Однажды в Австралии

Гарри Поттер откинулся на спинку сиденья, снял очки и устало прикрыл глаза. Молодой волшебник искренне надеялся, что Заглушающего заклятия, тоненькую плёнку которого он раскинул между задним и передними сиденьями такси, хватит хотя бы на полчаса. Чтобы заснуть, не слыша болтовни гостеприимного водителя о местных достопримечательностях. Чёрт! После почти суточного перелёта Хитроу-Сидней, который совершили они с Гермионой, он заснёт, наверное, за полминуты...

Тогда, в мае, они были заняты каждую секунду. Хоронили павших, восстанавливали школу, ловили избежавших правосудия Пожирателей, заново обживали оставленные дома, залечивали раны… Огромная тяжесть понемногу отступала. Они чувствовали это, ибо приходило понимание, что война уже закончилась. В один из тех дней к ним подошла профессор МакГонагалл — теперь она была директором — и спросила: собираются ли они продолжать обучение? Гарри, Рон и Гермиона, недолго думая и не советуясь друг с другом, согласились. У них уже давно не было нужды в словах.

Гарри не гадал, почему друзья так решили, но сам он до смерти хотел хотя бы одного нормального учебного года: с квиддичными матчами и вылазками на кухню, с заунывными лекциями профессора Бинса и бессонными ночами перед экзаменами, с завтраками-обедами-ужинами в Большом зале с его волшебным потолком и пятничными чаепитиями у Хагрида.

Он знал, что, входя в Большой зал, будет видеть мёртвые тела вместо четырёх факультетских столов; что, проводя выходные в Хогсмиде, будет невольно оборачиваться на Визжащую хижину; что ощущение летящих мимо лучей проклятий очень нескоро оставит его. А крики МакГонагалл, Джинни, Рона, Гермионы, Невилла и многих других будут сниться долгое, долгое время. Ещё он знал, что никогда не поднимется на Восьмой этаж и не пройдёт мимо старинного гобелена с Варнавой Вздрюченным — копоть от стены напротив не отмывалась никакими средствами, никакими заклинаниями, а Выручай-комната так никому с тех пор и не открылась; и что их выпускной бал он запомнит на всю жизнь.

После беседы с МакГонагалл он вспомнил об одной очень важной вещи и спросил Гермиону:

— Когда ты за ними поедешь?

— Видишь ли, Гарри, не всё так просто...

Оказалось, что лучший вариант — когда восстанавливает память тот же, кто её стирал или изменял, а идеально — той же палочкой. Так меньше риск необратимых изменений и больше шансов на успех. И теперь Гермионе предстояла полугодичная стажировка в больнице Святого Мунго — потому что для процедуры возвращения памяти неплохо ещё иметь и некоторую квалификацию.

— Как же ты всё успеешь? И учиться, и у целителей?... — спросил тогда Гарри.

— Только не вздумай снова пользоваться хроноворотом! — скрывая тревогу, пригрозил Рон, хотя знал — после июня девяносто шестого ни одного целого не осталось.

— Успею, — успокоила их Гермиона.

За лето они встречались очень мало — девушка пропадала в больницах и библиотеках магической Англии, вызывая своим внешним видом нешуточную тревогу у Кричера и миссис Уизли, которые видели её чаще других — кормили... А Гарри и Рон, скооперировавшись и заручившись поддержкой Кингсли, стали разыскивать проживающих в Австралии Венделла и Монику Уилкинс. Разыскивать самыми что ни на есть магловскими способами — через людей и базы данных сразу нескольких Министерств — потому что благодаря чарам Гермионы найти её родителей волшебным путем не смогла бы даже она сама. К середине августа их труды увенчались успехом. Потом был Хогвартс, встречи, учёба и многое другое — и теперь, по окончании стажировки, за неделю до Рождества они прилетели в Австралию. Изначально собирались ехать втроём, но в последний момент заболела миссис Уизли, сильно сдавшая после гибели Фреда, и Рон остался с матерью.

Добирались до Австралии тоже неволшебным путем — межконтинентальных каминных сетей существовать попросту не могло, а создавать портал или аппарировать на такое расстояние было опасно. Другие способы, вроде метёл или гиппогрифов, понятное дело, даже не рассматривались...

Гарри посмотрел на подругу — Гермиона дремала, сбросив туфли и с ногами забравшись на сиденье — и, прислонившись к окну автомобиля, заснул.

Проснулся он уже по приезде. Йови-Бей, пригород Сиднея, был очень красивым местом — маленькие частные дома, выстроившиеся по берегу одноимённой бухты, и море зелени вокруг. Оторвавшись от созерцания необыкновенного пейзажа, Гарри заплатил таксисту и, подойдя к подруге, которая в нерешительности замерла перед оградой, положил ей руку на плечо, как бы говоря: "Смелее, я — с тобой". Девушка благодарно кивнула и толкнула калитку — здесь не запирались и не держали сигнализаций на воротах.

На стук в дверь открыла мать Гермионы. Коротко остриженные, но всё равно вьющиеся, как у дочери, густые каштановые волосы, светло-серые глаза (видимо, у Гермионы отцовские, решил Гарри), те же ямочки на щеках...

— Простите, молодые люди? Что вам угодно? — женщина глядела на них с недоумением.

Гарри вдруг подумал, что, наверное, в таком маленьком районе все друг друга знают, и чужие люди здесь — большая редкость. И что надо брать инициативу в свои руки — в конце концов, за этим и поехал. Тихонько сжав похолодевшую ладонь Гермионы, он обратился к её матери:

— Миссис Уилкинс, мы привезли вам с мужем некоторые новости из Великобритании. Разрешите войти?

Женщина доброжелательно улыбнулась, кивнула и отошла, пропуская гостей. По-прежнему не отпуская руки всё больше и больше нервничавшей подруги, Гарри проследовал за миссис Грейнджер вглубь дома. Мистер Грейнджер сидел в кресле, читал газету и пил кофе. Верно, у них же сейчас позднее утро...

— Венделл, дорогой, — обратилась к нему жена, и Гарри почувствовал, как вздрогнула Гермиона, — эти молодые люди из посольства. Говорят — какие-то новости из Англии.

Мужчина отложил газету, поставил чашку и повернулся к ним. Гарри краем глаза видел, как жадно следит за передвижениями родителей Гермиона. Глаза, подумал он, в самом деле отцовские... Хозяйка дома жестом предложила им присесть и села сама, при этом внимательно глядя на посетителей.

— Мистер Г... — начал Гарри, но запнулся, едва не оговорившись. — Мистер Уилкинс, то, что мы из посольства — не совсем верно. Однако, — он на секунду умолк, подбирая слова, — в Британии у вас и вашей жены обнаружились родные, и мы привезли от них известия.

Родители Гермионы смотрели на них с нескрываемым удивлением, а сама она — с надеждой, постепенно успокаиваясь. "Вот и хорошо", — подумал парень и продолжил:

— То, что я вам сейчас расскажу, может показаться невероятным, невозможным, да и вообще — бредом сумасшедшего, но всё же очень прошу вас выслушать меня до конца.

Миссис Грейнджер (Гарри в мыслях совершенно не мог называть ее "миссис Уилкинс"), до этого стоявшая за креслом мужа, отошла от него и присела рядом, на стул, не отрывая взгляда от молодых людей. Гарри почувствовал себя профессором МакГонагалл, пришедшей в очередную семью маглов с известием, что их ребенок — волшебник и едет учиться в Хогвартс. Собственно, почти так оно и было.

— Но для начала хочу задать вам два вопроса: что вы думаете о паранормальных явлениях, и что вы знаете об амнезии? — ещё в самолете, размышляя о предстоящем разговоре, он решил оперировать понятными и близкими маглам словами, чтобы информация не встретила отторжения.

Мистер Грейнджер смотрел на собеседника с нескрываемым недоумением, но на вопросы ответил.

— Паранормальных явлений мы с женой, насколько я помню, — мужчина подчеркнул эти три слова и весело подмигнул собеседнику, — не наблюдали, но и не отрицаем. Что же касается амнезии, то я, являясь стоматологом по профессии, не могу рассказать вам о ней достаточно много — только типы в общих чертах, причины и методы лечения. Что, полагаю, вас совершенно не интересует, не так ли, мистер?..

— Мистер Поттер, сэр. Простите, что забыл представиться, — искренне извинился Гарри — он действительно забыл. — Эта девушка — мисс Гермиона Грейнджер. Позволите мне вернуться к рассказу?

Мистер Грейнджер сделал приглашающий жест, и Гарри — по-прежнему осторожно подбирая слова, но уже смелее — заговорил:

— О паранормальных явлениях я спросил ради того, чтобы не слишком удивить вас своим следующим заявлением. Не знаю, как НЛО, — молодой человек улыбнулся, — но волшебство — существует.

— Не шутите? — лукаво спросила мать Гермионы.

Однажды девушка расскажет другу, что, когда профессор МакГонагалл принесла своей будущей ученице её первое письмо из школы, всё было точно также, а сейчас Гарри, молча достав из заднего кармана джинсов волшебную палочку, невербально заставил чашку мистера Грейнджера подняться в воздух и сделать несколько кульбитов над столом, не расплескав при этом ни капли кофе. И добавил, уже убирая палочку обратно:

— Не шучу.

— Только не надо, молодой человек, в кошку превращаться, — вдруг попросил отец Гермионы.

— Я не умею, — ответил Гарри, чувствуя огромное удивление.

— А... Да, показалось, — махнул рукой хозяин дома и пояснил: — Мне показалось, что вы сейчас обернётесь кошкой. Продолжайте, — попросил он.

— В Британии и во всём мире живет немало волшебников, но они по различным причинам скрываются от обычных людей, — Гарри решил сейчас не добавлять новое слово "маглы", чтоб не сбивать лишний раз с толку. — Как вы уже, наверное, догадались, я и Гермиона — волшебники. Последние три года в нашем, то есть в магическом мире, шла война. Её путём один сильный чародей вместе со своими сторонниками пытался захватить власть. Он пропагандировал очищение расы волшебников от тех, кто или родился от обычных людей, или состоял с ними в браке, или имел какие-либо прочие связи.

— Гитлера напоминает, — пробормотал «мистер Уилкинс», явно старавшийся вникнуть в рассказ и понять, каким образом вся эта небывальщина связана с ним и его женой. — Простите, мистер Поттер, я вас слушаю.

— Ничего, — покачал головой Гарри, — действительно напоминает. Так вот, последние три года шла война. Я сам воевал на стороне, выступавшей против этого расизма. В мае мы победили... А теперь я подвожу к тому, ради чего мы прибыли сюда, мистер Уилкинс. У вас с женой — не удивляйтесь, пожалуйста — была дочь. Вернее, есть и сейчас. Она — волшебница, мы сражались вместе, и ради вашей же безопасности, ради того, чтобы сохранить вам жизни, она изменила вашу память с помощью магии.

— А теперь, когда война закончилась, нужно вернуть все на свои места? — спросил мистер Грейнджер.

Миссис Грейнджер вдруг прижала ладонь к губам.

Гермиона напряглась, точно сжатая до предела пружина.

А Гарри понял, что ему нечего больше сказать. Но надо было закончить.

— Да, — ответил он, прокашлявшись. — Вы вольны не поверить мне ни на йоту, но всё это — правда.

Мистер Грейнджер смотрел на него очень внимательно, вдумчиво, в глазах его отражалась работа мысли — точь-в-точь как у дочери, когда она нащупывала разгадку очередной тайны — лёгкая, едва по касательной, но не упускающая ни одной детали. И ещё раньше, чем мужчина заговорил, Гарри ощутил — он догадался, понял, верит...

— Исходя из вашего рассказа, мистер Поттер, я могу предположить, что с помощью волшебства можно сделать так, будто нынешняя наша жизнь — всего лишь выдумка, а то, что было прежде — настоящее, даже если дело обстоит с точностью до наоборот. И что при должном упорстве с вашей стороны мы с женой об этом и не догадаемся. Однако, — он жестом остановил встрепенувшихся было молодых людей, — я доверяю вам. Не ошибусь, если предположу, что наша дочь — это вы? — мужчина неожиданно повернулся к Гермионе, которая замерла, боясь шевельнуться.

Гарри ответил вместо неё, про себя заметив, что теперь понимает, в кого его школьная подруга такая умница:

— Так и есть. Но позвольте...

— ...спросить, как я догадался? — мистер Грейнджер обезоруживающе улыбнулся. — Знаете ли, весьма странно долгое время видеть во снах лицо и не понимать, кому оно принадлежит. Мы с женой, признаться, уже собирались посетить психоаналитика, — закончил он без тени юмора.

Гарри в возмущении повернулся к Гермионе:

— И это мне от тебя попадало за неудачу в ментальных практиках?! — воскликнул он, вспоминая, как подруга пилила его за недостаточное прилежание в окклюменции.

Она, услышав такое заявление, засмеялась — засмеялась сквозь слёзы, но Гарри чувствовал, как спадает напряжение. Чего он, собственно, и добивался. Когда Гермиону отпустило, он на всякий случай спросил:

— Не устала? Может, лучше подождём до завтра?

Гермиона помотала головой, и Гарри вдруг вспомнил тринадцатилетнюю девчонку, собирающую материал для оправдания гиппогрифа — как была упрямая, так и осталась. Мистер Грейнджер — молодой волшебник только успевал поражаться спокойствию отца Гермионы — присоединился к нему:

— Вы точно не хотите отдохнуть? Я бы предпочел, чтоб в мои мозги заглядывал хорошо выспавшийся человек, — пошутил он.

— Время играет против нас, — первый раз заговорила сама Гермиона, — пока мы ждём, вы строите догадки, появляются новые мысли — всё это может помешать. Несильно — но риск увеличивается.

— Хорошо, — кивнул мистер Грейнджер. — Только всё же повремените пару минут — я схожу на кухню, принесу из аптечки успокоительное. Думаю, оно нам понадобится.

— У нас своё, — остановил его Гарри, доставая из внутренних карманов пиджака флаконы с зельем. — Предусмотрели.

— Молодцы, — похвалил его мужчина. — В таком случае — с кого начнём?

Кажется, сама Гермиона была более склонна сперва вернуть память отцу, но Гарри беспокоила её мать. Миссис Грейнджер уже несколько минут сидела, статуей застыв на стуле, с ладонью у губ — но не плакала. И что-то подсказывало волшебнику, что нервы у неё сейчас сдадут. А пить Умиротворяющий бальзам перед манипуляциями с памятью строго не рекомендовалось. Гарри тихонько коснулся локтя подруги своим. Гермиона поняла намёк и кивнула ему.

— С вашей жены, — ответил Гарри мистеру Грейнджеру.

Гермиона достала волшебную палочку и села напротив матери, неотрывно глядя ей в глаза.

* * *

Гарри скосил глаза на часы — прошло уже сорок минут. Рядом с ним сидела миссис Грейнджер и изредка вытирала слёзы. После двойной дозы зелья она выглядела очень уставшей. Вначале он хотел увести женщину из комнаты, но она категорически отказалась, и теперь вполголоса рассказывал ей последние новости — и о войне, и о прочих событиях — стараясь выбирать что-нибудь...помягче, что ли. С отцом Гермиона работала дольше — видимо, стабильность самосознания здесь оказалась помехой. Гарри наблюдал за отцом и дочерью — чтобы в случае чего сразу оказаться рядом, помочь… Хотя… Что он смог бы сделать? Ему показалось, что прошёл целый век — а на деле это были какие-то пять минут — пока Гермиона разорвала глазной контакт и опустила руку с палочкой. И тут же сдавленно охнула, оказавшись в крепких отцовских объятиях. Спустя миг миссис Грейнджер присоединилась к мужу и дочери, а Гарри от смущения не знал, куда себя девать — ему было слишком неловко присутствовать при таком личном.

Он чувствовал, что сейчас станет напоминать «Хогвартс-экспресс» — красный как варёный рак. Не хватало лишь пара из ушей. Но тут пришло неожиданное спасение в виде стука в дверь. Мама Гермионы, всхлипнув, пробормотала: «Наверное, соседи», но Гарри уже понёсся открывать.

Здесь надо сказать, что юноша всегда имел при себе не только мешочек с волшебными монетами, но и кошелёк с магловскими деньгами. Этот кошелёк, помимо прочего, радовал своего хозяина возможностью вставить в него фотографии. Сейчас их было там две: он с Джинни, совсем недавно, в Хогвартсе, и старый снимок со свадьбы родителей — счастливые, юные мама и папа, а за плечом отца — молодой, не видевший ещё Азкабана, Сириус...

Поскольку путешествовали они с Гермионой неволшебным способом, то и кошелёк, соответственно, лежал в кармане.

Когда Гарри, пользуясь возможностью оставить подругу наедине с её семьей, пошёл ответить на стук, он торопился и, распахивая дверь, задел рукой карман и выронил кошелёк. Тот упал на несколько ступенек ниже и открылся. И не успел юноша поднять свой бумажник, как гостья, миловидная светловолосая женщина лет тридцати, сделала это за него. Перевернула внутренней стороной вверх, собираясь отдать, но вдруг словно заметила что-то, вгляделась, а потом подошла к Гарри и, коснувшись пальцем изображения Сириуса, мягко улыбнулась и спросила:

— Вы знаете этого человека?

Быстро сказав: «Извини, Гермиона, я к соседям!», Гарри вышел из дома. Грейнджеры, кажется, этого и не заметили...

Женщина — она представилась как мисс Элинор Льюис — тогда, на крыльце, спросила:

— Вы знаете этого человека?

Гарри, забирая бумажник с фотографиями, ответил:

— Он — мой крёстный отец.

При этих словах соседка родителей Гермионы будто заискрилась от счастья — и если бы Гарри не был так уверен, что видит её впервые в жизни, то решил бы, что она ждала его и так счастлива, потому что, наконец, встретила. А гостья, улыбаясь, пригласила его на чай и добавила, что он может звать её просто Элли. Так и сказала:

— Гарри, зовите меня просто Элли.

И только через несколько шагов, уже за калиткой, он сообразил, что не называл своего имени этой женщине. Гарри обогнал её, остановил и, удерживая за плечо, спросил:

— А вы его знаете?

— Я все расскажу за чаем, — пообещала она. — И, пожалуйста, отпустите меня.

Гарри смутился. Сама ситуация была подозрительна, но опасности он не чувствовал. Однако если отстраниться и взглянуть на происходящее трезво, всё выглядело так, словно его хотели удалить от Гермионы и её родителей, разделить двоих волшебников, в паре, несомненно, более сильных, чем поодиночке.

— Гарри, — в глазах женщины появились слёзы, в голосе читались обида и досада, — я не видела его четыре года и не увижу больше никогда. Но могу ли я хотя бы расспросить о нём близкого человека?

Молодому волшебнику стало стыдно. Черт бы побрал семь лет беготни от Волдеморта и за ним — так и до паранойи недалеко!

— Простите, — пробормотал он, опустил руки и пошел рядом с Элли. — В последнее время такая жизнь была, что теперь за каждым углом мерещится...

— Я понимаю, — ответила она, и Гарри показалось, что действительно понимает.

* * *

Дом у Элли оказался очень уютным — отделка пастельных тонов, плетёная мебель, рукодельные вещицы повсюду, детские игрушки, одежда, обувь... Поймав взгляд Гарри, задержавшийся на миниатюрных сандаликах, женщина пояснила:

— Это сына. Они с моей сестрой гуляют сейчас, но скоро вернутся.

И улыбнулась. Она вообще много и охотно улыбалась, как успел понять Гарри за несколько минут их короткого знакомства, но эта улыбка была особенной. Элинор Льюис очень любила своего ребёнка.

Тем временем хозяйка провела его в гостиную, где, к удивлению гостя, был камин — не электрический, а обычный, какие он привык видеть в домах волшебников, с настоящими углями и золой. Внутри зашевелилось какое-то смутное подозрение. Оно усилилось, когда Элли, не дав Гарри рассмотреть фотографии на каминной полке, усадила его в кресло, стоящее спиной к камину, а сама села напротив. Гарри впервые по-настоящему осознал наставление Грозного Глаза — не совать палочку в задний карман штанов. Не потому что ползадницы может отхватить, а потому что доставать, если не стоишь на ногах, неудобно. Он внутренне насторожился, готовый в любой момент сорваться с места, а Элли заговорила:

— Однажды поздним осенним вечером — а в этой части света май — конец осени — я пошла в церковь. Падре не оказалось на месте, поэтому я, ища его, отправилась на задний двор, где он обычно проводил свободное время, ухаживая за цветами. Отец Стефан — не только мой духовник. Он всегда поддерживал нашу семью, и после смерти матери я часто ходила к нему за советом. В тот день я серьёзно поссорилась с сестрой, однако, выйдя из церкви с чёрного хода, увидела такое, что забыла о нашей ссоре надолго: на месте любимой и лелеемой отцом Стефаном альпийской горки, разгребая камни когтистыми лапами, стоял диковинный зверь — передняя половина тела у него была орлиной, а задняя — как у коня. На спине же у него в позе наездника восседал человек, судя по виду, перенёсший немалые лишения. Отец Стефан выговаривал ему за разрушенный цветник, на что получил ответ, что приземляться было больше негде, и что всё можно восстановить в мгновение ока.

Гарри рассмеялся. Это было вполне в духе Сириуса: разнести чью-то клумбу, сказать, что хозяин — сам дурак, а потом вернуть всё в прежний вид одним взмахом палочки.

— Похоже, Гарри, вы наконец-то перестали думать: стоит ли меня заклясть, и как это сделать, — заметила Элли, чуть прищурившись — чёрт, совершенно как Сириус!

Молодой волшебник только после её слов осознал, что уже минуту как сидит в относительно расслабленной позе и даже мысленно не тянется за волшебной палочкой. И что ему весьма неловко от её прямоты — сходную реакцию он наблюдал у себя только при общении с Луной, которая совершенно ненамеренно парой фраз вгоняла человека в краску. А Элли продолжила рассказывать, и на её лице вновь появилась какая-то особенная улыбка — только уже немного по-другому особенная, и Гарри понял — эта улыбка предназначалась его крёстному. Тому, кого она больше никогда не увидит и никогда не забудет.

— Когда они заметили меня, отец Стефан сказал: "Этот мародёр — мой старый знакомый, Сириус Блэк". И попросил меня позаботиться о нём, пока сам будет ухаживать за гиппогрифом — этим полуорлом-полуконём, который к тому моменту успел перетоптать ему половину цветов. Так Сириус поселился в моём доме. Шансов выдать его и тем нарушить обещание, которое я дала отцу Стефану, у меня почти не было: с соседями я всегда общалась мало, гостей не принимала, а сестра уехала в школу до середины декабря. Вы спросите, Гарри, как я согласилась принять у себя беглого осуждённого, убийцу и клятвопреступника? Да, фотографии, по которым, к слову, его при всем желании было не узнать, дошли до нас за несколько месяцев до этих событий. Как и газетная история, к ним прилагавшаяся и обеспечившая его имени дурную славу. Можете назвать меня легковерной, ничего не смыслящей в опасностях окружающего мира, наивной и глупой — да как угодно! Как угодно называйте, только глядя в тот момент ему в глаза, я уже не верила ничему, что было написано в газетах — наших ли, английских ли — неважно.

Гарри явственно вздрогнул, но Элли, погрузившаяся в воспоминания, этого не заметила.

— Так Сириус начал жить у меня. Первое время ел всё, что не было приколочено, и без умолку болтал, словно давно уже не разговаривал с живым человеком, пока я перешивала ему одежду отца Стефана. Я ведь тогда ещё не знала об Азкабане почти ничего. И мылся разве что не часами, а из душа выходил настолько счастливым — точь-в-точь пёс из речки. Не представляю, как можно двенадцать лет просуществовать...там...и остаться человеком.

"И не надо представлять", — подумал Гарри, ощущая, как горло словно сдавливает чья-то рука.

— В первый же вечер отец Стефан заглянул к нам и, когда мы ненадолго остались одни, сказал мне очень важные слова: "Я знаю этого мальчика с двенадцати лет. Когда я венчал его друзей, он казался счастливее них самих. Когда я крестил их сына, он держал его на руках бережно, словно собственного. Когда Поттеры погибли, он на этих же руках вынес их из разрушенного дома. Он — не предатель и не убийца, но, к сожалению, у меня нет доказательств, которые можно было бы предъявить человеческому суду".

Я спросила тогда, зачем отец Стефан рассказал мне это — ведь он всегда понимал людей, и наверняка понял, что нет нужды успокаивать меня и убеждать в невиновности Сириуса. Уже тогда... А он ответил: "Его самого нужно в этом убедить". И ушёл, напоследок посоветовав ничему не удивляться.

Правильно, анимагов-то я до того не видела. Перепугалась однажды чуть не до обморока… Сириус полдня извинялся, а оставшиеся полдня потратил на то, чтобы разогнать кур миссис Палмер по всей улице — только из-за того, что я сказала, что у неё противный характер.

Для нас потянулись бесконечные дни. Бесконечно длинные и бесконечно счастливые. Каждое утро я просыпалась, гадая, что же еще узнаю о Сириусе, а он с каждым днём раскрывался, оживал, словно оттаивал после долгой-долгой зимы. Удивительный, неповторимый, яркий, словно звезда, по которой был назван. Не смеяться вместе с ним было невозможно. А во время дождей на него нападала тоска — такая глубокая и неизбывная, что разрывалось сердце. Как можно было оставить такого человека в одиночестве? Как можно было его не любить?

Гарри ощутил, как горе от потери крёстного вновь ожило болью в душе — едкой, всепоглощающей и настолько сильной, что ему вновь явились его давние кошмары. Сириус, запертый в ненавистном доме предков наедине со злобным портретом мамаши и полусумасшедшим эльфом… Сириус, с лёгким удивлением на лице падающий за чёрный занавес Арки... Молодой человек порадовался, что Элли во время рассказа встала из кресла и отвернулась к окну — он не хотел, чтобы кто-то сейчас видел его лицо.

— Я любила наблюдать, как он пишет письма и слушать рассказы о школьных годах и о крестнике, сыне лучшего друга — в такие моменты Сириус словно молодел лет на двадцать. А он любил плавать в океане — мог нырнуть собакой, а вынырнуть человеком, или наоборот, любил проводить дождливые вечера у камина с кружкой грога в руках, любил пугать соседских кур и играть с детьми. Любил жизнь.

На этих словах Элли отвернулась от окна и, поглядев на Гарри, грустно вздохнула. Он провёл ладонью по щеке и с удивлением заметил, что плакал. Молодой человек стал вытирать следы слёз, но хозяйка дома поймала его за руку и покачала головой:

— Не нужно стыдиться. Если никогда не плакать, можно заработать инфаркт в весьма раннем возрасте.

Гарри улыбнулся, и Элли добавила:

— Так говорил мой дедушка. Он прожил девяносто семь лет. Многие считали, что у него каменное сердце, но я до сих пор вспоминаю его рассказы о бабушке.

— Вы — необыкновенная женщина, — искренне сказал Гарри и вдруг почувствовал, что счастлив тому, что она была рядом с Сириусом, любила его и поддерживала.

Элли покраснела и воскликнула:

— Не смущайте меня комплиментами, Гарри! Мне и так неудобно, что я, заманив вас сюда, собиралась расспросить, а на деле говорю сама.

Гарри пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, а она заметила:

— Но если уж на то пошло, самого главного я вам ещё не поведала.

Он с удивлением уставился на Элли, а женщина встала с кресла, взяла с каминной полки одну из фотографий и протянула ему. Фотография была обычной, неволшебной, но Гарри находил в них какую-то особую прелесть. Фигурки людей, замершие в момент съёмки, были правдивее псевдоживых подвижных волшебных снимков. На фото, которое протянула ему Элли, были изображены три человека: она сама в легком платье в бело-голубую клетку; рядом, на корточках — чернокудрая девушка в джинсах и бейсболке — тень от козырька падала на лицо, и его было не разглядеть, виднелась только улыбка, такая же мягкая, как у Элли.

Уловив вопрос в выражении лица Гарри, она пояснила:

— Это моя сестра. Нила. Скоро они придут, и вы познакомитесь. А вот это — мой сын.

Юноша вернулся к фотографии и внимательно посмотрел на ребёнка, стоявшего рядом с сестрой Элли. Мальчонка — года два-три на вид, не больше — был совершенно непохож на мать. Тёткины чёрные кудри и большие серые глазищи — ну и что тут от светловолосой голубоглазой Элли? Видимо, это было написано у Гарри на лбу, потому что она рассмеялась и сказала, отведя взгляд:

— Сама удивляюсь, почему так. Мы ведь неродные, Нила — приёмная.

Гарри снова посмотрел на ребёнка. И на дату в углу фотографии — двадцатое ноября девяносто седьмого. Он словно видел уже где-то этого мальчика, но не в таком ракурсе. Вот только где? Гарри встал, обернулся к каминной полке. На ней было много фотографий, и некоторые из них двигались.

Вот оно! Двигались! Гарри вновь всмотрелся в черты ребёнка — теперь он не замечал на снимке больше никого. Волшебник стоял как статуя, ошарашенный своей догадкой. Он узнал мальчика не потому, что видел его раньше, а потому что совсем недавно, прибирая чердак на площади Гриммо, нашёл несколько детских фото Сириуса. Те фотографии были живыми, эта — не двигалась, но на них было словно одно лицо. Сроки посчитались сами собой. Ребёнку на снимке должно быть не больше двух с половиной. На вид похоже...

— Сириус... Он знал? — сглотнув неожиданно возникший в горле комок, спросил Гарри.

— Нет, — ответила Элли. — Он никому не оставил адреса, никогда не писал. Зная, что он вынужден скрываться, мы не пытались его найти. Так что Сириус не мог знать, что на другом конце света у него растёт сын. Я хотела поехать в Англию, когда Таир подрастет...

— Кто? — переспросил Гарри, решив, что ослышался.

Элли, вспоминая, улыбнулась:

— Я однажды спросила у Сириуса, почему он носит такое необычное имя. А он ответил, что это семейная традиция — называть детей в честь самых ярких звёзд. Правда, больше о родственниках не заговаривал.

— Он их терпеть не мог — практически всех, — невесело усмехнулся Гарри.

— Ну, вот видите — вы ещё немало можете мне рассказать, — ответила Элли. – А я тогда решила, что это будет хорошо. Для других вышло, что на полное имя Нилы похоже. Гарри, — вдруг спросила она, — ведь Альтаир — красиво звучит, разве не так?

— Очень, — согласился он, чувствуя, как теплеет в груди.

Снаружи стукнула калитка, Элли побежала в прихожую, а Гарри поспешил вернуть фотографию на место. Он неожиданно понял, что ему не терпится увидеть этого мальчика. Сына Сириуса.

Слышно было, как открылась входная дверь, раздались голоса — детский и два женских, а Гарри замер, не веря глазам. Со снимков, стоявших на каминной полке, кроме Элли и кудрявого глазастого ребёнка, на него смотрела молодая Беллатрикс Лестрейндж.

Гарри прекрасно знал, кого он сейчас увидит, но всё равно испытал шок, когда Элли провела своих родных в дом. Её сестра и сын остановились на пороге комнаты, и первым чувством, которое посетило юношу, было желание схватить мальчика в охапку и унести подальше от этой девушки, так похожей на убийцу его отца. Далее он почувствовал нечто схожее с тем, что было, когда он впервые увидел Андромеду Тонкс – такое же, на первый взгляд, лицо, но принадлежащее совершенно другому человеку. В конце пришла мучительная неопределённость: кто она такая на самом деле, и знает ли, чьим двойником является?

К счастью, в этот момент Элли обратила внимание на внешний вид сына: он был с ног до головы перемазан чем-то, напоминавшим переваренный гной бубонтюбера.

— Нила, Таир, где вы опять были?! — ахнула она.

— Мы ходили к тётиному Мастеру! – отчитался ребёнок. – Мистер Шелдон пустил меня в свою лабораторию!

Девушка с лукавой усмешкой на лице добавила:

— Кое-кто опрокинул котёл с готовым Оборотным, и нас прогнали домой.

Гарри удивился, как он мог принять её за Беллатрикс. Мрачное торжество, презрение, безумный восторг, бешенство, тревога за своего повелителя и слепое восхищение — всё это он видел на лице Пожирательницы не раз. Нила Льюис, оставаясь копией юной Беллатрикс (он видел фотографии тогда же, на Гриммо) была полной её противоположностью.

Элли собралась представить их друг другу, и юноша сообразил, что смотрится слегка странно — застыл посреди чужой гостиной и глядит на хозяев как баран на новые ворота. Будь здесь Рон, он бы так и сказал.

Шлёп!

С рукава ребёнка на пол звучно упала здоровая клякса зелья. Представления не состоялось — мать повела сына отмываться-переодеваться, а её сестра приглашающе улыбнулась гостю:

— Это надолго. Пройдёмте со мной на кухню, Гарри.

Тот машинально провёл рукой по лбу — нет, отросшие за последние месяцы волосы надёжно скрывали шрам. Как же она его узнала?

— Откуда я знаю ваше имя? — усмехнулась девушка.

Гарри удивленно воззрился на неё. Ему что, повезло встретить легиллимента? Нила Льюис же ответила, словно снова прочтя его мысли:

— Да, легиллименцией я владею...в некоторой степени. — Она запнулась. Кажется, подумала о чём-то своём. Затем добавила: — Однако сейчас её не использовала. У вас очень красноречивая мимика, как сказал бы мой наставник.

Девушка сделала несколько шагов в сторону кухни, а Гарри всё стоял на месте. К нему на улицах и в общественных местах часто — пожалуй, даже слишком — подходили абсолютно незнакомые люди. Именно по этой причине национальный герой старался избегать больших скоплений народа. Но чтоб вот так...

Чтобы девушка, которую он видит впервые в жизни, в своем собственном доме обращалась с ним, как со старым знакомым? Это немного сбивало с толку.

Нила Льюис, заметив, что Гарри стоит, как истукан, со смешком добавила:

— Хватит вести себя, словно девица в мужской бане, Гарри. Вы здесь не чужой.

Он покраснел, как помидор, и, пробурчав что-то в ответ, поплёлся за хозяйкой. Похоже, талантом смущать людей обладали обе сестры.

На кухне гостю были вручены доска, нож и пучок зелени.

— Не сильна в бытовых чарах, — пояснила девушка.

Гарри сам владел ими на уровне зельеварения, поэтому взялся за нож и принялся старательно измельчать шпинат — благо за плечами была школа тёти Петуньи.

— Вам, наверное, интересно, как я вас узнала? — начала разговор Нила, невольно отвлекая молодого волшебника от его занятия.

— Любопытно, — отозвался он, не поднимая глаз.

— Элли, — многозначительно сказала девушка, будто одно это слово всё объясняло, но, увидев непонимание на лице собеседника, добавила: — Она так сияла, только когда Альтаир родился. А с тех пор, как до нас дошли вести о смерти Сириуса...

Она неловко замолчала, и у Гарри вырвалось глухое:

— Вашей сестре ведь известно, как это случилось?

— Известно.

— Но тогда почему?.. Это ведь из-за меня...

Нила прервала его:

— Почему она так тепло вас встретила?! — голос её звучал неожиданно гневно. — Да как, по-вашему, она может ненавидеть того, кого Сириус так любил?! — и продолжила, уже тише, почти спокойно: — Простите мой тон, Гарри. Не переношу, когда кто-то понапрасну мучает себя чувством вины.

Юноша после резких слов девушки почувствовал немалое облегчение; он даже самому себе не признался бы, что до этого с замиранием сердца ждал момента, когда нужно будет рассказать Элинор Льюис о событиях, происходивших в Отделе Тайн два с половиной года назад. А Нила, некоторое время помолчав, сказала:

— К тому же, Гарри, у вас наверняка есть, кого винить в гибели крёстного. Кроме самого себя, разумеется.

И посмотрела ему прямо в глаза. Посмотрела так, что он понял сразу: знает. Знает, что была на свете женщина по имени Беллатрикс Лестрейндж. Знает, что мучительно на неё похожа.

— Бросьте притворяться, — усмехнулась девушка после минуты игры в гляделки, — для нас обоих не секрет, кем была моя мать.

— Мать?! — ошеломлённо выдохнул Гарри.

— А вы что подумали? — горько рассмеялась она. — Дальние родичи? Несчастливое фамильное сходство? — Нила помотала головой, успокаиваясь. Несколько прядей выбились из узла, усиливая впечатление, что это – Беллатрикс… Мать… Подумать только... — Блэковская кровь, конечно, не вода, но не до такой же степени! Да и я, признаться, думала, что вы по имени догадаетесь.

— По имени? — не понимая, переспросил Гарри. – Нила — это, конечно, необычно, но я не вижу ассоциаций.

Пришел, видимо, её черед удивляться:

— Элли не сказала вам полное? — она мягко улыбнулась — точь-в-точь как сестра. — Альнилам. Эпсилон Ориона, одна из ярчайших звёзд. Моя матушка, — это слово Нила точно выплюнула, — видимо, настолько гордилась своим происхождением, что решила продолжить славную традицию "звёздных" имен.

— Нила, но откуда у вас информация? Откуда такая уверенность? — Гарри и сам не заметил, как перенял её манеру обращения — по имени, но на "вы". — Насколько я успел познакомиться с традициями британской аристократии, честь семьи для них превыше всего. Никто из Пожирателей — а большинство — чистокровные — своих детей не бросал. Зачем отправлять за полсвета, когда можно воспитать в нужных рамках? — спросил он, не пряча отвращения.

— И налево никто не ходил, и бордели — "не принято"? Гарри, вы свечку держали? — Нила виновато вздохнула, как бы прося прощения за грубость. — Проблема в том, что я действительно знаю. Желаете услышать подробности?

Он не знал, что ответить. Согласиться или отказаться? С одной стороны — интересно, как выразился бы Рон, "аж в мозгах свербит". А с другой — оно ему надо? За последние несколько лет Гарри столь часто становился непрошеным свидетелем чужого прошлого, что теперь шестое чувство предлагало поостеречься.

— Так как? — невинно поинтересовалась Нила.

Гарри кивнул было в знак согласия, но потом не удержался и спросил:

— А зачем это вам?

Девушка нахмурилась.

— Сама не знаю. Не то, чтобы нужно поделиться... Не совсем. Хотя нет! — взгляд Нилы прояснился, она слегка улыбнулась. — Поделиться, и именно с вами, Гарри. Видите ли, о моих…ммм…родственных обстоятельствах знают лишь два человека: отец Стефан и Элли. Для сестры, как, например, для мистера и миссис Грейнджер – я лишь слегка прикоснулась к их разуму, не пугайтесь! — волшебный мир всегда будет чужим, сколько ни рассказывай, сколько ни объясняй, как близко они с ним ни столкнутся. А отец Стефан, Гарри, всё-таки священник. Нет, это ни в коем случае не плохо, и я бесконечно уважаю и люблю его. Иногда даже завидую его терпению и принятию всех людей с их недостатками и проблемами. Но иногда мне до боли хочется рассказать всё кому-то, кому не придётся ничего объяснять, моему ровеснику, наконец. И до сегодняшнего дня, — Нила снова посмотрела в глаза гостю, — у меня не было такой возможности. А тут сидите вы собственной персоной, горите любопытством, и, кажется, способны меня понять.

— Я выслушаю в...тебя. Только забери у меня шпинат, пожалуйста, а то я скоро превращу его в кашу, — ответил Гарри, подумав, что при такой откровенности уместнее более личное обращение.

Нила кивнула, тряхнув головой, отчего из прически выбилось ещё несколько прядей, вызывая воспоминания о тяжёлой короне чёрных кудрей Беллатрикс. Он вдруг с пронзительной ясностью понял, кто перед ним.

Дочь Беллатрикс и Рудольфуса Лестрейнджей.

Гарри усилием воли погнал от себя эту мысль. Разве виновата славная, добрая девушка в грехах людей, давших ей жизнь? Людей, которых она не видела, не знала, на которых ни капли не походит, но всё равно, похоже, взваливает на себя груз их деяний?

— Ты слушай, Гарри. А заодно понять мне кое-что поможешь.

Юноша в этот момент чуть в очередной раз не оттяпал себе ножом половину пальцев, и Нила решительно отобрала у него «орудие труда». Она сама принялась резать яблоки и рассказывать.

— В тысяча девятьсот семьдесят втором году(1) Сигнус Блэк выдал свою дочь Беллатрикс замуж за Рудольфуса Лестрейнджа. Через два года после свадьбы она родила девочку и дала ей имя — Альнилам. По моей просьбе, отец Стефан через своих знакомых в Британии выяснил, что все считали – и по сей день считают – будто ребёнок умер вскоре после рождения.

Я, как только начала догадываться о своём происхождении, пошла к сестре с вопросами – родителей на тот момент уже не было в живых. Она рассказала, что наша мама очень хотела иметь второго ребёнка, но не могла: у неё было слабое сердце. Тогда они с отцом решили взять приёмного, и помладше. Как раз в то же время на ступенях церкви Святого Петра(2) её настоятель – предшественник отца Стефана – нашёл младенца, закутанного в одеяльце. По его краю было вышито шёлком название звезды, которое отец Мартин счёл именем.

Родители никогда не скрывали от меня правды, потому что не считали её значимой: для них я всегда была родной дочерью. «Какая разница, что я тебя не рожала?» — улыбалась мама. Она столько улыбалась, Гарри…

Даже когда у меня стали проявляться волшебные способности, она отнеслась к этому так же легко. Папа пил капли от нервов, а мама пожимала плечами: «Ну и что?», шутила и не спешила обрезать проросшие из потолка ветки или выкидывать зазеленевший сушёный букет. Впрочем, прости меня, я отвлеклась.

Я отыскала отца Мартина, но всё, что он мне смог рассказать, ты только что услышал. Мне было этого мало, и я решила изучить легиллименцию и прочие ментальные техники: падре мог чего-то не помнить, мне казалось, он что-то недоговаривает. К отцу Стефану я тогда не обратилась, и не зря – иначе отказалась бы от иных путей поиска информации. Сейчас я понимаю, что он тогда догадывался о том, что я – Лестрейндж, и имел для этого более чем веские основания, однако не делился своими догадками ради моей же безопасности. А у меня тогда всего-то и было, что детское одеяльце, сбивчивый рассказ отца Мартина и преподаватель астрономии, учившийся с Беллатрикс Блэк на одном курсе.

Мне было семнадцать, я заканчивала шестой курс – мы, Гарри, учимся десять лет – и с головой ушла в пособия по ментальной магии. Она давалась мне удивительно легко, словно я с рождения обладала даром проникновения в чужой разум и манипуляций с ним. Помню, я тогда поделилась этим с профессором Бурке(3). После чего, выслушав его рассказ о её юных годах, едва не рванулась искать ближайший серпентарий. Вот тебе, Гарри, сейчас смешно, и мне самой смешно, а тогда страшно было. Спасибо профессору – за руку поймал да заставил левую туфлю снять. А потом и говорит, что была у Рудольфуса Лестрейнджа отличительная черта – шестой палец на левой стопе, — девушка постучала босой пяткой по ножке стола, привлекая внимание Гарри: на ноге и впрямь было шесть пальцев. – Профессор Бурке меня успокоил, спросил об успехах, а потом лично стал меня тренировать, в результате чего я через полгода вновь отправилась навестить отца Мартина. Честно признаюсь, незаметно читать воспоминания я тогда не умела, да и сейчас не умею, а потому, имея два варианта действий, — она усмехнулась, — сочла пару Конфундусов меньшим нарушением Международного Статута о Секретности, чем подробный рассказ с изложением причин моих действий.

И вот тут-то я столкнулась с тем, чего объяснить так и не смогла – ибо понять, как работают мозги у змееязычного монстра, именовавшего себя Лордом – это за пределами моих возможностей. Проникнув в память отца Мартина, я обнаружила, что кто-то, — снова усмешка, — весьма надежно её заблокировал. К счастью, явно не предполагая того, что то воспоминание станет объектом поиска другого легиллимента. Не сразу, с большим трудом, мне удалось то, что Волдеморт, — это имя из уст Нилы прозвучало непривычно для Гарри – совершенно без всяких интонаций, — так старался спрятать.

Двадцать два года назад, ночью, он принёс новорожденную меня отцу Мартину и заставил его забыть об этом. Вывод – согласись, Гарри – напрашивается сам собой: он выкрал меня у родителей, каким-то образом уверил их в моей смерти и спрятал за полмира от Британии. Только зачем, чёрт его дери?!! – девушка с силой ударила по столу обеими ладонями.

Гарри невольно отшатнулся: до того она сейчас напоминала мать, сильную в гневе и радости, жуткую в ярости. А мозг пытался ответить на вопрос: действительно – зачем? Ведь такая удобная ниточка, чтобы дёргать, такая возможность воспитать новую соратницу…

— Гарри, — Нила пристально смотрела ему в глаза, — рассказывай, что надумал, а не то не удержусь и в голову залезу. Чего застыл?

— А…это…

Девушка нахмурилась:

— На неё похожа, да?

Некоторое время они молчали, прежде чем Гарри, наконец, удалось найти нужные слова:

— Насколько я знаю, в то время как раз начиналась Первая война. Все Лестрейнджи – по словам самого же Волдеморта – всегда были самыми верными его сторонниками, а Беллатрикс оставалась при нём до самого конца. Скорее всего, Волдеморт, сознавая, что ребёнок надолго отвлечёт лучшую из его сподвижниц от общего дела, решил устранить досадное недоразумение. Мне кажется, Беллатрикс с её буйной, мятежной душой всегда была сильнее Волдеморта с его жалким осколком. Думаю, он это понимал и во что бы то ни стало хотел удержать её в своих рядах. Это – зачем. А почему именно в Австралию – да кто ж его, психа, знал… Дальше только Южный полюс.

Нила хихикнула. Гарри в который раз поразился резкой перемене её настроения: вот только что грустила, потом была в ярости, затем – снова грусть, а теперь смеётся. Это было очень здорово, и одновременно очень напоминало о Беллатрикс. Молодой волшебник потряс головой, отгоняя наваждение: раньше, до встречи с Нилой, искать – а уж тем более найти — что-то хорошее в Беллатрикс Лестрейндж было для него совершенно абсурдно.

А Нила снова злилась:

— Честное слово, если б не ты, сама бы эту сволочь убила! За всё! И за всех, кого она – тоже.

— Да не убивал я его, — устало откликнулся Гарри – уже столько от журналистов с этим вопросом пришлось отбиваться! – Само получилось.

— Само? – изумилась девушка. – Как такое может получиться само?

Гарри замялся: а как, собственно, в двух словах-то объяснить? Его собеседница поинтересовалась:

— А чем ты его, кстати?

— Экспеллиармусом, — бросил герой.

— Экспеллиармусом?! – Нила расхохоталась, да так, что стёкла зазвенели. – Самого сильного тёмного волшебника нашего века – обычным Экспеллиармусом?! Ну, даёшь!..

Насмеявшись всласть, девушка полушутливо-полусерьёзно спросила:

— Ты, Гарри, случаем, не собираешься биографию Волдеморта написать?

— Не собираюсь, — фыркнул юноша, — мне его и так за глаза хватило. К тому же не хочу, чтобы мою кто-нибудь написал.

— Ууу… — протянула Нила, усмехаясь. – Наивный… Твою и так напишут.

А Гарри вдруг со злорадством сообразил, в какое русло ему направить трудовую энергию Риты Скитер. Тем более, что наказания за нелегальную анимагию ещё никто не отменял.

_______________________________________________________________________________________________________________________________________

(1) Беллатрикс закончила Хогвартс в 1969-1970, замуж вышла, вероятно, до Нарциссы и, скорее всего, до Андромеды – то есть раньше конца 1972 – начала 1973 года.

(2) К своему великому стыду, не знаю о католических храмах Сиднея почти ничего; однако позволила себе предположить наличие в районе Йови-Бей своей церкви и дала ей название, т.о. данная церковь Святого Петра есть чистейшей воды выдумка, и не более.

(3) Если кого-то интересует родословная сего чародея, то он является внуком Бельвины Блэк и Герберта Бурке и, соответственно, правнуком небезызвестного Финеаса Найджелуса.

Гермиона очень беспокоилась за Гарри. За семь лет, что она его знала, это уже вошло в привычку, потому что у парня была собственная привычка: в любом месте и в любое время находить неприятности на свою голову, а если их не было – создавать новые. Рон со свойственной ему беспечностью называл эти неприятности «приключениями», Гарри же виновато пожимал плечами, Гермиона ругалась, но всё равно помогала друзьям – ведь как иначе? Правда, перед этим успевала изрядно потрепать себе нервы.

А теперь всё началось с того, что мама, оглядев гостиную, спросила:

— Милая, а где твой друг?

И добавила, когда дочь вскочила с дивана:

— Не волнуйся так! Он взрослый, самостоятельный человек…

Гермионе было глубоко наплевать, что он взрослый волшебник, победитель Волдеморта, самый молодой ловец Британии за сто с чем-то там лет, национальный герой и ещё много кто. Сейчас он был для неё всё тем же мальчишкой, что, не думая головой, на пару с Роном полез в летающий автомобиль, в Запретный лес (и ведь не однажды!), в кабинет к Амбридж…

Девушка вспомнила заполошный крик друга: «Извини, Гермиона, я к соседям!» и, растерянно глядя на отца, пробормотала:

— Он, кажется, к соседям ушёл…

У неё сейчас было такое состояние, что, дай только повод, глаза снова будут на мокром месте, и папа, кажется, это понимал. Он ведь взрослый, сильный, храбрый… Всегда всё понимает. И что книжку она не нарочно порвала – в годик ведь совсем ручки не слушаются; на велосипеде по поребрику проехать очень-очень сложно, и обидно, что не вышло. А разбитые коленки – так, ерунда. Помнится, вазу бабушкину уронила. Отец оправдал: само получилось, и вода куда-то вся пропала, и розы. Папа даже тогда смог её понять, когда она заявила, что очень-очень хочет поехать в эту школу с необычным названием – и совсем неважно, что их семья это слово впервые слышит, а про волшебство только в сказках раньше читала. Мужчина смирился с объяснением дочери, что уехать нужно было обязательно, а лучше – перестраховаться, ибо всё-таки война, а что дочка стала героиней этой войны – так это ничего. Главное, что живая вернулась. Папа понимает всё-всё, и поэтому он, глядя сейчас на свою взрослую маленькую девочку, у которой в глазах читается: «А вдруг?... Вдруг случилось что-то?», спокойно сказал:

— Так он, наверное, у Элли с Нилой.

— У…Элли с Нилой? – Гермиона ничего не может сообразить из двух имён – информации мало, а без неё не привыкла.

— Сёстры Льюис, — пояснила мама, вставая рядом с дочерью. — Через два дома живут. Одни, с ребёнком маленьким. Мужская рука, наверное, в доме понадобилась, — предположила она, — вот Гарри и пошёл помочь.

— Вечно он так, — Гермиона шмыгнула носом, — отправится кому-нибудь помочь, а мы – ищи. Два часа уже помогает.

— Ну-ну, — мать успокаивающе погладила дочку по плечу, — чем плакать, пойдём-ка лучше к ним, Элли нас с твоим папой на обед звала ещё с утра, до вашего приезда. Втроём придём – уж не обидится.

И улыбнулась уголками губ, чуть прищурив глаза. Гермиона улыбнулась в ответ. Как же она по ним соскучилась…

Уже на улице мама смущённо призналась:

— У Элли сестра, Нила, гипноз практикует…

Девушка почувствовала себя ужасно. Ужасно стыдно. Из-за её магии мама с папой собирались пойти к психиатру, обращались к гипнотизёру. Правильно выполненная обливиация не должна давать сбоев при отсутствии раздражителя. Так везде написано. А она ошиблась. Хорошо ещё, что всё обошлось…

— Познакомимся! – весело ответила юная ведьма. – Может, ещё что-нибудь новое узнаю!

Пока они дошли до соседского дома, мама успела что-то спросить, Гермиона ответила, чуть не ежесекундно оглядываясь на папу – всё никак не могла насмотреться. Про неловкость она уже давно забыла. Калитка, дорожка к крыльцу, стук в дверь, приближающиеся шаги…

Хозяйка открыла им в фартуке и в домашних шлёпанцах — видимо, отстранённо подумала девушка, гости оторвали её от кухни. Отстранённо, потому что вдруг перестала чувствовать ноги, увидев перед собой лицо, всё ещё продолжавшее являться ей в ночных кошмарах.

Гермиона пошатнулась и, ухватившись за косяк, прошептала:

— Мамочки…

Незнакомка сориентировалась мгновенно и, подхватив девушку под локти, не обращая внимания на изумлённые и испуганные лица её родителей, четко, разделяя слова, сказала:

— Гермиона, успокойтесь. Я – не она.

И холодный липкий страх, успевший подступить к горлу, куда-то испарился…

* * *

Завтра они с Гермионой отправлялись в Сидней за билетами, а чем он будет занят сегодня, Гарри предположить не мог вообще, потому и решил навестить отца Стефана, покуда была такая возможность.

Нила охотно объяснила ему, как дойти до церкви Святого Петра, а поскольку топографическим кретинизмом он никогда не страдал, то вскоре, после краткой прогулки по уютным улочкам, Гарри достиг искомого строения… Ну, почти достиг.

Невдалеке уже виднелась заветная башенка, когда навстречу юноше попалась старушка с бульдогом. К этой породе собак — вероятно, по вине тетушки Мардж — Гарри всегда испытывал настороженную неприязнь. Конкретный пёс безо всякого поводка шествовал около ноги своей хозяйки, а она сама глядела на чужака с любопытством и некоторой враждебностью. Этот факт и отсутствие на бульдоге даже ошейника заставили Гарри, проходя мимо старушки, покоситься на животное с опаской, а инстинкты направили руку к заднему карману штанов.

То ли пёс терпеть не мог незнакомых лиц мужского пола, то ли рассмотрел в жесте Гарри угрозу для себя и хозяйки, но, стоило рукоятке волшебной палочки показаться из-под полы пиджака, он коротко рыкнул и бросился в погоню.

Для молодого волшебника утробный рык и скрёб когтей по гравию послужили сигналом к немедленному бегству. Потому как выражение "бульдожья хватка" было знакомо ему не понаслышке.

Гарри старался петлять, а когда справа от него возник поворот, чуть притормозив, рванул туда. Зверь никак не желал отставать, и парень под аккомпанемент возмущённого вопля его хозяйки махнул через невысокий заборчик в чей-то сад. Раздался треск рвущейся ткани, и Гарри чудом приземлился в стороне от пышного розового куста. Ощупав свою филейную часть, он обнаружил наличие здоровой дыры на джинсах и...отсутствие волшебной палочки. Это было плохо. В панике обернувшись, молодой человек увидел, что злобная тварь караулит по ту сторону заборчика с ЕГО палочкой в зубах, а старушенция, размахивая руками и издавая нечленораздельные звуки, ковыляет в их сторону.

Гарри стоял, растерянный и злой, не зная, что делать дальше. И в этот момент к нему пришла поддержка — как всегда, неожиданная и спасительная.

— Сын мой, я могу вам чем-то помочь?

Гарри, чуть не подскочив, круто развернулся на сто восемьдесят градусов. Перед ним стоял высокий плечистый человек с проседью в чёрных волосах и кустистыми бровями. Чёрная сутана с белым воротничком позволяла предположить, что это и есть отец Стефан — вряд ли в Йови-Бей жил второй священник.

Молодой волшебник открыл рот, чтобы ответить, но его перебила старушка, хозяйка бульдога, которая, наконец, догнала своего питомца и его жертву.

— Святой отец, этот мальчишка раздразнил моего Малыша, нагрубил мне, посмеялся над старой женщиной, когда я пыталась остановить его, не дать совершить акт вандализма над вашими цветами!

Гарри задохнулся от возмущения, с трудом удерживаясь от ответа.

— Этот хулиган заслуживает наказания! — заключила склочница, требовательно взирая на священника.

Он же, соединив руки в примиряющем жесте, чуть склонив голову в знак почтения перед пожилой женщиной, мягко промолвил:

— Полноте, миссис Палмер, Всевышний заповедовал прощать и избегать поспешности в суждениях. Уверен, произошло недоразумение. Этот юноша лишь спешил ко мне. Он никак не хотел причинить вам обиду. Не правда ли, Гарри?

Тот, волнуясь за судьбу своей палочки, слушал падре вполуха, и уловил лишь общий смысл его речи.

— Так и есть, мэм, — кивнул он, решая, что предельная честность сейчас лучший вариант, — я торопился, а потом испугался собаки.

— Как ты смеешь?! Малыш и мухи не обидит! — возмутилась старуха.

Пёс при этом фыркнул, но палочки из зубов не выпустил. Гарри с надеждой посмотрел на падре. Тот проникновенно заметил:

— При первой встрече все мы нередко ошибаемся в другом. И братья наши меньшие, увы, постоянные жертвы таких ошибок.

Миссис Палмер фыркнула не хуже своего Малыша и, смерив Гарри очередным неодобрительным взглядом, кивнула падре и приказала псу: "Фу! Домой!". Волшебник тут же подхватил свою палочку и с облегчением заметил, что никаких следов на ней не осталось.

Только здороваясь со священником и собираясь уже извиниться перед ним за вторжение, он сообразил, что тот назвал его по имени. Гарри еле удержался от смешка по поводу нелепости ситуации: третий раз за полдня повторяется одно и тоже — его узнает впервые увиденный человек, а до него это доходит только через вечность. Обычно Гарри реагировал на такое вежливым кивком и приветливой улыбкой. Но чужой континент, чужая страна и весь сегодняшний день в целом как-то не слишком подходили под определение "обычно". "А как вы меня узнали?" — хотел спросить Гарри, но не успел.

— По глазам, — ответил служитель церкви на не прозвучавший вопрос. — Они у тебя...

— Мамины, знаю, — привычно подхватил юноша.

Падре удивленно приподнял брови:

— Вообще-то я хотел сказать "хулиганские", но "мамины" тоже подойдёт. И, раз уж так, позволь мне представиться: отец Стефан, в миру — Пьер Бомарше.

В первые же мгновения Гарри почувствовал к этому человеку огромную, продолжавшую расти симпатию. Возможно, всё дело было в том, что рассказала Элли, а возможно и нет. Но юноша сам не заметил, как у него вырвалось детское, беззащитное, лишённое каких-либо церемоний:

— А это правда, что вы меня крестили?

— Правда, малыш, — улыбнулся отец Стефан; от уголков его глаз при этом разбежались морщинки. — Рад видеть тебя.

— И я вас. А почему?...

— Пройдём в дом, поговорим, пока есть время...

* * *

В самолёте, несмотря на жару за бортом, было зябко. Хотя какая жара на высоте тридцати пяти тысяч футов? Она на земле осталась. Здесь же были лишь ослепительное солнце и бескрайние белые поля. Гарри вдруг стало интересно, может ли волшебник пройти по облакам? Вот Мерлин, наверное, мог...

Настроение у юноши было хорошее, на душе — простор. Воспоминания о последних днях шёлковыми лоскутками скользили через сознание. Два часа с начала полёта — время, когда все уже пообедали и в большинстве своём отбыли в царство Морфея, а ты ещё не окончательно прирос мягким местом к креслу… Да и шея пока не затекла. Эта мысль подтолкнула дремлющий разум Гарри к воспоминанию о бульдоге миссис Палмер, вызвав слабую улыбку, а память тем временем перескочила на отца Стефана.

Будучи уже далеко не юношей, он оставался молод душой и обладал исключительной способностью к пониманию — воистину священник от Бога. Ему хотелось доверять, на него можно было спокойно положиться. Гарри этого всего не понимал — из них троих к самоанализу была склонна, скорее, Гермиона — просто в какой-то момент обнаружил, что рассказывает отцу Стефану то, чего не говорил даже Джинни, намереваясь сохранить в своей душе до конца дней. Это было странно, непривычно, но приносило необыкновенное облегчение.

Страхи, сомнения и призраки прошедшей войны, надежды и чаяния грядущего — за совсем короткое время Гарри рассказал отцу Стефану всё, что было у него на сердце. И под мудрым взором и доброй улыбкой святого отца стало неожиданно тепло, светло и спокойно. Война закончилась. Наступил мир.

Впрочем, они с отцом Стефаном беседовали о многом. В какой-то момент разговора Гарри заметил:

— Удивительное место у вас тут — красиво, тихо. И мистическое какое-то — всех беглецов тянет. Не удивлюсь, если ещё кого-нибудь знакомого вдруг встречу.

Падре чуть усмехнулся, и собеседнику на миг показалось, что сейчас его слова, сказанные почти в шутку, сбудутся. Но отец Стефан помолчал немного, прикрыл глаза и покачал головой:

— Был бы очень рад за тебя, но вряд ли.

Сказал он это мягко, но уверенно, и, вопреки отрицанию, неожиданно вспыхнувшая надежда Гарри не погасла, а всего лишь притихла, превратившись из едва зажженного люмоса в полуночного лесного светлячка.

В соседнем кресле, отвлекая друга от раздумий, заворочалась Гермиона. Гарри заботливо подтянул ей плед, укрыв девушку по самые плечи. Вот уж в чём они с Роном похожи — оба теплолюбивые донельзя. Замёрзнет — проснётся ещё. Нет уж, пусть хоть теперь отоспится.

Гарри вспомнил, как вечером того же дня они все собрались дома у Элли: Грейнджеры в полном составе, отец Стефан (с бутылкой доброго красного вина), сёстры с ребёнком. Нила назвала это "репетицией Рождества" и выразила надежду, что когда-нибудь они все вместе отметят его по-настоящему и в положенную дату. Была индейка, серпантин из волшебных палочек, звон бокалов и много смеха. Было катание на лодках в темноте — к непередаваемому восторгу Таира, который, по словам матери, не слезал у Гарри с головы. Впрочем, последний не очень-то и возражал. Были разговоры, воспоминания, мечты и счастье.

Отец Стефан, ко всеобщему сожалению, вскоре удалился, объяснившись тем, что долг службы обязывает к ранним подъёмам. Элли и родители Гермионы завели увлечённую добрососедскую беседу, а сама девушка с маниакальным выражением на лице спорила с Нилой на какие-то научные темы. Когда прошёл первый шок и сумбур встречи, они поразительно быстро нашли общий язык. А сам Гарри, боясь потревожить мальчика, сидел у камина с заснувшим на его руках маленьким чудом.

Следующие два дня пролетели буквально галопом, и Гарри опомниться не успел, как их с Гермионой провожали в Сиднейском аэропорту. Напоследок, поддавшись тревожному порыву, он попросил Нилу:

— Береги себя, их всех...и не светись. А то мало ли кто ещё к вам сюда на отдых соберётся. И приезжайте в гости.

— Твои просьбы несколько противоречат друг другу, — рассмеялась колдунья, однако пообещала уже серьёзно: — Сберегу. Я ведь всё понимаю, Гарри...

— Прости, — смутился тот.

— Не за что, — ответила Нила, дурашливо лохматя его шевелюру, и объявила: — Вам пора.

Прощание затянулось — Гермиона никак не могла расстаться с родителями, а Таир не хотел отпускать Гарри. Потому и регистрацию они прошли под самый конец.

Это происходило каких-то три часа назад, хотя юноше казалось, что минула целая вечность. Впереди ждала родная Англия, последнее Рождество в Хогвартсе, хищные журналисты, дом, друзья и будущая невеста. Но Гарри знал, что часть его сердца отныне всегда будет принадлежать солнечной и гостеприимной Австралии. И прежде чем окончательно заснуть, он уловил на краю своего сознания шальную мысль: а ведь нашёлся-таки безумец, полетевший туда на гиппогрифе!

Площадь Гриммо, 12; три года спустя.

"С уважением, Г.Дж. Поттер"

Юноша подписал письмо, невербально высушил чернила и отложил пергамент в сторону. Удивительное дело, но ни чары, которые когда-то наложил на дом Орион Блэк (и большую часть из которых новый хозяин снимать не стал и не собирался), ни его собственные, ни хищная каменная гаргулья, обнаруженная в подвале и переселённая на крышу, не останавливали сов от фанатов и редких вежливых и разумных журналистов (большинство предпочитали брать героя "в поле", а не спрашивать разрешения на интервью). Впрочем, он не слишком возражал. Если поначалу обилие почты утомляло, то, выдержав совместную атаку Кричера и Джинни ("Достали уже!" — "Кричеру их сжечь, хозяин?", "Гарри, они искренне тебя любят, ты для них — символ победы, символ мира" — "Осточертело мне быть символом!", "Кричер, оставь..."), Гарри смирился с этим явлением и даже стал получать от него радость. Были письма, полные слепого восхищения и слов, которые к нему самому не имели никакого отношения; были такие, от которых в груди разливалось тепло, и такие, от которых сдавливало горло. Разные были письма...

В конце концов он просто выделил для эпистолярных дел вечер четверга, а друзья выучили заклинание окрашивания, чтобы Гарри хотя бы по цвету конверта отличал личную почту .

Случались, однако, и казусы. Ну, а как же без них?

Сегодня был не четверг, а всего лишь вторник, но Джинни с Кричером в четыре руки хлопотали на кухне, а он сам куковал в кабинете. Причиной такого нарушения распорядка являлся приезд на заснеженный Альбион долгожданных гостей: австралийской компании (как назвал их Рон) — родителей Гермионы и Элли с сыном и Нилой. Несмотря на возможность перемещения правительственным порталом, летели самолётом — чтобы не привлекать лишнего внимания. Гермиона с Роном, естественно, встречали.

Гарри тоскливым взглядом окинул стопочку непросмотренных писем. Шесть! Целых шесть осталось! И когда-то в этой жизни он жаловался, что ему не с кем переписываться?

Раздался громкий стук в дверь, вопль миссис Блэк, звон упавшего чего-то, сдвоенный визг Кричера и Джинни, и Гарри понёсся открывать, по дороге наложив на буйный портрет невербальную заглушку. И только увидев стоявших на пороге Невилла и Луну, сообразил, что для будущих супругов Уизли и остальной компании как-то рановато. Потому как Невилл, по его расчётам, должен был быть в Хогвартсе, а Луна – в горах Андалусии.

Впрочем, положение спасла Джинни, выбежавшая в прихожую прямо в фартуке. Она без умолку болтала, пока гости разувались-раздевались, а потом увела Луну на кухню. Гарри же повёл Невилла в кабинет – рассказывать.

Кричер, увидев «мисс Луну», пришёл в ужас, но всё же отправился наверх ещё раз проверить комнаты для гостей, чтобы дать мисс Джинни с мисс Луной поговорить наедине

В кабинете, в отличие от кухни, царили не жар и чад, а озадаченность и неловкость.

— Гарри, я ж тебе писал... — с удивлением наблюдая за другом, пробормотал Невилл.

Тот, услышав это, хлопнул себя по лбу, неопределённо махнув рукой в сторону письменного стола, обитого зелёным сукном, а затем вдруг прекратил ходить по комнате, резко сел в кресло и, виновато глядя на одноклассника, выдал:

— Невилл, ты меня прости, пожалуйста, что раньше не сказал. Я тебе верю как себе, просто так надо было...

Несмотря на совершенно другую атмосферу, тема разговора в кухне была той же самой. Однако протекал он гораздо оживлённее. Возможно, потому что Джинни не решала скрыть некоторые факты. Возможно, потому что у Луны родители не лежали на пятом этаже Мунго. А может, потому что женщины более склонны к беседам? Кто знает?

Вручив подруге таз с тестом — от греха подальше, пусть мешает — Джинни неожиданно обнаружила, что не знает, с чего начать.

— А ты начни с начала, — посоветовала Луна.

Оказывается, не видя человека полгода, можно отвыкнуть, что он отвечает на вопросы, которые ты ещё не успел задать.

— Да я и сама не уверена, где там начало, — призналась Джинни. — В общем... Помнишь, три года назад Гарри с Гермионой в Австралию ездили, к её маме с папой?

— Помню, — кивнула Луна, ободряюще улыбнувшись.

— Вот. Оказалось, что у Сириуса сын остался, а у Беллатрикс Лестрейндж — дочь, и живут они в соседнем доме от гермиониных родителей. Знаю, звучит как бред, да и мне самой Гарри только неделю назад рассказал… Говорит, они с Гермионой молчать решили, пока они сюда не соберутся, потому что те, кто от Пожирателей пострадал, дел натворить могут...

У Джинни дрогнули руки, словно она хотела закрыть ими лицо, но в последний момент удержалась. Луна заметила:

— Но ведь действительно могут. И не сердись на Гарри, что он тебе не сказал ничего.

— Я же за него замуж собралась... Я не сержусь… Я… Просто не понимаю, — грустно ответила Джинни, немного заикаясь от волнения.

— Он как лучше поступил — вот увидишь, — просто сказала Луна, и от её простоты почему-то стало легче. — Если он решил с тобой прожить жизнь, значит, больше всех доверяет.

— Утешаешь, — вздохнула Джинни. — А сама-то не сердишься?

— Зачем? — удивилась Луна. — Когда после человека что-то хорошее на земле осталось, это ведь здорово. Тем более, если человек неправильную жизнь прожил. А ребёнок — это самое хорошее, что бывает на свете. Кстати, — заметила она, — вы тут здорово всё переделали. В доме. Светло стало.

Иногда непосредственность Луны убивала, а иногда — наоборот.

— Да. Я и забыла, что ты ещё не видела. Гарри, как школу закончил, за переделку взялся. Теперь — вот, — она обвела рукой просторную и действительно ставшую светлой кухню. — Правда, с портретом ничего сделать не можем.

О каком портрете идёт речь, уточнять не требовалось.

— А если попробовать договориться? — предположила Луна.

— Попробуй, — незло фыркнула Джинни. — Мы уже всё перебрали. Разве что Малфоев в гости пригласить осталось. Даже Кричер ничего сделать не может — Гарри один раз приказал сгоряча, так он сразу бросился пальцы в кипяток совать. Еле остановили.

Луна в ответ на это загадочно улыбнулась и снова сменила тему:

— А мне в Испании одна женщина заклинание показала для пышного теста...

Когда Гарри и Невилл спустились в кухню, их взору предстала грандиозная картина: девушки, походившие на плохо окрашенные гипсовые фигуры, осторожными движениями палочек отчищали кляксы теста от стен, пола, потолка и всех остальных поверхностей, а между ними, причитая, суетился Кричер...

Не прошло, однако, и получаса, как общими усилиями удалось восстановить чистоту и порядок и замесить новое тесто. При этом ничего из уже готовившегося не пригорело, не убежало и не было опрокинуто. Часы отсчитывали минуты до прихода гостей, работа команды поваров двигалась к завершению, и незадолго до времени икс Джинни ловко подхватила Невилла под локоть и увела инспектировать домашнюю лабораторию, справедливо рассудив, что нечего приехавших вчетвером встречать, а Невиллу неплохо бы и отвлечься. А что для зельевара лучшее отвлечение? Правильно...

* * *

Гарри молча наблюдал, как Луна глазурью разрисовывает печенье, и периодически посматривал на колдовавшего над рагу домовика.

— Гарри, ты ей цветы подари, — неожиданно услышал он и поднял глаза на Луну: как раз в этот момент хозяин дома думал, что же ему делать с обидой Джинни на его молчание – ведь явно обиделась…

— Цветы?

— Ну да, цветы. И неважно, что банально.

Как портрет Вальбурги Блэк отнесётся к появлению в доме новообретённых родственников, Гарри не догадывался и не хотел даже предполагать. Зато как сварливая старуха встретит аж трёх маглов сразу, он знал наверняка. Поэтому незадолго до того, как вся компания должна была, по его подсчётам, достигнуть площади Гриммо, Гарри тихо, чтоб не разбудить треклятый портрет, вышел в коридор, палочкой отодвинул портьеры, которые его скрывали, быстро наложил невербальную заглушку и задёрнул их обратно, одновременно склеивая заклинанием.

Увы, прицепить их к самому холсту или друг к другу Заклятием вечного приклеивания было нельзя, потому что тогда пропала бы возможность отключать звук — портрет, к сожалению, поддавался только прямому воздействию. Временное же заклинание, которое Гарри использовал сейчас, подходило разве что для особых случаев — держалось недолго, а накладывать на один и тот же объект его можно было лишь раз в два-три часа, а если чаще — магия не срабатывала. Однажды, прошлым летом, Рон притащил из "Норы" — видимо, из отцовских запасов — магловский суперклей и со злорадной усмешкой скрепил им края портьер, скрывавших светлый лик мадам Вальбурги. В результате они все проснулись среди ночи от душераздирающего воя, который из-за намертво склеенных бархатных занавесок даже заглушить не могли. В конце концов, прихватив с собой Кричера, ребята дружно отправились досыпать в "Нору", а утром Гарри при помощи домовика, ушных затычек и двух литров волшебного растворителя полтора часа решал проблему, попутно пытаясь наложить на изнанку портьер звукоизолирующие чары. Ничего не вышло. И сейчас он тихо надеялся, что пунктуальная Гермиона не подведет. Её родители, Элли, Нила — взрослые люди, но начинать знакомство ребёнка с домом со стресса совсем не годилось.

К чести ли Гермионы, авиакомпании ли, или лондонских таксистов, они пришли, когда портрет всё ещё был не в состоянии присоединиться к встрече. Гарри тепло поздоровался с родителями подруги, побывал поочерёдно в объятиях Нилы и Элли, но было прекрасно заметно, что всё его внимание принадлежит Альтаиру. За три года, что Гарри его не видел (фото — не в счёт), Таир вырос практически в полтора раза и теперь доставал макушкой до пояса долговязому Рону. Они-то и вошли последними, и мальчик, стоило ему увидеть старшего друга, по которому он ужасно соскучился, бросился тому на шею.

Гарри чуть было не закружил ребёнка над землей, вовремя вспомнив, что в коридоре, вообще-то, узко...

Пока все проходили в дом и разбирались, что да как, Таир успел спросить, указывая пальцем на траченые молью бархатные портьеры, на его взгляд, совершенно не подходившие ко всему интерьеру:

— Гарри, а что там?

Гарри всполошился, что было с точки зрения мальчика очень и очень подозрительно, и поспешно сказал:

— Потом покажу. Пошли руки мыть, а после этого — хочешь, гаргулью на крыше посмотрим?

— А она зачем? — деловито осведомился Таир.

— Письма от поклонников перехватывать, — ответил Гарри, осторожно опуская парня на пол, — и есть.

— Справляется? – прежним тоном спросил тот.

— Не очень, — честно сказал молодой волшебник, — но опасные всё-таки ловит.

— Тогда посмотрим, — милостиво согласился мальчик.

Обедать единогласно решили где-то через час, немного отдохнув с дороги. Гермиона повела своих родителей и Элли показывать их комнаты, Луна Нилу — в домашнюю лабораторию. Удивительно, но они мгновенно нашли общий язык. Гарри и Рон остались с Альтаиром.

Они втроём вылезли на крышу через чердачное окно, и, пока Таир бессовестно дразнил гаргулью, Рон шепнул другу:

— Наш парень растёт. Когда из аэропорта ехали, машину в розовый перекрасил. Шофёр, бедолага, понять не мог, чего все косятся...

Гарри ухмыльнулся, представляя картину, и почувствовал острое сожаление от того, что Сириус не может видеть, каким растёт его сын. Гаргулья чихнула на нарушителя своего покоя голубиными перьями, после чего вдруг пошёл дождь из...смородинового киселя. Как определил Рон, опрометчиво попробовав субстанцию на вкус.

— Стихийный выброс, что ли? — удивился Гарри.

У Таира вид был одновременно виновато-серьёзный и какой-то шкодливый. Похоже, такое случалось не впервые.

— Погоди, скоро ещё Тедди подрастёт, — заметил Рон.

Очистить всё от киселя не помогали ни эванеско, ни экскуро, поэтому Гарри позвал Кричера. Тот, ухитрившись убрать всё одним щелчком пальцев, начал говорить, что "хозяин Гарри совсем-совсем не умеет управляться с детьми", и тут разглядел Таира как следует. К чести мальчика, прежде домовых эльфов никогда не видевшего, он не растерялся. Кивнул головой, держа руки по швам, и представился:

— Меня зовут Альтаир. А вы кто?

Гарри вспомнил, как сам повёл себя, впервые встретив Добби. Чёрт, гости в доме, а его упорно тянет в тоску по ушедшим. Рон заметил, что что-то не так.

— Друг, чего у тебя такая кислая мина?

— Да, так, вспомнил, — с некоторым усилием улыбнулся Гарри.

А Кричер тем временем пытался выйти из ступора, в который его вогнало знакомство с мальчиком. Хозяин Гарри предупреждал, что за гости будут, долго говорил об этом со старым эльфом, но не поведал, какие они из себя. Домовик, склонившись в приветствии, проскрипел:

— Кричер, молодой господин Альтаир, домовой эльф.

И впоследствии, несмотря ни на какие увещевания со стороны Гарри и остальных, обращался к мальчику только так.

* * *

Второй сюрприз Таир преподнёс взрослым вечером, во время обеда, плавно перетёкшего в ужин. В какой-то момент, отвлёкшись от разговора, Гарри заметил, что ребёнка нет за столом. Впрочем, Кричера, которому на всякий случай было поручено присмотреть, не было тоже, и молодой человек успокоился.

— А что там в коридоре, за занавесками? — задала вопрос Нила, как раз перед этим слушавшая его рассказ про переделку дома.

— Портрет, — с напускной мрачностью ответил Гарри. — Прежней хозяйки, бабушки Таира. С поганым характером и громким голосом.

— Снять, понятно, никак? — усмехнулась девушка.

— Крич не может, заклинания не помогают, её кровные родственники — и то проверяли, — проговорил Гарри, решив не углубляться в тему: с роднёй Нила ещё успеет познакомиться. — Знаешь, иногда домой прихожу и думаю попросить у Кингсли ребят из Отдела Тайн. Глядишь, и снимут...

— Не надо снимать бабушку, — раздался голос сзади.

Оказывается, сидя спиной к двери, Гарри не заметил, как Таир вернулся в кухню, а остальные не обратили на это внимания.

— Гарри, не снимай, пожалуйста, — снова попросил мальчик, подходя поближе. — Ей и так тут одиноко. Поэтому и злая.

У всех из присутствующих, кто был знаком с портретом Вальбурги Блэк хотя бы немного, просто-напросто отпали челюсти. Одна только Луна задумчиво улыбалась, попивая чай из своей любимой кружки. Первым отошёл Рон:

— Ты что, с ней разговаривал?

— Да! — с вызовом ответил мальчик. — Бабушка сказала, что очень хочет познакомиться с мамой, только позже.

И с гордым видом вышел обратно в коридор.

Немая сцена. Стоп-кадр.

Позже, когда почти все уже разбрелись, а сам Гарри вместе с Джинни, Луной и Нилой убирали со стола, юноша спросил:

— Нила, а как ты смогла к нам выбраться вместе с семьёй? Писала же всё, что не получится...

Девушка сверкнула глазами и горделиво зарделась:

— Я закончила обучение у своего Мастера.

— Мастера? — не понял Гарри.

— Совершенствоваться в приготовлении зелий можно бесконечно, — пояснила колдунья, — но по достижении определённого уровня зельевару присваивается звание Мастера, даётся право брать учеников — на любой срок, какой он сочтёт нужным. По завершении ученичества нужно сдать экзамен, чтобы подтвердить свою степень — чаще всего только третью, после чего можно, например, устроиться в клинику или аптеку, варить зелья, разрешённые для этой степени, на заказ. Многие достигают второй, первой — уже мало кто, ну а звания Мастера, сам понимаешь, почти никто не удостаивается.

— А у тебя какая степень? — спросила Луна, одним движением палочки отправляя в раковину стопку тарелок.

— Первая, — ответила Нила, присоединяя к ним свою стопку, — мой Мастер велел поднабраться опыта, прежде чем... Лучше процитирую: "Мисс Льюис, надеюсь, прежде чем прыгать выше головы, вы как следует потренируетесь".

Все засмеялись, вразнобой поздравили девушку с повышением, после чего она как бы между прочим добавила:

— А вообще — ещё и отец Стефан уговорил. Под предлогом, что ему внутренний голос велел отправить меня в Англию.

Гарри, помогавший невесте мыть огромный котёл из-под жаркого, улыбнулся своим мыслям: он был твёрдо уверен, что, не родись святой отец сквибом, стал бы отличным прорицателем без каких-либо подручных средств.

* * *

В это же самое время, на другом конце света, упомянутый Нилой внутренний голос отца Стефана держал в руках чашку ароматного утреннего кофе с чесноком и наслаждался дружеским обществом.

— Я уже и позабыл, как ты выглядишь без бороды, — промолвил падре.

— Пока я учил эту девочку? — уточнил его собеседник.

— Не такая уж она девочка, — ответил отец Стефан. — Совсем немного, и тебя обгонит.

— Посмотрим, — скептически отозвался его друг, — возможно, ты прав.

The End.