Пьяные, раскрасневшиеся от духоты и танцев, они очнулись лишь в полумраке прихожей. Позади, отрезая все пути к отступлению, рокотала музыка. Пахло потом и сладостями. Мурлыкающее возбуждение пульсировало на задворках одурманенного алкоголем мозга — Лили никогда раньше не позволяла себе столько выпить. Но сегодня повод выдался знатный, и грех было не отпраздновать.
Первая отличница своего выпуска сбросила надоевшие туфли на высоком каблуке. Пластинка перескочила на следующую песню, и Лили, пританцовывая, сделала несколько шагов. Наслаждаясь их внезапным уединением, она прикрыла глаза. Ее спутник засмеялся, сказал что-то неразборчивое. Девушка положила ладонь на его плечо и, решительно приблизившись, поцеловала сухие, чуть горьковатые от выпивки губы, коснулась языком, слегка прикусила... Плитка холодила босые ступни, но в данный момент Лили больше занимали темные кудри, в которые, оказывается, так приятно запустить руки, притянуть поближе и…
— Эванс! — в голосе Сириуса звучало изумление напополам с тревогой. — Эванс! Что ты…
Лили неуверенно провела ладонью по небритой щеке, словно говоря "замолчи, пока я не одумалась". Близость дурила голову, а здравый смысл тонул в ощущениях. Снова поцелуй, влажный и жадный. На девушку накатило чувство невероятного восхищения прядями жестких волос, ключицей, выступающей в воротнике разгильдяйской рубашки. После она не могла сказать, в какой момент Сириус ответил на ласку и крепко прижал к себе, провел рукой по спине, опускаясь ниже и поддразнивая. Теперь они искали губы друг друга в каком-то лихорадочном опьянении, вызванном то ли алкоголем, то ли не осознаваемым до сих пор томлением. Лили расстегнула оставшиеся пуговицы, опустилась на колени, чтобы прочертить языком дорожку на поджаром животе, справилась с застёжкой ремня. Сириус громко вздохнул.
Громко? В затуманенном мозгу девушки неприятным фейерверком взорвалось осознание: музыка стихла. Моргнув, Лили вытерла моментально вспотевшие ладони о платье и встала. Оборачиваться не хотелось, но глупо было оттягивать неминуемое.
— Я все ждал, когда же вы меня заметите, — натянуто произнес Джеймс. В полумраке отчетливо выделялось его бледное, напряженное лицо.
* * *
Когда новогодняя вечеринка грохочет на полную мощь, выпивки напополам с безбашенной молодостью хватает на всех, а разнузданное веселье достигает своего пика, кто-то может споткнуться или расколошматить бокал, или ляпнуть отрезвляющую глупость, и все замрет, прервется, со стыдом расползется по углам. Лили не раз слышала о драмах, разыгрывавшихся в полутемных углах, о судьбоносных ошибках, совершаемых в разгар пиршества, и о постепенном увядании хмельной радости, оставляющей после себя ноющую головную боль и смутную тревогу. Однако кто бы мог предположить, что ей доведется испытать это на себе.
Пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли, Лили сделала шаг к своему парню, но в его глазах мелькнуло такая ярость, туго обмотанная болью, что она отшатнулась.
— Давай, Бродяга, скажи что-нибудь, — любимая кличка, выплюнутая с презрением, хуже брани хлестнула Сириуса. Тот пожал плечами: нечего было объяснять. Девушка всхлипнула.
— Я… — признание уже готово было сорваться с губ, но Сириус перебил ее:
— Я во всем виноват, — сипло сказал он, перехватывая взгляд Джеймса. Осознание произошедшего накатывало постепенно. Инициатива принадлежала Лили, но разве это оправдание? Ведь Джеймс, мать вашу, — его лучший друг, человек, с которым по неведомо когда заведенному правилу они все делили пополам. Все, кроме Лили. Впрочем, теперь табу оказалось разрушено, а дружба — перечеркнута.
Лучше бы Сохатый вмазал ему, лучше бы избил до полусмерти. Джеймс не находил в себе сил сдвинуться с места, только, тяжело дыша, смотрел на некогда самых близких людей. Его правая рука сжалась в кулак, но удара не последовало.
Во второй раз за вечер время перестало быть дискретной величиной: казалось, каждая секунда проваливалась в очередной континуум. Перед глазами Сириуса вскачь пронеслись злополучные минуты, предшествовавшие катастрофе.
Он несколько раз на протяжении вечеринки перехватывал на себе взгляды Лили, шушукавшейся с Алисой и осушавшей бокал за бокалом. Потом новоиспеченная Лонгботтом куда-то испарилась, а они с Лили, уже изрядно набравшиеся, немного потанцевали у камина. В этом не было ничего преступного. Зато потом захотелось курить, и он, нащупав в кармане мятую пачку сигарет, двинулся в коридор. Лили, пошатываясь, увязалась следом. Подышать свежим воздухом, проветриться, подумал он тогда, ведь сегодня она явно выпила больше обычного. Но уже в прихожей стало понятно, что его планам не суждено сбыться. Сириус не был настолько пьян и быстро осознал, что происходит. Осознал и не остановил недоразумение, о нет, совсем наоборот…
Однако все рекорды по шкале мерзостей било жгучее, яркое удовольствие, которое он испытал, обнимая Лили, целуя мягкие, податливые губы, прихватывая нежную кожу шеи, лаская небольшую девичью грудь сквозь ткань платья. Вот теперь Сириус отчетливо понимал, что никогда не сможет себя простить.
Молчание затянулось, но никто из присутствующих не шевелился. В прихожей воцарилось неестественное оцепенение, нарушаемое только редкими всхлипами Лили.
В глубине дома заскрипели половицы, и следом раздался слегка гнусавый голос Питера:
— Эй, желающие прикончить глинт есть?
Зная Хвоста, можно было предположить, что он уже утолил жажду и теперь вполне мог позволить себе побыть благородным.
Ступор рассеялся. Джеймс бросил на бывших друзей последний взгляд, развернулся и вышел. Он точно знал, что Сириус сказал неправду.
* * *
Бродяга окунулся в ночную прохладу. Доставая сигарету из пачки, он отстраненно отметил, что у него дрожат руки. Прикурить удалось не сразу. Скрипнула дверь — на крыльцо выскользнула тонкая фигурка в изрядно помятом легком платье.
Лили прислонилась к перилам и закрыла глаза. На лучшего друга ее — наверное, теперь уже бывшего — парня смотреть было невыносимо. Осунувшийся, измученный, Сириус невидящим взглядом смотрел в темноту и курил, курил, курил. На ее присутствие он не обратил ни малейшего внимания.
Лили хотелось одновременно протрезветь сейчас же и не трезветь вообще никогда. Если бы она только могла вернуться назад на… сколько? Полчаса? Десять минут? Если бы только она осталась с Алисой или пошла к Джеймсу. Он тогда был увлечен взрывным покером в компании пытавшегося жульничать Питера и непробиваемо честного Фрэнка. Но Джеймс наверняка посмеялся бы и отправил ее спать, надо же, малышка Лили перебрала, а ей было так весело, так хотелось танцевать, смеяться, жить полной жизнью. Музыка звала за собой, а у камина уже плясали изрядно веселые выпускники. Среди них был и Сириус. Почему именно он? Наверное, она никогда не сможет до конца ответить на этот вопрос. Блэк всегда был запретным плодом: обаятельный ловелас, лучший друг Джеймса, всегда доступный, всегда где-то рядом, всегда издевательски-услужливый и только изредка надломленный, уставший. Их раздраженные перепалки потеряли остроту только после того, как однажды Джеймс вступился за нее. Джеймс… Лили поняла, что плачет.
— Зачем?
Вопрос прозвучал гладко и невыразительно, словно от скуки. Блэк повернулся и смотрел теперь прямо на нее. Смотрел так, словно видел в первый раз. Лили пожала плечами. У нее не было ответа.
Снова повисло молчание. Эванс подсознательно ждала какой-нибудь дурацкой шутки, которая разрядила бы напряжение. Но шутки остались в прошлом, как и многое, многое другое. Новорожденную реальность пропитывали пробирающий до костей холод, отвращение к себе и неподъемное чувство вины.
— Мне уйти?
Теперь настал черед Сириуса пожимать плечами. Какое-то время они избегали смотреть друг на друга. Мучительный стыд стоял за их спинами, не пуская в дом, а разделенное предательство соединяло крепче клятв. Лили устало потерла глаза, не обращая внимания на размазавшийся макияж. Она так толком и не научилась пользоваться магической косметикой.
— Он не простит, — глухой голос прервал разрозненные мысли совсем замерзшей Лили. Сириус сам вынес себе приговор и сам собирался привести его в исполнение. Он знал, что скоро придет осознание потери, пустота в том уголке души, где гнездилась его вторая семья. Его настоящая семья. Он знал, что будет пить и шататься где попало. Он знал, что пройдет все круги ада и на этом не остановится. Он знал, что обрушение, вызванное поступком рыжей девчонки, не затормозить, и никакие извинения и наказания не вернут их с Сохатым дружбы.
* * *
Она ушла, пока все еще спали. Даже в утренней сонной тишине было что-то мучительное, угнетающее. На кухне Лили черкнула коротенькую записку, в которой попросила не искать. Подумала и дописала: «Не надеюсь, что ты сможешь меня простить», не став уточнять адресата. В голове, как, впрочем, и на душе, было тошно, муторно и паскудно. Однако похмелье оказалось легче, чем могло быть, учитывая выпитое. Слабое утешение. Прошлая ночь стала позором, который не сгладит такая сомнительная удача. Надо же, отличница Эванс…
Она закинула облегченный и уменьшенный рюкзак за спину, в последний раз оглянулась на дом, в котором когда-то собиралась стать хозяйкой, встречать вечерами мужа, нянчить детей. Теперь мечты казались пустыми. Лили зашагала прочь. Впервые в жизни у нее не было ни плана, ни надежд. Она надругалась над лучшим, что было у нее: безумно родным Джеймсом и их совместным будущим. Впереди лежала только голая, выжженная пустыня. Позади, впрочем, тоже. Шаг, еще шаг. Спящий город, привычно серое небо, тишина. Лили уже прошла почти два квартала одинаковых кирпичных домиков, когда услышала за спиной знакомый рев мотоцикла.
Vova
