Я стою у окна и смотрю, как падает снег. Сегодня Сочельник.
Там, за окном огромный и пустой мир. Низкое небо, сумерки и снег, снег... В такие дни кажется, что улицы заполнены дыханием Снежной Королевы. Люди инстинктивно чувствуют его и торопятся в свои дома, где щедрое тепло, сияние свечей и вкусные запахи. Они оставляют город холоду, снегу и ветру.
Снег бесконечен. Он закрывает своей пеленой весь свет.
Вот так же падал снег, когда я ушла от тебя.
Я просто устала. Не хватало никакого терпения, спокойствия и любви, чтобы выдерживать твой тяжёлый нрав. Конечно, тебя можно понять, ты всю жизнь прожил один, ты всегда знал, что никому нельзя доверять, ты всё привык решать сам. Категоричность, властность и язвительность — тяжелая броня, броня ото всех, даже от меня. Ты боялся тех моментов, когда открывался передо мной, своей беззащитности, опасался, что однажды я предам тебя. Ведь все остальные предавали... Ты ненавидел меня за свою ко мне слабость, требовал, чтобы я стала такой же как ты. Но как не велика способность женщины копировать личность мужчины, нельзя требовать невозможного. Я не могу стать тобой.
Твои железные шипы так больно ранили меня. Я терпеливо залечивала свои раны и прощала..., прощала... А ты принимал всё как должное и продолжал казнить меня, считая, что во всём прав. И тогда я ушла.
Перед этим долго тянулся какой-то ненужный разговор, полный невнятных упрёков и претензий, ты источал сарказм и старался ударить побольней, а я вдруг поняла, что больше так не могу. Я повернулась и вышла в коридор. Одела пальто и сапоги. Вернулась. Ты молча смотрел на меня. Я прошептала: «Прости», и ушла прочь из нашего дома.
Холодный и влажный воздух льнул к щекам, падал снег, я брела через наледи и сугробы, не разбирая дороги. Куда я шла, зачем? Ветер пробирался под пальто, снег набивался в сапоги, но всё это было мелочью по сравнению с тем холодом, который выстужал мою душу. Мне не уйти от тебя хотелось, а лечь и умереть. Вот так, упасть в сугроб, перестать думать и чувствовать, и пусть снег заметёт меня с головой. Зачем я без тебя? Уснуть навсегда, чтобы больше не было этого страшного холода и боли. Как пусто вокруг. Тебя нет. А без тебя мне ничего на свете не надо.
Я брела, ослепнув от снега и слёз, упрямо переставляя ноги. Чуть не попала под машину. Перепуганный шофер сперва обложил меня матом, а потом, изменившись в лице, стал спрашивать, что случилось. Он хотел мне помочь. Добрый человек. Ненужный. Чужой. Не понимающий, что бывает так, что ничего нельзя сделать.
И вдруг шофера отодвинула властная рука, и из снежной пелены выступила твоя фигура. Ты разом понял всё, что здесь произошло, и спокойно взглянул мне в лицо, но я видела, как сжались твои губы. Ты обнял и сказал: «Ну, всё, всё. Пойдём», а у меня вдруг подломились ноги, я, дрожа, осела на землю, цепляясь за тебя, не имея сил подняться, безудержно плача. И тогда ты взял меня на руки и пробурчал: «Сумасшедшая. Что ж ты с собой делаешь». И понёс домой.
Ты никогда не умел извиняться. И никогда не говорил о своих чувствах. Но с тех пор твой характер немного смягчился. Возможно, ты, наконец, поверил мне.
Мы привыкали жить вместе. Я училась не раздражать тебя по пустякам, а ты — уступать мне. О, как ты это делал! Ты будто играл, иронично взглядывая, ну, давай, мол, жена, проявляй инициативу, а я посмотрю. И я хохотала, ты мой великий и могучий! Ты пустил меня в свою святая святых — лабораторию. Мне нравилось смотреть, как ты работаешь. Наблюдая за твоими умными руками, я замирала от восторга и благоговения. Но когда ты уставал и откидывался в своём любимом кресле, устало потирая переносицу, я несла тебе кофе и усаживалась на скамейку, готовая выслушать твои размышления. Ты задумчиво пил крепкий напиток и рассуждал, излагая логику экспериментов, или просто говорил со мной на разные темы. Я вставляла слово, ты усмехался (как я люблю твою усмешку!) и называл меня доктором Ватсоном. А мне нравилось, угадав момент, будить в тебе желание, разжигая, дразня, и заворожённо смотреть, как из возвышенного мыслителя и учёного вдруг выглядывает нетерпеливый мужчина.
Ты всё чаще и чаще говорил мне, что любишь меня, что не смог бы без меня сделать и половины своих открытий. Это, конечно, неправда, ты бы всё смог, ведь ты — гений, но мне всё равно было приятно это слышать. Хотя иногда ты и смотрел на меня, будто удивляясь, откуда вдруг в твоём доме взялась женщина.
Я тоже рассказывала тебе о своих исследованиях, а ты слушал, схватывая суть, и порой давал дельные советы. Когда я защищала работу на звание Мастера Трансфигурации, ты сидел в зале, я не видела тебя, но чувствовала твоё присутствие. Это помогало мне сконцентрироваться, ведь, делая доклад, я параллельно вспоминала наши вечерние обсуждения моих разработок.
Защита прошла хорошо, а после, на банкете, я была вынуждена выслушивать бесконечные дифирамбы от моих коллег и начальства. Ты тоже слушал, сидя в стороне, молча потягивая вино, и твоё лицо было как всегда непроницаемо. А я дёргалась всё сильней. Как ты отнесёшься ко всем этим восхвалениям? Ведь большинство мужей очень плохо реагируют на успехи своих жён. Рон, например. Или Гарри. Их жёны вообще сидят дома, являясь бледной тенью своих знаменитых мужей. Я пыталась объяснить, что ничего не смогла бы сделать без тебя, я говорила правду! Но меня перебивали, называя скромницей. Наконец, сбежав из-за стола, я наткнулась на своего давнего оппонента. Моя работа опровергла его теорию, и ему это, конечно, не понравилось. Он сказал мне какую-то гадость. Я растерялась. Я всегда теряюсь, когда сталкиваюсь с личными нападками, а потому молча смотрела на него и не знала, что сказать. И в этот момент почувствовала на локте твои крепкие пальцы.
Ты неторопливо оглядел моего собеседника с головы до ног, прищурился и несколькими едкими и хлёсткими фразами буквально размазал его по паркету. А пока бедняга краснел, бледнел и пытался собраться с мыслями, ты взглянул на меня, чуть приподняв бровь. Я кивнула в ответ на твой безмолвный вопрос, и мы вышли из зала.
Мы шагали по тротуарам, и вечерний город обнимал нас. Мы с тобой никак не могли наговориться, а потому далеко не сразу заметили, что идёт снег. В середине марта это редкость. Но вечер всё-таки был хорош, и мы упрямо шли пешком, не желая аппарировать. Так что, когда мы, наконец, добрались до дома, то промокли насквозь, а на волосах у нас лежали настоящие снежные шапки.
Мы отправились отогреваться в ванную, а потом в спальню. Засыпая в кольце твоих рук, я чувствовала себя такой спокойной и счастливой, как никогда прежде. Мы были вместе под твоей несокрушимой бронёй. Я, профессор, Мастер Трансфигурации, гордилась самым высоким в мире званием — жена Северуса Снейпа.
И мать его детей. Когда родился наш первенец — Эдуард, ты осторожно взял его на руки, и на твоем лице я увидела плохо скрываемый ужас. Ты сказал, что боишься ему что-нибудь сломать. И первый месяц ты прикасался к малышу будто к самой хрупкой из твоих пробирок, а я не знала — смеяться мне или плакать.
Время шло, из крохотного новорождённого Эдди превратился в подвижного и неугомонного младенца, и тогда ты осмелел. Ты взял на себя ритуал купания, подойдя к нему со всей основательностью и педантичностью учёного. Ты устраивал Эду ванны из морской воды и трав, с обилием игр и закаливающих процедур. Вот тогда я и обнаружила, что в моём муже живёт озорной мальчишка. Из ванной ежевечерне неслись вопли, смех и плеск воды, а когда вы выбирались оттуда, то были мокры с головы до ног. Оба. В твоих глазах мерцали весёлые искры, влажные волосы прилипали к лицу, а Эд сидел у тебя на руках, замотанный в полотенце, как в римскую тогу. Это было самое чудесное зрелище, которое я только видела.
Благодаря твоему закаливанию Эдди рос здоровым мальчишкой. Детские хвори были лёгкими и проходили быстро. Но в ту зиму, когда ему должно было исполниться четыре, он заболел всерьёз. Пришёл врач, и тогда в нашем доме прозвучал страшный диагноз — менингит.
Это слово подкосило меня. В ту страшную минуту я почувствовала звериный, слепой ужас и панику. Но рядом со мной был ты — мой защитник, хранитель, опора. Ты вступил в схватку с болезнью так же отважно и хладнокровно, как когда-то сражался с Воландемортом. Сутками не выходил из комнаты сына, поил его своими снадобьями, часами носил на руках, когда Эдди плакал от невыносимой головной боли. Ты не спал, оставляя меня с ребёнком только для того, чтобы спуститься в лабораторию. Уходил день за днём, жар не спадал, Эд бредил и метался, а ты сидел рядом с ним, несгибаемый, упрямый, с чёрными провалами под глазами и траурной каймой щетины на лице. Смерть сужала круги, но ты всё ещё не сдавался, не опускал рук. Я не знала, что ты настолько сильный человек.
Все это время, наполненное болью и страхом, я молилась. Я, неверующая, молилась истово, страстно, и не знаю, за кого я просила Бога больше — за мужа или сына. Никогда ещё я не плакала такими жгучими слезами, как в те дни.
И однажды я вошла в спальню Эдди, неся в руках миску с отваром, чтобы протереть ему кожу, и увидела, что вы спите. Эд раскидался на постели, мокрый как мышонок, а ты, укутав его в одеяло, спал рядом на краешке кровати. Я, не веря своим глазам, коснулась лба сына. Он был холодный. Кризис миновал, и болезнь отступила. Потрясённая, я смотрела на твоё измученное лицо. Ты победил. Ты его спас.
Я осторожно обтёрла пот приготовленным отваром и переодела Эдьку. Уложила поудобней. Сняла с тебя ботинки. Укрыла одеялом. И прилегла рядом, любуясь на двух самых драгоценных для меня людей. Потом поглядела в окно, на небо, и поблагодарила Бога за чудо. А на улице шёл снег.
Теперь Эдди превратился во взрослого мужчину на голову выше тебя и с косой саженью в плечах. В моего отца пошёл, в нём тоже было почти семь футов роста. Когда сын приходит к нам, ты с усмешкой смотришь на него и говоришь: «Сядь, не хвастайся». А Эд смеётся.
Вот и сегодня они с женой заявились к нам в гости. Наши младшие дочки ещё студентки, и встречают Рождество в Хогвартсе, а Эд с семейством — у нас. Пока Эдди разговаривал с тобой, его жена, Мелисса, помогала мне сделать последние приготовления к Рождеству. Она управлялась на кухне, а я, наконец, разобрала наш ежегодный рождественский кошмар — мешок писем и открыток со всего мира, поздравления от студентов, коллег, друзей... Мелисса очень добрая и милая, но самое главное — они с Эдом любят друг друга, а что нам ещё надо? Наконец, все дела были переделаны, и они с мужем куда-то пропали. Впрочем, я догадываюсь — куда...
За окном совсем стемнело. Снежная Королева, видимо, убралась восвояси. Здесь ей никого не соблазнить целым миром и парой коньков в придачу. Зачем нам её мир? Нам хватает и своего.
Я отворачиваюсь от окна и смотрю на тебя. Ты сидишь в своём извечном любимом кресле, рядом с тобой на скамеечке пристроился Генри, взрослый джентльмен пяти с половиной лет, а трёхгодовалая Мэри бесцеремонно забралась тебе на руки. Они жить не могут без этих посиделок с тобой, и каждый раз, приходя в гости, буквально берут тебя в плен. И ты, ворча, сдаёшься на милость победителей. Вот и теперь в их распахнутых глазёнках сияет любопытство, а ты говоришь про драконов и русалок. Я знаю, что через несколько лет они так же заворожённо будут слушать твои истории о научных тайнах, но пока они маленькие, и ты рассказываешь им сказки. В камине потрескивает огонь, золотые блики ложатся на ваши лица.
Vova
