Долгая и счастливая жизнь

Я могу за тебя отдать

Всё что есть у меня и будет,

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб

Э. Асадов

"Здравст

Здравствуй

Дорогая Гермио

Проклятье. Никогда не умел писать письма. Какого чёрта, я же не преподаватель изящной словесности и политеса. Да и практики не было, кому мне писать?

Разочарована? Правильно. Меня всегда забавляла твоя наивная уверенность, что я всё умею и могу. Как видишь — не всё. Ты ошибалась.

Сейчас меня подмывает смять этот глупый пергамент, швырнуть его в камин, а потом отправиться к тебе и... Но ведь иной возможности поговорить у нас не будет. Так что пишу.

Тебе было трудно, да? Конечно, трудно. Глупая женская природа требует обожания, цветов и комплиментов, а я на это не мастер. Так что обойдёшься. Какого гоблина ты вообще прицепилась ко мне? Или это вечное стремление покорять самые трудные вершины? Или тщеславие, помноженное на жалость?

Ты оскорблена? Что ж, полагаю, ты имеешь полное право возненавидеть меня. Но что поделать, я разучился верить людям. Давно и всерьёз. Ты пыталась сделать меня своим домашним питомцем? Не вышло, маленькая, уж прости. Ты думала, что объяснившись мне в любви и бросившись на шею прямо в классе, потрясёшь меня? (О, Мерлин, это бывало, бывало не раз. Некоторые студентки отвратительно неразборчивы в средствах получения более высоких баллов. Как будто это что-то решает в жизни...) Я же замер вовсе не под напором твоих поцелуев, а соображал, чего ты хочешь от меня добиться. Но так и не понял. И до сих пор не понимаю! Радуйся, я признаю, что болван! Но разбираться в дебрях женской психики не хочу, уволь. Да, я ответил тебе, не вышвырнул из класса, как других, а ответил! Я — нормальный мужчина, а какой мужчина откажется, если на него вешается смазливая девчонка?

Хорошо, что тебя сейчас нет рядом. Прочитав эти строки, ты влепила бы мне пощёчину и закатила скандал. А я прекрасно обойдусь и без выяснения отношений. Нечего выяснять...

Ты отлично грела мне постель и оказалась довольно забавной собеседницей. Иногда ты страшно раздражала меня, но я к тебе привязался. Как к комнатной собачонке. Твои порывы заботливости были так трогательны. Ты охотно приносила всякие мелочи, когда мне было лень вставать из кресла, заваривала чай и делала бутерброды. (К счастью, я никогда не доверял тебе готовку ужина. Судя по бутербродам, твоя стряпня была бы отвратительна.) Зачем ты делала это, Гермиона? Мне ты не ответишь, но ответь хотя бы самой себе.

Март, апрель... Интересно, почему тогда никто не догадался о нашей связи? Если бы всё выплыло наружу, то я бы взял вину на себя. Не из благородства или великой любви к тебе, не воображай то, чего нет. Просто мне абсолютно всё равно, что со мной будет... А тебе жить.

Да, тебе жить. Я размышляю о том, чем ты займёшься дальше. Будешь делать карьеру? Рожать детей? Может быть, уедешь? Не знаю. Я вообще тебя не знаю, никогда не интересовался тем, что ты думаешь и чувствуешь, а сейчас жалею об этом. Признаюсь, мне бы хотелось знать...

Ты изумила меня, согласившись поехать со мной в Глазго. И это на пасхальные каникулы, накануне ТРИТОНов. Может быть, оценки для тебя не так уж важны? Если это так — поздравляю, ты начала взрослеть.

Почему-то тогда мне нестерпимо захотелось сбежать из школы хотя бы на несколько дней. Возможно потому, что в детстве я никогда не прогуливал уроки, а теперь решил наверстать упущенное, кто знает? Но это был мой первый нормальный отпуск.

Очень странное ощущение. Ты была моим гидом в той обычной жизни, которую ведёт большинство людей, и с которой я совершенно незнаком. Пытаясь осваиваться, я чувствовал себя, словно человек, впервые вставший на коньки: неловко, неудобно, глупо. Я скалился, а ты смеялась; я злился, а ты предлагала заниматься сущими пустяками: бродить с тобой по набережным, обедать в кафе, покупать всякую дребедень, которой ты радовалась, как ребёнок. Впрочем, ты и есть ребёнок. Милая маленькая девочка.

Тебе лучше забыть обо мне, и как можно скорей. Ты легко сделаешь это, ведь ты так радостно улыбалась тому итальянцу, который осыпал тебя комплиментами. Почему я не прогнал тебя уже тогда? Должно быть, потому что и вправду — глупец...

Впрочем, всё это уже неважно. В любом случае, ты бы уехала в университет и забыла свою игрушку. Ведь ты играла в меня, правда? Влюблённость — неизбежный этап взросления. А я позволил, почему бы нет? Всё равно, я почти ничего не чувствую и порой ощущаю себя мертвецом, который твоими стараниями случайно задержался на этом свете. Я никогда не планировал своего будущего, тем более будущего c тобой, не мечтал о тебе. Ты была — и это было приятно. Тебя не будет — ну и что?

Несмотря на все твои пылкие уверения, что мы очень похожи, это не так. Мы из разных миров, из разных поколений. Тебе нужны друзья, общение, новые события и круговерть жизни. И это правильно. Но ты и меня пыталась затащить в свой взбалмошный мир, а я этого не хочу! Как с этим чёртовым выпускным. Ты всерьёз решила, что я должен танцевать с тобой? Помилуй, Гермиона, я же не скоморох! Вокруг тебя достаточно идиотов — танцуй с ними, если уж тебе так приспичило заниматься подобными глупостями. Но ты не хотела ничего понимать. Все эти надутые губы, укоризненные взгляды, ты и в самом деле полагала, что я буду это терпеть? У меня не было возможности объяснить тебе тогда, а потому скажу сейчас: даже не думай, что ты хоть когда-нибудь смогла бы заставить меня сделать то, что я не хочу. А если не нравится — тебя никто не держит. И оставь меня в покое!

Впрочем, это я оставлю тебя. Ты ещё не знаешь, но о наших отношениях стало известно. А может быть ты сама всё рассказала этому ублюдку? У тебя хватило бы глупости, не сомневаюсь. Но мне это уже неинтересно.

Думаю, найдётся достаточно желающих поведать тебе эту историю со всеми драматическими подробностями. А я буду краток.

Просто однажды вечером, явившись на ужин в Большой зал, ты повела себя странно: двигалась механически, будто кукла, а потом, выронив сумку, вытащила волшебную палочку и преспокойно направила её на себя. Я рванул к тебе, интуиция ещё никогда меня не подводила, но Поттер успел первым. Твоя Авада ударила в потолок. Я оглушил тебя и отправил в больничное крыло.

Довольно быстро выяснилось, что на тебя наложили Корам Интеритус. Ты вряд ли слышала об этом давно забытом проклятии, которое только по чистой случайности не вошло в число непростительных. Конечно, ты много читаешь, но за тысячелетия своей истории человечество изобрело столько дряни, чтобы вредить ближнему своему, что жизни не хватит — выучить весь список. Поэтому поясню: Корам Интеритус превращает человека в марионетку, одержимую идеей самоуничтожения. Попавший под это проклятие не реагирует на окружающих и пытается покончить с собой любым подвернувшимся способом. Удобно, не так ли? Поэтому пришлось держать тебя на снотворных.

Разумеется, у тебя много врагов, однако, я был почти уверен, что это сделал кто-то из тех, кому ты доверяла. Всё-таки не стоит забывать про твой военный опыт, вряд ли бы ты безнаказанно позволила навести на себя волшебную палочку. Рефлексы, выработанные целым годом смертельной опасности, забываются не скоро...

Нападавший, видимо, не ожидал, что ты, вместо того, чтобы немедленно убить себя, сумеешь дойти до Большого зала. Ведь ты сопротивлялась проклятию, малышка, правда? Ты шла ко мне, надеясь, что я помогу.

Перед тем как снять Интеритус необходимо было обезвредить того, кто покушался на тебя, потому что он мог попытаться снова. До выпускного оставалось всего два дня, и я не мог рассчитывать на обычную процедуру расследования. Кроме того, у меня вообще нет доверия к Аврорату, иные из его сотрудников не способны отыскать даже собственную задницу, что уж говорить о тёмном маге! Неудивительно, что Поттер хочет работать в этой бездарной организации, ему там самое место. Поэтому я взял всё в свои руки.

Найти человека легко, особенно если не стесняешься в средствах. Я воспользовался легилименцией. Кто из вас, молокососов, способен понять всю мощь и многогранность этой области магии? Тёмный Лорд был великим мастером-практиком, ему даже Дамблдор был не чета, а я многое у него почерпнул. Проникать в сознание целой толпы — он мог и это. Довольно опасная задача, мне никогда раньше не приходилось этого делать, но теперь иного выхода не было, пришлось рисковать. Я позаботился о том, чтобы на следующий день абсолютно все студенты и преподаватели явились на завтрак, и принялся за дело.

Меня поглотило море чужих эмоций и мыслей, это был хаос, какофония, головокружительное смешение несовместимых вещей. Я пропускал этот поток через себя, не концентрируясь, пока не услышал страх. Не обычный испуг влюблённых подростков или нервозность перед вопросами преподавателей, нет. Тяжёлый, тёмный, замешанный на ненависти страх, знакомый, будто запах крови. Сознание скользнуло по нити, и я понял кто это.

Уизли.

Мне больше не нужны были доказательства. Я не аврор и не судья.

Я — палач.

После завтрака он получил приглашение явиться в мой кабинет.

Не буду описывать, что было дальше. Подробности достаточно отвратительны, а ты и без того видела немало грязи.

Я убил его. Пытал и убил. И ни о чём не жалею. В какой-то момент мне стало любопытно, зачем он поднял на тебя руку. Этот подонок ответил, что ты была его королевой, что он чуть ли не молился на твой образ, а я, грязный ублюдок, превратил тебя в свою шлюху. Так что, ты заслуживаешь смерти.

Как ни странно, Уизли оказался достойным противником. Он стойко держался. И очень хорошо всё просчитал. Шахматист... Покончи ты с собой, никто не только не обвинил его, но даже и не заподозрил бы преступления. Маловероятный вариант с твоим спасением он тоже учёл, понимая, что тогда я буду вынужден сделать ответный ход. Он бил по нам обоим. И не боялся умирать, уверенный, что в конечном итоге всё равно победит.

Знаю, тебе будет больно. Но я не имел права оставлять его в живых. Неглупый человек, свихнувшийся на идее-фикс, очень опасен. Рано или поздно он вышел бы на свободу, если б его вообще посадили, а я хочу быть уверен в твоей безопасности. Ведь меня больше не будет рядом...

Как ни горько это признавать, он прав — ты была моей шлюхой. Но ты достойна большего. Да, Гермиона, достойна.

Сейчас я допишу и отправлюсь в больничное крыло. Пора избавить тебя от этого чёртова Интеритуса. Это хоть и очень тёмное проклятье, но справиться с ним несложно. Достаточно только взять его на себя, что я и собираюсь сделать. А потом Помфри разбудит тебя. Я попросил её сделать это после того, как всё будет кончено. Пусть это дурацкая сентиментальность, но мне не хочется, чтобы ты видела мою смерть.

Чтобы снять Интеритус, требуется добровольный дар, иначе я заставил бы Уизли освободить тебя. Пусть бы получил своё обратно: это было бы справедливо, да и мне не пришлось бы марать руки. Но и так всё сложилось неплохо. За его убийство мне светит поцелуй дементора, а я не хочу дожидаться этой неприятной процедуры.

Не вздумай плакать, всё к лучшему. И учти, что я взял с Поттера нерушимую клятву. Если попытаешься что-нибудь с собой сделать (а я допускаю и такую глупость с твоей стороны), то он умрёт следом за тобой.

Зачем ты связалась со мной, Гермиона? Какую выгоду хотела извлечь? Не стоит говорить о любви, это, конечно же, неправда. Может быть, ты врала мне не сознательно, а обманывала и себя тоже? Я пытаюсь подыскать тебе оправдания, сам не знаю зачем...

Прощай. Как бы мало ты не значила для меня, я ощущаю за тебя ответственность. Ты пришла ко мне весёлая, здоровая и невредимая, такой же ты должна и уйти. Тебе девятнадцать, и у тебя вся жизнь впереди. Долгая и счастливая жизнь.

Прощай, Гермиона.

Снейп."

Северус Снейп, ты — мастер обмана. Долгие годы ложь была твоим оружием и спасением. Удивительно, что при этом она так и не стала твоей сутью.

Как-то раз ты объяснил мне, что идеальная ложь состоит из правды. Не нужно ничего выдумывать, достаточно лишь о чём-то умолчать или чуть-чуть сместить акценты.

Это письмо — идеальная демонстрация твоего искусства. Ты не упомянул в нём о наших бесконечных разговорах, об огневых спорах, когда ироничные и весёлые замечания летали от одного к другому словно шарик в пин-понге, о длинных вечерах и посиделках у камина, когда раскалённый чай обжигал губы, а горячие взгляды — сердца. Ты не написал об уютной тишине и мягком шелесте страниц, и о том, как раз за разом я умирала в твоих объятьях, а в твоих глазах светились нежность и гордость.

Нет, ты вспомнил про итальянца... Совершенно при этом забыв, как мы потом смеялись над их неспособностью спросить дорогу, не упомянув при этом о "прекрасных глазах сеньориты". Какая ложь, мой милый...

И в то же время — правда. Да, я раздражала тебя, да, мы очень разные. Но самое главное — ты не верил мне. Ждал, когда я, наигравшись, уйду, отталкивал, держал дистанцию, часто бывал холоден и жесток. Но я, глупая, верила, что это временно, и рано или поздно ты увидишь, что я всерьёз, поверишь и, может быть, полюбишь... Ведь было же и хорошее! И неужели та нежность, которой, несмотря на все оскорбления, дышит твоё письмо, это просто минутное настроение? Неужели ты бросился спасать меня просто так?

В минуты слабости я готова допустить и это. Защищать людей, рискуя при этом жизнью, давно уже стало твоей привычкой, условным рефлексом.

Любил ли ты меня?

Я не знаю.

О, господи... Каково мне было очнуться в больничном крыле и прочитать твоё письмо? Как ты мог?! Идиотский героический жест — умереть, чтобы я продолжала жить. Тебе, естественно, не пришло в голову задуматься, хочется ли мне такой жизни? Нет, ты всё решил за меня! Да ещё и взял с Гарри нерушимую клятву, пользуясь тем, что он не мог тебе отказать! Ты, чёртов авторитарный мерзавец!

К счастью, ты просчитался. Гарри оглушил тебя прямо у моей постели, едва ты произнес слова ритуала. Он решил, что мне будет легче, если я смогу нормально проститься с тобой. Бедняга ещё не знал о смерти Рона, иначе он никогда бы так не поступил...

Я прощалась? Нет, нет... умирала. От боли, безысходности, тоски... Сколько я простояла около тебя на коленях? не знаю... очнувшись, только когда в палату вломился отряд авроров.

Оказалось, что ты сам их вызвал и оставил подробные объяснения произошедшему. Ты позаботился о том, чтобы семье Уизли было кого проклинать.

Сколько презрительных и ненавидящих взглядов! Какое разнообразие красочных эпитетов! Они устроили совещание прямо в палате, решая, что лучше: устроить показательный суд с последующей казнью или позволить тебе покончить с собой под действием проклятья. А я поняла, что сделаю всё, чтобы спасти тебя.

Я немедленно отправилась к Шеклботу и устроила ему скандал. Правда, его это абсолютно не впечатлило. Выслушав меня, он сказал:

— Послушай, ты его любишь. Снейп защищал тебя, и по-мужски я его понимаю. Так дай ему умереть спокойно.

Но я не желала этого слушать.

— Ты всё равно ничего не сможешь сделать, это проклятие можно снять только одним способом. А если случится чудо, его ждёт суд. Лучше умереть сейчас, чем получить поцелуй дементора или пожизненное заключение.

Я продолжала спорить. Наконец, Шеклбот сдался, но сказал, что будет ждать месяц, не больше.

Тебя перевели в тюремный госпиталь.

А я отправилась в больницу Святого Мунго и, скрыв себя дезиллюминационными чарами, принялась методично обыскивать больничный архив. Идея была проста до чрезвычайности: адрес за адресом, фамилию за фамилией я составляла список неизлечимо больных людей. А кто ещё мог согласиться взять на себя Корам Интеритус?

Это была единственная надежда. Мне нельзя было забрать проклятье на себя, это убило бы Гарри. Но может быть кто-нибудь из этих людей проявит к тебе милосердие?

Как же я ошибалась! Мне пришлось убедиться, что человек тем сильнее цепляется за жизнь, чем меньше ему осталось. Следующие недели превратились в настоящий ад. Меня встретила стена непонимания и шквал злобы. Но я упрямо таскалась из дома в дом, словно побитая собачонка, заглядывала в глаза и как заведённая повторяла одни и те же слова, которые скоро стали казаться мне пустыми и затёртыми. Никто не слушал. Порой мне даже не давали договорить, прерывая бранью. "Бессердечная тварь!", "Сволочь!", "Убирайся!", "Пошла вон!" — это всё, что я слышала на протяжении многих дней.

На меня обрушились потоки грязи и оскорблений. Оглушительная ненависть. Пощёчины. Но, в очередной раз выброшенная на улицу, я поднималась, переводила дыхание и отправлялась по новому адресу. Рассказывать. Просить. Умолять.

А время уходило.

И вдруг, уже совсем отчаявшись, я нашла его — старого седого человека по имени Александр Одли.

У него была последняя стадия рака, постоянные боли, с которыми уже не справлялись зелья. Ни семьи, ни детей, только старая кошка да обветшавший дом, в котором он терпеливо дожидался смерти. Он согласился помочь, едва меня выслушав. А я стояла, ошеломлённая, не смея поверить своим ушам. Александр смущённо улыбнулся и похлопал меня по руке: успокойся. И тогда я рухнула на колени и разрыдалась. Неужели ты будешь спасён?

Потом мы долго гуляли в его маленьком саду. Он брёл, с трудом волоча ноги, тяжело опираясь на палку, и неторопливо рассказывал о себе. О тихой и незаметной службе, о неудачных попытках писать стихи, о том, как робел перед женщинами. Но какое же море юной и свежей доброты было в этом худеньком, ссохшемся старике! Я слушала и плакала, сама не знаю о чём.

Александр попросил два дня, чтобы уладить свои дела. Я согласилась — у меня оставалась ещё неделя. Позже я узнала, что всё своё нехитрое имущество он завещал мне.

А тогда мы явились в Министерство, и нас провели в твою палату, которая больше напоминала каземат. Сказать, что нас встретили недоверчиво — значит не сказать ничего. Начальник Аврората лично проверил, не находится ли мистер Одли под Империусом. Ничего не нашёл и прямо спросил, зачем он жертвует собой ради преступника. Александр задумчиво улыбнулся и сказал:

— Большинство людей проживают совершенно никчёмную жизнь, и я — не исключение. Но благодаря этой милой девушке в ней появился смысл. Не знаю как вам, а мне это важно.

Он ободряюще улыбнулся мне, вытащил волшебную палочку и произнёс формулу переноса проклятья. Через несколько минут усыплённого Александра отправили в больницу святого Мунго.

Через полтора месяца он скончался от рака. Дважды в год, в день рождения и день смерти, я бываю на его могиле. И не устаю благословлять этого человека.

* * *

Мне даже не дали поговорить с тобой и бесцеремонно выпроводили из тюремного госпиталя. В отчаянии я пыталась пробраться назад, но успела только мельком увидеть, как тебя, уже одетого в тюремную робу, уводили куда-то два аврора.

* * *

Газеты взвыли.

Предстоял сенсационный судебный процесс. Бывший Упивающийся Смертью, оправданный и снова преступивший закон, жестокое убийство студента, в котором замешана Грейнджер — знаменитая героиня войны! Репортёры буквально лопались от счастья.

"Директор Хогвартса соперничал за внимание студентки с её бойфрендом!", "Сенсационные подробности нашумевшего убийства!", "Хогвартс — школа магии или преступности?", "Вопиющая мягкотелость министерства привела к чудовищной трагедии!", "Чёрная метка — клеймо на душе.", "Кровавый любовный треугольник!"... На меня показывали пальцем, за спиной не шептались — обсуждали в голос, папарацци караулили на всех углах, а знакомые стыдливо отворачивались.

Семья Уизли возненавидела меня, одноклассники — тоже. Все пришли к выводу, что я виновна в смерти Рона. Скиттер выдала душещипательную историю про Уизли — скромного героя войны, который невинно пострадал из-за бездушной дряни.

Да, Рон сумел создать практически идеальный капкан.

Во всём этом кошмаре Гарри приходилось хуже всех. Он любил Джинни и разрывался между ненавистью к тебе и чувством справедливости. Гарри попытался уговорить меня отказаться от борьбы, но я закусила удила. Между нами произошёл очень тяжёлый разговор, и, в конце концов, мне пришлось пригрозить, что, если он не поможет, я покончу с собой. Гарри изменился в лице. Нет, он не испугался смерти, просто был до глубины души потрясён моей подлостью.

— Ты многому научилась у Снейпа, — выплюнул он, и мне стало ясно, что ненависть в сердце моего бывшего друга победила.

Я приказала себе не плакать.

— Завтра принесёшь тысячу галлеонов. И потом сколько понадобиться.

Он смерил меня ледяным взглядом и кивнул.

Так и пошло. Гарри давал мне деньги, но отныне в его глазах было только холодное презрение.

Я уговаривала себя, что всё это неважно. Зато у меня появилась возможность обратиться к самому лучшему и известному адвокату — Стивену Фергюссону.

Он охотно взялся за твоё дело, проявив при этом огромною энергию. Начал собственное расследование покушения Рона, развернул ответную компанию в прессе. Я воспрянула духом, но спустя какое-то время по его хмурому и рассеянному виду поняла, что что-то идёт не так.

Между нами состоялся откровенный разговор, и Фергюссон мрачно заявил, что шансы на победу мизерны. Я перепугалась.

— Нет, пожалуйста, придумайте что-нибудь. Нельзя отступаться.

И протянула ему очередной гонорар.

— Этого мало.

— Я принесу ещё.

— Не об этом речь, — Фергюссон постучал пальцами по столу, — скажите, у вас или Снейпа имеются влиятельные друзья, которые смогли бы воздействовать на Визенгамот?

О чём он?

— В рамках закона вашего друга не спасти, неужели непонятно? Или вы против подобных методов? Может быть, они противоречит вашим моральным принципам?

Я замотала головой. Какие уж тут принципы...

— У меня никого нет, я же магглорождённая.

И вдруг вспомнила.

— Малфой. Профессор спас его сына.

— А вот это уже интересно. Идёмте!

— Прямо сейчас?

— Немедленно! — адвокат направился к камину. — Скажу вам по секрету, милочка: я очень не люблю проигрывать.

* * *

Нельзя сказать, что Малфой обрадовался нашему визиту. А уж напоминанию о долге — и подавно. Однако, Фергюссон быстро привёл его в себя.

— Послушайте, Люциус, мы знаем друг друга не первый год. Полагаю, нам ещё не раз придётся работать вместе. Так убедите меня, что вашему слову по-прежнему можно доверять.

Малфой прищурился. Адвокат добавил:

— Юная леди на нашей стороне. Но чтобы вам было спокойней, мы сейчас отправим её отдыхать, а сами, не торопясь, обсудим все детали.

— Ну что ж...

Малфой поднялся и с издевательской любезностью проводил меня к камину. Уже ступив в огонь, я услышала его ехидный вопрос:

— Что вы сделали, чтобы нанять Фергюссона? Снова ограбили Гринготтс?

* * *

Но как бы там ни было, Малфой вернул свой долг сполна. В ход пошло всё: шантаж, подкуп, угрозы. Фергюссон заметно повеселел. Он рьяно готовился к процессу: искал прецеденты, мотался в Азкабан, совещался с детективами... А я могла только ждать, умирая от страха, от волнения перестав есть и спать.

Может быть именно поэтому я так плохо запомнила суд. Была тошнота, подгибающиеся ноги и чувство полной опустошённости. Хуже всего мне стало, когда я увидела тебя. Фергюссон говорил, что ты держишься молодцом и передаёшь мне приветы. Но теперь я поняла, что он мне врал. Ты даже не взглянул в мою сторону, молча прошёл к своему месту и сел. Тяжёлые цепи обвили твои руки...

Суд... Больше всего это действо напоминало живодёрню. Под бесстыдно откровенными вопросами, на глазах у жаждущей расправы толпы, наши отношения, наши души вывернули наизнанку и выставили под безжалостный свет фотовспышек. Всё было растоптано и опошлено.

В накалённой атмосфере судебного заседания Фергюссон чувствовал себя как рыба в воде. Он был изящен, остроумен, напорист, и, словно фокусник, вытаскивал из рукава всё новые аргументы в пользу твоей невиновности. Адвокат выставлял тебя рыцарем, защищавшим прекрасную даму, но вставал представитель обвинения, и воздвигнутые им бастионы рушились в пыль. Фергюссон снова шёл в атаку. Зрители ахали, хлопали и свистели. Толпа развлекалась по первому разряду. А я видела только твоё равнодушное лицо. Ты терпеливо ждал, когда же закончится этот балаган, и можно будет, наконец, умереть.

Умереть... Мне ты не дал возможности такого лёгкого выхода. Как бы не относился ко мне Гарри, я не могла его убить. А вдруг всё-таки случится чудо? Вот сейчас Фергюссон им объяснит, судья встанет и скажет: "Невиновен!" Может быть, он уже получил свою взятку?

Члены Визенгамота погрузились в обсуждение. Что? Уже? О, боже... боже...

— Виновен!

Воздух вдруг отказался проходить в лёгкие. Нет! Пожалуйста, нет! Мир почернел и косо ушёл вниз.

* * *

Когда я пришла в себя, зал заседаний почти опустел. Я поднялась и, дрожа всем телом, поплелась на выход. В вестибюле Министерства увидела лопающегося от гордости Фергюссона, который давал интервью. Ласково улыбаясь журналистам, он отвечал на вопросы и выслушивал поздравления.

Поздравления... С чем?...

Он заметил меня и подошёл, лучась самодовольством.

— Ну что, мы молодцы?

Я тупо смотрела на него.

— Десять лет! Блестящая победа! Невероятный по своей мягкости приговор!

Он что, рехнулся?

— Я рассчитывала, что его оправдают.

Адвокат задохнулся, поражённый моей наглостью.

— Милочка, — прошипел он, — да после того, что натворил этот безрассудный человек, десять лет — неслыханная удача.

Удача?! Мир вокруг снова закружился. Но усилием воли я взяла себя в руки.

— Мне надо его увидеть.

Фергюссон равнодушно пожал плечами.

— Обратитесь к администрации тюрьмы.

Господи, да он просто мразь.

— Если бы вы не грохнулись в обморок, то смогли бы подойти к нему на минутку. Наведайтесь в Азкабан. Хотя вряд ли вам пойдут навстречу. К заключённым пускают только ближайших родственников, а вы Снейпу — никто.

Он коротко кивнул мне и растворился в толпе.

_________________________________

1. Per aspera (лат.) — через тернии. Часть изречения "Per aspera ad astra" ("Через тернии к звёздам").

Пасмурный ветреный день. Мерный грохот прибоя. Крики чаек.

Берег из острых камней. Уходящие ввысь отвесные стены.

Азкабан.

Рваный ритм сердца. Пересохшие губы. Последние секунды прошедших десяти лет.

И внезапно — оглушающим грохотом, в висок, в душу, навылет! — скрип петель тяжёлой кованой двери.

Вот и ты.

Рывок к тебе. Вздох, всхлип. Сжать зубы. Не плакать, не плакать, не плакать!

Летящие по ветру седые пряди. Тонкий ломаный абрис бледного лица. Страшная худоба. Глаза огромны. Не человек — ожившая кукла Пьерро.

Старое, вытертое сукно сюртука. Серый воротничок. Потрёпанные туфли.

Прижаться к тебе. Крепче, ещё крепче! Втиснуться лицом в судорожно ходящую грудь. Впитать тоскливый, сиротский запах тюрьмы.

Мой родной...

И услышать злой, хриплый шёпот:

— Дура! Проклятая гриффиндорская дура!

* * *

Десять лет.

Десять лет я надеялась, что ты любишь меня.

А ты меня ненавидел.

* * *

Тогда, после судебного процесса, я уехала в США. В Англии мне больше не было места.

Каким-то образом сумела поступить в Берклейский университет — мне нужен был диплом, чтобы получить хорошую должность. Окончив учёбу, перебралась в Чикаго. Жила на работе, возвращаясь в комнатку, которую снимала, уже глубокой ночью. Так было легче, не оставалось времени ни думать, ни вспоминать. Я почти ни с кем не общалась, да и на меня мало кто обращал внимание.

Господи, благослови Америку. Здесь никого не волнует твоя жизнь, если ты исправно платишь налоги.

Я говорила себе, что эти годы надо использовать с толком. По приговору Визенгамота у тебя отобрали всё имущество, а, стало быть, надо заработать на дом, да и просто накопить не мешало бы...

Я писала тебе, но письма возвращались с пометкой, что заключённый Снейп лишён права переписки.

Месяцы складывались в годы, и мне казалось, что я проживаю один огромный, скучный, пустой день. Мир утратил краски, сливаясь в монотонные будни разных оттенков серого...

В городе ветров(1) расцветали сады и опадали листья, сыпал снег и звенела летняя жара, я трудилась над очередным проектом, сдавала его, бралась за следующий. Приходя к себе, без сил валилась на продавленный диван, привычно глотая снотворное, а утром снова шла на работу...

Коллеги женились, разводились, рожали детей.

Я ждала.

Когда прошло девять с половиной лет, связалась с риэлтером и купила небольшой дом в Спринг Гроув(2). Я обставляла его, уделяя внимание каждой мелочи, а душу выматывал тошнотворный страх. Захочешь ли ты тут жить? Будешь ли рад увидеть меня?

Вот и выяснилось.

Но всё же я привела тебя в этот дом. Ведь тебе больше негде было жить...

* * *

— Заходи. Сюда, направо. Ну вот, это твоя комната. Нравится?

Ты молчал. А я изо всех сил старалась делать вид, что всё в порядке.

— Вот новая волшебная палочка. А это кредитка, ты умеешь пользоваться...?

Внезапно ты ожёг меня яростным взглядом.

— Я ещё не совсем разложился!

Я испуганно пролепетала:

— Нет, ну что ты, конечно нет... Иди, переоденься. Ванна там, а здесь в шкафу — одежда...

— Ну надо же, полный пансион.

Ты издевательски поклонился. От твоей улыбки у меня похолодело сердце, — так мог бы улыбаться мертвец. Но я мужественно продолжила:

— Я накрываю на стол. Приходи быстрей.

* * *

— Что празднуем?

Ты вошёл в гостиную небрежной походкой. Твоя новая одежда была в жутком беспорядке.

— Ой, извини, я забыл, как завязывать галстук. Но ты же добрая — простишь.

Ты оглядел ломящийся яствами стол и хищно улыбнулся. Потом неторопливо уселся и принялся накладывать себе на тарелку угощения, демонстративно игнорируя моё присутствие.

Я молча смотрела на тебя. И это тот человек, из-за которого я сходила с ума? Неопрятный, развязный хам? Нет, нет. Это какой-то морок, это не может быть правдой. Тебе просто плохо сейчас, это пройдёт...

— Ты сердишься на меня?

— Разумеется, нет, дорогая. Смотри, какое уютное гнёздышко, — ты сжал вилку так, что побелели пальцы, а лицо вдруг превратилось в перекошенную маску. — Ты у нас такая благородная и заботливая. Подумай, благодаря тебе я не умер, какое несказанное счастье!

Внезапно ты швырнул вилку на стол.

— Вот только мне пришлось заплатить за твоё благодеяние десятью годами общения с дементорами! Ерунда какая, у меня ведь совсем нет тяжёлых воспоминаний! Валяй, продолжай. Что ещё ты придумала для меня? Не стесняйся, из тебя получилась достойная последовательница Дамблдора!

— Не смей меня оскорблять! Я же люблю тебя!

Меня заколотило. Ты молчал. И только уголок рта едва заметно дрожал от нервного тика.

— Это заметно.

И тут я взорвалась.

— Да будь ты проклят! Не нравится, что остался жив? Так иди заавадься!

Ты побелел.

— Не смей.

— Не сметь?! А! Оказывается только тебе можно спасать людей, когда они об этом не просят? Да я бы с радостью сдохла на твоей могиле, так нет! Тебе надо было взять с Поттера нерушимую клятву! Вот и получи в ответ! Может быть, поймёшь, каково мне тогда было!

Ты изумлённо смотрел на меня. Долго молчал. Тянулись минуты, едва слышно тикали часы. Наконец ты невесело рассмеялся.

— Чёрт, это же Гриффиндор. Я всё время забываю, что вашему идиотизму нет предела.

И пояснил:

— Я не стал брать с Поттера клятву. Он согласился на неё, и мы уже держались за руки, когда я передумал. Не смог подставить мальчишку.

Я молчала, чувствуя, как под ногами разверзлась земля.

— Так ты солгал мне?

— Решил, что в первый момент это удержит тебя от необдуманных шагов, а потом всё уляжется. Поттер мог в любой момент рассказать тебе, как всё было на самом деле. Интересно, почему он этого не сделал?

— И в самом деле, почему...

— Так иди и выясни. А с меня хватит!

Ты подхватил со стола бутылку и направился в свою комнату.

— Северус!

В ответ хлобыстнула дверь.

* * *

Разумеется, я ничего не стала выяснять. Не сказал, не сумел, не смог... Какая теперь разница? А деньги? Наверное, он платил за право меня ненавидеть... Впрочем, это уже неважно. Нет клятвы — и слава богу, легче жить.

И легче умереть.

Ты запил. Не знаю, где ты взял столько огневиски, но, в конце концов, у тебя была кредитка, а поменять деньги в финансовом центре США — не проблема.

Ты не прикасался к книгам, ни разу не спустился в лабораторию, которую я оборудовала для тебя в подвале, ты о ней и не знал, потому что отказался осмотреть дом. У тебя было другое занятие — беспробудное пьянство.

Я пыталась это прекратить. Но в ответ получала издевательства и откровенное юродство. Это было страшно — видеть тебя таким. Я приходила в отчаяние и однажды просто попыталась отобрать у тебя бутылку. Ты вывернул мне руку и швырнул на пол.

— Сиди смирно.

И плотоядно оглядел с головы до ног.

— Скажи, со сколькими мужиками ты спала, пока меня не было?

Я похолодела и попыталась поправить задравшееся платье.

— Ни с кем я не спала!

— Да что ты говоришь...

Твой сальный взгляд неторопливо скользил по моей фигуре, зубы обнажились в отвратительной ухмылке... На меня накатила волна ужаса.

И вдруг ты окаменел.

— Уходи.

Я боялась пошевелиться.

— Убирайся, я сказал!

В твоём яростном крике звучал то ли гнев, то ли мольба... Я вскочила и бросилась вон.

От пережитого страха бешено колотилось сердце.

* * *

Но всё же я набралась смелости и попыталась снова. Ты молча выкинул меня за дверь и заперся. Я скорчилась на полу в коридоре, задыхаясь, захлёбываясь слезами. Что делать? Как помочь? Возможно ли вернуть тебя к жизни? Я кусала пальцы, мысли метались в голове словно звери, загнанные за охотничьи флажки.

А в твоей комнате было тихо, как в склепе.

* * *

Шли дни.

Ничего не менялось.

Тебя не было ни видно, ни слышно. Однажды меня посетила кошмарная мысль, что ты умер. И тогда я взломала дверь.

В твоей комнате стоял кислый спитой дух. Под ногами валялись пустые бутылки и какой-то хлам. Ты спал, сидя в кресле.

Я облегчённо вздохнула: живой... Взмахнула волшебной палочкой, и по комнате прошёл тихий вихрь, оставляя после себя чистоту и порядок. Приоткрыла окно — пусть выветрится. Подошла к тебе и забрала недопитую бутылку. И тут ты открыл глаза. Твой взгляд был злым и трезвым.

— Отдай.

Я попятилась к двери.

— Северус, не надо.

— Отдай, я сказал!

— Пожалуйста, прекрати!

Твоё лицо исказило бешенство.

— Ты что, не слышала меня?

— Я прошу тебя! Умоляю!

Из твоей груди вырвался рык:

— Никогда не смей брать пример с моей матери! Не умоляй! Лучше уйди или примени силу! Мне что, научить тебя?!

Ты стремительно подлетел ко мне, и я испуганно зажмурилась, ожидая удара...

... но ничего не произошло.

Я тихонько открыла глаза. Ты стоял рядом и смотрел на меня с ужасом и растерянностью. Потом провёл по своему лицу трясущийся рукой.

— Господи...

Вынул из моих ослабевших пальцев бутылку и отставил в сторону. Неловко обнял.

— Прости... Слышишь, прости...

Всю ночь мы, обнявшись, просидели в твоём кресле. Словно двое потерпевших кораблекрушение, чудом выбравшихся на незнакомый берег...

* * *

Следующим вечером, явившись домой, я не нашла тебя. Дверь в твою комнату была распахнута, а сама комната пуста.

— Северус!

Какая жуть — кричать твоё имя в тишину тёмного дома...

И вдруг снизу раздался грохот и взрыв отборной брани.

О! Ты, оказывается, обнаружил лабораторию!

Улыбаясь до ушей, я сбежала в подвал. И наткнулась на твой разгневанный взгляд.

— Дурацкая планировка!

Ой. Кажется, ты зацепил локтем шкаф. Я не учла, что ты намного выше меня, и места тебе нужно больше.

— Давай вместе поправим.

Насмешливое фырканье.

— Обойдусь без сопливых.

Ишь ты... Восторг бродил во мне, вскипая в крови, как шампанское. Хотелось запрыгать, словно маленькой девочке, получившей, наконец, долгожданный подарок.

— Ладно, — покладисто сказала я, — тогда пойду приготовлю ужин.

* * *

Жизнь потихоньку начала входить в колею. Ты много работал, терпеливо восстанавливая профессиональные навыки. В дом постоянно прилетали совы с большими пакетами из аптек или книжных магазинов. Иногда ты пропадал целыми днями неизвестно где, но я не спрашивала — ещё решишь, что пытаюсь тебя контролировать. Я отчаянно боялась разрушить тот хрупкий мир, который установился между нами.

И всё же... Мне было этого мало. Я украдкой смотрела на тебя, волнуясь в твоём присутствии; томилась, но не смела переступить грань.

День — врозь, а вечером мы ужинали, иногда в полном молчании, иногда перебрасываясь парой реплик. Господи, неужели ты не видишь во мне женщину? Должно быть, я сильно постарела. Я стала ловить себя на том, что торчу у зеркала и пытаюсь прихорошиться. А ты держался подчёркнуто отстранённо, и лишь иногда разговаривал свободно, ехидничал и шутил.

Не знаю, сколько бы это продолжалось, если б однажды я не сорвалась.

В тот вечер ты был в хорошем настроении, и с таким аппетитом поглощал еду, что я спросила:

— Ну что, моя готовка так ужасна, как ты себе представлял?

Ты отложил ложку и иронично поинтересовался:

— Тебе сказать правду или приятно?

Ты был такой... такой... И я не выдержала: поднялась, подошла вплотную...

— Приятно.

Ты поднял на меня глаза.

— Ладно, если хочешь...

Теплые сильные ладони обхватили меня за талию, ты усадил меня к себе на колени и принялся целовать...

* * *

Ночные кошмары — это само собой. Если бы дело ограничивалось только ими... А больной желудок? А тахикардия, от которой ты задыхался и порой валился без сил? К зиме тебя сковал ревматизм. Двадцать лет войны и Азкабан даром не проходят... Я терпеливо массировала твоё тело, разминала каждый сустав, варила зелья и мази, а ты молча терпел боль и только однажды спросил:

— Ты ещё не устала?

Устала? Нет. Теперь, едва кончался рабочий день, я летела домой. Не в четыре стены, где можно поспать между работой, а домой. В уютный коттедж, озарённый теплом моей надежды...

Всё проходит. Минуло время, болезнь отступила, и ты снова днями и ночами пропадал в лаборатории. Поток заказов рос, у тебя появились постоянные клиенты.

Уже отшумела грозами весна, когда я почувствовала, что со мной что-то не так. В диагнозе не было сомнений: уже несколько месяцев я не принимала контрацептивы. Конечно, сначала надо было бы обсудить это с тобой, но, господи, мне почти тридцать! Ещё немного — и рожать будет поздно. А ты... Кто знает, как ты себя поведёшь? Захочешь ли ребёнка? И потом, вдруг не сегодня-завтра ты встретишь какую-нибудь женщину, от которой потеряешь голову? Тогда мне придётся отпустить тебя, а так у меня останется хоть что-то... Это были горькие мысли. Да, мы с тобой неплохо ладили, но выйти за тебя замуж ты не предлагал и ни разу не заикнулся о том, что я что-то для тебя значу.

— Северус, я беременна.

Ты замер. Тянулась минута за минутой — ты молчал.

Я повернулась и вышла.

* * *

— Собирайся, нас ждут.

— Кто?

— Священник, пастор... Чёрт, как он здесь называется?

Я ошарашено хлопала глазами. Ты вздохнул и смущённо сказал:

— Пусть уж лучше наш ребёнок носит имя преступника, чем будет незаконнорождённым...

* * *

Я уже на девятом месяце. Странно, но живот вовсе не такой большой, как я ожидала. Впрочем, говорят, так всегда бывает, когда ждёшь мальчика...

Но большой или маленький, какая разница? Ты всё равно запретил мне аппарировать и пользоваться портключами: на последнем месяце это опасно. Так что сегодня ты отправился на могилу Александра Одли один.

Уже довольно поздно, одиннадцатый час. На улице сильный ветер и ледяной дождь пополам со снегом. Зимой в окрестностях Мичигана всегда стоит промозглая и сырая погода.

Хлопает входная дверь. Торопливо поднимаюсь и спешу тебе навстречу.

Ты топчешься маленькой прихожей, отряхивая одежду.

— Привет, Гермиона.

Снимаешь пальто, чмокаешь меня в нос и стремительно мчишься на кухню. Пыхтя, иду за тобой. Неугомонный... Куда же ты так быстро?

Застаю тебя жующим хлеб и обшаривающим холодильник.

— Сядь, я всё сделаю.

Накрываю на стол, с тревогой поглядываю на тебя. Как ты? Визит на старое пепелище — это очень мучительно, по себе знаю. Но ты держишь себя в руках и, кажется, рад, что вернулся домой.

— Как Англия?

Пожимаешь плечами.

— А что ей сделается? Стоит.

Ты невероятно сильный человек.

Подбираешь с тарелки остатки подливы, торопливо допиваешь чай.

— Всё, я пошёл, мне надо ещё поработать.

...В гостиной горят все лампы. Ты устроился в одном из кресел у камина и, пододвинув журнальный столик, разложил на нём бумаги. После Азкабана ты на дух не переносишь тёмные и холодные помещения и всегда стараешься подобраться поближе к огню.

За маленьким столиком неудобно. Ты низко склоняешься, погружённый в расчёт сложного зелья.

Любуюсь тобой, слежу за стремительными росчерками пера.

— Я люблю тебя.

Рассеянный взгляд, мимолётная улыбка.

— Я тебя тоже.

Что? Чувствую, как беспорядочно затрепыхалось сердце.

Ты кинул взгляд на часы.

— Так, всё. Уже поздно, немедленно иди, ложись.

— А...

— А я закончу и приду.

— Но ты сказал...

Раздражённо:

— Что сказал?

— Что любишь меня...

Недоумённо вздёргиваешь бровь.

— Я всегда тебя любил. Неужели непонятно? — и выпроваживаешь меня вон.

Иду в спальню, не чувствуя под собой ног. Ты любишь... Ты всегда... как... почему?... Я ничего не понимаю. Но мне и не хочется ничего понимать.

В этот момент маленький Сашка ловко пинает меня под рёбра. Подожди, сыночек, подожди. Улыбаясь шалой улыбкой, сажусь на кровать и смотрю на дверь. Жду. Я нестерпимо хочу увидеть тебя. Теперь же. Немедленно. Мне необходимо почувствовать твоё тепло и крепость ласковых рук.

Мирно тикают часы. За окном, склоняясь под ветром, поскрипывает дерево. Ты скоро придёшь, и я уютно устроюсь в твоих объятьях, зная, что имею на это право.

Сейчас впервые в жизни я ничего не боюсь. Теперь я уверена: что бы ни случилось, мы с тобой проживём долгую и счастливую жизнь.

_______________________________________________

1. Город ветров — неофициальное название Чикаго.

2. Спринг Гроув — небольшой городок к северу от Чикаго.