Сказка для Северуса Снейпа

Северус зажмурился, вдохнул, прогоняя видение, потом вновь открыл глаза и обвел взглядом огромное помещение книжного магазина, куда мать привела его в свой единственный выходной день. Ничего не изменилось. Впереди и сзади него, по бокам, повсюду были стеллажи с книгами. И лестницы, на которые можно было залезть, чтобы дотянуться до верхних полок. Впрочем, Северус был таким маленьким, что и до средних не дотягивался.

А еще книги пахли. Помимо немоты и вечно пьяного отца, в жизни у Северуса было еще одно несчастье: чувствительный нос. Запах речки-вонючки в Спиннерз-Энд, запах мусорных баков через восемь домов дальше по улице, запах несвежей каши, которую мама заставляла есть его по утрам… Но сейчас пахло совсем по-другому — новыми книгами, только что из типографии, цветами на стойках, которые тянули свои листья вверх, к потолочному окну, и целым миром: какими-то совершенно неизвестными посетителями магазина, которые могли себе позволить покупать книги именно здесь — в самом популярном книжном Манчестера.

Он несмело пошел вдоль полки, прикасаясь к переплетам. Никогда ему не попадалось столько новых книг сразу. Все, что было дома, досталось им от бабушки, либо мама приносила от старьевщика. И всегда, когда она это делала, отец страшно кричал, а мама застывала, прижимая книги к груди: боялась, что он их сейчас у нее вырвут.

Северус вздрогнул, вспомнив последнюю родительскую ссору, и невольно дотронулся пальцем чуть повыше виска, нащупывая шрам в том месте, куда отец попал ботинком.

— А ты что тут делаешь? — раздался возмущенный возглас за его спиной. — Магазин закрыт!

Сначала в ноздри ему ударил цветочный запах — в еле уловимый аромат сирени вкрадывалась пряная нотка. Обернувшись, Северус увидел серые глаза, в упор смотрящие на него. Это был довольно высокий мальчишка лет пятнадцати, с вытянутым лицом и чуть выпяченной нижней губой, в чистых коричневых брюках и жилетке, с аккуратным зеленым, в белую полоску, галстуком. В руке он покручивал тросточку с набалдашником в виде змеиной головы. На устрашающего вида серебристой морде вызывающе горел изумрудный глазок. Северус уставился на белое, с тонкой прожилкой синей венки запястье мальчишки — кожа на нем, казалось, была такой нежной, что если дотронуться до нее хотя бы пальцем, то, наверное, останется синяк.

— Ну, что молчишь?!! Как ты тут оказался? Отвечай!

Северус перевел взгляд на хмурое лицо. Мальчишка встряхнул головой, и роскошная волна белых волос, подсвеченных лучами заходящего солнца, падающими сквозь окно в потолке, вынырнула откуда-то из-за его спины и окутала плечи. Это было… красиво.

Настолько красиво, что Северус чуть не протянул руку, чтобы потрогать белые пряди, но потом вспомнил, что касаться других неприлично, и что сердитый мальчишка требовал объяснить, зачем он здесь. Он показал рукой на коридор между стеллажами и на лестницу в его конце, на которой Эйлин Снейп разговаривала со своим бывшим одноклассником, владельцем магазина, Абраксасом Малфоем. Потом потыкал пальцем в себя, в книги о путешествиях, которые стояли на полке прямо перед ним, затем вынул из кармана пятифунтовую бумажку и выставил вперед два пальца, тем самым объясняя, что ему можно выбрать два тома.

— Ааа, — понимающе протянул мальчишка, и выражение его лица стало чуть менее хмурым и настолько же менее презрительным. — Этот магазин принадлежит моей семье, — важно сказал он. — Я Люциус Малфой.

Северус продолжал завороженно смотреть на него.

— Да, и еще у нас много таких же магазинов, — продолжал мальчишка, с гордостью окидывая взглядом огромное помещение.

Подошла Эйлин и взяла Северуса за руку.

— Ты уже взял книги? Нам скоро надо идти, — сказала она.

— Выбирайте, мадам, — покровительственно показал рукой на полки Люциус и отступил вглубь коридора.

Северус с сожалением посмотрел ему вслед. Хотелось пойти за ним, но мать перегородила собой проход и стала деловито перебирать книги, предлагая Северусу то одну, то другую. Подавляя вздох, он отвернулся и тоже стал выбирать. Отец мог вернуться с похорон своего упившегося приятеля каждую минуту, и следовало поторопиться.

Дома им неожиданно повезло. Ужравшийся как свинья отец уже храпел на диване в гостиной, по привычке положив ноги в грязных ботинках на подлокотник. Пока мать, охая, разувала его, Северус проскользнул наверх, к себе в комнату.

Ему хотелось побыть одному. Лицо и фигура мальчишки из дома Малфоев вновь и вновь вставали перед его глазами.

Затолкав книги подальше под кровать, чтобы отец их ненароком не заметил, Северус сел на пол к стене, почти в самый угол, подтянул тощие коленки к груди и закрыл глаза. Видение было здесь, прямо перед ним. Запястье, волосы и запах. Волосы…

Малфой напомнил ему кого-то. Но Северус был уверен, что никогда не встречал никого, кто бы был даже отдаленно похож на этого мальчишку. Когда-то, когда он был совсем маленьким, мама иногда отводила его к бабушке, в большой особняк на другой конец города, и Северус видел там других детей, одетых так же чисто и красиво, как Малфой, таких же черноволосых и горбоносых, как и он сам. Но никто из них не хотел играть с ним, его называли «немым уродом» и еще — «ублюдком». Он тогда не понимал, что значит это последнее слово, хотя и понимал уже, что нельзя спрашивать. Дома он отыскал «ублюдка» в энциклопедии — писать и читать он научился еще года в четыре, и еще больше запутался.

Мама, странно посмотрев на него, все же объяснила ему, что «незаконнорожденный» — это тот, чьи родители не были женаты. Но его-то были. Что такое быть женатым, он как раз понимал. Свадебная фотография Тобиаса и Эйлин стояла на камине в гостиной, и в редкие периоды примирения отца с матерью кто-нибудь из них с гордостью показывал ее соседям.

Так он эту загадку и не разгадал. Когда Северусу исполнилось семь, мама совсем перестала его водить к родственникам. «Бабушка болеет», — говорила она, но Северус отчего-то отчетливо понимал, что она врет. Впрочем, не видеть этих маленьких уродов, которые обзывали его, было к лучшему. И взрослых, в глазах которых, при взгляде на его мать, мелькали жалость и презрение.

Малфой пах дорогими духами — точно так же, как эти самые взрослые. Хотя его аромат Северусу нравился больше. И Малфой не смеялся над ним — ни над тем, что он был немой, ни над тем, что он был беден. И даже, пусть на секунду, посмотрел на него так, как будто между ними могло быть что-то общее. Как будто он, Северус, имел право быть там и разговаривать с этим мальчишкой с его тонкой кожей и белыми волосами.

Волосы. На этот раз Северус вспомнил. Открыв глаза и поднявшись, он на цыпочках прокрался к двери и, отворив ее, прислушался. Снизу по-прежнему доносился храп. Мать, судя по звукам, возилась в кухне. Втянув ноздрями запах подгоревшей овсянки, Северус вдруг почувствовал, как сводит от голода живот, но путь к еде лежал через гостиную, а будить отца было страшно. Прокравшись дальше по темному коридору, он нащупал руками лестницу на чердак, и вскоре уже сидел, скрестив ноги, наверху, выкладывая из пыльных ящиков спрятанные подальше от отцовского гнева книги.

Та, которую он искал, лежала почти на самом дне, в ней были сказки, и он перестал ее читать лет в семь, когда окончательно понял, что в действительности волшебства не бывает. Обложку ее порвали еще до того, как книжка попала в руки Северуса, да и большинство страниц в ней отсутствовало. Из сказки про Лунного принца они были вырваны почти все, сохранилось только самое ее окончание и картинка, с которой на Северуса смотрел мальчик как две капли воды похожий на Малфоя. Только глаза у него были голубые, а не серые, и вместо трости он держал сверкающий посох.

У себя в комнате Северус устроился в кровати, чтобы в любую минуту притвориться спящим, и, подсвечивая себе фонариком, перечитал последние строчки сказки. «А Лунный принц так и не понял, что проклятье, которым его наградила ведьма, стало его величайшим даром. Ведь с тех пор каждому, кому удавалось дотронуться до его волос, во всем и всегда на протяжении всей жизни сопутствовала удача».

Захлопнув книжку, Северус снова открыл ее и снова перечитал. И делал это еще раз десять, надеясь, что до него хоть как-то дойдет смысл этих слов. Но, возможно, и в самой сказке никакого смысла не было. Как не было его, например, в мечтах о том, чтобы еще хоть раз в жизни увидеть Малфоя.

В Спиннерз-Энд подобные дети не заходили. К бабушке Северус тоже вряд ли когда-нибудь попадет. Да и с какой стати там бы появился Малфой? Хотя, его отец ведь был маминым одноклассником. Но пропасть между мамой и ее одноклассниками была, кажется, даже больше, чем между Северусом и их детьми. А в магазин она с ним пошла наверняка только потому, что боялась, что отец изобьет ее и вынудит отдать неожиданно полученные деньги.

Северус затолкал книжку под кровать, погасил фонарик и забрался под одеяло. Никаких лунных принцев нет, сказал он себе.

Внизу что-то стукнуло, заорал отец, и затем хрипло закричала мать. Северус натянул на голову подушку и, не обращая внимания на протестующий живот, провалился в сон.

Две недели прошли вполне сносно. За это время Северус перечитал купленного Жюля Верна и Майна Рида раз пять, и — что можно было считать праздником — ни разу не был выпорот отцом. В эти дни тот был совсем «в ненастроении», и напивался сильнее, чем всегда, поэтому, придя домой, сразу заваливался спать. В другие же иногда стоило только попасться ему на глаза, как немедленно находился повод. Чаще всего это звучало как «слоняется без дела», «криворукий урод», а еще «не смей смотреть так на меня, принцевский выродок!» Северус и сам знал, что отца это заводило куда сильнее, чем все остальное, но заставить себя опустить глаза не мог.

Ну, а что ему еще оставалось делать? Кричать и ругаться у него не получилось бы, плакать было нельзя, только и можно было пытаться вложить в свой взгляд все презрение и ненависть к этому мужлану. Конечно, за это доставалось еще больше.

«Мужлан» — это было слово от бабушки. Кто-то, кто размахивал руками, громко кричал, отпускал грубые словечки, а еще пах дешевой выпивкой и потом. Взрослые у бабушки пахли духами, тонкими винами, шампунями и каким-то особенным мылом. И только изредка неприятно — потом и лошадьми, но ненадолго. Северус никогда не задумывался о том, что их кожа тоже пахнет, но теперь ему приходило в голову, что он бы хотел узнать, как пахнет кожа Малфоя. Впрочем, о Малфое он себе думать запретил…

Были и другие приятные запахи, в непосредственной близости. Ему не слишком нравился запах мамы — что-то вроде прогоркшего жира, но, по крайней мере, он не таил угрозы, как запах отца. Кроме того, прогоркший жир означал, что мама где-то рядом.

Зато ему очень нравился чистый, нежный запах Лили Эванс, соседской девчонки, которая иногда помогала ему делать уроки. Один раз она забыла надушиться лавандовой водой своей мамы, а Северус как раз промочил свитер под дождем, Лили помогала ему снять его и подошла слишком близко…

В эти недели он все ждал, что Лили вот-вот вернется из Франции, куда уехала с родителями в самом начале каникул, но, кажется, напрасно. Может быть, им там очень понравилось, и они решили остаться еще на полмесяца?

Как бы то ни было, через две недели привычная жизнь неожиданно кончилась. Сначала заболела мать. Изможденная, неприятно-желтая и вспотевшая, дня три она лежала в своей комнате, коротко, хрипло постанывала и просила Северуса уйти и не смотреть. Пахло теперь чем-то совсем уж горьким, а еще разными лекарствами — эти запахи Северус любил, несмотря на то, что они обычно не означали ничего хорошего.

Потом мать увезли в больницу. Отец тоже исчез, «на заработки», и Северус остался в доме один. Уезжая, мать сказала, что это ненадолго, и несколько дней он ждал, сидел в гостиной на диване, положив на колени книжку, но, скорее смотрел в пространство, чем читал. Потом отключили свет, и пришлось уходить на улицу. Первые пару дней он питался прокисшей кашей, потом разыскал овсяную крупу и кое-как разводил ее в горячей воде, а затем глотал мерзкую клейкую массу.

Поначалу он продолжал ждать, что вернутся Эвансы, но их дом (за пустырем на соседней улице) все так и стоял закрытый и чужой. О маме тоже не было никаких известий. Солнечный июль сменился дождливым августом, и, в конце концов, Северусу уже стало казаться, что так все и будет тянуться до скончания веков, как вдруг все опять изменилось.

В тот день было одновременно и жарко, и ветрено, и Северус, с книжкой на коленках, сидел в своем любимом месте — на раздвоенном дереве у реки. Прищурившись, он разглядывал медленно плывущие по небу маленькие облачка и думал, как было бы хорошо, если бы это не граф Монте-Кристо был в Париже, в опере, а он сам, взрослый и неожиданно разбогатевший, где-нибудь в кино, держал за руку, например, Лили Эванс. Да, это должна была быть Лили Эванс. У кого еще такие длинные волосы в квартале, как у нее? Северус попытался разглядеть лицо девочки из своей мечты, но в этот момент его довольно грубо дернули за руку.

Перед ним стоял отец, с подбитым оплывшим глазом, но совершенно трезвый и слишком необычно для трезвого злой:

— Опять умного изображаешь! — прошипел он. — Вставай и дуй домой собирать шмотки! Старая карга берет тебя к себе!

Северус закрыл глаза и прислушался. В огромном зале, где он скромно сидел на стуле у круглого стола, запахов было море. Цветочный шел от огромного букета в бело-сиреневой вазе слева: ветки в ней подломились так, что почти касались плеча Северуса, кожей пахло от толстого коричневого альбома с фотографиями, из кресла по ту сторону стола, свежим лаком — от недавно переложенного паркета. Из окна тянуло сырой листвой и немного — после только что прошедшей грозы — озоном.

С улицы, на которой особняки, один другого роскошнее, тонули среди стриженых дубов и лип, только изредка доносились звуки машин, и, казалось, все вокруг говорило о покое. Но чутье Северуса подсказывало, что это временно, и что, скорее всего, в ближайшем будущем не предвидится ничего приятного.

Поэтому, когда в соседнем зале послышались быстрые шаги и веселые перекрикивания, он подобрался, стиснул покрепче холщовую сумку, лежавшую на его коленях, и уставился на приоткрытые двойные двери, которые вот-вот должны были распахнуться еще шире и, в конце концов, сделали это с гулким шумом. Первым в комнату вошел мальчик лет двенадцати. Плотный коротышка с широким лицом, глубоко посаженными голубыми глазами и шапкой волос цвета намокшей пшеницы, он резко отличался от всех остальных, кто бывал в этом особняке. За ним трусили две тоненькие и горбоносые младшие девочки с огромными белыми бантами в волосах. Северус смутно припомнил, что уже видел их, и что, должно быть, они были его кузинами.

Натолкнувшись взглядом на Северуса, коротышка остановился, и его лицо мгновенно приняло надменное выражение:

— А это кто такой? — фыркнул он, оборачиваясь к девчонкам.

— Бабушка что-то говорила про то, что он будет здесь жить, — робким голоском сказала одна из них.

— Бабушка ничего не говорила мне, — заносчиво возразил коротышка, подходя к Северусу и пренебрежительно оглядывая его застиранную одежду. — Кто ты такой? — прикрикнул он. — Отвечай!

Это был один из тех моментов, когда Северус с удвоенной силой осознавал свой ужасный недостаток. Он открыл рот, пытаясь вытолкнуть из себя хоть какие-то звуки, но, как чаще всего и бывало, не получилось даже мычания.

— Так ты еще и немой! — воскликнул коротышка, разражаясь злым хохотом. — А, так ты тот самый немой ублюдок, сын двинувшейся тетки Эйлин. Вот умора-то! — И он подвинулся еще на шаг ближе к Северусу, практически нависнув над ним. Северус приложил все силы, чтобы удержаться и не втянуть голову в плечи.

— И этот стул — мой, а не для всяких уродов! — заявил коротышка громко, с выражением превосходства оглядываясь на девчонок. — А ну слезай живо отсюда!

Северус только замотал головой и крепче вцепился в сумку. Уступать было нельзя, и он, хотя и чувствовал, что коротышка сильнее его, знал это. Но и в драку лезть первым тоже не стоило. Так что сейчас он всего лишь надеялся продержаться, рассчитывая на то, что бабушка, которая решала в кабинете на другой половине дома дела с отцом, закончит их как можно скорее. Она, конечно, не любила его, но драк и обзывалок, как он помнил, при ней никогда не позволяла.

— Ах так?! — угрожающее выражение на лице коротышки и его сузившиеся глаза не означали ничего хорошего, так что Северус приготовился все же к драке, однако неожиданно произошло другое. Вместо того, чтобы ударить, тот резко потянул на себя сумку, и, когда Северус дернул ее обратно, коротышка изо всех сил двинул его в грудь и, выхватив сумку, отскочил к окну и стал размахивать ею. — А ну-ка достань, урод!

У Северуса потемнело в глазах. И что-что, а драться в своем квартале ему приходилось часто. Так что мгновение спустя они с коротышкой уже катались по полу, изо всех сил мутузя друг друга, под визги девчонок, которые отбежали на безопасное расстояние, к дверям.

Однако фортуна предсказуемо оказалась на стороне силы. Поэтому через пару-тройку минут Северус с разбитым носом, как следует приложившись головой о паркет, остался сидеть на полу, в то время как коротышка с победными криками забрался на подоконник, открыл его сумку и стал копаться в ней, под общее хихиканье вынимая то одну, то другую засаленную вещь. Северус попытался подняться, но голова кружилась слишком сильно.

Потом очередь дошла до книг.

— Жюль Верн, «Та-ин-ствен-ный ост-ров», — по слогам прочел коротышка, явно очень довольный собой. И, вытянув на руке одно из главных Северусовых сокровищ, презрительно спросил:

— Урод, ты что, читать умеешь? Книжки-то тебе зачем? За умного хочешь сойти?

В восторге от своей шутки он снова заржал вместе с вторящими ему кузинами, запихнул «Таинственный остров» обратно и затем с брезгливейшей гримасой вытащил двумя пальцами ту самую, потрепанную и с разорванной обложкой, которую Северус все-таки не удержался и уложил в сумку в последний момент.

— А это что?! Ух ты! Ска-а-азки. Наш немой малыш читает сказки, — ухмыльнулся коротышка. — Сколько тебе годиков, вонючка, четыре? Наверное, еще и в кроватку писаешься. Фу, какая гадость грязная. Ой, порвалась, упала…

В этот момент у Северуса все-таки получился бросок, должно быть, от ярости. Стащив коротышку на пол, он со всей силы ударил его куда-то в мясистое розовое лицо, и еще — пользуясь образовавшейся возможностью — дважды коленом в пах. Однако закрепить победу не удалось. Громкий вопль бабушки, казалось, накрыл всю комнату сразу, закладывая уши, и тотчас же в спину Северуса впились железные пальцы горничной Марты, которые, наверное, прекрасно подошли бы солдату.

Далее все опять пошло предсказуемо.

— Боже мой, ну это же невыносимо! Это же не ребенок, а кошмар какой-то! — прижав платок к лицу, привычно возопила бабушка, в то время как Марта пребольно схватила Северуса за плечо, проволокла его через весь зал, затем по лестнице вверх и, наконец, затолкала его в «родной» чулан на втором этаже.

Для привыкшего к темноте и побоям в отцовском доме, а также предпочитавшего одиночество Северуса подобное наказание не могло быть ни устрашающим, ни хоть сколько-нибудь болезненным. Однако в эти часы, сидя на полу, обхватив руками колени и опираясь спиной на знакомый еще по прошлым "отсидкам" проржавевший велосипед, он действительно был близок к тому, чтобы почувствовать себя несчастным — вновь и вновь возвращаясь мыслями к тому, что разорванная книжка — единственное, что связывало его с Принцем, так и осталась валяться на земле под окном.

К вечеру его из чулана, конечно, выпустили. Всем своим видом демонстрируя величайшее неодобрение, Марта грубо отволокла Северуса в кухню, где за выскребленным добела разделочным столом его впервые за три недели покормили настоящей едой — хлебом и молоком. В кухне, ввиду закончившегося рабочего дня, было почти темно, но очень уютно. А только что вынутый из печи хлеб и свежее, немного подогретое, молоко пахли и вовсе просто оглушительно. Все это Северус, однако, отметил достаточно равнодушно, ровно как и нотации кухарки, которая всю трапезу выговаривала ему за то, что он, взятый в дом из большой милости, немедленно отплатил хозяйке тем, что поднял руку на ее любимого кузена Виктора.

Даже ее слова брошенные под конец слова о школе для трудных подростков не могли стать действительно угрозой. Весь ужин мысли Северуса по-прежнему занимала книга, точнее — способы ее достать. Как он и опасался, за время его «отсидки» прошел дождь, и Северус старался не думать о том, во что могли превратиться и без того истрепанные, а теперь еще и порванные страницы.

После ужина Марта велела ему идти в одну из комнат второго этажа, которая, как Северус помнил, была заставлена всяким хламом. За эти годы, что он не бывал у бабушки, ничего не изменилось. Здесь оказались все та же старая мебель, ящики с посудой и поломанными игрушки. К одному из них была прислонена качалка-лошадь с расколотой надвое спиной.

В углу справа стоял аккуратно застеленный диван, перед которым чадила на табуретке масляная лампа. На двери висела его собственная, перепачканная кровью сумка. В другое время внимание Северуса задержалось бы на том, что ему не приготовили обычную комнату, и это означало, что завтра его здесь уже не будет, но сейчас книга была важнее.

Он покорно прошел к дивану и так же покорно разделся — под пристальным взглядом Марты, которая, казалось, как людоедка из сказки про Гензель и Гретель, ощупывала своим взглядом, правда, не хищным, а презрительным, каждую косточку его тела. Потом лег, закутался как мог в тонкое, не греющее одеяло, и, прислушиваясь к бешеному шуму ветра за окном, дождался, пока Марта совершит какие-то манипуляции с лампой и уйдет к себе, в комнату на том же этаже, но за четыре двери отсюда. Ему не понравилось, что она забрала одежду, должно быть, для стирки, но возразить он в любом случае не смог бы. И, в конце концов, она постирает ее лучше, чем делал это он сам — в не слишком чистой речной воде.

Когда все в доме затихло, Северус осторожно встал и ощупью выбрался из комнаты. Спустившись осторожно по лестнице (по счастью, бабушка не терпела беспорядка и ступеньки были хорошо смазаны), он проник в коридор за кухней, открыл дверь черного хода, и, надев первые попавшиеся под ноги, размеров на десять больше его собственного, галоши, выбрался в сад.

Дождь уже закончился, но ветер пронизывал насквозь. Зато через рельефную чугунную решетку падал свет от уличного фонаря, и, неимоверно радуясь тому, что, в отличие от соседей, бабушка не держала собак, Северус без труда добрался до клумбы под окном большого зала.

Книжка отыскалась сразу же, точнее, то, что от нее осталось. Опустившись на корточки и прислонившись к холодной шершавой стене, Северус сидел так минут двадцать, и бессмысленным взглядом рассматривал сырые и грязные обрывки, валявшиеся на земле и повисшие на розовых кустах. Залаявшая в соседском саду собака вырвала его из забытья. Северус поднялся, не замечая, что весь вымок под давно начавшимся дождем, и бросил последний взгляд в глубину притихшего сада. Лунных принцев нет, напомнил он себе твердо. Не было и не будет. И не оглядываясь, пошел в дом.

Добравшись до постели, он нырнул под одеяло, и, ни секунды не думая о том, что принесет ему завтрашний день, сразу же уснул. Что бы там ни придумала бабушка: отправить его обратно домой или в ту самую школу — разве он мог что-то сейчас с этим сделать? Снился ему Париж, опера, он сам, богатый и знаменитый, как граф Монте-Кристо, и рядом с ним в ложе — высокая стройная девочка с белыми волосами, вновь и вновь отворачивающая от него лицо.