Пепел на коленке

Джеймс Сириус Поттер практически не расстаётся с дымящейся сигаретой, и уже за одну эту привычку, по мнению Скорпиуса, его следует выгнать из Хогвартса. Находиться рядом с ним невозможно: запах дыма не то, что сам лезет в ноздри, запах дыма, кажется, ставит своей целью забраться под кожу и свить там уютное гнёздышко…

Скорпиус кашляет.

Джеймс смотрит на него, как на соплохвоста. Как на ещё маленького и неразумного, но уже очень противного соплохвоста.

— Не понимаю, почему тебе так легко всё сходит с рук, — говорит Скорпиус, когда дышать становится легче. Он вытирает губы рукавом мантии. – Ты похож на ожившую пепельницу, Поттер.

Тёмные брови удивлённо ползут вверх.

— Откуда ты только слов таких понабрался, Малфой? – Джеймс кривится в нехорошей усмешке. – «Пепельница» — это ведь… как тебе сказать, маггловское изобретение.

— От тебя, откуда ещё. Маггловское, говоришь?

Когда Поттер кивает, его тёмные волосы мечутся вверх и вниз, чуть открывая и снова закрывая лицо. Волосы у него волнистые, длинные – длиннее, чем у самого Скорпиуса. Они подстрижены нарочито неровно: некоторые пряди едва прикрывают уши, некоторые спускаются почти до плеч, и любой другой парень наверняка выглядел бы глупо с подобной причёской, но Джеймс…

Джеймс Сириус Поттер это Джеймс Сириус Поттер.

И два месяца назад педагогический состав Хогвартса вместе с его же попечительским советом принял судьбоносное для Скорпиуса решение: каждому пятикурснику – по семикурснику. Это звучит, кто бы спорил, ужасно, но на деле обстоит ещё хуже. Потому что на деле каждый ученик выпускного курса должен был взять под своё шефство кого-нибудь из тех, кто помладше. Точнее, кого-нибудь из тех, кто находится на пятом году обучения. «Ведь это тоже экзамены, тоже определённый рубеж», — как объяснила им профессор МакГоннагал.

Что будут делать студенты, когда перейдут на шестой курс и останутся без покровительства выпустившихся ребят, профессоров, похоже, не волновало. Главное, чтобы оба «поколения» успели без проблем подготовиться к ЖАБА и СОВ

Скорпиусу, по большому счёту, было всё равно, кто станет его куратором… До тех пор, пока не выяснилось, что внутри факультета установить такие отношения невозможно. Слизерин и Равенкло – всегда пожалуйста, Слизерин и Хаффлпафф – за милую душу, Слизерин и Гриффиндор – если вы потенциальные самоубийцы, Слизерин и Слизерин – нет, извините. С остальными, естественно, та же история.

Потенциальным самоубийцей Скорпиус не был, реальным – тем более становиться не собирался, но, несмотря на это, он скорее спрыгнул бы с Астрономической башни, чем пошёл в подшефные к Поттеру, но жребий решил иначе. И жребий – это не фигура речи, это Сортировочная Шляпа, которой неожиданно нашли ещё одно применение.

И Сортировочная Шляпа, оказавшись на его голове второй раз, с ехидцей провозгласила, что весь следующий год ему предстоит существовать под присмотром старшего Поттера. Старшего из двух учащихся в Хогвартсе, разумеется.

Его вроде как эта новость тоже шокировала.

Худшего варианта и придумать было нельзя. Мало того, что между сыном Главного Аврора и сыном бывшего Пожирателя Смерти априори зависла если не вражда, то как минимум напряжение, но и наставника в Джеймсе сложно было увидеть. Особенно Скорпиусу. Потому что учился он, по его собственному скромному мнению, лучше. Намного.

…Он смотрит на Поттера так, как будто видит впервые, и повторяет вопрос:

— Маггловское?

И Поттер снова кивает.

— Так и знал, что ничего толкового магглы изобрести не в состоянии.

Месяц назад Джеймс сжал бы руки в кулаки, теперь он и бровью не ведёт. Просто тушит сигарету о подоконник и выбрасывает в окно. Никто, ни разу не говорил ему, что пора бы завязывать с курением. Никто, ни разу не делал ему замечаний за это, не назначал отработок. То ли так работает слава отца, то ли ещё чего…

Скорпиуса бесит, когда он цепляется, а на него не обращают внимания. Он оправдывается перед собой тем, что это любого бесило бы.

— В библиотеку? – хмыкает Джеймс.

Конечно, в библиотеку. Три вечера в неделю они обязаны проводить время именно там, чем прилежно и занимаются. Хотя «прилежно» — это откровенная ложь, потому что Поттер появляется на таких мероприятиях только по четвергам. Мерлин знает, почему он выбирает именно этот день…

Мерлин знает, а Скорпиус не интересуется. Его дело – листать скучные фолианты, конспектировать скучные труды ученых волшебников и по горло накачиваться скучными знаниями. И прикрывать своего куратора, когда в этом возникает необходимость, но это как раз сложнее всего, потому что прикрывать у Малфоя нет никакого желания. Это, конечно, не скучно, но всё-таки.

В библиотеке они садятся не рядом.

Поттер всегда занимает место напротив, и это нервирует. Конечно, плечом к плечу и коленкой к коленке тоже нервировало бы, но… Но всё равно не сравнилось бы с пристальным, нахальным разглядыванием.

— Чего тебе? – не выдерживает Скорпиус ровно три страницы спустя.

Ответа он не дожидается. Только снисходительная улыбка, только нервное постукивание пальцами по столешнице. Джеймс очевидно чувствует себя неуютно без вкуса табака на губах, без клубов едкого дыма по близости, без сигареты в конце концов. Он вертит перо, как будто оно способно её заменить.

Их обычный четверг.

Скорпиуса тошнит от одного этого «их». Он нервно ерошит волосы – светлые, пушистые, непослушные, и снова утыкается в книгу.

Холодно, здесь постоянно до ужаса холодно, и Малфой поднимает воротник мантии, ругая себя за то, что в очередной раз не додумался надеть под низ что-нибудь потеплее, чем лёгкая рубашка и тонкие брюки. Поттер, заметив его движение, тут же поступает наоборот: ослабляет завязки, распахивая ворот так, что становится видно белое горло и самый краешек тёмно-серой футболки. Под школьные мантии он всегда носит футболки и джинсы, вне школы, как подозревает Скорпиус, и вовсе обходится без любимого чистокровными волшебниками элемента одежды.

Сын полукровки и предательницы крови, что ещё от него ожидать? Эти оскорбления не несут для Скорпиуса особого смысла, но он часто слышал такие словечки от деда, и повторять их сейчас – отвлекает. Отвлекает от размышлений о том, насколько же бесит Джеймс, что, в общем-то, здорово. И отвлекает от учёбы, что скорее печально.

— Завтра я не приду, — зачем-то сообщает Поттер, наклоняясь вперёд.

Его нога под столом утыкается в ногу Скорпиуса, и Малфой поспешно отодвигается, словно ошпаренный.

— Я догадался, — с трудом говорит он, озадаченный и прикосновением, и внезапной попыткой куратора завязать диалог.

— У меня свидание.

Если Скорпиус снова ответит, что догадался, это будет красиво, но вместе с тем – ожидаемо. А заодно подчеркнёт мнимую неотразимость Поттера, в которой тот, впрочем, уверен как в самой что ни на есть настоящей.

— Совершенно лишняя информация, — цедит Малфой в итоге, чопорно поджимая губы.

Поттер смеётся:

— Да ладно.

Да ладно? Неужели он хочет сказать, что не лишняя?

Регулярные походы Джеймса на свидания ничем ему не грозят. Скорпиусу никто не нравится, хотя мать давно намекает, что пора бы приглядеться к своим однокурсницам. А может быть, и не совсем однокурсницам – девчонок немного постарше тоже никто не отменял, равно как и немного помладше… Но это говорит мать, а вот отец в ответ на такие намёки только холодно пожимает плечами. Он в школе ни с кем не встречался.

Скорпиус думает, что это правильно. Он не хочет ни от кого зависеть, пусть даже – эмоционально. Он не идёт на сближение, у него нет друзей, и ему наплевать. Но когда Поттер, поднявшись, вдруг спрашивает у него «Покурим?» — первый раз спрашивает, между прочим, — он, сам не зная почему, соглашается.

— И с кем у тебя свидание? – спрашивает Малфой, чтобы хоть что-то спросить, когда они снова останавливаются в узком коридоре третьего этажа.

У Джеймса здесь персональная курилка, если можно так выразиться.

«Заложить его как-нибудь директору, что ли?» — проскальзывает в голове ленивая мысль, и Скорпиус не отмахивается от неё, просто откладывает подальше. Может быть, когда-нибудь он именно так и поступит.

— Это же лишняя информация? – в голосе Поттера снова ирония.

На эту иронию Малфой может реагировать лишь одним-единственным образом. Он закрывается. Позволяя, правда, напоследок заметить:

— Ты же сам ей поделился.

Получается неожиданно жалобно, и, злясь на себя, Скорпиус думает, что обязательно приведёт кого-нибудь из профессоров в эту курилку. Или даже не профессоров – много чести, с Поттера будет достаточно и завхоза. У старика Филча, к тому же, зуб на знаменитую семейку – ещё с довоенных времён.

— Что ж, — Джеймс убирает волосы за ухо, — я тебе скажу, если хочешь. По секрету.

Доверять свои секреты слизеринцам могут только настоящие гриффиндорцы. Абсолютно бесстрашные и абсолютно безмозглые.

Скорпиус милостиво разрешает:

— Говори.

— С Лисандром.

Небо не падает на землю, каменные стены не начинают шататься, а Поттер, судя по преувеличенно-невинному взгляду, ждёт именно этого. Ну, или хотя бы удивления, отрицания – хоть какой-то реакции.

Как минимум, потому что Лисандр Скамандер – парень. Шестой курс, Равенкло, есть брат-близнец по имени Лоркан, больше о нём Скорпиус ничего не знает. Не доводилось пересекаться. И вместо всевозможных «Ты ничего не путаешь?» или «Это неправильно!» Малфой выдаёт одно слово:

— Понятно.

Всё. Больше они ничего друг другу не говорят. Молча Поттер тушит недокуренную сигарету и молча выкидывает, молча они шагают прочь по коридору – и молча расходятся на повороте. И молча, всё ещё молча Скорпиус не спит до утра. Быть невозмутимым снаружи очень легко, но внутри у него всё переворачивается.

Джеймс и Лисандр?

Сперва он твердит себе, что это его не касается, но успокоиться не получается всё равно.

То, что о Поттере грезит добрая половина девчонок, давно всем известно. Ещё бы: такие глаза, такая улыбка, такая загадочность! Ни от кого больше, в конце концов, так не воняет табачным дымом, как от него, и в этом, по мнению некоторых дур, тоже есть «свой особенный шарм».

Отлично, особенный шарм особенным шармом, но ведь это не значит…

Закусив губу, Скорпиус пытается вспомнить – хоть какой-нибудь жест, хоть какой-нибудь намёк, хоть что-то, что дало бы понять, мол, да, Джеймсу Сириусу Поттеру нравятся и мальчики тоже. Вспоминается почему-то только сегодняшнее (или уже вчерашнее?) прикосновение к ноге и неожиданное «Покурим?», но вряд ли это можно считать аргументом.

Зачем? Зачем он вообще ему всё это сказал?

Вопросов слишком много, и ни на один из них нет ответов, а между тем каждый из них этих самых ответов настойчиво требует. И каждый – не получает. И потому они мечутся в голове – быстрые, суматошные, лихорадочные… Как будто множество синих пикси решило устроить у него в мыслях бешеный хоровод, но вместо хоровода получилась какая-то невероятная карусель, и пикси теперь визжат, трепыхаются, сталкиваются в полёте, падают вниз и снова взлетают.

Заметить, когда он перестаёт себя спрашивать и начинает себе представлять, Скорпиус не успевает. Просто в какой-то момент пикси успокаиваются, чинно рассаживаясь по углам, и оставляют уйму места для самых невероятных картинок. Вот Поттер зажимает Скамандера в углу, как девчонку: что-то шепчет ему на ухо, а может быть, просто целует за ухом, спускается ниже, к шее, и тонкие пальцы Лисандра зарываются в его тёмные волосы, путают, тянут, перебирают… Вот Поттер притягивает Лисандра к себе, осторожно и нежно целуя в висок на прощание, и тут же отпускает, чтобы разойтись в разные стороны коридора… Вот они стоят в «курилке», опираясь на подоконник и оглаживая друг друга откровенными взглядами… Джеймс медленно поправляет Скамандеру воротник, скользит ладонью по шее, развязывает ленту на спутанном белокуром хвосте и прижимается – открыто, совершенно бесстыдно.

Точно так же, как мог бы прижиматься к любой из своих поклонниц.

Эта мысль появляется неожиданно – и даже почти отрезвляет. Фантазию, но только не тело, которое уже уверено в том, что между поклонниками и поклонницами разницы нет никакой. Тело реагирует вполне однозначно: острым желанием зачаровать полог кровати на предмет Заглушающих и, стянув пижамные штаны вместе с трусами, дать себе помечтать.

Пусть даже о Джеймсе чтоб его Сириусе Поттере.

Скорпиус кажется себе достаточно смелым, чтобы решиться на что-то подобное. А, может быть, просто не берёт времени на раздумья – просто приподнимает бёдра, сдёргивает одежду и берётся за дело. Потом, наверное, будет немного неловко, но зато сейчас хорошо, даже слишком.

Особенно если представить вместо Лисандра себя.

Наутро, как и следовало ожидать, посмотреть в глаза своему отражению оказывается невозможно. Он всё же смотрит, долго и пристально, как будто пытаясь найти в них сожаление или обещание больше никогда так не делать, но оргазм с воображаемым Поттером был куда круче оргазма с воображаемым кем-то другим. И, если не говорить об этом Поттеру настоящему, то вполне можно жить дальше.

Он даже улыбается своему отражению, представив такую жизнь. Превратить раздражитель в источник удовольствия, пусть и мысленного, надо уметь, и он, выходит, умеет, что не может не порадовать.

В этом есть власть, ощутимая власть. Заставить человека делать всё, что ты хочешь, всё, чего он сам бы делать не стал, насладиться его беспомощностью перед твоими фантазиями. Можно представить всё, что угодно, любую ситуацию, любые условия, любые действия, а Джеймс даже не узнает об этом! Он будет ходить на свидания – неважно, с парнями или с девушками (будет!), будет ходить на занятия (будет?), будет играть в свой дурацкий квиддич, будет бесит Скорпиуса одним своим видом… в реальности. А в мире внутри малфоевской головы ему предназначены совсем другие занятия.

Если бы не завтрак, Скорпиус, наверное, остановился на мыслях об этих занятиях поподробнее. Но он с детства твёрдо запомнил: завтракать – нужно, а значит…

Аккуратно затянув завязки на мантии, он отправляется в Большой Зал. Там его взгляд против воли снова и снова обращается в сторону стола Равенкло, где, смеясь и дурачась, едят свой омлет братья Скамандеры. У них у обоих изящные руки, большие, выпуклые глаза и светлые, почти пепельные волосы, стянутые в хвост. По длине они дают прикурить доброй половине девчонок, а что до парней… В Хогвартсе нет ни одного парня с подобной причёской: все остальные либо стригутся коротко, либо позволяют волосам чуть доставать до ушей, но Лоркан, Лисандр и Джеймс – исключения. Хотя даже Поттеру до близнецов далеко.

Пытаясь представить его с таким же хвостом, Скорпиус едва не давится тыквенным соком. Это слишком.

Лисандр и Лоркан – странные. Отец рассказывал Скорпиусу, что их мать тоже всегда была странной, да таковой и осталась. Она не устроилась на работу куда-нибудь в Министерство, как все нормальные маги, или хотя бы в Святого Мунго, как многие из тех, у кого было всё в порядке с головой и умением варить сложные зелья, не завела свой бизнес, а пустилась путешествовать, чтобы изучать редких волшебных зверей. Время от времени её статьи появляются в «Ежедневном пророке», и по ним не скажешь, что миссис Скамандер – сумасшедшая, но, говорят, в журнале «Придира» она публикует куда более непонятные вещи.

Магическими животными Скорпиус не очень интересуется, сомнительного качества прессой – тем более, поэтому сказать про мать близнецов ему нечего.

Когда в Зале появляется Джеймс, у него перехватывает дыхание. Совсем чуть-чуть, самую малость, на какую-то долю секунды. Странно издалека смотреть на того, кто ночью вытворял в твоих мечтах неприличные вещи, и Скорпиус сначала опускает глаза, а потом решает коситься украдкой. И даже украдкой замечает, что Джеймс и Лисандр не обращают друг на друга никакого внимания.

Стоп. А разве такое возможно?

Если вы собираетесь на свидание, значит, вы что-то друг к другу испытываете. Бабочки в животе, конечно, не обязательны, но без взаимной симпатии далеко не уедешь – это понятно даже ему, хотя он сам на свидании не был ни разу. А когда ты кому-то симпатизируешь, тебе хочется на этого кого-то смотреть. Может быть, постоянно. Может быть, через каждые пять минут. Но уж точно не «ни разу за весь завтрак».

За хитрую маскировку и конспирацию такое поведение тоже не сходит: нарочито – оно и есть нарочито, наигранность видно всегда. Скорпиус по себе знает, каково это – быть игнорируемым Джеймсом, поэтому может с уверенностью сказать, что игнором здесь и не пахнет.

Здесь не пахнет ничем.

Он разочарованно вздыхает, зарабатывая несколько косых взглядов от сидящих за своим же столом, и уже почти начинает злиться на Поттера, которому невесть зачем понадобилось ему врать, но тут обстановка меняется. Уже закончивший свой завтрак Лисандр, уже идущий – плечом к плечу с братом – на выход Лисандр, наклоняется к Джеймсу и, взяв его за плечо, что-то говорит на ухо, почти касаясь губами взъерошенных тёмных волос.

Скорпиус изо всех сил напрягает зрение, стараясь по движениям рта догадаться о разговоре, но ожидаемо не справляется с этой задачей. Сделать сейчас он может только одно: выкинуть Поттера из головы.

Чужие свидания не должны его задевать, разве нет?

Сказано – сделано. Они и не задевают. Не задевают, пока Малфой скучает на занятиях, пока скучает на перерывах между занятий, пока скучает после и занятий, и перерывов. Вечером, в положенное для общения с куратором время, он идёт в библиотеку, берёт недочитанную книгу и садится за привычный стол.

Впервые за два месяца Скорпиус почему-то не рад отсутствию Поттера.

«Не рад?» — мысленно спрашивает он самого себя. Спрашивает с издёвкой, на разные лады повторяя одно и то же, словно это поможет разобраться в эмоциях. Всё сводится к тому, что сейчас ему не хватает словесных пикировок, сигаретного дыма и ощущения чужого колена, на секунду прижавшегося к его собственному.

— С чего бы вообще? – забывшись, произносит он вслух.

«Стоит один раз на Поттера подрочить, и всё, начинаешь нуждаться в нём? Если это наследственное, то популярность его отца объяснить становится легче, чем кажется». Нелепая мысль смешит его настолько, что, пытаясь сдержаться, Скорпиус фыркает. А потом всё-таки не выдерживает – и в голос хохочет.

— Эй, — слышит он откуда-то справа.

— Давай-ка потише, — уже слева.

Голоса одинаковые, и, оборачиваясь, Малфой уже заранее знает, кто это им недоволен.

— Привет, — всё ещё улыбаясь, говорит он Скамандерам, — а где Джеймс?

Близнецы, переглянувшись, синхронно пожимают плечами. Даже не зная их толком, Скорпиус может сказать, кто из них кто. Природа словно позаботилась о том, чтобы их, таких одинаковых, всё же можно было легко различить: издалека – Лоркан прихрамывает, вблизи – у Лисандра несколько родинок на правой щеке.

Откуда он вообще это знает, если ещё вчера думал, что Скамандеры для него – нечто вроде пустого места?

Наверное, так о нём заботится память. Подкидывает нужные сведения в нужный момент, и это даёт надежду, что на экзаменах она поведёт себя так же.

— Откуда нам знать? – Лоркан перелистывает страницу.

— Это у тебя надо спрашивать, — щурясь, снисходит до ответа Лисандр.

Делиться компроматом – глупо. Ну, хорошо, не компроматом, но странной, почти шокирующей информацией… Так что он и не делится.

— Не надо ничего у меня спрашивать, — и убегает. В смысле, поспешно закрывает учебник и, резко втиснув его на полку, уходит.

Практически безотчётно он идёт в «курилку». Не то чтобы Скорпиус надеется встретить там Джеймса, скорее просто хочет побыть в одиночестве. А если Поттера ни разу там не застукали в обнимку с пачкой и зажигалкой, то место явно можно считать безопасным. Безопасность – это замечательно, то, что нужно.

Скорпиус барабанит пальцами по подоконнику, вглядываясь в темноту за окном. Темноты он никогда не боялся, равно как одиночества. Скорее наоборот, его единственный страх – быть обманутым. С их семьёй это слишком часто происходило, хотя в роли обманщиков почти всегда выступали они сами. Историю рода от него никогда не скрывали: сначала обманывался дедушка Люциус, решивший, что именно при Волдеморте их семью будет ждать лучшее будущее, потом обманывался отец, принявший великое издевательство за великую честь, а потом…

А потом наступило время расплачиваться за самообман.

Нет, их не отправили в Азкабан, у них ничего не отняли, их даже, если верить бабушке Нарциссе, почти не донимали визитами авроров и хождениями в Визенгамот. Может быть, сейчас всё решилось бы иначе, но тогда Британии, радостной до массовых гуляний и фейерверков, не нужно было многого, чтобы их оправдать. Хватило отцовского «Не знаю» в Малфой-мэноре и «Не трогайте его!» в Выручай-Комнате, хватило бабушкиного «Он мёртв» на границе Запретного Леса.

Эти истории не часто рассказывались в их доме, но Скорпиус помнил их наизусть. Такие вещи было сложно забыть. Такие вещи забывать было опасно…

Их оправдали легко, а «Пророк» даже выпустил слезливо-трогательную статью о том, какие тяготы Малфоям пришлось перенести во время своего служения Тёмному Лорду. Газетная страница до сих пор хранилась в комоде у бабушки – чуть пожелтевшая от времени, но всё ещё яркая, всё ещё сверкающая пафосом и колдографиями. Тяготы действительно были: Волдеморт не гнушался истязать и наказывать собственных сторонников, а неумолимое время с каждым днём всё ясней и ясней давало понять, что Люциус просчитался. Менять сторону было поздно, убегать – нереально, оставалось только катиться в пропасть и наблюдать за этим словно со стороны, что он и делал. Но этого не мог делать его сын, потому что был молод и не хотел умирать, и не могла делать его жена, потому что хотела защитить сына.

Если бы Драко (как непривычно называть отца по имени!) был другим, если бы Нарцисса была другой, всё было бы по-другому.

И его, Скорпиуса, тоже наверняка не было бы.

Кое-кто порадовался бы такому раскладу! Кое-кому при таком раскладе достался бы менее ершистый подшефный!

…Когда за спиной раздаются шаги, Малфой почти уверен в том, что принадлежат они «кое-кому». Думая о Джеймсе, наткнуться на Джеймса, это же просто естественно! И, хотя справедливости ради нужно заметить, что наткнуться на Джеймса можно, даже не думая о нём, всё же…

— Ты что это тут делаешь? – скрипучий, неприятный голос принадлежит совсем не старшему наследнику Поттеров.

Встретиться здесь с Аргусом Филчем, школьным завхозом, Скорпиус уж точно не ожидал.

— Просто стою, — он щурится, пытаясь получше рассмотреть старика, как будто надеется, что его появление здесь – просто обман зрения, который рассеется, если вглядеться.

— Знаю я вас, — швабра тяжело ударяется об пол, — просто стоишь! А ну кыш отсюда!

То, что завхоз не пытается пригрозить отработками или снятием баллов, стоит, похоже, принять на фамильный счёт: у Филча вроде как были неплохие отношения с отцом. Оно на руку, пусть и совсем непонятно, сколько в таком случае ему лет и как он ухитряется оставаться в трезвом уме.

С «трезвым умом», впрочем, можно поспорить, ведь порой старика всё же заносит. Его кошка умерла два года назад, но иногда он всё ещё ищет её в коридорах.

Вот и сейчас.

— Миссис Норрис! – каркает Филч за спиной, и Скорпиус торопится поскорее уйти, чтобы не прикасаться к чужому несчастью.

Звери всё же куда симпатичней людей, и он бы завёл себе фамилиара, если бы в ком-то нуждался. Но пока что Малфой нуждается только в одном: в ответе на вопрос, какого лысого боггарта Поттеру понадобилось ему врать?

Хотел пойти на свидание с девчонкой, но не решился назвать её имя, зато решился прикрыться Скамандером?

Скорпиус хмыкает. Бред. Прикрыться, если уж на то пошло, можно любой другой девушкой, а вот причин, по которым Поттер не решился бы назвать чьё-то имя, просто не существует. Ему же дозволено всё, даже курить посреди Хогвартса, так чего тут стесняться?

Или он влюбился в кого-то из преподавателей?

Скорпиус отчаянно трясёт головой, пытаясь избавиться от тут же возникшей в голове картинки: Джеймс, преклонив колено, признаётся в любви мадам Хуч. Почему именно ей, он понятия не имеет, но это было бы очень, очень смешно. Ключевой момент – «было бы». Но не будет. Бред.

Может быть, Поттер просто провоцировал его? Ставил эксперимент, проверяя, как Скорпиус отреагирует на информацию о таком вот свидании… Похоже на правду. Во всяком случае, выглядит не так абсурдно, как предыдущие версии, вот только кто Скорпиус такой, чтобы интересоваться его мнением по этому поводу? Он не директор школы, способный запретить подобные похождения, он не Министр Магии, в прошлом году подписавший закон о возможности заключения браков между влюблёнными одного пола, он не глас народа, не лицо общественности, до сих пор относящейся ко всем «отклонениям» с настороженностью.

Он просто Скорпиус, и ему наплевать. Ну, или не совсем наплевать, если вспомнить ночные фантазии, но…

Стоп, может, Поттер именно этого и добивался?

Мысль кажется такой правдоподобной, что Малфой замедляет свой шаг, но, прокрутив её в голове несколько раз, снова ускоряет движение. Вряд ли Поттер пытался привлечь его внимание таким образом, вряд ли он хотел заставить Скорпиуса думать о нём. Какому нормальному парню хотелось бы стать предметом чужой мастурбации?

И, даже если взять за условие то, что Джеймс – ненормальный, смысла здесь всё равно нет ни на кнат. Человеку, который добрую половину Хогвартса свёл с ума одним только запахом табака, нет нужды изобретать такую ерунду, чтобы чего-то добиться.

Сейчас Скорпиусу кажется, что если бы Поттер просто толкнул его к стене, развязно целуя, он не стал бы сопротивляться.

Если б, конечно, знал, что это ничем ему не грозит. Потому что возьмись сам Скорпиус устраивать что-то подобное, его целью могла стать и провокация, и дезинформация, и проверка, и погоня за компроматом. Но то он.

А Джеймс… Бред. Все до единого варианты бредовые. Гриффиндорскую логику просто так не поймёшь, гриффиндорцам в голову просто так не залезешь… Легиллеменция – отличный выход, но Скорпиус ей не владеет. Да даже если бы и владел, зачем ему это?

Пусть Поттер делает, что хочет. Лишь бы Скорпиуса оно не касалось.

Но, похоже, это утопия.

Потому что вот он, Джеймс Сириус Поттер собственной персоной. Как обычно взлохмаченный, как обычно в распахнутой мантии – тёмная футболка, тёмные джинсы, тёмные кеды. Стоит, прислонившись спиною к стене, и ждёт. У поворота в слизеринские подземелья.

«Если ты за Лисандром, то Равенкло в другой стороне», — так и хочется съязвить, чтобы посмотреть, как тот удивится, но Малфой молчит. Запах табака кажется знакомым и правильным.

— Привет, — Джеймс наконец-то его замечает.

Скорпиус пожимает плечами, машинально стягивая мантию на горле, чтобы стало теплее.

— Привет, — и всё же не может противостоять искушению: — Как свидание? — спрашивает ровным, уверенным голосом.

Джеймс непонимающе мигает.

— Какое свидание?

— Ну, — Малфой делает весомую паузу, — со Скамандером.

— Ах, это, — Поттер наигранно закатывает глаза. – Отлично. Но я вообще-то жду здесь тебя. Надо поговорить.

А вот это уже интереснее.

— О чём?

Никаких идей по этому поводу у Скорпиуса нет. Точнее, никаких интересных, потому что тема для разговора у них, по сути, только одна – это кураторство, и кураторство совершенно неинтересно. Им обоим.

Собственно, он почти угадал.

— Мы с тобой завтра идём в Хогсмид, — засунув руки в карманы, говорит Поттер.

Скорпиус отступает на шаг.

— Мы с тобой? Это ещё почему?

Нет, он не имеет ничего против похода в эту волшебную деревеньку. Побродить по магазинам, выпить немного сливочного пива, подышать свежим воздухом, забыть ненадолго об учёбе, экзаменах – обо всём на свете… Но всем этим он предпочитает заниматься в одиночестве. На крайний случай, в компании кого-то из однокурсников-слизеринцев, особенно, если их двое, и они разговаривают между собой, а к нему даже не обращаются.

Джеймс Поттер уж точно не входит в его планы на выходные.

— Потому что.

— Это не ответ.

Поттер ожесточённо трёт переносицу. Он очевидно растерян и, кажется, сам не рад своему предложению. Но зачем тогда предлагать?

— Очередная идея старой кошки МакГоннагал.

Скорпиус смотрит на него исподлобья.

— Да ну?

— Ну да.

— Мы несколько раз в год ходим в Хогсмид, и МакГоннагал тут вроде как не при чём. Традиция появилась задолго до… — он мог бы прочитать долгую и нудную лекцию об истории Хогвартса, но хочет поиздеваться. – А теперь она решила, что Джеймс Поттер и Скорпиус Малфой должны пойти туда вместе?

«Если это приглашение на свидание, то самое дурацкое на свете, хотя чего ещё от тебя ожидать», — танцует мысль в голове. Почти радостная.

— Малфой, — Поттер устало вздыхает, — не только мы с тобой. Все. Кураторы идут со своими подшефными. Трёх дней в неделю, видимо, мало, теперь мы должны провести этот выходной вместе.

— Зачем?

— Спроси у МакГоннагал, ладно? Слушай, я понимаю, в этом приятного мало, и я сам вовсе не рад, но…

Про «не рад» Скорпиусу почему-то не нравится. Чтобы не слушать дальше, он перебивает:

— А с каких пор ты решил быть прилежным куратором? – Поттер смотрит непонимающе, и приходится объяснить: — Мы вместе занимаемся раз в неделю, остальные два дня ты находишь поводы и способы соскочить, и всё тебе сходит с рук. Почему нельзя и завтра поступить так же? Я не хочу никуда с тобой идти.

Честно говоря, он почти не кривит душой. Он действительно никуда не хочет идти с Джеймсом. Настоящим. А с воображаемым можно вполне дойти до кровати, задёрнуть полог и повторить то, чем занимался вчера. Слишком уж возбуждающе тот, кто сейчас перед ним, облизывает губы, слишком уж трогательно-привлекательной выглядит растерянность в его зелёных глазах… Слишком тесно становится в брюках.

Джеймс улыбается. Обезоруживающе.

— Я просто подумал…

— Подумал?

— Ага. Подумал, что один день в неделю – это четыре или пять дней в месяц. Очень много времени. И всё это время мы с тобой тратим, ругаясь.

«И упираясь друг в друга коленями», — мысленно добавляет Малфой, хотя, скорее всего, именно это и называется выдачей желаемого за действительное.

— В общем, — Джеймс продолжает, — можешь считать, что мне это надоело и я хочу попробовать подружиться.

— МакГоннагал.

— Что?

— Это не твоя идея, ты сам сказал. Это идея МакГоннагал.

— И?

Скорпиус вздыхает. Он ненавидит разговаривать с теми, до кого не доходит с первого раза, а ещё лучше – без слов. Именно поэтому он ненавидит общаться со всеми.

— И значит нечего приписывать сюда своё желание подружиться. Дай мне пройти.

Скорее всего, Поттер прекрасно понимает, что ничуть не загораживает Малфою проход. Но он не спорит – просто соскальзывает чуть в сторону, будто бы открывая дорогу.

Едва удерживаясь от того, чтобы нарочно задеть его плечом, Скорпиус проходит мимо.

— Так что насчёт Хогсмида? – слышит он за спиной.

Не останавливаясь и не обрачиваясь, Малфой отвечает:

— Я не думаю, что нам стоит спорить с директором.

«И пусть теперь Поттер, а не я, терзается догадками», — думает он. Но не знает, что Джеймс терзаться не собирается. И не видит, что Джеймс улыбается.

Если у него и были сомнения в правдивости сказанного Поттером, то творящееся у ворот школы развеивает эти сомнения за пару секунд.

Кто с недовольными лицами, кто с довольными, но все стоят по парам. Кураторы и подшефные, подшефные и кураторы. Счастливые ученики четвёртого и шестого курсов – отдельно, исключение составляют только Скамандеры и кто-то из Уизли, Скорпиус узнаёт его по рыжим волосам, но идентифицировать дальше не в состоянии. Эти трое полукругом стоят рядом с Джеймсом, за спиной которого маячат младший Поттер, который Альбус Северус, и хаффлпаффская загонщица Кимберли Вуд. Она, видимо, решением Сортировочной Шляпы приставлена к Альбусу…

Не самая приятная компания для того, чтобы вместе проводить выходной день, но выбора у Скорпиуса нет. Зато есть надежда, что все они будут общаться между собой, даром, что их родители в школе дружили, если верить учебнику по Истории Магии, а о нём просто забудут.

Но по тому, как раздвигаются в улыбке губы Поттера-старшего, становится понятно, что как минимум он забывать о Скорпиусе точно не собирается.

— Привет, — говорит Джеймс и глубоко втягивает воздух, как будто пытается затянуться несуществующей сигаретой.

— Привет, — сдержанно улыбаются близнецы.

Кимберли настороженно кивает, младший Поттер щурится из-за очков. Его знаменитый отец носил нелепые, круглые, абсолютно немодные, но очки Альбуса хоть сейчас снимай для «Ведьмополитена». Пижон.

— Приветы, — Скорпиус хмуро здоровается сразу со всеми и подходит к Джеймсу. Судя по всем остальным, им всё равно надо будет покинуть территорию школы по парам, значит, нечего зря терять времени.

Непривычно стоять рядом с Поттером – не в коридоре, не в библиотеке, не вечером. Под неярким осенним солнцем, чуть пробивающемся сквозь красивые, кудрявые облака… Под лёгким, но прохладным ветром, цепкими пальцами пробирающимся под мантию… Под мантию? Поттер без мантии. Вместо мантии на нём чёрное пальто – он, конечно, не настолько кретин, чтобы выходить на улицу в одних джинсах и майке. Чёрные кеды, чёрные джинсы, чёрное пальто, чёрный шарф и чёрная шапка.

— Кого хоронишь? – шёпотом спрашивает у него Скорпиус.

Джеймс смотрит на него непроницаемым взглядом.

— Хорошо бы твою язвительность.

— Невозможно, — Малфой с трудом удерживается от того, чтобы улыбнуться.

А Поттер притворно вздыхает:

— Тогда – моё отличное настроение.

Скорпиус отворачивается – и даёт школьным стенам возможность посмотреть на своё довольное, смеющееся лицо. Джеймсу это видеть необязательно.

— Договорились. Надеюсь, я на эти похороны приглашён?

— Малфой, это же похороны. На них не приглашают. На них приходят все, кто угодно.

Слова о том, что он – не кто угодно, Скорпиус не произносит. Ему наплевать, кем его будут считать эти люди.

— Все знакомы с Малфоем? – Поттер обращается к друзьям. – Фред, Альбус, Кимберли…

— Мы учимся на одном курсе, конечно, мы знакомы с Малфоем, — в голосе Альбуса нет ни капли приветливости.

За пять лет они действительно не раз пересекались на совмещённых занятиях. Парными обычно были Зельеварение и Защита от тёмных искусств, иногда – Уход за магическими животными. Но «пересекаться на занятиях» в случае Скорпиуса обычно значило просто сидеть в одной аудитории, вряд ли они с Альбусом когда-то обменялись хоть парой слов. С другой стороны, если и обменялись, то вряд ли эти слова были приятными.

Поттеры и Уизли его семью не слишком-то жаловали, отец отвечал им в основном равнодушием, и Скорпиус старался следовать его примеру. Правда, по отношению к Джеймсу равнодушие давало сбой, но… Джеймс Сириус Поттер – это Джеймс Сириус Поттер. Он был ближе всех.

Скорпиус так привык расценивать это в негативном смысле, что сейчас, повторив про себя, не сразу понял, что большинству вообще-то показалась бы радостной перспективой иметь рядом кого-то, кто был бы «близок».

— Ты чего? – Джеймс пихает его локтем в бок. Так неожиданно, что приходится отскочить.

Отвечать на это – ниже его достоинства. Но почему-то он всё равно открывает рот, чтобы ответить, только кто-то из близнецов – сейчас Малфой не в состоянии определить, кто именно, — перебивает его:

— Всё-всё, хватит трепаться!

— Пора идти, — подхватывает второй.

Это первый поход в Хогсмид в этом году.

— Только не надо делать вид, что мы все тебя раздражаем, — заговорщицки шепчет Поттер, когда они подходят к старосте школы, проверяющей разрешения.

Алиса Лонгботтом, семикурсница-гриффиндорка, внимательно просматривает пергаменты, чуть ли не пробуя их на зуб, поэтому дело тянется до ужаса медленно. Приходится стоять в очереди – по парам, а значит, придётся и отвечать.

— Я не делаю вид.

«Вы меня и так раздражаете», — повисает в воздухе недосказанным, но Джеймс на это не реагирует. Если Малфой не произнёс что-то вслух – на это можно забить; наверное, он рассуждает именно так.

— Я просто думаю, — Поттер взмахивает рукой, и Скорпиус обращает внимание на чёрные перчатки без пальцев, — просто думаю, что тебе всё равно, с кем идти.

«Лишь бы они со мной не разговаривали», — мысленно он не может не согласиться, но вслух предпочитает отмалчиваться.

— Своих друзей у тебя нет, так что вряд ли мои тебе помешают.

— Странная логика, Поттер, — а вот тут уже невозможно молчать.

— Это ещё почему?

— Потому что если у меня нет друзей, то они мне и не нужны. Тем более, чужие.

Разве не очевидно? Гриффиндорцам, видимо, нет.

Поттер задумывается, нахмурившись – между бровей залегает короткая недоуменная морщинка, кусает губу, глядя куда-то вдаль, мимо Скорпиуса, мимо толпы студентов, мимо дотошной Лонгботтом…

— Не нужны, но и не помешают? – наконец, уточняет он, когда уже подходит их очередь.

Скорпиус протягивает Алисе пергамент с разрешением и ловит себя на том, что ждёт. И ждёт не момента, когда староста проверит и даст добро, и не момента, когда они выйдут за территорию школы. Ждёт момента, когда Поттер закурит. Потому что если закрыть глаза, то можно легко представить любую картинку, и только запах – нельзя.

— Мордред с тобой.

Кажется, первый раз за эти два месяца Скорпиус слышит, как Поттер смеётся.

Такое ощущение, что Джеймс поставил своей целью удивлять. К тому, что он последнее время почти не отвечал на откровенные колкости в свой адрес, Малфой худо-бедно привык, но… Сначала неожиданная откровенность, оказавшаяся откровенным враньём (надо будет, кстати, спросить, зачем это вообще было и чем), теперь этот Хогсмид с друзьями… Почти радушно, вот что самое странное.

Не было бы ровным счётом ничего удивительного в том, чтобы пойти туда рядом, но молча. Как тогда, когда они возвращались из библиотеки. Не проронить друг другу ни слова, не пытаться создать видимость нормальных отношений…

Скорпиус цепляется за слово «видимость». Может быть, причина действительно кроется здесь? Если кто-то из профессоров (точнее, конечно, профессор МакГоннагал) поймёт, что между куратором и подшефным не всё гладко – а у них действительно не всё гладко, потому что Малфой ершится, — то проблем за этим последует хоть отбавляй. Новый элемент образовательной программы должен быть реализован целиком, полностью и без отклонений.

«За вашим директором раньше не наблюдалось такого энтузиазма, — сухо написал ему отец в ответ на письмо об этом нововведении. – Надеюсь, ты будешь вести себя достойно».

Понятие «достойно» хорошо тем, что его рамки можно существенно растянуть, втиснув в них практически всё, что угодно. Даже одна встреча в неделю вместо положенных трёх вполне может быть достойной, ведь в эту встречу они чинно сидят в библиотеке, а не болтают об отвлечённых вещах, мешая друг другу учиться. Ну, это так, для примера. И точно так же, для примера, недостойным было то, что он делал в ночь с четверга на пятницу.

И в ночь с пятницы на субботу.

И то, что он будет делать в ночь с субботы на воскресенье, скорее всего: просто Джеймс закуривает, и сигарета в его руках выглядит так… Словом, развратней может выглядеть только сигарета в его губах. Он затягивается, будто в последний раз – глубоко и жадно, с удовольствием, прикрывая глаза. Тени от ресниц дрожат на его бледных щеках, хочется провести по ним пальцами и размазать, хочется…

Хочется.

Скорпиус старается не смотреть.

Лоркан и Лисандр идут впереди. Они пинают палую листву – уже потемневшую, слежавшуюся, готовую принять на себя объятия первого снега. Но до снега, наверное, ещё далеко, поэтому ей остаётся только ждать и скучать. Правда, с близнецами, похоже, не заскучаешь, и они снова и снова проходятся тяжёлыми ботинками по шуршащим ворохам листьев, играя друг с другом в какие-то нелепые догонялки.

Фред Уизли шагает следом за ними – высокий, сутулый, рукава мантии чуть коротковаты и открывают запястья.

— Он молчун, такой же, как ты, — поясняет Джеймс, проследив за направлением его взгляда. – Только добрее, наверное.

Наверное. Ему же не приходилось в одиночестве слоняться по мрачным коридорам Малфой-мэнора, пока отец напивался, а мать пропадала с подругами.

— У его отца был брат-близнец. Говорят, они ужасно хулиганили в школе…

— Был?

Поттер щелчком отправляет окурок в сторону.

— Он погиб на войне, а дядя Джордж женился на его девушке. И назвал сына Фредом в честь своего брата.

Ветер откровенно наглеет и, пробравшись под свитер, хватает за горло. Откашлявшись, Скорпиус спрашивает:

— И как он? Каково жить без брата-близнеца, я имею в виду.

Солнце гладит их по щекам, и Джеймс беззлобно щурится на это солнце, выдыхая в прозрачный воздух:

— Пьёт.

— А его жена? Ну, та, которая девушка…

— Ушла четыре года назад.

— Понятно.

Конечно, понятно. Фреду Уизли не приходилось в одиночестве слоняться по мрачным коридорам холодного дома, пока отец напивался, а мать пропадала с подругами. Ему приходилось хуже. И он – такой же молчун. Только добрый.

Случайно нетронутая близнецами гора палых листьев очень кстати попадается под ноги. Скорпиус с силой пинает её, желая выместить раздражение, и – поскальзывается. Нелепо взмахнув руками, он заваливается на спину, рискуя заработать сильный ушиб. Но Поттер спасает от риска – подхватывает под локоть, останавливает резким рывком.

— Спасибо, — нужно же поблагодарить.

Поттер хмыкает.

— Будешь должен.

Следующие два часа они терроризируют Хогсмид. Именно терроризируют: сначала близнецы едва не разносят «Сладкое королевство», и Скорпиус, отчаянно делающий вид, что он не с ними, едва успевает купить пару карамельных бомб, а потом их выставляют из знаменитого «Три Метлы» только потому, что Поттер решает покурить прямо там.

— У тебя мозги вообще есть или нет? – шипит на него Скорпиус, ощущая что-то вроде ответственности.

Что ему ещё остаётся, если у него совершенно безголовый куратор? Который сейчас скалится, отрицательно мотая головой – мол, нет мозгов, нет, ты же знаешь. Подумать только, а Джеймсу весело!

— Эй, — Альбус дёргает брата за рукав.

Джеймс смотрит на него и разрешает великодушно:

— Идите, мы догоним, — а сам, снова подхватывая Малфоя под локоть, шагает к ближайшей подворотне.

«Мордредова пепельница, — думает Скорпиус. – Очень удачное маггловское слово. Как раз для таких идиотов». Он мог бы сказать, что не собирается никуда идти и никого догонять, мог бы даже попытаться высвободить руку и – чем не вариант! – вернуться в Хогвартс прямо сейчас, но почему-то не делает этого.

Наверное, потому, что Джеймс не спрашивает о его желаниях и не спрашивает у него разрешения. Он не даёт возможности выбора, а значит, нечего и выбирать. Сейчас, пожалуй, самое время спросить, зачем он соврал про Лисандра.

— Будешь? – Поттер сбивает с мысли, пихая сигарету ему прямо под нос.

От неожиданности Скорпиус отшатывается. И морщится – от предположения, что курево вообще способно его заинтересовать.

И напрочь забывает о том, что хотел спросить про свидание.

— Не буду.

Он ждёт насмешливого «как хочешь», но Джеймс говорит другое.

— Попробуй.

Таким тоном не предлагают курить. Таким тоном предлагают взбитые сливки – если они намазаны на голое тело. Ну, то есть, Скорпиусу никогда ничего такого не предлагали, но он знает, что такое бывает.

Его руки сами поднимаются для того, чтобы потянуться к сигарете.

— Это вредно вообще-то, — одёргивает он себя.

— Жить вообще вредно, — Поттер шарится по карманам в поисках зажигалки, хотя мог бы прикурить и от палочки.

Притворно вздохнув, Малфой тянет:

— Какая банальность.

У Джеймса наконец-то получается найти зажигалку и, повертев её в руках, он несколько раз щёлкает колёсиком, играясь с оранжевым пламенем, но подносить к огоньку сигарету пока не спешит. Держит её во рту, перекатывая из уголка в уголок.

— Можешь говорить всё, что угодно, — странно, но он серьёзен, — но стоять и вдыхать мой дым ничуть не лучше, чем курить самому.

Скорпиус усмехается:

— Так я пойду? – и даже успевает развернуться, чтобы уйти, прежде, чем Джеймс опять хватает его под локоть.

Хотя, не исключено, что он так и не отпускал.

— Давай без крайностей.

Без крайностей так без крайностей. Но курить он всё же не будет… Стоять и вдыхать чужой дым намного привычнее, о чём Скорпиус и сообщает, немного помявшись. Ему кажется ненужным произносить что-то вслух, ведь самого себя он понимает без разговоров, а общаться с другими раньше не возникало особой необходимости.

Пока он пытается понять, появилась ли эта необходимость сейчас, Джеймс подкуривает: в подступающих сумерках кончик сигареты вспыхивает яркими точками, добрая половина которых сразу же гаснет. Поттер выпускает дым через ноздри, превращаясь в нечто похожее на дракона.

— У меня есть идея, — неожиданно говорит он, и как-то сразу становится ясно, что лучше бы Скорпиус всё же ушёл, потому что идея гриффиндорца – это даже звучит страшно, что уж говорить о приведении в исполнение.

Очень надеясь, что всё образуется как-нибудь само собой, вообще без его участия, Малфой молчит. Но Джеймс разбивает его надежды.

— Это насчёт стоять и вдыхать чужой дым, — торопливо поясняет он и затягивается.

Скорпиус открывает рот, чтобы сказать, что в жизни не слышал более дурацкой идеи (пусть он ещё и эту не слышал!) и вообще им давно пора возвращаться, но давится запланированными словами. Лицо Джеймса вдруг оказывается близко-близко, приоткрытые губы почти касаются его губ, а нёбо, язык и горло обжигает горячим и едким.

Задохнувшись дымом, он подаётся вперёд, инстинктивно жмурится и инстинктивно же пытается за что-то ухватиться. Под руку попадается обтянутое плотной тканью плечо – плечо Джеймса! – и сначала Скорпиус впивается в него пальцами, а потом, обессилев, утыкается лбом, потому что ноги не держат и стоять без поддержки не получается.

— Совсем уже? – возмущённо спрашивает он, отдышавшись.

Поттер кивает, и выбившиеся из-под шапки волосы мечутся вверх и вниз, чуть открывая и снова закрывая лицо.

Они стоят так близко, что Скорпиус чувствует запах зелёного яблока, исходящий от этих волос. Зелёное яблоко, табак и мятная жвачка – он сам видел, как Джеймс стащил её из «Сладкого королевства».

— Зачем ты это сделал?

Во рту противно и мерзко, как будто он съел целую пачку всевкусных драже, одно ужасней другого. Горло саднит, и дышится исключительно с хрипами. Поднять голову и оторваться от спасительного плеча Скорпиус не решается, хотя и знает, что пора это сделать. Он ждёт. Ему интересно, как сейчас поведёт себя Джеймс. Если Поттер проверял его с тем вопросом, то пусть это будет проверкой ему самому.

Какой результат даст эта проверка и что вообще можно будет считать результатом, Малфой не знает.

— Паровозик, — шепчет Джеймс, затягиваясь поверх его головы. – Это называется «паравозик».

— Да хоть Хогвартс-экспресс, мне наплевать.

Невесть почему, Скорпиус чувствует себя обиженным и несчастным. Разом наваливается усталость: дурацкий день, дурацкая компания, дурацкое поведение дурацкой компании на протяжении всего дурацкого дня. Он не умеет так много времени проводить рядом с кем-то, он не хочет такого общения, ему мешают чужие друзья. А тут ещё Поттер со своими экспериментами.

«Экспериментатор» осторожно отодвигается.

— Я должен был тебя предупредить, извини.

— Ты должен был держать свои идеи при себе, Поттер.

Сигарета последний раз вспыхивает, и Джеймс с чувством гасит её о каменную стену, тщательно растирая окурок.

— Я тебе ничего не должен, Малфой, — снова прежний Поттер, заказывали? Он усмехается: – А вот ты мне…

— Обязан по гроб жизни, — огрызается Скорпиус, — это же такое великое чудо, ты не дал мне упасть. Даже не знаю, остался бы я в живых, если бы не твоя бесценная помощь.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

«А мне – нет», но не признаваться же в этом? Ковырнув мёрзлую землю носком ботинка, Скорпиус – впервые за всё то время, что они официально знакомы, — пытается прекратить ссору.

— Может, пойдём? Пора возвращаться.

— В Хогвартс?

Удивлённого Джеймса хочется ударить чем-нибудь очень тяжёлым. Непростительным заклинанием, например. Но отец о них только рассказывал, в самых общих чертах – и так ни одного и не показал, а по новым образовательным стандартам, принятым после победы над Волдемортом, проходят их лишь в конце пятого курса.

«Отыграюсь через полгода», — решает Скорпиус, а вслух говорит:

— Ну да, куда же ещё.

— Нет, в школу мы пока не пойдём. Нас в «Кабаньей голове» ждут.

Интересно, а можно будет убить Поттера, чтобы потом воскресить, чтобы снова убить – и так до бесконечности? Малфой бы сейчас полжизни отдал за возможность провернуть что-то подобное. Но такой возможности у него нет – и достать её негде, поэтому приходится только согласно кивать и, внутренне кипя от негодования, шагать за Джеймсом в кабак.

Покорность Скорпиуса объясняется просто: чем дольше споришь, тем дольше стоишь на месте. Так что, если он хочет поскорей оказаться в слизеринской гостиной, спорить не нужно. Быстрее окажутся в «Кабаньей голове» — быстрее оттуда уйдут.

Но это только в теории, а на практике всё оказывается совсем по-другому. Никто вообще не собирается уходить, веселье в самом разгаре, и кто-то из подвыпивших братьев Скамандеров пытается бренчать на рассохшейся, пыльной гитаре, а Кимберли Вуд косится на стаканы, принесённые, по всей видимости, с собой. «Как бы кто не разбил!» — читается в её встревоженном взгляде.

— Почему так долго? – беспокоится Альбус, двумя пальцами проводя по запотевшему краю.

Джеймс с ходу хватает чей-то бокал и, запрокинув голову, делает несколько долгих глотков. Он пьёт так же жадно, как курит. Скорпиус отмечает движения острого кадыка, почти болезненную белизну кожи на фоне чёрного шарфа и абсолютную, чистой воды наглость.

— Учил Малфоя курить, — отвечает Джеймс брату, с трудом оторвавшись от пива.

Скамандеры понимающе смеются, и Скорпиус вспоминает, что хотел спросить про Лисандра. Здесь неподходящее место и сейчас неподходящее время, но, может быть, на обратном пути?

На обратном пути близнецы снова пытаются воевать с осенними листьями, но на этот раз побеждают последние. Лоркана и Лисандра ощутимо шатает. Кимберли и Альбус – практически трезвые, а Фред и вовсе не пил. Джеймс пил – и много, но по нему почти незаметно, разве что глаза блестят по-другому.

За ними уже никто не наблюдает, и можно идти не по парам, но почему-то они всё равно идут рядом, чуть позади всех остальных.

— Я хотел тебя спросить… — начинает Скорпиус нерешительно.

— Спрашивай.

— Зачем ты мне соврал?

Он, конечно, мог бы спросить «почему ты мне соврал?», но интересуется не причиной, а целью. Хотя причину тоже было бы неплохо узнать… В идеале.

Поттер сбивается с шага.

— О чём ты, Малфой?

Чуть понизив голос, Скорпиус отвечает:

— О свидании. О Лисандре.

— А с чего ты взял, что…

Это даже не нужно дослушивать.

— Видел их обоих в тот вечер в библиотеке.

— А. Ясно.

Ветер усиливается, да и холодает к вечеру ощутимо, и Поттер прячет руки в карманах. Он идёт, подняв плечи, немного ссутулившись, глядя исключительно на дорожку под своими ногами, и молчит так долго, что Скорпиусу начинает казаться, будто Джеймс вообще забыл о его существовании.

Стоит напомнить.

— Ты не ответил.

Давить и требовать ему, пожалуй, учиться ещё и учиться.

— Потом как-нибудь расскажу, — отмахивается Джеймс, но, заметив, что Скорпиус собирается возмутиться, сразу же добавляет: — Завтра, к примеру.

— Завтра?

Если это значит, что придётся видеться завтра, то лучше бы он не спрашивал. Подумаешь, Поттер соврал, с кем не бывает.

— У нас вечеринка, — взгляд Джеймса наконец-то отрывается от земли и замирает где-то на уровне коленок Малфоя. – Если придёшь, расскажу, — он неуверенно хмыкает. – Ну… для разнообразия можешь считать, что я проникся идеями МакГоннагал и хочу с тобой подружиться.

Подружиться?

Скорпиус предпочитает для разнообразия промолчать о том, что считает Джеймса идиотом и хочет вовсе не подружиться, а поскорей оказаться где-нибудь, где никого нет. В конце концов, его мнение Поттера, кажется, вообще не волнует.

У Скорпиуса есть целые сутки на то, чтобы решить, пойдёт он на вечеринку или останется в слизеринской гостиной, наедине с заданиями на понедельник и своими личными мыслями. Решать оказывается неожиданно трудно, взвесить за и против не получается.

Как только он начинает взвешивать – хочется уединиться.

Рядом с Поттером об этом не особенно думалось, но теперь, когда тот далеко, Скорпиус вспоминает твёрдые, цепкие, но вместе с тем бережные прикосновения к руке, горький привкус дыма на языке и чужие губы, почти коснувшиеся его собственных – и это заводит. Он не знает, был ли какой-то подтекст в действиях Джеймса, в его мордредовом «паровозике», да и не нуждается в том, чтобы пытаться этот подтекст отыскать. Ему пришлось бы искать его, если бы он хотел чего-то в реальности, но и выдуманного Поттера Скорпиусу более чем достаточно.

В общем, он постоянно отвлекается. А вечер всё ближе и ближе.

И, может быть, о свидании, Скамандере и вранье было бы лучше забыть, но Малфой сам себе не даёт этого сделать. Он представляет себе Джеймса – а там где Джеймс, там и всё остальное. Он представляет себе Джеймса – и, желая снова ощутить свою власть, мысленно возвращается во вчерашнюю подворотню. И не закашливается, а жадно втягивает дым, и не наклоняется вперёд, слепо тычась в плечо Поттера, а подаётся навстречу, осторожно прикасаясь губами к губам. Замирает, не решаясь превратить прикосновение в поцелуй, медлит, почти чувствуя, как Джеймс задерживает дыхание.

А потом задерживать становится нечего. И дышать становится нечем.

Они целуются – жадно, требовательно, самозабвенно. Прижимаются друг к другу, дерзкие, пьяные от собственной смелости, и Скорпиус зачем-то развязывает Поттеру шарф, пробираясь пальцами к горлу, гладит, ласкается, а Джеймс запускает руки ему под мантию – и запускает тысячи мурашек по коже.

Скорпиус жмурится. Сглатывает. Картинка перед глазами упоительно яркая, касания ощутимы – почти как настоящие, и труднее всего здесь не кончить сию же секунду. Но с другой стороны, у него нет причин тормозить себя, нет повода сдерживаться, и, когда всё внутри закручивается в сверкающий водоворот, понимает, что просто не сможет остаться сегодня вечером в слизеринской гостиной.

Потому что не хочет.

Он лежит на своей кровати, спрятавшись за опущенным пологом, и в свете неяркого Люмоса рассматривает собственную ладонь. Тягучий перламутр, остывая, неприятно стягивает кожу, и Скорпиусу лень думать о том, что, пытаясь поймать Джеймса в выдуманные сети, он сам может попасть в настоящие.

Да что там думать, ему лень даже шевелиться.

До самого ужина он лежит практически без движения, только мерно вздымается и опускается грудная клетка, сначала – с хрипами, бурно, потом – медленно и тоже как будто лениво.

В Большом Зале Скорпиус лениво ковыряет вилкой бифштекс, даже не прикасаясь к ножу. Он скорее создаёт видимость, чем пытается реально поесть, но никому до этого нет ни малейшего дела. Хотя… может быть, это утверждение преждевременно: несколько раз Малфой ловит на себе внимательный взгляд. Взгляд Джеймса Поттера, разумеется.

Общение подшефного со своим куратором никого не удивит, и Скорпиус не видит смысла здесь медлить. Отодвинув тарелку, он поднимается – и идёт к противоположному столу. Джеймс, как обычно, сидит у самого края. Он здоровается первым.

— Привет, — говорит, как ни в чём не бывало.

Тратить время на подобную ерунду? Ну уж нет.

— Я приду, — этого более чем достаточно.

Скорпиус разворачивается, чтобы уйти, но останавливается. Не сам, правда, а потому, что Поттер хватает его за мантию.

— Ты даже не знаешь, куда.

Действительно. Неловкий момент. Малфой чувствует, что краснеет. Нужно исправлять ситуацию.

— Я рассчитываю, что ты мне покажешь.

Запрокинув голову, Поттер смеётся. Смеётся заразительно, но недолго.

— В девять вечера там, где обычно.

«Где обычно» — это, конечно, в его персональной курилке.

Ровно в девять вечера Скорпиус стоит там и борется с искушением прикоснуться пальцами к холодному, слегка запотевшему стеклу. Борется он недолго, потому что Джеймс появляется практически сразу же, и в уголке его рта уже зажата дымящая сигарета.

Малфой морщится – больше по привычке, чем от действительной неприязни, а Поттер осматривает его с ног до головы и недоумённо поднимает брови:

— Так и пойдёшь?

На Скорпиусе, между прочим, одна из самых дорогих мантий. Хотя где уж гриффиндорцу, вышедшему из каких-то дремучих лесов, оценить великолепие ткани и точность покроя. Впрочем, великолепию и точности он и сам предпочёл бы, например, внимание матери и прогулку по магазинам, пусть и за самой дешёвой одеждой, но с ней, а не принимать портных в Малфой-мэноре в одиночестве.

Неприятные воспоминания заставляют его злиться.

— Так и пойду.

Его внешность – это его личное дело. Скорпиус пытается пригладить торчащие во все стороны волосы.

Поттер решил эту проблему по-своему – он в шапке. В помещении. В шапке.

— Ладно, докурим тогда и пойдём. Тебе, правда, придётся закрыть глаза, чтобы не видеть дорогу.

— Очень надо.

— Глаза закрывать или дорогу не видеть?

— Дорогу, — Скорпиус заранее закрывает глаза.

Стоять и вдыхать чужой дым, слушая, как Джеймс тихо затягивается – в этом есть какое-то особенное удовольствие. Нужно запомнить, чтобы потом, в воображении, повторить.

— А это не будет странным?

— Что именно? – Поттер в последний раз подносит сигарету к губам.

— Идти по коридору с закрытыми глазами.

— Будет, — он уничтожает окурок и пепел заклинанием. – Но нас никто не увидит, — с этими словами Джеймс лезет за пазуху и достаёт оттуда что-то…

Что-то невероятно. Серебристое, переливающееся тусклым неясным светом. Что-то, похожее на старую-престарую мантию, но вместе с тем источающее тонкую, но сильную ауру волшебства.

— Мантия-невидимка?

Поттер явно доволен тем, что ему удалось произвести впечатление. Хотя такая вещь произвела бы впечатление даже в руках Аргуса Филча. Правда, Аргус Филч не выглядел с ней бы таким… дальше Скорпиус предпочитает не представлять.

— Ага, отец подарил.

Становится намного понятнее, как Джеймсу удаётся не нарываться на завхоза и преподавателей.

— Пошли?

— Давай, — Поттер шагает к нему и набрасывает мантию на обоих.

Скорпиус полагал, что прикроют его одного, потому что необычным будет выглядеть только он, но у Джеймса опять своя логика. Он прижимается близко-близко, и волшебной мантии едва хватает на них двоих.

Джеймс выше, и он пригибается, дышит Скорпиусу прямо в волосы, устраивает руку у него на спине – удобно, уютно, приятно между лопаток, и Малфою страшно, что он не сможет сделать ни шага, потому что в коленках слабеет.

Но они всё же идут – и идут без особых проблем. Конечно, с закрытыми глазами ему тяжело, и, чувствуя это, Поттер убирает руку с его спины, чтобы полноценно обнять. В смысле, полноценно поддержать. Помочь с направлением, помочь с поворотами, помочь…

Помощь Скорпиусу сейчас потребовалась бы совсем в другом месте, хотя до сегодняшнего дня с воображаемым Джеймсом он неплохо справлялся и сам.

Но воображаемый – это одно, а настоящий – другое.

И настоящий сейчас ведёт его невесть куда. Время растягивается в мучительно-прекрасную вечность, наполненную чужим горячим дыханием в его волосах, чужой горячей рукой на его боку, чужими попытками подстроиться под его ход…

— Мы на месте, — шепчет Поттер ровно тогда, когда Скорпиус понимает, что ещё чуть-чуть, и он откроет глаза, сбросит мантию и со всех ног убежит в свою спальню.

Он делает всё по плану – только не убегает. Джеймс отпускает его, но не особенно отстраняется, и они вместе заходят в странную, двустворчатую, чуть обгоревшую дверь.

Обгоревшую?

— Выручай-комната? Это же невозможно, она сгорела…

— Папа с мамой тоже так говорили, — раздаётся откуда-то справа.

Скорпиус впервые видит Розу Уизли так близко. У неё кудрявые рыжие волосы, густая чёлка и огромные глаза медового цвета. На носу и щеках – россыпь веснушек, на губах – розовая помада, на шее – галстук в цветах Равенкло.

Межфакультетская дружба в Хогвартсе, похоже, куда сильнее, чем думает директор МакГоннагал.

— Роза нашла её, — с гордостью говорит Фред Уизли, и это первые слова, которые от него вообще слышит Скорпиус.

Он оглядывается по сторонам.

Здесь куча народа, но часть из них уже знакома ему — снова Скамандеры, снова Фред Уизли и Альбус Поттер с Кимберли Вуд. А ещё её сестра-близняшка, имени которой Малфой не помнит. «Было бы забавно, если бы сёстры Вуд встречались с Лорканом и Лисандром», — приходит в голову Скорпиуса полтора часа спустя, когда он, уже спокойный и выпивший, усажен Поттером на какой-то диванчик в дальнем углу.

Вспомнив о Лисандре, он понимает, что забыл кое-что у Джеймса спросить.

— Ну, может теперь скажешь? – язык чуть заплетается, хотя, может быть, это только его ощущение, а звучит всё совсем по-другому.

Наклонив голову вбок, Поттер отвечает:

— На самом деле я тебе уже говорил. Я просто хотел с тобой подружиться.

— А «подружиться» — это всегда сказать, что идёшь на свидание с парнем?

Джеймс обжигает его взглядом из-под ресниц.

— Считай, что я просто хотел проверить. Не разболтаешь ли ты, и всё такое.

Это так глупо, что он даже трезвеет.

«Кому я могу разболтать, если ни с кем не разговариваю?» — думает Скорпиус. А ещё он думает, что Поттер, похоже, решил, будто бы проверку он прошёл на отлично, ведь никто не косится на Джеймса, никто не тычет пальцем в Лисандра, а за спиной не слышно осуждающего (обсуждающего) шёпота. Нет, однополые связи – не самое страшное, что может случиться в магическом мире, особенно после того, второго пришествия Волдеморта, но не обращать на такое внимания волшебники всё ещё не умеют.

Мальчик и девочка – это норма, а всё, что выходит за границы этой нормы, для многих невозможно, для многих неправильно, для многих – просто предмет интереса.

Тех, кому всё равно, почти нет. Скорпиус один из них, в общем-то.

Но всё же ему хочется уточнить:

— А почему именно Лисандр? Почему не, скажем, Кимберли?

— Кимберли? – Джеймс хмурится и рассеянно, широким движением попадает чуть сползшую шапку. – И о чём бы тогда тебе было болтать?

У Скорпиуса стойкое ощущение, что Поттер считает его какой-нибудь хаффлпаффской сплетницей. Болтать? Да кому вообще нужно это болтать? Запомнить и использовать в нужный момент. Он же слизеринец, в конце концов.

Он же Малфой.

Малфой, который мило сидит с Поттером на диванчике, держит в руке уже почти опустевший стакан огневиски и ненавязчиво прижимается коленом к чужому бедру. Охренеть.

— Я не болтун, — ровно говорит он, понимая, что доносить до Джеймса мысль про «запомнить и использовать в лучший момент» всё же не стоит.

— Я уже понял. И потом, — Поттер вполне мог бы уже остановиться, он сказал более, чем достаточно, но его очевидно несёт: — Я хотел узнать, как ты отреагируешь.

Скорпиус пожимает плечами.

— На такую откровенность? Отрицательно.

— Малфой, — Джеймс смеётся, но тут же серьёзнеет, — на то, что твоему куратору нравятся парни.

Если бы он сказал это с улыбкой, прозвучало бы не так… странно. Но сказано именно так, как сказано.

— А моему куратору нравятся парни? – спрашивает Скорпиус настолько невинно, насколько способен.

Коленке становится жарко.

Джеймс смотрит на него – долго, гипнотизирующе, так, что даже дышать становится тяжело, и хочется с одной стороны – убежать, а с другой – остаться навечно. Вот так вот, сидя на этом нелепом диванчике, прижимаясь друг к другу ногами…

— Почему бы и нет? – наконец, выдыхает Поттер и щёлкает зажигалкой.

Нужно срочно сменить тему. Проблема в том, что, глядя на Джеймса, можно думать только о двух вещах – о сексе и о сигаретах, и как раз о сексе Скорпиусу не хочется разговаривать. Поэтому он ляпает первое пришедшее в голову:

— Может, повторим «паровозик»?

Джеймс молча достаёт сигареты. Судя по его торопливым движениям, такого предложения он не ожидал, но уйти от разговора тоже не против.

Он закуривает и делает глубокий вдох. Глаза, правда, не закрывает – снова смотрит на Скорпиуса, снова гипнотизирует, и Малфой сам подаётся вперёд, чтобы поймать струйку дыма, срывающуюся с чужих губ.

Они замирают друг напротив друга. Джеймс первым опускает ресницы, и Скорпиусу остаётся радоваться этой маленькой победе, снова чувствуя резкий табачный привкус во рту. Осторожно вдохнув, он смакует свои ощущения. Жгучее тепло прокатывается по языку, пробирается в горло, опускается ниже, пробираясь до лёгких. В этот раз он не кашляет…

Отстраняется и выдыхает.

А Поттер снова затягивается, и его рука мелко-мелко дрожит. По этой дрожи Скорпиус понимает: пора!

Он не знает, зачем это делает и какую часть его решительности можно списать на действие огневиски, а какую – на заразное гриффиндорское безрассудство, но ему мало просто вдыхать чужой дым, почти соприкасаясь губами.

Не думая ни о чём, Малфой целует.

Если Джеймсу нравятся мальчики, он должен обрадоваться такому повороту. Но Джеймс, кажется, скорее пугается: отшатывается и несколько секунд глядит ошалело. Скорпиус улыбается. Власть, которая была такой привлекательной в воображении, в реальности и вовсе сводит с ума.

Скорпиус улыбается. Теперь он гипнотизирует, теперь он ведёт.

И Поттеру на самом деле некуда деться. Он возвращается сам. Губы у него примерно такие, как Малфой и представлял – обветренные, но мягкие, совершенно прокуренные, и поэтому немного горчат. От их мятного привкуса перехватывает дыхание, хотя, может быть, дыхание перехватывает от того, что Джеймс рядом с ним, и он – настоящий.

Такой настоящий, что можно только завидовать самому себе и благодарить Розу Уизли за царящий в Выручай-Комнате полумрак и за то, что диванчик – «для тебя, куряги!» — прячется в самом углу, там, где их почти невозможно увидеть.

Он понемногу приходит в себя, перехватывает инициативу, хотя Скорпиус не готов уступать. Малфою хочется прижиматься – и он прижимается. Наваливается, опираясь одной рукой на спинку дивана, заставляя Джеймса откидывать голову…

— Ай, — Скорпиус совсем забывает про сигарету, и она ему мстит, впечатываясь прямо в рукав, прожигая и мантию, и рубашку. – Мерлин!

Поттер отправляет истлевший до фильтра окурок в стоящую на тумбочку пепельницу, Скорпиус отставляет на эту же тумбочку недопитый стакан огневиски.

— Ты спросил, — Джеймс нервно хмыкает, — нравятся ли мне парни.

Малфой, неуверенный, что нужно что-то сейчас говорить, просто кивает, и Поттер берёт его за руку.

— Вот и ответ, — Джеймс кладёт его ладонь себе на ширинку, и теперь уже Скорпиусу хочется отшатнуться.

Но только не потому, что его пугает поведение Джеймса, а потому, что его пугает собственное желание. Желание чуть надавить на заметную выпуклость, очертить пальцами её границы, сжать чужой член под одеждой, провести вверх и вниз… Джинса оказывается безумно приятной наощупь, и Скорпиус с удивлением замечает, что уже делает то, о чём, казалось бы, только подумать.

Склонив голову, он смотрит на собственную руку, которая и не думает останавливаться. Ему категорически не нравится её самостоятельность, не нравится, что тело решило вперёд разума, потому что хочется чувствовать это всецело, а не только ладонью. Нужно себя контролировать. Ногтями он царапает плотную ткань, и Джеймс поднимает бёдра навстречу. Его майка чуть задирается, обнажая впалый бледный живот с тёмной родинкой у тазовой кости, и Скорпиусу хочется обвести эту родинку языком.

Она будет пряной на вкус и немного солоноватой, он знает.

Расстёгивать штаны на другом человеке оказывается неожиданно сложно, и в конце концов Скорпиус плюёт на это, просто забираясь в джинсы рукой. Поттер настолько тощий, что сделать это вовсе несложно. Делать это приятно, и в голове начинает шуметь, когда Малфой понимает, что умудрился пробраться не только под джинсу, но и под хлопок.

Там жарко.

Скорпиус пьян. Скорпиус возбуждён. Джеймс тяжело дышит и упирается лбом ему в плечо, то и дело вскидываясь навстречу. Что нужно делать, Скорпиус не знает, у него никогда не было подобного опыта, были только мечты и собственное тело, но, в конце концов, между двумя членами не может быть особенной разницы.

Ему неудобно, и обхватить чужой ствол пальцами толком не получается, а запястье уже начинает ломить. Кое-как сложив ладонь лодочкой, Скорпиус резко проводит от основания до головки. Её хочется обвести, огладить большим пальцем, и получается это очень неловко, но Джеймсу вполне хватает для того, чтобы коротко всхлипнуть. Значит, Скорпиус всё делает правильно.

Это ощущение окрыляет настолько, что на собственный стояк можно не обращать внимания. Всё, что сейчас важно – это чужое возбуждение, чужие тихие стоны, чужое прерывистое дыхание, чужой жар между пальцами. Поттер уже ничего не соображает, он весь превращается в одно желание – кончить, и, пожалуй, на свете нет ничего упоительнее.

Поттер кончает.

Скорпиус тянется за палочкой, хотя предпочёл бы сохранить на своей ладони следы того, что только между ними происходило. Чтобы лучше запомнить. Но он запомнит и так, а с влажным пятном на джинсах Джеймсу вряд ли будет комфортно.

Даже несмотря на то, что его виски покрыты испариной и он, похоже, до сих пор в каком-то другом измерении.

— Эй, — Скорпиус осторожно проводит пальцем по его подбородку. – Возвращайся.

Лучше бы он этого не говорил.

До ближайшего светильника далеко, но Поттер щурится так, как будто ему в лицо бьют лучи полуденного солнца. И кривится так, как будто бы только что съел десяток лимонов или страдает от впечатляющего похмелья. Стянув шапку, он проводит пальцами по волосам, путаясь во влажных от пота кудряшках и смотрит на Скорпиуса так, как будто видит впервые.

Нужно, наверное, что-то сказать, но фантазии Малфоя никогда не заходили дальше оргазма, и поэтому у него нет никаких идей о том, что следует говорить в таких ситуациях.

У Джеймса, видимо, тоже.

Они молчат, и, когда молчание становится невыносимым, Поттер встаёт и уходит.

Собственно, это одна из причин, по которым Скорпиус предпочитает общаться с выдуманными людьми – или вообще ни с какими.

Силуэты начинают расплываться перед глазами, и Малфой смеживает веки. Он просыпается только тогда, когда все уже собираются расходиться. Кто-то трясёт его за плечо – осторожно, но до жути настойчиво, и, глядя спросонья в голубые глаза, Скорпиус недоумевает:

— У тебя же были зелёные?

Фред отрицательно качает головой.

— Пора по гостиным, — рядом материализуется Роза. Она поправляет сбившийся галстук и улыбается.

Все так доброжелательны к нему, что хочется удавиться.

Остаток ночи проходит в размышлениях на чём именно, но ни одного подходящего варианта в голову не приходит. Кроме, разве что, чёрного шарфа, принадлежащего Джеймсу, но вряд ли Поттер позволит.

Как себя теперь с ним вести?

«Нет, об этом лучше не думать», — Скорпиус возвращается к выбору орудия для суицида, и под утро банальная верёвка перестаёт казаться банальной. А за завтраком кажется и вовсе универсальным средством спастись. Поттер старательно делает вид, что Малфоя не существует.

Малфой старательно делает вид, что так даже лучше. Он должен испытывать радость, ведь от него наконец отвязались, но почему-то внутри – пустота.

Того, что Джеймс появится в среду, Скорпиус даже не ждёт. Среда давно зарекомендовала как себя день, в котором он играет в подшефного и куратора в одиночестве. Но Поттер не появляется и в четверг, а это уже настораживает. Это значит, что он не хочет его видеть ещё больше, чем раньше, до того, как в гриффиндорскую голову взбрело нелепое желание подружиться.

Нелепые желания теперь слизеринская прерогатива, и ночь за ночью Скорпиус проводит в исполнении этих желаний. В своём собственном мире ему легко даются и многозначительные диалоги, и откровенные взгляды, и откровенные, требовательные прикосновения. В своём собственном мире он не спрашивает у Джеймса, почему тот сбежал и не просит никаких объяснений, но тот всё равно объясняется. И извиняется. И прижимает к себе, и целует, и упирается лбом в плечо, и стонет сквозь сжатые зубы – тихо и сладко.

Мысли о нём не оставляют ни на минуту. Ночью это было бы даже нормально, но днём…

Скорпиус полагает, что всё дело в том, что тогда он сам так и не кончил. «Переспать и успокоиться» — он слышал такую формулировку.

Но все формулировки теряют смысл в субботу, когда он после завтрака подходит к столу гриффиндорцев и, виновато опустив голову, то ли задаёт вопрос, то ли сам на него отвечает:

— Ты не пришёл.

Джеймс смотрит на него – самую малость испуганно, но в остальном вполне себе равнодушно. В любом случае, если не знать, что неделю назад Скорпиус держал в руках его член, со стороны об этом ни за что не догадаться.

— А должен был?

— Ты – мой куратор, — остаётся только надеяться, что это звучит как ни в чём не бывало.

— Извини, — Поттер придвигает к себе стакан с тыквенным соком. – Мне нужно готовиться, у нас скоро игра.

— Ага, — только и говорит Скорпиус. – Понятно. Игра.

Ага. Понятно. Игра с Хаффлпаффом. Чертовски важный матч с командой, ловец которой настолько бездарен, что поймает снитч, только если тот зависнет у него перед носом.

— Угу.

— Ну, тогда удачи. И приятного аппетита.

Силуэты вокруг размываются, а лица превращаются в белые пятна. Скорпиус идёт, но не видит дороги.

А директор МакГоннагал смотрит ему вслед и думает, что кураторство всё же было отличным нововведением и представители двух знаменитых фамилий сумели найти общий язык, а Сортировочная Шляпа, несмотря на все опасения, таки знала, что делает.

Какая ошибка. Какая ирония.

Скорпиус впервые в жизни жалеет о том, что не играет в квиддич. Впрочем, правила ему известны – кто их не знает, а отец после их редких совместных полётов иногда говорил, что из него получился бы сносный игрок. Так что, когда на одной из тренировок Кристина Забини ломает правую руку, он идёт к капитану и сообщает, что хочет попробовать.

Загонщик – это, конечно, не совсем то, что нужно, потому что схватиться с Поттером один на один, прямо под небом, было б честнее. Полетать наперегонки, повыматывать нервы друг к другу, выхватить снитч у него из-под пальцев…

Но место ловца в команде Слизерина занято прочно, а травмированная Забини играла именно на этой позиции, и поэтому Скорпиус примеряется к бите. Он учится отбивать бладжеры быстро и точно, направляя их, куда вздумается, и в конце концов начинает находить в этом прелесть.

Пару раз на тренировках он пересекается с Поттером – гриффиндорская сборная иногда тренируется сразу же после них, и однажды Джеймс даже снисходит до разговора.

— У тебя хорошо получается, — говорит он.

Малфой пожимает плечами.

— Как и всё, что я делаю.

Он же Малфой. И – да, он репетировал эту фразу, хотя и не думал, что ему придётся когда-нибудь её применить. Но вот, поди же ты, такой момент наступил, и, прежде чем Скорпиус успевает сообразить, что всё происходит в реальности, по-настоящему, он уже с головой окунается в провокацию: крепче сжимает древко метлы и делает несколько дразнящих движений вверх-вниз, глядя Джеймсу прямо в глаза.

Поттер сглатывает.

Поттер – не болтун. Никто в школе не знает об их маленьком «приключении» (Скорпиус предпочитает называть произошедшее именно так, чтобы было меньше поводов возбудиться, но всё равно заводится от любого воспоминания). Может быть, Поттеру просто стыдно, поэтому он и молчит.

Нравятся парни, ну как же.

Лисандр, кстати, ходит по школе за ручку с Кимберли Вуд.

— Да, — наконец, отвечает Джеймс. – Как и всё, что ты делаешь.

Закинув метлу на плечо, Скорпиус спешит в раздевалку. Он слишком долго сегодня тренировался отбивать бладжеры – все его товарищи по команде давно успели принять душ и вернуться в гостиную. Его никто не ждёт. Его одолевает злость, причины которой – он уверен – иррациональны. Если он злился и обижался без внимания Поттера, то сейчас должен перестать это делать, но почему-то ему не перёстаётся. Он злится ещё сильней, ему ещё обидней. Глупый диалог после стольких дней молчания выглядит именно, что глупым, каким-то неправильным, каким-то неполноценным.

Согласие Джеймса не приносит никакой радости. Оно сухое, практически вымученное, и, что самое главное, оно ни к чему не приводит. Отлично, Скорпиус всё делает хорошо, но что дальше? Дальше только полное и беспросветное ничего, хотя, возможно, сегодняшнюю оттепель стоит расценивать как сигнал к тому, что по четвергам всё снова будет как раньше.

Как раньше?

Для Скорпиуса уже ничего не как раньше.

«Мордред тебя подери, Джеймс Сириус Поттер», — бормочет он в душе, подставляя лицо тёплым водяным струям. Вода стекает по щекам и шее, щекотно собирается в ямочке между ключиц, продолжает свой путь вниз и там клубится вокруг босых стоп смешными водоворотами. Глядя на неё, Малфой отвлекается. Он представляет, что всё это – море, и по этому морю, чуть покачиваюсь, плывут маленькие кораблики с яркими парусами, раздутыми свежим ветром. Солнце согревает их палубы, делая дерево таким тёплым, что по нему хочется ходить только без обуви…

Когда за окном зима, подобные фантазии выглядят особенно глупо. Да и в свете того, что через два дня ему впервые выходить на поле – и сразу же против Джеймса, в ней ничего умного нет.

Ни в чём ничего умного нет. Повсюду глупости, неинтересности и пустота.

Сегодня ему пусто настолько, что не хочется даже забираться под полог кровати в обнимку с воображаемым Поттером. На пару секунд Скорпиус представляет, как это могло бы выглядеть в реальности, но тело не реагирует.

— Плохо, — говорит Малфой, оборачивая полотенце вокруг бедёр. – Очень плохо.

Разговоров с самим собой за ним раньше не наблюдалось, но с появлением боггартова кураторства многое изменилось.

— Что плохо? – раздаётся откуда-то от двери, но ещё раньше, чем Скорпиус слышит этот голос, он чувствует холод.

Свежий воздух врывается в раздевалку с силой, остервенело, и Малфой моментально покрывается гусиной кожей. Одно из самых неприятных ощущений на свете.

— Дверь закрой, идиот.

Он обхватывает себя руками за плечи – отчаянный, беспомощный жест, попытка сохранить спокойствие и тепло.

Джеймс стоит перед ним. Шапка, тёмные кудри, зелёные глаза, растянутый свитер… Он точно такой же, как двадцать минут назад, но всё же какой-то другой. Улыбается. Неуверенно.

Скорпиус переступает с ноги на ногу.

— Что ты здесь делаешь? У тебя тренировка.

— Я её отменил.

— Ты не можешь её отменить, ты же не капитан.

— Я её сам для себя отменил.

Ну да, как он мог забыть, это же Поттер. Ему никто не указ, он сам себе царь, бог и пепельница. С пепельницы, кажется, у них всё и началось.

— Поздравляю, — Скорпиус морщится. – Но ты кое-что перепутал. В вашу раздевалку ведёт соседняя дверь, а не эта.

Стоять перед Джеймсом вот так, полуголым и мокрым – на самом деле то ещё испытание. Он не успел вытереться, и капли с мокрых волос теперь неприятно падают на шею и плечи, оставляя дорожки на груди и спине. Всё бы ничего, но Поттер пялится на эти дорожки так, как будто в них заключается смысл его жизни.

— Я шёл не в нашу раздевалку.

— Надо же.

Скорпиус косится на свои вещи. Пора одеваться, но он стесняется одеваться при Джеймсе, потому что так или иначе, но полотенце на бёдрах придётся разматывать. И светить перед Поттером голой задницей или – тем более – членом ему вовсе не хочется, а прикрывать всё это руками будет полнейшим идиотизмом.

— Хотел с тобой поговорить, — Джеймс наконец-то отводит глаза.

Он опирается плечом на стену, такой весь небрежный и… Какой ещё? Скорпиус не хочет додумывать.

— Ну, мы вроде как уже говорим.

— МакГоннагал, наверное, скоро начнёт принимать меры.

— Какие? Зачем? Почему? – Скорпиус всё же подходит к лавке, на которой лежат его грязная форма и повседневные брюки, рубашка и мантия.

Он нерешительно смотрит на свою одежду, но взять ничего не решается.

— Ей виднее, какие. Чтобы мы начали заниматься. Потому что мы вообще не общаемся.

Малфой осторожно трогает самый край полотенца. Снять или не снять? Стоять тут и мёрзнуть, чувствуя, как медленно влага высыхает на коже, или начать уже одеваться?

— Не вижу в этом ни связи, ни смысла.

Джеймс смотрит так жадно, что становится совсем непонятно, какого водного чёрта он все эти дни его избегал.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что мы не общаемся, не мешает лично мне заниматься, — удержаться от самодовольной улыбки не получается. – И я по-прежнему каждую неделю пишу ей отчёты, судя по которым, у нас с тобой всё хорошо.

Еженедельные отчёты – идеальная форма контроля, позволяющая врать, сколько душе угодно. Скорпиус благодарен директору за такую возможность. А ещё ему очень надоело стоять посреди раздевалки недвижимым изваянием, поэтому он, отвернувшись от Джеймса, сдёргивает полотенце. С силой проводит им по рукам, трёт плечи, промокает волосы, наклонив голову.

— И тебя всё это устраивает? – голос у Поттера неожиданно хриплый.

Или, наоборот, ожидаемо?

— Более чем, — Скорпиус оборачивается к нему через плечо. – И тебя, думаю, тоже должно.

Поттер, чуть щурясь, отлипает от своей стены и делает шаг вперёд. Скользящий шаг – грациозный, опасный, может быть, даже танцующий.

— Нет, меня не устраивает, — он улыбается, и в этой улыбке столько призыва и приглашения, как будто это он стоит тут, совершенно раздетый. – Мне этого мало.

Скорпиус находит в себе силы отвести взгляд.

— Ничем не могу помочь.

— Можешь, — Поттер оказывается совсем рядом, его руки ложатся Малфою на плечи.

«Я не хочу, чтобы ты потом снова сбежал», — слова замирают на кончике языка, но всё-таки не произносятся. Дело даже не в том, что для таких откровений слишком рано, и не в том, что сейчас они, наверное, неуместны, а в том, что Скорпиус, скорее всего, вообще никогда не сумеет произнести что-то подобное.

— Джеймс, — он чуть ли не впервые называет его по имени.

— Послушай меня… — прямо в ухо, словно полагая, что Скорпиус иначе ни слова не разберёт, шепчет Поттер. – Я повёл себя, как идиот.

— Ты и есть идиот, — скрыть дрожь в голосе всё же не получается. Хорошо ещё, что возбуждения Джеймс пока не заметил.

— Да, хорошо. Конечно, как скажешь. Я идиот, — то ли подтверждая эти слова, то ли опровергая их, Поттер прижимается к нему сзади.

Первый порыв – вырваться, но Скорпиус почему-то подавляет его, вместо этого откидывая голову назад, уютно устраивая её на плече Джеймса. Он больше не думает ни о том, что раздет, ни о том, что совсем недавно стеснялся своей наготы.

— Отлично. Ты идиот. И что дальше?

А дальше Поттер целует его в ухо, проводит языком по шее, накрывает руками живот – и опускается ниже. Довольно хмыкает, обнаружив, что там его уже заждались, и обхватывает член Скорпиуса пальцами, чтобы сделать несколько первых, робких движений.

В мечтах он был гораздо активнее и решительнее, может быть, даже – опытнее, но в мечтах не было этого горьковатого табачного запаха, без которого Малфою жить так же трудно, как заядлому курильщику без сигареты.

Он поворачивает лицо и тянется губами к губам Джеймса, чтобы наконец-то ощутить дымный привкус. Джеймс целует его – и Скорпиус теряется в своих ощущениях, растворяясь одновременно во влажном танце их языков и том жарком, потрясающем, что делают руки Поттера у него между ног.

«Ради этого стоило задержаться на тренировке», — думает Скорпиус, когда всё заканчивается. Обессиленный, он опирается на Джеймса и закрывает глаза. Под веками расходятся разноцветные круги, в ушах шумит, а ноги дрожат, и он, конечно, может сейчас ошибаться, но Поттер вполне заслуживает того, чтобы его простили.

Только Скорпиус не собирается этого делать.

Как только возвращается способность существовать и функционировать в окружающем мире, Скорпиус сбегает. То есть, нет, сначала он вытирает живот полотенцем, которое тут же отправляется в мусорную корзину, потом одевается, потом осторожно проводит двумя пальцами Джеймсу по щеке – и тут-то уже и сбегает.

Но Поттеру даже не нужно смотреть ему вслед, чтобы распознать в этом побеге акт мести. Месть, правда, длится достаточно долго – вплоть до квиддичной встречи между Гриффиндором и Слизерином.

Ещё до начала матча Скорпиус мысленно отмечает его как рубеж. Чем бы ни закончилась эта игра, после финального свистка нужно будет закончить другую игру – ту, что между ними. Неважно, чем, хотя по постоянно преследующему его взгляду Поттера понятно, чем именно, равно как и по его собственным мыслям.

Их тянет друг к другу, но Скорпиус находит неожиданное удовольствие в том, чтобы держать Джеймса на расстоянии. Расстояние измеряется количеством сказанных друг другу слов, настороженностью проведённых в библиотеке четвергов и совместно выкуренными сигаретами. Вдыхать чужой дым теперь слишком близко, слишком интимно, поэтому Малфой предпочитает перехватывать руку Поттера, забирать у него зажженную сигарету и докуривать самостоятельно. Это, конечно же, не всерьёз, он ведь знает, что курение вредно.

Он издевается – и по улыбке Джеймса видит, что тот это понимает.

От всего этого сладко ноет в паху и добрая половина снов отмечена присутствием Поттера, его поцелуями и прикосновениями, но проблема в том, что Скорпиусу сейчас есть, с чем сравнивать. И реальное ему больше по вкусу.

Перед началом игры команды выстраиваются в две шеренги – друг напротив друга. Они пожимают руки соперникам, и от Джеймса в квиддичной форме просто невозможно отвести взгляд. Непривычно видеть его одетым так, как все остальные, но ему безумно идёт этот, предназначенный исключительно для магов костюм.

Хотя, конечно, в маггловских шмотках он тоже выглядит потрясающе.

Джеймс берёт его за руку, но не останавливается на ладони – скользит дальше, ныряя в рукав, обхватывая запястье, проводя большим пальцем по косточке. Жест, абсолютно незаметный с трибуны, но переворачивающий всё внутри здесь и сейчас.

Дыхание сбивается моментально.

— Не пытайся отвлечь меня, Поттер, — Скорпиус закусывает губу.

— Удачи, Малфой.

Удача ему действительно пригодится – а кому она не пригодилась бы? – но Скорпиус, честно говоря, рассчитывает на успех. Он много тренировался (капитан всерьёз волновался, как бы он не переусердствовал) и уверен, что у него всё получится.

Когда свисток извещает о начале игры, уверенность никуда не пропадает, лишь прибавляется. Он обводит взглядом свою команду, чувствуя что-то похожее на гордость… Гордость просто от того, что он причастен, что он с ними вместе. Его даже не смущает то, что в их сборной так много девчонок. Столько, сколько, пожалуй, никогда не было: юркая Рейчел Флинт играет ловцом, высоченная Аманда Бут составляет ему пару в загонщиках, за коренастой Скарлетт Финниган, дочерью отцовской подруги детства, закреплено место охотника. Да и сам он, собственно, летает вместо Забини, которая нескоро поднимется в небо. От перелома у неё не осталось ни следа, и боли не мучают, но появившийся после падения страх – большая помеха для того, чтобы выйти на поле.

Скорпиусу это на руку. Наверное. Он уже не знает, нужно ли ему это соревнование, ведь вступать в команду только ради того, чтобы разозлить Поттера, было глупо. Спору нет, со своими командными обязанностями он справляется великолепно, но квиддич для него вовсе не главное в жизни.

«Не лучшие мысли для начала игры», — отмечает он и, с силой оттолкнувшись, взлетает.

Бита приятно оттягивает правую руку. Скорпиус делает несколько пробных взмахов, чтобы разогреть мышцы, и разворачивается так, чтобы солнце светило в спину. Зимой оно неяркое, но осторожность точно не помешает, ведь его цель – отбивать бладжеры, а не получать ими по голове.

— На улице сегодня довольно холодно, но наши непревзойдённые преподаватели на славу зачаровали территорию стадиона! – где-то внизу вещает Лисандр, усиливший голос Сонорусом.

Или это Лоркан, они вместе комментируют матчи.

Первый гол забивают на третьей минуте – и забивают, к сожалению, Слизерину. Или к счастью, потому что разозлённые охотники в зелёных мантиях бросаются к воротам соперника с утроенным рвением. Бладжеры тоже начинают метаться как будто быстрее, и Скорпиус слегка теряется в сумасшедшей игровой карусели. Он пропускает мимо себя несколько мячей прежде, чем вспоминает, зачем вообще здесь оказался.

Но уж когда вспоминает… Бита словно оживает в его руке. Она сама тянется к бладжером, и телу – вместе с метлой – остаётся только следовать за ней, вовремя перемещаясь и разворачиваясь для удара. Сбивать никого Малфой не сбивает, нет нужды идти на подобные риски, но направленные его рукой мячи существенно мешают продвижению гриффиндорских охотников. И у команды Слизерина появляется шанс не только отыграться, но и выйти вперёд.

Они забивают четыре мяча подряд, и на трибунах становится тихо. Преимущество не из крупных, гриффиндорские львы и не такое отыгрывали, особенно если на поле появится снитч – и угодит прямо Поттеру в руки. Но, судя по спокойствию Джеймса, парящего где-то у Малфоя над головой, золотистый мячик с серебристыми крылышками не спешит показываться на глаза.

«Интересно, а что будет, если он вообще не покажется? – думает Скорпиус, в очередной раз замахиваясь и отбивая. – Игра растянется до бесконечности?» Бесконечный матч ему и даром не нужен, он спутает все его планы. Эта встреча должна закончиться, чтобы они смогли после неё поговорить один на один. И, к слову, сделать это будет гораздо проще, если выиграют серебристо-зелёные, потому что в противном случае радостные гриффиндорцы нескоро позволят своему герою побыть в одиночестве.

В том, что героем из всей команды будет именно Джеймс, Скорпиус не сомневается. Ведь по большому счёту всё зависит именно от того, кто поймает снитч.

Немного обидно, что его задача на сегодня – не позволить Поттеру этого сделать.

Снитч появляется перед ловцами тогда, когда разрыв в счёте становится, говоря прямо, критическим. Слизерин выигрывает: двести против семидясети, и если Джеймс сейчас выполнит своё предназначение…

Это недопустимо, и Скорпиус, охваченный азартом, не долго думая, посылает бладжер вперёд и вверх. Он рассчитывает траекторию его движения так, чтобы мяч сбил Поттера с толку, промелькнув у него перед носом. Пары секунд, на которую он замешкается после такого маневра, будет вполне достаточно для Рейчел, которая уже несётся навстречу с другой стороны поля. Её скорости не хватает на то, чтобы добраться до снитча первой самостоятельно, как раз для этого и нужен Малфой, а вот у Джеймса скорости даже с избытком…

Настолько с избытком, что Скорпиус, оказывается, ошибся в расчётах. Он посылал бладжер так, чтобы тот пронёсся перед метлой Поттера, но мяч врезается прямо в древко. Там, где Джеймс держится за него левой рукой.

Древко ломается с таким оглушительным треском, что его слышит весь стадион. Трибуны замолкают, и в потрясённой тишине слышно, как Лоркан (или Лисандр) жалобно говорит:

— Джеймс?

А Джеймс падает вниз. Он отчаянно пытается выровнять свой полёт, но бладжер, отбитый на этот раз гриффиндорской загонщицей, не успевшей догадаться, в чём дело, возвращается к нему бумерангом. Он снова попадает в метлу — туда, где соединяются прутья, и выравнивать становится нечего.

Рейчел ловит снитч, но на это никто не обращает внимания. Скорпиус, во всяком случае, не обращает.

Нет, он не пикирует на землю, чтобы нестись со всех ног туда, где падает Поттер. Он просто висит в воздухе и ничего не понимает. Совсем. Ни-че-го.

Это он? Это он, что ли, во всём виноват? Он сбил Поттера?

— Молодцом, Скорпиус, — подлетевшая Скарлетт с радостной улыбкой бьёт его по плечу, и Малфоя, наконец, отпускает.

Он кое-как кивает в ответ и направляет метлу на снижение, чтобы, едва коснувшись пятками песка, перемешанного со снегом, ринуться туда, куда гриффиндорская команда уже левитирует своего ловца. В Больничное Крыло, разумеется.

Догнать их почему-то получается уже только внутри. Наверное, это чувство вины мешает ему бежать в полную силу. И смотреть в глаза всем, кто здесь находится, тоже мешает.

— Эй, — это Роза. Она тоже тут? Хотя… ничего удивительного, они всё-таки родственники. – Ты же не специально? Скажи, что ты не специально!

— Успокойся, — а это уже Фред. Он испытующе смотрит на Скорпиуса, но по лицу видно, что сам ответ уже знает.

— Я не хотел его сбивать, — звучит очень жалко. – Хотел только, чтобы бладжер пролетел перед ним. Он сбавил бы скорость и…

— Вот видишь! – рядом материализуются братья Скамандеры.

— Как он? – и Альбус.

Гриффиндорская команда – перепуганные, ошарашенные, потерянные, — жмутся к стене, переводя взгляды со Скорпиуса на всех остальных и обратно. Квиддич – это квиддич, спорт и всё такое, а там, где спорт, там возможны и травмы. Но одно дело просто знать об этом, держать знание в голове, и другое – видеть своими глазами.

— Всё будет в порядке, — из-за ширмы выныривает мадам Помфри, сухонькая старушка с лицом, похожим на печёное яблоко. – Но ему нужен покой.

— А нас здесь…

— Слишком много, — на лету схватывают Лоркан и Лисандр, красноречиво поглядывая на команду. Друзья всё-таки намного важнее.

— Да, — скрипуче соглашается заведующая Больничным Крылом.

В конце концов, выгоняют их всех, кроме Альбуса, и Скорпиус понимает, что поговорить с Джеймсом ему не удастся. Сегодня – совершенно точно, а потом… Кто знает, захочет ли он потом с ним разговаривать?

Сам Малфой, наверное, бы не захотел. Эта мысль подталкивает к самому малодушному из всех возможных исходов: сделать вид, что ничего не было. Не извиняться за произошедшее на игре и не выяснять отношения по поводу того, что было до. Дотянуть на неуклюжих четвергах до конца учебного года, а потом постараться забыть.

«Со временем всё забывается», — история его семьи научила Скорпиуса именно этому. Ведь если бы дела обстояли иначе, его до сих пор дразнили бы, называя сыном Пожирателя Смерти, но никто никогда – ни разу! – не проронил ничего такого в его адрес.

Возвращаться в слизеринскую гостиную Малфою не хочется. Он понимает, что результаты матча оспариваться не будут. Квиддич – это квиддич, спорт и всё такое, здесь может случиться всякое – с каждым, и поэтому гриффиндорцы не протестуют. Бладжер может попасть в любого, а загонщики и существуют для того, чтобы мешать чужим охотникам и ловцам, так что всё было честно.

Но внутри всё равно слишком паршиво, чтобы можно было согласиться с победой.

Скорпиус подпирает плечом стену коридора и не знает, куда себя деть. Он вздрагивает, когда из темноты появляется Уизли. Тот, который Фред. Хотя более ожидаемым было бы встретить бойкую, вездесущую Розу.

— Слушай, не вини себя. С ним всё будет в порядке, ты же слышал, что сказала мадам Помфри, — это самая длинная фраза, которую он когда-либо слышал от Фреда.

Ну, если уж один молчун решается пойти на контакт, другому не стоит отмалчиваться. Тем более, что он, стараниями Джеймса, уже, наверное, не такой уж молчун.

— А если он подумает, что я нарочно хотел его сбить?

— Не подумает.

Уверенность Фреда, конечно, радует Скорпиуса, но сам он её вовсе не разделяет.

— А если всё же?

Уизли замирает рядом, точно так же прислонившись к стене. Рыжий, веснушчатый, коротко стриженный, он словно источает тепло, и Малфою становится немного спокойнее.

— То ты ему объяснишь.

Но до конца мандраж всё же не отпускает.

— Мне, наверное, нужно будет заранее приготовить Веритасерума, чтобы он мне поверил.

— Верита… чего?

Ах да. Уизли не сталкивались с допросами в Аврорате, Уизли не знают ничего о Сыворотке Правды, а в Хогвартсе о таких страшных вещах не рассказывает. У Скорпиуса для страшных вещей есть отец, которого на воспоминания тянет редко, но многословно и красноречиво.

— Зелье такое, — Малфой ковыряет носком ботинка каменный пол, — если его кому-то подлить, то соврать он не сможет.

Улыбнувшись, Фред качает головой.

— Не надо никаких зелий. Он и так поверит тебе.

У Скорпиуса на этот счёт вагон и маленькая тележка сомнений.

— Почему ты так думаешь? – спрашивает он, чтобы хоть чуть-чуть их развеять.

— Потому что знаю, что он захочет поверить.

Либо Скорпиусу чудится, либо в этом действительно есть намёк. Ему не хочется уточнять, потому что возможный ответ его очень пугает. Но Фред, в отличие от него, не боится – и он уточняет:

— Вы с Джеймсом… — Уизли краснеет и запинается, не в силах подобрать слов, — ну…

— Что? – Скорпиус холодеет.

— Вместе? – к последней букве Фред становится почти такого же цвета, как широкие полосы на шарфе, который он всё ещё не успел снять.

Бабушка учила его, что отвечать вопросом на вопрос некрасиво, но ничего другого Малфою в голову не приходит.

— С чего ты взял?

Самое смешное, что ему даже отрицать ничего не надо. Они ведь правда не вместе – в общепринятом смысле этого слова. За рамки отношений куратора и подшефного, задуманных старой кошкой МакГоннагал, они всё же вышли, но ни до чего большего не добрались.

Возможно, сейчас всё было бы иначе, если бы не мордредов бладжер.

— Альбус видел, как вы целовались. На вечеринке.

Скорпиус закрывает глаза. Хочется откинуть голову и хорошенько побиться об стену. Или повыть. Или найти где-нибудь хроноворот, о котором он читал давным-давно в библиотеке Малфой-мэнора, и повернуть время вспять. Чтобы, например, просто не спрашивать Джеймса о том, с кем у него свидание.

Ладно. Хроноворотов, говорят, уже не осталось. Всё равно ничего не изменишь.

— Альбус только тебе рассказал или всем? – против воли интонация получается довольно враждебной.

Ему не хочется никого обижать, ему просто страшно.

— Нет, только мне.

Съехав по стене, Малфой закрывает руками пылающее лицо, и по громкому шуршанию понимает, что Уизли опускается рядом. Они долго молчат, и Скорпиус боится поднять глаза, но когда всё же делает это, то не видит в лице Фреда ничего, что ожидает увидеть. Ни презрения, ни осуждения, ни нездорового интереса.

Только участие.

«Он и правда добрый», — проносится в голове. Здесь чувствуется влияние Джеймса, ведь именно он говорил о доброте Фреда Уизли, и, наверное, именно поэтому Скорпиус неожиданно для себя самого начинает рассказывать. Он рассказывает как есть, ничего не приукрашивая и не изменяя. Начиная с решения Сортировочной Шляпы, продолжая предложением покурить и провокацией со Скамандером, завершая происшествием в душе и собственным желанием поговорить.

Фред не морщится и не отодвигается, слушает внимательно, заинтересованно склонив голову набок. И улыбается, самыми уголками губ улыбается, как будто Скорпиус рассказывает ему что-то забавное.

— Завтра, — мягко говорит он, когда Малфой обессилено замолкает, — завтра к нему можно будет попасть. Мадам Помфри уже разрешила.

— Я боюсь, — в этом оказывается совсем несложно признаться.

— Я бы тоже боялся. Но вам и правда нужно поговорить. Мы не будем мешать. Я предупрежу наших, чтобы после обеда никто туда не ходил.

После обеда? Джеймс как раз выспится, а у Скорпиуса закончатся занятия. Если думать обо всём в таком, рациональном ключе, волнения становится меньше.

— Спасибо.

— Не за что, — Фред поднимается. – Желаю удачи.

Удача ему пригодится – а кому не пригодилась бы? Скорпиус и рад бы рассчитывать исключительно на успех, но успеха здесь быть просто не может. Для успеха нужны его собственные старания, и он готов постараться, если речь идёт о том, чтобы рассказать о своих мыслях и чувствах, но основное, главное, последнее слово будет за Джеймсом.

Глядя на то, как Уизли отряхивает мантию, Скорпиус думает, что удача, о которой он сейчас грезит, всё же на его стороне: иначе Фред его попросту не нашёл бы. Кстати…

— Как ты узнал, где я?

— Нам досталось кое-что от родителей, — следует ответ после непродолжительной паузы. – Ну, не от моих мне, в смысле, а нам всем… — он достаёт из кармана в несколько раз свёрнутый пергаментный лист. – Когда-то она принадлежала моему отцу и его брату, а потом он подарил её дяде Гарри. Гарри Поттеру.

— И что это?

— Карта Хогвартса, — развернув пергамент, Фред прикасается к нему кончиком палочки и тихо шепчет какое-то заклинание. – Вот, смотри.

Послушно Скорпиус смотрит. Перед ним разворачивается удивительная картина: прорисованный до мельчайших деталей план школы, а на нём – цепочки следов, точки и подписи.

— Это мы, — Фред пальцем указывает в левый нижний угол пергамента.

И действительно: там, рядом мерцают две точки, над одной из которых написано «Уизли», а над другой – «Малфой».

— Невероятно. Классные вещи достались вам от родителей, — он вспоминает про мантию-неведимку, — а мне только…

Скорпиус не договаривает, а Фред не лезет с расспросами. Бережно сложив и убрав карту, он тихо уходит, оставляя Малфоя наедине с его мыслями. Их, на самом деле, немного, и все они вертятся вокруг предстоящей беседы – суматошные, одна бестолковей другой, и если перебирать их, досконально продумывая каждую, наверняка можно сойти с ума.

Сходить с ума Скорпиусу вовсе не хочется. По крайней мере, до завтрашнего разговора.

Настраиваясь на лучшее, он отправляется к себе, но даже за закрытым пологом собственной кровати не получается ни успокоиться, ни заснуть. Завтрак и занятия проходят нервно и путано, из нудных объяснений профессора Бинса и сбивчивых речей профессора Лонгботтома Скорпиус не запоминает ни слова. Но это, наверное, и неважно, ведь чужие слова никак ему сейчас не помогут.

Свои, правда, оказываются не самыми оригинальными.

— Привет, — говорит он, неловко опускаясь на стул возле больничной кровати.

Джеймс сидит, опираясь спиной на подушки, и вид у него крайне скучающий.

— Привет. Пришёл меня добить?

После этого, наверное, и разговаривать не о чем. Скорпиус опускает голову, чувствуя себя полным идиотом, понимая, что пришёл зря… А Поттер смеётся.

— Эй, — он с кряхтением приподнимается и толкает Скорпиуса в плечо. – Я пошутил.

— А?

— Всего лишь шутка. Мы же это с тобой обсуждали уже: всё, что ты делаешь, ты делаешь хорошо. Если бы ты хотел меня покалечить или убить, то, думаю, справился бы с этой задачей.

Джеймс говорит это серьёзно и тихо. Очень тихо – так, что Скорпиус слышит стук собственного сердца. Лихорадочный, радостный стук.

— Просто хотел отвлечь тебя от снитча.

— Я так и подумал. Но в следующий раз, пожалуйста, знай: для того, чтобы я отвлёкся от игры, в меня не обязательно попадать бладжером.

Напряжение отступает. Не постепенно, медленно оставляя каждый крохотный нерв, а быстро и сразу, заставляя всё внутри ликовать. Но Скорпиус пытается осадить себя.

— А что ещё я мог сделать? – он разводит руками.

— Поцеловать, например.

Нет смысла объяснять Поттеру, что тогда на поле было слишком много народа для поцелуев. Потому что сейчас здесь нет никого, кроме них, а значит, не стоит тратить время на отговорки.

Под осуждающим взглядом Альбуса Скорпиус щёлкает зажигалкой. Приходится прокрутить колёсико несколько раз, прежде чем появляется огонёк. Он осторожно подкуривает.

— Я надеялся, что Джеймс выпустится и это табачное безумие наконец-то закончится, — преувеличенно несчастно говорит Поттер-младший.

— Теперь выпускаемся мы, и это совершенно точно закончится. Вряд ли нам придётся видеться каждый день.

— О, ради этого стоит жить!

Они смеются. Они стоят в тамбуре последнего вагона Хогвартс-Экспресса и возвращаются из школы. Или, правильнее – уезжают из школы во взрослую жизнь. Альбус и Скорпиус даже не стали занимать отдельное купе, потому что нет смысла: вещи они отправили домой заранее, да и компании на целое купе больше нет. Роза, Фред и Скамандеры закончили Хогвартс в прошлом году, остальные и того раньше.

— Что теперь будешь делать? – спрашивает Альбус, вырисовавая одному ему понятный узор на стекле.

Скорпиус лениво пожимает плечами.

— Докуривать.

— Нет, я имею в виду вообще…

— Вообще? Для начала схожу на свадьбу к Розе и Лоркану.

— Не выйдет, — фыркает Альбус. – Роза вся в мать. На Рождество она заявила, что нет ничего важнее карьеры и замужества можно не ждать в ближайшие пять лет точно.

— Какая жалость, — Скорпиус выпускает дым через ноздри. Этому он научился у Джеймса, как, впрочем, и большинству всего, что связано с любовью и сигаретами. – Тогда к Лисандру и Кимберли.

— Это уже более вероятно. А если серьёзно?

Скорпиус мрачнеет. Он не любит разговоры о будущем, потому что его будущее пока что слишком туманно.

— Понятия не имею, честно. А ты?

— Не знаю. Может быть, поеду в Румынию к дяде Чарли, как Джеймс. Откуда у него, кстати, такая любовь к драконам? Может быть, буду работать в банке, как дядя Билл. Может быть, начну помогать Фреду в «Волшебных вредилках».

— Выбирай семейный бизнес, не прогадаешь.

За прошедшие два года Скорпиус научился почти не завидовать крепости связей в семьях Уизли и Поттеров. Впрочем, в последнее Рождество даже у него дома всё было почти хорошо, так что, наверное, грех жаловаться. Хотя и загадывать рано: кто знает, почему родители вдруг воспылали друг к другу нежностью, расцвеченной мягкими, радостными улыбками?

А Джеймс… А Джеймс, закончив седьмой курс, уехал в Румынию на каникулы – посмотреть на драконов, и неожиданно решил там остаться. Влюбился в горы, клубы пламени и переливающиеся на солнце чешуйки.

«Драконы напоминают мне тебя. Такие же злюки», — написал он в самом первом письме.

Скорпиус не спорил. Сказал только, что Поттер и сам похож на дракона, когда выдыхает дым носом.

Ну, в общем, ничего нового, ничего необычного.

Его сигарета заканчивается ровно тогда, когда поезд подъезжает к вокзалу. Кингс-Кросс встречает привычной картиной – колонны, рельсы, толпы людей на перроне, но Скорпиус старается не смотреть за окно. Ему страшновато.

— От тебя несёт сигаретами, — сообщает Альбус, когда перед ними открываются двери. – Если тебя встречают, то точно заметят.

Он тянется за палочкой, чтобы заклинанием убрать неприятный запах, но Скорпиус останавливает его. Малфою табачный аромат напоминает о Джеймсе. О Джеймсе, который сейчас далеко-далеко.

— Наплевать, — он спрыгивает с подножки и оглядывается по сторонам.

Родителей он замечает практически сразу же. Точнее, практически сразу же он замечает мать. А если ещё точнее, то её округлый живот, который почти не скрывает строгая мантия.

— Ого, — Альбус дёргает его за рукав. – Ты только посмотри!

— Я вижу, — ошарашено тянет Скорпиус. – Но только не уверен, что мне это не кажется.

— Не кажется, — раздаётся прямо над ухом. – Я настоящий.

У Малфоя слабеют колени. Этот голос – если верить глупым женским романам, — он узнает из миллиона. Если верить собственной интуиции – из миллиардов.

— Поттер? – ни о чём не думая, Скорпиус разворачивается к нему. Впрочем, думать и не о чём. Все, кому были интересны их отношения, давно о них в курсе. – Что ты здесь делаешь?

Справедливости ради нужно отметить, что их отношения были интересны решительно всем.

— За тобой приехал, — Джеймс улыбается. – Драконы в питомнике стали слишком добрыми и послушными. Нужен кто-то, кто это исправит.

— Придурок.

Как тогда, давным-давно, Скорпиус утыкается лбом ему в плечо. Знакомый запах – табак, зелёное яблоко, мята… Вроде бы не виделись тысячу лет, а Поттер всё такой же – шапка, кудряшки, небрежно повязанный шарф. В начале июня. Точно придурок.

— Сам такой. У тебя, кстати, пепел на мантии.

— Так и не научился по-нормальному стряхивать, тяну до последнего.

Джеймс гладит его по спине, и тепло его ладони чувствуется даже сквозь мантию.

— Будем курить паровозиком.

— Да хоть Хогвартс-экспрессом.

«С тобой всё, что угодно», — думает Скорпиус. Джеймс согласно кивает. На это он и рассчитывал.

Fin~