Горчичный пирог

*

Панси перебирает тяжелые бусы так, как бы делала это с четками, грызет длинный накладной ноготь, глядит напряженно и настороженно. На ней платье: слишком короткое для приличной девушки, чересчур изысканное для неприличной, туфли с подошвой зеленого цвета и совершенно дикие, броские, но органичные бусы с огромными каплями-бусинами.

По себе Панси знает: когда плохо, нужно не сосредотачиваться на своих проблемах, а о чужих слушать. Можно ощутить мстительное злое удовлетворение от того, что кому-то сейчас не слаще и почувствовать себя немножечко причастной к восстановлению мировой справедливости.

— Нотт порвал со мной, — говорит она и со смешком добавляет, — после всего, что между нами было.

Драко смотрит на нее, прищурившись:

— Ну да, после испорченной на шестом курсе книги, поцелуя на спор и того вечера, когда вы так и не смогли потрахаться, потому что Миллисент приспичило до рассвета рыдать в комнате для гостей, а вам прятаться от нее в тесном шкафу. Действительно, как он мог поступить так, это же был самый незабываемый в его жизни вечер.

Драко невесело улыбается и думает, что нервная Панси с всклокоченными волосами в тысячу раз хуже самой расстроенной Милли Булстроуд в мире. А истерики последней наверняка уж помнят все слизеринцы.

Панси поглядывает на Драко, и видит только расползающиеся круги под его глазами, белые, будто обведенные мелом, губы, вены, пронизывающие гладкие виски насквозь. Драко расстроен, потерян, и худоба его кажется втрое заметнее, чем обычно.

Но он уже улыбается, пусть и вымученно, с неохотой. И Панси самой становится чуточку легче. Она не знает ничего, кроме того, что виски из бокала Драко стремительно исчезает в его же желудке, не способствуя поднятию духа, уголков губ и прочих конечностей.

На запястье Драко болтается мягкая и обтрепанная красная нитка, для чего — Панси не спрашивает. Потому что если Драко вбил себе что-то в голову, хрен у него расспросишь.

Драко очень суеверен, и Панси остается только смиренно кивнуть, приняв эту его странность-особенность.

Он сидит на полу, повернувшись спиной к камину, метнув злющий взгляд в домовика, разбив о стену бутылку. На нем нет лица, согревающего зелья и рубашки. А по ребрам можно водить пальцами, считая и пересчитывая.

— Что случилось? — тихо и чувственно спрашивает Панси, ее пальцы — указательный и большой — замирают на шестнадцатой от застежки бусине.

А глаза блестят. Панси не любит чужие тайны, они тяжелые, словно мокрые простыни, неприятные, будто вишневая пастила на коже, мерзкие, как скелеты в чужих шкафах.

И где-то глубоко в душе, в такой маленькой комнатке, дверь в которую затянута паутиной, таится скверное желание быть сейчас где угодно, только не здесь. Не с Драко, воздух возле которого можно размазывать по альбомным листам, рисовать им картины о нехорошей жизни, фасовать по лоткам и пихать в морозильные камеры.

Панси хочется сгрести Драко в охапку изящным движением, сунуть его под ледяную струю воды или в жгущий белоснежностью снег, подержать там пару минут и вытащить. Настоящего Драко, а не ту заштрихованную карикатуру, которая сидит, сгорбленная и разбитая, на полу, словно бродяга, подпирающий двери паба.

Панси тонет в своих размышлениях, как грузнет в болоте слишком тяжелый зверь. И пропускает момент, когда Драко говорит. Слова, повисшие в воздухе, ползут к ней как-то уж очень медленно. Так, что пауза становится заметной.

— Поттер и Блейз, они вместе.

Панси молчит, а потом взрывается на осколки выкриков:

— Что?!

Драко пожимает плечами и подливает себе еще.

Панси поднимается, подходит к нему, опускается рядом на корточки и наконец тянет руку. Драко смотрит с недоумением, а она требует:

— Дай.

И отбирает у него бокал, цедит янтарную жидкость, обжигает себе ею нёбо, глотает. Протягивает обратно, сжимает пальцы Драко и произносит, глядя прямо в глаза:

— Бред. Блейз — дрянь, но с Поттером?

«Это только ты у нас такой дурак», — договаривает уже про себя.

— Я бы стал говорить, если бы это было не так? — голос у Драко ровный, словно он отвечает на занятии по Гербологии. Или, допустим, Зельеварению.

Панси прикусывает губу. Драко действительно бы молчал, он и слухам не верит вовсе. Значит, Гарри — Панси ненавидит его так называть — действительно вместе с Блейзом. И, видимо, не первый день.

Панси чуть не рычит от того, что только сейчас вернулась из Канады, не проведала Драко раньше, не утешила, не помогла. И осекается.

Драко не принимает помощь, значит, не очень-то она тут и нужна.

Или наоборот — необходима просто, раз Драко утыкается ей в ключицу вместо того, чтобы грубо толкнуть на пол и посмотреть с издевкой, мол, Панси, если перепила, сходи на кухню, эльфы быстро тебе помогут.

Панси не говорит, что Поттер никогда ей не нравился, потому что Драко и так это знает.

Это знание не мешало ему трахаться с Поттером больше года, не помешает и сейчас ничему из того, что он уже задумал.

— Послушай, я понимаю, все это крайне прискорбно и все такое, но ты ведь сам убрался из его дома в начале лета, а потом выставил его из своего, когда тот пытался мириться.

Единственный способ образумить Драко — вылить ему за шиворот удивительно много помоев, чтобы он начал плеваться ядом, огрызаться и злиться на собственную мягкотелость.

— И ты не хуже меня осведомлена в том, почему и как, — коротко бросает Драко, опирается на кресло, встает.

— Ты куда? — иногда Панси кажется, что за Драко она беспокоится больше, чем за свою годовую подписку на «Ведьмополитен».

Может, так оно на самом деле и есть.

— Ты права, — отвечает Драко, — но это никак не лишает меня желания пойти в какой-то из пабов в Лютный и надраться до мелких гриндилоу перед глазами.

Панси облегченно вздыхает — если уж Драко отправился по притонам, все точно будет в порядке. Ближайшие несколько дней — это точно. Но она спрашивает, язвительно и ехидно:

— А как же милашка Астория? Ты не перепихнешься с ней перед сном?

И невинно хлопает неестественно длинными ресницами.

— Астория там же, где твой благоверный Нотт, — парирует Драко. — Можешь оставаться, дождись меня, тогда и поговорим.

Ну да, разговор со взвинченным Драко — дело бессмысленное, пустое и перерастающее в монолог. Никто не знает Драко Малфоя лучше, чем Панси.

Панси двадцать, и она еще не помолвлена. У нее есть деньги, амбиции, чистой воды реалистичное восприятие мира, проблемы с личной жизнью, на завтрак шоколадные хлопья с медом.

И Драко, без которого Панси точно не была бы собой.

Самое смешное, что секса с Малфоем у нее не было никогда, но если нужна отрезвляющая пощечина, язвительное замечание, шутка или совет — это к Драко, ага.

Панси слабо себе представляет, кто такой друг и что с ним положено делать. Но если бы ей сказали выбрать кого-то из однокурсников и знакомых, она бы назвала Драко.

Потому что ни с кем, кроме него, ей не бывает настолько уютно, ненавязчиво и невесомо. Их школьное прошлое насыщенное и богатое, подростковые пьяные вечеринки пошлые, откровенные, а первый опыт — поцелуи там, все такое — получен с друг друга помощью.

Впервые Панси поцеловалась в тринадцать — с Драко. В него же выспрашивала о том, как раздевается Теодор, насколько большой член Блейза, правда ли, что у Флинта в соске маггловская сережка. И ему же рассказывала, что у Дафны грудь аккуратная и высокая, а у Миллисент маленькая, и что Дафна хочет сделать себе на ключице татуировку, а еще затащить в постель гриффиндорца — Вуда.

С ним они начинали пить огневиски, и потом Панси долго била Драко ладошками по щекам, потому что он чуть не уснул в ванной старост. А Драко орал на нее за то, что она после отбоя шлялась с каким-то старшекурсником-райвенкловцем так, что Панси только вздрагивала и испуганно трясла головой, обещала, что больше не будет.

Вместе они бродили по ночным коридорам на пятом курсе, отмазывали однокурсников от взысканий Филча и заколдовывали его кошку.

С Драко они шли на бал — боялись, что больше никто не захочет отправиться с ними.

С Драко у Панси связана половина воспоминаний. А еще Панси обязательно нужен человек, в которого и которому можно верить. И Драко как раз такой.

*

Драко одевается и исчезает в камине. Панси допивает то, что осталось в бутылке — не так уж много, если по-честному — вздыхает. Встает, роняет серые тени от зеленых подошв на гладкий, холодный пол, пачкает пальцы порошком, ноги — рассыпчатым пеплом.

Забини живет один и не блокирует входы в свою квартиру даже в ночное время.

У него много комнат, минимум мебели, полно дорогущих блюд в холодильнике. И жизненная позиция заключается в том, что должны ему все на свете.

У Блейза семейный бизнес, случайные связи, ужасающее количество картин на стенах, одежды и украшений. Почти как у Панси, или даже больше.

Панси не утруждает себя тем, чтобы окликнуть Блейза, поздороваться, предупредить о визите заранее. И — уж тем более — извиниться за неудобства.

— Да ты совсем охуел, — бросает она с порога жестко и обрывисто.

Садится прямо на стол, смахивая аккуратно разложенные там бумаги. Наверное, нужные.

Барабанит ногтями — длинными, накладными — по темной столешнице, смотрит на Блейза, скосив глаза.

Блейз всегда безупречен: одежда, стрижка, косметические салоны, начищенная обувь и взгляд насмешливый.

Блейз не реагирует на реплику Панси, как на что-то новое, необычное, из ряда вон выходящее.

— Сдурела, что ли? — спокойный тон и невозмутимый вид. — Или перебрала?

Блейз ногами отталкивается от стола, отъезжает немного дальше.

Панси не любит Блейза.

В школе они ссорятся каждый день, накладывают вредные заклинания и отпускают шуточки поехиднее. На выпускном вечере Блейз называет Панси не слишком приятным словом, она показывает ему средний палец и выплескивает на рубашку пиво, сливочное. (Этого, правда, никто не видит, потому что, ну, не такие же они глупые, чтобы выставлять себя дураками при гриффиндорцах). А сейчас встречаются иногда, бегло кивают друг другу, привычно острят, очутившись в общей компании. И все, собственно.

В Блейзе слишком много искусственности и слизеринской сути. Не то, чтобы Панси ее отсутствием могла прихвастнуть, но даже среди змеиного факультета редко когда попадаются настолько шипящие, подлые и неприятные.

Он отталкивает ее от себя чем-то изнаночным, неопределенным, но оттого не менее реальным и осязаемым. А еще, Блейз — один на весь Слизерин — не принимает авторитет Драко. Общается, приглашает в гости, но всерьез совершенно не воспринимает.

Панси ненавидит студень — липкий, скользкий, дрожащий — и если бы Блейз был едой, то именно этой, и никакой другой.

— Я трезвая, как никогда, а ты — охуел, — повторяет Панси, пистолетом складывает пальцы, стреляет, сдувает с них мнимую дымку и спрыгивает со стола, одергивая на ходу платье.

Подходит к Блейзу, опирается на стенку кресла, наклоняется, щекочет ему волосами щеку, продолжает: приглушенно и вроде как доверительно:

— Наступила чер-р-рная полоса? Все настолько плохо, что ты даже с Поттером улегся в постель?

И смеется, особенно мерзко.

Блейз не отвечает сначала, а потом взрывается неприятной, гадливой улыбкой:

-А у тебя были на него виды? Я разрушил мечты о выгодном браке?

Панси фыркает: еще чего не хватало. А Блейз настолько увлечен своим эгоцентричным спиральным миром, что даже подумать не может о… Впрочем, и к лучшему ведь, еще не хватало, чтобы Забини узнал о Драко.

— Почти угадал, — Панси подмигивает, отпихивает от себя кресло и Блейз резко упирается в стол руками. — Ну так что, все совсем никак, а?

И взглядом психоаналитика смотрит, насмехается откровенно и неприкрыто.

— Если кому и плохо, так это ему. К слову, если тебе интересно, он пришел ко мне сам месяца два назад. А еще из него можно веревки вить, — безликим голосом отвечает Блейз и добавляет, чуть резче и с нетерпением. — Если это все, проваливай и не мешай мне работать. Я и так был с тобой слишком вежлив целых, — Блейз поглядывает на часы, — одиннадцать с половиной минут.

— Не все, — Панси ухмыляется, — урод ты, Блейз, тебя самого от себя не тошнит, нет?

— А ты чем-то лучше? — Блейз поднимает бровь удивленно.

И Панси снова показывает ему средний палец, скривившись как от лимонной мякоти.

*

Квартиру Блейза Панси покидает, как ни странно, через дверь, обычную и деревянную, потому что в городе у нее есть дела. И неважно на самом деле, что за окном темно. Когда же еще жить настоящей жизнью в двадцать с хвостиком лет?

У Блейза зеркало в коридоре шириной во всю стену и длиной — к потолку. Она идет, поправляет волосы, разглядывает свое отражение, даже ему улыбается. И налетает на кого-то, в защитном механизме вскидывает руки.

Правда, о том, что, возможно, следует извиниться за невнимательность, даже и мысли нет.

В помещении темновато, взгляд у Панси расфокусирован, а зрение не шибко хорошее. Она останавливается — звук щелкнувших о пол каблуков разлетается по воздуху рисовой кашей — щурит глаза, вглядывается в плотный, чернеющий силуэт.

— Панси… — осторожно зовет ее кто-то, — постой, Панси.

Панси знаком этот голос, и ей чертовски хочется высказать свое мнение о его обладателе звонкой пощечиной, острыми ногтями, змеиным шипением.

Но вместо этого она говорит быстро, встревожено, зло:

— Иди в задницу.

И это действительно самое меньшее, что она может сказать.

Только уйти побыстрее, чтобы не сорваться, не наговорить множества лишних слов. Тех, за которые потом придется оправдываться перед Драко и ненавидеть себя.

— Панси, — Поттер снова окликает ее.

Но Панси не ждет, она уходит быстро, хватается за дверную ручку стремительно, пропускает ступеньки, лихорадочно растирает вспыхнувшие щеки, почти что несется вниз.

Панси слишком взволнована, чтобы улавливать движения за своей спиной.

Поттер догоняет ее, грубо хватает за руки, разворачивает лицом к себе, прижимает к стенке и хрипит, сдавлено и измучено:

— Да стой ты, сука, надо поговорить.

Панси пытается вырваться, оттолкнуть от себя разъяренного Поттера, убежать, хлопнуть дверью, скрыться в неоне ночного Лондона. Но Поттер тяжело дышит и держит крепко, смыкает руки так, что запястья наполняются болью и, наверное, тут же окрашиваются в синий.

Совсем под цвет платья, ага.

— Иди нахуй, урод, — с бессильной яростью выдыхает Панси, мечется беспорядочно, сдувает настырные волосы в сторону.

Панси противен и неприятен Гарри, и желания разговаривать с ним никакого нет.

В подъезде светлее от мутных и запотевших лампочек. Панси понимает, что Поттер сильнее и настроен серьезно, значит, просто уйти у нее не выйдет.

Панси почти ненавидит себя за то, что не удержалась и отправилась к Блейзу. И с ужасом думает о том, что ей скажет Драко, когда узнает.

Панси никогда не страдала от недостатка практичности, поэтому успокаивается очень быстро и впивается в Поттера пристальным и пытливым взглядом.

Выглядит он отвратительно: огромные круги под глазами, спутанные волосы, худоба какая-то слишком болезненная, цвет лица неестественно серый. На нем узкие джинсы, рубашка свисает, дыхание прерывистое, а руки, кажется, ощутимо дрожат.

В другое время Панси, может, и беспокоилась бы, но сейчас — точно нет.

— Ты пришла сюда из-за Драко, да? — спрашивает Гарри, и голос у него тихий, надломленный.

Панси смотрит с насмешкой, презрением:

— Если ты думаешь, что Драко все еще вспоминает тебя, ты действительно непроходимый тупица, Поттер.

Панси удивляется, когда Поттер, вместо того, чтобы огрызнуться или ответить грубостью, потупляет взгляд и задает очередной вопрос:

— Как он?

— Отлично. Твое отсутствие ему только на пользу, можешь не волноваться по этому поводу.

Гарри как-то блекнет и стирается после слов Панси. И на секунду ей даже становится немного неловко. Он опускает голову, мерзнет, разглядывает грязный пол.

Гарри больно, но Панси не собирается утешать его или там успокаивать. В квартире Поттера давно уже ждет Забини, вот пусть он этим и занимается. У Панси затекают руки, терпение — во всех проявлениях — подходит к концу, а болезненно-нездоровый Поттер раздражает, словно книжная пыль, на которую у Панси всегда была аллергия.

Он потерян, и его хватка слабеет. Панси наконец-то может пошевелиться. Поттер убирает одну руку, ерошит ею волосы, подносит ко рту и кашляет глухо. Панси тем временем нашаривает палочку, бормочет заклинание аппарации и самодовольно смотрит на Поттера.

Проходит несколько секунд, прежде чем заклинание начинает действовать.

— Передай Драко, что… — произносит Гарри, и Панси замечает, что у него не только руки дрожат, но и голос.

Что там бормочет Поттер, Панси уже не слышит, а спустя три с половиной секунды обретается у дома Дафны.

Гарри обреченно разглядывает еще теплую размытость стены, ударяет по ней кулаком, вздыхает, поднимается к Блейзу, бормочет:

— Гребаная сука.

Панси вдавливает кружок звонка и растирает ноющие запястья.

*

— Астория хочет устроиться на работу, — мрачно говорит Дафна и раздраженно складывает в шкатулку золото.

Панси в тонком халате запрокидывает слегка голову, вытирает волосы полотенцем, от легкого сквозняка вздрагивает. У Панси с Дафной вечер воспоминаний, сплетен и новостей. У них есть бутылка вина, воздушные пирожные, сигареты и объекты для обсуждений.

Последние — самые важные, разумеется. Без них весь вечер улетел бы оборотню под хвост.

— А ты? — спрашивает Панси, снимает с вешалки свое платье.

У Дафны всегда есть ее одежда — на всякий случай, мало ли, что стрясется.

— Я похожа на идиотку? — если бы фырканьем убивали, Панси давно бы свалилась замертво.

Вопрос, конечно же, риторический, и через двадцать три с половиной секунды Дафна уже криво ухмыляется, произносит:

— Позавчера виделась с Милли. Стянуло ее, бедняжку, — Панси округляет глаза, Дафна продолжает спокойно. — Как четверых вместе.

Дафна Миллисент не любит больше, чем мантии цвета фуксии. Последние она ненавидит.

Панси почему-то за Милли Булстроуд обидно.

— Сова на хвосте принесла, что между вами с Драко пробежал бешеный клубкопух, — с едва заметным ехидством говорит она, елейно, но беззлобно почти совсем.

Дафна пожимает плечами:

— У него выдался плохой день, у меня не лучше ничуть, в первый раз, что ли. Ехидный выпад не засчитан, Панси, поэтому лучше рассказывай, что там с Ноттом.

Панси хотела бы обидеться на Дафну по-настоящему, но как можно же? Они ведь с первого курса вместе. И вообще, Дафна, она как Драко, только девушка. И не то, чтобы Панси предвзято относилась к геям, но Дафна определенно подходит Малфою больше Поттера.

Она пропускает замечание Дафны мимо ушей:

— Я послала его позавчера, вчера он прислал букет с извинениями, сегодня просто письмо, в котором посоветовал мне отправиться к Волдеморту. Тео такой Тео.

Панси закатывает глаза. Дафна вторит ей и, сквозь смех, произносит:

— Ты такая ты.

Панси тянется за бокалом.

— Знаешь, — говорит, — меня подзаебал Теодор. Он живет представлениями прошлого столетия и до сих пор хранит в заколдованных бутылках кровь наивных дурочек-девственниц.

— Ой, — отмахивается Дафна, — если умножить твою сволочность на его снобизм, вычесть из этого милосердие, а после сложить с инфантильностью, гордостью и заносчивостью, получится идеальная пара. Тебе так не кажется?

Панси не отвечает, потому что Дафна права.

Дафна всегда попадает в точку. Она умная, она Дафна и язык у нее острее небезызвестного пера Долорес — кажется, Джейн — Амбридж.

И еще наряды потрясающие, и вкус отменный.

Плюс ко всему, Дафна знает такое количество сплетен — не очень, к слову так, светских — что переживания о Драко и боль в запястьях теряются где-то в захолустьях второго плана.

*

— Ленни, мисс Паркинсон желает побольше горчицы к бифштексу, — учтиво обращается Теодор к эльфу.

— Я ненавижу горчицу, — Панси с трудом подавляет желание бросить в Теодора какой-то столовый прибор.

Чем тяжелее, тем лучше.

— Ну что ты, милая, как ты можешь ее ненавидеть, если она — самое достоверное твое же олицетворение, — Теодор улыбается — безупречно.

Панси бы сказала, что самого Нотта лучше всего характеризует тертая и пустившая сок редька. Но он отличает вранье от правды на раз; так, словно белка из маггловского зоопарка щелкает лесные орехи.

Панси не отправилась бы к Тео первой, но и пришла она не к нему, а к миссис Нотт, которой как раз нет дома. С ней они занимаются обустройством благотворительной выставки шедевров от мистера Холдриджа: мантии, сюртуки, шали. Новое имя в индустрии моды. Бесконечная вереница газетных статей, известность и благодарность от Мунго, а там, глядишь, и от Министерства Магии.

Теодор одет с металлической, блестящей иголки: галстук, рубашка, режущая глаза белоснежностью, жилетка, пижонская мантия. Теодору, впрочем, идет. Панси приятно на это смотреть. Он откидывается на спинку стула. Напыщенность гостиной не слишком вяжется с его встрепанными волосами.

Но Теодору идет. Не только прическа, одежда, а и вообще все. Начиная от каменных мостовых, заканчивая огромной жемчужиной, красующейся в его фамильном кольце.

— Сука ты, Тео, — скомканной запиской бросает в лицо Теодору Панси.

— Ты ждешь, что я брошусь доказывать свою вполне мужскую сущность именно здесь и прямо сейчас? — язвит он.

На Панси зеленое платье, у Теодора такие глаза.

Панси покачивает ногой и думает над словами Дафны. Ленни ставит перед ними тарелки.

— Будь добр, — говорит она, — принеси мне кофе.

И отодвигает ее от себя.

А между тремя шутками от Тео и гребаным горчичным запахом возвращается миссис Нотт.

Панси приходится отрезать ломтик прожаренного, горького мяса, потому что хозяйка дома может обидеться. Этого Панси не хочет. Она, конечно, со Слизерина, но мать Теодора — хорошая женщина.

Чего не скажешь о нем самом.

Панси бесят их отношения. Они похожи на свихнувшийся маятник: сейчас охуенно, через пять минут отвратительно, минус бесконечность неопределенности, невозможность расслабиться, все такое.

И Панси отчаянно хочет замуж.

Вроде как, потому что хочется. На самом деле для того, чтобы страх перед гложущим одиночеством отступил.

Панси иногда кажется, что все они: Драко, Блейз, Тео, Асти, Дафна и тот же Поттер, на самом деле жители какой-то странной, но реальной не менее, палаты инвалидов. С извращенными ценностями, вывернутым понятием о правильности происходящего, косым будущим. Последнее, кстати, убивает, как вода во время отлива. Хотя внешне в порядке все.

*

Если бы Драко был музыкантом, то непременно пел бы о том, что чувства надо сжигать каким-то Инсендио. Или устроить второе пришествие Волдеморта, по крайней мере, тогда им не до этого будет.

На Драко растянутая футболка, натянутая улыбка и мешковатые джинсы. Волосы лезут в рот, глаза, нос белесыми полосами. Лютный скалится облупившимися вывесками, вонью и темной магией.

На последнее Драко давно плевать. Глупо звучит, но после седьмого курса на всю жизнь хватило.

Если бы Драко был не человеком, а чем-то, то непременно желтым холстом с красноватыми прожилками. Таким же безумным, нездоровым и изможденным.

После третьего стакана виски разговаривать со своим вторым я не очень тянет, зато вот думать всякий экзистенциальный и философский бред — это всегда пожалуйста.

Драко магнитит взглядом потрескавшуюся столешницу, ввинчивает ноги в дощатый пол. «Фестралье копыто» сжимается вокруг него, давит пылью из закромов на верхних полках, сжимается удавкой из жареного лука на шее, бередит слух пьяным лепетом бродяг из Лютного переулка. У Драко слезятся глаза от дыма, дешевого табака и едкой пелены вокруг.

Но уходить не хочется.

Дома его вполне может ждать Панси. А если и не она, то благостная обстановка Малфой-мэнора, которая ну совсем не сочетается с его, Драко, решетчатым самочувствием. В Хогсмиде, Министерстве, Гринготтсе — да везде, блядь — он рискует пересечься с Поттером, а видеть того совсем неохота.

Вернее, очень даже охота, но Драко не хочет срываться, затягивать петлю, ронять стул, выпучивать глаза и безвольно болтать ногами.

Даже не так. Хочет, но точно знает: ни за что не станет этого делать. Ни сейчас, ни через тридцать лет.

У него есть все запасы алкоголя в этом прогнившем притоне, время и деньги на что угодно.

Драко понимает, что его окликают, не раньше, чем с третьего раза. Матерится про себя в ответ на чье-то развязное:

— Эй, моль, это что, ты?

Чертыхается из-за того, что так некстати упомянул Волдеморта и думает о том, как бы быстрее и незаметнее отсюда съебать.

Но уносить ноги поздно, потому что нечто с коралловой прядью в гладких, слегка взлохмаченных волосах, позерских круглых очках, похожих на те, которые носят поклонники какой-то там маггловской группы (Жуками они называются, что ли); отутюженной, дорогой одежде, тяжело садится на стул напротив и непосредственно так произносит:

— Действительно ты, привет, Драко.

Драко помнит, что рассказывала о Скабиоре тетя Белла: егерь-гей, который на самом деле не егерь, а просто живет в лесу. Его домик только кажется маленьким, а на самом деле расширен с помощью магии. А сбежал он в лесные чащи из-за каких-то там государственных афер, которые хоть и замяли, но посоветовали не светиться.

Драко и сам видит, что Скабиор не похож на оборванца. Скорее уж денди, умеющий выглядеть уместно и оригинально. Правда, это не значит, что Драко рад его видеть.

— Привет, — он салютует запотевшим бокалом.

— Хреново выглядишь, — зачем-то говорит Скабиор.

— Зато ты охуенно, — Драко кривится, насмешка плещется крошками в уголках рта.

Скабиор делает вид, что этого не замечает.

— Все еще скрываешься от правительства? — вдруг спрашивает Драко и смутно так ощущает, что пить на сегодня хватит.

— Нет, — Скабиор улыбается. — У меня свой журнал, маггловский, и квартира там же, — а потом добавляет. — Хочешь, покажу?

Драко плохо, холодно и тоскливо; лук и пыль раздражают все больше.

— А давай, — неожиданно для самого себя произносит он.

*

Квартира Скабиора говорит о нем куда больше, чем даже его внешний вид.

Идеальный порядок, какая-то причудливая техника, углубление в столе — для волшебной палочки, распахнутое окно, книги, большие комнаты.

Скабиор любит жизнь и живет со вкусом. Здесь, среди магглов, ему уютнее, чем с волшебниками.

Он не отказывает себе ни в чем, зарабатывает деньги и совсем не вспоминает о Том-кого-нельзя-называть. Только вот имени его по-прежнему не произносит, на всякий случай.

Предусмотрительность превыше всего.

Столько скрываться, терпеть ужасных оборотней — любой бы смог научиться.

Скабиору, вообще, хорошо, только иногда снятся кошмары. Змеи всякие и ночные шорохи.

Драко удивляется. Скабиор говорит:

— Вино? Бренди? Скотч?

Драко мотает головой — отрицательно.

— Ну и хорошо.

Потом они говорят. Скабиор расспрашивает о том, как там у них, в Магической Британии. Радуется, когда узнает о смерти большинства Пожирателей и — отдельно — нескольких фениксовцев. А потом прижимает Драко к кровати, убирает светлые линии с глаз.

Его волосы — пусть и собраны в хвост — щекочут Драко кадык. Его ладони сжимают руки Драко — чуть ниже локтя. Его дыхание упирается в шею, а губы пламенеют на коже.

Скабиор не тот. Слишком небрежный, самовлюбленный и нереально довольный жизнью. Он совсем не вяжется с тем мраком, который творился с Драко так недавно и так чертовски давно. Скабиор — символ фатальной удачи и беззаботной жизни. Слабое место Драко.

Но утром он просыпается и понимает, что ни разу не вспомнил о Поттере.

Скабиор раздражает уже чуть меньше.

*

Гарри курит в окно и сидит на стуле, потому что стоя в глазах темнеет.

— Что с тобой? — спрашивает Гермиона, проникновенно глядит в глаза.

Гермиона — это такое насекомое, отвратительно красного цвета. Жужжит, зудит и кусается. Тьфу.

— А что со мной? — не отвечает он.

— Мне Джинни жаловалась.

— В задницу, — отмахивается.

— Гарри!

Гермиона не только насекомое, но и негодование. Большое, расплывшееся, одутловатое.

— Я устал. Знаю, вам кажется странным, потому что все хорошо ведь. Но, черт, я не знаю, как объяснить. Мне кажется, что никакие мои действия не имеют смысла. Волдеморт повержен, Пожиратели давно поцеловались с дементорами, опасности нет. Это не моя жизнь, понимаешь? — сбивчиво говорит он, делает очередную затяжку.

«Малфой избегает меня, блядская Панси хуже зубной боли отравляет мне жизнь», — думает он.

— Гарри, — Гермиона, кажется, уже не злится, а жалеет его, и Гарри не знает, плакать или смеяться. — Извини меня, ладно. Я поговорю с ними, со всеми. Может, ты отдохнешь? Хочешь, я подыщу тебе уютным дом в Лондоне, попробуешь пожить без магии, придешь в себя, хорошо?

Гарри кивает. Да пусть делает, что вздумается, лишь бы не цеплялась голодным клещом.

Гермиона вздыхает — наверняка облегченно — подходит к нему, обнимает, говорит, что напишет, как только что-то станет ясно.

Гарри не хочется ничего, только докурить эту сигарету и начать новую.

Он понятия не имеет, что происходит и почему именно с ним. Он настолько потерян, что не ощущает себя совсем. Где-то в доме Джинни, нужно пойти к ней.

Но Гарри уже сорок минут ждет Блейз, а Джинни и так нескучно.

Он аппарирует, Блейз разглядывает витиеватое «С» на пергаменте и прячет в сейф документы.