У Лаванды в сумочке помада, зеркальце, сигареты с зажигалкой, по дну рассыпаны монетки и леденцы, а в отдельном кармашке — ключи от съемной квартиры. Ключи ей не нужны, конечно, но хозяйка — маггл, ей не объяснишь.
Солнце выходит из-за тучи, и Лаванда надевает тёмные очки. Напротив — фонтан, водяные струи отбрасывают блики — слишком ярко, совсем ничего не разглядишь.
Через две скамейки от неё Рон Уизли читает сегодняшний выпуск «Пророка», щурясь на солнце, пока его сын носится за голубем, сизым с белым пятном на спине. Птицы здесь ленивые и раскормленные, так что и этот тип для вида распускает крылья, отлетает на пару метров, всем своим видом как бы говоря «я не боюсь глупых детей, но раз ему весело…»
— Осторожно, Хью, — говорит Рон, когда ребенок проносится мимо, — если ты опять разобьешь коленку, мама убьет нас обоих.
Ветра совсем нет, осенний воздух терпкий и чистый, каждое слово Лаванда слышит отчетливо, словно сидит с Роном рядом. Благо две скамейки, разделяющие их, заняты не парочками и не компаниями, а одинокими прохожими, которым не с кем нарушать тишину.
Большие часы на здании театра показывают пять минут седьмого. Если бы сегодня был не понедельник, Гермиона уже появилась бы на площади. А по понедельникам у них в Министерстве совещания. До половины седьмого.
Лаванда любит понедельники. Они дают ей бонус в полчаса.
Сегодня чары Парвати сделали её немножко похожей на Чжоу, Лаванде это не особо нравится, она лезет в сумочку за зеркалом, рассматривает себя. Из-за этой схожести Рон пару раз бросает в её сторону задумчивый взгляд — подойти поздороваться или нет? Но повадки и жесты у Лаванды, конечно, совсем не как у Чжоу, и Рон, решив, что всё-таки ошибся, теряет к Лаванде всякий интерес.
Она косится из-под очков на его газету, считает листы: один, два… три листа. Открывает в своей газете ту же страницу и бегло просматривает статьи, как это делает Рон. Ей кажется забавным, что в одно и то же время у них обоих в голове — одни и те же строчки.
Несчастный голубь, устав играть в неинтересную игру, перелетает с площади на крышу театра к своим сородичам. Хью искоса поглядывает на отца и, убедившись, что тот слишком увлечен газетой, начинает осторожно карабкаться на бордюр фонтана. Мраморные камни мокрые и скользкие, а он подходит к самому краю, тянется к воде, и Лаванде страшно, что он упадет. Но в этот же момент с другой стороны фонтана появляется неприлично худая девица-блондинка. Она подскакивает к мальчику, ловко перехватывает его и поднимает на руки.
— Хьюго! Ты как сюда залез? Ты с ума сошел? — она поворачивается на каблуках к скамейкам. — Рональд! А ты куда смотришь?!
Рон рывком поднимается ей навстречу и, чтобы отвести от себя вину за случившееся, быстро входит в роль сурового отца:
— Так, сын, ты забыл наш уговор? Мы с тобой гуляем, если ты ведешь себя хорошо. А если ты ведешь себя плохо, ты остаешься с бабушкой и помогаешь ей ловить садовых гномов. Ты хочешь ловить садовых гномов?
— Рон, ну перестань, зачем ты пугаешь ребенка? — Луна (конечно, это она!) смеется, достает из сумочки небольшую яркую бутылочку. — Хью, смотри, что у меня есть для тебя!
Лаванда знает, что это — мыльные пузыри. Ей в детстве покупали точно такие же.
Ребенок радостно выхватывает бутылочку у неё из рук, и Луна сажает его на скамейку. Пузыри займут его внимание на оставшиеся полчаса.
Рон обнимает Луну, в шутку приподнимая над землей, целует в щеку. Она смеется, начинает что-то рассказывать ему вполголоса, на этот раз Лаванда не слышит слов. Так всегда: Луну слышно только первую минуту, а потом она садится слева от Рона, поворачивается спиной к Лаванде, и содержание разговора остаётся только между ними двоими.
На часах — четверть седьмого, Луна уйдет до прихода Гермионы, Луна всегда уходит до прихода Гермионы. Она такая смешная и красивая в своих легких цветных платьях, с этими локонами по пояс и ярко-красной помадой в тон туфлям. Лаванда знает, что на ней это всё смотрелось бы вульгарно, — да что там! — она держалась бы в таком образе совсем по-другому, играла бы в королеву, — конечно, она бы смотрелась вульгарно. А Луна смеется, запрокидывая голову, легонько бьет Рона в плечо, когда тот, вероятно, пытается над ней шутить, и она вся такая светящаяся, легкая, летняя. Серьёзно, в её присутствии здесь, на площади — никакого сентября. Здесь продолжается август.
Лаванда считает, что у Рона с ней роман.
Иначе почему она не остается ждать Гермиону? Почему она приходит сюда всего пару раз в неделю? Ясное дело, они не хотят, чтобы кто-то знал об их отношениях, вот и пытаются сделать так, чтобы всё выглядело как случайная встреча школьных друзей. Но Лаванда в своё время собаку съела на таких вот интрижках. Она точно отличит дружбу от супружеской измены.
Ей хочется курить.
— Чжоу, это ты? — проходящий мимо парень сбавляет шаг и вглядывается в её лицо. — Эй, привет!
Лаванда демонстративно прикуривает, выдыхает дым и изящным жестом поднимает солнечные очки на голову, давая ему возможность осознать свою ошибку. Она смутно, но всё же помнит его лицо — кто-то с Рэйвенкло, конечно. Может быть, даже не с её года. Может быть, старше.
— Простите, — говорит он, явно смутившись. — Я перепутал вас с одноклассницей.
— Ничего, бывает, — улыбается Лаванда, слегка пожимая плечами.
Он еще раздумывает некоторое время над тем, стоит ли продолжать разговор, но потом снова извиняется и оставляет её.
Часы бьют один раз — половина седьмого. Через две скамейки от Лаванды Луна обнимает Рона на прощание, целует Хью в макушку, подхватывает сумочку и быстрым шагом удаляется вверх по улице, цветастый подол платья исчезает где-то среди прохожих.
Несильный порыв ветра проносит мимо Лаванды стайку радужных пузырей, она вглядывается в мыльную плёнку: цветные разводы расплываются, складываясь то в одну, то в другую картинку. Сначала кошка с пушистым хвостом, потом игрушечный домик на лужайке, потом большая бабочка. Луна была бы не Луна, если бы принесла обычные маггловские пузыри.
— Мама!
Пленка лопается, обдавая мелкими, едва ощутимыми брызгами. Лаванда поворачивается на голос.
На площади опять наступает сентябрь — Гермиона.
Она убирает волосы на одно плечо и присаживается на корточки, чтобы поймать на руки бегущего к ней сына.
— Смотри, что у меня есть!
Она целует его в щеку и стирает след от помады, а Хьюго, не обращая внимания на нежности, изо всех сил дует в колечки, выпуская на свободу очередную стайку пузырей. Гермиона на мгновение замирает и, прищурившись, смотрит на Лаванду. «Да-да, — думает Лаванда, отводя взгляд, — я похожа на Чжоу, но я не Чжоу, хватит пялиться».
— Мам, мам, посмотри!
Гермиона приходит в себя.
— Чудно, дорогой, — этого Лаванда не слышит, читает по губам. — Ну-ка, а где папа?
Ребенок снова на свободе, бежит обратно к скамейке. Рон поднимается навстречу Гермионе, обнимает её, что-то спрашивает на ухо, она улыбается и кивает. Он целует её в лоб, а потом, когда их взгляды встречаются, выдерживает паузу и целует уже серьёзно.
Лаванда задерживает дыхание.
Хью дергает Рона за джинсы, Гермиона смеется, снимает руки мужа со своих бедер и отстраняется немного, приглаживает волосы сыну, а потом, в шутку, Рону. Это так приторно, что тут уже даже Лаванда не может не отвернуться. «Неужели Хьюго ни разу случайно не проговорился Гермионе про Луну?» — спрашивает она сама себя. Неужели не рассказал, что она красивая и добрая, что она каждый раз приносит ему что-нибудь в подарок, игрушку или сладость, а потом смеется с папой на скамейке, пока мамы нет?
Лаванда не любит Гермиону, и Луну она любит не особо, но никак не может решить, кто из них — большее зло.
* * *
Лаванда бывает здесь каждый день кроме выходных. И четверга, потому что в четверг Рон работает допоздна и не может встретить Гермиону. По четвергам Гермиона не приходит на площадь с фонтаном, она аппарирует из переулка или уходит через камин.
Лаванда знает, потому что она смотрит и слушает. Слушает не специально, но что поделаешь, если они иногда громко разговаривают.
А смотреть никто не запрещает. Завтра чары опять на пару часов изменят ей внешность, чтобы никто не смог узнать её. Случайная девушка со свежим выпуском «Пророка» на коленях, кто вообще обратит на неё внимание.
Лаванда лежит и смотрит в потолок. На кухне Парвати гремит посудой — варит кофе, судя по запаху. Вот так вот выпьешь кофе вечером, а потом всю ночь не уснуть. Куришь и читаешь под «люмосом» книжки, откуда они тут только взялись в таком количестве! А в каждой книжке — своя трагедия, в каждой кто-нибудь умирает, и Лаванда плачет над всеми умершими на страницах, даже если это какой-нибудь не важный для повествования персонаж.
Окно в комнате открыто, голоса с улицы стихли вместе с тем, как стало темно. Сентябрь перевалил за середину, вечера скоро перестанут быть солнечными, начнутся дожди, и Лаванда не сможет больше наблюдать за Роном и Гермионой.
Она лежит и представляет, как они сейчас трахаются там у себя дома; она так и видит эту огромную кровать, на которой запросто поместилось бы пять человек, а поперек — целых десять. У них ведь наверняка именно такая кровать, они могут себе позволить. Уложили спать ребенка, заперли двери, поставили заглушающие чары, чтобы не сдерживаться. И трахаются. Хотя нет, это Лаванда с ним трахалась, а Гермиона — занимается любовью.
У Гермионы ведь всё правильно, всё идеально. Занавесочки на окнах накрахмаленные, книги в шкафу расставлены в алфавитном порядке, корешок к корешку. Тарелки и чашки — все из одного сервиза, и подобраны по цвету к обоям на кухне.
И когда Рон снимает с неё строгое платье, когда он вытаскивает её из него как куклу из футляра и швыряет на кровать, хватает за запястья, придавливает сверху своим телом, — о нет, они не трахаются. Они занимаются любовью.
Интересно, рассказал ли он ей, с кем стал мужчиной.
— Лаванда, ты будешь кофе? — кричит из кухни Парвати.
Но Лаванда не слышит её. Она спит, и ей снится, что на площади у фонтана она приглаживает Рону волосы.
* * *
Наверное, ей еще повезло. У неё есть Парвати, у Парвати — свой небольшой салон предсказаний. Бедняжке было трудно после смерти Падмы, она схватилась за этот салон изо всех сил, чтобы отвлечься; может, именно поэтому и получилось развернуться.
А тут еще Лаванда. Хвала Мерлину, что Парвати взяла её к себе, иначе где бы она была сейчас. А так работает даже, занимается любимым делом. Не иждивенка, получается.
Лаванда загибает пальцы, пересчитывая плюсы, но легче не становится. Наоборот, за каждым «зато» следует одно большое «но какая разница, если».
Луна раскрывает на развороте свежий номер «Придиры», показывает Рону, и они опять смеются. Ветер треплет страницы, пытаясь перелистать их, теребит белокурые локоны и подол очередного платья. Луна — новый главный редактор «Придиры», журнал достался ей после смерти мистера Лавгуда. «Юная наследница полностью изменила концепцию издания, расширив тем самым контингент читателей, — писала о ней Рита Скитер. — Теперь уже трудно обвинить авторов статей в помешательстве, и даже мне не стыдно признаться, что я когда-то там печаталась».
Рита Скитер везде суёт свой нос, вот и у Лаванды где-то дома лежит от неё письмо с настойчивой просьбой дать интервью для «Пророка»: в мае этого года исполнилось пять лет победе над Волдемортом. На письмо она не ответила, но вырезку из того выпуска газеты хранит до сих пор.
— Так, я не понял, а когда морщерогие кизляки получат свой разворот?
Лаванде сегодня и повезло и не повезло: когда Рон с Хьюго пришли сюда, свободна была только одна скамейка — рядом с ней.
— Какие морщерогие кизляки, Рональд?! Не смей издеваться над сказками моего детства!
Мерлин, ну сколько можно смеяться.
Где-то вдалеке небо совсем темное, грозовое, тучи понемногу ползут к городу. Наверное, ночью будет дождь, но пока здесь только неприятно горячее вечернее солнце, от которого у Лаванды болит голова.
— Пап, а кто это? Это такие животные? А на кого они похожи?
— Спроси у Луны, она тебе расскажет, — Рон хитро прищуривается, — а если повезет, то даже покажет.
Луна делает большие глаза и произносит одними губами «дурак!»
— Покажу, — говорит она, обращаясь к Хью, и встает со скамейки, — если останешься у меня на выходные. А пока пусть папа расскажет тебе, почему у него в голове живет столько мозгошмыгов. Счастливо оставаться!
— Эй, нечестно! — кричит Рон ей в спину. — Я тебе это припомню!
Луна, не оборачиваясь, машет ему рукой и перебегает дорогу на мигающий зеленый.
Удивлению и радости Хью нет предела.
— Пап, правда?! А откуда они у тебя? А они кусаются? А у меня они есть?
Лаванда неслышно вздыхает и переворачивает газетный лист.
Через две минуты на площади появляется Джинни с детьми, и почти одновременно с ней — Гермиона и Гарри. Они начинают говорить все сразу, дети галдят, но Лаванде удается разобрать по обрывкам фраз, что они собрались вести детей в пиццерию или что-то вроде того. Веселый вечер в кругу друзей.
Интересно, чего это они Луну не позвали.
Когда все уже готовы идти, когда дети уже сидят на руках у родителей, и все вещи собраны, Гермиона бросает быстрый взгляд в сторону Лаванды и произносит нарочно громко:
— О, Мерлин, только не это! Я не отправила письмо! Мне срочно нужно вернуться в Министерство!
— Но мы ведь уже… — начинает Джинни.
— Нет-нет, вы идите, я приду позже. Только отправлю письмо. Это очень важно, — говорит она вкрадчиво, обращаясь к одному Рону. — Пятнадцать минут. Хорошо?
Рон кивает и целует её в висок.
— Хорошо. Не задерживайся.
Гермиона остается на площади, роется в сумочке, а все остальные уходят вверх по улице. Она смотрит им вслед и, убедившись, что они исчезли за поворотом, закрывает сумку и говорит чудовищно спокойно:
— Здравствуй, Лаванда.
Лаванда знает, что у неё еще есть шанс. Она поднимает на Гермиону непонимающий взгляд.
— Простите?
— Хорошие чары, плохая актерская игра, — беспристрастно констатирует Гермиона, присаживаясь на скамейку рядом с Лавандой и складывая руки на коленях. — Есть вещи, которые не спрячешь.
Отрицать бесполезно, значит, нужно нападать. Это, как известно, лучшая защита. Только сначала немножко поиграть, раз уж занавес так неожиданно поднялся.
— Если ты такая проницательная, почему не подошла раньше?
— Потому что ты впервые подобралась так близко.
Пять лет не виделись, думает Лаванда. Пять гребанных лет, а она даже не спросит, как дела. Чертова героиня войны, вот такие вот они у нас — герои, посмотрите. Ты им не интересен, пока не тронешь их приторное ванильное счастье.
Беседе задан отличный тон. Еще пара реплик, и можно будет завизжать и вцепиться ногтями ей в лицо. По крайней мере, это будет оправданно.
Лаванда достает сигареты, не торопясь вытягивает одну и предлагает пачку Гермионе.
— Составишь компанию?
— Я не курю.
Лаванда щелкает зажигалкой, затягивается, манерно выдыхает дым и пожимает плечиками, заглядывая Гермионе прямо в глаза.
— Да, я знаю.
Гермиона оставляет этот выпад без внимания.
— Что ты здесь делаешь?
Лаванда улыбается и проводит перед собой рукой с сигаретой, указывая на площадь.
— Гуляю, дышу воздухом. Ты посмотри, как тут красиво. Фонтан и всё такое. Зачем вообще люди гуляют?
— Тебе не жалко впустую тратить время?
— У меня его полно. А вот тебя уже Рон наверняка заждался.
Время нападать. Лаванда стряхивает пепел.
— С твоей стороны было бы разумнее поблагодарить меня за то, что я за ним присматриваю.
— В каком смысле — присматриваешь?
— Ну как, чтобы они с Луной особенно не привлекали к себе внимания. Справляются не очень, но в целом сойдет, — Лаванда делает фальшиво-сочувственное лицо. — Так что, он не сказал тебе? Ах, эти мужчины, вечно всё забывают.
Гермиона не понимает, не верит.
— Что за чушь ты несешь?
— Луна приходит к нему почти каждый вечер. Дело твоё, но, согласись, если это ничего не значит, почему он скрывает это от тебя? К тому же, он может скрывать что-то гораздо серьезнее, — Лаванда выдерживает паузу. — Например, меня.
После этих слов она начинает смеяться.
— Сейчас пойдет дождь, — спокойно говорит Гермиона. — Давай выпьем кофе.
— Извини, я никуда не пойду, я жду кое-кого.
— Лаванда, чего ты хочешь?
— Я? Ничего. По-моему, это ты ко мне подошла.
За зданием театра на тёмном небе вспыхивает молния. Гермиона встает, стряхивает с плаща невидимые пылинки.
— А ты всё такая же, — говорит она, упираясь невидящим взглядом куда-то в горизонт. — Война должна была изменить нас всех. Изменить и объединить. А ты всё плетешь свои детские интриги.
— А она изменила, разве нет? Теперь ты просматриваешь не весь выпуск «Пророка», а только первые три страницы, на которых можешь появиться. Какое тебе дело до того, что пишет Скитер.
— Причем тут Скитер?
Лаванда молча закуривает вторую сигарету. Она больше не намерена разговаривать. Убирайся, Гермиона, говорит она про себя. Убирайся, оставь меня в покое. Скоро придет Парвати и заберет меня домой. Хоть бы она успела до дождя. Хоть бы ты поскорее ушла.
Удаляющийся стук каблуков по брусчатке свидетельствует о том, что Гермиона так или иначе её услышала. Вот и хорошо, пусть катится, а то пропустит всё веселье.
— Всё хорошо, Лаванда?
— Да, — сразу же отзывается она; чересчур убедительно, наверное, — всё хорошо. Я просто устала и очень хочу домой.
Недокуренная сигарета летит в урну. Парвати садится рядом, берет Лаванду под руку и ставит защитные заклинания спрятанной в рукаве плаща палочкой. Лаванде всегда страшно так аппарировать, страшно из-за своей беспомощности. Вдруг что-то случится, и они окажутся не там. Парвати не подводила ни разу, но ведь всегда есть шанс, что…
— Похоже, наступает сезон дождей, — говорит Лаванда, чтобы отвлечься от дурных мыслей. — Я больше не хочу сюда приходить.
* * *
А Скитер вообще печатается сейчас? Вроде бы она перешла на книги, а статьи пишет редко, только к особым событиям.
Рука Гермионы замирает над ящиком с майскими выпусками «Пророка». Точно, к особым событиям. В мае этого года было пять лет со дня окончания войны.
За окном стремительно темнеет, первые капли дождя стучат в стекло. «Зарядил на неделю, не меньше», — думает Гермиона, быстро переворачивая страницы. Вот она, точно. «Вспоминать или забыть», Рита Скитер.
«Второго мая девяносто восьмого года в Школе Чародейства и Волшебства «Хогвартс» в финальной битве был сражен величайший темный маг всех времен — Лорд Волдеморт. Так начинается сейчас каждая статья, посвященная победе. Пышущее гордостью вступление продолжает интервью с героями войны, которых любит и возносит весь магический мир. Кажется, что из года в год ведущие издания перепечатывают одни и те же статьи».
Гермиона вспоминает, что как раз в апреле-мае у «Ежедневного пророка» сменилось несколько главных редакторов. Вероятно, поэтому подобная статья от Скитер и смогла просочиться в выпуск.
Она бегло просматривает абзацы. Рита пишет о том, что «более пятидесяти погибших» так и остаются пустой цифрой, что общественность переживает за каждый шаг «Золотого трио», как будто ни на кого кроме них не наложили отпечаток последствия войны.
Имена и фамилии студентов Хогвартса выделены жирным шрифтом. Эрни Макмиллиан, Ли Джордан, Энтони Голдстэйн, Сьюзан Боунс, Ромильда Вэйн — те, кто сражался, и так или иначе пострадал в битве. Гермиона не читает подробностей, обещая себе сделать это позже, как только найдет среди имен нужное.
«Еще одна студентка, Лаванда Браун, по словам очевидцев, в схватке с Пожирателем смерти Фенриром Грэйбеком ранила его и была тяжело ранена сама, её состояние усугубилось падением с балкона замка. Достоверные источники сообщают, что даже после двух лет её пребывания в клинике им. Св. Мунго интенсивная терапия не смогла полностью восстановить здоровье мисс Браун. Полученные травмы повлекли за собой развивающийся парез обеих ног: колдомедики сомневаются, что она когда-нибудь снова сможет ходить».
— Гермиона, что тебя держит? — раздается за спиной голос Рона. — Рабочий день закончился, пойдем уже.
Она вздрагивает от неожиданности и отшатывается в сторону, больно ударяясь локтем о крышку стола.
— Прости, что напугал, — он подхватывает её сзади под руки, целует в макушку. — Там страшный ливень, а мы в итоге решили пойти в другое место, поэтому я вернулся за тобой. Ты же говорила про письмо, что ты делаешь в архиве?.. Ну-ка, посмотри на меня… Эй, ты что, плачешь?.. Гермиона, детка, да что с тобой?
Vova
