нравятся....

Она резко умолкает.

— Договаривай, — прошу.

— Если не нравятся его методы, пусть найдёт ещё кого-то, кто смог бы удержать тебя в кармане, — выпаливает Гермиона. — И что пока ты стабилен, а Дамблдора всё устраивает, Снейп не собирается выслушивать ничьи упрёки и нелепые обвинения. Но...

Дамблдора. Устраивает.

— Дамблдор мёртв, — хрипло говорю я, — Дамблдор мёртв третий год. Он — портрет, Миона. Северус... он не... Миона, клятва портрету — это бред. Правда.

— А ты полагаешь, что портрет Дамблдора — это просто говорящая картинка? — спрашивает подруга. — Подожди, ты мне не веришь. Ну конечно, ты не веришь... Я могу слить воспоминание в фиал, посмотришь сам.

— Не надо.

Это трусость. Отрава, прокачанная через Гермиону и разбавленная её комментариями, кажется мне менее страшной. Может, потому что Гермиона часть оставила себе?

— И потом, Гарри, некоторые клятвы сохраняют свою власть и после смерти того, кому их дали. Потому что Снейп, кажется, был раздражён и сказал, что из-за нелюбви Дамблдора к чётким формулировкам он считал себя свободным ещё тогда, когда вытащил тебя из комы и — извини, Гарри — не желал бы сталкиваться ни с тобой, ни с Дарами до конца жизни, и после смерти тоже, и что Шеклболт прекрасно об этом знает. И что из-за привычки выдавать информацию в год по капле, которую портрет полностью перенял у оригинала, он теперь раз за разом узнаёт, что всё ещё должен.

"Неужели я вам ещё должен, Альбус?"

— А что он должен, Миона? — надеюсь, она всё же понимает, вот то, что выбралось из моего рта, каркающее и невнятное — это слова.

— Я не знаю, — говорит Гермиона и кусает губу. — Тебе же не нравятся мои личные выводы. Я только думаю, что это, наверное, был Непреложный Обет. Ну, или что-то в этом роде.

— Это всё? — спрашиваю. Понимаю, что в руке тлеет фильтр уже второй сигареты, но это ничего, от него вполне можно подкурить ещё одну.

— Ты слишком много куришь, — вдруг говорит Гермиона.

— Ага, — затягиваюсь, роняю затылок на подголовник кресла, выдыхаю дым и закрываю глаза. — Спасибо за заботу. Ты охренеть какая заботливая, Миона. Я спросил — это всё?

Гермионе мой вопрос почему-то не нравится, она отвечает холодно:

— Потом в дом вошли Молли с Артуром и, хвала Мерлину, не стали спрашивать, не встречали ли в доме меня. Снейп ушёл, Молли и Артур пошли провожать министра до камина, и я смогла выйти. Так что да, это всё. Я только не думала, Гарри, что ты будешь говорить со мной, как с врагом. Я не виновата, что ты поверил... Мерлин... поверил, что у Снейпа могут проснуться какие-то чувства. Ты же знаешь, кто он и кем он был! Неужели ты не предполагал, что он может тебе солгать?

Курю.

Меня не нужно обманывать. Я сам себе сказочник.

Курю.

— Ну не молчи, Гарри! — просит Гермиона. — Ну ругайся, хочешь, можешь меня ругать, если Снейпа не получается, только не молчи! Ну прости, пожалуйста.

Я, кажется, даже улыбаюсь. Конечно, Миона. Конечно. Твоей-то вины здесь нет. Ты вообще можешь быть спокойна. Я так и говорю ей. И ещё говорю:

— Ты так и не попробовала кофе. Теперь он остыл, это уже невкусно. И сахару ты в него положила, — тут я пытаюсь вдохнуть, и всё-таки вдыхаю. — А этот кофе стоит того, чтобы попробовать его неиспорченным.

Ощутимо и тяжело ворочается, царапается острыми углами камень слева под рёбрами, последняя фраза слово в слово повторяет Снейпа, он мне так говорил, когда я по привычке тянулся к сахарнице, он из всех сортов предпочитает эфиопские, горькие, с едва уловимым шоколадно-ягодным послевкусием, и, упаси Мерлин, никакого сахара.

— Сейчас, — говорю, — позову Кричера, он принесёт горячий...

— Не надо, — говорит Гермиона. — Не надо так, Гарри, ты же сейчас совсем не о кофе думаешь.

Почему все всегда лучше меня знают, о чём я думаю? Я думаю как раз о кофе.

И о Шеклболте. Да, о нём.

И о Минерве. Шеклболт таки допёк ей этим назначением.

И чтобы я не возражал работать со Снейпом, они заманили меня на эту должность особой целью, они просто не знали, что у меня уже есть особая цель. Или Кингсли действительно поручил мне следить за Северусом тайком от него, в качестве попутной выгоды. Тогда откуда Северус всё знал? Впрочем, неважно. Я думаю о Кингсли.

Зачем мне было предложено просить у МакГонагалл другую работу? Выходит, Шеклболт уже тогда знал, почему я не стану докладывать. Или это как раз была проверка?

Похоже, друг мой Кингсли стрелял мной одним в целую стаю уток. Собственно, как и положено хорошему политику. А вот проверять, не подслушивает ли кто, хороший политик должен тщательнее.

Мерлин мой, какой хаос в голове... Можно мне туда домашнего эльфа?

Встаю.

— Извини, — говорю.

— Куда ты?

— Я скоро вернусь. Или не скоро. А ты иди, тебя, наверное, Рон заждался.

— Гарри, куда ты собрался?

— Просто пройтись. Я не могу сидеть здесь. И в Хогвартс сейчас не могу.

— Я пойду с тобой.

Пожимаю плечами.

В прихожей услужливо подставляет крылья тёплая мантия, и шарф по самые брови, да, я же обещал.

Маршрут мне, в общем-то, безразличен, я просто иду.

"Вы уже попали в эту систему, Поттер"

Заряженный артефакт, лежащий в запаснике. Это ты, Гарри. Он предупреждал меня. А я, наивный идиот, думал, что понимаю, и лепетал о том, что всё закончилось.

Я так думал. О Дарах и не вспоминал, и даже мантия, без которой я не мог обходиться раньше, пылится в старом школьном чемодане. Думал, прошлое — прошлому, да, Поттер?

Но, как бы то ни было, он мне не лгал. Не вынуждал верить в то, чего нет. Я сам себе лгал и сам себе верил. Он никогда не утверждал, что я ему нужен, а слова "люблю", наверное, и нет — ни в его лексиконе, ни в голове, ни в сердце.

Зато у него есть слово "должен".

И я теперь знаю, зачем он тогда приходил в Мунго. Наконец у тебя есть один ответ, Гарри. Рад?

Где-то справа ангелом-хранителем бредёт Миона, молчит, наверное, понимает, что разговаривать — невыносимо.

Только однажды она достаёт палочку и что-то бормочет, мантия на мне преображается в длинное пальто, видимо, я забрёл на маггловские улицы, я останавливаюсь и смотрю на Гермиону, а Гермиона молча ждёт, пока я снова решу, куда идти.

От её покорного молчания щиплет в носу, я прижимаю нос ладонью, прости, Миона, я ещё немного похожу, ладно?

Чёрт знает чем я занят, а в Хогвартсе пустует моё кресло у камина, и Снейп, наверное, уже закончил возиться с зельем, и плеснул в прозрачное пузо бокала свой ежевечерний глоток коньяку, и заварил мятный чай — для меня. Меня там ждут, а я... здесь...

Я думал, что ждут.

Ждут, но не потому. А чтобы я ненароком не вляпался и не передал право на Дары кому-то ещё. Каким-нибудь образом.

Гермиона умная девушка, её выводам можно верить. Только она не знает всего. Плевать ему на Дары и обходные пути к ним. Он что-то там обещал Дамблдору и не может нарушить клятву.

Я увлёкся разгадыванием Северуса Снейпа, и сам расслабился, полагая, что разгадал, а мне просто позволили поиграть. Снисходительно, как щенку, который азартно вцепляется в подставленный нарочно рукав, полагая, что поймал сам. Ошибка всех зарвавшихся щенков. Как скоро он рассчитывал стряхнуть мантию — вместе со мной? Или я у него — пожизненные кандалы? Но теперь я знаю, у кого спросить. Раз уж этот кто-то — не просто говорящая картинка.

Я давно уже умостил задницу на ребристую спинку скамьи в каком-то скверике, в бледном пятне фонарного света, и Гермиона, наверное, уже который раз подкуривает две сигареты, одну — мне. Я только теперь замечаю, что на ней нет перчаток, курточка слишком лёгкая для декабря, и губы дрожат.

Чёрт. Скотина ты, Поттер.

— Давай домой, Миона. Ты замёрзла.

— Я тебя здесь не оставлю.

— Ладно, — говорю. — Тогда на Гриммо. Вместе.

Она без лишних слов обнимает меня и аппарирует. Дожили, Поттер. Тебя девушки домой провожают.

На Гриммо Миона вцепляется в чашку с чаем, обхватывает покрасневшими пальцами горячие фарфоровые бока, а я просто жду. И не выдерживаю:

— Ты грейся, а я пойду, ладно?

— Опять? Куда? — подхватывается она. — Тебе сейчас не нужно аппарировать одному. Я с тобой.

— Спасибо, не надо, и так нянек как грязи, — и спохватываюсь: — Извини. Я не хотел тебя обидеть. Спасибо, что походила со мной. Просто — больше не надо. Я через камин. В Хогвартс. Там... там за мной присмотрят.

Гермионе не нравится вырвавшийся у меня смех.

— Гарри, не наделай глупостей, пожалуйста, — просит Гермиона. — Может, ты просто поговоришь с ним?

Не знаю, кого имеет в виду Гермиона, и не спрашиваю. Просто отвечаю:

— Да, конечно. Я поговорю.

Дымолётный порошок сыплется на угли.

— Хогвартс, кабинет директора.

На кой чёрт это уточнение, если в замке больше нет подсоединённых к общей сети каминов, я не знаю. Но хоть с уточнением, хоть без, а я вываливаюсь на директорский ковёр и говорю:

— Извините, я без предупреждения.

Говорю в пустоту, потому что Минервы в кабинете нет. Есть только спящие портреты. И среди них спит тот, кто умеет достать людей даже из могилы. Не как кроликов из шляпы. Живых людей. Из своей могилы. Достать. Бред какой.

Гермиона просто не знает. Я не могу ни в чём обвинить Северуса, я это понял, пока шлялся по стылым ветреным улицам. Я могу винить только себя. В своей самонадеянности и глупости. Я могу винить себя громко и долго, разбивая в кровь кулаки о хогвартские стены. Но мне нужны ответы.

Поэтому я велю Гарри Поттеру замереть и заткнуться. Я выключаю нестабильное существо по имени Гарри Поттер.

Вместо этого должен включиться кто-то другой. Кто-то, кто будет холоден и собран.

Мне это нужно. Я это сделаю.

— Поговорите со мной, профессор Дамблдор, — прошу, стоя перед портретом.

Тишина.

— Сэр!

Ни звука, ни движения.

— Сэр, не вынуждайте меня...

— Ох, Гарри, это ты, мой мальчик? — седобородый старик в кресле потягивается. — Хочешь... а, прости, я не могу тебе ничего предложить, к сожалению.

— Можете, сэр, — говорю я. — К сожалению. Вы можете предложить мне ответ. Что вам обещал Северус?

— Гарри, ты всё же решился наконец называть его по имени? Это так правильно, мой мальчик! Коллеги должны...

— Сэр, не нужно этого, вы знаете, что мы не просто коллеги. А я хочу узнать, в чём суть клятвы, которую вы с него взяли ещё до своей смерти. Это был Непреложный Обет?

— О чём ты говоришь, Гарри? Ты ведь всё знаешь, — очень искренне недоумевает бывший директор.

— Я не имею в виду ваше мнимое убийство...

— Ну отчего же мнимое, — перебивает портрет, и смеётся, и бренчит колокольчиком в бороде. — Я вполне мёртв. Северус прекрасно справился.

— Несомненно. Но я говорю о Дарах Смерти, сэр. И о себе. Что вам должен профессор Снейп?

— О, не стоит волноваться, мой мальчик. У тебя ведь всё хорошо, — то ли спрашивает, то ли утверждает Дамблдор.

— У меня было всё хорошо, сэр. Пока я не узнал, что по какой-то причине Северус вынужден... терпеть меня в своей жизни. И я должен знать, по какой.

— Почему бы тебе не спросить у него? — лукаво смотрит портрет.

— Чуть позже. Когда узнаю у вас, в чём именно заключалась его клятва.

— Кажется, твоя настойчивость выросла вместе с тобой, мой мальчик. Я горд, что Гриффиндор воспитывает таких людей, как ты.

— Да, конечно. Сэр, у меня много времени. Я могу сидеть здесь всю ночь, твердя одно и то же, если это потребуется, чтобы получить ответ, — предупреждаю я и сажусь перед портретом прямо на ковёр. Так, конечно, нужно задирать голову, чтобы видеть не только нижний край золочёного багета, но я потерплю. — Мне повторить вопрос?

— Не стоит. Я к моменту смерти не выжил из ума, и на память не жаловался. Хорошо, будь по-твоему, я тебе отвечу, — мёртвый директор мягко улыбается в бороду, а я прекращаю дышать. — Северус не давал мне никаких клятв до моей смерти.

— Сэр!

— Хорошо, когда настойчивость подкреплена терпением, Гарри. Дослушаешь?

— Простите.

— Ты ведь не спрашивал у Северуса, как ему удалось выжить тогда. Нет? Нет, конечно. Да он бы и не ответил. Так вот, Гарри, Северус вернулся из-за грани примерно так же, как ты. И у него тоже был выбор, если тебя волнует именно этот вопрос. Он мог уйти дальше, вслед за другими погибшими. Но я просил его вернуться и позаботиться о Дарах Смерти и их хозяине. Как видишь, он предпочёл выполнить мою просьбу.

— Весьма расплывчатая просьба, сэр.

— Возможно, ты прав, у нас не было времени обсуждать подробности. Ты слишком беспечно отнёсся к Дарам, мой мальчик, мы не могли допустить, чтобы из-за этого они попали в недобрые руки. Северус уверил меня, что сделает всё необходимое, и что ему самому власть над Дарами не нужна, а обещание, данное за гранью, не может быть лживым, Гарри. Это и есть клятва, которой ты интересуешься.

— То есть, вы назначили ему именно такую цену за возвращение. А ведь на Кингс-Кросс... ну, или в моей голове, как хотите... Я помню всё, что вы говорили. Вы говорили, что я достоин владеть Дарами.

— Я и сейчас могу повторить это. Но ты был слишком юн и неопытен, к тому же, неизвестно, как проявилась бы совокупная сила Даров, попытайся ты объединить их. Ведь по-настоящему пока никому не удалось это сделать. Я беспокоился за тебя.

Ну да.

— Северус вывел меня из комы, я знаю. Это укладывается в вашу просьбу — позаботиться о хозяине Даров Смерти. А стихийные выбросы? Тогда, год назад. Это было тоже влияние Даров?

— Не уверен, Гарри. Возможно, это была твоя собственная сила и последствия долгой магической комы. Но если ты подумаешь, то поймёшь сам, почему Северус должен был вмешаться.

Думаю я недолго:

— Потому что я был — и остаюсь — владельцем Даров, да? А где они сейчас? Я примерно знаю только, где отцовская мантия. А остальные?

— Этого я не знаю, Гарри, — качает Дамблдор головой, и мне чудится укор, ну конечно, слишком беспечно, и тогда, и сейчас. — Можешь спросить у Северуса, он должен был о них...

— Позаботиться. Я понял. И о хозяине Даров. Так, сэр?

Дамблдор не возмущается тем, что его перебили, просто кивает, пристально глядя голубыми глазами из-под очков-полумесяцев. Руки расслаблено лежат на подлокотниках кресла, и только указательные пальцы время от времени постукивают по истёртому тысячами прикосновений дереву.

— И этой весной вы снова напомнили ему о долге. Зачем, сэр?

— Я ведь видел твоё состояние, мой мальчик, когда ты приходил к Минерве. Тебе нужна была поддержка. Северус тоже в конце концов это понял и не стал отказываться работать с тобой.

— Значит, это с вашей подачи Кингсли впихнул меня к Северусу ассистентом, чтобы ему совсем уж некуда было деваться. Что, министр ходит сюда обсуждать с вами дела?

— Ну зачем же сюда... Ты разве не видел мой портрет у него в кабинете? Кингсли знал о моём доверии к Северусу и рад был помочь ему позаботиться о тебе.

Ну да. Помочь. Припереть к стенке.

— Зря вы так думаете. Он считает, что профессор Снейп хочет завладеть Дарами в обход клятвы. Из-за наш... моих отношений с ним.

Да, это донос, Кингсли ведь ждал их от меня.

— У тебя устаревшие сведения, — говорит портрет. — Кингсли больше вас не побеспокоит. Я поговорил с ним и он понял свою ошибку. И ты мог бы советоваться со мной, Гарри, если у тебя возникают трудности. Минерва не станет возражать, если ты будешь приходить ко мне почаще.

— А профессор МакГонагалл? Она знает об... об этом всём?

— У Минервы и так достаточно хлопот со Школой, надеюсь, ты это понимаешь.

— Это значит — не смей ей говорить, Гарри? Уж о вашем участии в моём назначении она точно не знает. Боитесь гнева Минервы, сэр?

— Портреты боятся только огня, — говорит Дамблдор. — Но Минерва бывает достаточно сурова, чтобы и портрету стало не по себе.

И снова смеётся, но умолкает, когда я подвожу итог:

— Значит, Северус по-прежнему не свободен от данного вам обещания. Мало ли что со мной может случиться. И Дары попадут не в те руки. И кто знает, когда я повзрослею настолько, чтобы... Вы обрекли его быть в долгу вечно. Неужели это всё стоит его свободы?

— Зачем же так категорично... Разве Северус похож сейчас на узника, которому в тягость оковы? Кроме того, у него ведь не было инструкций, можешь не сомневаться, Северус сам выбирал путь.

Сам. Конечно. Не желал бы сталкиваться ни с Поттером, ни с Дарами до конца жизни. И после смерти тоже. Но — "ни ваши, ни мои желания не являются центром мироздания, Поттер". Зато теперь Дамблдор может вволю дополнять этот путь упущенными когда-то инструкциями. Которые определяют, что именно необходимо.

— Сэр, а от меня зачем нужно было скрывать?

— Ты уж не упрекай меня в том, в чём я не виноват, Гарри. Моё влияние теперь ограничено этой рамой, — и он широко взмахивает рукой. — Видишь — как только ты пришёл за ответами, тут же получил их.

— Это и настораживает, — тихо говорю я.

Но Дамблдор слышит, говорит:

— Ты стал мудрее и осторожнее, мой мальчик, — и добавляет: — Наверное, это заслуга Северуса?

— Возможно, — цежу сквозь зубы.

Хрен там — мудрее и осторожнее. Это вообще не обо мне. А его заслуга в том, что я сейчас не закатываю глаза и не бьюсь в истерике, и меня не корёжит выбросом. Это точно — его заслуга.

А нарисованный Дамблдор вдруг прикладывает руку туда, где у оригинала, наверное, было сердце, и с пафосом изрекает:

— Клянусь, я сказал всё, что ты хотел знать, и пусть мой портрет раздерут на мелкие кусочки злобные гриндилоу, если я солгал.

Наверное, он хотел пошутить. И я прошу:

— Не стоит, сэр. Меня достаточно занимает другая клятва, чтобы я смеялся над этой.

Дамблдор становится совсем серьёзным.

— Ты сейчас расстроен, — сообщает он. — Но ты подумаешь — обещай мне подумать! — и всё поймёшь. Ты ведь пришёл к осознанию своих чувств сам, и если они настоящие — а я верю, что так оно и есть — их не изменит то, что ты узнал. Подумай и о Северусе — ведь вы поладили в конце концов, и ты своей любовью...

— Мне известны ваши теории о силе любви. Не нужно. Пожалуйста.

— Ты поговоришь с Северусом, Гарри?

— Я... я не знаю. Не говорите ему, что я расспрашивал вас, хорошо?

— Если ты считаешь, что так будет лучше... — разводит он руками.

— Последний вопрос, сэр. Можно?

— Смелее, — говорит Дамблдор.

— Я хочу знать... наступит ли вообще время, когда Северус будет свободен от своего долга.

— У меня нет ответа на твой вопрос, — говорит Дамблдор, — но, возможно, ты сам его отыщешь? Приходи посоветоваться... а впрочем, я тебе это уже говорил.

— А если ему не нужно будет больше... что с ним будет? Он снова... уйдёт за грань?

Это "уйдёт за грань" звучит слишком высокопарно, но то, другое слово я отчего-то не могу сейчас произнести. А Дамблдор меня понимает:

— Ну что ты... Вы оба ещё долго будете живы и счастливы, поверь мне, хотя я и не Сивилла. И Дары будут совершенно ни при чём.

— Самое время снова поклясться, сэр, — бормочу я и встаю, расправляю затёкшие колени.

— Клянусь, — говорит Дамблдор, — если клятва мёртвого старика ещё что-то значит для тебя, мой мальчик.

На слух он не жалуется, мёртвый старик с портрета.

Спящий Хогвартс сопровождает меня гулким эхом моих же шагов, скрипами и шорохами древних коридоров. Голубой свет Люмоса выхватывает пятна картин и гобеленов, их обитатели жмурятся, бормочут что-то сонно и недовольно. Не знаю, с какого перепугу я не пошёл через каминную сеть Хогвартса. Не находился, не иначе.

За полночь.

Гудит голова. Нужно сейчас к себе и поспать.

Я останавливаюсь у двери в свои комнаты, берусь за холодную ручку.

Я даже вхожу, раздеваюсь, стою у вешалки как дурак, теребя край толстого шарфа.

И выхожу.

Четырнадцать шагов.

Я уже когда-то выпрашивал у самого себя ещё немного времени, меряя эти шаги.

Я был отвратительно слаб и труслив тогда. Ничего не изменилось.

Он спит, и я долго сижу на полу у кровати, приглушив Люмос насколько возможно, и смотрю, как он обнимает подушку.

Он не хотел умирать. Он только не знал, что назначенная за жизнь цена обрастёт процентами.

Я взимал эти проценты бездумно, я проталкивался туда, куда он не хотел меня впускать, и думал, что прошёл дальше порога. Я убедил себя в том, что это он и есть — вот такой, каким становился, когда мы были вдвоём. И я упрямо выискивал, выискивал эти перемены, и видел их по-своему, так, как мне хотелось, и казалось, моя любовь топит многолетний лёд, ещё немного — и растает окончательно, и я ждал этого Рождества, чтобы прогнать его лёд насовсем.

Я просто вынудил его носить другую маску. Ту, которая устраивает меня. В которой ему удобнее защищать душу — от жадного мальчика Гарри Поттера.

О да, я претендовал на его душу. И он сделал вид, что впустил. Потому что понял — без него я ещё больший псих, чем с ним. А это угроза моим нестабильным мозгам, да, да, Гарри, ты разве не помнишь? Ты нестабильное существо. И угроза. Но ты мог расслабиться и забыть. А он — нет. Он — должен помнить.

Потому что ты, Поттер, достоин владеть пыльной древней тряпкой, невзрачным чёрным камнем с трещиной и полированной веткой бузины. И ты слишком беспечно к ним относишься.

Мне кажется, я смеялся про себя.

— Хэрри?

Голос сонный и удивлённый, но через мгновение он уже командует:

— Поттер, что за блажь морозить зад, сидя на полу? Ну-ка живо в постель греться!

Да, профессор. Как скажете, профессор. Так бы я ответил вчера, подпустив ехидства в голос.

— А накурился... И погаси, ради Мерлина, свой Люмос, мне вставать в пять, — ворчит Снейп, отворачиваясь, и тут же засыпает.

Сегодня я просто раздеваюсь, говорю: "Нокс" и ложусь к нему. Не касаясь, провожу рукой вдоль спины, раз, второй, и не могу, обнимаю, утыкаюсь носом меж острых лопаток, в слегка выпирающие позвонки, и затихаю, вдыхая привычный запах полыни. Когда-то я думал, что так пахнет его мантия.

Немного времени, да, Гарри?

Совсем немного.

Я просто послушаю, как он спит.

Из пропасти сна выбираюсь в одиночестве. Вчера до меня, оглушённого и растерянного, как-то это не дошло — я снова один. А сегодня просыпаюсь, несколько мгновений недоумеваю, отчего мне так паршиво, а потом в память тараном вламывается вчерашний день.

Мерлин мой, что делать, а?

Снова уснуть и больше не просыпаться?

Пойти к Гермионе и попросить Обливэйт?

Самому ткнуть себе палочкой в лоб?

Я один. И не потому, конечно, что проснулся в его постели без него. Всё, чем я жил эти месяцы — галлюцинация, я бредил, отравившись Снейпом. И был один. Нужно принять ещё дозу — вдруг поможет.

Закрываю глаза. Холодно.

И нужно встать. Снейп не любит, когда я задерживаюсь у него в комнатах в его отсутствие, хотя почему-то не стал меня будить, когда уходил. Снейп много чего не любит, я тоже в списке.

Давай, Поттер, соверши подвиг, выползи из-под одеяла.

Сегодня завтрак в Большом Зале — ещё большая пытка, чем обычно. Сегодня в Большом Зале надо не только есть под чужими взглядами, но и делать при этом вид, что жив. К мыслям, тяжёлым и несвежим, как вчерашняя каша, добавляется нытьё в висках, а горлу сухо и больно, будто колючки глотаю. И холодно, Мерлин мой, как холодно. Это мне, наверное, вчерашняя прогулка даром не прошла. Жаль, если Мионе тоже.

А ещё в Большом Зале Снейп, он чуть склоняет голову в ответ на моё нечто, призванное изобразить улыбку, и тут же недовольно смотрит на слизеринский стол — сегодня его детишки слишком громко болтают и смеются. Слишком по-гриффиндорски, наверное.

Подойти, сгрести в кулаки неизменную чёрную мантию, встряхнуть что есть силы — какого чёрта, Северус? Почему ты мне не сказал? Зачем позволил считать тебя хоть немного своим? Кричать в его презрительную гримасу, конечно, он ведь презирает несдержанность, в поднятую бровь его — а ничего удивительного, Северус, это все мои демоны проснулись и рвутся наружу, ты может, думал, их нет уже, а они просто спали, ты спел им хорошую колыбельную, Северус.

И закрыть глаза, и чтобы витражи взрывались и осыпали мир цветными осколками, а пламя свечей чтобы взметнулось и заревело...

Ничего такого я не делаю, просто цежу кофе, слушаю, как в голове затевает игру огромный молот, и пытаюсь впихнуть в себя миниатюрный обсыпанный сахаром рогалик. Потому что я стабилен. Я стабилен и не имею права на вопли, взрывы и демонов.

Кроме того, я теперь знаю — как и зачем он мог. Глупо спрашивать очевидное.

Совы бомбардируют столы почтой. Записка от Гермионы спрашивает: "Гарри, как ты?" — а мне почему-то видится в её словах оттенок вины. Я вообще мастер видеть то, чего нет. Лучше бы написала, что не простыла, выгуливая меня.

В лабораторию ухожу, встретившись глазами со Снейпом. Когда-то от таких взглядов бежал мороз по коже. Потом окатывало жаром.

Сегодня всё ненастоящее, и сам я — игрушка.

И он — он тоже.

Игрушки играют игрушками.

А ведь тогда, вначале, понимание, что Снейп играет мной, не вызывало такого отторжения. А всё, наверное, из-за убеждения, что это было нужно Снейпу. Не его больному чувству долга. Не мёртвому Дамблдору. Ему самому. Только ради него... Ещё и правила собирался изучить, чтобы быть на равных. Идиот.

Руки добавляют, помешивают, три раза по часовой стрелке, четыре — против, а я счастлив, что наконец можно не следить за выражением лица. Осторожно, Гарри Поттер думает. Гарри Поттер, фальшивый шпион, игрушечный зельевар, карманный Повелитель Смерти. Черти понесли Гермиону переодеваться.

Насыпьте мне песка побольше, хочу быть страусом и чтобы всё стало как раньше. Потому что жить с этим всем как сейчас — не выходит. Яд кобры подмигивает опаловым глазом из крошечного запечатанного флакончика — может, не в котёл?

Фу, Поттер. Трусость должна иметь границы. Ты ведь вроде мужчина, да к тому же гриффиндорец. Гриффиндор, вперёд. Подбери сопли и возьми себя в руки, пока ещё не очень противно взяться.

Кажется, я сыплю зверобой уже второй раз. Или нет?

Руки двигаются в такт молоту, он уже в полную силу лупит по мозгам. Холодно. Три по часовой, четыре против, три по, четыре против, три...

Возвратившийся из класса Снейп смотрит, как по лопатке сползает белая, остро пахнущая масса, принюхивается, морщится:

— Слишком много зверобоя, — и добавляет снисходительно: — А впрочем, неплохо.

Отчего-то сегодня мне нужно, чтобы он вместо этого сказал, как когда-то — вы бездарь, Поттер, бездарь и тупица, если не можете совершить настолько простое действие и отмерить верное количество... А он не говорит. Он говорит — неплохо. Хотя и слишком много зверобоя. Всё для стабильности хозяина Даров, да, Северус?

Захлёбываюсь тоскливым пониманием — теперь я это буду видеть в каждом слове и прикосновении, как раньше видел тающий лёд. И снова буду сам виноват. Так что раскладываю мазь по склянкам, молчу, как дурак, и пожаловаться не на кого.

— Поттер, что с вами сегодня такое? — слышу вдруг.

Да всё хорошо, Северус. Просто что-то жить не хочется, а так — всё в порядке.

— Горло болит. И голова. Простыл, наверное, — закупориваю последнюю склянку, спрашиваю: — Что-нибудь ещё на сегодня?

— Ничего срочного, — говорит Снейп, сверля меня глазами. — У меня ещё Хаффлпафф после обеда, а вы, Поттер, скверно выглядите, поэтому примите зелье и полежите. Принести вам что-нибудь?

Я не знаю, как мне быть дальше, знаю только, что больше не стану напрашиваться на внимание и ласки, а по его инициативе мне и так достаётся их не много. Но даже на это немногое у меня нет права.

— Не нужно — хриплю. — Я эльфов попрошу, если что.

Посылаю чистящее заклинание на котёл и ползу к двери, пока он не предложил что-нибудь ещё, от чего у меня не хватит решимости отказаться.

— Поттер.

— Что?

— Зелье. Сомневаюсь, что в ваших комнатах оно есть.

— Да, конечно.

До шкафа с готовыми зельями несколько шагов, которые сейчас кажутся подвигом. Не потому, что я болен. Просто боюсь споткнуться о его взгляд. Хорошо, что сегодня можно всё списать на простуду.

А он сам достаёт флакон, и подходит, и кладёт прохладную ладонь на мой лоб, а потом, видимо, решив, что этого недостаточно, склоняется и прижимается губами. Это он не целует так, это он так просто проверяет, нет ли температуры, и во мне подымается дикая, неправильная волна, смешанная из отчаяния, злости и нежности, и обрывается вниз, и чуть не выплёскивается — зачем, Северус?! Только ради клятвы, данной мертвецу в странном нигде?!

Меня убьёт "да".

Я боюсь не поверить в "нет".

Кажется, я научился не задавать вопросы, ответ на которые услышать не готов. Молчу, закрыв глаза, и только жду, когда он отойдёт от меня.

А он не торопится. Он говорит:

— У вас жар, и притом сильный. На Гриммо вряд ли настолько холодно, но я не стану спрашивать, где вы шлялись, что умудрились так простыть. Захотите — сами скажете. Видимо, вы слишком устали за последние дни, плюс переохлаждение — и вот результат. Ну ничего, сегодня отдохнёте немного, а после Рождества обещаю спокойную неделю.

— О чём вы?

Снейп впихивает мне в руку флакон с зельем, снова впечатывает губы в мой горячий лоб, и вот теперь это уже поцелуй, я так понимаю.

— Потом расскажу. Идите в постель, немедленно, — и прищуривается: — Или вас отнести?

Шутка. Ну да. Но вот как раз сегодня я шуток не понимаю. Поэтому серьёзно спрашиваю:

— Вам кажется, что в гостиных факультетов иссякли темы для обсуждения? Хотите подкинуть свежую? Тогда отнесите.

Снейп пару секунд внимательно смотрит мне в глаза, а потом совершает странное и раритетное — смеётся. Смеётся и говорит:

— Поттер, вы меня когда-нибудь уморите своей наивностью. Эта тема перестала быть свежей давным-давно. — Он открывает дверь, подталкивает меня в коридор и спрашивает: — Может, вас всё же проводить?

— Я дойду.

— Ну как знаете.

Снейп круто разворачивается и уходит, а я приваливаюсь к стене, надо перевести дух, и долго ещё вижу далеко впереди, за спинами студентов, чёрные всполохи его мантии.

Простуда, видимо, послана во спасение моему рассудку, потому что думать я не могу. Добираюсь до своей постели, проглатываю зелье и просыпаюсь только к вечеру.

Мне жарко и влажно, наверное, температура спала. Всё-таки хорошее зелье я варю.

Тело как комок ваты, в голове пусто — зато не болит. Страшно хочется сбросить пижаму и помыться, встаю, ползу в ванную комнату, но сил стоять под душем нет, я и добрёл-то сюда едва-едва. И ждать, пока наберётся вода — тоже не могу, поэтому сажусь в ванну так, морщусь от холодного прикосновения к коже и совсем не ожидаю, ловя ладонями натекающую воду, что дверь откроется.

— Поттер, вы самоубийца, я всегда это знал. Вылезайте немедленно.

Мне внезапно хочется прикрыться. Жалкий, ненужный порыв — чего он у меня не видел?

Поэтому я просто закрываю глаза. Всё он видел. Видел, трогал, сжимал, прикусывал хищно, вбирал губами, а ещё находил языком место под коленкой, и мне было бы смешно, если бы ноги мои в это время не опирались на его плечи, а сам он не был так близко и так возбуждён. Но он был — и он специально целовал меня под коленкой, знал, что там щекотно, но что мне уже совсем не до смеха, знал, что я вскинусь, прижмусь ещё теснее...

— Всё в порядке, — отвечаю хрипло, потому что перехватило горло. — Правда. Мне нужно вымыться.

— В пустой ванне? Почему вы не пошли хотя бы в душ?

— Боялся упасть, — признаюсь.

Снейп обзывает меня бестолочью, вздёргивает на ноги, а мозги просто уплывают, не желают участвовать. Я словно со стороны смотрю, как он быстро моет меня, забыв закатать и намочив свои рукава, как вытирает, как призывает чистую пижаму...

И он пытается снова уложить меня в постель, заявляя, что будет в гостиной. Моей гостиной, раз уж у меня не хватило ума отправиться болеть к нему, а понесло сюда, этим он почему-то недоволен. И чтобы я звал, если понадобится.

А потом понимаю, что, пока Снейп ворчит, я привычно льну к нему всем телом — я ведь привык, Мерлин мой, так быстро привык, что могу это делать, и стоит только вдохнуть горьковатый запах, как пропадают все мысли, только — вот же он, здесь, со мной... А потом ещё одна мысль, на этот раз правильная — не мой. Теперь хочется забиться в тёмный угол и поскулить.

— Всё нормально, мне уже лучше, — говорю я, выпутавшись из его рук. — Вы идите, а я попрошу эльфов принести чаю и в воду больше не полезу. Честно.

— Так, — говорит Снейп. — Понятно.

И уходит. Все тёмные углы в твоём распоряжении, Гарри.

Минут пять тупо смотрю на дверь, а потом зову эльфа, прошу самый тёплый плед, разжечь камин и — да, конечно же — чаю.

Магия хогвартских эльфов почти мгновенна. Заворачиваюсь в толстую серую шерсть, заползаю с ногами в кресло, тянусь за чашкой.

— Оставьте эту дрянь. Чай я сам сделаю, — говорит Снейп. Он вернулся. Вернулся и теперь выкладывает пакетики, выставляет пару флаконов, очищает чашку и заварочный чайник, объясняет коротко, как обычно: — Лечебный. Мне совсем не нужно, чтобы вы провалялись в постели несколько дней. Завтра будете здоровы.

Я сам не хочу болеть долго, меня вполне устроит сдохнуть прямо сейчас.

Но такой роскоши никто не допустит. Поэтому смотрю, как он споласкивает заварник кипятком, отмеряет щепотки из своих запасов, капает из флакона. По гостиной плывёт запах корицы, а Снейп сообщает, не глядя в мою сторону:

— Я попросил Минерву об отпуске после Рождества. На неделю.

Это та самая спокойная неделя, которую он обещал? Зарываюсь поглубже в плед. Остаться без его взглядов, без его голоса... Если бы ещё и без мыслей. Очень кстати, сэр. Я даже не стану спрашивать, куда вы собираетесь.

— А вы хотите куда-нибудь съездить? — спрашивает Снейп.

— Куда? — спрашиваю в ответ.

— К морю, например. Куда там ваша Грейнджер ездила? Хотите к морю, Поттер?

Читал где-то, что если заплыть далеко-далеко, лечь на воду и смотреть в небо, остальной мир словно перестаёт существовать. Мне не нужно никуда плыть, чтобы мир, в котором я живу, исчез. Достаточно и того, что Снейпа не будет в Хогвартсе.

— Нет, не хочу.

— Как хотите, — говорит Снейп. — Но всё равно нужно отдохнуть, пока студенты будут добавлять хлопот родственникам, а не нам. Значит, будем бездельничать, дразнить вашего эльфа и убивать время под омелой. Зная вас, могу предположить, что уж ею-то вы точно весь дом увешали.

А...

А? Я совсем тупой, да?

— Это вы меня к морю поехать звали? С вами? Вы и для меня отпуск выбили у Минервы? — уточняю, поднимая на него глаза.

Снейп даёт мне тёплую чашку и садится в кресло, буркнув тихо:

— Да. Что-то не так?

Всё так, Северус. Всё так — для Повелителя Смерти. А для Гарри Поттера?

Страус внутри рвётся воткнуть мысли в песок вместе с головой, тебя позвали, Гарри, давай всё забудем и станем играть дальше. Под омелой, да?

И ещё кто-то есть во мне, он вкрадчиво шепчет — смотри, как всё хорошо, ведь хорошо же, правда? Прекрати метаться, оставь как есть — и никуда он от тебя не денется. Никуда. Никогда. Ты ведь именно так хотел, Гарри?

Этот кто-то сговорился со страусом и теперь они убеждают меня вдвоём — что нужно просто похоронить вчерашний день, что не стоит всё рушить. Что нельзя подделать воздух, который кипит между нами.

Не могу больше.

Надо что-то сделать.

Я уже когда-то не поговорил с ним вовремя. А сейчас — время?

Не знаю.

Мне страшно. Я боюсь согласиться с чужими голосами в моей голове.

Нужно покончить с этим, потому что они лгут — ничего не кипит. Застыло, замёрзло, тронешь — разлетится острыми тонкими осколками. И дышать станет нечем.

Тронешь, Поттер?

Чай чуть горчит, мята, корица, шалфей, ещё что-то неведомое и терпкое, я не умею различать компоненты как он, на вкус и запах. Хочется пить и молчать, но я говорю:

— Сэр... Не нужно этого всего больше. Пожалуйста.

— Чего — этого? — удивляется Снейп.

— Я же знаю, вы бы предпочли работать в лаборатории, а не ехать куда-то со мной или тратить время без пользы на Гриммо. И сегодня... вы бы отправили меня в Больничное крыло не задумываясь, если бы не боялись, что я обижусь...

— Кажется, у тебя снова жар, — говорит Снейп. — И бред.

— Нет.

— Нет? — он протягивает руку через столик, но я отодвигаюсь, забиваюсь в дальний угол кресла, дальше, дальше, чтобы не достать. — Так. Что ты снова вбил себе в голову, глупый ребёнок? Ну-ка иди сюда, ко мне, вместе со своим коконом.

Глупый ребёнок. И ничего больше. Просто глупый ребёнок, с которым нужно нянчиться и следить, чтобы не свернул себе шею по недомыслию.

Качаю головой.

— Не надо, — прошу. — Я знаю, чего от вас потребовал Дамблдор. Там... когда вы... умерли... И знаю, что я не перестал быть хозяином Даров Смерти... Если бы не это — разве случилось бы хоть что-то между нами? Были бы вы сейчас со мной, если бы были свободны?

Жадно слежу за его лицом, отмечая едва уловимые свидетельства эмоций. Кажется, Снейп злится.

На меня?

Или просто оттого, что секрет раскрыт, и теперь будет труднее со мной справляться?

Но я ему благодарен — за долгое молчание, когда я слышу только собственное сердце, и как оно колотится в рёбра. За последний яростный всплеск смехотворной надежды, я знаю, это смешно — ждать такого от Снейпа, но это выходит само собой... За время, которое он даёт мне жить.

И за то, что Снейп не лжёт, отвечая. Хотя бы немного честности я же заслужил, правда? А он, наверное, и не чаял дождаться, что когда-нибудь можно будет оставить маски и сказать такое короткое, такое откровенное:

— Нет.

Вот голоса и заткнулись. Спасибо, сэр. Страус мой издох, размозжил голову о каменный пол подземелий. А тот, вкрадчивый, сказал напоследок — ну и дурак. И тоже умолк. Можно я разолью эту вязкую полынную тишину по фиалам?

Я не был ему нужен тогда, я знал это, я знаю это и сейчас, но четыре коротких месяца взрастили убийственную разницу между двумя "я ему не нужен". Он не виноват, я сам выкормил свою боль. Если нырнул в зимнюю реку, полагая, что она способна быть тёплой только для тебя, и теперь погибаешь в ледяной воде — глупо винить реку, верно?

Аккуратно ставлю чашку.

Снейп препарирует меня напряжённым взглядом — ждёт истерики или выброса? Напрасно. Я же стабилен. Просто хочется сжаться в комочек, крошечный-крошечный, а раз не получается, я подтягиваю колени к подбородку, обхватываю их руками, так и сижу, согнувшись в три погибели, так легче.

— Вы могли бы сказать мне, — говорю.

— Мог бы? — холодно интересуется Снейп.

— Мог бы, — упрямо бормочу. — Это же неправильно, так не должно быть. Неужели вы думаете, я стал бы...

Как-то вдруг заканчиваются слова.

— Стал бы что? — спрашивает моё безумие, прерывая долгую паузу.

Он безжалостен. Ведь ясно же и так. Но я отвечу, раз уж пришло время называть вещи своими именами:

— Не стал бы... Мерлин... не стал бы вас провоцировать на близость, а сами бы вы разве когда-нибудь... а, да, это я уже спрашивал. А вы — вы не имели права мне потакать только из-за того, что должны Дамблдору.

— То есть, мысли, что я поступил так по собственному желанию, вы не допускаете.

Нет-нет-нет, Северус, я больше не играю в допущения и домыслы.

— Нет, — качаю головой. — И знаете, я бы лучше оставался овощем в Мунго и дальше, чем вынуждал вас так расплачиваться за возвращение. Я же думал, что... а, ладно... — я, кажется, даже улыбаюсь, хоть и криво. — Простите. Я не знал. Но вы тоже не сказали мне правды...

— Похоже, теперь вы знаете слишком много, — в его голосе яд, присыпанный ледяным крошевом, я отвык от этого коктейля. А зря. Прежние игры закончились, и его спокойствие тоже, он вскочил и теперь стоит, скрестив руки на груди, и спрашивает:

— А позвольте спросить, откуда? И когда узнали? Впрочем, второй вопрос отпадает. Не ранее, чем вчера вечером, да, несомненно, поскольку на Гриммо вы отправлялись в хорошем настроении, а притворяться вы не умеете. Так откуда?

— Не имеет значения.

— Поттер, если я спрашиваю — имеет. О вашем статусе Повелителя Смерти осведомлено всего несколько человек, о моём участии — и того меньше, и никто из них не должен был проводить с вами разъяснительные беседы. Следовательно, с вами говорил тот, кому знать о Дарах не положено, и я хочу знать — кто. Поттер, это серьёзно, это вопрос безопасности, вашей в первую очередь. Включите мозги и поймите наконец.

Давно он на меня так не шипел. А, пусть шипит — это помогает вспомнить, каков Северус Снейп реальный. И отвлекает от мысли, что моего Северуса Снейпа никогда не существовало. Если от этой мысли не отвлекаться, она так и будет протыкать сердце тупой иглой.

Гермиону я им, конечно, не отдам. А между собой пусть разбираются сами.

— Не волнуйтесь, сэр. Ему положено. Мне Дамблдор рассказал. Портрет Дамблдора.

Снейп застывает, вонзив в меня чёрную пропасть взгляда. А я, кажется, переоценил свои силы. Или он в чай что-то добавил — реальность понемногу теряет резкость.

Помогает только ущипнуть себя за ногу под пледом, и то ненадолго — только чтобы нарушить тяжёлое молчание, с трудом ворочая языком:

— А где Дары?

— В надёжном месте. Кроме вашей мантии, конечно, — говорит он уже спокойнее и снова садится. — Для чего вам, Поттер?

— Как для чего... Раз уж они мои, хочу забрать.

— Надеюсь, не прямо сейчас? — спрашивает Снейп, пристально наблюдая, как я борюсь со сном.

Мотаю головой. Где бы ни находились Дары — они всё равно принадлежат мне.

— Какой смысл... Если бы это что-то меняло... но не изменит же? А ты не сказал мне правду сразу... это нечестно, знаешь?..

До ушей ещё долетает, что правду не говорят тем, кому говорить её опасно — и это последнее, что я понимаю и запоминаю.

Утром, как Снейп и обещал, просыпаюсь до отвращения здоровым, причём просыпаюсь в кровати. Либо он всё же осуществил намерение поносить меня на руках, либо воспользовался заклинанием. Но узнать не у кого. От вчерашнего чаепития на столике нет ни следа, Снейп, наверное, ушёл ещё вчера — может, к себе, а, может, с портретом ругаться. Убедился, что я не собираюсь устраивать трагедию из произошедшего и мирно сплю, и ушёл.

Наверное, можно было сделать по-другому. Не так, не вдруг. Отдаляться постепенно, избегать, проводить вечера и выходные без него.

Наверное, он бы только вздохнул с облегчением и не стремился бы выяснять причины, по которым сумасбродный любовник перестал навязчиво отнимать почти всё его время. Прошла у Поттера придурь — и прекрасно.

Да, наверное, нужно было сделать так. А я не смог.

Жаль, что вчера я был не совсем адекватен. И этот чай его, усыпивший меня так некстати... А я же хотел сказать, что всё понимаю и ни в чём его не виню, что постараюсь больше не затруднять ему жизнь, раз уж чёртовы древности связали нас...

Сегодня это как-то совсем не приходится к слову. Последние предпраздничные дни, у декана много работы, скоро студенты разъедутся по домам, Снейп носится по Хогвартсу чёрным демоном, забегая в лабораторию лишь ненадолго, и в эти моменты он, похоже, настороженно ждёт — вдруг его взбунтовавшийся карманный Повелитель выкинет что-нибудь, не справившись с эмоциями.

— Как вы себя чувствуете? — тон его меньше всего можно назвать заботливым. Просто вопрос прихворнувшему вчера ассистенту, как он там сегодня, справляется или отправить его подальше, чтобы зелья не портил.

— Нормально, — изо всех сил стараюсь говорить так же ровно, чтобы ни ноты не промелькнуло.

Я справляюсь, сэр. Меньше всего мне хотелось бы заставлять вас тревожиться. Видите, даже зелье сварил. Вы, конечно, снова говорите, что сварено довольно пристойно, хотя и цвет его, подозреваю, не ультрамарин, как вы написали в пометках к рабочему рецепту, а просто тёмно-синий. Что поделать, не быть мне хорошим зельеваром.

Зато я умею черкать пером в свитках, которыми вас исправно снабжают ваши бездельники и лоботрясы.

А Снейп, похоже, задался целью перед праздниками испортить жизнь всем студентам, эссе так много, что я сижу с ними в кабинете до вечера, проверяю тщательно и неторопливо, сегодня это не просто письменные работы, это спасение Гарри Поттера, они худо-бедно занимают голову. И худо, и бедно. Несколько раз застаю себя тупо глядящим в пергамент — я не понимаю ни слова из прочитанного. Это потому, что у нормальных людей в голове мозги, а у меня — невообразимая каша.

Не знаю, чего именно хотел Дамблдор. Действительно того, чтобы Дары не достались кому-то другому и дождались времени, когда я смогу с ними справиться? Или чтобы они лежали тихо в забвении и не достались никому — и мне тоже?

Можно спросить у портрета. Ха. Спросить можно. А потом долго думать, о чём он умолчал в очередной раз.

В конце концов, не наплевать ли на то, чего там хотел или не хотел Дамблдор... Неужели ты, Поттер, до сих пор ждёшь, пока кто-то скажет, как правильно? Пойди ещё инструкцию попроси.

Я знаю, что должен сделать. Забрать Дары Смерти — я обещаю себе это, и попробовать быть хоть немного не таким эгоистом и разгильдяем, Повелитель Смерти — это вам не ассистент зельевара, который вправе носиться со своими мелкими глупыми заботами, то любви ему подавай, то тихую семейную жизнь...

Зельевар же к вечеру сбавил темп и теперь мешает мне думать. И пусть он молчит, склонившись над записями, всё-таки кабинет у нас один на двоих — он мешает. Я знаю, если сейчас к нему, если запустить пальцы в тяжёлые чёрные пряди — я соскучился, Северус — наверное, он не оттолкнёт, он притянет к себе, как и прежде, обжигая сквозь одежду прикосновениями...

Ничего такого я больше не сделаю. Я запретил себе. Это не только для него, это я хочу понять, возможно ли отклеиться от Северуса Снейпа и выжить.

Я мог бы даже работать у себя, а не здесь, но хотя бы видеть его можно себе разрешить? Это же не считается?

А Снейп, кажется, мешать сейчас прекратит, он смотрит на часы и собирается уходить, прихватив пухлый рабочий блокнот и последний выпуск солидного "Зельедела". Только говорит в своей излюбленной холодной манере:

— Поттер, мне нужно изучить ещё пару статей, поэтому, если вас сегодня не ждать, скажите сразу. В этом случае я буду уверен, что не придётся прерываться.

Это что? Это он о чём?

А, ну да. Это же он так интересуется, приду ли я болтать глупости и не давать ему читать, как делал чуть ли не каждый вечер все эти месяцы. Он правда думает, что я могу? Вот теперь?

— Не придётся, — я стараюсь не смотреть на длинные пальцы, которые поглаживают матовую бледно-зелёную обложку журнала, и добываю из кучи свитков очередную жертву. — Мне ещё половину первого курса проверять, так что я вам не помешаю.

И вдруг он говорит, словно забыв, что хотел что-то там изучить:

— Это всё можно отложить на завтра, — и ждёт молча, а потом, не дождавшись, спрашивает: — Так заварить для вас чай?

Сердце устраивает дикие скачки. Сколько раз мне хотелось, чтобы он так сказал? Чтобы не цеплял на лицо выражение "куда-ж-от-вас-денешься", а вот так — бросай всё, Поттер, и пойдём ко мне пить чай. А он говорит это только теперь.

Я не пускаю себя к нему, я преграждаю себе путь чьей-то двухфутовой писаниной, и язык уже выдаёт правильный ответ:

— Спасибо, не нужно. Я хотел бы закончить сегодня.

— Вот как, — вздёрнув бровь, говорит Северус Снейп.

И уходит, а я смотрю в его прямую спину, пока не захлопывается дверь кабинета, и только потом позволяю себе со всей дури влупиться лбом в стол. Это я устал держать лицо.

Северус.

Северус.

Я безнадёжен.

Я вовсе не приклеился, я прирос к тебе всем собой, можно только отрывать, роняя кровавые капли.

Догнать, обнять, я хочу чаю, Северус, хочу... В пятницу Рождество, в доме на площади Гриммо запахнет мёдом и корицей, там омела, там красные бусины ягод в резной восковой зелени остролиста, там ёлка и мои идиотские подарки. Ты их примешь, конечно же, теперь можно не беспокоиться об этом. Примешь и увязнешь ещё глубже, и не отступишь, тебе некуда — Повелитель Смерти хочет именно тебя.

"Это же вы, Поттер, мальчик-который-любит-получать-всё-что-хочет"

Пойти на Гриммо одному и утопиться в самом большом котле из нового набора было бы лучше всего.

Жаль, нельзя. Мало ли кого сочтёт после этого хозяином Старшая Палочка.

Покончив с работой, курю у себя допоздна, глядя в огонь, разожжённый заботливыми эльфами, и ухожу спать. Похоже, скоро это станет единственным способом провести вечер. Можно было бы к Рону и Мионе, подруга сегодня снова присылала сову, но там нужно будет разговаривать, а я не хочу.

Ничего не хочу. Никого не хочу. Куплю много умных книг и чёрных мантий, бутылку коньяку и один бокал. Мрачная физиономия уже при мне. Буду сам себе Снейпом.

Придурок.

В замок втекает ночь. Я давно не бродил по Хогвартсу, накрывшись серебристой тканью мантии-невидимки, тёмные коридоры будоражат и теперь, хотя я давно не студент и прятаться нет нужды. Но я почему-то всё равно замираю под звук приближающихся шагов и тихо отступаю в узкую пыльную нишу. Не знаю, зачем.

— Где он? А, Миссис Норрис? Где этот гадкий мальчишка?

Филч замирает перед моим укрытием и резко суёт фонарь мне в лицо, скрытое мантией.

— Поттер! — торжествующе вопит он. — Попался! Я отведу тебя к декану!

Этого не может быть.

Цепкие пальцы хватают меня за предплечье и тащат по коридору. Миссис Норрис, задрав хвост трубой, марширует позади, так гордо, словно это её личная победа.

Я настолько обескуражен, что не сопротивляюсь, а говорю:

— Сейчас же ночь!

— Ночь, — соглашается Филч, не останавливаясь. — И это хорошо.

Кто из нас сумасшедший?

Он волочёт меня до лестницы в подземелья и толкает вниз. Ступени летят навстречу, я лечу по ступеням, и вслед летит, затихая:

— Не вздумай сбежать! Я проверю! Проверю... проверю...

Сбежать. Я знаю, куда.

Знакомая дверь поддаётся с трудом, скрипит будто стонет.

— Северус! — зову. — Северус, почему меня видно?!

— Уже умудрились испортить? Поттер, вам совершенно нельзя доверить хорошую вещь. И что это за фамильярность? Извольте обращаться ко мне как положено.

Голос надтреснутый и неживой, я пугаюсь, ору в темноту:

— Люмос!

Палочка в руке, кажется, не моя, вспыхивает прожектором.

Гостиная пуста. Ни кресел, ни шкафов, ни даже камина. А на стене, в огромной простой раме — мантия и волосы теряются на тёмном фоне, только лицо и ещё руки, скрещённые на груди, сереют нездоровыми пятнами.

Пячусь:

— Северус... почему?!

— Потому что я умер, тупица, — сообщает Снейп, складывая губы в презрительную тонкую нить, и просит кого-то: — Скажите ему, наконец, правду. Пусть оставит мертвецов в покое.

— Умер, умер, конечно, умер, — Дамблдор улыбается, кладёт Снейпу на плечо почерневшую кисть, будто успокаивая, поглаживает, осыпает мантию хлопьями истлевшей плоти. — Вот твоя правда. Повелитель.

Они вдвоём отвешивают шутовской поклон, озорно переглядываются и смеются, нет, не смеются, их распяленные рты исторгают хохот, меня оглушает, сгибает пополам, не даёт дышать, хриплю, падаю лицом прямо в огромный чёрный камень, он скалится навстречу трещиной.

Вскакиваю, натыкаюсь на собственную кровать. Вылетаю в коридор, четырнадцать шагов укладываются в три, больно бьюсь плечом в дверь, заперто, конечно же, и внезапно меня словно выключают.

Оседаю на пол, сижу под его дверью, пытаюсь дышать — потный, босой и в пижаме.

Хорошо, что ночь, как сказал безумный завхоз из кошмара. Хорошо, что ночь, и никто не видит, какой ты идиот, Поттер.

Очки остались в спальне, пижамная куртка липнет к спине. Мерзко. Назад доползаю, по ощущениям, к утру.

А ещё только три. Ложиться снова не решаюсь. Курить и камин — наше всё.

За завтраком поглядываю на Снейпа, словно хочу убедиться, что он таки жив.

А Гермиона совершенно не жалеет сов. "Гарри, ты злишься на меня? Хоть пару слов напиши, пожалуйста"

Записка едет в рукаве мантии в мою комнату и там покорно отдаётся Инсендио, а пепел становится добычей Эванеско. Не знаю, зачем мне это, если я не злюсь, но вид горящей бумаги приносит короткое удовольствие. Надо ответить, а то подруга примчится проверять, жив ли я ещё.

Школьная сова уносит затребованную пару слов, ровных, гладких, призванных успокоить совесть, а меня весь день передёргивает отголосками ночного кошмара, особенно когда Снейп ко мне обращается. Хотя он почти не говорит со мной, а те ласки, которые раньше доставались мне среди дня до обидного редко — рука на моём плече, быстрый бег тёплых пальцев по щеке — теперь исчезли вовсе, он даже не подходит близко. Теперь я ему за это благодарен, не знаю, что делал бы, если бы он подошёл.

Нет, он, конечно же, не станет.

Он ведь давал понять, что всё может быть как прежде — заварить для вас чаю, Поттер? На большее глупо рассчитывать, он и этот шаг навстречу делал как умеет, пересилив себя, а я не принял жертвы. Больше Снейп такого не допустит.

Как хочется попросить Обливэйт, кто бы знал...

И ночи... Хвала Мерлину, оживший портрет Снейпа мне больше не снится. Зато снится сам Снейп, я всё ещё могу обнимать его там, и потом просыпаюсь и долго цепляюсь зубами за край подушки, чтобы не взвыть.

А когда всё-таки засыпаю, меня снова встречают коридоры Хогвартса. Бреду, зажав в правой руке Старшую палочку на манер скипетра, пальцы левой перебирают камень в кармане, а на плечах, конечно же, покоится мантия-невидимка. Наверное, объединившись с двумя другими Дарами, быть невидимкой она перестала, и люди, попадаясь навстречу, спешат уступить дорогу, склоняются низко-низко, бормочут:

— Повелитель...

Это так отвратительно, что хочется зашвырнуть палочку подальше, но она словно прилипла к пальцам, не стряхнёшь, а мантия врастает в кожу. Я понимаю — это навсегда, и, кажется, от этого со мной случается выброс там, во сне, и я просыпаюсь со сбившимся дыханием и мокрым лицом, ещё помня, как рушатся стены Хогвартса, как грохочет, смывая каменную крошку с развалин, дикая разъярённая вода.

Вот же бред какой, а?

Снейп, как обычно, был прав. Он был прав, я опасен. Я так и буду вскакивать ночью, не зная, приснился ли мне очередной выброс, и гадая, на месте ли ещё все башни Хогвартса. Так и буду метаться между желанием забыть о Дарах навсегда и отвращением к такому себе.

Однажды это меня победит.

Я постучу в запретную дверь, и проглочу его взгляд — стоило ли выпендриваться, Поттер?

И сползу к его ногам, прими меня назад, Северус, верни мне мои миражи, потому что я слаб, ни разу не герой и не хочу жить без тебя, пусть даже моё неодиночество будет придуманным и фальшивым.

Бежать.

Бежать отсюда в тишину дома на Гриммо, больше некуда, закрыть дверь и камин. От себя я не сбегу, но от Снейпа — попробую. Он сводит меня с ума. Всегда сводил. И всегда будет — если я останусь рядом.

И если не останусь.

Но о том, что мой побег не имеет смысла, я думать не хочу.

В Сочельник прячусь от Снейпа в своих комнатах, как мышь в подполе, а потом пишу ему записку о том, что проведу Рождество с Уизли. Он не станет проверять, там ли я.

Крадусь по пустым коридорам — почти все разъехались, а те, что остались в замке, сейчас, наверное, готовятся к праздничному ужину.

Знаю, я должен забрать Дары, но... Позже. Не сейчас. Решиться именно сейчас на ещё один разговор или хотя бы на встречу кажется невозможным — после того, как я решил исчезнуть из Хогвартса, на меня благословением снизошла апатия. Теперь боюсь спугнуть.

Но Снейп всегда был тем фактором, что рушит моё спокойствие. Снейп входит в кабинет как раз тогда, когда я кладу на его стол записку. Он протягивает руку к этому свидетельству трусости, случайно задевает моё плечо, и я вздрагиваю.

А Снейп молча пробегает глазами строки, небрежно швыряет листок на стол, садится и принимается просматривать рабочий блокнот, шуршит страницами... Он что, совсем ничего не скажет?

— Сэр, так я могу уйти?

Снейп дёргает щекой. А когда начинает говорить, у меня по спине бегут мурашки — я знаю этот тон, тихий и обманчиво мягкий, от которого хочется сбежать на край света.

— Вас внезапно посетила мысль, что для этого требуется моё разрешение? Кажется, несколько минут назад вы собирались сбежать, оставив... это, — и презрительный взгляд на записку.

Молча пожимаю плечами.

— Ну вот что, Поттер. Я вас ни к чему не принуждал и не собираюсь принуждать впредь, — говорит Снейп.

Я знаю. Поэтому я говорю:

— Я знаю.

— А коль знаете — тогда что это за прятки с элементами эпистолярного жанра? Считайте себя в отпуске, прекратите этот спектакль и идите куда хотите. Нет, если вам угодно изображать из себя жертву — можете продолжить. Не быть идиотом я вас тоже не могу заставить, — и снова склоняется над записями.

Наверное, я бы возражал. Я всегда возражал, когда Снейп обвинял меня в позёрстве и игре на публику. Я так долго хотел, чтобы он знал, какой я на самом деле, но сейчас он знает, и ему это безразлично — какой я. Всё определяет набор артефактов. И раз уж сегодня избежать встречи не удалось, снова откладывать разговор нет смысла.

— Профессор. Отдайте мне Старшую палочку и Воскрешающий камень, пожалуйста.

— Для чего?

Кажется, он уже спрашивал об этом. И я ответил. Но мне нетрудно ответить ещё раз.

— Я и так непростительно долго перекладывал на вас свои обязанности. Теперь, когда я вспомнил о них...

— Вам напомнили, — резко перебивает Снейп.

Он встаёт, чуть ли не отшвыривая стул, и возвышается надо мной угрожающей жердью. Но я его не боюсь. Давно не боюсь, и это уже ничем не исправить.

— Пусть так, профессор. Это даже хорошо, что напомнили. И если бы вы сами сказали мне о Дарах раньше...

— Раньше? — спрашивает Снейп и по плечам тянет сквозняком. — Поттер, сделайте одолжение, оглянитесь на свои поступки. На свою безалаберность, импульсивность и нежелание класть в основу действий здравый смысл. На неумение распоряжаться собственной жизнью — хотя это и не ваша вина, вас не к этому готовили, но вы не обнаружили даже и малейшего желания научиться. Взгляните на себя и скажите, должен ли я был напомнить такому человеку, который, к тому же, и без всяких дополнительных артефактов способен разнести половину Шотландии только оттого, что не справился с эмоциями, что он является обладателем Даров Смерти и потому, возможно, самым сильным магом современности?

Ничего нового он мне не сказал. Ничего, что я уже не сказал бы себе за эти дни сам.

— Поттер, я задал вопрос.

— Не должны были. Вы правы. Сэр.

— Я прав. Прекрасно. Так на каком основании вы собираетесь получить Дары Смерти?

— Может быть, на том основании, что благодаря вам я теперь вполне стабилен — за эти дни ведь не сообщали о землетрясениях, ураганах и цунами? Да, и Хогвартс до сих пор цел, если вы заметили. А, может, потому, что Дары действительно принадлежат мне, и раз уж я хочу их вернуть, то отказать мне в этом вы просто не можете.

Он смотрит на меня неотрывно, говорит:

— Да, просто отказать не могу. Что вы станете с ними делать, Поттер? Надоело прозябать в лаборатории? Время пользоваться славой героя уже упущено, а публичного могущества хочется?

Зачем он так? Но мне теперь всё равно. Мне всё равно. Мы чужие. Он. И я. Так мы — он и я — теперь говорим друг с другом. Так теперь правильно. Так было бы правильно с самого начала, если бы я не был слепым самонадеянным дураком. Нужно проглотить гадкий ком в горле и ответить, а то снова сочтут недееспособным.

— Покорить мир или стать новым Тёмным Лордом меня не тянет — если именно это вас заботит. Положу их в банковскую ячейку. Буду держать под кроватью. Зарою на заднем дворе дома. Какой ответ вас устроит, сэр? Портрет Дамблдора, кстати, дал понять, что я вполне способен справиться с Дарами.

Жалкие потуги на храбрость, но так, кажется, мне легче.

А Снейпа не задевает откровенно хамский тон. Он говорит:

— Можете продолжать подыгрывать Альбусу сколько угодно, безосновательное восхваление ваших качеств, несомненно, вам гораздо приятнее, чем реальное положение дел. Но я не Альбус, меня ваша беспечность устраивать не может, — сообщает он. — Это опасные вещи, а не старый мусор. Хочу напомнить, вы единственный маг, который получил Старшую палочку, не лишив жизни её хозяина. Не боитесь, что следующий претендент может не быть столь гуманен?

— Я не собираюсь на каждом углу кричать о том, какой я непобедимый, вы знаете, что не стану. А гуманность здесь вообще ни при чём, и вы это знаете тоже. Я понятия не имел, что становлюсь хозяином Старшей палочки. Это вышло случайно.

— Вот, Поттер! — если бы Снейп ткнул сильнее, его палец продырявил бы меня насквозь. А так только синяк останется. — Именно так, с вами всё выходит случайно. И коль уж вам не хочется покорять мир намеренно, разумнее оставить и палочку, и камень там, где они есть — как раз во избежание случайностей. Будьте спокойны, они хорошо защищены.

Да, Северус. Мне безразлично могущество Даров Смерти, и так было бы разумнее — если бы мне была безразлична и твоя жизнь тоже.

— Я знаю, профессор, в защитных чарах вам, вероятно, не найдётся равных. Я понимаю, вы не согласны с Дамблдором и не считаете меня способным на разумные действия. Но мне всё равно нужны Дары. Я намерен отвечать за них сам, не обременяя вас ни своим имуществом, ни собой. Мне кажется, это самое первое, что нужно сделать, чтобы найти средство разорвать связь между нами.

— Вот вам зачем... Надо же, — говорит Снейп, — Гриффиндор во всей красе. Не желаете поинтересоваться моим мнением? Или снова будете делать глупости?

Он говорит с бесстрастным лицом, глядя не на меня, а куда-то мимо, так, будто только что выслушал нудный, никому не нужный доклад, и я не могу сдержаться:

— Попробовать наконец жить не по чужому сценарию — это вам кажется глупостью, сэр? Не понимаю, вы хотите избавиться от этого проклятия или нет?!

— А если не хочу?

Что... Что он сейчас сказал? Что он сейчас сказал?! Почему?

— Почему?..

А он тихо спрашивает:

— Вам непременно нужно докопаться до причин?

Да. Я не говорю. Я киваю. Я онемел.

Надо бы по-другому... надо бы звучать твёрдо и решительно... И чтобы не переворачивалось всё внутри сейчас, когда он вдруг снимает с меня очки, ведёт пальцем по скуле, ладонь так знакомо скользит на затылок, и я стою так близко от него, и не могу пошевелиться — греюсь теплом его руки...

Лица я не вижу, вижу только его губы, и как они произносят:

— Что, если вы для меня не такое уж проклятие, как успели себе придумать? Если вы ошиблись, Поттер?

Слова капают в меня расплавленным воском.

Если я ошибся... Северус. Северус... потянуться через эти дюймы, всего ничего между нами, меньше секунды, два бешеных удара сердца...

И три древних артефакта. Поттер, дай себе пинка и опомнись.

А он...

То, что он сейчас сделал...

Жестоко. Убивает.

И мне удаётся — не знаю, как, я же только что умер — мне удаётся произнести:

— Это что, профессор Снейп? Последнее средство убеждения? Крайняя мера?

Снейп медленно моргает. Один раз.

А потом пальцы на моём затылке сжимаются так, словно он сейчас свернёт мне шею. И я бы мог поклясться, что из его глаз меня сейчас жжёт не просто злобой — если бы всё ещё позволял себе трактовать смысл неуловимых перемен в его лице.

Но я не позволяю себе такого больше. Я знаю, что не ошибся. А эта ярость оттого, что ему не удалось меня убедить оставить Дары, никто ведь не любит проигрывать, правда, профессор? Но вы сами виноваты, что я больше не тушуюсь в разговорах с вами.

Он больше не держит, суёт мне очки и говорит:

— Идите за мной.

Так говорил бы камень, если бы вдруг обрёл такую возможность.

Иду, едва попав дужками за уши — трясёт, это, наверное, от услышанного и сказанного в кабинете. От злости, может быть. Или это стало совсем холодно, когда он отпустил меня... Иду.

Оказывается, к нему в комнаты.

— Ждите здесь, — велит Снейп и скрывается в спальне.

Его нет слишком долго. Может, потому, что я так и не решаюсь сесть — ни на диван, ни на своё привычное место, а топчу ковёр, и скоро протопчу в нём тропинку.

А, может, и вправду слишком долго, и я потихоньку заглядываю в спальню, чтобы спросить:

— Что-то случилось?

Потому что Снейп у дальней стены обернулся на звук открывшейся двери — в полутьме только белое восковое пятно с чёрными провалами глазниц, и меня пробивает дрожью.

— Ничего, что касалось бы вас, — отвечает Снейп бесцветным голосом.

— Я могу помочь?

— Можете. Уйдите.

— Я...

— Поттер, вон из моей спальни! Или вы передумали и рассчитываете на что-нибудь ещё, помимо Даров?!

Раз он в силах так кричать на меня, значит, можно уйти. Точнее, вылететь, разобрав смысл последних слов.

Ещё лет сто проходит, пока Снейп, с узкой длинной шкатулкой тёмного дерева в руках, наконец появляется в гостиной и обрушивается в кресло. Он всё ещё бледен больше обычного, а говорит надменно и холодно:

— Мне действительно нет равных в защитных чарах. Признаться, я их накладывал, не думая, что буду когда-либо снимать. Возьмите.

Аккуратно — не коснуться бы его ненароком, не заледенеть бы до смерти — беру и открываю шкатулку.

В зелёной бархатной глубине разлеглась бузинная палочка, а в изголовье примостился чёрный камень — такие желанные для знающих магов и такие ненавистные мне предметы. С трудом подавляю порыв швырнуть всем вместе о стену, пусть бы разлетелось щепками. Спокойно, Поттер, Дарам ничего не сделается, а ты будешь выглядеть невменяемым.

— Я могу отдать их вам насовсем. Подарить. Хотите? — спрашиваю, захлопывая крышку и не поднимая глаз от резного узора. Спешите видеть — Гарри Поттер в роли Смерти.

И слышу усталое:

— Увольте от таких подарков. Поттер... что за ребячество? То нужно вам, то не нужно... Я теперь должен беспокоиться, как бы вы не спихнули это Уизли или Грейнджер? Или ещё кому-нибудь?

— Нет. Я бы не стал предлагать никому — кроме вас. А вы отказываетесь. А ведь это бы всё решило... Почему вы отказываетесь?

Голова его откинута на подголовник кресла, глаза прикрыты, он не меняет позы, чтобы ответить:

— Потому что у меня достаточно ума и знаний, чтобы подобными вещами воспользоваться — а также, чтобы, зная себя, избегать этого. А вам они в самый раз. Надеюсь, хотя бы зачатки самоконтроля вы успели в себе развить. Получили всё, что хотели? Уходите.

Да, нужно уйти. Не стоять столбом, обречённо понимая, что уже простил его жестокую выходку в кабинете, эту убийственную пародию на признание. И что снова невольно ищу в его жестах и интонациях холодного голоса скрытый смысл. Мне просто не хочется, чтобы он меня отпускал.

— На работу явитесь второго января. Попытайтесь не угробиться, пока будете без присмотра — я всё ещё за вас отвечаю.

— Постараюсь не причинять вам неудобств, сэр. Спасибо. За всё. И...

— Поттер, — перебивает он резко, наконец сверкнув на меня глазами, — мне ваша благодарность без надобности. Уберётесь вы отсюда, в конце концов? Или уже вжились в роль Повелителя Смерти и ждёте торжеств и почестей?

Нет, Северус. Я уберусь и так, совсем неторжественно. Как раз пригодятся те самые зачатки самоконтроля.

Шкатулка прячется под мантией, вещей у меня почти нет, и когда я прошу у Минервы разрешения воспользоваться камином, она только спрашивает, открывая мне кабинет:

— Ты разве не вместе с Северусом уезжаешь?

Объяснять ей ситуацию — дело неправильное, поэтому я говорю:

— Мне нужно раньше. Счастливого Рождества, Минерва.

Я вообще стараюсь говорить как можно меньше. Меньше сказал — меньше солгал, да, Северус?

— Счастливого Рождества, Гарри, — отвечает МакГонагалл, а Дамблдор из-под кустистых седых бровей молча наблюдает со своего холста, как я иду к камину.

Чего ты хочешь от меня, мертвец? Что мне делать с содержимым шкатулки? Может, и правда, есть прелесть в господстве над миром?

— Гарри, — вдруг зовёт меня старческий голос, — погоди минутку. Минерва, могу я поговорить с Гарри наедине?

Директору не нравится, как её выпроваживают из собственного кабинета, она поджимает губы, но уходит. Мне тоже не нравится, что портрет всё-таки решил открыть рот, и я уже запускаю руку в чашу с порошком.

— Ты забрал их? — спрашивает Дамблдор.

— Да.

— Осторожнее, мой мальчик. Я очень тебя прошу, — взволнованно говорит портрет, зачем-то теребя бороду. — Никто не знает, что таится в этих предметах. Они сильны и по отдельности, а что произойдёт, когда они встретятся — даже Мерлин не сказал бы. Но сомнения принесут только вред, ты должен быть очень уверен в себе, чтобы попытаться объединить Дары. Не старайся всё постичь в одиночку, лучше посоветуйся со мной.

Он наклоняется вперёд, стёкла очков взблескивают и прячут взгляд, а мне кажется, что старик за ненужными движениями скрывает азартную дрожь.

— То есть, вы всё-таки хотели именно этого. Чтобы я попытался, так? — цежу сквозь зубы, стараясь отвечать не слишком резко. — Что ещё было у вас в планах?

Дамблдор качает головой, говорит:

— Я мог планировать многое, Гарри, но только ты сам решаешь, как поступить. И ты, я верю, сможешь сделать правильный выбор.

Черпаю дымолётный порошок так, что просыпается на пол, и швыряю его в камин.

Не хочу больше слушать. О правильном выборе. И о том, что я смогу.

— Площадь Гриммо, двенадцать!

Закрываю дом на площади Гриммо от нежданных гостей. И понимаю, что никакое господство над миром мне не светит даже при условии, что я этого захочу.

Потому что я идиот.

Я совсем забыл о том, что ждёт меня в доме на площади Гриммо.

Смотрю на ель. На ажурных птиц, мишуру и ангелов. На омелу, чёрт её возьми. На кресла у камина — в правом Снейп читает по выходным, вытянув длинные худые ноги к огню. Читал.

А есть ещё необжитой кабинет на втором этаже. И лаборатория в подвале. Там он не был — но что с того? Мне достаточно помнить, кому всё это предназначалось.

И я решил, что мне здесь — здесь! — будет легче. Я такой дурак. Это так смешно.

Это так смешно, прямо до слёз, щекам мокро и горячо, и можно даже не сдерживаться.

Смеюсь.

Наверное, слишком громко, потому что с тёмной еловой зелени стекают осколки шаров.

И изломанные птичьи крылья.

А на ветках падуба остаются только кровавые пятна раздавленных ягод, и можно доставить себе удовольствие — прохрустеть по серебристо-зелёной мешанине стекла и листьев к лестнице на второй этаж. Или к подвалу. Там столько смешных вещей.

Да. Я выбираю подвал.

— Хозяину Гарри плохо? — обрывает меня на полпути дрожащий голос.

Оборачиваюсь, давясь всхлипами — вот ещё одно смешное существо. Оно что, не видит, что я веселюсь?

— Исчезни, — рычу, и от этого обдаёт гостиную ледяным фейерверком люстра, что-то ещё трещит, а я неожиданно взлетаю.

Но подумать, куда и зачем лечу, не успеваю — кто-то перепутал меня с бладжером, спина взрывается болью, а через короткий миг темноты вижу перед собой влажные перепуганные глаза.

— Кричер.

— Хозяин Гарри не будет бранить Кричера? — жалобно вопрошает он.

— За что? — уточняю.

Мне жёстко и холодно — а, это я на полу. Вот и книжный шкаф возвышается. Справа. С выбитым стеклом. И бок ноет. И голова. Тоже с правой стороны.

— Хозяину больно? Кричер хотел как лучше, Кричер не хотел навредить хозяину Гарри! — причитает эльф, помогая мне подняться.

— Стоп, — говорю я и шиплю от боли в плече. — Давай внятнее.

Кричер лопочет, я краем уха слушаю, поражаясь виду комнаты. Будто смерч прошёлся. Хотя почему будто... А полёт — это я не сам по себе летел, как поначалу коротко вспыхнуло в голове, больной Дарами. Это Кричер отшвырнул меня своей магией и совсем перепугался, когда полёт прервался подвернувшимся шкафом. А вместо меня посреди гостиной теперь громоздятся останки древней люстры.

Да. Уж я развлёкся.

— Не бойся, — говорю я Кричеру. — Со штырём от люстры в голове я бы себя ещё хуже чувствовал. Так что всё в порядке. Прибери здесь, ладно?

— Сделать как было? — спрашивает эльф. — Кричер может.

— Да, — говорю. — Сделай как было — до того, как я развешал тут это сверкающее уродство. И ёлку тоже убери.

— Хозяин не будет праздновать Рождество дома?

— Хозяин уже отпраздновал.

Счастливого Рождества, Гарри Поттер. Иди спать.

Но вместо того, чтобы послушаться себя, иду в лабораторию. Уже не хочется ничего громить, я спокоен, просто нужно подумать, а там не слышно, как Кричер звенит осколками. Я только прошу его найти школьный чемодан и принести мантию-невидимку.

И хотя руки мои дрожат, когда вытряхивают бузинную палочку и чёрный камень из шкатулки на серебристую ткань, расстеленную на пустом лабораторном столе, ничего такого не происходит. Дары Смерти встречают друг друга без фанфар и фейерверков.

Общие фразы Дамблдора-портрета пользы не несут. Однако же он себя выдал — ему зачем-то нужно было, чтобы я соединил Дары в целое. Как? Не знаю. Зачем? Не знаю.

Они слишком сильны и сами по себе — сказал портрет. Воскрешающий камень не может воскрешать полностью и на самом деле, но что, если совокупная сила Даров — сможет? Он хотел соблазнить меня возможностью воскрешать?

Не знаю, сколько я так сижу, созерцая этот чёртов натюрморт. Кричер несколько раз пытается войти, но я слишком хорошо закрыл лабораторию — помогает даже от вездесущего эльфа с его магией, и пикси меня пощипай, если я знаю, как так вышло. Снова Снейп оказался прав.

И тот его выпад — у меня достаточно ума, Поттер, чтобы не связываться с Дарами, это вам они в самый раз — сейчас отрезвляет лучше холодной воды. Чем я думал, когда считал, что могу понять, чем владею, и что-то там исправить? Всё, что у меня есть — фантастическая глупость и вечное стремление жить иллюзиями. Это — и ещё больная идея свободы для того, кому — он так сказал — вовсе не нужно быть от меня свободным.

Он так сказал, я не поверил, и не верю сейчас. Но я всё-таки хочу сделать ему подарок на прощание — раз уж прежние не подходят.

И я уже знаю, какой.

Задуманное мной — ужасно, я сам себе кажусь дикарём, который с перепугу замахнулся дубиной на непонятный тонкий механизм, забытый древней могущественной расой. Но это меня не останавливает, а только подстёгивает действовать побыстрее. Мы, дикари, такие.

Теперь мне кажется, что именно этого я и хотел, когда решил забрать Дары у Снейпа. Что ещё я могу с ними сделать?

Пытаться соединить их, советуясь с Дамблдором? С портретом Дамблдора. Какое дело ему теперь до этого мира? Разве что он хочет вернуться с помощью Даров, перестать быть просто цветной грязью, размазанной по тряпке и наделённой способностью говорить. Но это не ко мне — теперь, когда я знаю, что ушедшие из этого мира продолжают жить, просто не здесь и не со мной. Я не виноват, что Дамблдору неуютно в его псмертии.

Просто хранить Дары, как обещал Северусу? Зачем? За всё время своего существования они не породили ничего, кроме крови, вражды и смерти.

Это я не оправдания себе ищу. Благодеянием человечеству здесь и не пахнет, цель у меня иная. А люди вообще любят сражаться за что угодно, и конкретно Дары им для этого не нужны.

Мне тоже не нужны, мне даже не хочется узнать, была ли правда в легендах о невиданном могуществе того, кто объединит Дары. И меня совершенно не мучает совесть, когда я сгребаю всё — и отцовскую мантию — в сверкающий котёл.

И бросаю туда же злой шёпот:

— Инсендио...

Наверное, это слишком просто, чтобы уничтожить подарки самой Смерти, это не подействует — я ведь даже не вспомнил о палочке и нужной позе, но я и за спичками встать не поленюсь, если что. А на крайний случай есть ещё Адский Огонь — этому вообще всё равно, что жрать. Сейчас я отчего-то уверен, что остановлю его в нужный момент без труда.

Но ни спички, ни Адский Огонь не требуются. Занимается и так, горит задумчиво, нехотя, дразнясь крохотными слабыми язычками, как будто там, в котле, уверены, что это я так шучу, что вот-вот опомнюсь и кинусь тушить.

Но я не шучу.

Я просто хочу, чтобы они сгинули.

Я так этого хочу.

И к потолку, отчаянно воя, устремляется огненный фонтан.

Меня отбрасывает невидимой волной, жмёт к полу, не даёт подняться. Нет у меня ни костей, ни мышц, лежу тяжёлой тряпкой, смотрю сквозь слёзы и резь в глазах, как сыплются искры и взрываются колбы, как сплющивается о стену никому не нужный набор котлов, как плавятся свечи и раскалывается гранитная столешница.

Невидимый погромщик подбирается всё ближе, аккомпанируя себе грохотом и треском.

Совсем рядом закручивается в причудливую фигу массивный треножник, наверное, то же сейчас случится и со мной, сила сгорающих артефактов довершит то, что не удалось Волдеморту и упавшей люстре, а я по-прежнему не могу двигаться и по коже колким инеем расходится ожидание. Кажется, Северус, подарок выйдет щедрее, чем предполагалось. Я для тебя шёл только в комплекте с Дарами, хотя и не знал об этом, и так будет правильно — закончиться вместе с ними.

Так будет правильно, и, наверное, поэтому мне не страшно.

Лицо облизывает горячим ветром.

Сушит слёзы, бежит лёгким огнём по телу.

Это не больно.

Это будто меня касаются, проверяя — я ли, здесь ли.

Я. Здесь.

И я теперь знаю, что такое этот огонь. Он заполняет разум, и вынуждает удивиться — неужели я раньше считал себя волшебником? Как нелепо.

Теперь — да. Теперь я могу.

Созидать и разрушать, подчинять и отпускать, пренебрегать любыми границами — и границами мира. Я могу — всего лишь пожелав. Я имею право.

Я здесь. Я готов.

Но только не к тому, что через мгновение снова буду прежним.

Что останусь жить — глухой, слепой, немощный. Теперь я знаю о себе и это. Теперь, когда вдруг покинул меня огонь и сила, его породившая.

Мне будто в насмешку показали, чего у меня теперь нет.

Ничего нет.

А я — я, к сожалению, есть. Дышу в тишине.

И слой пепла есть, даже на лице — теперь и пальцы измазаны чёрным.

И пол, усеянный обломками и осколками — тоже есть. По крайней мере, та его часть, которую я вижу отсюда.

Надо же.

Гостиная погибла от моей истерики. Да, Гарри. Да. Истерики. А тут я сперва решил подумать. Подумал.

Ну, и толку?

Польза самоконтроля и размышлений, где она, если результат в финале — тот же?

А, Северус?

Его имя не будит во мне ни боли, ни тепла.

И память о всемогущей силе, переполнившей меня на короткий миг — всего лишь память, без привкуса сожаления. Я просто сделал то, что нужно — для него, для меня. И устал.

Ужасно хочется спать.

Спят в спальне. А на полу спать плохо — говорю я себе и закрываю глаза.

Я совсем замёрз, и мне всё равно, что снова где-то что-то трещит и рушится.

Я устал — хочется мне сказать новой силе, безжалостно трясущей меня за плечи, не нужно, оставь, но мысли не хотят перебираться в слова, а я теперь уже прижат к тёплому, на шею контрастом ложатся ледяные пальцы, слуха касается сорванное дыхание, а потом всё тело заполняется горячей щекоткой, и я понимаю — в меня понемногу течёт чужая магия.

Эта щекотка безумно раздражает, но отодвинуться мне не дают, а только говорят зло на ухо:

— Терпи, не ёрзай.

— Северус, — говорю я голосу и, кажется, глупо улыбаюсь.

— Молчи, мешаешь.

Сон отступил и жуткий холод убегает из тела, и он всё ещё прижат ко мне, или я к нему, и я потихоньку просовываю руки, обнимаю тоже, замираю, я потом оправдаю себя перед собой, я же не в себе, мне сейчас это можно, правда?

— Северус. Твои руки. Почему холодные такие?

— Молчать.

— Но мне уже луч...

Руки у него заняты, льют кипящий поток силы, но он находит, как меня заткнуть, он врезается в мой рот с такой яростью, какой не обнаруживал даже когда считал, что я стремлюсь в его постель по заданию министра. Я не знаю, как отвечать на такое, и поэтому не отвечаю, а просто подчиняюсь. Это даже не поцелуй, это печать — глубокая, навсегда, я хочу, чтобы навсегда...

Так, как я хочу, выходит редко. Через какое-то тысячелетие Снейп отрывается от моих губ и почти отталкивает меня.

— Вот теперь — лучше. И когда вам велят молчать — нужно молчать, Поттер.

Он тяжело и рвано дышит, он бледен необычайно. И он зол. Нет. Он в бешенстве.

— Вас вообще нельзя оставлять одного?! Какого чёрта вы тут натворили?! — спрашивает он, дёргает щекой раз, и второй, встаёт и сухо велит, отряхивая мантию: — Подымайтесь, вы уже пришли в себя, подымайтесь и отвечайте.

— Северус, — говорю я подолу чёрной мантии. И, кажется, глупо улыбаюсь. Да, меня нельзя оставлять.

— С Рождеством, — говорю я ему.

Снейп открывает рот, не иначе, для очередной гадости, но тут слышится:

— Хозяин Гарри будет завтракать сразу или желает сначала разгромить ещё что-нибудь в доме?

Эльф высовывается из-за спины Снейпа осторожно, у меня под рукой валяется слишком много предметов. Кажется, я понимаю, откуда зельевар здесь взялся.

— Кричер, — говорю, — это ты его сюда притащил?

— Позвольте заметить, никто меня не тащил, — возражает Снейп. — У вашего эльфа всего лишь хватило ума сообщить, что вы, придя домой, устроили безобразие в гостиной, а затем заперлись в подвале, подняли страшный грохот и не отзываетесь всю ночь. В следующий раз, Поттер, если вам придёт охота уничтожать мебель и утварь, соизвольте предупредить, что намереваетесь развлечься. Чтобы мне не приходилось снова взламывать вашу защиту — в этом слишком мало приятного. И вставайте, наконец. Можете?

Я всё могу. Мне становится необычайно легко, хотя сил хватает только чтобы вздёрнуть себя на четвереньки.

— Учтите, ещё раз выкинете что-либо подобное — заберу то, что вы так настойчиво вытребовали. Да я уже сегодня увидел достаточно, чтобы никакие сказки о вашей стабильности на меня не подействовали.

Ха.

И ещё два раза ха.

Встать не получается, поэтому я так и иду — на четвереньках, собирая ладонями и коленями мелкие осколки.

Надо же отдать подарок, разве нет?

— Поттер, что вы делаете?

— Вообще-то, — говорю я, разбрасывая завал из обломков табурета и книг, потому что мешает ползти, — я хотел подарить тебе это на Рождество. Ну, ты видишь. Лабораторию, в общем. Идиот, да? Твой подарок немножко испортился, но это даже хорошо, потому что тебе он не нужен, да, я теперь знаю, что не нужен, а я не хочу дарить тебе бесполезный хлам.

— Поттер, — говорит Снейп и идёт ко мне.

— Вот, — говорю. Я наконец добрался до заветного котла и теперь перебираю пальцами мягкий пепел. — Вот. Возьми. С Рождеством, Северус.

И протягиваю котёл ему.

— Поттер, вы заставляете беспокоиться за ваш рассудок, — говорит Снейп, глядя не на подарок, на меня.

Я держусь за его взгляд, тёмный и тревожный, прошу:

— Не нужно беспокоиться. Извини, что без упаковки. Можешь ссыпать в коробочку, вдруг его можно использовать в каком-нибудь зелье... Пепел Даров Смерти всё-таки...

Я раньше никогда не видел, чтобы глаза у Снейпа становились круглыми. Теперь уже видел. Снейп отдёргивает протянутую было руку — то ли он хотел взяться за дужку котла, то ли за мой шиворот, чтобы я наконец поднялся с колен — и неожиданно хрипло говорит:

— Ты с ума сошёл?

— Да, — киваю, — давно, ты разве не знал?

— Зачем? — спрашивает Снейп.

— Не знаю. Это как-то само по себе вышло. Я не планировал. Ты видел кого-нибудь, кто планирует сойти с ума?

— Зачем ты это сделал? — снова спрашивает он.

А. Это он о Дарах? Он не понял?

— Ты не понял? — говорю я ему. — Ты теперь свободен. Ты что, не рад?

Кажется, нет. Или это он так удивился, что на радость его уже не хватило?

— Тебе и это не нужно, да? — тычу пальцем в пепел. — Правильно. Пусть вообще исчезнут. Чтобы ни следа. Эванеско.

Стою на коленях, молчу, рассматриваю опустевший котёл. Как дурак, в общем.

Кружится голова.

Наверное, не стоило сейчас выпендриваться с магией. Можно было просто смыть пепел в канализацию.

И это последняя мысль на сегодня.

А следующая приходит ко мне не знаю когда и где, но это первое, о чём я думаю, очнувшись — я теперь тоже свободен.

— Выпейте это, — говорит Снейп.

И больше не говорит ничего. Ну, или почти ничего. Ещё он говорит:

— Не кривитесь, а пейте. Иначе я отправлю вас в Мунго, пусть последствия вашего идиотского героизма лечат там, коль мои средства нехороши.

Хотя он и отобрал у меня сигареты, в Мунго я не хочу, и потому покорно глотаю, пускай, ничего, что на вкус дрянь распоследняя. Зато Снейп неизменно является на Гриммо три раза в день, рано утром, в полдень, и ещё раз вечером, чтобы отравить меня чем-нибудь свеженьким — от магического переутомления. Чтобы я мог нормально пройти по дому, не цепляясь за стены. И чтобы моя палочка прекратила притворяться прошлогодним сучком.

Да, ещё он однажды говорит:

— Всё наладится, Поттер. Вам станет легче теперь, — и чему-то усмехается, так, что у меня жжёт за рёбрами. Объяснять, что именно он подразумевает, Снейп, конечно же, не собирается.

А объяснений от него хотят, правда, по другому поводу. День на третий после моих подвигов приносит Шеклболта, и я жалею, что не закрыл камин. Снейп, хотя и отправил меня в спальню, лежать после утреннего зелья, сам ещё не ушёл, он как раз велит Кричеру следить, чтобы я не курил и не шлялся долго по дому, а я, в пижаме и тёплом халате, торчу наверху у лестницы и слушаю, как он это говорит, потому что потом зельевар уйдёт и дом онемеет до полудня.

И вдруг вклинивается ещё один голос, низкий и недовольный.

— Доброе утро. Снейп? Мне нужен Поттер. Кричер, позови хозяина.

— Он спит, — это Снейп. — Я бы не рекомендовал тревожить его.

— А я, мистер Снейп, рекомендую вам заботиться о собственных делах, — Шеклболт сегодня суров. — Кричер, иди за Гарри, немедленно.

— Не смей, — негромко говорит Снейп.

— Кричер не смеет, — скрипуче и ехидно говорит эльф. То есть, это я слышу, что ехидно, Шеклболт его интонаций, конечно, не знает.

— Снейп, вы же умный человек и понимаете, что, скрывая от меня Поттера, навлекаете на себя нехорошие подозрения, особенно сейчас, в свете произошедшего. Не забывайте, по вас давно и горько плачет Азкабан, и если бы не Гарри, вы бы заняли там надлежащее место ещё полтора года назад.

— Как досадно, что мальчик тогда всё же покинул больницу, да, Шеклболт? — вкрадчиво спрашивает Снейп. — Что вам нужно? Только уясните — упрятать его в Мунго сейчас уже не выйдет. Поттер здоров, и физически, и психически, просто переусердствовал с магией. Это вам любой колдомедик подтвердит. И будьте уверены, я найду того, кто подтвердит это и для прессы.

— Снейп, вы прекрасно знаете, что мальчишка — ходячая катастрофа, и только поэтому я предлагал тогда понаблюдать его дольше в условиях госпиталя. Эти его выбросы только подтвердили правильность моего мнения, и вам очень повезло, что всё обошлось. А то, что он вытворил сейчас, вообще ни в какие ворота не лезет — если ваш рассказ Дамблдору соответствует истине.

— Вины Поттера в этом нет, — к моему удивлению, отвечает Снейп, — я тоже не ожидал такого. Древние артефакты, Шеклболт, иногда очень непредсказуемо реагируют на попытки изучить их.

Вот как. Значит, и Дамблдору достался лишь кусочек правды. Или этот кусочек был специально огранён под Шеклболта.

— То-то и оно, — говорит Кингсли. — И последствия тоже могут быть непредсказуемыми.

— Он абсолютно нормален. Просто переутомление.

— Если это правда, пусть его осмотрит человек, мнению которого я могу доверять.

— Осмотрит в другой раз, — непреклонно отвечает Снейп. — Я уже сказал вам — Поттер принял зелье и отдыхает.

А Шеклболт, кажется, зол всерьёз. Он говорит:

— Если в качестве ответного аргумента мне понадобится отряд авроров, он будет здесь незамедлительно. Дело перестанет быть настолько приватным и повлечёт за собой протоколы и долгие разбирательства, и вы, Северус, будете пережидать это время в менее уютном месте. Сомневаюсь, что вам это понравится, но вы не оставляете мне выбора.

Только авроров мне ещё здесь и не хватало.

— Только авроров мне ещё здесь и не хватало, — говорю я вслух, спускаюсь в чём был, то есть путаясь ногами в длинных полах халата, а внизу пережидаю, пока прекратит кружиться голова, и спрашиваю: — Чего вам нужно от меня, Кингсли?

— Я велел вам лежать, — говорит Снейп, потом кривится, мол, что с идиота спросишь, складывает на груди руки и отрешённо смотрит в серый декабрь за окном.

И только теперь я вижу, что есть ещё человек в комнате, просто он молчал всё то время, что Снейп пикировался с Шеклболтом, да и теперь просто наблюдает. Маленький, сухонький и лысый, с глазами навыкате, он скорее напоминает домового эльфа, а не человека. Перевожу взгляд на Кричера и с трудом сдерживаю идиотское хихиканье. Я же психически здоров, не так ли?

— Я просто хочу убедиться, что с тобой всё в порядке, Гарри, — говорит Шеклболт, снабдив голос заботливыми интонациями, он, наверное, не понял, что я слышал разговор полностью.

— Со мной всё в порядке.

— Да? А я слышал, у тебя проблемы с магией, — удивляется он. — Нужно обязательно показаться хорошему специалисту. Ты ведь не хочешь остаться сквибом на всю жизнь?

Сказать, что ли, что раз уж я не маг, так и он мне не министр...

— Это всего лишь переутомление, Кингсли. И профессор Снейп уже занимается моей проблемой.

— Профессор Снейп ещё должен объяснить мне, как вверенные ему артефакты оказались у тебя, да так, что потом — что там с ними случилось? Испарились?

— Сгорели, — честно отвечаю. — Не знаю, почему. А у меня они оказались, потому что я попросил профессора отдать — решил, что должен изучить их сам. Или вы собирались прятать их от меня вечно?

— Конечно, нет, — тоже очень честно говорит министр. — Но я считал, что тебе рано заниматься такими вещами, да к тому же, в одиночку, и, как видишь, был прав. Скажи, Гарри, а ты уверен, что это было именно твоё решение? И что они действительно сгорели?

— Не понял, — я смотрю на Шеклболта в упор, — вы на что намекаете?

— Господин министр намекает, Поттер, — голос Снейпа проливается в разговор тягучим ядом, — что я наложил на вас Империус и прибрал Дары к рукам. Пфффф... Шеклболт, смените колдомедика, нынешний явно скрывает от вас пару диагнозов.

— На меня же не действует Империус, — напоминаю.

— Ах да, — якобы вспоминает Кингсли, игнорируя хамство зельевара. — Но ты ведь не будешь возражать, если тебя осмотрит хороший доктор?

Доктор — это вот тот псевдоэльф в углу, что ли? Судя по тому, как фыркает Снейп, он то ли не совсем хороший, то ли не совсем доктор. Или совсем не доктор.

Хотите удостовериться, что я не превратился в чудовище, Кингсли? Именно за этим вы здесь, раз уж Дары министерству не достались? Или надеетесь, что Снейп лжёт и вы всё же сможете обзавестись ручным Повелителем Смерти?

Не знаю, отчего Снейп так старательно не пускал ко мне министра, магии во мне ни капли, а потому я пожимаю плечами и говорю:

— Ну пусть смотрит.

К Снейпу поворачиваться страшно, а псевдоэльф довольно ухмыляется и подходит, потирая ручки. Выглядит жутко, не хватает только зловещего хохота, но он говорит неожиданно добродушно:

— Ещё пару секунд, молодой человек. Сейчас, пусть руки согреются, а то вам неприятно будет. Вот так. Повернитесь.

И кладёт одну свою птичью лапку мне на лоб , а вторую — на шею.

То, что он бродит по моим мозгам, я понимаю только по лёгкой щекотке где-то справа, за ухом, только очень глубоко, и если вас никогда не щекотали внутри головы, понять, каково это, просто невозможно. Хочу вырваться, но мнимый доктор держит крепко и отпускает только тогда, когда сам решает прервать контакт.

— Какой нервный молодой человек. Я ведь не сделал вам больно, зачем же дёргались? — говорит он, а на вопросительный взгляд Шеклболта только слегка мотает головой.

— Что за фокусы, Кингсли? — спрашиваю. — Я не давал разрешения на легилименцию.

— Ну что ты, какая легилименция, — удивляется Кингсли. — Я беспокоился, не причинил ли тебе непоправимый вред этот... ммм... эксперимент. Зато теперь мы можем быть уверены, что всё нормально.

А потом удивляется снова:

— И разве тебе есть что скрывать?

Он прощается, быстро и предельно вежливо, потом гостей слизывает зелёный всполох в камине, а мне думается, что лучше бы они остались ещё. Потому что Снейп срывается с места и орёт на меня:

— Идиот! Если вы слышали разговор, за каким чёртом вообще спустились? Каким местом вы думали?!

— Ничего же не случилось страшного... — говорю.

Теперь, когда оказалось, что "всё нормально", мне и самому так кажется.

— Ничего страшного... — передразнивает Снейп. — Да если бы этот вампир усмотрел в вас хоть намёк на необычную магию, я уже не говорю о тёмной, вы бы сейчас были на пути к отдельной палате в Мунго, потому что для Азкабана вы пока слишком неизучены. Доказывайте потом парням из отдела Тайн, которые станут препарировать вас как флобберчервя, что вы не получили ничего интересного в наследство от артефактов! А после ваших фокусов с Дарами — вы могли поручиться, что он ничего не обнаружит?!

— Не надо на меня кричать, — говорю я ему.

— Не надо на вас кричать? Да вас пороть надо за такие выходки, — уже спокойнее говорит мне Снейп.

— Ну, всё же обошлось... Видите, нет во мне ни необычной магии, ни обычной. Никакой. А Кингсли всё равно бы просто так не отвязался... Не знаю, что там насчёт отдельной палаты, а только, если бы я не спустился, вы бы сейчас были на пути к отдельной камере в Азкабане. Не похоже было, что он так просто угрожал, из любви к искусству блефа. А он правда хотел закрыть меня в Мунго тогда? Не понимаю, он же сам предложил мне работать в Хогвартсе... и... и...

— И шпионить за мной, — заканчивает за меня Снейп. — Это, думаю, для того, чтобы быть уверенным, что вы станете играть за его команду в случае чего. Или хотя бы держать вас в поле зрения, раз уж полный контроль стал невозможен.

— Значит, это вы настояли, чтобы я вернулся в Хогвартс? Да?

— Всё, Поттер, разговор окончен. Идите спать, — говорит Снейп. — Не искушайте судьбу, идите.

Он швыряет в огонь дымолётный порох, рявкает:

— Хогвартс! — и ныряет в камин.

А я ещё немножко смотрю на угли, потом улыбаюсь — это до меня дошло, что Снейп до сих пор верен привычке спасать мою шкурку, а уже потом иду наверх. Мне велели спать. Сон приходит тут же, я сплю почти до обеда, и всё это время складываю из каких-то пошлых розовых цветочков букеты. Не могильные венки, и то хорошо.

Ближе к Новому Году реальность понемногу прекращает мерзко плыть перед глазами в самый неожиданный момент, и даже палочка снисходит до пары чахлых искр, которые я и предъявляю Снейпу. Однако он вместо того, чтобы гордиться плодами трудов своих, жёлчно брюзжит:

— Кто вам позволял колдовать? Дайте своей магии придти в норму, а уж затем увлекайтесь демонстрациями. И ради всего святого, делайте что говорят, если не способны думать самостоятельно. Я не собираюсь по второму кругу тратить на вас редкие ингредиенты.

Этот Снейп — такой, каким его знает Хогвартс, а я знаю, что Кричер сейчас снова примется ныть на публику, как мало ест хозяин Гарри, и Снейп останется на ужин — проследить, сколько чего я сумею в себя запихнуть. Ну, ясно, это чтобы не тратить редкие ингредиенты по второму кругу.

Пускай и таким извращённым способом, но обещанную неделю я всё же получаю. И, убаюканный мелкими радостями вроде совместных трапез, я гоню от себя главную мысль — что дальше? Гоню, но она возвращается, и тащит за собой другие. Может, я обидел его тогда, в день, когда забирал у него Дары. И, может, я действительно ошибся, как он сказал. Теперь, когда между нами больше не стоят Дары и посмертная воля Дамблдора — может, когда-нибудь он всё-таки мне это повторит?

А если нет... Что дальше? Пытаться вернуть в свою жизнь хотя бы немного тепла, просто слушая его наставления и указания по поводу очередного рецепта? И, может, однажды сварить всё-таки то, что нужно, а не то, что выйдет? И получить его одобрение, и знать, что это будет предназначено именно мне? Гарри Поттеру?

К новогоднему вечеру бедлам в моей голове принимает угрожающие размеры, и перед вечерним зельем, а значит, и перед приходом Снейпа, я бреюсь, скуриваю, едва удерживая в пальцах, припрятанную от сурового зельевара сигарету, и когда он появляется из камина, то видит перед собой коньяк, огромное сырное ассорти, настроганное заботливым эльфом, а ещё меня в кресле — ему я оставил привычное, справа.

Снейп хмыкает, добывает из внутреннего кармана фиал и говорит, конечно же:

— Выпейте.

Потом стряхивает с рукава сажу и добавляет:

— А коньяк вам нельзя.

— Коньяк вам, — говорю я, глотаю залпом очередную отраву, зажёвываю сыром и объясняю: — Сегодня вроде праздник.

— Действительно, — говорит Снейп.

— Или у вас другие планы? — спрашиваю я у него, искренне надеясь, что сердце не прорвёт сейчас рубашку. А ещё — что это заметно только мне.

— Пока нет, — говорит Снейп и усаживается, не снимая мантии. Ему будет жарко.

Сыр Снейп игнорирует, как, впрочем, и меня. Будто самое интересное сейчас тонет в коньяке — так он рассматривает содержимое бокала. Молчание — ледяная струна, и даже треск поленьев не спасает.

Не выдержав этой пародии на прошлое, я спрашиваю:

— Вы же говорили с портретом Дамблдора, да?

— Почему вы спрашиваете?

— Ну, я ведь сжёг Дары... Я понял, вы не сказали ему, что это я нарочно... но он так надеялся, что я объединю их... Он очень недоволен?

— Недоволен? Он счастлив, — роняет в бокал Снейп.

— Зачем вы говорите мне неправду? — спрашиваю я.

Снейп молча вздёргивает бровь.

— Я же сейчас совершенно неопасен, — говорю ему. — Я сейчас даже Люмос толком не могу сотворить, не то что разрушать континенты.

— Исключительно по собственной глупости, Поттер.

— Пускай. Я ни о чём не жалею.

— Ну разумеется. Для человека, которому не свойственно вначале думать, а уж после действовать, это единственный выход — научиться хотя бы не сожалеть о последствиях. Вы понимаете, что вообще могли погибнуть? — вдруг зло спрашивает Снейп.

С того момента, как я очнулся, он впервые говорит со мной о том, что я сделал. И я говорю ему — то, что думаю:

— Если бы не вы.

— Если бы не случайность, надо признать, для вас счастливая, — возражает Снейп. — Видимо, вам каким-то образом всё же удалось соединить Дары Смерти правильно, потому они и не смогли причинить больший вред своему хозяину. И если бы не это, я бы обнаружил гораздо худшую картину.

— Я не пытался ничего соединять. Я просто сложил их в котёл и поджёг Инсендио.

— Просто... — фыркает он. — Поттер, напоминаю, одним из артефактов был Воскрешающий камень. Камень, понимаете? Если бы вы прилежнее изучали Чары и были наблюдательнее, вы бы знали, что камни не загораются от простого Инсендио.

— Но загорелся же...

— И благодарите Мерлина, что Дары отреагировали на этот акт вандализма всего лишь так, а не погребли вас под руинами дома. Как я уже сказал, вы перед этим, скорее всего, умудрились случайно сложить части артефакта в целое и получили ненадолго то самое легендарное могущество. Так что в итоге Дары были уничтожены своей же силой, а не потому, что вы, Поттер, такой великий чародей, как внушил вам Альбус.

— Он мне не внушал... Он просто говорил, что я смогу их объединить. Я уже понял — он именно этого ждал, а я совсем не то сделал и не оправдал его ожиданий.

— Поттер... — вздыхает Снейп. — Вы всерьёз считаете, что можете знать, какой результат ему требовался?

— То есть?

— То есть, когда я говорю, что портрет вашего любимого директора счастлив, я не преследую цели ввести вас в заблуждение.

Да, пожалуйста, не надо меня вводить, мне бы чтоб вывел кто-нибудь... Аууу!

— Так что, — спрашиваю, чтобы не терять момент, когда Снейп невероятно щедр на ответы, — он этого и хотел? Чтобы я уничтожил Дары? Но почему нельзя было сказать? Я бы давно с ними разобрался...

— Великий и светлый Дамблдор припрятал от вас информацию, какая неожиданность, правда, Поттер? — зло ухмыляется Снейп. — Он давно интересовался этими артефактами и, делая меня хранителем Даров, скорее всего, понимал, что только их уничтожение сможет завершить мою роль. Видимо, вы должны были сами захотеть избавиться от них. И вы захотели — Альбус хорошо вас знал. Ваш покойный учитель, Поттер, предпочитал именно такие методы воздействия на ход событий.

— Он не мог знать, что я вас... что... — Мерлин, да как же сказать-то... — Что вы станете мне небезразличны... настолько...

— Ему и не требовалось это знать.

— Почему?.. — я и правда не понимаю...

Снейп молчит, будто сомневается, стоит ли отвечать. Потом, наверное, решает, что стоит, хотя на лице его абсолютно непроницаемая холодная маска, из тех, что он так любит надевать перед аудиторией. Сегодня аудитория — это я, и я слушаю, как он негромко произносит:

— Потому что неважно, кто именно стал бы хранителем Даров Смерти — вы, Поттер, поступили бы так в любом случае. Ваше извечное гриффиндорское шило не дало бы вам покоя, пока кто-то несвободен из-за вас. Так, наверное, планировал Альбус, и так вышло в итоге, — усмехается он, проглатывает залпом остатки коньяка и встаёт. Часы в углу гостиной звонко отбивают полночь, а Снейп говорит: — С Новым Годом, Поттер. Идите спать, вам не стоит переутомляться.

Всё, что я хотел спросить, вдруг вылетает из головы, такой он сейчас на фоне пламени... такой... красивый, наверное. Худой, длинный, чуть сутулый, тёмные тяжёлые волосы связаны в хвост, отчего лицо ещё резче — и всё же красивый.

А пока я любуюсь, он успевает зачерпнуть пороху и ступить в позеленевший огонь.

Проходит первый, потом второй, а потом и третий день нового года, Хогвартс, наверное, уже полон топота и голосов, Снейп почему-то не приходит, наверное, занят ужасно, и зелье мне притаскивают хогвартские эльфы, я маюсь бездельем и нерешёнными загадками, а четвёртого вечером он неожиданно появляется сам и протягивает фиал:

— Радуйтесь, это последнее. Ну-ка, скажите — Люмос.

— Люмос, — послушно говорю я, допив зелье и взмахнув палочкой.

Палочка освещает гостиную ярко-голубой звездой.

— Отлично, — говорит Снейп. — Теперь удержитесь с неделю от соблазна чрезмерно пользоваться магией — и всё будет хорошо. К беспалочковой это тоже относится. И аппарациями тоже пока увлекаться не стоит.

Я верю, что всё будет хорошо, без всякого подвоха, и потому спрашиваю:

— Вы говорили, что второго января нужно будет выйти на работу. А сегодня четвёртое. Можно мне уже перебраться в Хогвартс?

Такой простой вопрос — а Снейп почему-то не отвечает. Он вообще застыл изваянием, и когда наконец я слышу ответ, тут же решаю, что ослышался. Потому что Снейп даже не говорит, что рано мне ещё работать, он просто говорит:

— Не вижу необходимости в вашем присутствии там.

— Э-э... — говорю я. — Но... Вы же студентов засыплете контрольными, а они вас — своей писаниной. Зелья, наверное, я пока варить не смогу, но перо в руках удержу точно.

— Поттер. Я вообще не вижу смысла в том, чтобы вы и дальше занимали эту должность, — сообщает он ровным голосом и собирается уходить.

А я, кретин, ещё и спрашиваю, глядя ему в спину:

— Почему?

— Потому что смысла в этом нет, — он оборачивается, и мне становится не по себе, так холоден голос и столько злости в его глазах. — Вы прекрасно знаете, для чего вас отправили в Хогвартс, кроме того, я считаю, это всё же было неплохой заменой Мунго, где вас так хотел оставить ваш друг Шеклболт. Даров больше нет, и вы теперь действительно неопасны — и ему неинтересны, таких в Британии пруд пруди. Поэтому защита хогвартских стен вам больше ни к чему, как и должность ассистента зельевара — всерьёз зарабатывать на жизнь, насколько я знаю, вам нет нужды, меня с вами абсолютно ничего больше не связывает, а зельеварение — абсолютно не ваша стезя. Найдите себе другую забаву.

Я молчу — потому что не могу ничего другого... Потому что он мог вообще не тратить столько слов, можно было обойтись одним, "Круцио"...

А когда уже могу вдохнуть, спрашиваю:

— МакГонагалл уже знает? или нужно, чтобы выглядело, будто это я сам так решил?

Исподлобья на него смотреть неудобно, да и некогда — мне приходится отпрянуть назад, потому что Снейп мгновенно оказывается рядом и нависает надо мной, и шипит в лицо:

— Я хочу заняться наконец спокойно своим прямым делом — зельеварением, а не лавировать меж министров и мертвецов, пытаясь сохранить ваш рассудок и жизнь. Хочу отдохнуть от долгов и требований. И от вас, Поттер. Хочу, чтобы и моя война наконец кончилась. Это вам ясно?

Он так близко, что черты расплываются перед глазами, и я стаскиваю очки, но так хуже, так я вижу всё, и даже едва заметную трещинку на нижней губе. Тогда я опускаю веки и отвечаю:

— Ясно, причём и без ваших оправданий. Вы никогда этого не делали, зачем же начинать...

— Оставьте язвительность тем, кому это к лицу, — говорит он. — Я обещаю, вам станет легче. Нужно только немного подождать.

— Подождать? Чего? Вы снова знаете что-то, что мне сообщить забыли?

И тогда он встряхивает меня за плечи, так, что зубы стучат, и рычит:

— Поттер, прекратите прикидываться. Разорвать связь и покончить с этим проклятием — так, кажется, вы сказали, когда клянчили у меня Дары, и я полагал, вы понимаете, о чём говорите!

— Не понимаю, — говорю я. — Я не понимаю, о чём говорите вы сейчас.

— Посмотрите на меня, — велит Снейп, я покорно надеваю очки и открываю глаза, а он тихо произносит: — На самом деле не понимаете? Уничтожив артефакт, вы тем самым разрушили магическую эмоциональную связь с его хранителем — со мной. Всё кончилось, Поттер. Теперь действительно всё кончилось.

Внутри стремительно скручивается холодный узел.

— Вы лжёте, — говорю и очень хочу верить в то, что говорю. — Да, конечно, вы лжёте, профессор Снейп, только я не понимаю, зачем. Что вам нужно? Чтобы я уволился? Чтобы больше никогда не попадался вам на глаза? Да ради Мерлина! Всё, что угодно, только скажите — вы солгали! Да?!

Я почти умоляю. Столько всего рассыпалось в пыль за последние дни, вся жизнь, но единственное, в чём я убеждён до конца — я на самом деле люблю его. И я действительно готов на что угодно — пусть только не отбирает у меня меня самого.

— Вы стали слишком часто обвинять меня во лжи, — холодно замечает Снейп. — Возможно, я это заслужил, но именно теперь лгать мне незачем. Магическая связь, даже привязанность, возникшая под влиянием артефакта — не такая уж большая редкость. Так бывает, Поттер.

Так бывает. Ну конечно. Просто так бывает.

Так просто. Влияние артефакта.

Так просто объясняется кипящее безумие, из которого я состоял.

Конец безумию, Гарри. Рад?

А ещё, оказывается, страшно трудно держаться на ногах и я опускаюсь на пол. Наверное, так себя чувствует марионетка, когда рушится вниз мёртвой грудой — потому что перерезана последняя нить.

Не смотри. Не нужно. Невыносимо.

Если я отвернусь и спрячу лицо в коленях — уйдёшь?

— Поттер, послушайте, — нет, он не ушёл, он, кажется, присел там, за спиной, и говорит так странно, так мягко, как не говорил никогда, — вы пошли на поводу у древней силы, сопротивляться которой было невозможно. Это не зазорно.

— Ага, — говорю я, мне не хватает воздуха, и приходится поднять голову, чтобы хоть немного вдохнуть, но это всё равно выходит плохо. — Точно... Всё фальшивка, и сам я тоже, оказывается... да... что ж тут такого...

— Я не затем это сказал, чтобы дать вам повод для самоуничижения. Просто уясните, что вами руководила внешняя сила, а не собственные чувства.

— А. Ну да. Уяснил. И что мне теперь делать?

— Жить, — серьёзно отвечает Снейп. — Перестаньте цепляться за свои заблуждения и живите спокойно.

— Да, — говорю я. — Конечно. Скажите только, зачем тогда вы ходили сюда всё это время. Ходили, зельями меня пичкали... из редких ингредиентов. Если... связь разорвана и нет ничего больше. А?

— Поттер, — произносит он, и голосом его можно дробить камни. — Вы, конечно, сейчас не самого лестного мнения о моей персоне, но предположить, что я мог предоставить вас самому себе в том состоянии, в котором вы пребывали неделю назад — это уж слишком. И не стоит обычную помощь расценивать как нечто большее. Вы сами посмеётесь над этим спустя какое-то время.

— Знаете, — сообщаю непослушными губами, — мне как-то не смешно.

— Станет. Непременно станет.

— Дайте сигарету, — говорю ему.

Я так просто говорю, я знаю, что не даст, но он вдруг командует:

— Аксио сигареты. Аксио пепельница.

Предусмотрительный.

Протягивает уже зажжённую.

И заботливый.

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что я поступил бы так в любом случае. Гриффиндорское, как вы выразились, шило, ни при чём, да, профессор? И вы ни при чём. Кто угодно, если бы стал хранителем... Хуже всего, — говорю я, выдыхая дым, — хуже всего, что вы с самого начала знали, что это всё не просто так возникло, я не поверю, что нет, что хотя бы не догадывались... и позволили мне... как вы себя чувствуете после этого, профессор?

Мне не нужны его ответы, мне просто нужно выплюнуть эти мысли вместе с их гадким вкусом, я не хочу слышать, что он сделал лишь то, что было необходимо, но слышу совсем другое, сказанное глухо и отдающее горечью:

— Знаете, это ведь работало в обе стороны. Поэтому да — я позволил вам. И себе, Поттер. Мне жаль.

Он уходит, просто уходит, я слышу, как тихо стучит, закрываясь, дверь.

Вам станет легче, Поттер — сказал он. Вам станет смешно — спустя какое-то время. Он только не сказал — когда. Когда мне станет смешно и легко настолько, чтобы зверь в сердце перестал драть меня когтями. Он ненастоящий, он порождение уже погибшей древней магии — и мне осталось только в это поверить. И жить спокойно.

— Гермиона, — тихо говорю я, когда собираю достаточно сил, чтобы доползти до камина. — Рон? Вы дома? Можно к вам?

Наверное, это нечестно — выгуливать своего зверя у друзей. Наверное. Но один я сейчас не могу. Он меня сожрёт — хотя и ненастоящий.

— Ой, Гарри! — оживает пламя. — Дома, дома. Ты заходи давай!

Не знаю, что они подумали, когда я появился. А только начинаю я осознавать действительность, когда обжигаюсь о фильтр неизвестно когда подкуренной и неизвестно какой по счёту сигареты. И горло пересохло — наверное, я говорил слишком долго. Маленькая квартира, положенная Рону от аврората — действительно маленькая, по единственной комнате плавает сизый дым, на блюдце тонут в пепле сигаретные останки, Миона обнимает мои плечи, а Рон серьёзно-серьёзно предлагает:

— Слушай, Гарри, можно я ему рожу начищу?! Я ж говорил, что это амортенция!

Меня ещё хватает на то, чтобы улыбнуться:

— Ему-то за что... С Дарами я уже разобрался, так что виновник наказан.

— Ну как за что! Давно хотелось, а тут такой случай... — говорит Рон.

Шутит.

Надо смеяться.

Смеюсь.

Гермиона почему-то укоризненно смотрит на Рона, силой впихивает мне в руки чашку, но это зря, чай в меня попадает с трудом, расплёскивается, ещё сильнее пахнет успокоительным зельем, и течёт за ворот, и тогда они укладывают меня тут же, на диван, и укрывают, наверное, всем, что есть в доме, и долго сидят рядом, молчат и держат за руки, пока я внезапно не отключаюсь.

А утро пахнет беконом, и Гермиона высовывается из микроскопической кухоньки, и говорит бодро-бодро:

— Проснулся? Сейчас завтракать будем, тебе чаю? или кофе хочешь? А Рон уже ушёл. А я послала записку начальнику, что плохо себя чувствую — в конце концов, ты не так часто у нас гостишь, чтобы бросать тебя здесь ради работы. А вечером — Рон обещал не задерживаться — закатимся в какой-нибудь паб, лучше маггловский, там пиво вкуснее, и...

— Миона, — перебиваю, выпутываясь из кучи одеял. — Прости, пожалуйста.

— Ты что? — говорит она. — За что это?

— За вчерашнее. Я же о вас почти и не думал столько времени, а вломился вот так, истерику устроил... И... не надо меня развлекать. Правда. Я уже в порядке.

— Дурак ты, Гарри Поттер... — сердито вскидывается Гермиона. — Развлекать его не надо... ещё и прощения просит... Что забыл о нас — это, конечно, ты свинтус, но мы всё прекрасно понимаем. Друзья же не для того, чтобы пить пиво по пятницам, а чтобы можно было, когда тебе плохо, вломиться, как ты говоришь, устроить истерику — и быть понятым. Странно, что приходится это тебе объяснять. Всё, подымайся и марш в душ. И не отвлекай меня — я настолько не кулинар, что даже омлет надо мной издевается, поэтому мне нужно за ним присматривать, чтобы не выкинул подлый номер и не сгорел внезапно.

Мы долго завтракаем за маленьким столиком у окна, пьём кофе, Гермиона говорит о каких-то важных исследованиях, и просто о сплетнях, говорит, говорит, и милосердно не замечает, что её сигареты я уже почти прикончил, а свой омлет так и не начал, и только когда ей приходится несколько раз повторить какой-то вопрос, подруга не выдерживает:

— Гарри, хочешь поговорить о том, о чём думаешь? Или мне продолжать заливать тебе мозги всякой ерундой?

Пожимаю плечами.

— Так не годится, — хмурится Гермиона. — Всё это, конечно, ужасно неприятно, отвратительная история, но Гарри! — у тебя в глазах пусто. Совсем. Мы столько пережили вместе, и я никогда таких глаз у тебя не видела. Ты меня пугаешь. Я вчера раз сто пожалела, что вообще передала тебе тот разговор в Норе...

— Не жалей, ты всё правильно сделала, — говорю. — А это пройдёт.

Он сказал ведь — надо подождать, я и жду. Это я просто замер и жду, Миона.

— И что теперь? Так и уйдёшь из Хогвартса, потому что Снейп велел? Скажи МакГонагалл, что не собираешься бросать работу — и что он сможет сделать? Или вот — МакГонагалл же предлагала тебе преподавать Защиту, самое время согласиться.

— А зачем? — спрашиваю. — Хоть одну причину назови, для чего мне оставаться в замке.

— Мне бы, например, гордость не позволила просто взять и покорно уйти, — Миона встряхивает волосами и задирает нос, наверное, именно так нужно демонстрировать гордость. — Так что хотя бы затем, чтобы Снейп понял, что ты и без него спокойно проживёшь.

Жить спокойно. Он так и сказал.

— Я не хочу ему ничего доказывать. Но даже если бы и хотел — незачем. Он и так уверен, что без него я проживу спокойно. А скорее всего, ему сейчас и дела до этого нет — как я буду жить. Даже если это правда, ну, что он что-то чувствовал, так он со своим самоконтролем давно уже пришёл в норму, может, даже ещё и Дары не дотлели. В общем, это не тот случай.

— Ну, тогда... тогда потому, что...

— Не трудись, не придумаешь, — говорю. — Мне абсолютно нечего делать в Хогвартсе, и Снейп, как обычно, прав.

— Тошно слушать! — восклицает подруга. — Снейп то, Снейп сё... А ты вот не ешь из-за него, и куришь как ненормальный... Прав он... И что, лечь и помереть теперь?!

Хотелось бы. Может, тогда будет не больно.

Но Мионе я такого, конечно, не говорю. А говорю:

— Всё, Миона, хватит. Не из-за него, понимаешь? Не из-за него. Не его вина, что я не умею быстро отказываться от... от своих заблуждений. Я же сказал — пройдёт. Помочь тебе убрать со стола?

— Не надо. Вон, газетку почитай, что ли... — вздыхает Гермиона, справедливо полагая, что я больше не хочу говорить на эту тему, подсовывает мне свежий "Пророк" и синюю вазочку с крекерами.

Газету я листаю. Просто чтобы деть куда-то руки. Даже не читаю, просто бессмысленно пялюсь на мешанину букв. И сначала, когда взгляд выхватывает из последнего столбца на последней странице слово "зельевар", я только моргаю и мотаю головой. Теперь чудиться будет, да?

Потом смотрю ещё раз.

А потом спрашиваю:

— Миона, карта Великобритании у тебя есть какая-нибудь?

— Атлас был где-то. Посмотри там, на верхних полках, — отвечает Гермиона из кухни.

А потом сама появляется и спрашивает:

— Нашёл? А зачем тебе... Гарри? Ой...

Ой. Да, Миона. Ой.

Я забыл, зачем доставал атлас. Потому что ковёр у моих ног усыпан Снейпом, и будто это был горный обвал, а не лёгкие бумажки слетели мне на голову. Странно, я всегда думал, что одинаковые колдографии на лягушечных вкладышах должны двигаться синхронно. А вот ни черта вам. Пока один Снейп хмуро смотрит перед собой, второй оглядывается на праздничный шум и презрительно кривится, третий складывает на груди руки, закрывая от объектива орден Мерлина, четвёртый...

Дальше я уже не успеваю увидеть, потому что Гермиона молниеносно сгребает карточки, комкает в неровный шар и швыряет в корзину для бумаг. И крикнуть, чтобы не смела, я тоже не успеваю. Поэтому только тупо смотрю вслед Снейпам и повторяю:

— Что это? Гермиона, что это такое?

— Уже ничего, — сердито отвечает она, ёжится под моим взглядом, да, Гермиона, нужно объяснить, обязательно нужно, и она всё-таки объясняет: — Ну, помнишь, ты мне на день рождения кучу шоколадных лягушек приволок? Так вот, больше всего в них оказалось именно таких карточек. И я их складывала, дура, подколоть хотела, сказать что-то вроде того, что он тебе нужнее, ну и отдать всю стопочку,. И забыла о них потом вообще, напрочь, даже не помнила, куда приткнула, а оказывается, вот куда... Ты атлас хоть нашёл?

— Нашёл.

— А что тебе нужно там?

— Я скажу — когда пойму сам. Ладно?

— Ладно, — вздыхает Гермиона.

Я рассматриваю карту, молчу, а Миона что-то читает, что-то пишет, и я благодарен ей, потому что она не суетится вокруг меня, не предлагает поесть и больше не спрашивает, что я буду делать дальше. Только иногда ставит около меня чашку с чаем, и, подозреваю, доливает туда немало успокоительного, я дремлю на диване над атласом, и когда появляется Рон, мне уже совсем хорошо. Я могу дышать, могу даже общаться, хотя и не слишком бойко, и действительность воспринимается размыто, будто через залитое дождём стекло.

Но сознания всё же хватает, чтобы отказаться провести ещё ночь у друзей, пообещать придти завтра, и даже вернуться на Гриммо и доползти до дивана в гостиной, я страшно устал, но устроиться спать прямо тут же мне не даёт Кричер, ещё чего, разве у хозяина Гарри неудобная постель, и не спрашивая, переносит меня в спальню, и я даже сплю до утра, совсем без снов, а наутро просыпаюсь и думаю, что знаю, куда идти и что делать.

Вопрос Гермионы — неужели ты покорно уйдёшь, Гарри, вчерашняя газета и те его слова, зельеварение не ваша стезя, Поттер, так он сказал, всё это смешалось в голове ещё вчера, и сегодня я иду к гоблинам — менять галеоны на фунты, а потом домой — поговорить с Кричером и сложить в чемодан, не обращая внимания на жалобный бубнёж эльфа, немножко белья, чистый свитер и джинсы, а потом — к Гермионе и Рону, во-первых, потому что обещал, а во-вторых — попросить пожить на Гриммо, присмотреть за домом и не дать затосковать Кричеру.

— Куда?! — ошалело спрашивает подруга. — Гарри, ты совсем уже? Ты хоть знаешь, где это?!

— Я знаю, Миона. Я вчера смотрел на карте.

— Гхм... Гарри, по-моему, не нужно так торопиться, — веско замечает Рон. — По-моему, тебе нужно остыть, а то это сильно смахивает на панику и побег. Что ты забыл в этом Хелмсдейле?

— Работу, — говорю. — Вчера в "Пророке" прочёл, в частных объявлениях. Аптеке в Хелмсдейле срочно требуется зельевар.

Рон не может сдержать смешок, я знаю, Рон, мне самому смешно, что я решился на такое, смешно и страшно одновременно, и это немножко спасает меня от моего зверя, а потом Рон говорит:

— Ну ладно ещё, что ты ухватился за первый попавшийся вариант, можно попробовать, конечно, а переезжать-то туда зачем? Мы с Герми запросто можем пожить на Гриммо, если тебе невмоготу там одному, не вопрос, да, Герми? но это же Мерлин знает где, этот Хелмсдейл! что тебе мешает аппарировать туда и назад, и жить в нормальном месте?

— Я не знаю, Рон, — признаюсь. — Я ничего пока не знаю. Может, так и будет. Может, я вообще им не подойду. Но только мне сейчас это нужно — что-то сделать, пускай даже что-то бессмысленное. И... понимаешь, Рон... это хорошо, что Мерлин знает где. Так присмотрите за домом? Там охренительно много комнат, в которых некому жить, а ещё там есть Кричер, и тебе, Миона, не нужно будет следить за омлетом.

Рон хмуро молчит, потом кивает, обнимает Гермиону за плечи, и они не пытаются меня провожать, только подруга просит быть осторожнее. Конечно, Миона. Я буду.

Я даже не стану аппарировать сейчас, мне же нельзя увлекаться аппарациями, я помню. Из камина в камин, а потом всего двадцать минут пешком от площади Гриммо.

Я уезжаю совершенно по-маггловски, на обычном поезде, даже не поискав глазами проход на платформу девять и три четверти, по-маггловски купив билет в кассах вокзала Кингс-Кросс и по-маггловски пересев в Эдинборо на автобус.

За окном автобуса ползут зимние холмы, за окном автобуса тянется Северное море, и время тянется — длинно и серо, и я в дороге уже целую вечность, прислушиваюсь, не началась ли у моего зверя агония, он теперь знает, что ненастоящий, и просто обязан издохнуть. И я так и не знаю, зачем тогда, ежесекундно оглядываясь на дверь, полез в корзину для бумаг, а утром на Гриммо долго расправлял по одному, а потом зачем-то положил во внутренний карман куртки — они и сейчас там — двадцать два вкладыша от шоколадных лягушек.

В Хелмсдейле неширокие улицы и одноэтажные скромные дома, выкрашенные в светлое. Под зимним тёмно-серым небом хорошо смотрится. В тупике Сатерленд-стрит стоит один из таких, скромных и одноэтажных, с неброской вывеской. Здесь миссис Фергюсон, владелица зычного контральто, внушительной внешности и единственной на весь Хелмсдейл аптеки, продаёт магам зелья от кашля и для хороших снов, а магглам уверенно суёт какую-нибудь цветную коробочку из единственной видимой им витрины. Это туристам. А местным впридачу объясняет:

— Гарри — внучатый племянник моего дорогого покойного мужа, приехал помочь с аптекой.

Потому что это Хелмсдейл, тебя уже заметили, и, если ты не турист, хотят знать о тебе всё.

В Хелмсдейле тихо и спокойно.

Даже слишком.

Хозяйка аптеки сперва сложила вместе этот факт и мой возраст, не стала радоваться появлению претендента на место зельевара и с видом оракула сообщила, что я вскоре сбегу в более весёлое место. Мой предшественник так и сделал. И ещё один до него. А поскольку я сбегу совершенно точно, не стоит и начинать.

— С тех пор, как старика Бенсли дочь забрала в Абердин, мне не везёт на зельеваров. Молодые люди вроде вас, дорогой мой, желают развлечений, а на них Хелмсдейл не богат, — сказала она. — Через нас, конечно, едут туристы, но в основном здесь тихо. И потом, вы же тот самый Гарри Поттер, правильно?

Пожимаю плечами и морщусь. Куда только "Пророк" не добирается.

— Не знаю, зачем вдруг Гарри Поттер решил искать работу в нашей деревне, и, заметьте, не спрашиваю, но через неделю вы заскучаете, через две добрые друзья подыщут вам что-нибудь в Лондоне и я снова останусь без зельевара. Так что вам эта работа не подойдёт. Выпейте чаю и отправляйтесь домой.

Почтенная миссис Фергюсон просто не знала, да ей это и не нужно, что я уже сбежал — и как раз сюда. А бежать оттуда, куда сбежал... Я запутался и сказал:

— Я не сбегу.

Миссис Фергюсон изобразила на лице величайшее сомнение, все вы так говорите, юноша, но аптеке нужен был зельевар, а мне... Тихо, спокойно, а главное, далеко — разве не это мне было нужно?

Ну да.

Нужно.

Мозгов мне всё-таки нужно, вот что. Если бы они были в наличии, я бы сразу понял, чем грозит мне тихий спокойный Хелмсдейл, и близко бы не подошёл к котлам и колбам — ни здесь, ни где-то ещё, нигде, никогда больше, и нанялся бы в маггловский офис курьером или грузчиком, а не бежал Мерлин знает куда, чтобы и здесь маяться тем же.

Потому что лаборатория — даже если эта лаборатория в подвале флигеля при аптеке на краю земли — не то место, где можно без помех поддерживать щит безмыслия, спасавший меня в дороге. Это становится ясно с первым же зельем.

Глоток Покоя — зелье простое, в списке, выданном хозяйкой, сложных нет, наверное, чтобы не очень жалко было ингредиентов, если вдруг столичная штучка Гарри Поттер решил посмеяться над провинциальной леди, а сам как зельевар не стоит ни кната.

Но смеяться над леди некрасиво. И если чуть ранее меня волновало, осталось ли в голове хоть что-то из рецептуры, то теперь нужное вспоминается само. Я же занят совсем другим.

Греется котёл.

Хрустит в ступке лунный камень.

А я как могу стараюсь держаться прямо, хотя всё во мне требует немедленно согнуться пополам. Или закричать. Или хоть что-нибудь, Мерлин мой, хоть что-нибудь, чтобы не было так...

От знакомых запахов.

От звука капель, падающих в основу, его всегда слышно в тишине лаборатории.

Четыре, пять, шесть...

От привычного напряжения в пальцах, да, помешивать не резко, но чуть с нажимом, так нужно...

От красоты медленно кипящего котла — я ещё помню первые слова, которые услышал от тебя, и не странно ли, что могу оценить эту красоту только сейчас, когда всё потерял... Наверное, раньше мне хватало просто видеть, как ты её ценишь, а теперь... так недостижимо далеко, и приходится самому.

Вдохнуть медовый аромат — почти, почти, ещё несколько секунд, пока появится едва различимая горькая нота, всё верно, правда?

Обернуться, поймать ироничный прищур — опять спрашиваете элементарное, Поттер, что у вас в голове вместо мозгов? Неважно, что именно он сказал бы.

Но я не оборачиваюсь, там, за плечом, ответа нет и не будет больше.

Говорю медленно, впервые пробуя на вкус:

— Я тебя не люблю.

Пустые слова.

В тех, других, которые я мнил правдой, тоже ничего нет, у меня ничего нет, только фантомная боль, пустота за плечом и список зелий для аптеки, и, может, чтобы варить их как следует, необходимо именно так — захлёбываться каждый раз безнадёжной горечью, мой личный метод зельеварения. И, может — когда-нибудь — обнаружить, что уже не перехватывает горло, что это была последняя порция. Я жду.

Курю.

И работаю.

Выхожу только купить сигарет и какой-нибудь еды в маггловском магазине на въезде в деревню, это близко, здесь всё близко. Туристы, если они и есть в зимнем Хелмсдейле, прячутся от холодного ветра в натопленных номерах отеля, чтобы наутро рассесться по автомобилям и автобусам и отправиться дальше — глазеть на край земли. По пустым улицам возвращаюсь в свой флигель. Усмехаюсь, вспомнив особняк на Гриммо — совершенно бесполезное имущество. Мне вполне хватает одной комнаты с одним окном, одной крошечной кухни и одной ванной без изысков. Тем более, почти всё время я провожу в подвале.

Работаю.

Хозяйка говорит, что если не сбегу до весны, то ветер с моря станет теплее, а если лета дождусь, то будет ещё и красиво — зацветёт вереск на холмах. Правда, мне пока не важно, какой с моря ветер, потому что мои легкомысленные предшественники развели в лаборатории и кладовой жуткий хаос, и работа занимает всё время.

Работы полно.

Аптека миссис Фергюсон — единственная, где можно раздобыть зелья, не только в деревне, но и на всём побережье до самого Турсо, так что зря она пугала меня скукой в первый день.

Работы завались — особенно если её искать.

— Гарри, вы всегда вручную полируете котлы? — спрашивает как-то вечером хозяйка, войдя в лабораторию.

— Да, миссис Фергюсон.

Нет, миссис Фергюсон.

Только если сварил, истолок и нарезал всё, что нужно, если не больше, и сейчас придётся идти к себе, а спать я не смогу ещё долго.

Не смогу, и буду курить до онемевшего языка, и буду слушать в тишине, как мечется и выпускает когти мой зверь, которому зачем-то надо быть реальностью. И ещё надо, ему, не мне — рвануться, припустить со всех лап, добежать, рухнуть поодаль, хрипя и вздымая бока, не гони меня, я не буду мешать, честно, я просто посмотрю, как ты здесь.

Но я обуздываю зверя и зло говорю:

— Видишь, мне не легче, мне наоборот, я совсем рехнулся, а ты обещал, Северус. Ты обещал!

Снейп складывает перед собой руки на груди и морщится. Это не потому, что я его рассердил своим упрёком, нет, просто он не любит шума. Зато здесь, у меня, тихо, и он мог бы и не оборачиваться в расчерченную фейерверками темноту, а сказать что-нибудь — мне.

Он не скажет, он станет упрямо молчать, вновь и вновь оглядываясь, я уже заучил наизусть все его жесты, на всех двадцати двух карточках. Иногда кажется, что проскальзывает новое движение, и тогда я всматриваюсь до рези в глазах, но это, конечно же, обман больного рассудка.

Я болел им, как болеют опасным вирусом, тяжело и с лихорадкой. Лихорадка ушла, оставив по себе хроническую ноющую пустоту, и я бессмысленно продираюсь сквозь дни, сам не понимая зачем, и иногда мне кажется, что я просто не выжил.

Впрочем, живой или мёртвый, я вполне успешно играю в зельевара. Даже аппарирую в начале февраля в Косой переулок, пополнить запасы самых ходовых ингредиентов, а кроме того, покупаю удобную ступку, и ещё "Зельедел" за январь, а на последующие номера оформляю подписку.

Рон с Гермионой наверняка обиделись бы, узнав, что я был в Лондоне, а к ним не зашёл. Поэтому я им не говорю. Просто пишу, что у меня всё отлично и иду к хозяйке, одолжить сову. Сова лапу подставляет неохотно и смотрит укоризненно, будто знает, что понесёт.

— Нет, мне не стыдно, — говорю я сове. — Они же волнуются там, а у меня и вправду всё отлично, разве нет?

Сова презрительно отворачивается, но с письмом моим в Лондон улетает.

Январский номер журнала сообщает много непонятного, но, наверное, полезного. Долго изучаю его, обложившись книгами, но могу прочесть до конца лишь одну статью, находя её относительно сносной для понимания, и только когда натыкаюсь на имя автора, сердце резко ухает вниз, а назад возвращается неохотно и с противным нытьём. Конечно, отчего бы и не быть здесь этой статье. Солидный журнал, солидный учёный. Конечно, он пишет для "Зельедела".

— Какого чёрта, Поттер?! — это я обнаружил, что пялюсь на текст незнамо сколько, ничего не видя перед собой, а между тем вода в котле выкипела почти до дна.

Никуда не годится.

— Когда это всё закончится? — спрашиваю у десятого Снейпа.

Восьмой, седьмой и все предыдущие разбросаны корявыми комками по лаборатории, а девятый угодил в пламя под котлом, и тогда показалось, что это я корчусь, прогораю и осыпаюсь чёрным пеплом.

Тут в лабораторию как раз приносит хозяйку, и она интересуется:

— Что это за мусор у вас тут, Гарри? — а потом ещё спрашивает, подобрав и расправив то, что зашуршало под ногой: — Решили таким образом расстаться с коллекцией?

Так не расстанешься. И даже понимая, что самые драгоценные её экземпляры с самого начала были фальшивыми, и запретив себе ворошить, я всё равно невольно касаюсь то взгляда, то жеста, и тогда уже не могу выбросить всё без разбора, потому что есть и подлинники — это когда он просто работает или спит.

Я только и могу, что криво улыбнуться.

Надо поставить пароль на дверь.

Миссис Фергюсон подбирает ещё две карточки, а увидев колдографии на них, складывает губы в букву "о":

— Настолько не любите мистера Снейпа?

Я тебя не люблю.

Хватаюсь за лопаточку, неведомо зачем тревожу раньше времени зелье, теперь наверняка испорчено, а хозяйке говорю:

— Дело в том, что профессора Снейпа в моей коллекции достаточно. Даже слишком. Для другого не хватает места.

Не знаю, удовлетворилась ли миссис Фергюсон таким ответом, но больше она ничего не спрашивает, забирает готовый заказ и уходит, а у меня, похоже, появляется традиция — расправлять вкладыши от шоколадных лягушек. Медленно, разглаживая заломы пальцами. И прятать потом — от себя. И снова, морщась от собственной слабости, доставать чуть ли не украдкой. Ничему я, дурак, не учусь.

Февральский выпуск за редкими исключениями полон заумной писанины ни о чём, читаю, поминутно зевая, а чтобы не терять страницу, закладываю тем, что оказалось под рукой.

— Этак и я могу статьи писать. Ну вот хотя бы... "О преимуществах свежих цветов вереска в сравнении с сушёными". Страницы на четыре. Как считаете, профессор, примут? — спрашиваю у закладки.

На лице Снейпа явно читается — в цирк вас примут, Поттер, с вашими идеями.

Обижаюсь и не разговариваю с ним до вечера.

Колдографии я больше не прячу. Воровать у себя самого — нелепая затея.

Хотя Рон с Гермионой, обрушившиеся на мой флигель однажды в мартовскую дождливую субботу, думают как раз, что нелепо другое. Если бы не дождь, я бы повёл их к морю, выгулял бы по местной туристической тропе — набережной. Но — дождь. Поэтому мы торчим в единственной жилой комнате, пьём чай с пирогом от Кричера и улики моего помешательства незамеченными не остаются.

— Гарри, давай на следующие выходные домой, — говорит Рон. — Сходим куда-нибудь.

— Или Кричеру скажем, что ты возвращаешься, он вообще королевский приём организует, с переменой блюд и музыкой, — добавляет Миона.

— Я не возвращаюсь, так зачем же его обманывать?

Рон хлопает себя по колену и восклицает:

— Не понимаю! Гарри, ты ж волшебник покруче многих, и что ты делаешь? Торчишь тут безвылазно, возишься с котлами... и рожу эту ублюдочную на камин выставил и смотришь! Я заметил, раза три уже, а когда нас тут нет? Он тебе, что ли, много хорошего сделал, что его компания приятней нашей?! Вот убей меня — не понимаю!

— А раньше понимал? — спрашиваю.

— И раньше не понимал! А теперь, когда уже всё известно, ну, с чего ты вообще на него запал — тем более. Ты сам сказал, что всё кончилось, когда Дары Смерти сгорели, так чего продолжаешь дурить? Ну ладно, сначала ты решил уехать Мерлин знает куда, и мы тебе не мешали, каждый лечится как может, это понятно... Так три месяца уже прошло! Может, пора как-то уже... ну я не знаю... перестать прятаться в этой дыре?!

— Это не дыра, это Хелмсдейл, и я не прячусь, — возражаю и смотрю на Гермиону, ищу поддержки.

А вот хрен тебе, Гарри.

— Мне кажется, — медленно говорит Гермиона, — дело даже не в Снейпе. Просто ты не хочешь смириться с тем, что дал себя обмануть с этой искусственной страстью, и продолжаешь считать её настоящей, думая, что иначе ничего не останется. Гарри, тебе нужно заполнить жизнь новыми событиями, потому что твоё добровольное затворничество никак не помогает, ты разве не видишь? Ну правда, если бы ты согласился вернуться в Лондон, сразу стало бы легче.

Гермиона Грейнджер-Уизли. Сеансы психоанализа.

Она только не знает, что с некоторых пор я таким обещаниям не верю.

— Я не прячусь, и жалеть меня не нужно. Я здесь живу. Я здесь работаю. Ребята, — прошу, — давайте договоримся. Я сам за себя решаю, где жить, где работать и что ставить на камин. Вы это запоминаете, и если хотите бывать у меня в гостях или чтоб я к вам иногда приходил — к этой теме мы больше не возвращаемся. Идёт?

— Это ты нам ультиматум, что ли, предъявляешь?! — задиристо говорит Рон. — Ты... Герми, не дёргай меня! Это уже чересчур!

— Рон, помолчи, — говорит Гермиона. — А ты, Гарри, действительно перегнул палку. Никто тебя не жалеет. Мы всего лишь сказали, как это выглядит, то, что ты творишь со своей жизнью, потому что никто тебе этого не скажет, кроме нас. Но раз тебе так неприятно, мы постараемся избегать этой темы.

Дальше разговор не клеится, любые слова звучат слишком ненатурально и я вспоминаю, что мне срочно нужно к зелью, а Гермиона с Роном, кажется, этому рады. К тому же, Рон, кажется, так и уходит, не простив моих слов.

Переживу.

А Гермиона, пропустив Рона вперёд, за дверь, тихо говорит напоследок:

— Ты, Гарри, сам перестань жалеть себя и всё-таки подумай, почему на самом деле ты здесь остаёшься...

Выполнять её просьбу я не собираюсь, но это как-то само собой выходит, и я думаю.

И Мерлин знает до чего додумываюсь в полутьме комнаты.

Началось ли всё из-за магии Даров Смерти, как считал Снейп, или это я сам так с ума сошёл — неважно.

Совершенно неважно, с чего всё началось.

Потому что стольких дней оказалось недостаточно для исполнения твоего пророчества, Северус, просто уржаться и сдохнуть — как мне легко и смешно сейчас, и я не знаю, хватит ли всей жизни, чтобы стало так, как ты обещал.

Потому что Даров больше нет, я вернул смерти её подарки, а моё безумие осталось и покидать меня не спешит.

И я не жду времени икс, которое вот-вот придёт и волшебным образом изгонит тебя, как демона.

На самом деле давно уже не жду.

Всего лишь учусь жить, понимая, что оно не наступит.

Возможно ли, что Гермиона права?

Что я упрямо держусь за то, чего нет и не было, просто чтобы как-то бороться с пустотой внутри?

А ты лишь средство этой войны.

Такое же, как котлы и рецепты зелий.

Привычное.

Но я не нахожу сил искать другое.

"Зельедела" за март читаю от корки до корки. Это можно попробовать сварить, а тут, кажется, бред, а это...

Это — неожиданно, на последних страницах, и у меня мерзко дрожат колени, руки и вообще всё, что способно дрожать.

Зачем тебе — это, Гарри? Только затем, что ты, как ни смешно, зельевар, а объявление как раз и напоминает зельеварам о ежегодной международной конференции в Праге, которая открывается первого июня?

На следующую конференцию поедете со мной, Поттер.

Нет.

Только затем, что я зельевар.

И вообще, у меня будет много работы. Особенно в июне. Туристический сезон в разгаре, не до конференций. Ведь так же, миссис Фергюсон, да? Вы же меня не отпустите? Скажите, что нечего бездельничать, когда заказов как грязи на весенней дороге. Ну пожалуйста.

— Не выдумывайте и отправляйтесь спокойно, за три дня аптека без вас не рухнет, — говорит миссис Фергюсон. — Во-первых, квалификацию нужно повышать. Ваши зелья хороши, ничего не скажу, но топтаться на месте не дело. Во-вторых, пообщаетесь с коллегами, наладите контакты, это тоже важно. Ну и заодно развлечётесь, посмотрите на красивых девушек...

— Я не интересуюсь девушками.

— О! Ну, значит, на красивых юношей, их, как правило, гораздо больше, чем красивых девушек, уж я-то знаю.

— Юношами я тоже не интересуюсь. И развлечениями вообще.

— А вы, Гарри, мрачный тип, кто бы мог подумать... — качает головой хозяйка. — Отвлекаться и выходить в люди надо, хоть иногда. А то скажут, что я морю своих зельеваров непосильным трудом и хороню среди котлов, оттого они у меня и не держатся.

О конференции она мне больше не напоминает, а вот апрельский "Зельедел" не настолько великодушен. Перечитываю зачем-то текст объявления, форму заявки, даже список координат аппарации, будто там есть ответ...

Почему бы и нет, в конце концов? А если там... если там будет профессор Снейп... так и что? Я не прячусь от него, я сам так сказал Рону и Гермионе. И себе.

А когда понимаю, что ехать было нельзя — как обычно, уже поздно и ничего не исправить.

В первый день конференции организаторы припасли для участников массу интересного — получить программу, расселиться по номерам отеля, арендованного у магглов и для них же закрытого на все три дня, послушать приветственные речи, выбрать президиум... жаль, что я не знал об этих увлекательных планах, приехал бы на день позже.

Потом все разбрелись по номерам и экскурсиям, а я неприкаянно болтаюсь по отелю, не зная, где задержаться, и в конце концов всё решает случай — меня увидел Невилл Лонгботтом.

— Гарри?! Не ожидал тебя встретить.

— Привет, Невилл. Взаимно. Ты что, забросил гербологию и зельеварением занялся?

— Не-е-ет, — улыбается Невилл. — Котлы у меня так и вызывают ступор, я по растительным ядам Африки завтра доклад читаю. А сегодня знакомых девчонок на экскурсию проводить обещал... о! через шесть минут уже! Пойдёшь?

И я иду на экскурсию по Праге с двумя итальянками, весело болтающими о возможностях зельеварения в косметологии. Девчонки Невилла оказались старше нас лет на пять, и потому улыбаются нам слегка снисходительно. Ничего. Обрадую миссис Фергюсон притиранием по новому рецепту, а ещё тем, что смотрел на красивых девушек, как она и велела.

И на красивых юношей смотрел — Невилл теперь приобрёл уверенность знающего себе цену человека и стал совсем хорош. Но глядя на него, я снова отчётливо осознаю — не гей я, пикси меня пощипай. Не гей.

И день проходит прекрасно.

Всё начинает портиться вечером, когда мы с Невиллом и его косметологами уже уселись в баре отеля и успели отпить по глотку.

— Так ты от Хогвартса здесь? — спрашивает Невилл.

Все силы уходят, чтобы с непроницаемым, надеюсь, лицом сказать:

— Нет. Из Хогвартса я ушёл. Не увидел перспектив.

— А, Джинни говорила, ты же был ассистентом Снейпа... Ну тогда конечно, этот не подвинется, разве что ему МакГонагалл Защиту отдаст наконец.

— Снейпу вообще нельзя преподавать, — говорит подружка Невилла. — Как только в вашем Хогвартсе кто-то у него учится? В зельеварении он, конечно, гений, но только от его жуткого взгляда всё из головы вылетает, а если ещё и рот откроет... Бррр... Хорошо, что его в этот раз нет.

— Его на установочном заседании никогда нет, — встревает вторая. — Появится ещё. Разнесёт всех в пух и прах, как обычно, и завтрашний доклад Невилла тоже. Ты готов, Невилл? Снейп о ядах любит поговорить.

Невилл сникает:

— Накаркаешь...

А я уткнулся в свой стакан, слушаю, как они привычно и весело злословят, и желаю только одного — заткнуть себе уши или им рты, хотя вроде ведь ничего особенного, даже и не клевета...

Спасает меня ещё один человек из прошлого.

Так я думаю, когда за спиной восклицают:

— Кого я вижу! Гарри Поттер!

Я оборачиваюсь и говорю:

— Здравствуйте, профессор Слагхорн.

Жаль только, что одновременно со мной обернулись в нашу сторону и все, кто сидел в баре.

— Здравствуйте, Гарри. Рад, очень рад. О, и юный Лонгботтом, как же, я вас хорошо помню, Невилл, правильно? Очаровательные дамы, очаровательные. Позволите присесть?

— Конечно! — щебечут дамы.

А Невилл шепчет мне:

— Он в Ассоциации имеет вес, учти...

— Вы что же, зельевар теперь, мой мальчик? — между тем спрашивает Слагхорн, придвигая стул. — Ну конечно, зачем спрашивать, я ведь помню ваши успехи на моих занятиях. Или вы от прессы здесь?

Наверное, нужно простить всем пожилым людям сразу это отвратительное обращение, иначе так и буду передёргиваться.

Слагхорну я уже простил. И говорю:

— Нет, вы правы, я зельевар. Работаю на частную аптеку в Шотландии.

— Да что вы! И где же?

— В Хелмсдейле.

В конце концов, это не тайна.

— В Хелмсдейле! Мальчик мой, как вас угораздило? Да вы же там погибнете как зельевар! А что случилось с Бенсли?

— Переехал в Абердин.

— Ну хоть на старости лет образумился. Вот вам яркий пример, Гарри! Я давно советовал ему бросить это гиблое место, Бенсли не слушал — и кто теперь знает Бенсли?! Поверьте старику — вас заест рутина. Будете изо дня в день варить одно и то же, мальчик мой, одно и то же, и времени развиваться не останется совершенно, а потом и желание исчезнет. С вашими способностями просто преступление так растрачиваться.

Сказать мне нечего. Не твердить же снова всем подряд, что никакая известность меня не интересует.

— Нет, Гарри, я решительно отказываюсь оставлять вас на произвол этой ведьмы Фергюсон. Ваша матушка мне бы не простила. Мы вот что с вами сделаем!

И я слушаю, как мог бы под руководством Слагхорна продвигаться в мире зельеварения, и как из этого вышло бы много для меня хорошего. Для Слагхорна, наверное, тоже что-то неплохое предполагается, иначе зачем бы ему огорчаться, когда я не хватаюсь за его предложения немедленно, а говорю:

— Спасибо за советы, профессор Слагхорн. Я подумаю над вашими словами.

А потом прощаюсь насколько могу спокойно и ухожу в свой номер — так мне тошно.

— Гарри, ты завтра на дневное заседание секции Ядов и Антидотов приходи, будет интересно, там серьёзные люди собираются, — говорит Лонгботтом мне вслед.

Я только киваю.

И думаю потом полночи, что стоило выползти из норы — и тут же нашлись люди, знающие, как мне нужно жить. А ещё — что и за день устал общаться, а осталось целых два, и что ничего не хочу, только назад, в Хелмсдейл, и чтобы никого.

Но ещё два дня выдержать нужно, и назавтра я сижу в маленьком зале, где серьёзные люди собрались говорить, слушать и варить что-то напоказ на оборудованном рядом с традиционной кафедрой рабочем столе с самоварными котлами и реактивами.

— Явился таки, — вдруг грустно шепчет рядом со мной Невилл. — Веришь, до сих пор его боюсь... Мне как-то на ногу каракурт заполз — вот такие же примерно ощущения...

Поворачиваю голову, от макушки до пяток обжигаюсь острой горячей волной и тут как раз всё и понимаю. Что ехать сюда нельзя было. И что поздно.

И что дурак я был, когда подумал, что Гермиона права.

Он идёт к местам впереди, ближе к кафедре, отвечает на чьё-то приветствие, и незапланированные движения, которых нет у Снейпов с карточек, сметают моё фальшивое спокойствие, как река детскую запруду.

Длинный, бледный, чуть сутулый, тяжёлые чёрные волосы зализаны назад, в хвост, он их магией собирает, чтоб держались. Я знаю.

Сижу, стучу сердцем на весь зал.

Холодный кивок кому-то слева, а потом, после секундного замешательства, ещё один, ничуть не теплее — мне. Мне.

Угрюмые складки у рта ещё резче, чем я помню.

Здравствуй, Северус.

Едва осознаю, что начинается заседание, что Лонгботтом с усилием встаёт и плетётся, будто на каторгу, а не доклад читать.

Но Снейп слушает Невилла молча, да и после не задаёт ни единого язвительного вопроса, зря тот так боялся его критики.

Ещё кто-то рассказывает о своих изысканиях, лист для записей передо мной пуст, я только делаю вид, что вникаю в происходящее, ни яды, ни антидоты не способны сейчас уложиться в мозгах.

А потом Снейп выходит на кафедру — и я будто с размаху на стену натыкаюсь.

Я уже привык не ждать от него слов, а сейчас он говорит, я почти не понимаю, о чём, слышу только голос — тот, который у него для лекций и аудиторий.

У него есть и другой, тоже специальный, такой, чтобы гадость прозвучала особенно гадко. Потом шипение его змеиное, это когда он злится...

И ещё один, мой, всегда был только моим, тихо, раскатистым выдохом — Хэрри...

Мерлин мой... До каких же пор... Да Мерлин же, хоть когда-нибудь тебе меня слышно?!

Видимо, нет.

Как я ни стараюсь по окончании заседания испариться незаметно, ничего не выходит. Невилл рядом, а у Снейпа к нему находится вопрос.

— Мистер Лонгботтом, вы планируете вскоре новую поездку?

— Через две недели, — бледнея сквозь загар, отвечает мистер Лонгботтом.

— Могу я просить вас привезти несколько унций корня акокантеры? Мой поставщик совсем совесть потерял.

— К-конечно, — заикается Невилл.

— Прекрасно, — говорит Снейп. А потом говорит: — Мистер Поттер. Какая неожиданность. Собираетесь осчастливить общественность докладом? И на какую же тему?

Он обливает меня знакомым презрительным ядом, но я не хочу этого замечать. Не хочу и не буду. Во мне сейчас намешано столько всего, но на поверхности почему-то только тёплая радость — оттого, что могу поговорить с ним, а я думал, никогда больше... Пусть, если хочет, сам точит о меня свой язык.

— Я пока просто наблюдатель. Не думаю, что смог бы сообщить что-нибудь новое участникам конференции.

— Вот как. Ну что же, половине докладчиков подобная скромность не помешала бы. Жаль, они придерживаются иной позиции, — говорит Снейп. — Я не о вас, мистер Лонгботтом, если дело не касается практической стороны зельеварения, вы на удивление компетентны, несмотря на молодость. Так я пришлю с совой список интересующих меня растений, возможно, они вам встретятся в исследованиях.

— Что это было? — моргает оторопевший Невилл, глядя в удаляющуюся спину Снейпа. — Это он меня похвалил? Гарри, да?

— Да, Невилл.

А ещё на тебе только что отработали один из слизеринских приёмов, и будешь ты теперь из своих странствий таскать профессору Снейпу редкие ингредиенты, и будешь гордо называть это сотрудничеством, и, может, даже бояться его перестанешь. Это ли не цена...

— Гарри!

Слагхорна мне сейчас и недоставало. Не хочу думать, зачем ему, зельевару, имеющему, по словам Невилла, вес в Ассоциации, так рьяно стремиться мне покровительствовать — из-за моего имени, пока ещё не забытого, или зачем-то ещё... Хочу вспоминать и рассматривать каждое скупое слово, сказанное другим человеком. Которому и дела-то до меня нет.

— Гарри, мальчик мой, — Слагхорн по-приятельски обнимает меня за плечи, оттесняя Невилла, — достаточно вам было времени для размышлений? Ну хорошо, пока вы думаете, я вас познакомлю с массой полезных людей, сейчас как раз самое время и место.

— Не нужно, профессор Слагхорн. Мне пока нечего обсуждать с этими вашими полезными людьми, кроме школьной программы зельеварения.

— Ничего, ничего, это дело наживное, главное — начать, — снисходительно похлопывает он меня по плечу.

И до конца дня то и дело окликает в перерывах, и, представляя как своего лучшего ученика, действительно с кем-то знакомит.

Только я плохо запоминаю, с кем, простите, миссис Фергюсон. У меня другое занятие — ждать, не окажется ли случайно в поле зрения чёрная мантия и мрачный носатый профиль.

Но то ли Снейп не пожелал оставаться на конференции дольше, чем того требовали дела, то ли мне просто так везёт — ничего такого не случается, нигде, и ни в этот день, ни назавтра, до самого финального банкета.

Туда я идти не собираюсь. Хватит с меня полезных знакомств.

Все уже должны быть в банкетном зале, я специально отсиживался до последнего, надеясь только, что Слагхорн отступился наконец и не придёт за мной лично. Сдаю ключ от номера и чуть ли не тайком добираюсь до выхода из отеля, пустой холл уже позади и даже высокие прозрачные двери услужливо разъехались в стороны...

Тяну из пачки сигарету, прикидывая, где бы спрятаться и покурить, потому что курить хочется страшно, а аппарация — не самый приятный процесс, и капля удовольствия не помешает.

— Мистер Поттер. Задержитесь на минуту. У меня нет ни времени, ни желания снова искать вас.

Накурился, Поттер? Брось сигарету, держи лицо.

— Я слушаю, профессор Снейп.

— Всего лишь предупреждение, мистер Поттер, — его голос холоден, губы пренебрежительно искривлены, а из глаз хлещет опасная тьма. — Протекция Слагхорна в Ассоциации, безусловно, соблазнительна для начинающего зельевара, я понимаю. Воля ваша, можете под его диктовку называться кем угодно, хоть любимым учеником, хоть любимым креслом — мне это безразлично. Но. Упаси вас Мерлин в качестве благодарности преподнести ему хотя бы одну из моих личных разработок. Ни ему, ни кому-либо другому. Проверять, что за этим последует, не рекомендую. Я выразился доступно для понимания?

Это... он нарочно искал меня, чтобы сказать... вот это?..

Это... это... это я даже не знаю как назвать.

Предел это. Всему.

Вдохни, Гарри. Люди иногда дышат, знаешь?

Хочется аппарировать прямо сейчас, куда-нибудь, неважно куда, лишь бы подальше, потому что невозможно, невозможно, невозможно...

— Доступнее некуда, — отвечаю, а в пальцах расползается табачной трухой обломок сигареты. — Можете быть спокойны за свои секреты. А теперь знаете что, профессор Снейп? Идите вы к чёрту. Аппарэйт!!!

В моём флигеле пусто и тихо — логово психованного зельевара.

Зато успокоительное тут есть.

Я почти позабыл, как это — когда внутри скручивается тугой пружиной магия, нашедшая прореху в контроле. Забыл — и вряд ли смогу остановить, и вырвется наружу страшное что-то, а в голове вместо всех способов и средств крутится только — дыши со мной, Хэрри, дыши.

Глотаю прямо из флакона, не задумываясь о дозировке.

Главное — действует.

Порция оказалась слишком щедрой, в голове рыхлая ватная начинка вместо мозгов. До утра созерцаю огонь в камине, ничего не хочу и ничего не чувствую, только вяло замечаю про себя — а ты, Поттер, с пользой на конференцию съездил. Знаешь теперь, как он о тебе на самом деле думает и кем считает.

Такого ты точно не ждал от встречи с ним, да? Это тоже добавишь в свою коллекцию?

Ты смешон, Поттер.

А к утру действие зелья заканчивается совсем и хочется кричать. Просто кричать, без слов и смысла.

Но так нельзя, я знаю.

— Так нельзя.

Это я Снейпу говорю, тому, который на каминной полке, и тяжёлый валун, заменивший внутренности, обрывается больно вниз, стоит только взглянуть на колдографию. Думал ли он на самом деле, что я способен на торговлю его профессиональными тайнами, или его взбесило то, что Слагхорн, называя меня своим учеником, приписал себе его заслуги, и он поэтому хотел ударить побольнее?

Не знаю. Теперь неважно.

Я так устал от всего, что со мной происходит. Убиться и не жить, потому что жить так невозможно. Или надавать себе оплеух за собственное нытьё и беспомощность и сделать наконец хоть что-то.

Давно пора.

И я назначаю новое, своё время икс.

— Будешь выздоравливать, Гарри Поттер, — то ли приказываю, то ли спрашиваю.

Глобальная цель мне пока не по зубам, но стратегия намечена, и даже тактика ясна.

Во-первых, все эти вкладыши... Разговоры с ними — дешёвый эрзац, глупость, и ни к чему не ведут, кроме тоски и самообмана.

Вот, я всё понимаю.

И когда стаскиваю их со всего флигеля в одну кучку, ещё понимаю.

А потом зачем-то раскладываю ровными рядами. Сижу перед камином, смотрю на глупый пасьянс, который никогда для меня не сойдётся.

Мерлин мой, ну что ж я даже от этих избавиться не могу!

Открываю рот, чтобы привычно высказать всё в его недовольные лица, и тут же захлопываю, чуть не раскрошив зубы.

Не смей, Поттер. Даже мысленно не смей! Хватит!

Бросать в огонь по одной слишком долго. Мне некогда. Мне работать нужно.

А горите вы... все вместе.

Работа меня ждёт крайне неприятная. Соцветия трифинума имеют привычку рассеивать вокруг мельчайшую вонючую пыльцу, стоит к ним прикоснуться.

— Гадко пахнешь. Отвратительно, — выговариваю пушистым шарикам цветов, обрывая их в стеклянную банку и чувствуя, как пыльца впитывается в кожу.

— А мы вот так тебя, — злорадно ухмыляюсь, поливая их жёлчью бородавочника.

— Чтоб ты скис! — говорю, закрыв наконец крышку.

Приехали, Поттер.

Теперь ты будешь разговаривать с ингредиентами.

Морщусь, беру в кладовой вытяжку из кожуры бергамота и иду принимать ванну, иначе буду дня три пахнуть смесью старой селёдки и свежего асфальта.

Впрочем, кому здесь меня нюхать...

Всё равно долго тру себя мочалкой, отмокаю в воде с бергамотом, не уснуть бы теперь в ванной.

Кожу щиплет, и я не тороплюсь одеваться. Подбираю одежду с пола, бросаю в корзину, бреду в комнату, добываю там из шкафчика чистые джинсы и футболку.

— Гарри! — голосу миссис Фергюсон позавидовал бы орган. — Гарри, дорогой мой, вы уже дома?

Не отзываюсь.

— Гарри, я принесла вам новый заказ! — продолжает хозяйка из-за двери. — А ещё к вам гости! Гарри!

Глупости говорит, ну какие у меня гости, а потом, кажется, уже не мне:

— Он точно вернулся, ещё вчера, я видела свет в окне. Так что подождите, он обычно надолго не уходит, может, за сигаретами выбежал. Никак не бросит мальчик эту отраву.

— Скорее вы сами закурите, чем он бросит, — слышу.

Футболка застревает в плечах, а ноги прикипают к полу.

И каждая весит миллион фунтов, не меньше, так мне чудится, когда я заканчиваю одеваться и медленно иду открывать, стараясь совладать хотя бы с лицом. Пока дошёл, почти получилось.

Будто это не Снейп здесь.

Но это Снейп.

Он невозмутимо входит следом за миссис Фергюсон, а я пячусь, не в силах отвернуться.

Хозяйка говорит, протягивая листок:

— Гарри, вот заказ. А из прошлой партии не осталось Перечного? Туристы в этом году бестолковые, хоть маги, хоть магглы. Ветер сносит, а они по набережной гуляют, чуть ли не купаться лезут.

— Сейчас посмотрю.

— О, так у вас же гость. Я могу сама спуститься и взглянуть.

— Не стоит, — говорю. — Сейчас принесу.

Хорошо бы зелья не осталось, тогда можно было бы рявкнуть, что занят, и закрыться в лаборатории. Жаль, я точно знаю, что пять флаконов стоит на полке про запас.

Одна ступенька, вторая...

Спокойно, Поттер. Ты обещал себе выздороветь, а если свернёшь сейчас шею, уже не получится.

Составляю флаконы в коробку, а теперь вперёд — и не выронить.

Одна ступенька, вторая... иду, считаю, жаль, лестница такая короткая.

Миссис Фергюсон, застряв у двери в подвал, пытается общаться со Снейпом на темы новинок зельеварения. Снейп отвечает односложно, разглядывает единственную комнату в моём пристанище, гостиную, кабинет и спальню одновременно.

А мне даже интересно, что сейчас победит, истерический стук сердца — в ушах, в горле, он! он! он! — или пакостное какое-то удовольствие оттого, что я могу и вовсе с ним не говорить. Иг-но-ри-ро-вать. Как он сейчас хозяйку аптеки.

Вас нет, профессор, я сжёг вас сегодня, знаете?

Отдаю хозяйке зелья и спрашиваю безразлично:

— Чем обязан?

Миссис Фергюсон, наверное, понимает, что здесь не до неё, и ретируется, показательно хлопнув входной дверью.

А Снейп говорит, продолжая изучать интерьер:

— Значит, здесь вы теперь обитаете.

Молчу.

Он наконец переводит на меня взгляд, тёмный, тяжёлый, ощутимо давящий к полу.

— Поттер, почему вы не сказали вчера, что отказались от покровительства Слагхорна?

Пожимаю плечами.

— Потому что это не ваше дело. Кроме того, вы ни о чём и не спрашивали. Ещё что-нибудь? Простите, присесть не предлагаю, я должен вернуться в лабораторию, а то соцветия трифинума перестоят в жёлчи. Строго три часа, вы же понимаете.

— Больше читайте специальную литературу, коль уж занялись зельеварением, — говорит Снейп холодно. — По последним исследованиям, три с половиной. За это время полнее выделяется действующее вещество.

— Это Хелмсдейл, профессор. Сюда последние исследования добираются не сразу.

— Зачем же поехали? Вас бы ещё на Оркнейские острова занесло.

— В другом месте я оказался не нужен.

Мерлин мой... это я сказал? Ещё и таким жалким тоном...

— Не смейте меня этим упрекать! — внезапно взрывается Снейп и так же внезапно возвращается к ледяному равнодушию: — Впрочем, я и не ждал, что вы поймёте. Неважно. Так вот, ещё полчаса, Поттер. К тому же, не вы один заняты работой. Если уж нашлось время у меня, то и вы немного отыщете.

— Для чего? — цежу сквозь зубы.

Полчаса. Я не выдержу.

— Во-первых, я, возможно, был излишне резок вчера.

А... это что ж такое, Мерлин мой? Вчера меня убивают одним, сегодня другим... Определитесь со способом, профессор.

Хватаюсь за сигареты, нехорошо курить там, где спишь, но сейчас не могу сдержаться, распахиваю узкую створку окна, затягиваюсь, а затем из полного раздрая внутри всё же добываю ответ:

— Не стоит, профессор Снейп. Ваше право — думать и говорить всё, что хотите. Меня это не касается.

— А вы изменились, Поттер, — говорит Снейп. — И стали ещё невыносимее. Следовало предвидеть, что извинений вы не примете. Тогда следующее. Вы отказались работать со Слагхорном. Не стану спрашивать, из каких соображений, просто поймите вот что: Гораций, безусловно, тщеславен и любит, когда его имя звучит рядом с именами известных людей, но он стал слишком ленив, чтобы охотиться на вас всерьёз. Однако будут и другие. Как зельевар вы ещё долго не будете представлять из себя ничего значимого, но вам будут предлагать протекцию и сотрудничество, непременно восхищаясь вашими талантами, а на самом деле — из-за вашей известности, просто ради возможности поставить своё имя первым под общим научным трудом... Вы не падки на лесть, но, зная вашу наивность, предполагаю, что однажды всё-таки попадётесь.

Он умолкает, а я спрашиваю:

— Вам-то что?

Снейп смотрит в окно и щурится, там вышло солнце, всё-таки уже июнь, а он вдруг обхватывает себя руками, будто замёрз, и говорит:

— Пообещайте, что если вам действительно понадобится поддержка в Ассоциации, вы придёте за ней ко мне. Или хотя бы спросите совета.

Сердце исполняет невесть что и застревает где-то на вдохе.

Но это оно так... Не разобравшись.

А я прекрасно понимаю, что к чему.

— Снова выбираете меньшее зло, профессор? Я понимаю, вы хотите быть уверены, что я не стану расплачиваться за собственную карьеру вашими рецептами. Не бойтесь, не стану. Можете даже прислать мне список — какие из знаний, полученных от вас за прошедший год, я должен забыть. Делиться ими я ни с кем не намерен, а вот сам могу случайно применить в каком-нибудь из зелий. Если желаете, можно поступить и по-другому, для полной уверенности. Вы же легилимент, профессор, притом очень хороший, думаю, вам не составит труда изъять из моей памяти всё, что...

— Замолчите, — хрипло перебивает Снейп. — Замолчите.

Рассматривает меня пристально, будто выискивает одному ему заметное. Что? Не знаю. Но боюсь, что найдёт.

Отворачиваюсь.

Молчу. Так гораздо лучше, вы снова правы, сэр.

Потому что я идиот. И ляпнул в запале то, что не следовало. Если Снейп решит этим воспользоваться, увидит много больше, чем мне бы хотелось, а сообщать, что я до сих пор им болен, пусть даже и твёрдо решил покончить с этим... не хочу даже думать о таком.

На подоконник наползают молодые ростки плюща, скоро совсем окно закроют, надо будет подрезать...

— Что, Поттер, я больше не кажусь вам подходящим для привязанности объектом? — кажется, он усмехается там, но я упрямо не смотрю. — В итоге я оказался прав, вы меня ненавидите, как и прежде, верно?

Всё как прежде, Северус.

Неизлечимо.

Натянулись струной нервы, мышцы, кожа, я весь — струной, в горле ком, под веками горячий песок и острые мурашки по телу от его взгляда.

Ненавижу? Просто — видеть его не могу. Так близко — не могу.

Потому что теперь уже ни на какие артефакты вину не переложить, и я смирился, и жду только, пока перегорит, пока время когда-нибудь наконец выстудит полностью, чтобы одна зола...

А он пришёл и бросает щепки на эти угли. Не нужно, сэр. Вспыхнет. Обожжётесь.

Пока обжигаюсь только я. О слова собственные обжигаюсь, но всё равно говорю:

— Ну что вы, профессор, при чём тут ненависть? Вы сделали из меня зельевара, работа интересная, клиенты на мои зелья не жалуются — видите, всё решилось к лучшему. Собственной жизнью я теперь сам управляю — и это благодаря вам. За сегодняшний разговор тоже спасибо. Никакая протекция мне не нужна, но я приму ваши слова к сведению. А насчёт привязанности... Думаю, признательность — самое большее, о чём можно вообще говорить.

Смотрю на фильтр в пальцах, на серый столбик пепла на подоконнике, решаю сложную задачу — подкурить ещё одну или попозже. Эту я как-то не заметил.

— Вот как. Ну что же. До вас дошло хотя бы, что я не желал вам зла, — от его голоса веет раздражением и усталостью. — Рад, что работа не вызывает у вас отвращения. Постарайтесь никого не отравить ненароком, это будет наилучшей наградой мне как учителю. Желаю успехов.

Улыбнись гостю, Поттер, он уходит, а ты молодец, ты выжил. Всё будет отлично.

Улыбаюсь. Смотрю, как мантия вскидывается вслед за ним чёрными крыльями.

Делаю шаг назад, не глядя, в глазах размытая картинка, это с очками что-то, мне бы опереться, мне очень нужно.

И натыкаюсь на стул.

Стул с грохотом опрокидывается, а я теряю равновесие, в попытке удержаться сшибаю со стола подставку с пером, стопка журналов ссыпается вниз, мелькая страницами, и я падаю тоже, как следует приложившись плечом о выступ столешницы. Сижу и думаю, как было бы хорошо, если бы Снейп успел уйти за дверь и аппарировать до того....

Не с моим счастьем.

Наверное, так предопределено на сегодня высшими силами, чтобы он ещё раз убедился напоследок, какая я бестолочь.

— Нет, всё же вы не меняетесь, — хмыкает вернувшийся Снейп и протягивает мне руку: — Подымайтесь. Ушиблись?

Чудесно, Поттер.

Достойный финал.

— Нет, — отвечаю.

Возвращаю на место слетевшие на нос очки и морщусь, это плечо огрызнулось болью.

— Лжёте. Ну же, Поттер, я не привык стоять с протянутой рукой. И не уйду, не убедившись, что вы не сломали себе что-либо. Ваша хозяйка мне этого не простит.

— Можно подумать, вас это волнует, — говорю.

Но помощь принимаю, и даже стою покорно, пока длинные сильные пальцы ощупывают моё плечо, я даже мог бы представить, что это ласка, если бы не было так больно, и только когда он тянет футболку вверх, пытаюсь отскочить.

— Поттер! — прикрикивает Снейп, зажав здоровое плечо как тисками. — Не дёргайтесь! Я всего лишь смотрю! Есть у вас бальзам от ушибов?

— К-кажется, есть... В лаборатории...

— Ну так подите и принесите. С ногами у вас, надеюсь, всё нормально.

С ногами нормально. А с головой — нет. Потому что я послушно иду к двери в подвал, с верхней ступеньки призываю нужную склянку и только потом соображаю — зачем.

— Вы идите, я сам! — выпаливаю и тут же спасаюсь бегством в ванную.

Боль помогла мне пережить осмотр, но лёгких касаний его пальцев, смоченных бальзамом, я боюсь панически.

Мажу плечо неторопливо, тщательно, мне сегодня этой рукой ещё шпатель держать, то, что я буду неспособен жить, когда Снейп уйдёт, работу не отменяет. И выхожу, уверенный, что комната уже пуста.

Выхожу и не успеваю остановить вылетевшую фразу:

— Вы ещё здесь?!

Он стоит, как и стоял. Стоит, рассматривает россыпь журналов на полу. А когда наконец поворачивает голову, мне хочется назад, в ванную. Можно я там отсижусь, пока он уйдёт?

— Подите сюда, — говорит Снейп, говорит тихо и вкрадчиво, и этот тон не сулит ничего хорошего, я знаю. — Подите сюда и объясните мне кое-что. Ближе, Поттер, ближе, я не укушу. Пока что.

Долго он ещё будет издеваться? Я объясню всё что угодно. Всё что нужно, чтобы оставить меня в покое. Живой и реальный Снейп вносит режущий диссонанс в моё существование, это я ещё там, на конференции, осознал.

— Скажите, Поттер, это вам зачем?

Следую взглядом за его обвиняющим пальцем, ну и что такого, профессор, да, я читаю журналы по зельеварению, ну и...

И...

Смущение от идиотского падения ничто по сравнению с этим.

В лицо бросается жар, меня будто уличили в непристойном, и впору хватать, прятать, оправдываться и лепетать, что всё не так, как выглядит...

Он же мог промолчать.

Ведь мог же.

Нет, ему надо зачем-то стоять сейчас, ухмыляться и смотреть, как меня ломает его насмешка.

А последний немой Снейп, смятый и расправленный много раз, забытая в "Зельеделе" и потому избежавшая огня закладка, конечно же, не смог себе позволить упасть лицом вниз.

— Так что, Поттер? — я молчу, а он с той же ухмылкой, и в глазах, и в голосе, говорит: — Дайте угадаю. Ничего. Случайно в лягушке попалось. Не успел выбросить. Успел, но передумал, оставил признательность выражать, то-то она мятая такая. Есть ещё варианты?

Стыд мешается с досадой и злостью и я вспоминаю, что давно уже не оправдываюсь, и лепетать тоже разучился.

— Это не ваше дело. Ясно вам?!

— Ясно, — как-то очень уж весело фыркает Снейп, а потом совершенно серьёзно говорит: — Поттер, я жду ответа. И не вздумай снова твердить, что это не моё дело. Моё, Поттер. Моё.

Это так нереально, и слова его, и тон, и сам он, и в мозгах мечутся, не встречаясь, обрывки мыслей...

Смотрю в сторону, вот там всё настоящее, камин, диван, календарь на стене, вон и дата синим кружочком обведена, мне пообещали достать жала ливийских ос, не забыть забрать...

Молча подбираю журналы с пола, ровняю в стопку, и вкладыш подымаю, аккуратно кладу на стол.

— Поттер...

Я мог бы и дальше изворачиваться, он прав был, потешаясь.

Но не могу. Устал. Противно.

Вообще ничего толком не могу. Даже гордость свою отстоять.

Поэтому показываю ему спину, о стол руками опираюсь и сам смеюсь над последней жалкой попыткой, отвечая:

— Ну что — Поттер? Что Поттер? Вот что тебе стоило не заметить эту чёртову карточку, а? Забудь и уходи. Пожалуйста. Прямо сейчас. Ничего это не значит и тебя никак не касается.

— Это вряд ли, — говорит Снейп у меня за спиной.

— Не касается, — мотаю головой. — И не коснётся, обещаю. Ты хотел, чтобы я исчез из твоей жизни — я исчез, и никогда бы не сказал тебе, и даже близко не подошёл бы, никогда больше, и не подойду, ты же понимаешь это, правда? Как раз ты и должен понимать. Ты сам сделал бы так же, зная, что не... не нужен.

Он где-то совсем близко там, и его дыхание касается меня на излёте, когда он произносит:

— Именно так, Поттер. Так я и намерен был поступать. Хорошо, что ты по-прежнему не смотришь под ноги.

А я не сразу понимаю и говорю:

— Что?

А потом ещё спрашиваю:

— Северус, что ты делаешь?!

Потому что его рука совершает настоящее преступление — чертит вдоль позвоночника горячую линию, снизу вверх, зарывается в волосы на затылке и заставляет повернуть голову, а Снейп, приблизив лицо почти вплотную, отвечает:

— Мне кажется, это очевидно, нет?

— Ты...

— Ш-ш-ш! Молчи, Поттер, — шипит Снейп, вот-вот покажется раздвоенное жало....

И наверное, чтоб заткнуть меня окончательно, его губы, жёсткие и сухие, впиваются в мои, а язык такой, как и был, обычный, впускаю и не могу удержать короткого стона, я совсем забыл, как уносит от его поцелуев, а дальше — дальше случается совсем дикое что-то.

Дикое, не ласковое, без намёка на нежность, безжалостное до синяков.

Без слов, какие слова, если мы вжались, сплелись, сцепились, коленями, бёдрами, языками, отбираем друг у друга редкие рваные вдохи. Не знаю, кто из нас издаёт бессмысленные хриплые звуки, больше подходящие зверю, может, я — горячий рот всасывает кожу на шее, а я тоже хочу, безумно хочу вспомнить его вкус... может, он — когда я перехватываю его руки и всё же дотягиваюсь.... не время разбирать, я желаю всего сразу, взахлёб, всего его, и всё для него, захватить, сдаться, одновременно.

Всего сразу мне не достаётся. Сдерживаться нет сил, и мне хватает его рук и остро жалящего рта.

— М-да, — потом говорит Снейп, выровняв дыхание, и прислоняется щекой к моему лбу. Или это я в него упираюсь.

Между нами мокро, кажется, везде, ему тоже хватило, край стола врезается в поясницу, чёрная мантия запуталась где-то в ногах, губы распухли, а шею жжёт.

С цепи сорвались. Мы — сорвались с цепи.

Он ладонью размазывает капли по моему забрызганному животу и усмехается:

— Как мальчишка. От поцелуев.

Вытираю его руку своей футболкой, говорю:

— А сам?!

— А я о себе. Ты мальчишка и есть.

Совсем легко касается губ, чуть отклоняется и обозревает мой дикий раздёрганный вид. А у него рубашка болтается на запястьях, пряжка ремня свисает до пола, багровый след чуть выше правого соска и ещё один, на ключице.

Трогаю ключицу кончиком пальца:

— Прости, — говорю, совсем не чувствуя вины. — Я соскучился. Очень.

— В Хогвартсе, хвала Мерлину, топлесс не в ходу, — говорит Снейп и ухмыляется. — А вот тебе, боюсь, придётся вспомнить о запасах гриффиндорских шарфов. Только сначала трансфигурируй их во что-то более пристойное, будь добр.

— Более пристойное — это какое? зелёное?

— И с серебром, — невозмутимо отвечает Снейп.

Пытается отступить, но его мантия связала наши ноги не хуже верёвок, и Снейп рассматривает её озадаченно, а потом, будто озарение поймал, спрашивает:

— А палочка? Твоя где?

— А, — говорю, — точно. Мы же эти... маги, вот.

Он поджимает ехидно губы, это чтобы не смеяться, я знаю, но я смеюсь, и он не выдерживает, и вообще, мы, кажется, раньше никогда вместе не смеялись.

А уже когда всё чисто и прилично, не придраться, и даже пуговицы вернулись на свои места, повисает тишина, и чтобы её спугнуть, спрашиваю:

— Ты не уйдёшь?

Снейп качает головой:

— Не сейчас.

Киваю, говорю:

— Ладно.

Иду в крошечный закуток, изображающий в моём флигеле кухню.

Иду вроде бы варить кофе, даже достаю пакет с зёрнами и сыплю их в кофемолку. Не знаю, зачем, кофе я не хочу, и Снейпа не спрашивал. И вообще не знаю, что делать, мне всё время кажется, что вот-вот настанет это самое "не сейчас". Вот вернусь, а Снейпа нет.

Или того хуже — и не было.

На этой мысли меня клинит.

И вместо того, чтобы позвать или взглянуть, стою, как идиот, с одной чашкой и думаю, брать вторую или это я просто, когда упал, ударился головой и бредил.

— Поттер?

Вздрагиваю.

— Репаро, — говорит Снейп осколкам.

Спасённая чашка взлетает на полку, а Снейп аккуратно отодвигает меня в сторону и варит кофе сам. Это правильно, тот, что готовлю я, хорош только для убийства утренней сонной одури, но никак не для угощения.

— А коньяку нет, — говорю зачем-то.

— Какая трагедия, — фыркает Снейп. — Если бы я шёл к тебе выпить, принёс бы с собой.

— А зачем ты ко мне шёл?

Да, Северус, я тупой, непроходимо и окончательно, скажи мне, ладно?

Снейп сосредоточенно наливает из джезвы кофе, тёмный, ароматный, горький... рассматривает полные чашки, будто это диковинка, а не обычный белый фаянс, после так же сосредоточенно и молча левитирует их на маленький столик у камина, садится с чашкой на диван и теперь, конечно же, интересуется только её содержимым.

Я уже думаю, что не дождусь, или что он не услышал, стою, подпираю стену, и просто смотрю на него, так тоже хорошо.

А Снейп вдруг отправляет нетронутый кофе назад, на столик, и говорит, кажется, раздражаясь всё больше с каждой фразой:

— Поттер, каких ещё признаний тебе не хватает? Да, я хотел убедиться, что ты не встрянешь по недомыслию туда, где тебя прожуют и не поперхнутся, да, мне нужно было знать, что у тебя всё в порядке, и если ты сейчас спросишь, зачем мне это было нужно, я наложу на тебя Силенцио до завтрашнего утра. Рассчитывал ли я на такой итог? Нет, поскольку не считал возможным, и рад, что ошибся. Что ещё ты от меня хочешь? Чтобы я расписал в красках, как всё это время сожалел, что отпустил тебя?

— А ты сожалел? — спрашиваю, поражаясь его внезапному объяснению и стараясь сосредоточиться на разговоре, а не впасть в ступор от услышанного.

— Ни единой минуты. Во-первых, Поттер, я не собирался день за днём наблюдать, как к тебе возвращаются истинные чувства. Любая выдержка, знаешь ли, имеет предел. А кроме того, я полагал, что у твоих друзей хватит ума вцепиться в тебя репейником и изо всех сил возвращать к нормальной жизни. По моим подсчётам, к февралю ты бы и думать уже забыл о зельеварении и зельеварах, и Грейнджер радостно сосватала бы тебе кого-нибудь неравнодушного к героям. Она-то как тебя отпустила?

— Я не ребёнок, чтоб меня не отпускать.

— Не ребёнок... — издевательски тянет Снейп. А затем спрашивает: — Поттер, возможно, ты прекратишь наконец стоять там и подойдёшь ближе? Соцветия трифинума потерпят ещё какое-то время?

Кажется, я краснею, но подхожу, только говорю:

— Признайся, ты про те полчаса выдумал.

— Вовсе нет, — отвечает Снейп и тянет меня к себе.

— Нет? — говорю, подчиняясь.

— Нет, — повторяет он и спрашивает: — А у тебя действительно там трифинум в жёлчи киснет?

— Ага, — говорю. — Правда, когда ты пришёл, я его как раз поставил, только отмыться успел.

— Лгун, — говорит он.

А я больше ничего не говорю. Потому что Снейп задирает на мне футболку и ведёт ладонью вокруг пупка, а оттуда — к горлу. А потом повторяет губами...

Так погибает вторая половина дня и уже окончательно — трифинум в лаборатории.

За окном сумерки, в комнате тоже, диван узкий, мне хватало и такого, зато можно провалиться в дрёму, зная, что Снейп точно здесь, проснуться и обнаружить, что упираюсь носом в ямку меж ключиц, что он обнимает меня, гладит по спине, как кошку, а моя нога застряла где-то в его острых коленях.

Нарушать долгую сонную тишину кажется кощунством, но кто-то чересчур беспокойный внутри так и дёргает за язык.

— Северус... И что теперь?

Я знаю, что нужно мне.

А ему?

И знаю, что он меня понял сейчас. Понял, но не отвечает, тихонько водит кончиками пальцев по моим рёбрам, говорит:

— Тебя здесь не кормят, видимо...

— Ммм, — отвечаю. — Я сам себя кормлю... Северус! Я спросил!

— Ты спросил. Я не знаю.

— Не знаешь.

Что там с моим лицом творится, неизвестно, но это точно не для показа. А Снейп, как нарочно, всё, конечно же, видит.

— Поттер, прекрати. Однажды я уже решил за нас обоих. Вышло не слишком хорошо.

— Мягко сказано.

— Возможно.

— Возможно?!

— Ну хорошо, Поттер, хорошо, я ошибся, я это признал. Поэтому теперь твоя очередь.

— Ошибаться?

— Решать. Подумай сам, чего ты хочешь, Хэрри. Для нас.

— А... А... Я?! — что-то у меня все мозги вынесло.

А он ещё и прихватывает зубами моё ухо. Змей.

А потом говорит туда же, в ухо, тем своим голосом, от которого у студентов случается нервный тик:

— Только пока ты не взорвался от ложного чувства вседозволенности, хочу напомнить: я ценю свою работу, тишину и уединение, я самый мрачный преподаватель Хогвартса, и я на самом деле такой. Кроме того, я терпеть не могу Уизли, и вообще людей не люблю. Тот факт, что к тебе я отношусь иначе, не означает, что может измениться и всё остальное. Это понятно, Поттер?

Как будто я сам не знаю.

Как будто я не понял уже, что колючек и яда у меня будет сколько угодно, а если и ждать объяснений в любви, то именно вот таких. По-снейповски.

Как будто мне нужно другое.

— А как же, — улыбаюсь и устраиваюсь поудобнее, стукнув его пяткой по ноге, не нарочно, честное слово. — Мог бы просто спросить, помню ли я, что ты — Северус Снейп.

2011