История убийства

Стоял тёплый летний вечер конца июня. Тихие улочки недалеко от центра отдыхали от дневной суеты. Из распахнутых окон домов едва слышно доносились звуки телевизоров и людские голоса. По остывающему асфальту мчались редкие машины, светофоры исправно переключали цвета.

В мусорных баках, притаившихся в тени, рылся какой-то нищий. Он деловито громыхал крышками и что-то бормотал себе под нос. Наконец, собрав в пакет свою добычу, он побрёл прочь, поглядывая по сторонам. Эти улицы были его вотчиной.

Вот какой-то занятный прохожий. Одет странно. То ли одежда пастора, то ли сюртук гробовщика. Солидный, видать, господин. Добропорядочный. У такого можно чем-нибудь поживиться. Вот он как раз остановился у светофора. И дорога пустая, а не переходит, дожидается сигнала. Да, правильный господин, он, конечно, подаст мелкую монетку, если попросить. Нищий заторопился. Вдруг этот человек уйдёт? Но светофор благоволил замыслам попрошайки. Прохожий в чёрном сюртуке продолжал стоять на пустынном перекрёстке.

Нищий обошёл его, подобострастно и нагло заглянул в лицо.

— Эй, мистер, не подадите бедному человеку?...

И замолчал. Попятился. Сглотнул. И поскорее заковылял прочь.

Через десять минут нищий уже сидел в грязном баре и глотал виски. Глотал как воду, один стакан за другим, глядя остановившимися глазами в тёмный угол. Бармен хлопнул давнего клиента по плечу.

— Как делишки, старый пройдоха?

Нищий вздрогнул и повернул к бармену посеревшее лицо.

— Знаешь, Билли, я сейчас видел Смерть* ...

_______________________

* В Англии Смерть изображают в виде мужчины в чёрном одеянии.

* * *

Ненавижу.

Ненавижу вас всех. Скопом и по отдельности. Сволочи. Мерзавцы. Твари.

Вы заслужили эту ненависть, вы все — красивые и правильные. Чистенькие, удачливые, умные. Довольные своей жизнью. Охотно играющие по правилам, потому что по ним вы можете выиграть. Заурядные. Самовлюблённые. Пустые.

Вам всегда нравилось вытирать об меня ноги, издеваться, обзывать. Вы ненавидите меня. И боитесь. Что ж, это правильно. Иногда и у тупиц бывают моменты просветления.

О, конечно, вы никогда в этом не признаетесь. После войны вы нацепили на меня ярлык героя, а потом отвернулись с сознанием выполненного долга и занялись своей повседневной глупой жизнью. Вы полагали, что я должен быть счастлив официальными восторгами и металлической побрякушкой, которую вы навесили на меня. Впрочем, каждый судит по себе. Наверное, в этой ситуации любой из вас был бы на седьмом небе. Но я — не вы. Я другой породы. Зачем мне ваши фальшивые улыбки, когда в моей груди ревущий огонь и мертвенная пустота? Это не лечится безразличной вежливостью. Возможно, это не лечится вообще.

В сумерках я иду по городу, автоматически отсчитывая повороты, переходя улицы, но я не вижу ничего вокруг. Меня ведёт пылающая ярость. К цели. К цели. К цели!

Что вы знаете о жизни? Что вы знаете о боли? О лишениях?

Парочка круциатусов — это не боль. Небольшая диета во время поисков хоркруксов — это не лишения. И если у вас погиб придурок-брат или знакомый-оборотень, то вы ещё ничего не знаете о жизни. Но если бы вы прошли моим путём... Я бы посмотрел, какими бы вы стали!

Судьба никогда и ничего не дарила мне. Ни заботливых родителей, ни друга, ни любимой. Вечно перепуганная и забитая мать, самодур-отец, злобные соседские дети, которые смеялись над моими обносками. И лютая ненависть ко всем: благополучным и весёлым, знающим, что дома им рады, бывающим в цирке и зоопарке. Празднующим дни рождения и рождество. Ну и чёрт с вами! Я выше вас, и могу такое, что вы бы потеряли штаны от страха, если бы мне вздумалось с вами позабавиться.

В юности я дошел до края пропасти и, не дрогнув, шагнул в неё. К чему мне было бояться, что мне было терять? Лили? Да, она могла бы остановить меня, если б захотела. Если бы она меня любила, я бы сделал для неё всё. Но она предпочла это ничтожество. А больше у меня никого не было. И я хлебнул тьмы полной мерой. Я убивал. Легко и просто. Я мучил и предавал. Страдания других приносили мне мрачное удовлетворение, я мстил всему миру за унижения.

Но даже ненавидя всех, я почему-то продолжал любить Лили и не мог смириться с неизбежностью её смерти. Я пытался спасти её, а заодно уж и её никчёмных мужа с сыном.

Зачем я это сделал? До сих пор не могу понять. Если бы я остался в стороне, всё было бы кончено уже тогда. Но нет, я ещё не совсем оскотинился, и проклятая совесть не давала спокойно жить. И невыносимо болело что-то внутри. Если бы она спаслась, то может быть была бы мне благодарна. Но она погибла, а я остался один с этой слепящей болью, тоской и непониманием, как и зачем жить дальше.

Этот старый маразматик говорил, что я должен жить ради спасения её сына, что пока жив он, то жива и она. Не знаю. Меня это не грело. Но выбора всё равно не было, пришлось довольствоваться этим. И прошло ещё семнадцать лет полных невыносимого одиночества и страданий. Я жил, окружённый ненавистью и непониманием, чтобы спасать. И снова спасать... И снова... И никогда не слышать ни одного доброго слова. Тот, кто не испытал этого, тот не поймёт, до какой степени это страшно. Отчаянье и усталость — вот что я чувствовал все эти годы. Мне нечего было ждать от жизни. Я хотел умереть. Не мог, но хотел. И когда отдал Поттеру воспоминания, то вздохнул с облегчением: наконец-то я отдохну. Тьма сомкнулась надо мной...

* * *

И какого чёрта она приволокла колдомедиков в эту забытую богом хижину, где я подыхал от потери крови? Кареглазая хрупкая девчонка с громоздким именем — Гермиона. Она суетилась, бегала, помогала. Я смотрел на неё, и вместе с жизнью во мне расцветала упрямая надежда. Я поверил ей. Поверил, как последний дурак.

Целый год я наблюдал за ней. За её пленительной скромной красотой. Нет, Гермиона не грудастая красотка со штампованной мордочкой. Она живая, волнующая, естественная. Правда рядом с ней крутился этот рыжий молокосос, и она улыбалась ему. Но он же не сможет оценить её так, как я! Гермиона не станет, как другие дуры, влюбляться на волне гормонов в первое попавшееся ничтожество. Эта девочка слишком умна. Она рождена для другого.

Моя душа, заскорузлая от крови, в муках пыталась расправить крылья. Я хотел вспомнить, как это — быть просто человеком. Не готовиться к отражению опасности, не таить мысли и чувства так глубоко, что и самому не докопаться, не биться о стальные прутья строжайшего самоконтроля. Жить. Боже, я не умею... Но я научился бы. Мне просто нужно было понимать, для чего. Чтобы видеть её глаза и улыбку? Если бы я только знал, что нужен, что мне рады. Ведь зачем-то она спасла меня! Я ловил себя на том, что повторяю её имя. Как мантру, как заклинание. Гермиона! Её имя — ключ, отмыкающий дверь в будущее, в жизнь, в счастье. Гер-ми-о-на...

Я терпеливо ждал. И на выпускном вечере увидел, что она стоит у окна в одиночестве. Я подошёл и, наконец, сказал, что был бы рад видеть её в будущем. Что я, чёрт побери, хочу её видеть! Что она нужна мне, нужна как воздух.

Гермиона отшатнулась. И на секунду я увидел в глубине её глаз отвращение. К старому, уродливому, злобному профессору, признающемуся ей в любви. Потом она покраснела, пробормотала какую-то банальную вежливость и поскорее сбежала. А я, окаменев, остался стоять у окна. Я ошибся. Эта девочка спасла меня из абстрактной любви к добру. И вообще, она такая же как и все.

Она заплатит мне. Не стоит обманывать последнюю надежду проклятого человека. Это дорого обходится...

* * *

Обычный стандартный дом. Невзрачный. Никакой. Словно раковина — серая и грубая. И по виду ни за что не догадаешься, что внутри скрывается жемчужина. Ловцы кладут раковины на солнце и ждут, пока те не раскроются, а особо нетерпеливые взламывают створки ножом. И жадно вытаскивают нежный жемчуг своими грубыми пальцами.

Я нетерпелив. И, подойдя к дому, я, не задумываясь, взломал дверь. К чему стучать или звонить? Я всё равно войду, хочет она или нет.

Короткий коридор, она там, в комнате справа. Сейчас я на таком взводе, что чувствую буквально через стены. Я знаю, что в доме нет никого постороннего, её родители так и не вернулись в Англию.

Дверь на себя. Яркий свет ламп. Диван, открытое окно. И она у стола. Поднимает голову и смотрит на меня. На её лице недоумение, и сразу страх, она всё понимает, она всегда была умна, и мгновенный рывок за палочкой. Грохочет опрокинутый стул. Способная девочка...

Кидаю короткий взгляд, и её палочка улетает в окно. Гермиона пятится и вдруг бросается следом за ней к распахнутым створкам. Хочешь убежать? Нет, малышка. С моей реакцией тебе не тягаться. Я и так довольно силён, а, кроме того, накачан природной магией под завязку, будто смертоносный снаряд. Моя ярость задействовала все подспудные резервы... Сейчас я могу, как джин, в мгновение ока разрушить город или построить дворец. Но мне нужна только ты.

Легкое движение, и она хрипит, хватаясь за горло, а невидимый аркан тянет её ко мне. К моим ногам. Я смотрю на неё. Гермиона бьётся в удушье, и задравшийся халат обнажает её длинные чудные ноги. Я чувствую, как и мне становится нечем дышать. Опускаюсь на колени, касаюсь, ослабляю хватку заклинания. Всё, всё, не надо бояться. Ты такая красивая... И резким движением рву цветную тряпку.

Её тело так нежно, белая кожа лучится в электрическом свете. Моя жемчужина... Склоняюсь над ней, скользя шершавыми ладонями по пьянящим изгибам. Она пытается вырваться, дёргается, кричит, но крик мгновенно стихает. Я не хочу, чтобы было шумно.

Ещё одним заклинанием обездвиживаю её. Ты всё равно не поймёшь, глупышка. Я же люблю тебя...

Долой сюртук. И рубашку, и брюки. Всё. Посмотри на меня, Гермиона. Я не так уж страшен.

Белые трусики. Смешная преграда. И кружевной бюстгальтер. Он неожиданно оказывает серьёзное сопротивление, тянется, но не рвётся. И тогда из вороха одежды я достаю кинжал.

Она с ужасом смотрит на страшное оружие. Это только кажется, что кинжал — несерьёзно. Этот — старинный, гоблинской работы, его клинок не затупился за много веков. Он служил семье Принц ещё с тех времён, когда маги полагались не только на силу заклинаний. Тяжёлый боевой кинжал с широким и длинным тусклым лезвием. Я брал его с собой, когда отправлялся к Лорду. Кто знает, иногда верный клинок спасает жизнь лучше чем волшебная палочка, а я должен был жить... Посмотри, какой он красивый! Хотя, что ты понимаешь, по-настоящему его грозную красоту смогли бы оценить разве что Блэки, но от их рода никого не осталось. Малфои — уже нет, они появились позже, и магия древнего оружия им чужда...

Разрезанный бюстгальтер открывает девичью грудь, два нежных плода с бледно-розовыми сосками. Боже!.. Кровь стучит в висках, шумит в голове, я касаюсь губами её бутонов, облизываю, посасываю, со стоном втягиваю в себя. Девочка... Если бы ты родила мне ребёнка, то твои соски сочились бы сладким молоком... Прячу лицо между грудями, вдыхаю неповторимый, кружащий голову аромат. Моя маленькая!... Я освобожу тебя, малышка. Ведь ты видишь, как я люблю тебя. Ты будешь доброй и ласковой. Или не будешь вообще.

Снимаю заклинание. Нежно касаюсь щеки. И тут же получаю удар ногой в пах. Не-е-т!

Ярость вздымается во мне, словно чёрная волна. И кулак впечатывается в её лицо, как в глину. Хрустит сломанная кость, Гермиона захлёбывается кровью, а я продолжаю наносить удар за ударом. По лицу. По груди. Зачем ты так со мной? Почему не любишь меня? Сволочь! Ты всё равно будешь моей!

Так же как Лили. Если бы у Темного Лорда всё прошло как надо, он отдал бы мне её. Я много раз представлял, как она будет сопротивляться и вырываться. Как я заставлю её. Как буду брать. Так как я хочу. И где хочу. Но тогда я не смог даже в воображении перенести её страдания и кинулся к Дамблдору. Слюнтяй. Я заплатил за свою слабость долгими годами одиночества, тоски и отчаянья. И всё это время я честно пытался сохранить в себе то хорошее, что во мне ещё было. Я бы взрастил эти хрупкие ростки. Но ты! Ты предпочла их затоптать!!! Так получай сполна то чудовище, которое ты породила! Насладись им!

* * *

В комнате послышалась возня, слабый стон. Звуки ударов, сдавленное рычание. И победный мужской крик.

Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он увидел бы, как окровавленная девушка корчится под телом насильника. И его неистовое, исступлённое лицо.

Но рядом с домом было пусто. Пусто и тихо.

* * *

Сладкая, сладкая... Какая тесная, как хорошо. Нет, сучка, не дёргайся, не выйдет. Силу моей магии и моих рук тебе не сломить. Ты не знаешь, как это бывало, а я это видел много раз... Рудольфус любил насиловать и пытать девушек одновременно. Хочешь попробовать? Хо-о-очешь... Маленькая шлюха! Получай!

С моих ладоней срывается пыточное проклятие, и её тело выкручивает судорогой боли. А-а-ах! Хорошо! Спазм за спазмом... Смерть, боль, любовь... Это любовь Упивающегося... Ещё, ещё...

Её зрачки делаются огромными, кровь лаково блестит на лице и тёмными каплями срывается на пол. Рот распахнут в беззвучном крике. Впиваюсь в губы, солёный тёплый вкус... Рывками вхожу в неё. Снова, снова. Круцио! Задыхаюсь от блаженства. Моя, моя!.. Как сладко у неё всё сжимается внутри... Тебе больно? Мне было больнее... Какое восхитительное тело, какой волшебный аромат кожи. Запах страха, боли, секса... Как давно я ждал этого, как хотел тебя... Не рвись, не убежишь... Я не выпущу. Ты не хотела меня? Мерзавка! А пришло-о-ось. Видишь, как всё просто? В конечном итоге всё решает сила. Куда?! Круцио!

Она сжимается вокруг меня, её мука дарит мне такое наслаждение, что в голове наступает звенящая пустота. Упоённо рычу, и моё тело, наконец, извергается в неё, содрогаясь в пароксизме страсти.

Тяжело дышу, вжимаясь в её тело, целую в шею. Хорошая девочка. Отстраняюсь, непослушными пальцами отвожу упавшие на лицо пряди. Я хочу её видеть.

Гермиона смотрит в сторону, её дыхание похоже на всхлипы. Она ещё не отошла от пытки. К тому же, вломившись в неё безо всякой подготовки, я конечно же сделал ей больно. Ничего, ничего, малышка. Ты сама виновата. Не надо было сопротивляться...

Вытаскиваю палочку, убираю с её лица кровь, залечиваю сломанный нос. Вот так. Видишь, я добрый. Меня снова тянет к ней. Я начинаю ласкать её, целую лицо, глаза, губы... Гермиона не отвечает, взгляд её пуст. По щекам текут слёзы, она смотрит куда-то в потолок и кусает дрожащие губы, пытаясь сдержать плач. Её тело содрогается от рыданий, а я всё ласкаю её и потихоньку снова сатанею от желания. И, не в силах сдержаться, вхожу в неё снова. Двигаюсь внутри её складочек, с моих губ срываются стоны, а она всё ревёт. Не стоит обращать внимание, поплачет и перестанет. Я заберу тебя к себе, и если ты станешь хорошо себя вести, то буду заботится о тебе. Ты любишь книги? Прекрасно. У меня замечательная библиотека. Вот так, девочка, не бойся, я больше не буду тебя наказывать, видишь, как хорошо... Хорошо... О... О... Ооооо!!!!

Кричу, и новый оргазм затопляет меня горячей пьянящей волной. Дрожа, обнимаю её, собираю губами её слёзы. Гермиона... Моя маленькая...

В её глазах мелькает искра упрямства, и я настораживаюсь. Что такое? Внимательно всматриваюсь в её лицо, но Гермиона упорно смотрит в сторону. Она обездвижена, скована заклинанием немоты, но, кажется, она продолжает сопротивляться! Хватаю пальцами за подбородок, поворачиваю её голову. Смотри на меня!

В её глазах ненависть. Она кривится, пытаясь преодолеть силу заклинаний, и вдруг плюёт мне в лицо.

Ошеломлённо смотрю на неё, вытираю плевок. Ты не понимаешь? Я люблю тебя! Слышишь, люблю!

Её губы вздрагивают, и вдруг она начинает смеяться. Всё громче и громче. Я отшатываюсь. Никогда ещё я не слышал смеха, в котором было бы столько презрения и гнева.

Из моей груди вырывается не то рык, не то рыдание. Хватаю её за плечи, трясу. Ну что же ты делаешь? Зачем ненавидишь? Я не могу без тебя! Будь со мной! Только будь со мной! Не мотай головой, я же всё равно не отпущу тебя! Ты не хочешь? Ты всё равно сбежишь? Нет! Одумайся! Я не позволю. Я не дам тебе уйти. Цепенеющими пальцами нашариваю кинжал. Останься! Люби меня! А иначе... иначе!..

Она впивается в меня глазами. Если бы взглядом можно было убить, я был бы уже мёртв. Не хочешь? Всё-таки не хочешь?! Так получай!

* * *

Широкое лезвие вошло в грудь девушки как в масло, и послышался удар острия об пол. Гермиона судорожно дёрнулась, будто пытаясь вздохнуть, по телу прошла короткая волна дрожи, а затем она застыла, неподвижная, бездыханная. Её мёртвые глаза смотрели куда-то вдаль, а на губах так и осталась презрительная усмешка. Даже теперь она не сдалась.

* * *

Пусто. Тихо. Что я наделал? Убил... Мою ненаглядную. Мою... Ответь мне! Скажи что-нибудь! Молчит. Моя любимая упрямица. Всё. Всё. Стучит в висках. И что-то так больно поворачивается в груди. Слёзы? Я не плакал с раннего детства... До чего я дошёл... Что натворил? Она могла бы жить и радоваться, а я её убил... Зачем? Какая тоска... Я не хочу. Боже, я устал. Прислоняюсь к дивану. Так легче... Видно, от судьбы не убежишь, на роду мне написано быть проклятым богом и людьми. Вот я и сделал то, что было мне предначертано. Зачем? Я не знаю. Я вообще ничего теперь не знаю.

Слипаются глаза. Отдохнуть... Но потом придётся просыпаться. Для чего? Ведь она умерла. Моя родная. Девочка моя любимая. Я так устал, а ты... Моя милая, моя ласточка. Я люблю тебя...

* * *

В глазах мужчины погас дьявольский огонь. Теперь его лицо выглядело просто усталым.

В комнату, залитую электрическим светом, заглянула луна. Он долго смотрел в её круглый безумный глаз. Потом перевёл взгляд на девушку. Поправил её локон. Нежно коснулся холодеющей щеки. Пальцы скользнули ниже, по белой шее, по груди. Наткнулись на кинжал. Мужчина выдернул его и посмотрел на лезвие, тёмное от крови. Задумчиво коснулся пальцами острия. Улыбнулся.

И всадил клинок себе в грудь.

* * *

...Через пару дней нищий подобрал газету с заголовком, кричащим об убийстве. Он взглянул на фотографии мужчины и девушки, и затрясся, узнав человека, который так напугал его. Глаза мужчины были приоткрыты, и нищему показалось, что тот смотрит ему прямо в душу своим тяжёлым немигающим взглядом, напоминающем о неумолимости смерти...